Суворов и Потемкин

Потемкин и Суворов в Петербурге. Весна 1791 г.

Итак, Суворов прибыл в северную столицу тремя днями позже Потемкина. За эти дни Потемкин не раз виделся с императрицей. Надо думать, не Суворов был предметом их бесед. Они расстались почти два года назад. Обменивались письмами не реже одного раза в две недели. Но личного свидания ничто не могло заменить. Как часто в письмах Екатерины звучит один мотив, одно желание — хоть на час видеть «друга сердечного Князя Григория Александровича», чтобы переговорить о важнейших делах.
А положение было очень серьезное. Всего шесть месяцев назад смолк гром пушек в непосредственной близости от северной столицы. Четвертый год продолжалась война на юге. Не раз казалось, что еще одно усилие — и получит долгожданный мир. 20 декабря, еще ничего не зная об Измаильском штурме, Екатерина писала Потемкину: «Мы ожидаем известий из-под Измаила, то есть истинно это важный пункт в настоящую минуту: он решит или мир, или продолжение войны».

3 января, получив донесение о взятии Измаила, поздравив главнокомандующего и войска с выдающейся поб дой, императрица прибавляет с надеждой: «Дай Боже, чтоб аши заставили турок взяться за ум и скорее заключить мир; при случае дай туркам почувствовать, как Прусский Король их обманывает, то обещая им быть медиатором, то объявить войну нам в их пользу... все сие выдумано только для того, дабы турок держать как возможно долее в войне и самому сорвать, где ни есть, лоскуток для себя».

Но уже 6 февраля Храповицкий записывает в своем дневнике:
«Из разных сообщений и дел политических заключить можно:
1) мирясь мы с турками, оставляем за собой Очаков и граница будет Днестр;
2) турки, ни на что не соглашаясь, даже и на уступление нам Тавриды, хотят продолжать войну, обще с Пруссией и Польшей;
3) король Прусский к тому готов; ждут последнего отзыва Англии, которая к тому же наклонна, и подущает уже шведа;
4) австрийцы за нас не вступятся: им обещан Белград от пруссаков, кои с согласия Англии, берут себе Данциг и Торунь. Послано письмо к Циммерману в Ганновер по почте через Берлин, дабы чрез то дать знать Прусскому королю, что турок спасти не может...»

10 февраля в день отъезда Потемкина и Суворова из Ясс Храповицкий отмечает: «По почте открывается главное к нам недоброжелательство от Англии, и на Данию полагаться не можно».
Пять дней спустя навстречу Потемкину поскакал курьер с рескриптом о приготовлениях к войне с Пруссией.

Но не только желание поговорить о насущных делах руководило Екатериной, поспешившей навестить своего тайного супруга сразу же по его приезде. Она испытывала необходимость объясниться с Потемкиным по весьма щекотливому делу. Она хотела переговорить с ним о своем «милом дитяти» Платоне Зубове. К началу 1791 г. Зубов пользовался уже настоящим влиянием на императрицу. За спиной нового любимца, которому Екатерина оказывала большое доверие, вырисовывались серьезные люди, люди деловые и опытные, решившие, что пробил час, чтобы с помощью «милого дитяти» свалить ненавистного им главу русской партии. Они знали, что делали. Они играли в большую европейскую политику. Главным врагом России в тот период была Пруссия. Успехи Потемкина, решительно порвавшего с прусской ориентацией, не отвечавшей национальным интересам России, выводили из себя берлинский двор. Поворот на Юг, союз с вечной соперницей Пруссии Австрией — всего этого не могли простить Потемкину ни Фридрих II, ни его наследник Фридрих Вильгельм, мечтавшие расширить свои владения за счет Польши. Ненависть берлинского двора к князю Таврическому подкреплялась ненавистью к нему домашних пруссофилов, группировавшихся вокруг наследника русского престола. Сам наследник в разгар тяжелейшей войны, которую довелось вести России, тайно переписывался с прусским королем — врагом своей Родины. Эта тайная дипломатия наследника, шедшая вразрез с целями русской политики, осуществлялась по разным каналам. Так, русский дипломат М. М. Алопеус, посланный в Берлин с важной миссией, имея за спиной поддержку в лице будущего императора Павла, работал больше на Пруссию, чем на Россию. Незаметную, но важную роль в этой тайной дипломатии играли масонские круги и в первую очередь московские розенкрейцеры (кружок барона Шредера и Новикова). Они поддерживали постоянную связь со своими берлинскими руководителями И-Х. Вельнером и Бишофсвердером, которые, помимо высших степеней в масонской иерархии, незадолго до Второй турецкой войны заняли министерские посты при новом прусском короле Фридрихе Вильгельме II. И Вельнер, и Бишофсвердер, оказывали решающее влияние на прусскую политику.

