Кавказский сборник,

Н. Волконский. 1858 год в Чечне.

VII.
Наши потери при взятии Мескен-Дука. Приглашение со стороны горцев и вступление при перестрелке на варандинскую поляну. Выписка из официального донесения. Занятие аула Зонах, постройка моста и разработка дороги. Главный лагерь. Перестрелка на рубке 5-го июля. Рекогносцировка к аулу б. Варанды и нападение горцев при отступлении. Прибытие Шамиля и присяга на газават. Ожесточенные атаки горцев на колонну полковника Баженова 8-го июля; наши потери. Маленький Севастополь. Перестрелка 9-го июля и открытие с укр. Аргунским. Заложение редута у Зонаха. Перестрелки 10-го, 11-го, 12-го и 13-го июля. Ночное движение, во время грозы, артиллерийского взвода. Перестрелки 16-го, 17-го и 19-го июля. Новые ухищрения имама. Наш волшебный значок и роковой для него день 21-го июля.

[486] В таком ужасном – по исключительным местным условиям – бою, который выдержал пятый батальон куринцев 4-го июля, вся потеря его заключалась в шести убитых и двадцати четырех более или менее тяжелораненых нижних чинах. Об убитых и раненых офицерах сказано выше. Такую малочисленную потерю следует приписать той необыкновенной быстроте движения нашего батальона, при которой горцы, не успевая ни рассеяться, чтобы охватить колонну, ни опомниться, стреляли наугад. Много, конечно, защитили наших воинов толстые деревья Мескен-Дука, которые приняли в себя не одну сотню неприятельских пуль.
Потеря горцев неизвестна, но, должно полагать, что ее у них было меньше, чем у нас.
Пятый куринский батальон вынес исключительно на себе одном весь бой: остальные батальоны, колонна полковника Баженова [487] и арьергард полковника фон-Кауфмана прошли за этою живою стеною без выстрела и без всякого урона.
Лабазан прискакал со своей партией уже по окончании боя и занял глубину оврага Джожа-Гинт (чертова балка), который теперь открывался перед нами, зияя своею черною пропастью. Вправо от него, за рекою, у подошвы горы был аул Зонах, куда, также по взятии уже Мескен-Дука, прибыл ичкерийский наиб Адиль.
Предстоявший овраг стоил Мескен-Дука: спустить в него колонну – значило оставить ее там навсегда. Но в этом затруднении на выручку к нам явились сами жители варандинской долины, широко расстилавшейся по ту сторону оврага, пересеченной по всем направлениям лесами, лесочками, балками, неглубокими оврагами. Стоя на высоте по ту сторону Джожа-Гинт, они призывали нас к себе громкими криками, обещая нам чуть ли не весь свой рай Магомета с гуриями и с самим пророком.
После некоторого видимого колебания командующий войсками приказал полковнику Черткову спускаться вниз, опять-таки с куринцами, но уже с двумя батальонами – вторым и четвертым. Когда эти батальоны прошли благополучно почти до самого дна, приказано было двигаться по их следам всему остальному отряду, кроме двух батальонов навагинского полка, которые с двумя горными орудиями были на несколько часов оставлены на месте для прикрытия, на всякий случай, нашего тыла. На спуске в крутизну Джожа-Гинт не было никакой возможности везти орудия на колесах из опасения, чтобы лафеты не пришли в негодность при ударах о пни и деревья, заграждавшие собою и без того узкую тропу; поэтому орудия были навьючены, а лошади не шли – съезжали на хвостах.
Все-таки без перестрелки не обошлось, которую затеяли с пехотою, прикрывавшею вьюки, два-три десятка отсталых и запоздавших сподвижников Батока. Но они живо были прогнаны, [488] и отряд, поднявшись уже по отлогому скату на следующую высоту, занял варандинскую поляну и развернулся здесь попросторнее.
В восемь часов вечера прибыл со своими батальонами и полковник фон-Кауфман.
Здесь обязываюсь привести сохранившуюся у меня выписку из донесения генерала Евдокимова главнокомандующему от 8-го июля:
«Мы вступили теперь в страну, никогда не видевшую русского с оружием в руках. Проникнув за лесной пояс, мы, так сказать, обошли в тыл ту часть туземного населения, которая издавна приучена к вечной войне и воспитана в чувстве кровавой вражды к русским. В Шубуте (Аулы Варанды, Зонах и прочие составляют шубутовское или шатоевское общество, наибом которого был Батока. Авт.) мы нашли население, дружелюбно простирающее к нам руки; здесь жители не стреляли по нас, как во всех других частях Кавказа, а спокойно оставались в домах, ожидая прибытия русских, и даже заводят уже с войсками торговые сношения. Приписать ли такую перемену особенным народным свойствам шубутовцев или тому нравственному влиянию, которое неминуемо должны были произвести на туземцев успехи наши в прошлом и нынешнем годах, или, наконец, благому примеру многочисленного населения, вновь покорившегося русскому Государю и тем видимо улучшившего участь сою,– во всяком случае можно радоваться, что, наконец, война в здешнем крае начинает принимать новый характер, и надеяться, что пример шубутовцев в свою очередь подействует благотворно на других горцев, до сих пор смотревших на нас враждебно». [489]
И так, мы, некоторым образом, на время установились, но далеко не упрочились: впереди нас – варандинская поляна, то суживаясь, то кое-где расширяясь, тянулась среди лесов и оврагов на семь верст и выходила, наконец, на новую, уже открытую поляну – большую варандинскую – упиравшуюся в обнаженные безлесные горы Саюн-Дук. Туда теперь стремились все помышления генерала Евдокимова; но для того, чтобы достигнуть этого желанного места, нужно было прорубить его во все стороны топором, да, кроме того, открыть себе свободное и беспрепятственное сообщение в тылу, конечно, не чрез мескендукские высоты, а через Аргунь и потом чрез аул Хонах. Это именно та дорога, которую мы обошли из опасения попасть в капкан.
