У каждого народа есть герои,
которые вошли в историю одними фамилиями,
без должностей, без званий и даже без имен и
отчеств. Они настолько тесно связаны с
культурой народа, что стали как бы
символами его высших достижений. Суворов,
несомненно, символ. Символ чего?
Непобедимости, боевой славы и, что хотелось
бы подчеркнуть именно сегодня,
бескорыстного служения Отечеству. Значение
Суворова в российской истории было
осознано еще при его жизни. И не случайно
после смерти полководца на могильной плите
вырезаны всего три слова: "Здесь лежит
Суворов". Не граф Александр Васильевич
Суворов-Рымникский, не князь Италийский, не
фельдмаршал австрийской армии, не великий
маршал войск пьемонтских. Не граф Священной
Римской империи, наследственный принц
Сардинского королевского дома, гранд
короны и кузен короля Сардинского. Не
кавалер всех русских и многих иностранных
орденов. Просто Суворов говорит русскому
сердцу гораздо больше длинного
перечисления титулов, званий, подвигов и
побед.
В жизни таких личностей не бывает
мелочей, второстепенных эпизодов,
малозначащих деталей. О Суворове написано
немало. Но очень многое остается неясным.
Например, последняя опала генералиссимуса.
1799 год. Итало-Швейцарский
поход - вершина полководческого искусства
Суворова. Хотя к победам российского оружия
в XVIII веке уже успели привыкнуть, все же
изумленная Европа собственными глазами
увидела, как сильнейшая армия континента -
французская - терпела одно поражение за
другим от российских войск на полях Италии.
Затем Швейцарский поход. Он не принес
громких побед, но показал воочию, на что
способны русские богатыри даже в тех
неимоверных условиях, в которые были
поставлены российские войска из-за
коварства и прямого предательства
союзников.
Суворову рукоплескала вся
Европа. В России полководцу готовился
торжественный прием. Для него были отведены
комнаты в Зимнем дворце. В Гатчине его
должен был встретить флигель-адъютант с
письмом от государя. Войска предполагалось
выстроить шпалерами по обеим сторонам улиц
Петербурга. Солдатам предписывалось
встречать генералиссимуса барабанным боем
и криками "ура", при пушечной пальбе и
колокольном звоне, а вечером приказано было
зажечь иллюминацию. Но…
В России Суворова ждал не
триумф, а опала!
Не в парадной карете, а в
дорожном возке под покровом сумерек прибыл
герой в Петербург. Он остановился в доме
своего родственника Дмитрия Хвостова на
Крюковом канале. Суворову запретили
посещать Зимний дворец. Имя полководца
исчезло со страниц газет. Напоследок его
лишили любимых адъютантов. Даже Суворов не
выдержал: заболев в пути, слег и 6 мая 1800 года
в 1 час 35 минут по полудни скончался. Г.
Державин отозвался на эту смерть
проникновенным стихотворением "Снегирь".
Оппозиционный дух этого произведения
несомненен. Определенно это был акт
гражданского мужества, особенно если
учесть, что даже после смерти Суворова
преследовала царская немилость. Хоронили
его как фельдмаршала, а не как
генералиссимуса. За гробом шли только три
армейских полка. Гвардию, за исключением
конногвардейцев, не нарядили на похороны
под предлогом усталости после парада. Зато
весь Петербург вышел на улицы попрощаться с
полководцем. Писатель Н. Греч вспоминал, что
невозможно было добраться до дома Суворова:
улицы загромоздили экипажи и заполнил
народ.
При отпевании в Александро-Невском
монастыре произошла любопытная сцена.
Лестница, ведущая в верхнюю церковь,
оказалась слишком узкой, и гроб не проходил.
Но гренадеры, служившие под начальством
Суворова, поставили гроб на головы и со
словами "Суворов везде пройдет"
отнесли его наверх..