В России многие сторонники великого князя Павла Петровича (как, впрочем, и сам наследник) были тесно связаны с масонами. Первым среди них надо назвать князя Н. В, Репнина, временно после отъезда Потемкина командовавшего армией на Юге. Алопеус тоже принадлежал к масонским ложам. В марте 1791 г. берлинский двор ожидал ни более, ни менее как перемены царствующей особы на русском престоле. Эти ожидания основывались на донесениях некоего Гюттеля — агента прусского посла в Петербурге. Именно через Гюттеля Павел вел тайную переписку с Фридрихом Вильгельмом ¹. Партия наследника была готова воспользоваться тяжелым положением России, чтобы взять власть в свои руки. Но прежде, чем устранить Екатерину, необходимо было разделаться с главой русской партии, с Потемкиным. Для этой цели и должен был пригодиться новый фаворит, Платон Александрович Зубов.

В сложное время прибыли в Петербург Потемкин и Суворов. Несколько выписок из дневника Храповицкого дают представление о напряженности тех дней:
75 марта: Беспокойство относительно Пруссии давно уже продолжается. Плакали.
17 марта: Захар (камердинер Екатерины Захар Константинович Зотов — доверенное лицо Потемкина.— В.Л.) из разговора с Князем узнал, что, упрямясь, ничьих советов не слушает. Он намерен браниться. Она плачет с досады; не хочет снизойти переписываться с Королем Прусским. Князь сердит на Мамонова, зачем, обещав, его не дождался и оставил свое место глупым образом.
22 марта: Нездоровы, лежали, спазмы и колики с занятием духа... Князь говорит, чтоб лечиться. Не слушается, полагаясь на натуру... Я был с почтой, всем скучает, малое внимание к делам».

Огромное нервное напряжение последних лет не могло не сказаться на здоровье императрицы, которой шел шестьдесят второй год. Все чаще она срывалась на каприз, слезы. Захар Зотов с грубоватой простотой пересказывает Храповицкому закулисные подробности драмы. Потемкин требует от императрицы написать прусскому королю и ценой политических уступок не допустить войны на западных границах. Силы государства и без того перенапряжены. Главное — закончить успешно войну на юге. Екатерина упрямится, не хочет унижаться перепиской с новоявленным европейским диктатором, как она называла короля Фридриха Вильгельма. «Плачет с досады, — отмечает Храповицкий. — "Он намерен браниться". Сохранилась поздняя запись Федора Секретарева — сына камердинера Потемкина, Десятилетний Федя был невольным свидетелем спора Потемкина с Екатериной. Князь ударил рукой по столу и так хлопнул дверью, уходя из покоев, что задрожали стекла. Императрица разрыдалась. Заметив испуганного Федю, улыбнулась ему сквозь слезы и сказала: «Пойди посмотри, как он?» И Федя идет на половину Потемкина, который сидит за столом в мрачном раздумье. Мальчику удается привлечь его внимание. «Это она тебя послала?»— спрашивает Потемкин. Простодушное детское отпирательство, слова Феди о том, что «она плачет, сокрушается, что надо бы пойти утешить ее», поначалу вызывают суровую реплику: «Пусть поревет!» Но вскоре князь смягчается и идет мириться ².

Невозможно поверить, чтобы в это трудное для страны время Потемкин был занят лишь тем, как бы побольнее уколоть измаильского героя. По имеющимся свидетельствам незаметно, чтобы Суворова холодно приняли при дворе. На другой же день по приезде в столицу он имел беседу с Екатериной. Через два дня его приглашают на большой званый вечер в Эрмитаж.