На другой же день, 5-го июля, к этому Зонаху была двинута колонна полковника фон-Кауфмана, в составе 1-го и 5-го батальонов навагинского полка, 1-го и 3-го батальонов виленского полка, роты сапер, двух орудий горной № 4-го батареи и двух горных орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады. Полковник Кауфман должен был заняться разработкою просеки и дороги вниз по Аргуну; полковник де Наумов, из Соси-Ирзау, должен был повести работы навстречу фон-Кауфману.
С обычными, уже известными нам, трудностями спустился полковник Кауфман вниз к Аргуну и, начав переправу вброд, был встречен выстрелами горцев, засевших на противоположной стороне. Но лишь только навагинцы вступили по пояс в реку и открыли по неприятелю огонь – он быстро исчез, так что не допустил даже нас употребить в дело орудия. Колонна, перейдя благополучно на правый берег, поднялась на небольшое урочище у Зонаха, разбила лагерь и немедля приступила к постройке моста. Орудия горной № 4-го батареи, быв поставлены на правом фланге лагеря под прикрытием одного батальона [490] и имея невдалеке от себя густой лес и глубокую балку, по которой извивался Аргун, прикрылись засекой.
На варандинской площади остались главные силы отряда в следующем составе: 2-й, 4-й и 5-й батальоны куринского полка, пять рот тенгинского полка, две роты линейного № 10-го батальона, батальон белостокского полка, батальон виленского полка, три роты стрелкового № 20-го батальона, четырех горных орудий легкой № 5-го батареи и два горных орудия легкой № 6-го батареи 20-й артиллерийской бригады, наконец – вся кавалерия. Лагерь главного отряда был расположен в виду аула малый Варанды, упираясь левым флангом в высоты, господствовавшие над аулом, правым – в неприятельское кладбище на горе над Аргуном, имея с фронта открытую неширокую равнину, сжатую по сторонам лесами и оврагами, а с тыла – уже известную нам чертову балку.
Нам было объявлено командирами, что можно устраиваться здесь прочнее и похозяйственнее – значит, будем стоять не день и не два. И вот мы начали устраиваться: сперва мы установили кухню, т. е. ямы для котлов, потом начали озабочиваться поделкою в палатках плетенок из прутьев взамен кроватей; далее – разбили коновязь, а к ночи даже и сапоги почистили,– устройство было кончено. В этом успели только те, которые 5-го июля оставались в лагере, но оставались не все, потому что одновременно с движением колонны полковника Кауфмана к аулу Зонах выступила вперед, по протяжению поляны, к аулу большой Варанды на рубку леса и разработку дороги другая колонна. Пройдя версты две от лагеря, колонна остановилась и, оставив на месте взвод горных орудий легкой № 6-го батареи под прикрытием стрелковой роты тенгинского полка и роты 20-го стрелкового батальона, принялась за топоры. Едва только люди занялись своим делом, с правой стороны на возвышенности показались [491] горцы, сперва по одиночке, а потом и целыми партиями, открыв в то же время по рабочим ружейный огонь. В ответ им были посланы три обыкновенных гранаты: первая и вторая – с дистанции 325 сажень, под углом 32 линий; третья – с 300 сажень, под углом 30 линий. Должно полагать, что выстрелы эти не были неудачны, потому что неприятель прекратил пальбу, скрылся и более в этот день не беспокоил нас.
В пять часов пополудни колонна возвратилась в лагерь – без потерь.
6-го июля мост через Аргун красовался во всем своем временном великолепии. Нужно было изумляться, как быстро возникали эти мосты там, где никаких предварительных, а затем и дополнительных смет не было составляемо, и где они строились по приказанию к назначенному времени. Если бы этот способ постройки был введен у нас в дело повсеместно, то сколько бы выиграли казенные интересы, которые нередко так сильно страдают от злополучного «урочного положения».
Колонны подполковников Кауфмана и Наумова уже сближались, работа кипела.
7-го июля, в пять часов утра, генерал Евдокимов предпринял рекогносцировку по направлению к аулу большому Варанды. Для рекогносцировки была назначена колонна под начальством полковника Баженова в составе двух рот 20-го стрелкового батальона, четвертой роты тенгинского полка, двух сотен кавалерии и взвода горных орудий легкой № 6-го батареи. В расстоянии трех верст от лагеря пехота и артиллерия заняли позицию на высоте, у кладбища. Во все время рекогносцировки горцы не показывались, но когда колонна возвращалась в лагерь, они насели на арьергард ее и открыли беглую пальбу из-за кустов и опушки близлежащего леса. Преследование было настойчивое. Орудия снялись с передков и открыли картечный огонь тремя зарядами, с дистанции в 60, 80 и 90 сажень (3, [492] 7 и 10 лин. по приц.). После первого и второго выстрелов горцы не унимались, ранив в это время фейерверкера пулею в правую ногу, трех рядовых, составлявших в числе прочих прикрытие артиллерии, и упряжную лошадь в левую переднюю лопатку. После третьего выстрела они хотя и углубились в лес, но пальбы не прекращали. По этому случаю и по мере отступления горцев артиллерия стреляла учащенным огнем обыкновенными гранатами: тремя на 150 саж., пятью на 200 саж., одною на 225 саж., двумя на 260 саж. и одною на 300 саж. (13 л.; 17,5 л.; 20,5 л.; 24 л.; 30 л.).
Только после этих пятнадцати орудийных выстрелов горцы оставили нас в покое, дав возможность возвратиться в лагерь едва только в семь с половиною часов пополудни.
