: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Генералиссимус князь

Суворов

соч. А. Петрушевского

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

Польская война: Крупчицы, Брест; 1794.

Обзор предшествовавших событий в Польше. — Выступление Суворова и соединение в пути с другими отрядами; переписка с Румянцовым; недовольство своей ролью. — Дурные вести; ускорение похода; меры осторожности; обращение с войсками. — Захват под Дивином и Кобрином двух польских отрядов; движение к Крупчицам. — Крепкая позиция Поляков; фронтальная атака и обходное движение Русских; ретирада неприятеля. — Ночной поход к Бресту; две переправы; атака фронтальная с охватом флангов и угрожением тылу; ретирада Поляков; отрезание их пути отступления и полное поражение. — Следствия победы. — Невольная остановка в Бресте; русский лагерь; учебные занятия; неутомимая деятельность Суворова.

Польская революция 1794 года, вызванная предшествовавшими событиями, особенно разделами Польши, подготовлялась с гродненского сейма. Поляки хорошо хранили тайну и только в последнее время, пред взрывом, стали возбуждать некоторые подозрения; однако систему эту до конца не выдержали, приступив к делу слишком рано, недостаточно подготовившись. Виною тому был один случай. На основании постановлений гродненского сейма, часть польских войск подлежала роспуску; когда генерал Игельстром, командовавший русскими войсками в Польше, потребовал исполнения, то большая часть польских генералов повиновалась, но начальник одной конной бригады, Мадалинский, ослушался, выступил из Пултуска, усилился по дороге несколькими мелкими отрядами, напал внезапно на русский пехотный полк, потом на прусский эскадрон, разбил их и, собирая дорогой контрибуции, подошел к Кракову. Туда поспешил из-за границы Косцюшко, заранее избранный главным вождем восстания, и принужден был обнародовать преждевременно инсурекционный акт. Таким образом началась революция, а вслед затем открылась и война.
Вспыхнули частные восстания в разных местах Польши. Игельстром сосредоточил в Варшаве до 8000 русских войск; русские генералы Денисов и Тормасов погнались за Мадалинским; Пруссаки вступили в польские пределы; наблюдательные отряды их продвинулись далеко вперед, к разным пунктам. Косцюшко бросился на Тормасова и Денисова, разбил их под Рославицами и взял несколько знамен и пушек. Бой был кровопролитный, пленных очень мало, потому что Поляки не давали пощады; так по крайней мере доносил Косцюшко. Весть о победе сильно возбудила энергию инсургентов. В четверг на страстной неделе поднялась Варшава; русский гарнизон, внезапно атакованный, не подготовленный к отпору и вообще дурно предводимый, потерял до 3000 человек, 40 орудий и, с трудом пробившись за город, отступил к Ловичу. Вслед затем вспыхнуло восстание в Вильне, и хотя результаты его были не столь для Русских бедственны, но одинаково плачевны, благодаря беспечности, оплошности и неспособности высшего начальствования. Небольшой русский гарнизон, под начальством генерала Арсеньева, был частью перебит, частью забран в плен сонным, частью пробился в Гродно и присоединился к отряду генерала князя Цицианова. Последнему грозила та же опасность, но он предотвратил ее, выступив за город и пригрозив бомбардированием, при первой попытке жителей к восстанию.
Надежды инсургентов быстро выросли. В сущности сделано было еще немногое, но для экзальтированной массы важнее всего первые шаги, а они оказались очень удачными. Косцюшко, наименованный генералиссимусом, провозгласил всеобщее вооружение; произведены разные поборы, удвоены налоги; армия организовалась и, разделенная на корпуса, сосредоточилась в важнейших пунктах. Собирались в разных местах и русские отряды, а другие готовились вступить в Литву с севера и востока; главное начальство над всеми этими силами было поручено князю Репнину. Австрийцы собирали свои силы на галицийской границе; Пруссаки двигались под личным начальством короля, который, соединившись с Денисовым, разбил Косцюшку при Щекоцине. Кроме того сдался Краков, и генерал Дерфельден, перейдя Буг, разгромил Зайончека, занял Люблин и проник до Пулав. Косцюшко начал движение к Варшаве и, благодаря медлительности союзников, совершил его благополучно и в полном порядке.
Таким образом второе действие разыгрывавшейся драмы не походило на первое, но ничего похожего на катастрофу еще не произошло, а потому Поляки, имея во главе всеми обожаемого Косцюшку, не падали духом, и народившиеся вскоре обстоятельства еще более укрепили их надежды на благополучный исход их рискованного предприятия.
Следуя за Косцюшкой, Прусский король дошел в конце июня до Торчина и здесь расположился. Предпринята была осада Варшавы, но ведена настолько вяло и несвязно, на сколько искусна и энергична была Косцюшкина оборона, Недостаток продовольствия и снарядов, развившиеся болезни и дезертирование значительно ослабили прусскую армию и принудили ее перейти от осады к простой блокаде. Прусский король прибегнул было к новому средству, — к угрозам, к запугиванию Варшавы, но оно конечно не подействовало: Польский король вежливым письмом указал заносчивому противнику, что между прусским лагерем и Варшавой находится польская армия Косцюшки, с которою надо считаться. Все опять пошло по прежнему 8.
В эту пору двинулся на театр войны Суворов. Выступая утром 14 августа в поход, он взял с собою не 8,000 человек, как показывают все его историографы, а немногим больше половины этого числа, потому что ввиду польской революции и недавнего разоружения польско-русских войск, присутствие достаточных военных сил в пограничном районе было необходимо. Для увеличения же своего корпуса, он распорядился заблаговременною отправкою нескольких мелких отрядов к Варковичам, местечку, лежавшему на пути его следования, а еще дальше должны были к нему присоединиться отряды генералов Буксгевдена и Маркова, назначенные Румянцевым как ядро экспедиционного корпуса 3.
При описании событий давно минувших, обыкновенно недостает подробностей бытовых, сведений об обыденной, будничной жизни, тогда как от них именно и зависит настоящее освещение предмета. К счастию, воспоминания одного из мелких участников войны 1794 года, дают возможность хоть отчасти пополнить этот недостаток в настоящем случае. и изобразить Суворова не с одной только стороны.
Рассылая приказания о выступлении в военный поход частей войск, не состоявших до того времени под его начальством, Суворов приложил и свою «Науку побеждать», или военный катехизис, о котором будет подробнее говориться в одной из последующих глав. Это военно-педагогическое наставление приказано было офицерам и унтер-офицерам выучить наизусть, а рядовым читать вседневно, чтобы хорошо запомнили. Лицо, передающее этот факт, свидетельствует, что наставление Суворова заучивалось так твердо, как Отче наш.