Ни царь, ни двор, ни знать
на похоронах не присутствовали - никто не
желал рисковать своей карьерой. Греч был
прав, когда писал: "Не правительство, а
Россия оплакивала Суворова". Официальной
причиной немилости, в которую впал
полководец, только что прославивший
Отечество на полях Италии и в швейцарских
Альпах, было то, что во время заграничного
похода, вопреки уставу, Суворов имел при
себе дежурного генерала. Кстати сказать,
это был М. А. Милорадович, впоследствии
смертельно раненный 14 декабря 1825 года на
Сенатской площади. Вздорность этого
обвинения современникам была очевидна.
Несомненно, это был только повод. В чем же
заключалась истинная причина опалы, не знал
никто. Получила широкое распространение
версия о том, что Суворов подвергся
немилости из-за интриг безвестных
завистников и недоброжелателей.
Высказывались и сомнения в возможности
когда-либо разъяснить эту загадку1. Самый
авторитетный из дореволюционных биографов
полководца - А. Ф. Петрушевский
проанализировал все эти версии и показал,
что ни одна из них не может быть признана
состоятельной. Он пришел к заключению, что
причина опалы "заключается не в
поступках Суворова, а в духовной натуре
Павла I, для выяснения которой требуется
исследование не столько историческое,
сколько патологическое"(2). Но этот вывод
Петрушевского разделяли далеко не все. Еще
до революции такое объяснение признавалось
слишком односторонним. Была выдвинута
новая догадка о том, что царь поверил каким-то
"ужасным слухам" о Суворове и увидел в
полководце потенциального заговорщика(3).
Невыясненность этого
вопроса в историографии дала простор для
безудержного полета фантазии исторической
романистики. Суворова пытались представить
жертвой немцев и полунемцев из придворного
окружения. Они-де хитроумно вызвали
немилость к Суворову и "сократили дни"
великого полководца. Эта интрига явилась
"лишь одним из звеньев в цепи заговора,
окончившегося убийством Павла"(4).
Современные биографы генералиссимуса
главные причины конфликта полководца и
царя видят в том, что Павел насаждал
прусские порядки в русской армии, Суворов
же пытался отстоять традиции русского
военного искусства. Однако конкретные
проявления этого противостояния, вызвавшие
опалу Суворова, остаются все еще не
раскрытыми. При этом биографы по-прежнему
ищут разгадки то в духовной натуре Павла, то
в инсинуациях недоброжелателей, то в мнимой
угрозе военного переворота(5).
Чтобы разгадать тайну
предсмертной опалы Суворова, необходимо
рассмотреть отношения полководца и царя в
контексте общественно-политического
движения в конце XVIII века. 6 ноября 1796 года
умерла Екатерина II. На престол вступил ее
сын Павел I. Его воцарение прошло как будто
безболезненно для последнего фаворита
императрицы П. А. Зубова. Вопреки ожиданиям
Павел не подверг его опале, а, напротив,
демонстративно проявлял уважение и заботу.
Истинные чувства Павла к любимцам своей
матери проявились в отношениях к брату
фаворита В. А. Зубову, стоявшему во главе
русских войск в Персии. Павел отозвал
войска в Россию. Минуя Зубова, царь послал
повеление каждому полковнику выступить "в
непременные квартиры", так что сам
главнокомандующий со своим штабом и
генералитетом чуть было не попал в плен. Но
казачий атаман М. Платов ослушался и
остался охранять главнокомандующего. По
возвращении в Россию Платов оказался в
опале, а Зубов вышел в отставку.
Действия Павла в Персии
дали первый толчок для образования вокруг В.
Зубова оппозиции служивших ранее под его
начальством офицеров. Военные
преобразования царя встретили резкое
сопротивление в военных кругах. Особенно
сильно оно проявилось в ближайшем
окружении Суворова. Он не ввел в действие
новые уставы. Не распустил своего штаба, по-прежнему
сам увольнял офицеров в отпуск.
Нововведения Павла "воспламенили"
воображение некоего подполковника П. Е.
Батурина, одного из бывших офицеров армии,
оказавшегося по возвращении из Персии в
дивизии фельдмаршала Суворова в Тульчине.
