|
V
[50]
Царствование Императора Павла I-го, с первых дней своих оказавшееся протестом по отношению к прошедшему, внесло немало нового в общественную и частную жизнь Суворова.
Чувства равенства, дисциплины, порядка и борьбы с сословными привилегиями сделались отныне руководящими его побуждениями, по-видимому, побуждения эти возросли не столько на почве продуманных мыслей, сколько в силу накипевших горьких чувств.
Преобразовательная программа получила характер борьбы с предшествующим царствованием. В государственной работе сказалась реакционная подкладка, и лучшие предприятия оказались запечатленными личной неприязнью.
При желании только исправить неправильные отношения подверглись преследованию те идеи, на которых эти отношения были основаны.
Реформы коснулись и военного дела. Внешность войск подверглась изменению по прусским образцам. Изменены были приемы обучения, вводилась прусская «методика» и суровая дисциплина, доходившая до жестокости.
Всему этому Суворов сочувствовать не мог. Знакомясь с собственноручными его заметками и письмами за это время (1797–1799 гг.), еще более сживаешься с истинным затаенным мировоззрением Александра Васильевича, свыкаешься со складом его яркой философской мысли. В вечной борьбе ограниченности его хилого и уже болезненного тела с неограниченностью сильного духа чувствуется ряд побед, одерживаемых последним. Душевная красота этого старца увлекательна, сила его слова (только прочтенного) захватываешь, пленяет. Услышанное – оно должно было действовать непосредственнее, следовательно, сильнее. [51]
Всеми средствами души и ума восстает Суворов против вводившейся прусской новизны и суровости в армии.
«.... Строгий Валленштейн не давал себе времени к размышлению. Скор и краток – вели бестию повесить. Опыт вои(нского) иску(сства) не устав воинского иску(сства). Воинская расстройка. Так говорю, потому что опыт не устав. Этот же опыт найден в угле развалин древнего замка, на пергаменте, изъеденном мышами. Свидетельствован Штенвером, Линднером и переведен на немороссийский язык»1.
«Милосердие покрывает строгость, при строгости надобна милость и паче строгости тиранство», – писал Суворов. – «Я строг в удержании здоровья, истинного искусства, благонравия: милая солдатская строгость. А засим общее братство. И во мне строгость, по прихотям была бы тиранством. Гражданские доблести не заменяют бесполезную жестокость в войсках»2.
«Я генерал генералов3; тако не в общем генералитестве. Я не пожалован при пароле. Мою тактику прусския принимают, а старую, протухлую оставляют, от сего французския их били..., не зная моей тактики Вурмзер есть в опасности. Я, Боже избави, никогда против отечества».
Отстаивая родную русскую самобытность, Суворов восклицает4: «карейныя казармы, где ночью запираться будут – тюрьма; прежде делили провиант с обывателями, их питомцами; в слезах – мы немцы».
«Методик под мною», – пишет Суворов в другом месте5. – «Я выше правил. Я не уступал Ю. Цезарю, наставнику моему до Кобрина».
Когда 6 ноября 1796 г. скончалась Императрица Екатерина, Суворов писал:
«... с одной стороны я плачу, с другой возношу хвалу Вышнему, что повалил кумиров»6... и в следующий затем Екатеринин день, «сей день печальный, я отправлял после заутрени, без собрания, один в алтаре, на коленях с слезами.
Неблагодарный усопшему Государю будет неблагодарен царствующему. Среди гонения К. П–на в Херсони я ходил на гроб К. Г. А. Потемк(ина), помня одни его благодеяния7»...
Первые впечатления Суворова на заре нового царствования были радостные; [52]
надежды его светлы и широки. «Посвящая мою жизнь Всевысочайшей службе Вашего Императорского Величества и всепресветлейшего дома, повергаю себя к освященнейшим стопам с благоговением...», – писал он в рапорте Государю от 18 ноября8, а 25-го ноября 1796 года из Тульчина в письме Д. И. Хвостову восклицал9: «Ура! мой друг Г. А. А. Безбо(родко) первый министр.... О, пора мне знать о себе по французской экспедиции. Слава Богу и в Италии Алвинцый с Давыдовичем начали хорошо; Бонапарте сбит, хотя не побит. Бежит, но тамо силен».