В поход приказано взять ротам и эскадронам по одной повозке для офицеров и по одной артельной для солдатских котлов, круп и соли; при полках иметь патронные и палаточные ящики, сухарные фуры с 8-дневным провиантом и но две лазаретные кареты. В солдатских ранцах велено уложить сухари также на 8 дней, кроме того иметь запасную обувь и все необходимое людям для содержания себя в опрятности; зимнего платья не брать, кроме одних плащей; быть в кителях. Сам Суворов оделся также по летнему, в белый колет или китель, и взял синий суконный плащ; оружие его состояло из небольшой сабли или тесака на поясной портупее. Походная обстановка его ограничивалась последнею степенью возможности; при нем состояли — камердинер Прохор, повар и один казак, всюду за ним следовавший; экипаж был единственный — кибитка, куда и помещался весь его небольшой и незатейливый багаж; сам он лично ею не пользовался, будучи постоянно верхом на казачьей лошади, вплоть до самой Варшавы 4.
Августа 22 отряд Суворова прибыл в Варковичи, сделав почти 300 верст, без дневок; присоединение других частей было рассчитано и исполнено так хороню, что состоялось на следующий день, хотя им пришлось сделать от 350 до 400 верст. Тут получены первые сведения о Поляках, стягивавшихся в окрестностях Бреста Литовского. Надо было спешить, между тем обоз требовал починки, и запас провианта значительно уменьшился, а впереди не было ни магазинов, ни времени на их учреждение. Суворов велел печь хлеб и исправлять повозки, что заняло два дня, и затем 24 числа выступил дальше. Сделав 150 верст, отряд остановился в Ковле и поджидал тут больше двух суток отставшие обозы, которые вследствие дождливой погоды и разведенной по дорогам сильной грязи, не поспевали. В Ковле присоединился к Суворову Буксгевден, а несколько дальше и отряд Маркова, но без начальника, который за болезнью остался на месте. Теперь отряд Суворова был в полном составе и простирался до 12-13,000 человек 5.
Суворов при всякой возможности отправлял к Румянцеву не длинные, но обстоятельные донесения о своих распоряжениях, о соединении отрядов, о собираемых относительно неприятеля сведеньях. Румянцев был очень доволен получаемыми донесениями, благодарил Суворова и писал ему: «вижу в сем походе наисильнейшее действие ваших несравненных воинских качеств». Румянцев тем охотнее отдавал справедливость своему подчиненному, что только что получил благодарность Государыни за свои распоряжения и за назначение в экспедицию Суворова. Екатерина писала, что назначение Суворова ей приятно, удостоверяет ее в скорых и несомнительных успехах и дает ей твердую надежду, что при руководительстве Румянцева, при деятельности и предприимчивости Суворова, война будет окончена до зимы. Недоволен был только Суворов, во-первых медленным своим движением вследствие ненастья и бездорожья и затем тою ролью, которая ему предназначалась в близком будущем и недавно подтвер-дилась 6.
Когда разразилась польская революция, и Поляки открыли военные действия, было направлено против них несколько отрядов с разных сторон, и главное начальство над ними, а равно главные наступательные действия с северо-востока, поручены князю Репнину. На Румянцева возложена оборона всего пограничного края от минской губернии до Турции, в случае враждебных попыток со стороны Поляков, а также содействие Репнину в его наступательных действиях, соответствующими военными операциями и даже советами. Когда, по мнению Румянцева, наступило время, он отрядил Суворова для демонстративного движения на Брест. Суворов отправился в поход с тайною надеждой — расширить возложенную на него задачу, но теперь наступило разочарование. Видя, что дела идут вообще не важно и что Репнин серьезных наступательных действий не предпринимает, Екатерина подтвердила ему приводить предписанный план в исполнение с большим спехом и энергией. Вместе с тем, не зная еще о возложенном на Суворова поручении, Государыня повелела Румянцеву прикрыть и обеспечить левый фланг наступающего Репнина сильным отрядом, который препятствуя вместе с тем вторжению Поляков в Волынь, должен был двинуться к Бугу и занять правый его берег от галицийской границы до Бреста. Начальнику этого корпуса предназначалось занять Брест, укрепиться в нем и оборонять линию Буга от неприятельских покушений, содержа связь с нашими войсками в Польше и Литве и с Австрийцами в люблинском и хелмском воеводствах. На его обязанность также возлагалось устройство в Бресте магазинов и пополнение их провиантом для себя и для других 7.
Таким образом Румянцев упредил Императрицу, и хотя конечная цель последующих действий Суворова, по исполнении им первоначальной задачи, оставалась неопределенною, но производимое Суворовым движение соответствовало задаче, указываемой Екатериной. Румянцев передал это повеление по принадлежности, развив его в некоторых подробностях и приказав Суворову присоединить к себе на пути еще один пехотный полк и несколько орудий полевой артиллерии. Но на Суворова это обозначение географического предела его будущим успехам, произвело весьма неприятное впечатление. Сгоряча он написал записку, кому — неизвестно, вероятно Репнину 8. «Невежды петербургские не могут дать правил российскому Нестору, одни его повеления для меня святы. Союзники ездят на российской шее; король Прусский даже и варшавских мятежников обращает на Россиян, если то не из газет взято. Мне погодить о себе публиковать, чтоб оставалось в запасе нечто нечаянности до первого побиения, коли благословит Бог. Время драгоценнее всего. Юлий Цезарь побеждал поспешностью. Я терплю до двух суток для провианта, запасаясь им знатно на всякий случай. Поспешать мне надлежит к стороне Бреста, ежели между тем мятежники уже не разбиты, но не для магазейн-вахтерства (как прежде кондукторства); есть младшие,... или оставить все. Там мне прибавить войска, идти к Праге, где отрезать субсистенцию из Литвы в Варшаву».
Как ни горька была Суворову перспектива «магазейн-вахтерства», но и до него добраться было делом трудным. Препятствия возрастали, дурные вести умножались. Из Пруссии донеслась молва, что Прусский король, предпринявший осаду Варшавы вместе с русским генералом Ферзеном, а потом перешедший на блокаду, — принужден был восстанием в тылу отступить в свои земли. Слух этот, если был справедлив, коренным образом изменял взаимное положение воюющих, придавал Полякам новую нравственную и физическую силу и мог значительно затруднить Репнину и Суворову исполнение их плана, Как будто предвозвестником такой дурной новости, был прорыв польского отряда в минскую губернию и усилившееся там между шляхтою брожение, что встревожило Румянцева и заставило его передвинуть некоторые войска. Это неожиданное обстоятельство было также причиною, что Орловский полк, назначенный на усиление Суворова, остался по прежнему в распоряжении местного губернатора. По доносившимся вестям, Поляки усиливались в Бресте, дошли будто бы до 20.000 человек и готовились к наступательному движению. Все это обязывало Суворова к особенной осмотрительности и для многих на его месте послужило бы поводом к замедлению похода и к продолжительной переписке, но на него произвело действие противуположное. Он поддерживал сношения с кем нужно, но не выпускал из своих рук инициативу, в расчете, что будет гораздо лучше, если не он станет сообразоваться с Репниным и Салтыковым, а они с пим. Независимое его от Репнина положение и дальность Румянцева, дозволяли Суворову поступать таким образом; он решился удвоить энергию своих действий и 31 августа тронулся в дальнейший путь, предшествуемый казачьим авангардом бригадира Исаева, силою в 800 коней 9.