9 марта состоялась торжественная церемония по случаю Измаильской победы. Камер-фурьерский журнал сообщает: «Пополудни мимо Зимнего дворца везены турецкие знамена и другие трофеи, взятые под Измаилом Российскими войсками». Екатерина и многочисленная свита смотрели на торжественное шествие из окон дворца. Все это оченъ напоминало торжество по случаю взятия Очакова. Тогда в апреле 1789 г. Суворов тоже стоял среди свиты Екатерины — хоть и славный, но все же один из многих генералов. В этот раз он явно выделялся: граф двух империй, кавалер Большого креста 1-й степени, ордена Св. Георгия. Подлинный герой двух кампаний, чья слава перешагнула границы России. Он был засыпан поздравлениями. Поэты воспевали его в торжественных одах. Для Суворова, выросшего среди военного лагеря, все это было внове. 24 марта императрица подписала произвождение за Измаил. 25 марта в аудиенцзале состоялась торжественная церемония награждения. Суворов был пожалован чином подполковника лейб-гвардии Преображенского полка. Было также постановлено выдать ему «грамоту похвальную с означением его подвигов и на память о них потомству медаль с его изображением».

Сохранилась собственноручная записка Потемкина Екатерине. В ней нет ни даты, ни места написания. Такие записки Потемкин писал, находясь в Петербурге. Часто это были ответы на запросы Екатерины. Возможно, что и эта записка была ответом на запрос, чем наградить Суворова за Измаил, ибо остальные участники победоносного штурма были представлены к наградам Потемкиным еще 8 января. Задержка с представлением «главного в сем деле вождя», надо полагать, была связана с ожиданием тех последствий, которые должна была вызвать в стане врагов России «Измаильская эскалада».

О чем же просил Потемкин императрицу в марте 1791 г.? «Естли будет Высочайшая воля сделать медаль Генералу Графу Суворову, сим наградится его служба при взятии Измаила,— писал Светлейший.— Но как он всю кампанию один токмо в действиях был из Генерал Аншефов, трудился со рвением ему сродным, и, обращаясь по моим повелениям, на пункты отдаленные правого фланга с крайним поспешанием, спас, можно сказать, союзников, ибо неприятель, видя приближение наших, не осмелился атаковать их, иначе, конечно, были бы они разбиты,— то не благоугодно ли будет отличить его гвардии подполковника чином или генерал-адъютантом» ³.

Как видим, в записке нет и намека на раздражение «всесильного временщика». Спокойно и со знанием дела перечисляет главнокомандующий заслуги Суворова в минувшей кампании, ничего не забыв, отдавая должное лучшему боевому генералу русской армии. Это во-первых.

Во-вторых, главной наградой за Измаил, по мнению Потемкина, должна была стать именная медаль — честь, которой удостаивались немногие. Сам Потемкин получил такую медаль за Очаковский штурм. Обе эти медали — массивные золотые диски — резал один мастер. На лицевой стороне — профильные портреты полководцев. И Суворов, и Потемкин изображены в виде античных героев согласно тогдашним нормам классицизма, крупнейший знаток суворовской иконографии А. В. Помарнацкий, чья работа о портретах полководца является одной из лучших книг, написанных о Суворове за последние семьдесят лет, блестяще доказал, что изображенный на измаильской медали старик с морщинистым лицом и есть один из самых близких к оригиналу портретов Суворова. До этого считалось, что изображение на медали носит условный характер. Но, сделав это замечательное открытие, Помарнацкий пошел дальше. В сочетании реалистически изображенного лица полководца с накинутой на его плечи львиной шкурой, заставляющей вспомнить чеканные строки Г. Р. Державина:

Се Росский Геркулес;
Где, сколько ни сражался,
Всегда непобедим остался.
И жизнь его полна чудес!

— исследователь усмотрел утонченную издевку Потемкина. Вот до какой степени въелась в сознание историков антипотемкинская версия.