Пока в эти дни генерал Евдокимов торопился сделать каждую минуту своего личного существования и своих действий не бесследной для успехов нашего оружия, Шамиль не дремал, в свою очередь: взятие Мескен-Дука и занятие малого Варанды сделались ему известными на другой же день, и он, не медля ни часа, вскочил на коня, подхватил собою сотню мюридов и помчался в Шубут, приказав своим сыновьям – Кази-Магоме и Шафи-Магомету – собрать все полчища, какие бы только возможно было собрать, и вместе со всеми наибами Чечни идти по его следам. Прискакав в Шубут шестого июля ночью, имам тотчас приступил к самым жгучим распоряжениям: собрал окрестные общества, привел их к присяге на священную войну, объявил им все льготы, не исключая и рая с его гуриями, и взял от них клятву, что они в этот последний раз попытают счастья, но с тем, что если оно им и здесь изменить, то каждый из них волен будет развязать себя от всяких обязательств по отношению к своему владыке.
Присутствие Шамиля дало нам себя почувствовать на другой [493] же день после его приезда во время рекогносцировки. Это был лишь цвет дерева – ягоды были впереди.
Быстро долетели все сведения о действиях имама через лазутчиков и до командующего войсками. Возвратившись с рекогносцировки, он имел их целый короб – даже в значительно преувеличенном виде – что составляет страсть горского шпиона, рассчитывающего получить за наиболее серьезные сведения побольше денег. Кроме того, самая рекогносцировка убедила Николая Ивановича, что нужно вести дело, как можно поспешнее, что горцы действительно усиливаются и одушевляются, что нужно поскорее захватить впереди себя побольше пространства, чтобы воспрепятствовать неприятелю к устройству против нас возможных искусственных преград и, наконец, что нужно принять меры к ограждению безопасности отряда в самом лагере.
Обозрение местности, произведенной генералом накануне, показало следующее: в двух верстах от лагеря, на бугре, было кладбище; за кладбищем дорога на незначительном расстоянии шла по этому же бугру, потом перерезывала неглубокий овраг и, перейдя на противоположную сторону, круто поворачивала влево на возвышенное плато, окруженное с трех сторон густым лесом; с этой возвышенности она нисходила на большую варандинскую поляну. Нам необходимо было уничтожить лес на плато, служивший главною преградою к движению на варандинское поле. Так как этот лес, среди всей указанной местности, должен был служить для неприятеля наилучшим убежищем при сопротивлении нашим войскам, то следовало быть уверенным, что горцы станут отстаивать его всеми своими силами.
Так оно и случилось.
8-го июля, за час до рассвета, из лагеря выступила колонна, под начальством полковника Баженова, в составе 2-го и 5-го батальонов куринского полка, 4-го батальона тенгинского полка, 1-го батальона белостокского полка, двух рот 20-го стрелкового [494] батальона, 4-й стрелковой роты тенгинского полка, горных взводов №№ 5-го и 6-го батарей 20-й артиллерийской бригады, для рубки леса на указанном выше месте и вообще, разработки дороги по направлению к большому Варанды. Взвод 6-й батареи находился в авангарде, где был батальон тенгинского полка, и имел у себя в прикрытии первую роту стрелкового батальона; горные же орудия 5-й легкой батареи были помещены между батальонами куринского полка. Дойдя до кладбища, полковник Баженов приказал занять его и остаться на нем для обеспечения нашего движения одной роте стрелкового батальона и стрелковой роте тенгинского полка, под командою майора Коноплянского; остальные войска потянулись далее.
Движение происходило среди полного затишья до самой окраины оврага – почти на расстоянии трех верст. Но лишь только головной батальон (тенгинского полка) коснулся этой окраины, как с противоположной стороны и из самого оврага обдало его залпом нескольких сот ружей. Артиллерии стрелять по балке было невозможно, да и некогда, потому что необходима была чрезмерная быстрота действий; вследствие чего батальон, открыв по неприятелю беглый огонь, ринулся в балку, продолжая его и на ходу, и затем так стремительно выскочил на ту сторону и криком «ура!» ударил в штыки, что горцы, не успев даже вновь зарядить свои винтовки, моментально исчезли, как будто их здесь никогда и не существовало.
Поляна, на которой очутился авангард, и куда за ним взошли остальные войска, была с трех сторон открыта ружейному огню неприятеля, а лес на повороте дороги, тянувшейся по ней, представлял ему лучшую охрану для действий по нам с тыла. Тут полковник Баженов остановил часть колонны и два орудия легкой № 5-го батареи и приказал немедленно и быстро рубить лес и очистить от него окраины поворота; сам же двинулся вперед, занял дальнюю оконечность плато, установил там [495] другие два орудия и также велел рубить лес по скатам возвышенности. Едва только части заняли указанные им позиции и приступили к работе, как неприятель с трех сторон открыл огонь, напирая преимущественно с фронта. По первому его натиску из правой балки, находившейся у поворота дороги, орудие № 5-го легкой батареи дало ему отпор картечью с дистанции 70 саж. (3 л.), а затем учащенным огнем восемью обыкновенными гранатами: пятью – с дистанции 100 саж. (7,5 л.) и тремя – с дистанции 170 саж. (14 л.). Эти выстрелы отбросили горцев подальше и заставили их на время приостановить стрельбу; но время это было короткое: через полчаса они опять ее возобновили и стали снова налегать на арьергард. Навстречу им, одна за другою были посланы еще три гранаты с дистанции 200 сажень (17,5 л.), которые и удержали их здесь в приличном отдалении до самого конца рубки.
В то же время гремела и ожесточенная пальба в авангарде, где прапорщик Щурский на залпы неприятеля отвечал семью обыкновенными гранатами: тремя – с дистанции 200 саж. (17,5 л.) и четырьмя – с дистанции 225 саж. (20,5 л.). После этих выстрелов неприятель и здесь затих на некоторое время, как бы собираясь с новыми силами. А новые силы, в лице десятков людей, действительно прибывали к нему ежеминутно – это были те скопища, которым Шамиль приказал являться без замедления.