До сих пор движение Русских производилось при соблюдении одного главного условия — быстроты; скрытность не требовалась, так как неприятель был еще далеко. Суворов часто объезжал войска, встречаемый обыкновенно дружными приветственными криками батальонов, раскатывавшимися по всему протяжению походной колонны. Иногда он подъезжал к тому или другому полку, ехал шагом, беседуя с солдатами и офицерами, узнавал старых сослуживцев. вспоминал с ними про минувшие походы и дела, давал знакомым солдатам одобрительные прозвания — Огонь, Орел, Сокол. Бывало и так, что беседуя на походе с войсками, он проезжал мимо какого-нибудь батальона или полка не останавливаясь; это значило, что он полком за что-нибудь не доволен, и такая немилость продолжалась иной раз не маю времени. Если где-нибудь происходил беспорядок, то не давая виду, что его заметил, Суворов проезжал мимо, как бы в дремоте; зато потом призывал к себе полковника и премиер-майора ни жестоко им мылил голову.
Но теперь, когда неприятель был близко, и кроме быстроты требовалась скрытность движения, поход производился в полной тишине, не давалось сигналов, не было слышно ни песен солдатских, ни криков, ни музыки. Бывало так, что подымались с ночлега или с роздыха, по заранее отданному приказу — когда петух запоет. В таком случае Суворов, не обозначая времени подъема заранее, выжидал, когда люди достаточно отдохнут, и тогда, хлопнув несколько раз в ладоши, громко пел петухом. Причуду эту можно между прочим объяснить желанием — замаскировать расчет времени для предстоявших действий не только от населения, но и от своих войск, в предосторожность от шпионов, так как в рядах находилось некоторое число офицеров и солдат бывших польских войск. Трудность походного движения наверстывалась, когда можно, его продолжительностью; приходилось войскам двигаться- часов по пяти сплошь, без привала и остановок. Кто уставал, тот выходил из фронта в сторону и отдыхал; уставших до упада подбирал ариергард и подвозил на подводах. Артельные повозки с кашеварными котлами выезжали обыкновенно вперед, чтобы заручиться временем для приготовления пищи при следующем роздыхе. На дороге всюду было тихо и спокойно; евреи поставляли исправно порционный скот и другие предметы продовольствия; маркитанты ни в чем не нуждались. Приходилось лишь забирать заготовленное на лугах сено, а иногда и овес в снопах 10.
На пути Суворова, в 90 верстах от Ковля, лежало м. Дивин, куда продвинулся передовой польский отряд, состоявший из кавалерии. Сторожевая служба велась в нем так небрежно, а движение Русских производилось так скрытно, что передовая партия казаков из 50 коней, подойдя на рассвете к Дивину, наткнулась на Поляков и тотчас же их атаковала. На выстрелы примчалась еще сотня казаков, поддержала атаку, и польская партия, приблизительно в 150-200 человек, была изрублена или исколота; человек 25 попались в плен, спаслись немногие. Дело окончено живо; когда подошел казачий авангард, оставалось только хоронить убитых. За казаками пришла пехота, прибыл и Суворов. Жители местечка и пленные показали, что в Кобрине, за 35 верст отсюда, расположен авангард корпуса Сераковского, силою в 500 человек пехоты и кавалерии, а проезжий священник еще раньше дивинского дела сообщил, что Поляки центрируются к Бресту. Генералы советовали Суворову выждать, пока казаки соберут по дороге к Кобрину более обстоятельные сведения, но Суворов не согласился. Он считал более предпочтительным — накрыть неприятеля внезапно, чем движением партий открывать ему себя и свои намерения, и потому велел выкормить лошадей и идти дальше.
Это было 3 сентября. Когда наступила ночь, Суворов поехал в авангард, настиг его на привале в лесу и лег на короткое время у костра вздремнуть. Не было еще полуночи, когда Исаев поднял свой отряд и выступил в путь; за ним следовали 10 эскадронов регулярной кавалерии в виде резерва; на расстоянии нескольких верст шла остальная конница отряда, а за нею уже пехота. Дивинский опыт скрытного похода и нечаянного удара удался; Суворов решился его продолжить, зная как подобные погромы сокрушают нравственные силы впечатлительного и малоопытного противника. С небольшою партией казаков и с Исаевым, он ускоренным аллюром поехал вперед. В нескольких верстах от Кобрина они наехали на придорожную корчму и расположились тут на отдых. На расспросе еврей-корчмарь объяснил, что Скраковского ждут в Кобрине завтра, в числе 20,000, и что часть его сил уже находится перед городом в лагере. Тем временем подошел Исаевский авангард. Продвинулись ближе к городу, казаки сорвали аванпосты, помчались дальше и, не давая Полякам опомниться, одним ударом порешили все дело. Поляки знали уже о движении Русских, но никак не предполагали встречу с ними такой близкой. Оттого кобринский отряд был захвачен врасплох; люди спали, и спросонья засуетились, не успевали отвязывать лошадей от коновязей, а обрубали поводья или убегали пешие, так что казакам досталось до 300 лошадей. По словам пленных, Скраковский сначала предполагал прибыть с корпусом своим к Кобрину, дабы ударить на Пинск и истребить отряд бригадира Дивова; но узнав про наступление Русских со стороны Ковля, отменил свое намерение. Вслед затем он решил притянуть кобринский авангард к главным силам; к чему этот отряд уже и приготовился, отправив накануне обозы; даже командующий генерал часа за 1Ѵ2 до дела уехал к Бресту. Таким образом кобринский польский авангард был истреблен или взят в плен (всего в нем состояло до 400 человек) единственно потому, что Русские не потеряли в Дивине и в дальнейшем движении ни одного лишнего часа. Были они вознаграждены еще с другой стороны: в их руки достался кобринский провиантский магазин, небольшой, но довольно хорошо снабженный, а терять время на заготовление продовольствия они не могли. И однако, все-таки пришлось хоть ненадолго, отсрочить развязку. Обозы притащились к Кобрину насилу, до того лошади были изнурены бездорожьем, и вследствие этого неустранимого препятствия, Суворов вынужден был тут остановиться на остаток того дня и на весь следующий 11.
Урон Русских в кобринском деле был не велик людьми; более ощутительную потерю понесли они в лошадях; Поляков же полегло много, притом почти все наповал. Суворов приказал разыскивать на боевом поле раненых и свозить их в Кобрин, где открыл госпиталь, а для погребения убитых велел собрать жителей. Засим он принялся наводить справки о польских силах и донес Румянцеву, что ему, Суворову, предстоит быть в постоянном движении, так как Поляки в разных местах усиливаются. Он писал между прочим, что просил Дивова идти на подкрепление по направлению к Бресту и о том же писал Репнину, но сомневается в исполнении этой просьбы, а потому ходатайствует о содействии. В этом обстоятельстве сказалось неудобства двуначалия Румянцева и Репнина на двух частях одного театра войны, против чего Суворов постоянно ратовал всю свою жизнь. Только благодаря военным качествам Суворова, это неудобство осталось без вредного влияния на выполнение возложенной на него задачи.
