|
Н. Волконский. 1858 год в Чечне.
VIII.
Еще одно очень неудавшееся предприятие Шамиля. Ночное нападение на маленький Севастополь; разрушение его и замена временным редутом. Наступление к аулу б. Варанды. Гора Саюн-Дук. Бомбардирование. Виленцы исчезли. Штурм и взятие Саюн-Дука. Количество истраченных артиллерийских зарядов. Деморализация в войске имама. Неприятельская батарея. Мосты. Воздушное путешествие куринцев под начальством майора Эрнрота. Возобновление моста. Беспокойное положение горцев и перестрелка вокруг лагеря. Переправа колонны полковника Черткова и штаба командующего войсками на ур. Гакко. Мост провалился. Новые наши подданные. Редут уступлен без боя. Наш аванпост, еще засека и еще одно отражение неприятеля. Уничтожение засеки у аула м. Варанды. Перенесение лагеря на ур. Гакко. Последний здесь дебют артиллерии.
После взрыва наступило затишье. До 28-го июля мы продолжали наши работы, изредка перестреливались ружьями, но ни разу не стреляли из орудий.
Видно было, что Шамиль о чем-то думал и что-то подготовлял. Так и вышло: убежденный, что ничего решительного здесь предпринять не может и что не каждый же день может повторяться катастрофа двадцать первого июля, имам решился переменить диверсию. Он задумал поднять против нас галашевцев, галгаевцев, карабулаков и другие общества вблизи Владикавказа, и с этой целью, отделив из своего девятитысячного отряда половину, он ночью, с 24-го на 25-го июля, двинулся через Ако в галашевское общество.
Генерал Евдокимов через лазутчиков и покорившихся нам жителей узнал об этом тотчас же и тотчас же отправил [514] из своего отряда навстречу Шамилю начальника чеченского округа, полковника Беллика, с тремя сотнями казаков и тремя сотнями милиции, а полковнику Алтухову, находившемуся в укр. Шали, предписал идти форсированным маршем к Владиказказу – с двумя дивизионами драгун, пятью сотнями казаков и одним дивизионом конных орудий. * * *
Касаясь военных действий в районе чеченского округа близь Владикавказа, я поставлен в необходимости сделать это потому, что задача настоящей статьи состоит в описании не одних только боевых дел и движений аргунского отряда, но вообще, в указании на все события 1858 года в Чечне. Таким образом, я намерен сделать перечень этих событий везде, где бы то ни было для того, чтобы не оставить пробелов в моей задаче. Но так как в военных действиях, происходивших в малой Чечне, я сам не участвовал, то мне остается одно – обратиться к официальному донесению об них генерала Евдокимова главнокомандующему армией. Участникам же дела предоставляю изложить факты в надлежащей полноте и подробностях.
Из донесения генерала Евдокимова видно следующее:
«Войска, оставшиеся в окрестности Владикавказа и на верхней Сунже, составили вместе с прибывшими войсками два отряда; один, под начальством генерал-майора Мищенки, из 2-х батальонов пехоты, 2-х дивизионов драгун, 13-ти сотен казаков, 2-х христианских и 2-х мусульманских сотен осетинской милиции, двух легких, двух горных и шести конных орудий; и другой – под начальством полковника Беллика – из 10 с половиной рот пехоты и 10-ти сотен казаков, при 2-х батарейных. 2-х легких и 2-х конных орудиях.
Шамиль прибыл в Мужич-аул, галашевского общества, [515] с передовыми скопищами 27-го числа в ожидании прибытия остальных, которое замедлилось испорченными от проливных дождей дорогами, а между тем употреблял все усилия, чтобы возмутить против нас покорные племена. Некоторая часть жителей из горных обществ: галгаевского, карабулакского и галашевского пристали к нему и усилили его толпу.
По первому известию о прибытии Шамиля в Мужич, генерал-майор Мищенко выступил со своим отрядом 27-го июля из Владикавказа и занял позицию на левом берегу Сунжи, в 15-ти верстах выше укр. Назрановского, против акиюртовского ущелья.
В полдень, 30-го числа, Шамиль двинулся по последнему ущелью с намерением напасть на отряд генерала Мищенки и потом обратиться против полковника Беллика. В 3 часа пополудни скопище его начало выходить на плоскость и разбивать палатки.
Генерал-майор Мищенко, желая выманить неприятеля на плоскость, чтобы потом атаковать его при более выгодных условиях, для нанесения ему решительного поражения, с намерением оставался на своей позиции. В пять часов, когда получено было известие, что значительная часть сил Шамиля спустилась на плоскость, он двинулся двумя колоннами: правая, под начальством подполковника Козлова, состоявшая из 6-ти сотен казаков, 4-х сотен осетинской милиции и 2-х конных орудий, направилась к аулу Измаил и получила приказание привлечь на себя внимание неприятеля; а левая, под начальством полковника Алтухова, при которой находился и сам генерал-майор Мищенко, состоявшая из двух дивизионов драгун, пяти сотен казаков и четырех конных орудий, переправившись через Сунжу против аула Наглиева, двинулась в обход неприятелю на правый его фланг. Пехота с двумя сотнями казаков, двумя легкими [516] и двумя горными орудиями оставалась на прежней позиции в виде общего резерва.
Неприятель, обратив все свое внимание на правую колонну, готовился атаковать ее, когда неожиданное появление на правом его фланге левой колонны привело его в совершенное замешательство. Выслав вперед наездников, чтобы завязать перестрелку и удержать движение наших войск, Шамиль торопился отступать, но было уже поздно. Обе колонны одновременно атаковали его, обратили в бегство и вогнали в теснину, где наносили страшное поражение столпившемуся неприятелю. Есаул Пистолькорс, спешив две сотни казаков, прошел на дорогу горою и отрезал часть неприятельской толпы, которая большей частью погибла под ударами нападавших на нее со всех сторон войск наших.