Указом 10 декабря 1796 г. Суворов назначен был Инспектором по пехоте Екатеринославской дивизии10, а через пять дней Император Павел писал ему11: «...кто старое помянет, тому глаз вон и у иных правда и без того по одному глазу было. Поздравляю с Новым годом и зову приехать к Москве к коронации, если тебе можно. Прощай, не забывай старых друзей. Павел. Приводи своих в мой порядок пожалуй».
Но этому-го именно порядку и не сочувствовал старый воин. Напротив, распоряжения о переменах в пограничной кавалерии смущают полководца... «Гусарские новые полки определены на форпосты, – говорить он12, – они будут раздроблены, больше будут терпеть и эскадронную службу забудут. О казаках ничего не сказано; слышно, что они пойдут на Дон и проч.; их службу забудут, уподобятся крестьянам...», последовавший затем указ об роспуске Донцов13 вызывает искреннее негодование Суворова... «Вы знаете, – пишет он14, – казаки свою службу забудут, гусары место их службу свою расстроят; у немцев нет казаков...»; а в области выучки и даже в некоторых военно-административных вопросах Суворов, по-видимому, очень рассчитывал удержать свои старые порядки. Такие предположения по вопросу о чинопроизводстве высказаны, между прочим, в письме адъютанта Суворова, Д. Мандрыкина, от 2 декабря 1796 г. из. Тульчина к Д. И. Хвостову. «... Граф... хочет по старому продолжать производство как штаб, так и обер-офицерам, кои сего достойны по заслугам будут. Приказать мне изволил о сем донести вам с тем, чтобы вы изволили там по коллегии тщательно узнать, не будет ли таковое производство по нынешнему положению дел противно [53] Великому Государю. Казалось бы, не для чего сомневаться, но для осторожности лучше звать15...». Надежды эти не сбылись, и вскоре обстоятельства изменились совершенно. Жалованная грамота 1785 г. вместе с важнейшими личными преимуществами привилегированных сословий оказалась отмененною. Опала постигла и Суворова.
По поводу приезда в Петербург адъютанта его капитана Уткина «с однеми партикулярными письмами» Император Павел обратился 2 января 1797 г. к Александру Васильевичу со следующими словами16: «... предписываю остальных адъютантов и прочих чинов, в штабе вашем находящихся, с получением сего тотчас причислить в состоящие под вашею командою полки и к оным их немедленно отпра-вить».
Вряд ли заслуженная суровость эта огорчила Александра Васильевича; «сколь строго, Государь, ты меня наказал за 55-ти-летнюю прослугу», – с грустью пометил он 11 генваря 1797 г. в Тульчине поутру. «Казнен я тобою штабом, властью производства, властью увольнением от службы, властью отпуска, знаменем с музыкою при личном карауле, властью переводов. Оставил ты мне, Государь, только власть Высочайшего указа 1762 года (вольность дворянства)...»17.
Трогательна и поучительна постепенность внутренней борьбы, завязавшейся в душе Суворова, еще за полгода до того высказавшего, что «гордость приходит пред падением...»18. «На то благоразумие; не обольщайтесь розами, тернии под ними... Уравнением забудут ли он(и), что я провидением от моего запада взял их восток.19 ... У Государя хотя я марс, но зеленеет олива...».