Пятого числа, рано утром, показались две неприятельские конные партии против правого фланга и фронта позиции русских войск, занятой в ожидании предполагаемого наступления со стороны Сераковского. Суворов приказал Исаеву, не вступая с партиями в серьезное дело, задерживать их. Вечером был захвачен пленный, который показал, что Сераковский до последнего времени считал своими противниками в смежном краю Буксгевдена и Маркова, что он слыхал о движении с юга Суворова, но полагал его еще в окрестностях Варкович, узнал же о его близком соседстве лишь в Крупчицах, куда перешел из Бреста. Ко всему сказанному пленный прибавил, что Скраковский на другой день собирается атаковать Русских. Поверив этому известию, Суворов решился выждать атаки, отвел все тяжести назад, в особый вагенбург, под защиту одного пехотного полка и казаков, и так как позиция была во многих отношениях не выгодна, то ночью, часа в два, продвинулся верст 5 вперед и занял новую. Поляки однако не показывались. Тогда Суворов решился уже не выжидать их, а идти самому. В 7 часов утра 6 сентября войска тронулись в путь, казаки завязали перестрелку с польскими разъездами и захватили несколько пленных. Пленные показали, что Скраковский предпочел остаться на занятой им крепкой позиции, за болотом, под защитою батарей, где находится и теперь.
Русские перешли реку Мухавец — пехота и артиллерия по мосту, конница в брод; в 8 часов утра они были уже в 3 верстах от неприятеля и перестроились из колонн в боевые линии. Поляки открыли артиллерийский огонь из своих орудий большого калибра; русская артиллерия стала отвечать им часом позже. Польские войска были расположены за ручьем, по окраине топи шагов в 200 шириною, окаймлявшей все течение ручья; в тылу их находился крупчицкий монастырь, вправо и влево подымались небольшие лесистые высоты, перед фронтом было поставлено пять батарей. Позиция была крепкая, атака с фронта грозила большими потерями, а для обхода не хватало войск, потому что силы Суворова численностью уступали польским. Надо было придти к какому-нибудь решению и притом не медля, ибо канонада продолжалась, причем польская артиллерия заявляла свои добрые качества. Суворов решился обозреть местность вблизи; он велел одному кавалерийскому полку атаковать часть польской кавалерии, отходившей к своей правой высоте, и сам отправился с атакующими. Конные егеря понеслись отважно, но через топь перебраться не могли, и польская кавалерия ушла благополучно. Таким образом неудободоступность неприятельской позиции подтвердилась опытом, по выбирать все-таки было не из чего, и Суворов удовольствовался тем, что давали ему обстоятельства.
Он приказал пехоте вести фронтальную атаку, но только не прямо на неприятельскую позицию, а правее, ближе к левофланговому их холму; через 1/4 часа части конницы взять влево и стараться перейти топь около тех мест, где это ей не удалось первый раз; через другие Ѵ4 часа другой части кавалерии, большей, произвести обходное движение вправо, верстах в 2-3. Пехота, под начальством Буксгевдена, бросилась вперед с сильным порывом; Поляки участили артиллерийский огонь. В особенности досталось Херсонскому гренадерскому полку; картечь вырывала у него целые ряды, он два раза смыкался, но не останавливался и не колебался. Впрочем было бы еще хуже, если бы Суворов не выставил на высоте батарею из 14 орудий; она порядочно вредила Полякам и облегчала атаку. Болото оказалось глубоким и труднопереходимым; солдаты разобрали попутные избы, сараи и проч. и запасались бревнами, досками и иным подходящим материалом. С помощью этих вспомогательных средств, поддерживая один другого и помогая друг другу, они под картечным огнем Поляков перебрались через болото. Для перехода потребовалось около часа времени; особенно затрудняли людей и замедляли движение четыре полковые пушки, которые несли на руках. Вся прочая артиллерия осталась назади, под прикрытием.
Перейдя болото, пехота выстроилась под тупым углом к польской позиции и ускоренным шагом двинулась вперед. Это было перед полуднем. Видя, что Русские переправляются влеве и стало быть по переправе могут ударить во фланг, Поляки, пользуясь продолжительностью переправы, тоже переменили позицию, под углом к прежней, и встретили Русских готовым фронтом. Удар в штыки был жестокий; ему предшествовали лишь несколько ружейных выстрелов, служившие ничтожным противувесом частому огню польской артиллерии. Поляки защищались с большой храбростью и упорством, и несли большую потерю в людях в рукопашном бою. Потом появились между ними признаки ослабления энергии, некоторые бежали, торопясь укрыться за стенами монастыря, где впрочем были настигнуты и переколоты. Сераковский построил колонны я каре, с конницею по флангам, и начал отступление тихо, шаг за шагом.
Стойкости Поляков однако грозило новое испытание: почти одновременно на обоих их флангах появилась русская кавалерия, переяславский конно-егерский полк, предводимый генералом Исленьевым, не отыскавший пути через болото в начале боя, теперь был счастливее и переправился чрез отысканный им полуразрушенный мост. Четыре конных полка, посланные вправо под начальством генерала Шевича, сделали довольно дальний обход и перешли болото с большим трудом, спешенные, ведя лошадей в поводу и устилая топь древесными ветвями и валежником. Несмотря на появление кавалерии, Поляки продолжали отступление медленно и в порядке, поддерживаемые огнем своей многочисленной артиллерии, которой Русские могли противопоставить лишь 4 полковых орудия. Но пехотные и кавалерийские атаки Русских учащались, сменялись одна другою, производились со всех сторон, и Поляки несли большие потери. Они пытались было своею конницею атаковать Русских с тыла, но были отбиты. Тем не менее они все-таки добрались до опушки густого леса и перед закатом солнца втянулись в лесную чащу, где Русские не могли уже продолжать деятельного преследования.
Поляки потеряли убитыми много; большинство историографов Суворова определяет их цифру в 3000 человек. Вероятно она преувеличена, но во всяком случае должна быть высока, так как бой отличался большим упорством, и русская пехота почти постоянно действовала штыками. В своей реляции Суворов говорит, что Поляки потеряли 3000 человек убитыми, ранеными и пленными; это ближе к истине. Потеря Русских определяется в 325 человек; один из писателей показывает гораздо больше, именно до 700 12.