На самом деле медаль была очень почетной наградой. «Граф Александр Васильевич Суворов Рымникский ген.-аншеф»,— было выбито по окружности на лицевой стороне. На обороте, в четырех медальонах, можно прочитать: «Кинбурн», «Фокшаны», «Рымник», «Измаил». Медальоны прикреплены к лавровому венку. Выше, над венком, одно слово — «Победих». Внизу даты сражений, выигранных Суворовым. Редкая и значительная награда. Да и чин подполковника гвардии никак нельзя считать унижением. Полковником была сама императрица, а среди подполковников числились и Потемкин, и Репнин, и Салтыковы. Но даже если Суворов и не совсем был доволен, то ведь из записки Потемкина отнюдь не следует, что Светлейший настаивал на этом чине. Там прямо сказано: «Не благоугодно ли будет отличить его гвардии подполковника чином или генерал-адъютантом». Императрица сама сделала выбор. Запомним это. Что же еще мог предложить Потемкин для награждения Суворова? Ордена? Но Суворов уже имел все высшие степени российских орденов. Вторичное награждение одним и тем же орденом исключалось. Чин генерал-фельдмаршала? Именно о нем хлопочут задним числом многочисленные биографы Суворова (за исключением ранних — Антинга, Фукса, Левшина). Мы тщательнейшим образом просмотрели все письма Суворова за 1791-—1792 гг. и ни в одном из них, даже среди тех, которые написаны в сильном раздражении и наполнены жалобами на недооценку его заслуг, не нашли и намека на обвинение Потемкина в противодействии Суворову получить желанный фельдмаршальский жезл. О фельдмаршальстве за Измаил в этих письмах нет ни слова. Откуда же взялась эта версия?

«Все начальствующие армиями,— гласит один из анекдотов из собрания Фукса,— получали при императрице Екатерине в мирное время генерал-губернаторские места, как-то граф Румянцев-Задунайский, князь Потемкин-Таврический, граф Салтыков и другие. В рассуждении Суворова велено было его спросить, какие губернии он пожелает. Ответ его был следующий: "Я знаю, что Матушка-царица слишком любит своих добрых подданных, чтобы мною наказать какую-либо свою провинцию. Я размеряю силы свои с бременем, какое могу поднять. Для другого невмоготу фельдмаршальский мундир" После сего отзыва был он пожалован подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, и сие отличие принял с благоговейною признательностью» ⁴

Анекдот явно не отвечает посяеизмаильской обстановке. До мирного времени было далеко, а матушка-царица предлагала лучшему боевому генералу своей армии подумать о губернаторстве. Очевидно, по этой причине Петрушевский не рискнул использовать этот анекдот для подтверждения версии о желании Суворова получить чин генерал-фельдмаршала за измаильский подвиг. Лучший биограф великого полководца воспользовался «Запиской» Суворова, опубликованной П. И. Бартеневым в 1880 г. вместе с другими суворовскими бумагами (в том числе с 38 собственноручными письмами его Потемкину). Подобные «записки», или, как говаривал Суворов, «мысли вслух», писались им для самого себя и не предназначались для чужих глаз. Записка (как и вторая, помещенная рядом) не датирована. «Обе записки сохранились в современных списках,— сделал примечание Бартенев. — В первой многого понять нельзя» ⁵. Но именно в ней Петрушевский усмотрел и критику Потемкина, и высказанное Суворовым желание получить за Измаил фельдмаршальский жезл. Приведем текст первой записки полностью в том виде, в каком ее опубликовал Бартенев.