Затаенное сомнение растет: ...»А вежлив бывает и палач... недоверия не уменьшать и цветками какими не обольщаться...»20. По складу характера своего Суворов не мог поступаться своими убеждениями и приемами деятельности; сопоставляя себя с Зубовым, он выразился так: «оп послушен предписаниям, а я исполняю по обстоятельствам...»21. В эти тяжелые минуты жизни Суворова потребность его изложить мысль на бумаге растет. По несколько раз в день берется он за перо и помечает на верху листа кроме даты еще и время дня: «на закате солнца»22, «по утру»,23 «на вечер»24. Какою-то необыкновенной искренностью, теплом веет от его строк: «Я помню старую дружбу, ни в ком мне нужды нет, пекусь я [54] только об общем благе, но паче желаю зло предварять», – пишет он25. «Родство и свойство мое с долгом моим – Бог, Государь и отечество... Судьба всем правит...»26.
Тихая грусть чувствуется в каждой строке. Но почерк тот же – твердый, ясный, определенный. 11 Января 1797 г. Суворов решается обратиться к Императору с просьбой о годичном отпуске27: «мои многие раны и увечья убеждают Ваше Императорское Величество всеподданнейше просить для исправления от дня в день ослабевающих моих сил о всемилостивейшем увольнении меня в мои здешние Кобринския деревни на сей текущий год... ... ...».
Приказом 6 Февраля 1797 года Суворов отставлен от службы без мундира и в конце апреля сослан в свое имение Кончанское, Боровицкого уезда, Новгородской губернии, где за ним учрежден надзор в лице Коллежского Асессора Ю. А. Николева. Полководцу запрещено отлучаться из деревни, ездить к соседям и принимать их, а корреспонденция его прочитывалась. Николев, отправляясь в Боровичи получил особую секретную инструкцию28. «По Высочайшему Его Императорского Величества повелению определяется Генерал-Фельдмаршал Граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский на житье в деревнях его, состоящих Новгородской губернии, в Боровицком уезде. На каковой конец, вследствие Его Императорского Величества соизволения, и имеете Вы отправиться в оный город Боровичи и жить тамо для надзирания об образе его жизни, поведении и вообще всякого рода поступках, о коих уведомлять меня еженедельно, со всякою подробностью». Далее следовали «6 правил, при сем надзирании предписываемых».
Время тяжких испытаний наступило29. Письма, включенные во II-ю книгу Рукописного Сборника, даже обращенные к Д. И. Хвостову, чаще всего уже только подписаны Суворовым. Обвинения, на него возводимые, коснулись его самых заветных, дорогих качеств: чести и честности, «об ущербе казенному и частному интересу». Удовлетворялись предъявляемые на него иски, не смотря на полную их неосновательность30. [55] Майор Вигановский требует возмещения тройной стоимости своей усадьбы, пострадавшей от гранаты во время сражения; Подскарбий литовский Граф Byрцель взыскивает с Суворова за неизвестно кем расхищенный поташ и лес 5628 червонных, а Растопчин требует уплаты крупной суммы, истраченной «умершим Полковником Шиллингом по словесному» (когда и где не выяснено) отданному приказанию и т. д.
«Я не денежник, счет в них мало знаю, кроме казны», – говорит Суворов31.
Эти нравственные боли вызвали физические недуги. Но дух Великого старца борется до последних сил:
«Бездушные крамольники да не вменят во зло, что я здесь иногда упражняюсь с моими соседями непорочно в дружеских утехах; они меня любят за мое чистосердечие, как любили солдаты. Тако препроводя святые вечера, с наступлением коих вас поздравляю, изготовлюсь к великому посту, чтобы препроводить оный в посте и молитвах с обычным моим благочестием»32. Однако физические немощи одолевали.
18 декабря 1798 г. Суворов пишет: «...я стремлением спешу предстать чистою душою пред престол Всевышняго. Левая моя сторона, более изувеченная, уже пять дней немеет, а больше месяца назад я был без движения во всем корпусе...»33.
«...Клевретам воля до Божьего наказания. Особливо, как усмотрю приближение моей кончины, готовлюсь в иноки...».