Как только победный исход стал очевидным, Суворов послал к Кобрину приказание — обозам с их прикрытием двинуться вперед, а ротным повозкам ехать как можно скорее. Благодаря такой предусмотрительности, через час по окончании боя артельные повозки прибыли, и тотчас началось приготовление пищи для усталых солдат. Очень устал и сам Суворов; в этой первой серьезной встрече с Поляками он принимал деятельное личное участие, беспрестанно переносясь с места на место по полю сражения и немедленно являясь туда, где замечал колебание или недостаточную энергию. À так как он почти не спал в продолжение нескольких ночей, то с окончанием дела, взъехав на небольшой холм, слез с лошади, снял каску, перекрестился, произнес «слава в вышних Богу», выпил стаканчик водки, съел сухарь и, завернувшись в плащ, лег отдохнуть на землю под деревом. Подкрепившись несколько сном, он встал, пообедал и отправился объезжать войска, Останавливаясь в каждом полку, он благодарил за одержанную победу и кратким, но огненным словом поощрял солдат на будущие успехи. При этом офицеры и солдаты окружали его сплошной толпой, так что лошади его негде было повернуться; он это очень любит. Речь свою он но обыкновению заканчивал несколькими выдержками из своего военного катехизиса: «субординация, экзерциция; ученье — свет, неученье — тьма; дело мастера боится» и т. под. Объехав весь отряд, Суворов скомандовал к заре, по пробитии на молитву снял каску и громким, внятным голосом прочел вместо «Отче наш» другую молитву: «Всемогущий Боже, сподобившись святым Твоим промыслом сего ночного достигнути часа»... Потом он проехал к раненым, которых продолжали перевязывать лекаря; легкораненых и пленных приказал отправить к назначенному для них пункту пешком, тяжелых на обывательских подводах в кобринский госпиталь; велел собрать жителей для погребения умерших и убитых; сносить в одно место оружие от них, от раненых и пленных, переломав у ружей приклады, а у сабель эфесы. Суворову было доложено при этом одним из генералов, что мало хлеба, что надо бы заняться теперь печением и сушкой, обождав прибытия транспорта с мукой. Суворов отвечал вопросом: «а у Поляков разве нет хлеба», намекая на польские войска, находившиеся впереди 10.
И в самом деле, не до печения хлеба было теперь, когда удалось нанести корпусу Сераковского хотя сильный, но далеко не сокрушивший его удар. Перед двумя часами ночи Суворов поднял свой отряд на ноги, окатился холодной водой, оделся и сел на копя. Было отдано короткое словесное приказание: «патронов не мочить». Старые Суворовские сослуживцы поняли и объяснили новичкам, что будет значит переправа через реку в брод, и придется подвязать патронные сумы повыше, Войска двигались в тишине, беспрестанно натыкаясь на павших лошадей, ибо Поляки уходили со спехом и торопились вывести обозы в безопасное от Русских место. Еще с большею поспешностью уходили войска Сераковского, кратчайшим путем, лесами, избегая преследования и торопясь занять под Брестом позицию. Но Суворов и не преследовал. Войска его и лошади были так изнурены после похода и боя, что отдых представлялся совершенно необходимым, а преследование в ночное время, по лесам, не обещало никаких существенных результатов. Оставление же Сераковский без нового боя такого важного пункта, как Брест, он не допускал, следовательно давая своим войскам 8-часовой отдых, считал, что ничем не рискует.
Пройдя около 20 верст, корпус Суворова остановился при д. Булькове на короткий отдых и потом продолжал движение до д. Трещин, отстоявшей от Булькова приблизительно на столько же, а от Бреста верст на шесть. Сюда прибыл он к ночи, расположился под закрытием лесистого холма и на малом огне стал готовить пищу, скрывая до последней возможности свое присутствие. Неприятель высылал небольшие партии для разведывания, но они не подходили близко и потому могли заметить только передовую казачью партию, что еще не обозначало присутствия главных сил. С нашей стороны также производились необходимые разведки, ибо Суворов не хотел идти прямою дорогой на Брест. а решил обойти позицию Поляков, для чего и предположено было повернуть влево и идти полями к переправе через Мухавец и Буг. Был послан состоявший при Суворове подполковник Ивашев с 20 казаками; ему удалось и броды разведать. и издали обозреть расположение неприятельских войск, не возбудив тревоги. Ивашев не успел еще возвратиться, как казаки привели пробиравшегося из Бреста еврея, который сказался посланным от своих земляков-единоверцев. По его словам, в Бресте ожидали скорого прибытия русских войск, и еврейское население, заботясь о своей участи при предстоявших военных действиях, предлагало Русским свои услуги. Посланный показал, что войска Сераковского очень утомлены, что решено избегать нового боя и утром ретироваться по направлению к Варшаве, для чего обозы уже тронулись в путь. Кроме того еврей разъяснил, насколько мог, разные другие обстоятельства, важные для Русских: о свойстве местности, ширине Мухавца и Буга, бродах, и предложил себя в проводники 13.
Суворов собрал генералов, продиктовал диспозицию и, в час по полуночи 8 сентября, подшил войска с привала. Конница шла в одной колонне, пехота с артиллерией в другой. При лунном свете перешли Мухавец, а через 300 сажень другой его рукав. Воды было по колено, но вторая переправа потребовала много времени по вязкости и болотистости берегов. Двинулись к Бугу, до которого оставалось версты три; начинало светать. Приближение русских войск было замечено, и с брестских и тереспольских церквей раздались звуки набата; многие жители поспешили в церкви, под защиту святыни. Войска ускорили шаг и подошли к Бугу, переправа через который считалась особенно трудною, так что пехотным частям было придано по нескольку кавалеристов, дабы веревками-сеновязками пособлять малорослым. Брод оказался однако не глубок, немного выше колена. Быстро перешли войска реку и стали выстраиваться в боевой порядок.
Поляки были расположены в две линии с резервом, лицом к Тересполю, откуда и ожидали Русских, поставив у бугского моста сильный батальон с двумя орудиями. Но когда выяснилось обходное движение Суворова, то Скраковский изменил направление фронта под прямым углом, примкнув левым флангом к Тересполю, а правым к лесу. Перемена фронта произведена быстро и в порядке; Поляки ожидали Русских по-видимому с твердостью.
Суворов расположил свою пехоту в центре, конницу по флангам; правым крылом командовал Шевич, левым Исленьев, пехотою Буксгевден, всем корпусом П. Потемкин, под главным начальством Суворова. В эту кампанию Суворов, несмотря на малую числительность предводимых им сил, устроил себе всю обстановку главнокомандующего и имел даже дежурного генерала. Командующим действующим корпусом считался П. Потемкин, он же представлял Суворову и реляции, но под этими признаками новизны скрывалась прежняя сущность: Суворов, как и всегда, был действительным распорядителем, все видел и за всем наблюдал. Потемкин на самом деле не корпусом командовал, а заведовал хозяйственною частью, до которой Суворов был не охотник; также отправлял пленных. учреждал госпитали, распоряжался заготовкою провианта и т. под. Он был человек образованный, сведущий и не глупый, но не имел никаких боевых качеств и даже недолюбливал запаха пороха. Нахождение подобного генерала в высших рядах войска, и роль, которую он играл хоть по одной наружности, могло бы быть вредно при других условиях, но не при Суворове, который по прежнему оставался душой, жизненной силой, и выставлял Потемкина только потому, что к нему благоволил 14.
Все распоряжения к атаке были сделаны быстро; готовился удар с фронта с охватом флангов конницей, если представится возможность. Кроме того приказано одному пехотному полку и драгунскому эскадрону, оставшимся в тылу за Бугом, для прикрытия обозов, сблизиться к Бресту и угрожать переправой в брод в тыл неприятеля. Как только русские боевые линии выстроились и несколько сблизились, польская артиллерия открыла огонь, который оказался действительным. Но вслед затем, передовыми кавалерийскими частями было замечено в польском корпусе какое-то колебание, и точно, не дождавшись приближения Русских, он стал свертываться в три большие колонны, которые и перешли в отступление. Артиллерия занимала интервалы, кавалерия расположилась частями по бокам колонн. Построение колонн и начало отступления произведены в полном порядке, по направлению к дер. Коршин, т.е. в сторону, противуположную от Тересполя. Вероятно Сераковский был недоволен второй позицией, которую Суворов заставил его занять, иначе ему был чистый расчет начать ретираду раньше, не теряя времени.