Поражение неприятеля было полное. Оставив на месте более 370 трупов, 84 лошади, 424 ружья, 280 шашек, 445 пистолетов и кинжалов, 14 палаток, в которых найдена была постель Шамиля и кухонная посуда его, и одну лошадь с походной кузницей, Шамиль бежал безостановочно до Мужича, где, переждав рассвет, продолжал бегство через Алкун в Мереджи. Толпы его рассеялись по разным дорогам, преследуемые и истребляемые местными жителями, которых он надеялся возмутить. С нашей стороны было убито 14 и ранено 16 казаков и милиционеров, большей частью из мусульман осетинской милиции».
Таково было донесение генерала Евдокимова. * * *
Теперь возвратимся к нашему отряду, дневник которого мы остановили на двадцать восьмом числе июля.
28-го числа колонна вновь выступила на рубку к аулу [517] б. Варанды и заняла позицию в двух верстах от засеки, на горе, обнаженной от леса. Здесь местность уже была вполне открытая, и горцы не могли что-либо предпринять, вследствие чего войска возвратились к полудню на свое место без выстрела. Но зато ночью неприятель, как видно, хотел наверстать то, что потерял днем, а может быть, вновь рассчитывал на нашу оплошность: в составе значительной партии он засел в овраге и за оврагом против маленького Севастополя и, дав сигнальный выстрел, открыл беглый огонь по часовым и по палаткам. Тогда орудия, заряженные заблаговременно на всякий непредвиденный случай картечью и обыкновенными гранатами, из обоих взводов дали ему знать, что для него бесполезно продолжать дальнейшую перестрелку. Было выпущено: из взвода « 5-го батареи – один картечный заряд с дистанции 10 сажень (12 л.); из взвода № 6-го батареи – один картечный – с той же дистанции и две обыкновенные гранаты с дистанции 125 сажень (9,5 л.).
29-го июля войска, за исключением немногих частей, отдыхали. Мортирный полупудовый взвод, который принял в командование подпоручик Разуваев (брат прапорщика) от поручика Белецкого, выбывшего за болезнью из отряда, с двумя ротами линейного № 10-го батальона, прикрывая собою часть обоза главного отряда, перешел на закате солнца в колонну полковника Баженова. Кроме того, ночью прибыл туда же и взвод орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады, под командою подпоручика Мамацаева, который вступил в состав действующего отряда накануне. Наконец взвод орудий легкой № 5-го батареи, снабженный усиленной упряжью, поднялся из Зонаха по весьма удобной и уже хорошо разработанной дороге в главный лагерь и вступил в состав своего дивизиона, которым командовал капитан Парчевский.
С вечера отдано было приказание – быть готовыми к выступлению. Все с радостью приняли это распоряжение, потому что [518] скучная и однообразная была стоянка; наконец и застоялись-таки долго на одном месте. Вследствие предстоявшего выступления, а также и потому, что засека полковника Баженова не могла вместить в себя всех, прибывших в этот день в колонну войск, в особенности артиллерию, – началось разрушение маленького Севастополя, отслужившего свою службу. Взамен его, на кургане, отстоявшем от позиции сажень на сто, в несколько часов возник маленький временный редут, который занял взвод поручика Мамацаева с батальоном белостокского полка.
Разнесся слух, что мы должны на утро готовиться к серьезному бою. Солдаты, поужинав, усердно помолились Богу, переменили белье, вымылись – кто мог и прикорнули на земле в ожидании, что пошлет им судьба на следующий день.
Генерал Евдокимов, получая ежедневно подробные сведения о намерениях и движениях Шамиля в малой Чечне, не мог не воспользоваться разделением его сил и отступлением его из шатоевского общества, вследствие чего торопился довершить свои планы занятием главных пунктов: большого Варанды, большой шатоевской долины и верховьев Аргуна. Странно, что имам был на этот раз не сообразителен. Он не мог не освоиться с тактикой генерала и не убедиться из всех его действий, что они клонятся вовсе не к тому, чтобы остановиться и засесть у малого Варанды. Это было заметно для простого и неопытного взгляда. И если только Шамиль сколько-нибудь думал об этом, то он видел, что подготовка к дальнейшим предприятиям вполне созрела, и что в такую решительную минуту не следовало ему ослаблять и оставлять своего отряда, если бы даже все шансы были на то, чтобы возмутить некоторые покорные нам общества Чечни и Осетии.
Но видно счастье вполне перестало служить владыке гор, и самая сила обстоятельств, сама судьба вела его в петлю. В тот день, 30-го июля, когда он с такой уверенностью ожидал [519] с нами боя и затем потерпел такое решительное поражение, другой, не менее решительный удар был нанесен ему в самом сердце гор.
30-го же июля, за час до рассвета, командующий войсками двинул отряд к большому Варанды следующим образом: впереди, под начальством полковника Баженова, колонну из двух батальонов пехоты, роты стрелкового батальона и взвода горных орудий легкой № 5-го батареи, под командою поручика Кулешова, которая, обогнув передовой редут, поднялась влево на гору, прикрывая этим маневром движение главных сил, наступавших по прямой дороге. Через два часа, когда эта колонна после трудного подъема заняла левые, господствующие по пути высоты, двинулся весь отряд. Из всей артиллерии составлена была колонна в центре войск, между батальонами куринского полка.