«Граф Алекс. Сувор. Рымн. 2.3 году. Что было бы в степени Г-на Потемк-а. От меня больше пользы! После не было бы странности при Варне, Шумле. 7 бат., 3.4000 конн. были при Козлуджи. Прч. вспячены Каменским 18 верст. Отвес списочного старшинства. Каменский помешал гр. Алек. Сувор. Рымн-у перенесть театр войны чрез Шумлу за Балканы. В частности граф Сув. Рымн. удручен милосердиями. Земля корпорал! В общественности на том же рубеже. Принц Кобург овластчен к плодоносиям. Так Евгений, Лаудон, прч. Они обошли графа Суворова Рым-а. Во всей армии никого.
Эльмпт из чужестранных в капитаны, граф Сув. Рымн-кий сержант гвардии. Князь Юрий Долгорукий с ним одного года в службе по списку в колыбеле. Над прочими граф Сув. Рымн-кий старее летами и службою, кроме Петра Дмитриевича Еропкина, что особо из увольненных. Граф Брюс по адъютантству в гвардии, граф Иван Салтыков по камерюнкерству и франкфуртскому известию, Николай Салтыков по оберквартирмейстерству и франкфуртским знаменам. Князь Репнин по адъютантству в гвардии, граф Валентин Платон. Пушкин... Каменский по артиллерии и квартирмейстерству, князь Юрий Долгорукий полковник Кроат, коих не было. Все они были обер-офицерами, граф Сув. Рым. премиер-маиор. Si je serois J. Cezar, je me nommerois le premier Capitaine du monde ^* Настоять на это было бы подобно тому московскому архимандриту, что себя пожаловал в преосвященного Платона... Физикально и морально. Время кратко; сближается конец, изранен, 60 лет, и сок высохнет в лимоне» ⁶.

 ^* Если бы я был Юлий Цезарь, то назывался бы первым полководцем мира (франц.) — В.Л.
 

Действительно, много непонятного. Сразу и не разберешь, в каком месте «Записки» Суворов намекает на свое желание получить чин фельдмаршала. Петрушевский пишет: «Относительно Потемкина он задает вопрос — что было бы ему, Суворову, если бы он со своими делами занимал место Потемкина» ⁷. Но Петрушевский не обратил внимания на примечание Бартенева: речь в записке идет не о князе Григории Александровиче (Суворов обязательно написал бы «в степени князя Потемкина»), а о Павле Сергеевиче Потемкине, еще не имевшем титула.

Суворов упоминает принца Кобурга, получившего в октябре 1789 г. за Рымник чин фельдмаршала. Истинный победитель верховного везира — остался в том же чине: «в общественности на том же рубеже». Ведь став фельдмаршалом, Суворов вырвался бы вперед из длинного ряда генерал-аншефов, перечисленных в записке. Но этого не случилось, и он «удручен милосердиями», по-прежнему замыкая список генерал-аншефов, хотя и старее всех летами и службою: ведь он был уже премьер-майором, т. е. имел чин штаб-офицера, когда все его соперники ходили еще в обер-офицерах. У него слава, победы, а его обошли в чине (по старшинству) князь Юрий Долгоруков, Эльмпт, граф Иван Салтыков, князь Николай Репнин, Николай Салтыков, граф Валентин Мусин-Пушкин, Михаил Каменский.
Каменскому — старому сопернику — достается особо. Суворов возвращается к давним событиям Первой турецкой войны, к сражению при Козлуджи, своей стычке с Каменским, который помешал ему «перенесть театр войны за Балканы» и победоносно закончить кампанию.

Возникает вопрос, неужели мрачные воспоминания о событиях шестнадцатилетней давности заслонили в сознании Суворова недавнюю и потому особенно жгучую обиду за Измаил? В записке об этом ни слова. Казалось бы Суворов должен обрушиться на Потемкина, помешавшего ему получить фельдмаршальский жезл, а он негодует на Каменского. Вот уж действительно загадка на загадке.
Разгадать эти загадки можно. Публикуя копию записки, Бартенев привел любопытное примечание переписчика. «Сие писано в Санкт-Петербурге после взятия Измаила штурмом, когда императрица Екатерина хотела за сей необыкновенный штурм возвесть Суворова в фельдмаршалы, но противною партиею сие разстроено, и сделаны ему другие пожалования, как-то: похвальная грамота на память будущих времен, производство в подполковники гвардии в Преображенский полк и еще что-то» ⁸. Переписчик отнес записку к послеизмаильскому периоду и грубо ошибся. Записка написана до штурма Измаила. Датировать ее помогает одна подробность. Перечисляя соперников, Суворов обязательно упоминает их титулы: князь Репнин, граф Иван Салтыков, князь Юрий Долгоруков. Николай Салтыков поименован без титула. Он получил графское достоинство в начале сентября 1790 г., за три месяца до штурма Измаила. Следовательно, записка написана никак не позже сентября 1790 г.