Как только Суворову было доложено конными разъездами о начавшемся отступательном движении Поляков, он приказал кавалерии атаковать, а пехоте спешить на поддержку кавалерии. Четыре егерские батальона двинулись вслед за Исленьевым почти беглым шагом; за ними тронулся один пехотный полк, за которым шла остальная пехота; таким образом движение производилось в виде уступов пли лестницы. Сераковский тем временем успел занять двумя колоннами выгодную позицию, на высоте за дер. Коршин; на плотине поставил три батареи по 4 орудия и показывал намерение тут держаться, а конницею и 3-ю колонною атаковать наш левый фланг. Но эта последняя колонна, находившаяся от других влеве, была сама атакована Исленьевым с фронта и фланга. Атаке не благоприятствовала неровная, изборожденная рытвинами песчаная местность, да и польская артиллерия била сильно и метко; кроме того очень досаждали из лесу выстрелы засевшей там части пехоты и артиллерии. Двукратная атака Исленьева не удалась, но когда бригадир Исаев ударил во фланг находившейся при колонне коннице, смешал ее, насел ей на плечи и погнал неотступно, — то третья атака имела успех. Было захвачено несколько орудий, и русские эскадроны, врубившись в неприятельскую пехоту, сильно ее растрепали. Расстроенная и поредевшая колонна отступила к дер. Коршину, где и пыталась построиться на возвышенном месте.
Исленьев был слишком слаб, чтобы атаковать Сераковского с двумя остальными колоннами в его позиции, да Сераковский долго на ней и не оставался. Заметив приближение четырех егерских батальонов, а за ними уступами остальную русскую пехоту, он перешел снова в отступление. Лес был уже не очень далеко, и мог спасти Поляков от полного поражения, как спас при Крупчицах. Две колонны потянулись вправо, третья влево, на поддержку замаскированной лесной батарее, которая сильно вредила Русским и которой Исленьев грозил атакой.
Перед этим временем подоспел Шевич с кавалериею правого фланга, обскакивавший Поляков справа. Он помог атакам Исленьева и затруднил вступление неприятеля в деревню Коршин, но не мог воспрепятствовать занятию позиции. Когда же Скраковский возобновил отступление, то Шевич, снова его обскакав, атаковал невдалеке от леса, куда Поляки направлялись в двух колоннах. Несмотря на жестокий пушечный и ружейный огонь, русская кавалерия опрокинула польскую и врубилась в пехоту. Неприятель защищался с упорством, которое граничило с отчаянием; мало кто просил пощады, и почти вся колонна полегла рядами, как стояла. Тогда Шевич обратился на вторую колонну, атакованную еще раньше несколькими эскадронами. Она подверглась почти той же участи, но с меньшим уроном, потому что многие успели рассеяться и добраться до лесу. При этом разгроме двух неприятельских колонн взято 6 пушек.
Оставалась третья, раньше всех потерпевшая, а также замаскированная лесная батарея. Исленьев с конницею левого фланга взял батарею с одного удара и потом обратился на колонну, которая в свою очередь его атаковала, производя жаркий огонь из четырех орудий. Бой завязался упорный; русская кавалерия должна была пробиваться и пробилась; остатки последней польской колонны направились к дер. Добрину, находившейся вблизи, на варшавском тракте, а отдельные из нее люди, также беглецы из других колонн, в одиночку и кучками спасались правее, по болоту, покрытому лесом и кустарником, которое тянулось далеко в обе стороны, т.е. вправо к Бугу, и влево за дер. Добрин, по берегам речки Красны. В эту пору подоспели русские егерские батальоны, т.е. передний эшелон пехоты, с одним орудием, к которому скоро присоединилось второе, а затем еще два, — так трудно было двигаться артиллерии по пашням, пескам и рытвинам боевого ноля. Несмотря на плетни, рвы и другие препятствия, в этом месте особенно многочисленные, Русские продолжали преследование и атаки; расстроенный в конец неприятель давал слабый отпор, бросал пушки, зарядные ящики, и напрягали все усилия к одному — достичь поскорее деревни, полагая в ней свое спасение. Но и этой надежде суждено было лопнуть: часть русской кавалерии и егеря бросились в обход Добрина, дабы отрезать путь отступления, что и исполнили при чрезвычайном напряжении сил, особенно пехоты, которая прибыла туда почти вслед за конницей.
За дер. Добрин протекает речка Красна, впадающая ниже Бреста в Буг; от Добрина до речки тянулась гать, а через речку был перекинут мост. Сюда-то и поспешили русские войска и прибыли так скоро, что через гать и мост беглецы успели перебраться лишь в небольшом числе, а остальные были отрезаны. Русские разрушили мост, испортили гать и открыли артиллерийский огонь но деревне, где скопились беглецы. Выгнанные оттуда, они попали под картечь. под сабли конницы и под штыки пехоты. Удалось уйти немногим, да и из тех не всем посчастливилось перебраться через болото. Некоторые бросали с себя амуницию и оружие, такие попались в плен; другие не хотели сдаваться и погибали под ударами. Небольшой кавалерийский отряд, коней в сотню, завяз; люди или потонули вместе с лошадьми, или были перестреляны; немногие ушли пешими. Русская конница преследовала спасшихся в бою верст 15 от Бреста; казаки прошли еще дальше с батальоном егерей, а другие части войск тем временем очищали окрестные леса. Очищение это продолжалось два или три дня. Общего настойчивого преследования не было потому, что в сущности некого было преследовать: спасались бегством отдельные люди, без хлеба, частью безоружные; в числе их удалось уйти и Сераковскому в сопровождении нескольких человек 14.
Пехота русская, спешившая вслед за передовым своим эшелоном — егерями на подкрепление коннице, была остановлена, когда стало ясно, что она во время не поспеет и что затем в ней нет и надобности. Все видимое глазу пространство было усеяно телами, которые местами лежали огромными кучами, и между ними довольно изредка белелись кителя Русских. Дело было кровавое, как и при Крупчицах; разъяренные солдаты, бившиеся почти исключительно холодным оружием, наносили смертельные удары, так что убитых было гораздо больше, чем раненых. Это ожесточение было произведено главным образом предшествовавшими событиями польской революции, в особенности избиением Русских в Варшаве, тем более, что как ни кровав был варшавский эпизод сам по себе, но молва еще более его раздула, возбуждая в русских сердцах негодование и ярость. Оттого брестское поле сражения представляло необычную картину даже для закаленных Суворовских солдат. «Ну, поработали ж мы», говорили они друг другу, обводя глазами кругом, и в словах их звучало не только радостное, гордое чувство, но также жалость и соболезнование, столь свойственные русскому человеку, перешедшему от возбужденного состояния к спокойному. «Да кто ж виноват», рассуждали солдаты: «сами они виноваты; прости нас Господи Боже наш», прибавляли они, набожно крестясь: «а покойникам дай царствие твое небесное».