День был прекрасный, хотя и жаркий; солдаты шли бодро, не смотря на все понесенные ими труды: на лицах так и написано было удовольствие, что расстались, наконец, с надоевшей стоянкой. Версты три дорого шла среди редкого леса, по буграм и косогорам и по недавно разработанной просеке, а затем кончалась у обширной больше-варандинской поляны, теряясь здесь в густой высокой траве и обильных посевах. Но тут в ней не было и надобности – иди, куда хочешь. В глубине этой поляны был разбросан аул большой Варанды; впереди его – глубокий овраг, в котором протекала небольшая речка, и вслед за оврагом вздымалась покрытая кое-где редким лесом гора Саюн-Дук. Она охватывала собою всю поляну с двух сторон и только из оврага несла на себе три дороги, так что обойти эту гору не было возможности, а по необходимости приходилось наступать на нее по этим дорогам. Саюн-Дук хотя вполовину менее Даргин-Дука, но значительно круче его. Из трех дорог левая была отложе других, но перерыта канавами и заграждена [520] завалами, прикрывавшимися башнею, торчавшею недалеко от вершины горы. На половине средней дороги возвышался также завал из поваленных, как видно было, весьма недавно деревьев, – что можно было заключить из зелени, еще не усохшей на этих деревьях. Это был самый крутой и тяжелый подъем, полуотвесно восходивший из оврага на вершину Саюн-Дука. Третья, правая, хотя была значительно шире двух предыдущих и допускала наступление колонною, но крутизна ее не уступала крутизне средней дороги. Невдали от вершины горы, по протяжению третьей дороги, было еще два завала. Масса горцев теснилась на вершине Саюн-Дука, по всему протяжению горы. Чуть только отряд начал выстраиваться на поляне, с горы послышалось протяжное пение тысячи голосов: «ля-илляхи-иль-алла».
Останавливая внимание на позиции, которую избрали для себя горцы на вершине Саюн-Дука, нельзя не прийти к заключению, что она по отношению к нашим войскам не усваивала за собою для неприятеля значения даже хорошей оборонительной местности, не говоря о том, что не могла предоставить ему возможности защищать ее, по неимению у него изрядного запаса артиллерийских орудий. По первому взгляду было видно, что для нас эта позиция, столько же почти неодолимая при действии штыком и ружейными выстрелами, должна была очень быстро уступить бомбардированию, потому что вся гора вплоть до ее вершины не имела никаких вполне закрытых мест вроде лесистых оврагов, балок и т. п., которые бы не могли быть с успехом обстреливаемы нами. Должно полагать, что сами горцы придавали этой позиции лишь значение относительное – как возможной естественной преграде, оберегавшей собою другие за нею, более важные для них во всех отношениях местности. Это доказывалось тем, что их артиллерия, за исключением одного орудия, была поставлена в особом пункте, над Аргуном, по ту сторону [521] горы, а эта последняя при нашем орудийном огне была уступлена без того крайнего, ожесточенного сопротивления, которое мы здесь надеялись встретить.
Но, так или иначе, а по вступлении нашем на поляну горцы приняли против нас угрожающее положение, хотя сами пока не открывали огня. Толпы их видимо сгущались и увеличивались в объеме, а песня раздавалась все громче и протяжнее.
Генерал Евдокимов, внимательно осмотрев гору по всем ее направлениям, приказал разместить орудия для бомбардирования ее. Артиллерия выдвинулась вперед, остановилась не в дальнем расстоянии от оврага и расположилась следующим образом: на левом фланге, возвышавшемся над прочей местностью, где было несколько пустых саклей – два горных орудия легкой № 5-го батареи, под командою штабс-капитана Кнорринга; правее и ниже – взвод горных орудий той же батареи, под командою поручика Кулешова, который прибыл сюда в колонне полковника Баженова; в центре – батарея из двух орудий горной № 4-го батареи и двух горных орудий легкой № 6-го батареи; последние, впрочем, в половине боя примкнули к орудиям штабс-капитана Кнорринга, против которых неприятель усилил свои толпы. Еще правее были поставлены на возвышенности, за плетнем, две полупудовые мортиры, под командою подпоручика Разуваева и, наконец, на правом фланге под прикрытием пятого куринского батальона и роты 20-го стрелкового батальона два орудия легкой № 5-го батареи, под командою прапорщика Кашинцова.
Не кончил еще неприятель своего похоронного пения, как повзводно, с пятисекундным перерывом раздались залпы двенадцати орудий. Когда рассеялся дым – пение прекратилось, и неприятель разредел. С горы грянул выстрел, и между пятым куринским батальоном и взводом легких орудий упало [522] ядро. Впрочем, оно было первым и последним. По мере того, как неприятельская масса двигалась то вправо, то влево, как бы ища защиты и прикрытия от наших снарядов – в особенности в устроенной им на горе засеке – беглый артиллерийский огонь настигал ее на всех пунктах. Наконец горцы сбились на левой стороне горы и скрылись за широким холмом, против взвода легких орудий. Тогда, по приказанию командующего войсками, мортиры были сняты со своего места и на руках прислуги и казаков дежурной сотни начальника отряда перенесены на крышу одной из саклей аула, почти рядом с орудиями прапорщика Кашинцова. Мортирам предлежало, согласно приказанию, очистить сперва от неприятеля завалы и протяжение горы, а потом вместе с легкими орудиями обратить огонь на вершину горы. После нескольких полупудовых гранат горцы десятками стали выскакивать из-за завалов и из кустарников, покрывающих гору, и бежали вправо потом наверх. В то же время и таким же порядком орудия Кнорринга действовали по башне и по завалам, находившимся на левой дороге. Неприятель и их этих мест бежал врассыпную, вспархивая на вершину Саюн-Дука с легкостью птицы. По мере достижения этих результатов генерал Евдокимов приказывал все более и более учащать пальбу, так что орудия гремели буквально беглым огнем. Не смотря на то, что банники смачиваемы были водою, дула орудий были настолько горячи, что нельзя было дотронуться до них рукою.