По природному благородству души своей Император Павел не мог не сознавать, что если за Суворовым, при всех его высоких неоценимых достоинствах, и чувствовалась вина, то была она по существу своему формального, внешнего свойства, и что маститый воин незаслуженно, за недоразумение нес постигшую его кару. Через год, 12-го Февраля 1798 года Государь писал Князю A. И. Горчакову: «Ехать вам, Князь, к Гр. Суворову, сказать ему от меня, что если было что от него мне, я сего не помню; что может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет повода подавать своим поведением к наималейшему недоразумению. Павел34. Но на 68-м году жизни Суворов изменить свои образ мыслей и весь склад своих понятий, привычек и речей – не смог.
Вероятно, не на один год сократили эти нравственные испытания жизнь Александра Васильевича. Но его срок еще не настал. Величайший подвиг был впереди.
Примечания
1. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 10, л. 205 (13 янв. 1797 г. поутру).
2. Там же, кн. 10, л. 203 (12 января 1797 г.).
3. Там же, кн. 10, л. 195 (10 генваря 1897 г. на закате солнца).
4. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 10, л. 197 (11 генваря 1797 г. по утру).
5. Там же, кн. 10, л. 184. («Прибаски юстиции»).
6. Там же, кн. 10, л. 132. (18 ноября 1797 г. Тульчин).
7. Там же, кн. 10, л. 144. (24 ноября 1796 г.).
8. Там же, кн. 10, л. 142.
9. Рукоп. Сувор. Сборн, кн. 10, л. 146.
10. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 10, л. 164. (Копия Высоч. повел. от 10 дек. 1796 г. срав. там же л. 130).
11. Там же, кн. 10, л. 168.
12. Там же, кн. 10, л. 182 (30 декабря 1796 г. из Тульчина).
13. Там же, кн. 10, л. 172 (27 декабря 1796 г. Распоряж гр. Ник. Салтыкова за № 722: «Его И. В. Высочайше указать изволил полки Донские, в вашей команде ныне находящиеся, на Дон в их жилища немедленно отпустить...».
14. Там же, кн. 10, л. 130.
15. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 10, л. 152.
16. Там же, кн. 10, л. 189.
17. Там же, кн. 10, л. 197 и 198.
18. Рукописн. Сувор. Сборн. кн. 10, л. 33 (4 июня 1796 г. из Тульчина).
19. Там же; кн. 10, л. 192 (без даты).
20. Там же» кн. 10, л. 124.
21. Там же; кн. 10, л.л. – 122 и 123.
22. Там же; кн. 10, л. 195.
23. Там же; кн. 10, л.л. – 197, 205 и др.
24. Там же; кн. 10, л. 199.
25. Там же; кн. 10, л.л. – 83 и 84.
26. Там же; кн. 10, л. 112.
27. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 10, л. 201 (из Тульчина). В тот день «на вечер» Суворов писал Д. И. Хвостову (там же, л. 199): «Вот вам хаос, а мне свет. Я увижу вирту (vertu) и добродетель. Не буду сообщник вреду отечества, коль паче против его не воздвигну. Блюдите Государя! Лейстнер, пруссаки и голштинцы Его, намощают краскою, после гнилою пылью...».
28. Чтения в Импер. Общ. Истории и Древност. Росс. при Московск. Универс. 1862 г., кн. 4, стр. 199. у Н. Ф. Дубровина (А. В. Суворов, стр. 166), 185 и 195) Николев назван Николаев.
29. Характерно очерчивает несправедливости в отношении Александра Васильевича письмо Мандрыкина к Хвостову (Рук. Сув. Сборн. кн. 10, л. 252).
30. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 11, л.л. 65 и 66. (Записка о взысканиях с гр. А. В. по Высочайшим Имянным Указам).
31. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 10, л.л. 122 и 123.
32. Там же; кн. 11, л. 54. (18 декабря 1798 г. село Кончанское).
33. Там же; л. 59. (18 декабря 1798 г.).
34. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 6, л. 1.
|