В 10-ть часов утра, значительно усилившись и положась на свою многочисленность, горцы ринулись толпою на левую цепь колонны и, сделав залп, намеревались, по-видимому, броситься в шашки. Но орудия наши были настороже; и не успел затихнуть в воздухе гул от неприятельских выстрелов, взвод легкой № 6-го батареи пустил в неприятеля одну за другою три гранаты с дистанции 125 саж. (9,5 л.). Не взирая на это, горцы дерзко приближались к авангарду, уже обнажая свои шашки, [496] стремясь на стрелковую роту и прямо под дула орудий. Мгновенно последовали три картечных выстрела с дистанции 70 саж. (3 л.). Однако ожесточение горцев было так велико, что и картечь их не остановила. Напротив того, этот отпор как бы удвоил их решимость, и они, очертя голову, бросились на роту, которую, по-видимому, заранее считали своею жертвою. Навстречу им встряхнулся ряд штыков, стрелки ринулись вперед с привычным боевым кликом – и неприятель исчез в глубине леса.
С начала аргунской экспедиции и до восьмого июля горцы еще ни разу не дрались с таким ожесточением. По всему было заметно, что они решились на все жертвы, лишь бы отстоять наши поползновение в глубину шатоевского общества, покорение которого могло быть предсмертной агонией северного Кавказа.
Усмотрев такую необыкновенную решимость неприятеля, полковник Баженов призвал с кладбища еще одну стрелковую роту на усиление авангарда и для замены ею первой роты стрелкового батальона, которая почти исключительно принимала и выдерживала на себе огонь неприятеля.
Рота прибыла; неприятель пока молчал, будто отдыхая; рубка леса продолжалась.
Затишье было около четырех часов.
По истечении этого времени, с левого фаса авангардной колонны снова раздался залп нескольких сот винтовок. Орудия, заранее заряженные, приветствовали этот залп последовательно восемью обыкновенными гранатами: пятью – с дистанции 200 саж. (17,5 л.) и тремя – с дистанции 225 саж. (20,5 л.).
До каких крайних пределов достигли самоуверенность и какое-то опьянение горцев, навеянное на них «газаватом» Шамиля, видно из того, что и непрерывная, даже артиллерийская, стрельба не только не могла унять их, но как бы более их ожесточила, вызывая вместе с тем на ухищрение и истинно [497] геройские подвиги. Орудийный огонь заставил их на время замолчать, но не осадил; после восьми выстрелов – и нельзя сказать, что неудачных – они припрятали свои винтовки, приникли к земле и ползком начали подбираться к цепи. Движение их, однако, было замечено: загремела пальба в цепи, и в поддержку стрелкам посыпалась орудийная картечь; четыре выстрела с дистанции 60 саж. (3 л.) застлали пулями всю окружающую местность справа налево.
При всем том, и эти выстрелы, несомненная польза которых для нас была видима и естественна, не привели к желаемому результату: горцы доползли-таки до балки, куда, по незначительному расстоянию, нельзя было действовать из орудий, и скрылись в ней, время от времени перестреливаясь с пехотою.
Имея в виду такой сильный натиск со стороны неприятеля и отгадывая по нему, что скопища значительны, генерал Евдокимов мог ожидать среди ночи нападения и на главный лагерь, тем более что в нем оставалось так мало войск. Руководясь этими соображениями, он отозвал из колонны полковника Баженова 2-й куринский и 1-й белостокский батальоны и на смену им прислал четвертый куринский батальон. Вместе с тем полковник Баженов получил приказание – держаться на своей позиции до особого распоряжения. Конечно, цель этого распоряжения была та, чтобы укрыть от опасности главный лагерь, где находился штаб и походное имущество войск.
Полковник Баженов стянул колонну, быстро устроил засеку и остался в ней ночевать. Конечно, солдаты дремали с ружьями у плеча и с открытыми патронными сумами, а артиллерия и вовсе не смыкала глаз.
Однако ночь прошла спокойно.
В деле 8-го июля у нас ранен 20-го стрелкового батальона штабс-капитан Воронов, а из нижних чинов четыре [498] убито и тридцать пять ранено; кроме того, во взводе легкой № 6-го батареи убита упряжная артиллерийская лошадь.
Оставшись в засеке, колонна полковника Баженова каждый день подновляла и укрепляла ее как возможно лучше, потому что по ночам горцы не оставляли нас там в покое. Дерзость их доходила до того, что они, пользуясь темнотою, подкрадывались к самой стенке, так что явственно было слышно у нас, внутри ограды, шлепанье их чевяк. В это время они выискивали себе какую-нибудь жертву и высматривали оплошность с нашей стороны. Но колонна всегда принимала все меры предосторожности, и удобным моментом неприятель не мог воспользоваться: часовые стояли на одном месте, молча, тихо, не давая повода подозревать о своем существовании; дежурная рота, орудия, залоги, секреты – не обнаруживали ни единым вздохом того, что они живые люди; с сумерек и до рассвета никто из них не смыкал ни одного глаза. Словом, на всякий случай колонна всю ночь была наготове и в то же время не отвечала горцам ни на какие призывные клики и брань, ни на их пальбу. Горцы, уже не раз выученные опытом, очень хорошо знали, что эта тишина зловещая, и не смели атаковать засеки. Но усмотри они как-нибудь случайно там какой-нибудь случайно там какой-нибудь переполох, беспечность, замешательство,– они всей своею массою, наверное бы, проглотили эту засеку, так как по зову Шамиля их набралось уже вокруг нас, впереди и сзади, до десяти тысяч человек.
Засека, вследствие такого своего положения, получила у нас название маленького Севастополя.
Шамиль ликовал, озираясь вокруг себя и обозревая свое многочисленное войско, которое в таком сборе столь редко сосредоточивалось возле него. Действия его отряда начались при нем и продолжались далее действительно молодецки, и это, конечно, радовало его еще более. Он занял крепкую позицию [499] в 3-4 верстах от маленького Севастополя, за оврагом Ахх, в виду богатых аулов: большого Варанды, Вашиндура. Цаганэ и др., и окружил себя по обыкновению завалами.