Когда начальник отряда убедился, что на скатах горы нет более неприятеля, он приказал готовиться к наступлению и, между прочим, назначил на штурм по одной из дорог батальон виленского полка. Начальник штаба, подполковник Носович, который должен был передать это приказание батальону, изъездил всю поляну, опросил все части и не нашел виленцев. Тогда на розыски был отправлен адъютант генерала [523] Кемпферта – поручик Леонтович, который был не менее счастлив в этом случае, как и подполковник Носович: виленцы как будто сквозь землю провалились. Получив отрицательный доклад и поручика Леонтовича, начальник отряда приказал командующему артиллерией, подполковнику Тверитинову, послать своего адъютанта. Состоявший при подполковнике Тверитинове за адъютанта фейерверкер В. избороздил все поле не хуже предыдущих двух офицеров – и виленцев не нашел. Наконец, возвращаясь с докладом по иному направлению, В. нечаянно наехал на каких-то людей, преспокойно лежавших в высоких хлебах больше-варандинского поля, как будто в избе за печкою. Оказалось, что это были виленцы, которые, оставив пока всю боевую работу на долю артиллерии, отдыхали – впредь до востребования.
Привожу этот факт как доказательство крайней беспечности в бою войска, которое уже было достаточно обстреляно для того, чтобы рисковать подобными отступлениями, могущими в нужные минуты обходиться очень дорого и ложиться последствиями на участь целого отряда.
Штурмовые колонны, скинув ранцы и полукафтаны и оставшись в одних рубахах, с патронташами и с ружьями у плеча начали спускаться в овраг. На штурм по средней дороге были назначены наши старые знакомые – мескендукские герои – куринцы пятого батальона вместе с другим батальоном того же полка. В хвосте этой колонны, которой начальствовал флигель-адъютант полковник Чертков, следовал взвод горной № 4-го батареи; по правой дороге назначено было наступать полковнику Баженову, по левой – генералу Кемпферту, в колонне которого под прикрытием роты 2-го саперного батальона следовал взвод горных орудий легкой № 5-го батареи штабс-капитан Кнорринга.
Лишь только колонны двинулись, генерал Евдокимов приказал [524] еще более участить артиллерийскую пальбу по всему протяжению вершины горы и, стреляя через головы штурмовых колонн, остановиться лишь тогда, когда у них раздастся барабанный бой.
Канонада продолжалась со всею, почти неестественною быстротою. Тем временем штурмовые колонны, перейдя овраг, карабкались все выше и выше под жгучими лучами солнца.
Снаряд за снарядом, осеняя их головы, обеспечивал им дорогу и заставлял разбегаться тех смельчаков, которые почему-либо рисковали до сих пор засидеться за завалами, в башне или перелесках. Правая штурмовая колонна была выше других, и первая подала сигнал о прекращении артиллерийской пальбы: саженях в тридцати от вершины горы раздался барабанный бой и за ним продолжительное «ура!». Колонна вскинула ружья на руку и, ускорив шаг насколько было возможно, приближалась к вершине; артиллерия остановила огонь. В эту самую минуту, откуда ни возьмись, навстречу батальонам выросла как из-под земли неприятельская партия, открыв ружейную пальбу. Ответив ей залпом первого ряда, передняя рота взбежала на вершину Саюн-Дука и штыками отбросила горцев, которые бежали во все стороны, не ожидая, пока подойдут остальные роты. Масса горцев – пеших и конных – стремглав летела вдали по направлению к Аргуну, полуоборотом влево от колонны полковника Баженова. Тотчас ха этою колонною и остальные две вступили на вершину, сняли орудия с вьюков и остановились для роздыха и в ожидании дальнейших приказаний.
Саюн-Дук взят с потерей в колонне полковника Баженова только двух раненых: одного обер-офицера и одного рядового; в остальных двух колоннах урона не было.
При бомбардировании горы количество истраченных артиллерийских снарядов было следующее: во взводе орудий штабс-капитана Кнорринга обыкновенных гранат 56, с дистанции 450 сажень (48 л.); во взводе поручика Кулешова – 32. с дистанции 400 сажень (12 л.); во взводе легких орудий прапорщика Кашинцова – ядер 28. с дистанции 550 сажень (46 л.) и гранат 38 с той же дистанции (57 л.); во взводе горных орудий легкой № 6-го батареи на первой позиции – гранат 9, с дистанции 350 сажень (38 л.), а на второй позиции, при обстреливании разных пунктов горы, обыкновенных гранат 36, с дистанции в 275, 300, 325 и 350 сажень (27, 30, 33, 38 л.); во взводе орудий горной № 4-го батареи – обыкновенных гранат 20, с дистанции 375 сажень (40 л.); в мортирном взводе: на первой позиции полупудовых гранат 14. с дистанции 500 сажень под углом в 45˚, при заряде в 48 золотников, и на второй позиции – 13 с дистанции 450 сажень, под углом 45˚, при заряде в 45 золотников.
Таким образом, общее число выпущенных снарядов – 246. Хотя, положим, подобное количество артиллерийских снарядов в кавказской войне при одном только – и то непродолжительном – бое немножко велико. Но если взять во внимание, что от артиллерийской стрельбы исключительно зависела участь дело, что при этом ружейных патронов израсходовано не более 100 и что, наконец, только при таком единственном вспоможении артиллерии у нас выбыло из строя двое, тогда как при слабой и редкой пальбе пришлось бы штурмовать каждый завал и попадать каждому из солдат любой неприятельской пуле, не будучи в состоянии отвечать на нее снизу вверх, то окажется, что расход и затрата боевых зарядов произведены расчетливо, благоразумно и относительно экономно.
