VI
[56]
В самые тяжелые минуты своего «Кончанского сидения», когда Суворов изнемогал под гнетом несправедливых, позорящих доброе его имя денежных взысканий, он писал Императору Павлу: «Я имею исповедать пред Божественным Престолом Твоего Величества о некорыстолюбии солдата»1. Это желание недоброжелателей и врагов «себе неправедного присвоения», говорит Суворов, «мне причинили стыд, душу мою глубоко поражающий».
Бескорыстие «незабвенного Суворова», как называл его А. С. Шишков, белою нитью прошло через всю его жизнь и оставило документальные следы в целом ряде его писем. «Богатство мое состоит в жалованных брильянтах и наделанных в С.-Петербурге мундирах, да серебряных ложках, выписанных из М(осквы). Немедленно да постигнет меня страшный суд, если лгу...». «Я оскудевши живу половинным жалованьем...»2.
Впоследствии управлявший его деревнями и московским домом статский советник Черкасов не всегда оправдывал его доверие, а сам бессребреник – Александр Васильевич писал 7-го января 1799 г. из Кончанского Петру Васильевичу Лопухину3: «Я только военный человек, иных дарованиев чужд. В краткую мою бытность в Кобрине, тогда разные отставные штаб и обер-офицеры выманили там у меня деревни! И я родил неблагодарных...». В письме к Д. И. Хвостову, [57] говоря о сыне своем, Суворов пишет: «Соблюдай его благочестие, благонравие и доблесть»; на то ему символ: «не подло бедно жить, но подло должну быть...»4.
Поступая прямо и просто, Суворов, «по врожденной естественной простоте»5, оставался всю жизнь и беден, и скромен: «И ежели вообразительно я иногда чего желаю, то сие для публики; bêle a cent têtes (т. е. стоголовая гидра) последует лучше отличным в милостях, нежели в делах, от чего и важность успехов. Сам же я себе, верьте, только смертный...»6. «Напоминаю тебе, – писал он Д. И. Хвостову, – последуй Аристиду в правоте, Фабрициану в умеренности, Эпаминонду в нелживости, Катону в лаконизме, Юлию Цезарю в быстроте, Тюренну в постоянстве, Лаудону в нравах».
«Мое бытье – для пользы! В персональности – удавление; в патриотизме – исправление; но неуспех – гибель... целомудрие, благочестие, благонравие, беспраздность и в недры проникать...», – вот житейский катехизис этого русского человека, которому выше и прежде всего всегда дорога была правда, во всей ее чистоте, «и особливо без проклятого экивока, коим сжимается всякий переговор, предается наугады и под харею лукавства закрыт вид глупого обмана...»7. «...Разврат ваш так мне низок, что я по сей час не опомнюсь, и лучше бы вы меня утопили в Ахсронте...». «Будьте кротки и прямы, нежно-тверды...»8. «Мудры, яко змии, чисты, яко голуби!»
Если в характере Суворова преобладает простота и прямодушие, то с другой стороны он чутко отличал настоящую прямоту от фальши, прекрасно понимал людей, в том числе дурно к нему расположенных, старавшихся в разговорах и письмах подделываться под его слог, впадать в его тон... «Кор(ицкий) пишет мне письма школь-ным стилем в ублаженье меня, – говорить Александр Васильевич Хвостову, – и то правило мне навлекает, чем по непостижимому леноумию он бы и обманул. Но мне возможно ли предаваться на волю ближняго?..»
Если отец Александра Васильевича, но свидетельству А. Петрушевского, был человек обыденный, а о матери его Авдотье Федосеевне – определенных письменных известий до наших дней еще не найдено, то тем не менее весь склад характера Суворова представляет все-таки, так или иначе, наследственно подготовленный, собирательный, национальный тип. [58]
Совершенно так же, как в личности целый ряд отдельных черт и признаков, постоянно между собою связанных, представляют в совокупности некоторую общность, целое, характер, так общие характеры, разнообразно и многоразлично повторяясь, связывают и объединяют в целом нацию за известный период ее жизни. И обобщения эти не представляют собою искусственную сделку, удобную для нашей мысли, как прием классификации, как способ мышления, они совершенно реальны, объективны, существуют вне нас и часто далеко за пределами наших чувств и нашего синтезиса. Суворов сам по себе явился выразителем целой эпохи культурной жизни русского народа за весь XVIII век.
«Свет и тени» этой русской жизни отразились во всем его складе. Изучая Суворова, вы следите за ростом и развитием, при содействии Петра I, преобразованного русского человека. Суворов был именно таким человеком Петровского времени, и лучшим тому доказательством служит его собственный взгляд на Петра Великого. Он благоговейно чтил его память, говорил, может быть и иносказательно, про «кокарду Петра Великаго, которую я носил и не оставлю до кончины моей»9, он называл Петра I «Прометеем, творцом и благодетелем своего народа, государем, вмещающим в себе многих наилучших государей»; говорил, что один Петр обладал тайной выбора людей, удивлялся его гению и на Ладожском канале, и на Полтавском поле, советовал иностранцам учиться по-русски, чтобы познакомиться с этим великим человеком. Если всмотреться в историю преобразований XVIII века, легко отметить, что на Суворове сказалась вся постепенность реорганизационного процесса, точка зрения, с которой отчасти и рассматривал его маститый наш историк Н. Ф. Дубровин10. Если отошел в область наивной басни взгляд на Суворова как на «чудаковатого генерала», если «общее образование Суворова выросло на специально военной основе»11, то вряд ли, однако, вполне справедливо ограничивать значение этого военного Титана в нашей истории исключительно и единственно одной только военной точкой зрения.