Батурин захотел видеть источник всех
изменений собственными глазами, испросил у
Суворова отпуск и 14 января 1797 года прибыл в
Петербург. Павел узнав о приезде офицера
суворовской дивизии, получившего отпуск в
нарушение дисциплины, без высочайшего
повеления, приказал выслать того обратно в
Тульчин и сделал Суворову выговор(6). Однако
Батурину все же удалось пробыть в
Петербурге около 16 часов. Случайно он
встретил на улице П. А. Строганова и провел
все это время в обществе "молодых друзей"
наследника престола, великого князя
Александра. "Молодые друзья" - П. А.
Строганов, Н. Н. Новосильцев, А. А.
Чарторыйский и В. П. Кочубей - составляли
оппозиционный кружок, который ставил своей
задачей конституционное преобразование
России, пока же занимался приготовлением
умов к предстоящим реформам. По словам
Строганова, Батурин полностью разделял их
мнения и резко порицал павловские
нововведения. Они посоветовали офицеру по
дороге назад изучать общественные
настроения, чтобы потом воспользоваться
ими. Впоследствии "молодые друзья"
вынуждены были раскаяться и в своей
откровенности, и в столь неосторожно данном
совете(7).
Еще при воцарении в
ближайшем окружении Суворова вынашивались
планы государственного переворота.
Полковник А. М. Каховский, служивший ранее в
штабе фельдмаршала, его любимец и в то же
время человек, тесно связанный с братьями
Зубовыми, обдумывал возможности мятежа. Его
мысль состояла в том, чтобы в Новороссии, в
военном округе, подчиненном Суворову,
распространить среди солдат слухи о том,
что Павел собирается все переделать по
прусскому образцу и намерен изменить
православную религию. Для пущей
убедительности Каховский замышлял
переодеть какого-нибудь преступника
фельдъегерем, якобы присланным царем,
повесить этого "царского гонца",
поднять дивизию Суворова, присоединить к
ней стоявший в Полтаве пехотный полк своего
дяди В. Л. Давыдова, получить подкрепление в
Киеве и других городах, двинуть войска на
Петербург и свергнуть императора.
Каховский не открыл своего плана Суворову,
но зондировал его мнение на этот счет. Идеи
заговорщиков, видимо, находили отклик в
душе Суворова, но затевать гражданскую
войну он не хотел. "Молчи, молчи, - ответил
он Каховскому, - не могу. Кровь сограждан"(8).
О планах Каховского правительство узнало
только в январе 1799 года, но, по-видимому, уже
в начале 1797 года до Павла доходили какие-то
сведения о далеко идущих замыслах,
обсуждавшихся в окружении Суворова,
открыто не подчинявшегося распоряжениям
императора. Так, В. Н. Головина прямо говорит
о письме М. П. Румянцева Н. В. Репину, которое
было доведено до сведения императора в
апреле 1797 года, в котором сообщалось, что
Суворов "волновал умы", и давалось
понять, что "готовится бунт"(9). Как бы
то ни было, но 6 февраля 1797 года Суворов был
отставлен от службы. С 18 верными офицерами,
подавшими в отставку, он переехал в свое
имение Кобринский ключ. Там офицеры были
арестованы, а сам Суворов под надзором
переведен в другое свое имение, Кончанское.
В конце 1796 года начались
преследования и П. А. Зубова. Павел отрешил
его от всех должностей, наложил большие
денежные взыскания и, наконец, 3 февраля 1797
года, почти одновременно с отставкой
Суворова, повелел ему уехать за границу.
Совпадение этих дат едва ли случайно. Дочь
Суворова была замужем за старшим из братьев,
Н. А. Зубовым. И эта родственная связь, вовсе
не предполагавшая единства замыслов, в
глазах подозрительного царя, конечно же,
казалась опасной.