Вообще можно сказать, что горцы отстаивали себя слабо; и если не считать тех немногих выстрелов, которые были сделаны ими навстречу колонне полковника Баженова, то следует прийти к заключению, что Саюн-Дук достался нам почти без боя. Горцы, видимо, опустили руки и защищали сою твердыню [526] как бы для формы. Причину такого равнодушия следует искать столько же в отсутствии здесь Шамиля, который никогда не был бы так уступчив, сколько и в раздоре между местными защитниками страны – чеченцами и их пришлыми сподвижниками – тавлинцами. Разлад между ними произошел тотчас по вступлении Шамиля в малую Чечню, и он был явлением весьма естественным. Хотя Шамиль был уверен в дружелюбии и согласии своего сборного отряда, потому что всех одинаково привел к присяге на газават, но дикие и голодные тавлинцы думали и действовали иначе, не придавая никакого значения этому газавату и даже не понимая его смысла. Они были рады лишь случаю жить и кормиться на чужой счет, выказывая ко всему остальному – в особенности к жертвам в пользу чеченцев – полнейшее равнодушие. Вследствие этого им было решительно все равно, победят ли чеченцы или будут побеждены: это дело их не касалось. Чеченцы же наоборот столько же заботились пока об охранении себя от русского влияния, сколько и о своих семействах, которые были в глубине лесов, и частью требовали их присутствия. Оставив таким образом своих единоверцев более или менее без пропитания и без должного в боевом отношении пособия, они, конечно, возбудили против себя неудовольствия эти пришельцев и их полнейшее равнодушие к делу. При начале бомбардирования тавлинцы еще пели песни вместе с чеченскими мюридами, но когда увидели, что настала минута нешуточная, они первые ретировались, предоставив чеченцам, если желают, отстаивать Саюн-Дук согласно своему усмотрению. Этим и объясняется столь слабое сопротивление неприятеля при взятии горы, которую до последней возможности пришлось защищать небольшой горсти лишь одних чеченцев.
Когда войска перешагнули вершину Саюн-Дука, открылась новая обширная и обнаженная от леса, возвышенная над рекою поляна, перерезанная надвое Аргуном, к которому с [527] обеих сторон она склонялась довольно отлого. Это – шатоевская долина и на ней аулы – Вашиндур и Цаганэ. Вверх по течению Аргуна и по правую его сторону поляна эта, называемая урочищем Гакко, упиралась в невысокую лесистую гору, на выступе которой виднелась трехорудийная неприятельская батарея, прикрытая бруствером и полузакрытая деревьями. Батарея была устроена очень удачно, потому что могла действовать во все стороны, а в особенности вниз по течению реки. Возле каждого из аулов был переброшен через реку мост. Для нас эти мосты были чрезвычайно важны, потому что они открывали нам выход на правую сторону Чанты-Аргуна. Вследствие этого командующий войсками, въехав на гору непосредственно за штурмовою колонною генерала Кемпферта и дав несколько вздохнуть войскам, тотчас же направил часть из них на эти мосты, чтобы охранить их от уничтожения. Но, увы! верхний мост был уже объят пламенем, а от нижнего едва уцелела только незначительная часть, которая давала возможность перешагнуть на ту сторону лишь с опасностью для жизни. Невзирая на это, майор Эрнрот с двумя ротами куринцев быстро устремился к останкам этого моста, переправил несколько человек на ту сторону Аргуна, при помощи их устроил веревочные перила и затем перешел с ротами на правый берег Аргуна и занял вторую половину долины – урочище Гакко. В отряде был тогда общий говор, что майор Эрнрот не получал никакого приказания на это воздушное путешествие, что он его предпринял самовольно и должен будет подлежать ответственности. Но, к счастью, последнее обстоятельство не оправдалось на деле, а о первом не могу утверждать положительно.
Так или иначе, а майору Эрнроту принадлежит первая честь занятия той местности, на которой ныне построено укрепление Шатоевское; так или иначе, а все-таки пришлось воспользоваться его услугою и тотчас же приступить к возобновлению моста. [528]
В прикрытие уцелевшего моста возле аула Цаганэ и двух молодецких рот куринцев без замедления был направлен взвод горных орудий легкой № 5-го батареи поручика Кулешова, который занял позицию по сию сторону, на террасе, над Аргуном на расстоянии пол-орудийного выстрела от неприятельской батареи. Едва только Кулешов установил свои орудия, а майор Эрнрот переправил на ту сторону по канату половину роты, неприятельская батарея при пособии небольшой партии, рассеянной по берегу в закрытых местах, открыла огонь. В горном взводе в это время пулей был ранен один рядовой. Чтобы очистить берег от неприятеля, орудия обстреляли его картечным огнем, при чем было выпущено пять зарядов, с дистанции 100 сажень (12 л.), а потом обратились к батарее, которую заставили замолчать тринадцатью обыкновенными гранатами, на расстоянии 250 сажень (23,5 л.).
По левому же берегу Аргуна, на первой половине шатоевской долины, войска, в составе артиллерии, были расположены следующим образом: на вершине Саюн-Дука – часть пехоты со взводом орудий горной № 4-го батареи, который, время от времени стреляя по незначительным париям, скрывавшимся по ту сторону горы в небольших лесистых балках, выпустил до вечера 9 гранат с разных дистанций. Взвод горных орудий штабс-капитана Кнорринга, по вступлении на гору, был направлен вперед и в пол-оборота налево, во фланг неприятельской батарее, по долине, заметно спускавшейся здесь к лесистому оврагу, и занял позицию над обрывом сего последнего, между Вашиндуром и Цаганэ. Сюда же был прислан в числе других и пятый батальон куринского полка, который вместе с остальными, здесь находившимися частями войск, составил авангард отряда под начальством генерал-майора Кемпферта, оградив себя впереди засекой. Едва только наша нога коснулась этой позиции, из оврага и с правой стороны Аргуна началась [529] ружейная неприятельская пальба. Все пространство вокруг лагеря было очищено от неприятеля сперва четырьмя картечными зарядами, с дистанции 10 сажень (12 л.), а потом, в течение остального дня и ночи, двадцатью восемью обыкновенными гранатами, которые стреляли вместе с тем в ответ на выстрелы – и притом весьма неудачные – неприятельские батареи. Взвод легких орудий и мортирный взвод, спустившись с Саюн-Дука, заняли позицию левее аула Цаганэ, в углу, образуемом поворотом реки, и тотчас открыли огонь гранатами по неприятельскому редуту и по находившейся там партии, с дистанции 550 сажень. Из полупудового единорога было выпущено 10 обыкновенных гранат (57 л.), а из мортир – 17 гранат, под углом 45˚, при заряде 50 золотников. Взвод горных орудий легкой № 6-го батареи вместе со вторым батальоном куринского полка был оставлен в ауле большом Варанды.