В октябре 1789 г. Суворов, ставший графом двух империй, не мог жаловаться на судьбу, даже узнав о том, что его товарищ — принц Кобург — пожалован в фельдмаршалы. Еще меньше оснований для жалоб в ноябре, когда осыпанный наградами граф Рымникский, по собственным его словам, «чуть от радости не умер». В декабре состоялось свидание Суворова с Потемкиным, во время которого победитель везира получил «одну из драгоценнейших в мире шпаг». Иное дело весна 1790 г. Переговоры с турками о мире затягивались. Славная кампания 1789 г., в которой Суворов одержал две блестящие победы, не привела к окончанию войны. Блеск Рымника начинал тускнеть. В наступившем затишье Суворов и решил набросать «мысли вслух». Невольно вспомнился конец предыдущей войны, победа при Козлуджи, стычка с Каменским, гнев Румянцева. Его соперники в самом конце войны или сразу же после нее стали генерал-аншефами, а он — победитель при Козлуджи — не получил ни ордена, ни чина. Обидно. Вот если бы за Рымникской победой последовал скорый мир, он мог бы рассчитывать на новые милости и, кто знает, может быть и на фельдмаршальский жезл. Нашу догадку относительно датировки записки подтверждают письма Суворова дочери: «И я, любезная сестрица-Суворочка, был тож в высокой скуке, да и такой черной, как у старцев кавалерские робронды»,— пишет он из Берлада 20 мая 1790 г. В другом, не датированном письме, написанном по-французски и относящемся к тому же времени, Суворов делится с дочерью грустными мыслями о своей судьбе: «Я ея солдат (т. е. солдат императрицы.— В.Л.), я умираю за мое отечество. Чем выше возводит меня ея милость, тем слаще мне пожертвовать собою для нея. Смелым шагом приближаюсь к могиле, совесть моя не запятнана. Мне шестьдесят лет, тело мое изувечено ранами, но Господь дарует мне жизнь для блага Государства». Те же мысли, что и в записке, почти дословно повторена фраза: «...время кратко, сближаетца конец! Изранен, 60 лет, и сок высохнет в лимоне». Вскоре, по возобновлении военных действий, Суворов с головой ушел в боевую жизнь, и ему было не до грустных мыслей.

Оказалось, что опубликованные Бартеневым записки были известны и раньше по публикациям 1856 и 1872 годов ⁹. Причем они печатались не с копий, а с подлинных автографов, хранившихся в семье суворовского адъютанта И.О. Куриса. В 1900-е годы эти автографы держал в руках исследователь суворовского эпистолярного наследия В.А. Алексеев, который опубликовал их с максимальной точностью ¹⁰. Копиист, которому доверился Бартенев, исказил некоторые места записки. Начало выглядит совсем иначе: «Г. А. С. Р. Г. 3. Г. Ч. было бы в степень Г. П.— от меня больше пользы!— после не были бы странности при Варне, Шумне...» Мы предлагаем читать это место следующим образом: «Г[раф] А. В. С[уворов] Р[ымникский]. Г[рафу] 3. Г. Чернышеву] было бы в степень Г[енерал]-П[оручика] — от меня больше пользы!— после не были б странности при Варне, Шумне...» (Полный текст приведен в книге: А. В. Суворов. Письма. M., 1986. С 393—394).

Смысл совершенно ясен: графу 3. Г. Чернышеву, возглавлявшему Военную коллегию, следовало бы произвести Суворова в генерал-поручики (тем более, что он, прибыв на дунайский театр военных действий, одержал в 1773 г. победы при Туртукае и при Гирсове), Тогда бы в осеннем наступлении 1773 г. он —- Суворов — сумел бы принять деятельное участие, добился бы большего успеха, чем генерал-поручики Унгерн и Долгоруков под Варной и Шумной. Логичен и переход к Каменскому: получив чин генерал-поручика раньше Суворова, тот имел старшинство; но, будучи главным начальником, Каменский не воспользовался суворовской победой при Козлуджи и остановил наступление на Балканы. Он него — Суворова — больше пользы, а его затерли, вовремя не дали чина генерал-поручика, и дело пострадало. Как видим, никакого упрека по адресу Потемкина нет и в помине. Но лучший биограф Суворова Петрушевский выбирает самую недостоверную публикацию суворовской «Записки» только потому, что в ней якобы можно вычитать упрек Александра Васильевича по адресу «господина Потемкина», будто бы вскоре после измаильского штурма.