Наибольшая потеря Русских, особенно пехоты, происходила от действия польской артиллерии, в начале боя, при движении к неприятельской позиции; оттого уборка убитых и раненых началась в то время, когда дело еще продолжалось под дер. Добрином. Раненых сносили к лекарям, русским и пленным польским, которых впрочем было гораздо меньше, чем нужно; люди, разыскивавшие живых между убитыми, помогали им чем могли и как умели: поили водой, давали из ранцев сухари, старались остановить кровотечение, разрывали иногда для этого свое чистое белье. Было объявлено, что находившийся под Добриным Суворов прислал приказание: «помогать раненым Полякам», т.е. подтвердил, чтобы заботились не об одних Русских. Сносили и покойников русских, укладывали их рядком, по полкам, поротно и эскадронно, ставили в головах образа, читали Псалтырь; священники служили панихиды по убитым, молебны за избавление от смерти.
В развал этих занятий явился Суворов, возвращавшийся из-под Добрина, измученный, в поту, в пыли, с грязными потоками на лице. За ним неслась конница, дальше тянулись егеря. Он здоровался с людьми и благодарил их за одержанную победу, шибко проезжая мимо; добравшись до своего помещения, он пообедал и лег спать. Вечером началась для него новая работа, Всю ночь и весь следующий день писались и диктовались бумаги, развозились приказания и отправлялись в разные места курьеры. Вплоть до 10 числа Суворов не выходил из дому. Тем временем были собраны окрестные жители с лопатами, они копали большие и глубокие могилы и сносили туда тела убитых Поляков. Этим же самым занимались и Русские, для честного предания земле своих почивших сотоварищей. с утру 9 числа братские могилы были готовы; собрались офицеры и представители от солдат всех полков; совершено отпевание, погребение, и священник одного из полков сказал надгробное слово. Суворов, занятый спешной работой. не присутствовал. К вечеру вырос над могилою курган, и на нем стояло множество простых деревянных крестов, а к 10 числу место боя было уже совсем чисто, как будто на нем ничего и не происходило.
В этот день, рано утром, опять собрались к могиле офицеры и по нескольку солдат от каждой роты и эскадрона, прибыл и Суворов. Отслужена общая панихида; Суворов молился усердно и по окончании' её сказал короткое слово, в память сложивших тут свои кости. Несколько стариков-солдат поднесли ему кутью; Суворов перекрестился, сказал: «Господи, помяни рабов Твоих. здесь лежащих», и съел ложку кутьи. Затем он отправился в Брест, навестил раненых в открытом накануне госпитале и по возвращении объезжал войска. Они стояли лагерем на том самом месте, где были расположены Поляки. и Суворов квартировал в Тересполе там же, где перед ним Скраковский 10.
Трудно определить с точностью число участвовавших в этом кровопролитном деле, продолжавшемся 6 часов. Под Крупчицами сила русского корпуса не могла превосходить 11,000 человек, а вернее была несколько ниже, так как высшая его цифра во время похода едва доходила до 13,000, откуда надо вычесть ежедневный и экстренный расход людей. К ежедневному расходу относились умершие и больные, которых не могло быть очень мало, по продолжительности и трудностям походного движения; кроме того, по нескольку десятков солдат выбывало ежедневно из строя залогами, т.е., помещикам и управляющим имениями давалось, по их просьбам, по одному надежному солдату для охраны. В двух — трех местах учреждены были госпитали, и при них оставлены довольно большие команды; оставлялась также охрана для пленных и трофеев. Взяв все это в расчет и приняв в соображение потери в стычках при Дивине, Кобрине и в деле при Крупчицах, приходится заключить, что под Брестом находилось Русских от 8 до 9000 человек. Поляков было больше.
Польские источники показывают противное, но исчисление их объясняется известной задней мыслью. Вавржецкий, главнокомандующий после Косцюшки, арестованный по окончании войны и содержавшийся в Петербурге, — в своем показании говорит, будто у Сераковского было всего от 6 до 7000 человек. Но некоторые из его показаний, которые можно проверить (напр. о численности польских войск по окончании войны — с одной стороны, и число выданных им Суворовым паспортов — с другой), свидетельствуют, что он ощутительно уменьшает численность польских войск. Другое лицо — Огинский, утверждает, что Поляки были подавлены под Брестом численным перевесом Русских. Если даже принять силу Поляков в 7000, а силу Русских наибольшую во время их похода, т.е. 13,000, то и тогда не только подавляющего, но и никакого численного перевеса в бою не существовало, так как в брестском деле приняла участие только половина русского корпуса, считая с егерями. Суворов определяет силу Поляков, по показаниям пленных, в 16,500 человек; в другом месте он говорит, что их было против Крупчиц на 3000 человек меньше, следовательно считает их под Крупчицами в 20,000. Этого не могло быть, при общем итоге польских сил на всем театре войны, да и показания пленных редко представляются достоверным источником для исчислений. По соображении всех данных, кажется следует остановиться на том, что под Брестом находилось Поляков до 10,000. а под Крупчицами приблизительно на 3000 больше. Значит, принявшие участие в деле под Брестом русские войска, были по крайней мере вдвое слабее Поляков числом, а под Крупчицами на 2-3000 15.
Несмотря на такое неравенство сил, польский корпус был не только разбит, но почти истреблен. По донесениям Суворова, в плен было взято больше 500 человек, число раненых Поляков не определено, итог спасшихся бегством показан сначала в 500, а потом всего в 150, и эта последняя цифра снова подтверждена. Едва ли она верна. Суворов не был строгим критиком выставляемых в его донесениях цифр; правда, он не сочинял их и не выдумывал небывальщин, но из разнообразных данных брал то, что для него было выгоднее. Однажды в Турции, после дела, адъютант докладывал ему, что число убитых Турок показывается разными лицами различно, и потому спрашивал приказания — большую или меньшую цифру поместить в реляцию. Суворов отвечал: «пиши больше, что их басурманов жалеть». Этого же правила держался он конечно и не в одной Турции. В настоящем случае он не имел никакой возможности знать точное число спасшихся Поляков; а потому вернее принять показание некоторых писателей, что из корпуса Сераковского спаслось и пробралось в Варшаву до 1000 человек. Что касается до потери Русских, то Суворов определяет ее в 325 человек и в В00 лошадей убитыми и ранеными; один из писателей говорит, что убитых и раненых было больше 1000, а другой обозначает число одних убитых свыше 300. Цифра 1000 должна быть ближе к истине. Поляки потеряли всю артиллерию. 28 орудий, из них 24 полевых бронзовых большого калибра; кроме того два корпусных знамени (других у них не было): одно для пехоты, другое для конницы. Знамена эти были присланы из Варшавы, от Народной Рады; на них была надпись золотыми буквами: «свобода, единство, независимость» 16.