При наступлении отряда на Саюн-Дук полковник Наумов с двумя батальонами навагинского полка прикрывал вьюки и вообще транспорт, который выступил из бывшего лагеря по следам главного отряда. Под начальством полковника Наумова находился, между прочим, и взвод горных орудий батарейной № 4-го батареи прапорщика Разуваева. У аула большого Варанды колонна эта остановилась и простояла на месте пять часов, пока все вьюки поднялись на Саюн-Дук. При этом во взводе прапорщика Разуваева выстрелом одной картечной гранаты (старого заготовления), с дистанции 200 сажень (29 л.), была рассеяна незначительная партия горцев, стрелявших по колонне из-за кургана. В три часа пополудни, когда вьюки поднялись на гору, колонна отступила опять в аул малый Варанды.
31-го июля, с рассветом, неприятель оставил свой бивак на правом берегу Аргуна, за лесом, где был его редут, и, разделившись на несколько более или менее значительных партий, стал появляться у наших передовых постов, не решаясь, [530] впрочем, подходить к ним ближе 100 сажень. Против засеки, в которой находился майор Юргенсон с пятым батальоном куринцев, вся балка и поляна по ту сторону небольшого леса были заняты неприятельскими значками. По всем маневрам горцев было заметно, что они или готовятся к нападению, или чем-то встревожены, или чего-то особенного ожидают; вообще приготовления к какому-то действию были весьма явны. Чтобы предупредить осуществление первого из указанных предположений, штабс-капитан Кнорринг открыл картечный огонь их двух орудий, с дистанции 100 саж. (12 л.), по балке и по одной из отделившихся партий, вытягивавшейся вправо, за лесом. После восьми картечных выстрелов горцы сперва рассеялись, но потом вновь стали появляться отдельными группами – уже на расстоянии значительно дальнем. Тогда орудия пустили в них семнадцать обыкновенных гранат, с дистанции 300 саж. (30 л.). Среди этой пальбы было несколько таких гранат, которые с математическою точностью рвало на данном месте. Это, вероятно, много способствовало тому, что под выстрелами штабс-капитана Кнорринга до следующего утра не промелькнула ни одна неприятельская винтовка.
Но за рекой, в виду полубатальона Эрнрота, горцы, то появляясь, то вновь скрываясь в лесу, в продолжение нескольких часов беспокоили колонну ружейными выстрелами, большая часть которых оставалась, впрочем, в высоком берегу Аргуна. После долгого терпения необходимо было откликнуться на эти выстрелы в особенности тогда, когда дерзость горцев достигла ста двадцати пяти сажень расстояния от наших орудий. Три картечных выстрела (13 л.) отбросили их от нас более чем на удвоенную дистанцию, но и тут они продолжали изощряться в разряжении своих винтовок – и изощрялись весьма долго, до позднего обеда, так что пришлось разновременно послать им двадцать две обыкновенные гранаты, с дистанции 260 [531] сажень (24 л.). Вообще с раннего утра неприятель более всего напирал на этот пункт. Ясно было – и это не требовало доказательств – что, усмотрев еще накануне горсть наших храбрецов, пробравшихся так непрошено на урочище Гакко и остававшихся там отрезанными и изолированными, он поставил своею задачею, во что бы то ни стало оттеснить и прогнать их оттуда. И не поспеши генерал Евдокимов прикрыть с этой стороны Эрнрота колонною вместе с артиллерией, то они бы еще в истекшую ночь попытали бы счастья; – неизвестно, что было бы тогда с двумя храбрыми ротами и с их отважным командиром, которым суждено было еще целый день выдерживать натиск большей части неприятельских наличных сил. Бедные куринцы, голодные, измученные бессонницей, потому что в течение двух дней приходилось держать наготове глаза, уши т ружья, истратив почти все свои заряды, как кроты в норе, лепились у обрывистого берега, полагаясь лишь на охранявшие их с левого берега орудия и на бывших там своих товарищей. Положение их 31-го июля, с самого утра, был до такой степени затруднительное, что генерал Евдокимов счел необходимым усилить взвод поручика Кулешова двумя мортирами, которые не замедлили явиться на подмогу. Это было тем более необходимо, что горный взвод легкой № 5-го батареи уже не раз принимался считать, сколько у него осталось картечных зарядов и сколько обыкновенных гранат, и после каждого счета воздерживался от всякого лишнего выстрела, чтобы не пустить в ход, по необходимости, бесполезные на этот раз картечные гранаты или гранаты с кусками зажигательного состава. Мортирный взвод значительно поддержал Кулешова и Эрнрота. В течение дня, с воздержанием и экономией, он отправил к горцам десять полупудовых гранат с дистанции 500 сажень (под углом в 45˚, при заряде в 48 золотников). Эти тридцать пять выстрелов, а также и ружейный огонь держали неприятеля в приличном отдалении до самой ночи. [532]
Одновременно с партиями, появившимися с утра впереди нашего авангарда и на урочище Гакко, показались партии горцев в лесу, по северному склону горы Саюн-Дука, и у переправы, близ аула большого Варанды. Первая из них была отбита и рассеяна пятью обыкновенными гранатами из орудий прапорщика Алексеева, с дистанции 200 сажень (17,5 л.), а вторая – четырьмя обыкновенными гранатами из орудий прапорщика Щурского, с дистанции 250 сажень (23,5 л.).
