|
III
[36]
В конце 1792 года, в виду вооружений Турции и возможности войны с нею, Суворов назначен был в Херсонь в звании командующего войсками, расположенными в Екатеринославской губернии, в Тавриде и новоприобретенной области1. Вместе с тем ему поручено было и укрепление южных границ.
Но по мере того, как выяснилось, что войны не последует – эта новая деятельность оказывалась не по душе Суворова, который, считая, что личной энергии и силе принадлежит мир, всеми силами своей души стремился «в поле», считал такое стремление своим правом, основание коего носил в самом себе, в складе всей своей прошлой жизни.
Чем больше вчитываешься в эти мелко и четко исписанные рукою Суворова листы, тем рельефнее и ярче вырисовывается его духовный облик, пленяющий мысль как сказочный отрывок истории, как редкое торжество духовной силы, опирающейся на одну себя.
«Падаю ниц пред Божиим провидением! Россия возведена на высшую степень»! – восклицал Суворов в письме Хвостову, еще 30 июня 1792 г. из Кюменьгорода2 и восклицал искренно, без зависти к боевым подвигам «иных людей», прозревая одно «настоящее дело» на общую пользу. «Известно, что я в Камчатку и Японь готов, ежели на то высочайшая воля»,– писал он3.
Такие волевые натуры, как Суворов, оставляют свой заметный след в истории и, как ничто истинно великое, не исчезают. Эти волевые заветы, оставленные нам в наследие, с каждым поколением молодеют, роняют семя, дают плод.
Судьба не допустила Суворова встретиться с Бонапартом. Никто не может угадать, писал Милютин4, что было бы с Европою, если б [37] русский полководец оставался главнокомандующим в Италии в 1800 году.
Конечно, сопоставления всегда опасны: трудно сравнивать почти не-зависимого Бонапарта (а впоследствии самовластного Наполеона) с подневольным главнокомандующим, зависевшим часто в действиях своих от властных временщиков или венского кригсрата. Можно, однако, с некоторою уверенностью заметить, что Суворов по широте взгляда и степени своего тонкого ума, по силе своей железной воли, конечно, не уступал Наполеону, а по глубине своего образования, пониманию классических образцов военного искусства, ясности политического взгляда и суждения, насколько это видно из письменных памятников,– стоял на равном уровне с Бонапартом, а в некоторых случаях, может быть, был даже выше его.
Сам Суворов чувствовал свое превосходство над Фридрихом Великим и 12-го января 1796 г. записал5: «я лучше прусского покойного6 великого короля, я милостью Божиею баталии не проигрывал».
Людей Суворов знал и относился к ним с нескрываемым недоверием; вспоминая своего любимого классика, Суворов 20-го августа 1791 г. из Кюменьгорода писал7: «не слушайте сих приятных греков с волнистой бородой и украшенною юностью, говорил Катон. Сенат ему насмеялся, ими изумлен и обманут». «Как многократно обманутого все подозреваю»...8,– писал он Хвостову. Усердно следя за политическою жизнью Европы, Суворов владел особым даром в своих заметках и письмах с необыкновенной простотой и ясностью, в сжатой форме, ему одному свойственным чеканным слогом очерчивать политическую обстановку в разные исторические минуты государственной жизни России. Связь политики со стратегией, о которой немало писали и пишут, для него была, по-видимому, совсем ясна.
Краеугольным камнем своих убеждений Суворов считал высказанное им положение: «Ближняя к действию цель, лучше дальней»9.
Указав еще ранее, в письмах к Турчанинову, на необходимость фортификационных прикрытий Севастополя10 и Керчь-Еникале, Суворов продолжает: «Надлежит пещися о умножении Флота и сухопутных войск здешнего департамента, ибо и по количеству надлежит их быть действующих уже полтора против одного, а буде отчислить, что в Тавриде с неким числом остающих в крепостях и позади, то надобно почти больше нежели удвоить и паче не изъемлимо коли война распространится за Дунай... почему, чем далее, особливо за Балканы,[38] надлежит быть сильным и нe раздробляемым войскам... избавь Боже, чтоб я жа(ж)дал большей команды; мало войск подобно как обрубком разгонять воробьев без истинных последствиев полез-ных»11.