Летом 1798 года в руки Павла
попали сведения о существовании в
Смоленской губернии оппозиции его режиму,
которая, с одной стороны, была связана с
братьями Зубовыми, а с другой -
ориентировалась на наследника престола. В
ходе расследования выяснилось, что более
двух лет здесь действовал
антиправительственный кружок, состоявший
из офицеров Петербургского драгунского,
Московского гренадерского, 4-го
артиллерийского полков, чиновников местной
администрации, отставных военных и
гражданских лиц. Ядро кружка - "канальский
цех" - составляли 8-10 человек, носившие
конспиративные клички. Связанных же с
кружком лиц насчитывалось около трех
десятков. Главными здесь были Каховский и
исключенный из службы бывший командир
Петербургского полка полковник П. С.
Дехтерев. Заговорщики имели связи в Москве,
Петербурге, Орле, Дорогобуже, Несвиже,
Калуге, Киеве. Члены "канальского цеха"
стремились всеми доступными средствами
усилить недовольство режимом среди
населения, содействовали распространению
сведений и слухов, дискредитирующих
правительство, вели пропаганду. На
заседаниях кружка произносились "вольные
и дерзкие рассуждения… о военной строгости
и об образе правления". Во время чтения
трагедии Вольтера "Смерть Цезаря"
Каховский воскликнул: "Если б этак и
нашего…" Обсуждался вопрос об убийстве
Павла.
Следователи не без
основания считали весь "смоленский
заговор" делом рук братьев Зубовых.
Несомненно, Зубовы оказывали поддержку,
возможно даже и материальную, кружку и
стремились использовать его в своих целях.
Но, конечно же, деятельность кружка
выходила за рамки тех целей, которые ставил
перед собой клан екатерининского фаворита,
потерявшего со смертью императрицы и силу,
и власть. Следствие в Смоленской губернии
протекало в два этапа. Первый проходил в
Дорогобуже, второй - в Смоленске. На первом
этапе в июле-августе были арестованы
офицеры Петербургского драгунского полка и
ряд отставных. Их обвиняли в
цареубийственных замыслах, лишили чинов и
дворянства, троих заточили в крепость,
прочих отправили в ссылку. Однако в ноябре Ф.
И. Линденер, возглавлявший следствие,
произвел новые аресты. Ему удалось выяснить,
что к деятельности кружка в той или иной
мере оказался причастен целый ряд
высокопоставленных сановников из
Петербурга. Это свидетельствовало о том,
что речь шла не о группе провинциальных
офицеров, а об оппозиции Павлу в столице.
Среди арестованных оказался капитан В. С.
Кряжев, согласно которому руководители
кружка противопоставляли правление Павла и
Екатерины, проявляли симпатии к "женскому
правлению" и намеревались совершить
покушение на жизнь императора,
предварительно заручившись поддержкой
наследника престола. Кряжев также
рассказал о прежних замыслах Каховского
склонить Суворова к открытому выступлению
против Павла. 9 января 1799 года Линденер
донес в Петербург, что располагает особо
важными сведениями и просил указания,
следует ли их уничтожить, либо переслать в
Петербург с нарочным - он имел в виду
показания Кряжева. Разумеется, эти сведения
были немедленно затребованы Павлом и 4
февраля легли на стол императора(10).
Павел узнал о
цареубийственных поползновениях
смоленских заговорщиков и их симпатиях "женскому
правлению" как раз в тот момент, когда был
крайне раздражен стремлением императрицы
Марии Федоровны вмешиваться в
государственные дела. Крайне натянутыми
были отношения и с наследником, в котором
Павел видел потенциальную угрозу своей
власти. Следствие представило царю новые
доказательства того, что наследник
сознательно или бессознательно становится
центром притяжения оппозиционных сил. В
таком неблагоприятном контексте всплыло
имя Суворова, ранее открыто выражавшего
ранее Павлу свою оппозиционность. В
воспаленном воображении царя все эти
разнородные течения слились в один
всеобщий заговор. То ли петербургские "протекторы"
одолели Линденера, то ли сам царь не пожелал
продолжить расследования, грозившие
вылиться в громкий скандал, но дальнейшего
хода дело не получило и публичных
расследований не последовало. Тем не менее,
смоленское следствие оказало сильное
влияние на ситуацию в петербургских верхах,
повлекло за собой многочисленные
перестановки и в конечном счете отразилось
на судьбе всех причастных к делу. Прежде
всего последовало удаление с политической
сцены всех лиц, преданных Марии Федоровне(11).
Суворов пристально следил
за развитием событий(12). Осенью 1798 года он
переехал из Кончанского в село Ровное, в дом
О. А. Жеребцевой, сестры Зубовых. Пожалуй, он
оставался единственным, кто еще не
пострадал, будучи замешанным в смоленском
деле. По иронии судьбы именно в тот момент,
когда над головой Суворова сгустились тучи,
в Европе складывалась новая
антифранцузская коалиция, в которую вошла и
Россия. Австрия и Англия потребовали, чтобы
по главе союзных войск, предназначенных для
действий против Франции, был поставлен
знаменитый полководец. Поэтому 4 февраля 1799
года, в тот день, когда в Петербурге были
получены показания Кряжева, Павел подписал
рескрипт о назначении фельдмаршала
главнокомандующим армией, действующей в
Италии(13). Но это вовсе не означало, что
Суворов полностью прощен. Отнюдь не
случайно, поставив его во главе войск,
император не издал указа о зачислении
фельдмаршала на действительную службу.
Неудачи на театре военных действий, конечно,
усугубили бы его положение, но никакие
победы не могли заставить Павла забыть о
том, что Суворов в свое время не донес на
Каховского и что боготворимый войсками
полководец может стать знаменем оппозиции.
Хотя Суворову, несомненно,
была известна судьба Каховского, едва ли он
знал в подробностях, какими сведениями
располагал сам царь о нем. Находясь за
границей, полководец осмелился просить
любимца императора Ф. Растопчина
исходатайствовать прощение Каховскому и
прислать его в Италию(14). Разумеется,
просьба не была удовлетворена. А в разгар
Итальянской кампании разыгралось
батуринское дело, которое лишний раз
убедило царя в том, что Суворов -
политически опасная фигура…
Опала Суворова в 1797 году, а
затем раскрытие смоленской конспирации
поначалу никак не отразились на служебном
положении Батурина. 3 февраля 1798 года он был
произведен в полковники, но уже 26 апреля
отставлен от службы "за болезнями" и
поселился в Москве, где чуть ли не ежедневно
посещал дом В. А Зубова. Когда брата
фаворита в апреле 1799 года выслали из Москвы,
то вместе с ним Батурину, равно как и
Щербачеву с Митрофановым, "кои были
ежедневно в доме" Зубова, приказали "уехать
жить по деревням". Им было поставлено в
вину, что они жили в Москве "праздно"(15).
Высланный в деревню, Батурин увозил с собой
массу сведений об оппозиционных
настроениях в окружении Суворова, а также о
закулисных маневрах братьев Зубовых, их
связях со смоленской конспирацией. Знал
Батурин и о деятельности кружка "молодых
друзей", сгруппировавшихся вокруг
наследника престола.
Вскоре Батурин решился на
шаг, который повлек за собой немаловажные
последствия. "Полковник Батурин, -
сообщил Кочубей послу в Лондоне С.
Воронцову, где находился один из участников
кружка "молодых друзей" Н. Н.
Новосильцев, - вот уже три месяца как
повредился в уме. Его безумие дошло до такой
степени, что пришлось уволить его в
отставку и отдать на попечение родителям.
Он прибыл в их имения и спустя некоторое
время отправил губернатору той губернии
письмо, в котором сообщил, что такие-то и
такие-то лица, коих он наименовал,
вынашивают революционные идеи. Что эти люди
помышляют превратить Сибирь в Вандею и что
центр заговора находится в Тобольске".
Среди прочих Батурин назвал Новосильцева.
Он замешал его в этот абсурдный заговор,
видимо, потому что ему были известны
некоторые знакомства Новосильцева. Как и
следовало ожидать, нашли, что это был донос
умалишенного, и дело прекращено… Мне было
бы крайне прискорбно, если бы из-за этого у
Новосильцева произошли бы неприятности по
возвращении в Россию. Предупредите его обо
всех этих обстоятельствах и посоветуйте
ему быть осторожным, когда он вернется"(16).
Так Кочубей сумел предупредить
Новосильцева о грозящей ему опасности, и
тот счел более благоразумным не
возвращаться.
В действительности же
Батурин был выслан из Москвы только через
год после того, как он вышел в отставку, в
апреле 1799 года. И вовсе не потому, что
страдал расстройством рассудка, а как
клеврет Зубовых, за которыми после
раскрытия кружка велось неусыпное
наблюдение.
Текст батуринского письма
губернатору пока не обнаружен. Из слов
Кочубея не ясно, упоминался ли в доносе
Суворов. Но даже если и нет, то всякие новые
сведения о конспиративной деятельности и
Зубовых, и "молодых друзей" наследника
являлись одновременно ударом и по Суворову,
так как после признаний Кряжева в конце 1798
года все эти имена были связаны в один узел.
Реакция Павла последовала незамедлительно.
Кружок великого князя в августе 1799 года был
поспешно расформирован, на имения В. А.
Зубова наложен секвестр.
А что же Суворов? Покуда он
на глазах изумленной Европы вписывал одну
из замечательных страниц в историю
военного искусства, Павел оказывал
неизменное благоволение полководцу: 8
августа возвел его в княжеское достоинство,
24-го приказал отдавать военные почести,
подобные отдаваемым особе государя, 28
октября присвоил ему звание
генералиссимуса, повелел подготовить
проект статуи, прославляющей суворовские
победы(17). Но демонстративно поощряя
полководца настолько, насколько это могло
способствовать успеху боевых действий и
росту внешнеполитических акций России,
Павел ни на минуту не забывал о "конспирациях"
Суворова. Поэтому вместо триумфа по
возвращении его ждала вполне заслуженная
опала. Дальнейшее хорошо известно.
"Жизнь столь открытая и
известная, какова моя, - писал Суворов, -
никаким биографом искажена быть не может.
Всегда найдутся неложные свидетели истины"(18).
Что же, полководец и здесь оказался прав.
Примечания
1. Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь
Суворов. Т. 3. СПб. 1884. С. 352-363.
2. Там же. С. 365.
3. Масловский С. Суворов А. В.//Русский
биографический словарь. Суворов - Ткачев.
СПб. 1912.
4. Михайлов О. Суворов. М. 1984. С. 489-492.
5. Осипов К. Александр Васильевич Суворов. М.
1955. С. 276; Раковский Л. Генералиссимус
Суворов. М. 1980. С. 516; Меерович Г. И., Буданов Ф.
В. Суворов в Петербурге. Л. 1978. С. 273;
Бескровный Л. Г. А. В. Суворов. Этапы жизни и
деятельность//Александр Васильевич Суворов.
К 250-летию со дня рождения. М. 1980. С. 132.
6. Суворов. Документы. Т. III. М. 1952. С. 577.
7. РГАДА. Ф. 1278. Оп. 1. Д. 17. Л. 86.
8. Снытко Т. Г. Новые материалы по истории
общественного движения конца XVIII в.//Вопросы
истории. 1952. № 9. С. 110-112.
9. Golovine V. N. Souvenirs de la contess Golovine. Paris. 1910. P. 171, 172.
10. РГАДА. Ф. VII. № 3254. Л. 197.
11. Сафонов М. М. Проблема реформ в
правительственной политике России на
рубеже XVIII и XIX вв. Л. 1988. С. 53-59.
12. А. В. Суворов. Письма. М. 1986. С. 327.
13. А. В. Суворов. Документы. Т. III. С. 3.
14. ОР РГБ. Ф. 231/1. К. 15. № 2. Л. 420.
15. РГАДА. Ф. VII. № 3252. Л. 59, 98; № 3382. Л. 1-4.
16. Архив князя Воронцова. Т. XVIII. М. 1880. С. 161.
17. А. В. Суворов. Т III. С. 21, 26, 27.
18. А. В. Суворов. Письма. С. 240.
Публикация: Журнал "Родина",
№12/2001
|