В четыре часа пополудни прибыл в отряд черводарский транспорт с провиантом, под прикрытием колонны полковника Наумова, состоявшей из двух батальонов навагинского полка и взвода горных орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады. Колонна эта заняла место на отроге Саюн-Дука возле своих однополчан. Лишь только орудия снялись с передков, вблизи левого фаса лагеря начали появляться из леса одна за другою небольшие неприятельские партии, каждая численностью не свыше 10-12 человек. По мере того, как они группировались, изредка измеряя выстрелами расстояние, отделявшее их от колонны, командир взвода приветствовал их шестью обыкновенными гранатами с дистанции 300 сажень (30 л.). Через час эти гранаты разогнали все партии в разные стороны.
К закату солнца мост у аула Цаганэ был наскоро возобновлен – и две куринские роты вздохнули свободно. Генералу Кемпферту приказано было немедленно перейти на урочище Гакко с колонною, состоявшей из четырех батальонов и четырех горных орудий. Началась переправа. Лишь только вступила на мост и столпилась на нем первая рота передового эшелона, который вел за собою полковник Чертков – мост зашатался и заходил во все стороны. Приняты были надлежащие предосторожности, и стали переправлять на ту сторону людей – десятками, а лошадей – поодиночке. после переднего батальона и двух взводов орудий легкой № 5-го батареи и батарейной № 4-го батареи, из которых [533] первый, перейдя реку, остановился тут же на берегу, над обрывом, прошел без приключений другой батальон – навагинский, а за ним командующий войсками со всем штабом и с принадлежностями походной ставки. Но третий затем батальон проходил уже с опасностью, потому что мост трещал неимоверно даже под ногами нескольких человек. Однако и этот батальон очутился на правом берегу Аргуна без всяких приключений. Зато четвертому батальону не удалось последовать за своими товарищами: чуть только думала вступить на мост первая офицерская нога – мост затрещал в последний раз и рухнул, как по мановению волшебного жезла. Делать нечего, последний батальон вместо того, чтобы пойти за предыдущими, снял с себя ранцы, взял в руки топоры и под руководством саперов и при их содействии начал еще раз возобновление упрямого моста.
Но все-таки на этот раз мы стали уже твердою ногою на урочище Гакко. * * *
1 –го августа, едва лишь рассвело, в ставку командующего войсками явились некоторые жители ближайших к урочищу аулов, изъявляя покорность и прося принять их в подданство России. При этом они заявили, что примеру их готовы последовать очень многие, но едва ли решаться на эту меру прежде, чем будут уверены, что выселение их из аулов произойдет под охраною русского оружия. Приняв покорность пришельцев и доверяя их заявлению, начальник отряда выразил содействие прилежащим к урочищу аулам и хуторам тем, что приказал немедленно полковнику Черткову, в составе двух батальонов и двух горных орудий, выступить навстречу жителям, желающим переселиться. Колонна двинулась, но только что она показалась [534] в виду первого аула, состоявшего из двух десятков сакль, как была встречена неприятельскими выстрелами, раздававшимися из леса, мимо которого должно было следовать переселенцам. Орудия бросили в лес две обыкновенные гранаты, которые заставили неприятеля на время притихнуть. Когда же быстро собравшиеся жители усадили на арбы свои семейства и двинулись под прикрытие нашей колонны, горцы выразили намерение атаковать их поезд и снова начали стрельбу как по орудиям, так равно и по арбам. Роты отвечали им беглым огнем в глубину леса, а орудия посылали еще четыре гранаты, после которых настала тишина, прерываемая лишь редкими и отдаленными выстрелами. Орудийная стрельба производилась с дистанции 175 сажень (14,5 л.).
Переселенцы под прикрытием колонны благополучно вступили на урочище Гакко, где в этот день не без удовольствия пропитывались нашими сухарями, угощая в то же время солдат своими каменными чуреками.
Когда колонна вернулась в лагерь – и в неприятельском редуте орудия исчезли. Для какой надобности они были здесь поставлены – трудно сказать. Вся их деятельность выразилась в том, что в течение двух дней они бросили к нам в лагерь до десяти вполне безвредных снарядов – и то лишь преимущественно в маленькую колонну майора Эрнрота. Затем никаких других поползновений со стороны неприятельской артиллерии предпринимаемо не было. Должно думать, что батарея была устроена для той цели, чтобы поражать войска в то время, когда бы мы решились переправиться через Аргун вброд. Действительно, если бы майор Эрнрот не захватил остатков моста, а командующий войсками пожелал бы тридцатого июля перейти на урочище Гакко, то он по необходимости должен бы был переправляться почти под дулами неприятельских орудий, так как другого брода не было. Но, благодарение Богу, этого не случилось. По снятии орудий, редут [535] до следующего дня служил пока убежищем неприятельской парии. Но 2-го августа, утром, взвод орудий батарейной № 4-го батареи двинулся к нему под прикрытием батальона с намерением поместить там свои собственные орудия и для этого выбил оттуда горцев. Выбивать, однако, было нечего, потому что лишь только батальон стал подходить к редуту, горцы поспешили его оставить и удалились без выстрела. Орудия наши всползли благополучно в редут и расположились там под сенью деревьев: было прохладно и удобно, вид на оба лагеря превосходный; еще приятнее было смотреть – и конечно, только смотреть в качестве зрителя – на муравейник возле аула Цаганэ, где сотни рук работали над возведением моста, который с часу на час складывался все шире и длиннее. Главнейшей специальностью орудий, занявших редут, было охранение и прикрытие этого муравейника и вновь строившегося моста, которому приказано было, во что бы то ни стало родиться вполне к утру следующего дня. Не смотря на проливной дождь, который шел почти всю ночь, муравейник не переставал копошиться, лишь сменяя партии рабочих, и третьего августа, утром, мост действительно оказался вполне готовым, чистеньким, вымытым…
Такова краткая история неприятельского редута и тесно связанного с ним нашего новорожденного в то время моста.