Положение генерала Евдокимова было относительно затруднительным, чем положение сгруппированного и сосредоточенного отряда имама. Наши войска, от Соси-Ирзау до Севастополя, были разбросаны на расстоянии почти пятнадцати верст, и едва лишь пятая часть их ежедневно готова была под ружьем встретить неприятеля, потому что остальные были постоянно в лесах с топорами в руках. Но, не смотря на это, начальник отряда не унывал; он «надеялся, что с войсками, составляющими чеченский отряд, всегда можно будет преодолеть сопротивление горцев, как бы оно упорно ни было». Это его подлинные слова и последствия показали, что он не ошибался.
9-го июля предполагалось как можно пораньше, пока еще не встряхнутся горцы, занять лес по направлению к большому Варанды, куда мы должны будем наступать, и расчистить его. Чтобы усилить для этого средства полковника Баженова, командующий войсками прислал к нему еще с вечера 3-й батальон белостокского полка. На рассвете колонна выступила из Севастополя; в авангарде были 4-й и 5-й батальоны куринцев; в прикрытие засеки оставлены две роты. С куринцами шел взвод горных орудий легкой № 6-го батарея, а взвод орудий легкой № 5-го батареи следовал в арьергарде. Горцы на этот раз немного прозевали нас, потому что было очень рано. В лесу они встретили авангард слабым огнем, и куринцы проскочили на ту сторону более или менее благополучно – хотя все-таки на штыках – лишившись только трех раненых; но зато, пока подошел арьергард, они уже успели занять опушки, а главное – верхушки деревьев и встретили нас беглым огнем. Взвод легкой № 5-го батареи, снявшись с передков, сперва двумя картечными зарядами, а потом четырнадцатью обыкновенными [500] гранатами, сбил неприятеля с деревьев, загнал из опушек в глубину леса и удерживал там во все остальное время еще шестью гранатами, не допуская его к колонне даже на ружейный выстрел. Стрельба производилась: картечью – с дистанции 50 саж. (2 л.), первыми четырьмя гранатами – с дистанции 100 саж. (7,5 л.), последующими четырьмя - с дистанции 170 саж. (14 л.), затем шестью гранатами – с дистанции 250 сажень (23,5 л.) и, наконец, последними шестью гранатами с дистанции 200 саж. (17,5 л.).
В шестом часу пополудни колонна возвратилась в засеку без особенного преследования. Во взводе орудий легкой № 5-го батареи тяжело ранен был в этот день один рядовой и убита двумя пулями упряжная лошадь.
9-го же июля окончательно открыто сообщение главного лагеря с Аргунским укреплением, и все больные и раненые отправлены были в крепость Воздвиженскую под прикрытием 2-го батальона опять-таки куринского полка.
Работа ежедневно, в буквальном смысле слова, кипела во всех колоннах, как будто бы мы завтра все разом собирались умереть и боялись оставить наше дело неоконченным. Но среди этой работы смерть, действительно, царила постоянно только над колонною полковника Баженова, в которой почти каждый день горцы вырывали из рядов ту или другую жертву и не давали войсками перевести дух даже ночью в маленьком Севастополе. При этом неустанном, ужасном труде, где слоновья сила, казалось бы, могла надломиться, истощиться, трудно было между солдатами слышать какой-нибудь связный, более или менее продолжительный разговор, не то что песни, прибаутки и т. п. Хмурые, очень хмурые, грязные и истощенные физиономии этих работников не выражали на этот раз ничего иного, как тупую, бессознательную покорность своей доле. Пища была скудная, плохая, потому что доставка провианта до 9-го июля [501] была еще крайне затруднительна, а имевшиеся запасы быстро оскудевал. Наконец, 10-го числа прибыл из Воздвиженской первый солидный транспорт с шанцевым инструментом и с провизией. Благодаря инструменту, в тот же день заложено у Зонаха промежуточное укрепление и началась работа в скалах по соединению Аргуна с варандинскими высотами.
Тем временем колонна полковника Баженова продолжала свое дело: на рассвете, 10-го июля, она выступила вновь на работу и заняла прежнюю позицию. В этот день рубили в балке. Цепь была выдвинута за балку. Неприятель, засев за небольшим возвышением, поросшим кустарником, время от времени давал знать о своем там пребывании ружейными выстрелами. Но к счастью на этот раз пальба его была для нас безвредна. Тем не менее, пришлось угомонить его все-таки артиллерийским огнем, вследствие чего из горных орудий взвода легкой № 5-го батареи разновременно было произведено три выстрела обыкновенными гранатами с дистанции 340 сажень (25 л.).
Колонна возвратилась в засеку благополучно.
11-го июля колонна с рассветом выступила из Севастополя по направлению к аулу большому Варанды в составе, между прочим, одного лишь взвода легкой № 5-го батареи, в прикрытие которому была дана рота 20-го стрелкового батальона. Позиция была занята в расстоянии двух верст от засеки. Лишь только взвод артиллерии стал на место, горцы открыли дальний ружейный огонь из леса. Им отвечали двумя обыкновенными гранатами с дистанции 200 и 225 сажень (17.5 и 20.5 л.). Они замолчали и больше нас не тревожили до окончания рубки. Только при движении обратно в засеку, в пять часов вечера, они вздумали вновь возобновить огонь по арьергарду, но преследовать не решились, потому что невыгодно было высунуть из леса на свет божий свои [502] бритые головы. На их выстрелы утомленные солдаты не дали никакого отсвета.
На следующий день колонна полковника Баженова работала спокойно, если не считать нескольких десятков выстрелов со стороны неприятеля, которые для нас были безвредны. Артиллерии не пришлось выпустить ни одного заряда. Но зато сильная неприятельская партия обратилась на рабочую колонну полковника Наумова, который рубил лес над оврагом Яраш-Марды, и атаковала ее. Тотчас топоры были оставлены – и место их заменили ружья. После получасовой оживленной перестрелки горцы бежали, лишив нас трех рядовых, которые были ранены.
Вообще, в течение всех последних дней, горцы, сколько ни старались принести нам возможно существенный вред, не успевали в своем намерении, потому что везде, куда вступали для работ наши войска, всякие предосторожности были принимаемы с большим благоразумием, да и сами солдаты не зевали. Так что Шамиль в эти дни, можно думать, был столько же не в духе, сколько и приходил к убеждению, что его толпы лишь даром хлеб едят.