1793 год был тяжелым годом для Александра Васильевича. Он сам выразился о нем: «... крепко сей год неуспешно»12.
Вследствие того, что их Карабазарского магазина выдавался «провиант, смешанный с песком, прелый, гнилой, даже черви в себе имеющий», а крупа была затхлая и горькая13 – открылись болезни в Белевском и Вятском пехотных полках14, а в Полоцком полку от сырости помещений, недостатка дров, питья из стоячего озера, заразы занесенном из Молдавии и недостатка медикаментов – появились случаи моровой язвы15.
«В больных на Бога надежда»,– писал Суворов16,– тайная причина не жар, а как аквитованы позднее действие гнилого провианта...»; a ранее того (30 августа) он писал Д. И. Хвостову из Аджибея: «Это правда! Никто не виноват, a посещение Божие...»17.
В эти трудные дни бедствий мирного времени Суворовым проявлена необычайная энергия. Он рассылает в полки доверенных офицеров и врачей18, сам объезжает их, усиленно работает19 и, понимая солдатскую нужду20, издает свой любопытный приказ о наблюдении здоровья: «Драгоценность наблюдения здоровья в естественных правилах: 1) питье, квас; для него двойная посуда, чтоб не было молодого и перекислого. Если ж вода, то здоровая и несколько приправленная. 2) пища; котлы вылуженные; припасы здоровые; хлеб выпеченной; пища доварная, не переварная, не отстоянная, не подогретая, горячая, и для того, кто к каше не поспел, лишен ея... на тот раз воздух! В теплое время отдыхать под тенью без обленения...».
Между тем в марте 1794 года в Польше началось восстание Тадеуша Косцюшки. [39] Еще в начале 70-х годов, во время своего «шпицрутеннаго бега»21 по Польше, Суворов стяжал прочные лавры в борьбе с конфедератами под Ландскроною, Столовичами и Краковым.
Проживая в Херсоне, a затем в Немирове, где расположен был его штаб, он всеми силами своей души и теперь стремится в Польшу: «... одно слово, хочу служить! Здесь безделье. Театр в Польше: и ежели жив, то против зимы должно мне воротиться в С.П.Бург; а оттуда может быть и хижину. По службе ж, где театр отрицать всех награждениев, себя забуду и напрягу их для других...»22.
Свое пребывание на юге (в то время как русские войска без системы и результатов преследовали скопища поляков)23 Суворов считал обидой и наказанием: «видно мне умереть на чужой стороне. О, всемилостивейшая Монархиня! Что за наказание после Измаила?! Я ничем ne виноват»24,– и даже мечтал проситься волонтером на польский театр войны. 17-го июля 1793 года из Немирова Суворов писал «...мне не остается ничего иного, токмо тож обратиться в C. II. Б. для испрошения высочайшей милости об увольнении меня волонтером к союзным войскам»25.
К концу июля нетерпение Суворова возросло до крайних пределов... «Воздвиглась буря»,– писал он 24-го июля,– вы видите, что уж я лезу на марс, она сильнее. Уж я и напутен вант к саленгу; почалось кораблекрушение26... от тиранства судьбы решился я твердо сделать решительный шаг...».
Через две недели его желанию суждено было осуществиться. 7-го августа Румянцев (которому подчинены были суворовские войска, расположенные по Бугу и в Крыму) послал Суворову предписание, двинуться на театр войны; тогда-то он совершил свой знаменательный марш из Немирова в Брест, четыре раза разбил поляков и 24-го октября штурмовал Прагу. Это привело к окончательному разделу Польши.
3-го ноября 1794 года Суворов писал из Варшавы князю Ивану Романовичу Горчакову27: «Господь Бог наш предводитель! Да будет оной с вами... Я устал, на силу жив». Рукописный Сборник заключает в себе целый ряд любопытных писем к Суворову представителей польской знати и другие относящиеся к умиротворению края документы. [40]
Умиротворение это шло быстро.
«Здесь весьма всюду тихо»,– пометил Суворов четыре месяца спустя (6-го марта 1795 г.),– «но парит еще земля телесами... здесь я на легке; все мое осталось в Херсоне»28, а 17-го марта 1795 года он пишет Д. И. Хвостову29: «Польша обезоружена!»
В письме к Де-Рибасу из Варшавы от 4/15 сентября 1794 года Суворов выражается о союзниках поляках и наших войсках так: «avec les alliés et les jadis Sarmates nous vivons en frêres. Nos trouppes sont trés-bonnes, disciplinés, saines» (Рукопись Новосильцевского Архива, л. 29). Сердечные отношения с Рибасом еще продолжаются: «Целую вас, мой дорогой Осип Михайлович. Будьте здоровы. Благоденствуйте и не забывайте меня»,– кончает свое письмо Александр Васильевич.
Эта суворовская 40-дневная операция30 была кануном последнего акта боевой жизни того, кто как самоотверженный работник, фанатично преданный своему делу, преследуя «леноумие» в мыслях и действиях, пребывая в постоянной работе, вдохновенно говорил:
«Я солдат, не знаю ни племени, ни рода»31.
Иногда и среди западных современников Суворова (чаще всего не бывших в состоянии ясно усвоить его крупного значения в истории военного искусства)32, находились отдельные личности, справедливо ценившие этого русского титана военного дела.
«Русские только одни могут переменить нашу в немецкой земле войну», писал из Гессена надворный советник Вердье 25-го января 1795 года33. «Суворова с 30.000 довольно; 60.000 без него – мало. Когда победител(я) Шверина убили в Праге, бесподобный Фридрих говорил: я потерял в нем 10.000 человек. Что касается вашего Суворова, я его ценю втрое больше. Фабий побеждал, удаляясь от сражения, а Суворов побеждает, наступая на неприятеля. Ежели б наши немецкие войска имели начальником своим пол-Суворова, французы бы не прогнали их до М( )нца и Бог знает, не взята ли уже сия крепость.
Суворов только может спасти и спасет, когда во всем вручено будет его попечению.[41]
Ежели бы войско и все составлено было из героев, не может оно ничего произвести в дело, когда начальник лишен головы, или принужден требовать от военного совета, что ему делать?! вот ошибка венского кабинета, ошибка, за которую заплатили прежде Шлезей, a ныне Нидерландами.
Суворовские курьеры всегда привозят известия о победах, а курьеры Императорские спрашивают позволения побеждать. Вот как говорят в немецкой земле и во всем свете (?) о нашем фельдмаршале...».
Интересы частной жизни Суворова, при его неустанной деятельности как военачальника и администратора, приходили, конечно, в непрерывное соприкосновение с требованиями, запросами и нуждами общественными и служебными. Как Петр I в двух-трех строках письма переходил от присылки пахучих цветов к набору рекрут, так и у Александра Васильевича вопросы частного, а иногда семейного, интимного характера резко переплетаются в письмах с картинами политической жизни, блестящими по меткости характеристиками современников и целым рядом почти неуловимых затаенных черт, которые, сказываясь здесь и там, при сопоставлении своем, освещают душу великого старца новым, хорошим светом. Честь и честность играют в глазах его «не малую ролю»: «вы знаете меня,– пишет он34, – унижуль я себя! лучше голова долой, нежели что ни есть утратить моей чести... научился смерти не бояться...». А знаменательное его письмо к кн. Г. А. Потемкину35 начиналось так: «Voulez-vous la vraie gloire, suivez les traces de la vertû; последней я предан, первую замыкаю в службе отечества». «Какое на меня подозрение тщетно по моей чест-ности»36, – пишет он П. И. Турчанинову по поводу ассигнований кредитов на уплату подрядчикам за укрепления, возводившихся на юге России. «Клянусь Богом37, ежели б у меня было сто тысяч рублей я бы из них тот час заменил, а за штраф, как солдата вперед в подобное не ступал и матерьялы холодно гибели предал. Но вы мое имущество знаете; токмо и того лучше лишился бы части, нежели видеть невинно страждущих».
В октябре 1791 года38 Суворов писал тому же П. И. Турчанинову: «...Я чист душой и сердцем пред Богом и Великой Императрицей. Совесть меня не упрекает...» и далее прибавляет: «...пред выездом моим сюда (т. е. в Финляндию) осуждали в кампании невежды [42] мою дисциплину и субординацию, полагая первую в кичливости, другую в трепете подчиненных...».
В вопросах чести Суворов не мог лицемерить и быть двойственным: «что ж я до сего выиграл, кроме времянностей, правда к пользе доказал мои качества; но неприязненного мне K. II. сделал или вечным злодеем, или обратится мне паки к нему в сателиты, последуя всем протчим до единаго...»39. В делах жизненной этики, как и на войне, Александр Васильевич любил смотреть в глаза правде и обстоятельствами «Нужнее неприятное известие для преодоления, нежели приятное для утешения...»40. «Вы пускаете плащ по всякому ветру, ведая, что они непостоянны»,– писал он П. И. Турчанинову41 из Херсона 7-го мая 1793 года.
Несмотря на крайнюю ограниченность жизненных потребностей, часто материальная нужда заставляла Суворова стеснять себя, прибегать к закладу и даже продаже своих имений42. На реестре доходов и недоимок со своих угодий Суворов иногда помечал43: «не велик приход», «полупустое». Довольствие малым, скромность, аккуратность, совершенное отсутствие какого-либо корыстолюбия, очерчивают эту сторону его внутренней жизни и дают обильный материал к выяснению его этики, убеждений и воззрений.
Суворов был аккуратен в расходовании не только денег, но и времени: «хотя во всем спеши(ть) по малу, но ожидать от времяни тож, что давать голову в петлю»44; «действуйте постоянно,– писал он 12-го декабря 1791 г. Хвостову из Нейшлота,– перехожу Рубикон»45.
Невольно останавливают на себе черты, указывающие на уважение Суворова к науке, искусству и поэзии. С доверием и уважением относился он к личности Г. Р. Державина и любил иногда приводить в своих письмах понравившиеся ему четверостишия46.
В привязанностях своих Суворов был прозорлив и устойчив; отеческая нежность к дочери проглядывает в каждом письме, отправленном, [43] и в пометах на письмах, полученных от родных47, ее самой и Д. И. Хвостова. «Ни о богатстве, ни о светских просвещениях моей дочери не мышлю, но об одном целомудрии; не она, но оно дороже мне жизни и собственной чести»48.
Несмотря на личину оригинальности и чудачества, на кажущуюся резкость и колкость Суворовской прибаутки, ему далеко не чужды были чувство меры, осторожности и врожденного политическая такта.
«Коли он меня морально атаковал, должно его от(ветно) физикально атаковать: коли перестанет – не усыпляет ли? Особливо к хуле – похвалу»49. «Паче стеречися усыпления»,– писал Суворов50.
Если Суворов в 60 лет был «молод по быстроте телесной и по чувствам души своей», если он был «нежен, добр, чувствителен, великодушен»51, то наряду с этим характер его был настойчивый, твердый, и эту твердость он искал и ценил в людях... «При входе в Польшу генералы с войсками ведомо оставлены здесь не лучшие и по новомодью твердый человек здесь феникс»,– писал Александр Васильевич в мае 1793 г. из Херсона52.
В письмах Суворова легко проследить, что он как бы только мимоходом уделял в них меньшую долю мелким запросам дня и своим частным, интимным делам. Мысль его часто рвется к общественной жизни родины со всеми ее многоразличными интересами. Зорко прислушивался он к политическим треволнениям и весь перерождался при одном намеке на возможность войны.
В эти дни письма и заметки его совсем особенны. Вереница идей вдохновенно одолевает его живую, пытливую, критическую мысль, оделяет ее самыми смелыми ассоциациями и сравнениями.
В подобные минуты, взявшись за перо, он озаглавливал лист «Буря мыслей»53 и писал в Кобрине: «Был Мазепа в Малороссии, Тейтонической Гросмейстер в Лифляндии Король Прусской. Претензия Шведов на Лифляндию, Эстляндию, Финляндию и Ингерманландию. Рекламацию Турков на многия завоевания. Поляки потеряли их вольность. К тому Шлезвия-Голштиния в уме. Частныя милосердия изобильны. Общий порядок...54. Здешния пограничныя войска лутчим числом уходят внутрь. К. Г. С–ч Волконский здесь говорит у него было 80 т., [44] а под ружьем до 60 т.; теперь один полк. Бригады одни, которые к полкам полутче, теряя впредь бригады. Солдаты, сколько не веселю унылы и разводы скучны. Шаг мой уменьшен в три четверти и тако на неприятеля место 40–30 верст. Фельдмаршалы кассированы без прослуг и в общем генералитете. Я пахарь в Кобрине лутче нежели только инспектор, каковым я был подполковником...».
19-го апреля 1796 г. Суворов пометил55: «Кочубей в Константинополе хорош и жаль, если кто-нибудь хуже его там будет. Утешно, что в Севере спокойно. Желательно, чтоб тож было по Кавказам и Каспийскому морю по елику бы тамошнее блистательное донкишотство то дозволить могло» и 5-го мая из Тульчина56: «С Шведами очень хорошо, лишь жаль, что их не выгонят за море. A Померания... сумнительна без войны. Турки без Магмут Хана пуще заснут и тут жаль, что мы особливо не по Дунай – живой рубеж. Герой Граф Валериян за Дербент покорит и укрепит Каспийское море, прострит свои мышцы до Аракиа далее завоеваниев Петра Великаго...».
После замирения Польши, Суворову в январе 1796 г. предложено было принять на себя начальство в экспедиции против персов, но он от нее отказался, помышляя уже тогда о более важной войне на европейском театре против турок, или французов.
Назначенный начальником войск, расположенных в Тавриде и губерниях Екатеринославской, Харьковской, Вознесенской и Брацлавской, Суворов прибыл в марте в главную квартиру армии в Тульчин. Тудьчинские письма и заметки его носят след деятельной воспитательной работы с войсками. Встречаются собственноручные листки с пометками и набросками («Во время стрельбы офицеры к плутонгам, к правому фланку»)57, послужившими к окончательной редакции Суворовского военного катехизиса.
Примечания
1. Рукописн. Сувор. Сборн., кн. 9, л. 24.
2. Там же, кн. 8, л. 194.
3. Там же, кн. 10, л. 45 (из Еленска, 14-го июля 1796 г.).
4. Милютин. История войны, т. V, стр. 297.
5. Рукоп. Сувор. Сборн. кн. 10, л. 7.
6. Фридрих умер в 1786 г.
7. Там же, кн. 8, л. 24.
8. Там же, кн. 9, л. 106. 7-го сентября 1793 г. из Херсони к Хвостову.
9. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 9, л. 21 (Херсонь, апрель 1793 г.).
10. Там же, кн. 9, л. 82.
11. Там же, кн. 9, л. 140. См. также л. 21: «Вникнем в оракул: если Швеция особливо направлена будет к просвистанию (sic) ее Финляндии (Потсдаму ж ее Померания), я от содействия буду удален». В кн. 15 сборника любопытен план Суворова для войны с турками, представленный им Екатерине II.
12. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 9, л. 106.
13. Там же, кн. 9, л. 24.
14. Приказ Суворова 3 апреля 1793 г., № 660.
15. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 9, л. 96. Копия рапорта Суворова в Военн. Коллег. от 30 июля 1793 г., № 211.
16. Там же, кн. 9, л. 106. 7 сентября из Херсони.
17. Там же, л. 104.
18. Там же, л. 59 и 60. (Копия Генерального Приказа 12 июня 1793 г.).
19. Там же, л. 106. «...3 часа пополуночи, писал всю ночь, еду в Тавриду».
20. Там же, кн. 15, л. 32 и л. 77.
21. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 8, л. 28, 7 сент. 1791 г. (из Роченсальма).
22. Там же, кн. 9, л. 208 (из Немирова 15 июля 1794 г.).
23. Н.. А. Орлов. Штурм Праги Ар. 22 (письмо Н. Н. Салтыкова к Румянцеву).
24. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 9, л. 152 (из Херсони 19 декабря 1793 г.).
25. Там же, кн. 9, л. 212 (из Немирова 17 июля 1794 г.).
26. Рукописи Сувор. Сборн., кн. 8, л. 218 (Д. И. Хвостову из Немирова 24 июля 1797 г.).
27. Там же, кн. 9, л. 236.
28. Там же, кн. 9, л. 256 (Хвостову из Варшавы 6 марта 1795 г.).
29. Там же, кн. 9, л. 260.
30. Если учесть не зависевшее от него брестское стояние. Кн. 6, л. 72. Суворов сам назначил этот срок еще в 1793 г.: «...долго ли мне не войти в сою сферу? в непрестанной мечте, паки я не в Польше, там бы я в сорок дней кончил».
31. Рукописи Сувор. Сборн. кн. 10, л. 93 (из Тульчина 30 сентября 1796 г.).
32. Любопытны в этом отношении статьи современных австрийских писателей о Суворове, напр., «Osterreicher und Russen in Italien 1799» в Örgan der Militaer Wissenschaftlichen Vereine, LIX Band. 1899.
33. Рукоп. Сувор. Сборн. кн. 9, л. 246.
34. Рукоп. Сувор. Сборн., папка № 15 на листке помета: 1 (9-го ноября 1781 г. из Астрахани).
35. Черновой набросок этого письма рукою Суворова: Рукоп. Сувор. Сборн. кн. 6, л. 79.
36. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 9, л. 32. (Херсон 7-го мая 1793 г.).
37. Там же, кн. 9, л. 82.
38. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 8, л. 47, помета: № 15 (без даты).
39. Там же, кн. 8, л. 34 (Вильманстранд, 7-го сентября 1791 г.; на обороте рукою Суворова помета: Милостивому Государю моему Дмитрию Ивановичу Хвостову в С.-Петербкрге).
40. Там же, кн. .8, л. 16. «Petites causes produisent» des grands évenements», – писал А. В. Хвостову 19-го июля 1791 г. (кн. 8, л. 7).
41. Там же, кн. 9, л. 32.
42. Там же, кн. 9, л. 57 (9-го июня 1793 г.); л. 67 (20-го июня 1793 г.), в сопоставлении с письмом к Д. И. Хвостову от 21-го июня 1793 г. (л. 88). На листке прохождения своей службы суворов собственноручно отметил: «за отцом душ мужеска полу 400» (кн. № 15, на листе помета: 77).
43. Там же, кн. 8, л. 149.
44. Там же, кн. 8, л. 17.
45. Там же, кн. 8, л. 55, помета № 17.
46. Там же, кн. 8, л. 32.
47. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 9, л. 42 («Наташе Божие благословение»; 220го мая 1793 г. из Херсони), л. 107 («Боже благослови Наташу»); тоже л. л. 52 и 106; кн. 8, л. 127 («Святыя Тройцы благословение с тобой»); кн. 8, л. 106 («Божие благословение с тобою») и т. д.
48. Там же, кн. 8, л. 22 (17-го авг. 1791 г.).
49. Рукописи Сувор. Сборн. кн. 8, л. 66. (Приписка на письме Хвостова от 19-го февраля 1792 г.).
50. Там же, кн. 8, л. 197.
51. Жизнь Суворова, изд. 1819 г., стр. 80.
52. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 9, л. 22.
53. Рукописн. Суворов. Сборн. кн. 10, л. 1 (2-го января 1796 г.).
54. Многоточие в подлиннике.
55. Рукоп. Сувор. Сборн. кн. 10, л. 15.
56. Там же, кн. 10, л. 21.
57. Рукоп. Сувор. Сборн., кн. 15, л. 78.
|