Война в «Истории русского мира» всегда играла выдающуюся культурно-устроительную роль и особенно в XVIII столетии. Но дело войны [59] по существу своему затрагивает разнообразнейшие отрасли государственной жизни, а военный гений должен быть и бывает всеобъемлющ.
Подтверждением такого положения служит история великих полководцев мира: Александра, Цезаря, Аннибала и других, которые, «стоя на вершинах мыслительных высот, были не только военачальниками, но и искуснейшими политиками, администраторами, государственными людьми, словом, устроителями своих царств и своей родины..
Хотя Суворов и говорил сам, что он «только военный человек» и иных талантов не имеет, однако вся его семидесятилетняя жизнь (по его собственным словам, «столь открытая и известная», что «никогда, никаким биографом искажена быть не может»), все оставленные им письменные памятники твердо устанавливают, что это был солидный, государственный ум в самом полном смысле этого слова12.
Родись Суворов к концу XVII века, он, несомненно, смолоду же попал бы в ряды потешных, из которых вышли лучшие государственные сподвижники Петра I. Когда Суворову было 11 лет, то, по приводимому А. Петрушевским преданию, к его отцу заехал генерал Ганнибал, негр, питомец Петра Великого. Наклонность Александра Васильевича к книге, к наукам и вместе с тем к усиленной работе, труду и к выносливости физической носила такой страстный характер, что Ганнибал посоветовал отцу его «не препятствовать сыну, а поощрять его в предпринятых занятиях» и сказал, «что блаженной памяти Петр Великий непременно поцеловал бы мальчика в лоб за его настойчивые труды»13. Всякий «панегирик», по самому свойству своему, конечно, не достоин и памяти Суворова, но вряд ли возможно в таких национальных образах, каким является Суворов, как бы изолировать полководческие таланты от всего склада его ума, воли, побуждений и стремлений.
Как война есть одно из многочисленных звеньев общественной жизни народов, так и военные качества человека представляют крайне сложную часть всего его нравственного и умственного целого.
В минуты самосозерцания сам Суворов восклицал: «Дайте волю быстроте розлива моего духа, благомудро исправьте шлюз...» «истинно не могу утолить пожара в душе моей...»14. По широте образования, по складу ума и обширности кругозора Александру Васильевичу Суворову должно быть отведено почетное место в истории государственной жизни России прошлого столетия.
Примечания
1. Рукописный Суворовский Сборник, кн. 11, л. 40.
2. Академич. рукописн. сборн. Письмо к П. И. Турчанинову, л. 31 (Астрахань, 27-го декабря 1780 г.) и л.л. 32 и 33 (3-го февраля 1781 г.).
3. Рукописный Суворовский Сборник, кн. II, л. 68 П. В. Лопухин (1753–1827) был Ярославским и Вологодским губернатором, а при Павле I – генерал-прокурором (1798–1799 г.), впоследствии, с 1803 по 1810 – министром юстиции и затем председателем госуд. совета и комитета министров. В 1799 г. он получил княжеское достоинство с титулом светлости.
4. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. II, л.л. 4 и 15.
5. Там же, кн. II, л. 123 и кн. 6, л. 52.
6. Академический рукоп. Сборник л. 38 (1-го июня 1781 г. из Астрахани).
7. Рукопис. Сувор. Сборн., кн. 12, л. 16; из письма Д. И. Хвостову, чтобы «с Н. В. Лопухиным дело исков трактовать просто, ясно и тем вразумительнее, без украшениев; не обременять слога элоквецией...».
8. Рукопис. Сувор. Сборн., кн. 12, л.л. 5 и 10
9. Рукописный Суворовский Сборник, кн. 10, л. 5 (6-го января 1796 г.).
10. А. В. Суворов среди преобразователей Екатерининской армии 1886. Вряд ли, однако, можно согласиться со справедливостью мнения, что «частная и общественная жизнь Суворова не представляет нам образцов достойных подражания, и в этом отношении он не выделяется из заурядной толпы своих современников... Суворов, как частный человек, затеряется в толпе» (стр. 3).
11. Петрушевский, ч. I, стр. 10.
12. Ясное понимание европейской и русской политики (внешней и внутренней – Кубань, Крым, юг России, Польша, Финляндия), редкая политическая прозорливость, организационные и административные таланты, широта взглядов, понимание людей, – все это при выдающихся качествах ума, сердца и воли.
13. Петрушевский, ч. I, стр. 8.
14. Рукописн. Сувор. Сборн., кн. 12, л. 5 и 17.
|