13-го июля колонна полковника Баженова, в составе, с прочими войсками, четырех орудий, выступила с рассветом опять к аулу б. Варанды и, немного не доходя до позиции, 11-го и 12-го июля заняла высоту. Орудиям пришлось стоять над балкою. Спустя полчаса после того, как начали рубку леса, неприятель с противоположного края балки открыл огонь по артиллерийской прислуге. Но тут справились живо: послали ему пять гранат с дистанции 200 сажень (17,5 л.) и тем заставили замолчать и убраться восвояси.
14-го июля работы продолжались, но почти без выстрелов. Только вечером, по возвращении в засек, когда артиллеристы под прикрытием роты повели поить лошадей, из ближайшей [503] опушки начались выстрелы. Но рота быстро охладила неприятеля, осадив его в глубину леса несколькими десятками пуль.
Вообще, с 10-го по 15-е июля в отряде было убито четыре и ранено семь нижних чинов.
В тот же день, в семь с половиною часов вечера, взвод горных орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады, под командою прапорщика Пазуваева, по приказанию начальника колонны, полковника фон-Кауфмана, снялся с позиции у аула Зонах и под прикрытием двух рот куринского и белостокского полков двинулся в главный лагерь. Хотя тут дорога была очищена от леса, но не вполне разработана для того, чтобы предпринимать по ней путешествия навстречу ночи. Какая необходимость была отправить взвод в главный лагерь именно теперь, а не завтра – об этом нужно спросить у полковника Кауфмана. Выступлением его тем более необходимо было приостановиться, что в семь часов пошел сильный дождь, и началась гроза. В такое время и в такую погоду можно было ожидать всяких случайностей; вообще же следовало пожалеть людей, которые и без того по целым дням не знали ни отдыха, ни покоя.
Но кавказским военачальникам с давних пор привилось сознание, что – машина, годная к работе во всякую минуту, потому нечего с ним церемониться. Не щадить солдата, как бы приучая его к закалу, к выносливости – было обыкновением. Но спрашивается: нужны ли были еще, так сказать, искусственные в этом случае опыты, когда и естественных, неизбежных и ежедневных было уж чересчур много?
Так или иначе, а взвод выступил.
Лишь только он оставил позицию, гроза разразилась во всем своем горном ужасающем великолепии: электрический блеск молнии ослеплял глаза, скалы дрожали от неумолкаемых взрывов грома, дорогу быстро размыло, и бедные лошади скользили [504] над кручею, лишь руководимые одним инстинктом. После каждого небесного фейерверка приходилось останавливаться, чтобы рассмотреть и ощупать под ногами землю; после каждого раската грома лошади вздрагивали, готовые рухнуть в овраг; на людях не было сухой нитки.
Вдруг, после некоторого затишья, еще в сотый раз блеснула молния, и раздался такой ужасный удар грома, что одну из артиллерийских лошадей мгновенно сорвало в овраг и, как оказалось на утро, расшибло от падения в некоторых местах; другая, оглушенная этим страшным ударом, замоталась, взвилась на дыбы и полетела вслед за нею. Но по пути она зацепилась за пень и несколько приостановилась. Только это обстоятельство дало возможность снять с нее вьюки и амуницию. Затем ее проводили книзу.
И подобного рода движение продолжалось в течение четырех с половиною часов, так что взвод со своим прикрытием достиг до лагеря почти в полночь. Здесь он был поставлен между третьим белостокским и вторым куринским батальонами.
Усталые, голодные и вымокшие люди тотчас были встречены своими однополчанами и кунаками, которые, невзирая на все неистовства погоды, немедленно озаботились их пригреть и накормить, чем Бог послал.
На утро невзгода была как бы забыта, и солдаты даже подтрунивали над самими собою, говоря: «вот привел Господь умыть-то рожу раз в две недели; а то, гляди, думалось, что умереть не в добрый час придется неумытым».
Славный ты, бедный кавказский солдат прошлого боевого времени! Мощь-то твоя изумительная, хоть и рожа неумытая!
15-го июля – лишь только колонна полковника Баженова выступила за засеку – приказано было орудиям обстрелять то место, откуда накануне, во время водопоя, горцы салютовали нас своими [505] пулями. Было сделано два выстрела обыкновенными гранатами с дистанции 300 сажень (30 л.). На рубке было спокойно; батальоны возвратились домой к полудню.
16-го июля рубка производилась вблизи тех мест, что т 8-го июля, сажень на 100-150 левее. С противоположного края балки горцы открыли огонь по артиллерийской прислуге и по прикрытию. Ответив им семью обычными гранатами с дистанции 260 сажень (24 л.), орудия заставили их удалиться.
В этот же день в состав артиллерии чеченского отряда вступил взвод орудий легкой № 5-го батарея 20-й артиллерийской бригады и полупудовый мортирный взвод, находившийся на вооружении в укреплении Аргунском. Легкими орудиями командовал прапорщик Кашинцов, выступивший из Воздвиженской 13-го июля.
По ущелью, к укреплению Зонах, была уже разработана широкая и удобная проездная дорога, так что указанные четыре орудия прошли по не беспрепятственно и вступили в колонну полковника фон-Кауфмана.
17-го тюля, по пробитии утренней зари, с рабочей колонною полковника Баженова выступил взвод горных орудий легкой № 6-го батареи. Колонна двинулась к аулу малому Варанды, потом поднялась на высоты, влево от дороги, и заняла там позицию – примерно верстах в трех от лагеря. Около девяти часов утра на противоположной горке, обнаженной от леса, показалась значительная партия горцев, направлявшаяся от большого Варанды к малому Варанды. По ней было сделано три выстрела обыкновенными гранатами на расстоянии 325 сажень (33 л.). В одиннадцать часов утра колонна возвратилась в засеку.