Суворов донес Румянцеву на первых порах: «Брестский корпус, уменьшенный при монастыре Крупчице 3000-ми, сего числа кончен при Бресте... Поляки дрались храбро, наши войска платили их отчаянность, не давая пощады... По сему происшествию и я почти в невероятности. Мы очень устали». Победа эта, вычеркнув целый корпус из счета вооруженной силы Поляков, имела значение громадное и должна была произвести впечатление потрясающее. В самом деле, то был удар, надломивший польскую воинствующую революцию на столько, что она уже не могла оправиться. Первоначальные широкие планы сразу сузились. по крайней мере в глазах людей, не утративших трезвость мысли. Не было места сомнениям в горькой действительности, ни утешениям в преувеличении несчастия или в неосновательности молвы, как то обыкновенно бывает. Поляки признавали, что Скраковский был разбит совершенно. На завтра, по получении известия, Косцюшко примчался в Гродно, осмотрел наскоро войска и тотчас же уехал обратно в Варшаву, озабоченный дурною вестью до такой степени, что не мог этого скрыть, и настолько ею угнетенный, что имевшие до него надобность военачальники, не могли с ним переговорить обстоятельно. Можно из этого судить, каково было впечатление, произведенное брестским поражением на польские войска. Слава Суворова так выросла в последнюю Турецкую войну, даже раньше Измаила, что в Польше, задиравшей в то время Россию, очень интересовались тогда его личностью, и упорно держался в 1790 году слух о его смерти от полученной раны, что Потемкин счел нужным опровергнуть особым письмом к русскому резиденту. Ныне, в 1794 году, когда в Польше стало известно, что назначен на театр войны Суворов, был распущен для ободрения польских войск слух, что это не турецкий победитель, а его однофамилец. Теперь, по совершенным Суворовым делам, всякий мог убедиться в присутствии мастера и догадаться, чего от него следует ожидать впереди 17.
Не менее сильно, хотя в другом смысле, было впечатление в Петербурге. Суворову удалось, победив Сераковского, победить и многих из своих недоброжелателей и завистников, по крайней мере по наружности. Его восхваляли, его превозносили, рассказывали про него анекдоты, цитировали его письма. Сделалось известным письмо его к Платону Зубову, в котором, поздравляя Зубова «со здешними победами», он писал: «рекомендую в вашу милость моих братцев и деток, оруженосцев великой Екатерины, толико в них прославившейся». Сообщали друг другу присланные Суворовым к дочери весьма плохие стихи, где он описывает свою трудовую жизнь:

Нам дали небеса
Двадцать четыре часа.
Потачки не даю моей судьбине,
А жертвую оным моей Монархине.
И чтоб окончить вдруг,
Сплю и ем, когда досуг.
Здравствуй Наташа с домашними.

Екатерина пожаловала ему дорогой алмазный бант к шляпе и три пушки из числа им отбитых, а племянника его, полковника князя Горчакова, присланного от Румянцева с реляцией, произвела в бригадиры. Двух посланных Суворовым вестников об одержанных победах, Румянцев произвел в следующие чины, а третьего князь Репнин. Румянцев был вдвойне рад его успехам, ибо выбрал и послал его на свой страх, и этот выбор оправдался теперь таким блистательным образом. Румянцев неоднократно благодарил Суворова, в самых любезных выражениях, и относил причину успехов «к высшим дарованиям предводителя». 0 брестской победе он выразился, что она «столько важна по существу, сколь редка в своем роде, и подтверждает истину, что большое искусство и горячая ревность предводителя и подражания достойный пример в подчиненных, — преодолевают все в воображении возможные труды и упорности 18.
Брестский успех завершил победоносное движение Суворова на долгое время. Прежде всего надо было спустить с рук обузу — трофеи, пленных и польских дезертиров, которых накопилось около 500 человек. Суворов рассортировал пленных и беглых; не возбуждавших подозрений распустил по домам, в том числе 12 офицеров на реверс и 212 косиньеров; а остальных, 376 человек, отправил к русской границе под конвоем, послав туда же и польскую артиллерию 3. Надо было выделить и для других надобностей несколько отрядов и партий; оставалось под ружьем всего около 5000 человек или несколько больше, но не выше 6000. С такими силами нечего было думать о продолжении наступательных операций, и Суворов остался в Бресте в ожидании подмоги. Очистили и выровняли место под лагерь, разбили палатки, вырыли землянки; образовался правильный городок, с шатрами и бараками маркитантов, с лавчонками местных торгашей евреев. Во всех необходимых потребностях было обилие и дешевизна, говядины фунт продавался по копейке, ведро водки по 50 коп., пива 30 коп., курица стоила 5-6 копеек. Солдатский провиант заменялся на 1/3 пшеничной мукой, в скоромные дни выдавалось по 1/2 фунта мяса на человека, в постные приобреталась свежая рыба по ничтожной цене; солдаты получали также водку, а непьющие водки — пиво.
Скоро начались ученья и производились ежедневно по два раза, исключая праздников и субботы. Они никогда не продолжались более 1 1/2 часа, зато отличались большою быстротою движений и эволюций. Суворов находился каждое ученье непременно при каком-нибудь полку, сам учил и командовал, но никогда не сердился и не бранился. В несколько дней раз делалось ученье общее. всему отряду. Пехота обучалась драться против конницы, ходить в штыки и ими работать, конница училась рубке. Насыпались правильные земляные укрепления, вооружались пушками и получали по нескольку рот в гарнизон; укрепления эти ночью штурмовались. Требовалась от всех ловкость, проворство и тесно — сомкнутый фронт. При ученьях Суворов говорил свои афоризмы и наставления; «полк -подвижная крепость; дружно, плечом к плечу. и зубом не возьмешь». После ученья он произносил выдержки из своего военного катехизиса, дополняя их пояснениями и наставлениями; разбирал произведенный маневр; объяснял. что было хорошо и что худо; наставлял как поступать впредь. Утреннее учение завершалось разводом, на котором Суворов находился постоянно; присутствовал он также при вечерней заре и сам читал молитву Отче наш.
Накануне праздников Суворов бывал у всенощной, а по праздникам у обедни, в походной церкви какого-нибудь полка, становился у правого клироса и пел вместе с певчими по нотам, которые иногда держал перед ним регент певчих, офицер; читал также Апостол. Ежедневную жизнь вел он также деятельную; кроме обширной служебной переписки и занятий с войсками, наблюдал лично за чистотою и порядком в лагере, ездил в госпиталь навещать больных и раненых, даже по два раза в день; отведывал их пищу и делал тоже в ротных кухнях; если же замечал злоупотребления, то поступал с беспощадною строгостью. Несмотря на такую неустанную деятельность, он находил время для чтения, преимущественно по вечерам, имея в своем походном багаже книги, и между ними Комментарии Юлия Цезаря, своего любимого героя 4.
Так проходили дни за днями, спокойно и безмятежно для подчиненных, в волнении и нетерпении для начальника, остановленного на половине победного пути. Долгим и скучным показался ему месяц такого бездействия, но все это забылось в день желанного выступления в дальнейший поход.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru