|
I
[21]
На рукописях Суворова с редкою определенностью сказалась старая истина, высказанная когда-то французским ученым: слог – это человек (le style c’est l’homme).
В письме от 7-го сентября 1791 года из Роченсальма1 Александр Васильевич в нескольких строках метко очертил душевное свое состояние за время всей своей служебной деятельности по 1791 год: «страдал я на концах войны: прусской2 – проиграл старшинство; Полша – бег шпицрутенной; прежней турецкой – ссылки с гонорами; Крым – Кубань – проскрипции; ныне благотворностью провидения наставлением (…приметьте силу слова) чужд. Но каково вам это и мне!»... и далее: «и се вам судбы не порочных в должностях».
Суворов, по словам одного из его биографов начала нынешнего века3, обладая образным метким слогом, умел смело сближать отдаленный и противоположный выражения и мысли: «Вы вечны! вы кратки!», – писал он Потемкину4, а во время своего
альпийского перехода, отдыхая на соломе, говорил Милорадовичу: «Ты русский, ты [22] знаешь трех сестер: Веру, Любовь и Надежду. С ними слава и победа; с ними Бог!»...5.
Совершенно также умел Суворов сблизить в своей великой душе простоту, скромность, евангельскую нищету духа с величием и мощью. Обязанный своим образованием преимущественно самому себе, он изучил войсковое хозяйство в целом ряде нестроевых должностей, откомандовав последовательно двумя кавалерийскими6 и двумя пехотными7 полками, Суворов всесторонне освоился с тем материалом, которым так беспримерно умел распорядиться. В деле воспитания солдата он продуманно шел к цели, хорошо зная, чего хочет, внедряя свою солдатскую науку не столько внешними приемами, сколько заражая подчиненных ее духом.
Своим богатырским слогом изложил он в «Учении разводному или перед разводом» те приемы, которые он прочно испытал на своих суздальских богатырях.
Приемы эти живы во всей их духовной неприкосновенности и в наши дни. Выдержки этой суворовской памятки можно отыскать на стенах любой нашей казармы, в виде памятных таблиц, как некогда в эпоху Петра I – выдержки «Устава прежних лет».
Нередко доводилось наблюдать, как сильно действовали эти бесхитростные суворовские слова на современного молодого новобранца, который – кто бегло, кто по складам – читал, что «солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решительну, справедливу, благочестиву. Молись Богу! От Него победа! Чудо богатыри! Бог нас водит! Он нам Генерал...»
Если в Пруссии Суворов «проиграл старшинство, а Польша была для него «бег шпицрутенной», то первая в эпоху семилетней войны осталась для него военной школой, дала ему основательный боевой опыт, который он широко применил во второй. Кунерсдорф, участие в набеге Чернышева на Берлин, начальствование партизанскими отрядами в легком корпусе Берга, наблюдение над неурядицами военно-административными и строевыми, пятилетнее командование Суздальским полком,– вот на почве какого опыта развил Суворов свою кипучую деятельность в Польше.
«Глазомер, быстрота, натиск», знание характера своего противника приводят к ряду побед над конфедератами (Ландскрона, разгрома Пулавского, Столовичи, Краков). Дела при Ланцкроне, Рахове и Краснике вызвали со стороны Александра Васильевича собственноручное [23] письмо к бывшему Суздальскому сослуживцу, поручику Николаю Дмитриевичу Грабленову, следующего содержания:
«Благородный и почтенный господин поручик за оказанную вашим благородием сего году февраля в 9-й при атаке и штурме Ландсковена (Ланцкороны) и в 17-й день того же месяца при нападении на часть партии мятежников Ра(зз)инскаго, Пулавскаго, Саввы и Словушевскаго в Рахове и прогнании оной из-под Красника.
(За) храбрость, мужество и неустрашимость коего я себя почитаю довольным, вашему благородию оказываю мною благодарность, чего и впредь от Вашего благородия видеть льщусь. Вашего благородия покорный слуга Александр Суворов. 22-го апреля 1771 г. г. Люблин. Его Благородию Грабленову».
Все письмо помещено на одной странице полулиста бумаги, на которой обыкновенно (судя по сохранившимся письмам) и писал Суворов; от начала до конца – собственноручное и хранится в семейном архиве Теляковских.
Если Турция и Румянцевская эпоха были «ссылки с гонорами», а Крым—Кубань—«проскрипции», то «Туртукайское дело» одним из краеугольных камней легло в пьедестал Суворова-полководца, а организационная работа его на Кубани осталась ему по сегодняшний день великим историческим памятником.
Но сколько внутренней борьбы пережил Суворов! Борьбу эту он прекрасно охарактеризовал в письме к главноначальствовавшему в Польше Александру Ильичу Бибикову8, прибывшему туда в 1771 году на смену И. И. Веймарна, с которым Суворов не всегда жил в ладу:
«...никогда самолюбие, часто производимое мгновенным порывом не управляло моими деяниями,– писал Суворов,– я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Суровое воспитание в светском обхождении, но нравы невинные и естественное великодушие облегчали мои труды...» и далее: «трудолюбивая душа должна всегда заниматься своим ремеслом: частое упражнение ее так же оживотворяет, как обыкновенные движения подкрепляют тело»9.
Легко понять, какую железную силу воли приходилось Суворову проявлять в этой работе над своим внутренним миром в то время, когда вокруг неприязнь к его деятельности сказывалась и часто, [24] и настойчиво: в Германии, в Польше, на Дунае10, и Финляндии, Вене11 и особенно в Петербурге.
Хотение и познание, воля и ум (отвлеченно противополагаемые друг другу, а в действительности неразрывно между собою связанные) – находили себе, по-видимому, необыкновенно уравновешенное, законченное сочетание в нравственном облике Суворова.
Саморазвитие, самообразование, самовоспитание, а следовательно, и самосовершенствование, на почве наследственно подготовленной к восприятию лучших качеств великорусского ума и железной воли, сделались важнейшими деятелями в жизни Суворова не только в смысле его индивидуализации, но и в смысле всего его существования вообще. Такой человек, конечно, не мог не оказывать сильного воздействия и на среду, в которой жил.
Суворов всегда, как провидец, ясно сам представлял себе и чувствовал то, чего хотел, и этим самовнушением увлекал, заражал своих подчиненных, был для них отцом, учителем и товарищем, и действительно, в работе административной, в деле мирного обучения и, в особенности, в военное время подчиненные эти хотели его хотением, воспринимали его цель, как свою, забывали с ним свои физические немощи, как бы уединоличивались с ним,– вот отчего Суворов так ревниво всегда охранял свое единогосподство:
«...лишь бы не было двугосподства»,– писал он12. Будучи русским человеком в самом широком смысле этого слова, Суворов вряд ли мог быть всегда понятым современными ему людьми Европейского запада. Пятьдесят лет спустя после кончины его, образованные французские писатели13 находили возможным и справедливым так характеризовать [25] его: «...говорили, будто этот необразованный варвар (barbare á l’esprit inculte) был величайшим современным воином, что он усовершенствовал применение штыка, и что ничто не могло противостоять стремительности его татар (?); вспоминались его польские кампании, в которых он показал себя так жестоко беспощадным, его турецкие войны, в которых он раздавил Османов, а ужасные подробности штурма Измаила были на устах у всех. Впрочем, Суворов представлял странное сочетание качеств и недостатков, простоты и оригинальности. Одаренному большой энергией, быстрым глазомером на поле сражения, Суворову в трудных обстоятельствах не доставало хладнокровия, и он не в состоянии был усвоить стратегического плана, разумно соображенного, имея неточные понятия о правильном и методичном употреблении 3-х родов оружия. Все военное искусство, по его мнению, заключалось в энергии порыва и в употреблении штыка».
Жомини, говоря о величайшем подвиге Суворова – его швейцарском походе – выразился так: «Никакие выражения не смогут передать весь ужас этого отступления (ce que cette retraite avait d’horrible)».
Любопытно, что этот «необразованный варвар» не только основательно знаком был с военною историей, включая Фридриховские образцы, владел пятью европейскими языками, знал классиков, много перечел и был солидно образован, но он еще и следил без устали за текущими европейскими событиями, выписывая современные ему газеты и журналы:
«Барон Фабиян Вильмович! – писал Суворов 2-го ноября 1791 года из Вильманстранда барону Сакену,– Я держал газеты немецкия гамбурския, венския, Берлинския, эллангер: французския Бареин, курье де лондр; варшавския польския: Санктпетербургския, или московския русския: французский малый журнал, анциклопедик де бульион, немецкий гамбурский политический журнал; как год в исходе и надлежит заказать на будущий новыя, то покорно прошу вашего высокоблагородия принять сей труд на себя с тем, не изволите ли вы прибавить нувель экстраоринер...»14.
Европа признавала, по-видимому, Суворова почти полудиким воином, одаренным только некоторым инстинктом войны. Почтенные военные авторитеты в свое время15 опровергали этот взгляд, доказав его наивное невежество.
«Суворов,– говорит Милютин,– восстал всею силою насмешки и презрения против школьного педантизма, но сам умел превосходно употреблять и демонстрации, и обходы, и маневры – как средства вспомогательные для облегчения успехов своего оружия». Суворов считал [26] своими наставниками в военном деле Аннибала, Юлия Цезаря, Тюрена, Конде, Фридриха Великого.
В военных наставлениях крестнику своему, Александру Карачекю, Суворов писал: «по званию военного человека вникай прилежно в сочинения Вобана, Кугорна, Кюрасса, Гюбнера... Внимательно читай Евгения, Тюреня, записки Юлия Кесаря, Фридриха Второго, первые части Роленой Истории и мечтания Графа де Сакса...»; и далее прибавил: «храни в памяти своей имена великих людей и руководствуйся ими в походах и действиях своих с благоразумием; не презирай никогда неприятеля своего, каков бы он ни был; старайся узнать его оружие и способ, как оным действует и сражается; исследуй силы и слабость его. Привыкай к деятельности неутомимой. Управляй счастием; один миг доставляет победу. Покоряй себе счастье быстротою Кесаря, который умел удовлетворять неприятеля своего даже днем, окружать его и нападать на него в тех местах, где хотел и в то время, когда желал...»16. Вот каковы были взгляды этого «необразованного варвара».
Неутомимая деятельность, о которой писал Суворов, была для него самого привычкой и потребностью его натуры. Он, как и Петр Великий, жил всегда мыслью о том, что именно еще из предпринятого дела оставалось недоделанным. Торопясь в работе, он дорожил временем: «но выше денег время страшно»,– писал Суворов17. Преследуя «леноумие»18, он требовал прежде всего законченности «предположенное неокончить – Божий гнев! стерегитесь моею разбору»19, писал он Алекс. Лукичу Симанскому 4-го июня 1792 г.
И работа всегда и везде кипела: 1791–1792 год застает Суворова в Финляндии, где он, произведя рекогносцировку границы, составил проект ее укрепления и выполнил его. «Здоровье солдат слава Богу утверждено; дисциплина идет по степеням», писал он20. Малейшие проволочки, задержки в работах и в доставках материала искренно огорчали его: «проклятые немогзнайки, истинно голова летит!» – восклицал он21. Между тем курьеры летали между Кюменьгородом и Петербургом, выискивались нужные и полезные люди, писались любопытные инструкции22: «1) строгая субординация над [27] начальниками судов; 2) отыскивать непрестанно запасные суда со всевозможностью; 3) Александра Лукича (Симанского) содержать в движении к успеху до окончательности23; 4) мне писать всякую почту и на всякой случай, кроме что морем; 5) хотя какия рассчисления отсюда и будут, но местныя лучше; 6) части судов с 11-го июня (около месяца позже) прибывать начали, здесь будет цвести поспешность: одним в зад, другим в перед все ветры полезны...».
На отдельных листках, часто без даты и без общепринятого обращения, Суворов излагал Д. И. Хвостову свои планы и намерения24.
Но во всей этой деловитой переписке чувствуется, что старый воин тяготится мирной административной работой, чутко прислушивается к победам Кутузова25, князя Репнина26, думает о Польше, скорбит о мелких неприязнях завистников и утешается тем, что «чистому все чисто»27.
С грустью пишет Суворов в Ильин день 1792 года из Кюменьгорода Д. И. Хвостову28: «...Да будет воля Божия и матери отечества. Смертный помнит смерть, она мне недалека. Сего 23 октября 50 лет в службе; тогда не лучше ли кончить мне непорочной карьер. Бежать от мира... готовить душу на преселения, ежели вовсе мне употребления предусмотрено не будет...».
Но дух борьбы живет в маститом полководце; человек обширного ума, он 20 лет до того, на равнинах Польши, с презрением отзывался в письме к А. В. Бибикову29 о неуместных, может быть, в то время политических переговорах с «иезуитами», когда в его руках был победоносный меч; в 1792 году из Роченсальма он пишет30. «Политическая война не безславнее истинной», а в письме от 30-го июля31 замечает: «их самих оружием побеждать зависть. Да! 50 лет в службе, 35 лет в безпрестанном употреблении, ныне рак на мели. Что!?.... Надлежит исподволь разогнутся. Круто подняться в верх... Изготовься атакуй честно, разумно, смело... чухон(ская) служба смерть. Все равно, только не захребетник... Тюрен Мазарину опрокинул на карту стакан воды. Теперь перейдут [28] Рейн. Мир и верно с Польшею мир; все равно я здесь и инде без стыда...»
В конце письма, однако, Суворов добавил: «Я ползать не могу; вались хоть Вавилон; по всему сему мне одно пристанище у мощей моего отца, или лучше доколе не обращусь в общий прах: стремись душа моя в восторге к небесам, или препобеждай от козней стыд и страм».
Были, однако, у Александра Васильевича и сочувствовавшие ему друзья, иногда поддерживавшие его у центральной власти32; в числе их был и П. II. Турчанинов, которому Суворов 16-го сентября 1792 г. писал: «...пора меня в поле; здесь я захребетник»...
Желанию этому суждено было исполниться лишь через два года.
Примечания
1. Рукописное отделение Импер. публ. библ., «Рукописн. Суворовский Сборник»,, кН. 8, лист 28.
2. Орфография подлинника сохранена.
3. Сергей Глинка. «Жизнь Суворова». Собрание писем и сочинений его, ч. I, стр. 1. Москва 1819 г.
4. «Жизнь Суворова», Москва 1819 г., ч. I, стр. 88.
5. Там же, ч. II, стр. 201.
6. Временно Тверским драгунским, а затем Архангелогородским.
7. Сначала Астраханским, а в начале 1763 г. – Суздальским.
8. Подлинник на французском языке, которым Александр Васильевич владел в совершенстве; Суворов, кроме того, знал немецкий, итальянский, финский, польский и турецкий языки; читал классиков.
9. Жизнь Суворова, ч. I, стр. 21, изд. 1819 г.
10. Нелады его с Потемкиным, которому Суворов не стеснялся высказать правду даже письменно. Там же, стр. 86: «Всякий имеет свою систему,– писал Суворов Потемкину, – с так и по службе я имею мою. По естеству, или случаям один способен к первой роли, другой ко второй!– не в своей роле! — испортят» (стр. 87) и далее: « Кто у вас отнимает, светлейший князь! Вы великий человек! Вы начальник начальников! Bы говорите: их слава – ваша слава! Ктож из них за ней бегает, она бежит от того. Истина благосклонна одному достоинству. Милостивый государь! Добродетель всегда гонима. Покровительство ближе всех к вам! Вы вечны! Вы кратки! в него я себя поручаю». Потемкин, однако, несмотря на размолвку, ценил Суворова в минуту нужды и опять призывал его к Очакову: «Мой друг сердечный,– писал
Потемкин,– лодки бьют, корабли и пушки заграждают течение рек. Христос посреди нас! Боже! дай тебя найти в Очакове!..».
11. Тугут и венский кригсрат.
12. Рукописи. Сувор. Сборн., кн. 8, лист 58.
13. Полковник Брахó (Brahaut, chef de la section historique au ministère de la guerre), Pascal, Du Camp, Cristian и др. Galerie des victores et conquêtes de l’armiée française, т. III, стр. 465
и 486; Париж, 1850 r.
14. Рукописн. Суворовск. Сборн. кН. 8, л. 49, помета: «№ 6».
15. Милютин, Истор. Войны, т. V, стр. 290.
16. Жизнь Суворова, ч. II, стр. 63. Москва 1819 г.
17. Рук. Сув. Сборн. кН. 8, л. 166.
18. Рукоп. Сувор. Сборн. кН.. 8, л. 71. «Петр Григорьевич (Корицкий) доброй человек, но леноумие его нероепобедимо…». (1-го марта 1792 г.); также лист 166 в письме к Д. И. Хвостову: «…Алекс. Лукич Симанский… двольно в природе леноумен, нежно мужайте его» (без даты).
19. Там же, кн. 8, л. 147.
20. Там же, кн. 8, л. 166.
21. Там же, кн. 8, л. 147.
22. Там же, кн. 8, л. 147. Собственноручная инструкция Якову Якимовичу Мерлину по вопросу о доставлении извести и материалов для крепостных сооружений.
23. А у Петра Великого: «Сатурнусову дальность в Меркуриусов круг подвинуть», III т. Пис. и Бумаг № 673.
24. Рукоп. «Сувор. Сборн.» кн. 8, л. 163, № 673.
25. 4-го июня при Бабаде.
26. 28-го июня при Мачине.
27. Рукопис. «Сувор. Сборн.» книга 8, 197 (31-го июля 1792 г. из Кюменьгорода).
28. Там же, кн. 8, л. 184.
29. Жизнь Суворова, ч. I, стр. 42. Москва, 1819 г. Переговоры с австрийским генералом д’Алтона.
30. Рукописн. Сувор. Сборн., кн. 8, л. 163.
31. Там же, кн. 8, лист 195; к Д. И. Хвостову. Здесь приведены лишь выдержки всего письма со значительными пропусками. Д. И. Хвостов был женат на племяннице Суворова (дочери сестры Александра Васильевича, Анны Васильевны, и Князя Ивана Романовича Горчаковы), Аграфене Ивановне.
32. Петр Иванович Турчанинов. Письма его к А. В. Суворову. Рукоп. Сувор. Сборн., кН. 8, л. 84 (14-го марта 1792 г.) и л. 180 (16-го июля 1792 г.); сравни л. 184.
|