Препроводив новых подданных в лагерь, взвод орудий легкой № 5-го батареи, после скудного походного обеда, был выдвинут на двести пятьдесят сажень впереди лагеря и занял позицию под прикрытием роты куринского полка на кургане. Неприятель, думая, вероятно, оттеснить отсюда нашу небольшую колонну, а может быть почему-либо и дорожа этим курганом, открыл по куринцам из ближней опушки учащенный ружейный огонь, на который они не замедлили отвечать ему не менее усердно. Орудия, конечно, поддержали и на этот раз одарили горцев тремя картечными зарядами, с дистанции 100 сажень (12 л.), и [536] двенадцатью обыкновенными гранатами, с дистанции 250 сажень (23,5 л.). Увидев, что взвод орудий, а с ним и куринцы, вовсе не намерен уступать своей позиции, и что заряды у нас израсходованы еще не все, горцы, выбранив издали наших солдат самыми нехорошими словами, удалились. Куринцы и артиллеристы тотчас приступили к устройству вокруг себя засеки и к ночи почили от дел своих.
В то время, когда здесь возникла засека, участь другой засеки быстро сближалась. Едва только сумерки спустились на землю, четвертый батальон тенгинского полка и две роты сводно-линейного № 10-го батальона, при двух горных орудиях легкой № 6-го батареи, под начальством полковника Баженов, выступили из лагеря обратно, по направлению к аулу малому Варанды. Остановясь на ружейный выстрел от устроенной там засеки, полковник Баженов приказал батальону, сидевшему в ней доселе со взводом легких орудий батарейной № 4-го батареи, ретироваться в Зонах и, отступая, зажечь со всех концов свое недавнее убежище. Сухая засека мигом затрещала, и через полчаса от нее осталась только груда пепла. Полковник Баженов, выждав часа полтора, пока отступила окончательно колонна из засеки, возвратился в главный лагерь, употребив на свою прогулку несколько часов.
3-го августа, ранним утром, наш лагерь на шатоевской долине пришел в движение: велено перебираться на урочище Гакко, на новую и постоянную квартиру. Сборы были короткие: палатки на вьюки, туда же и все несложное казенное имущество, ранцы на плечи, котомки на ранцы – и пошли. В тот же самое время обнаружилось движение и со стороны горцев, которые окольными путями, в составе довольно значительных партий, примерно человек в 40-50 каждая, вылезли откуда-то как их земли и зашевелились в значительном от нас отдалении по правую сторону Аргуна. началась переправа. Пехота, горная артиллерия, [537] кавалерия, вьючные транспорты – все шли и шли, и конца им не было. Впрочем, двигались довольно быстро. Когда же дело дошло до взвода легких орудий № 5-го батареи и до мортир, то для них мост и теперь даже оказался несколько жидковат, так что из-под орудий пришлось выпрягать лошадей, а мортиры провозить с большой осторожностью. По выступлении на урочище Гакко, эти четыре орудия, согласно приказанию, направились тотчас к кургану, занятому поручиком Кулешовым, взвод которого уже окончательно страдал недостатком снарядов. Тут объяснилось, что значило движение горцев, которое отряд видел еще с шатоевской поляны: когда неприятель увидел, что войска оставляют левую сторону Аргуна, он в свою очередь начал отступление к Шато-Аргуну. Ему пришлось проходить как раз в виду нашей засеки. Среди толпы виднелись и орудия, из которых каждое тащили четыре белые лошади. Местность впереди была более или менее открытая, и – зевать нечего – мортиры и легкие орудия тотчас открыли огонь. Ядро за ядром и граната за гранатою летели так быстро, и стрельба была так удачна, что неприятель, рассыпаясь и вновь смыкаясь, как видно, едва успевал подбирать раненых, торопясь скорее достигнуть полуразрушенного по пути аула. Лишь только он коснулся первых сакль и, вероятно, мысленно воссылал аллаху признательность за свое спасение, шестифунтовое ядро, вылетев из орудия с грохотом и свистом, чрезвычайно ловко, а вместе с тем странно и моментально прекратило еще одно существование: оно сорвало с седла какого-то тавлинца или чеченца так проворно, как будто его и вовсе никогда не было; лошадь же, как видно было издали, осталась на месте. Толпа засуетилась, столпилась в кучу, но в это время полупудовая граната явилась в самой ее середине и лопнула. Все, что имело под собою ноги, разлетелось в стороны, ища спасения в саклях и в разных других постройках аула. Кавалерия же [538] вместе с орудиями бросилась в чащу леса, возле которого пробиралась к аулу.
Это был последний дебют артиллерии.
Мортирным взводом было брошено десять гранат с дистанции 500 сажень, под углом 45˚, при заряде в 48 золотников. Из легких орудий, с дистанции 400 сажень, было выпущено: ядер – 17 (28 л.) и обыкновенных гранат – 20 (38 л.). Кроме этих орудий, на урочище Гакко прибыл пока лишь взвод горных орудий легкой № 60го батареи, который занял позицию между ротами тенгинского полка; взвод же горных орудий легкой № 5-го батареи штабс-капитана Кнорринга остался по левую сторону реки, на высоте, господствовавшей над вновь устроенным мостом.
Отступление неприятеля было полное и совершенное. Вокруг нас не раздавалось более ни одного выстрела; для отряда наступил отдых, а вместе с ним и жизнь лагерная, более или иене спокойная – конечно, на некоторое лишь время – но не та, которая заставляет солдата день и ночь ожидать к себе в гости неприятельскую рулю, т. е. жизнь не в виду неприятеля. Она сказалась прежде всего в отрезанной от нас колонне на левом берегу Аргуна, где в составе куринского батальона был взвод орудий штабс-капитана Кнорринга; не успело солнце сесть за горы – там раздались песни, бубен – и не умолкали до глубокой ночи. Обстоятельство было настолько соблазнительное, что некоторые из офицеров, оставив главный лагерь, отправились к куринцам провести время и отвести душу. [539]
|