Из состава артиллерии, кроме этого взвода, ходил еще 17-го июля и взвод горных орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады в прикрытие пастьбы скота, невдалеке от лагеря. Особых приключений не произошло, равно как и 18-го июля. [506] 19-го июля рабочая колонна двинулась снова к аулу малому Варанды. Пройдя три версты, она остановилась, заняла позицию влево от дороги и, оставив здесь взвод горных орудий легкой № 6-го батареи под прикрытием роты 20-го стрелкового батальона, разошлась по частям во все стороны делать свое дело.
Около восьми часов утра в лесу, где производилась рубка, раздался неожиданно залп нескольких сот винтовок, который вслед затем перешел в беглый ружейный огонь. Дело все состояло в том, что горцы, пользуясь тем, что мы предварительно не обстреляли леса, в котором они залегли заранее, бросились на нашу цепь и хотели ее прорвать, а потом посчитаться с рабочими. Но цепь не дрогнула – хотя и не была приготовлена к такой неожиданности – и, встретив залп горцев огнем всей линии, отстаивала себя до той минуты, пока подоспел резерв. Последний ударил в штыки, и неприятель отхлынул. Артиллерия до этого времени действовать не могла, потому что легко перестреляла бы свою цепь, в которой и без того было несколько раненых, поэтому она молчала. Но когда по нашим выстрелам было видно, что горцы отброшены – орудия насторожили свои дула. Как раз в это время неприятель показался на небольшой поляне среди леса, и в ту же минуту по нему было сделано два выстрела обыкновенными гранатами с дистанции 200 сажень (17,5 л.). После этого напутствия пальба со стороны неприятеля совершенно прекратилась, и он толпами поплелся по горе в свой лагерь. Тропа, по которой он шел – как легко было видно – извивалась по широкой поляне среди чащи леса. Усмотрев это, прапорщик Щурский приказал навести орудия на эту поляну. Он не ошибся: не прошло и четверти часа, как горцы кучка за кучкой вышли на поляну. Тогда сверкнули наши трубки, и раздался залп двух орудий с дистанции 275 сажень (27 л.). Гранаты разорвало на самой лощине. Неприятель массою кинулся вперед; вслед ему полетели еще две гранаты с дистанции 300 [507] сажень (30 л.) и, наконец, вдогонку еще одна граната с листанции 350 сажень (38 л.).
Лишь только поручик Кулешов, оставшейся в засеке, услышал первый залп горцев и затем продолжительную пальбу, он приказал немедленно выдвинуть орудия. Прислуга на руках выкатила их за ограду и в несколько минут втащила на небольшой бугор, находившийся в пятнадцати саженях от засеки. Это было очень кстати, потому что когда неприятель показался на поляне среди леса, и Щурский открыл ему огонь в тыл, орудиям Кулешова пришлось, как нельзя лучше, вторить Щурскому – во фланг горцам и наперерез их дороги. Кулешов не замедлил и учащенным огнем отправил к Батоке пять обыкновенных гранат с дистанции 325 сажень (33 л.). Это окончательно сконфузило воинов Шамиля: застигнутые так неудачно для них с фланга и с тыла, он быстро и в беспорядке разбежались во все стороны.
Этот ли урок или что иное доставили нам следующий день вполне покойный, для горцев совершенно безобидный; ни с одной стороны не было сделано даже ружейного выстрела.
Убеждаясь, что с вырубкой лесов сама природа стала на нашу сторону и что нанести нам какой-нибудь существенный вред пока решительно невозможно, Шамиль пустился на новые выдумки. Он приказал строить тяжелые плоты и сделал распоряжение, чтобы, по изготовлении, пустить их один за другим вниз по течению Аргуна и тем сорвать наш мост у Зонаха. Какая была его дальнейшая цель – осталось тайною, потому что плоты не достигли назначения: они были встречены с нашей стороны, не доезжая до моста, береговыми баррикадами и, прибыв таким образом в наши владения вполне благополучно, послужили отличным материалом для наших работ по укреплению самого моста и зонахского редута. Много было хохота у солдат над этими ухищрениями имама, который как дитя, ослепленный [508] какими-то несбыточными надеждами побороть нас, глупил с утра до вечера.
В течение времени, с 15-го по 21-го июля, во всех перестрелках у нас было убито трое и ранено двенадцать нижних чинов. Потеря неприятеля была нам неизвестна, но, судя по встречам, которые он испытал, должно полагать, что она была очень много чувствительнее нашей.

* * *
Наступил день 21-го июля – день, который долго был памятен нашему солдату как урок, доказавший насколько иногда может быть гибельны в войне оплошность и беспечность и насколько со стороны каждого воина, кто бы он ни был, необходима осторожность, самоохранение и предусмотрительность.
Когда вторая стрелковая рота тенгинского полка выступала из Владикавказа в экспедицию, две хорошенькие барыни, жена г-на Я. и ее сестра, девица Ч., теперь проживающая в Тифлисе вдова, вышили для этой роты разными шелками великолепный значок. Командир роты торжествовал, фельдфебель приятно склабился, а самая рота была очень довольна: значит, полюбилась барыням. Другие роты смотрели на этот значок с завистью и досадливо поговаривали:
– Вишь, стрелкам лафа; на то они и стрелки: значит, хорошо стреляют.
При вручении значка было множество пожеланий, уверений в том, что он имеет магическую силу, что он сохранит, сбережет от всех невзгод, а наипуще – от неприятельской пули.
Выступили в поход. Волшебный значок реял среди других значков красиво и гордо, с сознанием своего достоинства и назначения.
Пришли в чеченский отряд. Ничего себе, значок странствовал [509] с ротою то туда, то сюда и, как мы видели доселе, более или менее благополучно.
Наконец, 21-го числа его назначили в прикрытие рабочих при рубке леса.
Рубка производилась между главным лагерем и маленьким Севастополем, на добрый орудийный выстрел от первого их них и, конечно, в виду войск, оставшихся в большом лагере.
Рубили, как следует – добросовестно. Цепь держала стрелковая рота с волшебным значком; в резерве был взвод 13-й роты куринского полка.
Наработавшись, солдаты признали нужным отдохнуть и мало-мальски закусить сухариком. Рассеялись, где кто стоял; было восемь часов утра; кругом – тихо. Эта безмятежная тишина навеяла спокойствие и на душу красивого значка: цепь присела, сблизила немного свои пары, положила возле себя ружья – и ну валять в носки и фильку. Откуда тут и карты взялись!
Было очень весело: солдатики тешились, отпуская друг другу удары картами по загорелым, раскрасневшимся носам. Никаких гостей, конечно, не ждали.
Но непрошенные гости – покрой их, мать-земля! – сами догадались явиться.
Цепь занимала пространство по окраине лесистой балки, даже оврага; кругом – также лес.
В балку между тем залез каким-то образом наш старый знакомый – Батока, да не один, а примерно со ста пятьюдесятью себе подобных. Захотелось Батоке полюбопытствовать, почему это вдруг сделалось так тихо: ни стука топоров не слышно, ни падения деревьев не заметно – словом, как будто все вымерло. Подкрался наиб поближе и видит – значок реет красиво, а солдатики режутся в картишки. Батока канальски и лукаво улыбнулся, а потом кошачьей поступью возвратился к [510] своим и поманил их рукою к себе с обеих сторон, приложив указательный палец другой руки к своим тонким губам, обрекая тем всех своих воинов на гробовое молчание. Разъяснив шепотом своему войску в чем дело, Батока отдал соответственные приказания, приник с частью своей ватаги к земле и – то ползком, то на четвереньках – стал взбираться к окраине оврага.
А стрелки и в ус не дуют.
Но вот, в то самое время, когда один из них занес валета бубен над носом своего товарища и готовился шлепнуть земляка во всю ивановскую, раздался в двух шагах от цепи отчаянный гик, и до ста человек чеченцев бкз выстрела ударили в шашки на левый фланг цепи, отрезали ее от резерва и начали крошить направо и налево. Когда затих этот ник, мы все, почти зрители дела, разинули рты и остановились, не зная, что делать. Два горных орудия легкой № 5-го батареи, стоявшие на переднем фасе главного лагеря, как раз были направлены к злополучному оврагу, но стрелять из них было бы безрассудно, так как все догадались, в чем дело, и знали хорошо, что каждая граната, пущенная по направлению чеченского крика, перестреляет и наших. Таким образом, артиллерия оставалась безмолвна.
А в это время в рядах несчастных стрелков происходили ужасные сцены: чеченцы рвали с них сумки, амуницию, отбирали ружья, раздевали их донага и рубили на котлеты. Если бы они не увлеклись поживою, на добычу которой уходило много времени, а ограничились бы только боем, то весь фланг цепи буквально был бы вырезан. Но жадность, а в особенности стремление завладеть оружием и зарядами, сократили число жертв, павших под ударами неприятельских шашек.
Здесь я передам случай, который слышал от командира [511] куринского взвода, бывшего в резерве, прапорщика или подпоручика Гринфельда. товарища моего детства.
На каждого стрелка приходилось по крайней мере по пяти горцев, которые раздевали, обирали свою жертву и, наконец, убивали ее. Один из стрелков бросился наземь и думал как-нибудь улизнуть между деревьями и валежником. Конечно, ружья при нем как и не бывало. На беду его приметил рослый чеченец и с обнаженной шашкою кинулся на него. Бедный солдат, совершенно растерявшийся, поднялся на колена и умоляюще сложил руки. Жалость что ли одолела горца, но только он опустил шашку и показал солдату рукою, что тот должен раздеваться. Солдат не заставил себя долго ждать – и давай сбрасывать все, что на нем было, так усердно, что в две минуты остался в том виде, в каком родился от матери. Чеченец, без сомнения, помогал ему весьма нецеремонно, хотя и обстоятельно. Когда, на этот раз уже счастливый, солдат отдал все, что было на нем и при нем, то вновь, сложив руки, просил не убивать его. Чеченец дал ему затрещину, свалил наземь, моментально сгреб двумя руками кучу валежника пополам с гнилыми листьями, набросил это покрывало на своего клиента, живо подобрал его костюм и амуницию и исчез. Солдат остался жив.
Обирая солдат, горцы тут же сбрасывали в овраг ружья, сумы и их платье, которые там, внизу, подбирали оставшиеся сподвижники Батока. Туда же, в овраг, были сброшены ударами шашек и некоторые из наших солдат.
Вся резня и затишье продолжались не более семи минут. По истечению этого времени, горцы открыли беглый огонь по остальным парам цепи, спасавшимся бегством. Это, кажется, очнуло всех, и на отчаянную пальбу чеченцев прежде всего полувзводными залпами отвечал резерв, который, заряжая затем [512] ружья на ходу, бросился на выручку товарищей. Почти одновременно с ним подоспел сюда же майор Ксархаки с двумя ротами тенгинского полка, и каждое дерево как бы загремело несколькими пулями. Неприятель был сбит, прогнан в овраг; Батока был ранен.
Но, увы! К довершению нашего несчастия исчез и волшебный значок.
О, Батока, Батока! Ты на деле доказал всю тщету дамских сувениров, все их ничтожество в боевом отношении и все бессилие на войне их магического обаяния.
Благодаря алчности горцев, употребивших значительную часть времени на декольтирование наших солдат, потеря наша была относительно невелика: 13-ть изрубленных и 10 человек сильно раненых. Сколько помнится, мы не досчитались у себя четырнадцати ружей.
Когда резерв открыл пальбу, это послужило признаком к тому, что можно ввести в дело и артиллерию; поэтому прапорщик Щурский, находившийся в составе злополучной колонны, пустил к оврагу три обыкновенные гранаты с дистанции 200 сажень (17,5 л.). Но эти запоздалые выстрелы едва ли могли принести неприятелю какой-нибудь вред. [513]