Взглянем на «произвождение за Измаил» беспристрастно. Щедрость, с которой были награждены участники штурма, не уступала и даже превосходила «очаковское произвождение». «Я назначил награждение орденами тех единственно,— писал императрице Потемкин 24 марта 1791 г.,— о которых достоинстве я беспрекословно удостоверен. Но, если и из прочих по точнейшему и строгому исследованию найдутся достойными подобной награды, то и для них осмеливаюсь испрашивать некоторого числа Георгиевских и Владимирских крестов, тож и шпаг. А затем испрашиваю Высочайшее повеление, Всемилостливейшая Государыня, всем из отличившихся, которые от моего производства зависят, объявить чины с листом каждому, означающим службу его, убавя сроку к ордену по примеру Очаковских и с таким же крестом... Всем нижним чинам медали с надписью «За отменную храбрость» ¹¹.
Точно такие же знаки отличия были учреждены для участников Очаковского штурма.

Но разве можно сравнивать очаковский штурм с измаильским? И можно, и должно. Разумеется, Измаил был мощнее Очакова, хотя и последний относился к числу первоклассных крепостей. Быстрота, с какой Суворов провел подготовку и сам штурм, не знают равных в военной истории. Но вспомним, что Очаков штурмовался в начале войны, еще недостаточно обученными и закаленными войсками, не прошедшими великолепной школы, какая была у них ко дню штурма Измаила. Да и противник, потрясенный поражениями, в 1790 г. был иным нежели в 1788. Недаром Суворов, узнав о победе Репнина под Мачином (28 VI. 1791 г.), ревниво писал о том, что эта победа была добыта его, суворовскими войсками, сражавшимися под Фокшанами, при Рымнике, Измаиле. Справедливости ради следовало бы прибавить: и потемкинскими войсками, штурмовавшими Очаков, сражавшимися под Каушанами, Хаджибеем, Бендерами. Отметим попутно, что в Мачинском сражении выдающуюся роль сыграли командиры корпусов М.И. Кутузов, князь С.Ф. Голицын и князь Г.С. Волконский — генералы, выдвинутые и решительно поддержанные Потемкиным.

В сознании современников Очаков и Измаил были выдающимися победами русского оружия. Но они не оправдали связывавшихся с ними надежд на окончание войны. Если бы взятие Измаила привело к миру, то Суворов был бы вправе рассчитывать на фельдмаршальский чин. Но, повторяем, этого не произошло. Что же касается австрийцев, то награждение принца Кобурга чином фельдмаршала за Рымникскую победу (австрийские военные историки подчеркнуто называют ее «победой при Мартинешти») объясняется тяжелыми поражениями, которые австрийцы терпели в войне с Портой. Редкий успех австрийского оружия был отмечен с небывалой торжественностью. Сам Моцарт написал марш, посвященный герою Кобургу. Став фельдмаршалом, «ученик Суворова» в дальнейшем ничем не прославился и даже растерял приобретенную благодаря «своему великому другу» репутацию. В русской армии на чин генерал-фельдмаршала смотрели гораздо строже, чем у австрийцев, строже, чем в Первую турецкую войну.

Эта война длилась шесть лет. Чин фельдмаршала получили трое: главнокомандующие армиями граф П. А. Румянцев и князь А. М. Голицын, а также президент Военной коллегии граф 3. Г. Чернышев. Потемкин получил этот чин в 1784 г. по должности президента Военной коллегии. Во Вторую турецкую войну, длившуюся четыре года, никто не получил фельдмаршальского жезла. Даже князь Репнин, выиграв Мачинскую битву, непосредственным результатом которой стало подписание предварительных условий долгожданного мира с Турцией, получил в награду лишь Георгия 1-го класса. Немногочисленные биографы Репнина усматривают и здесь козни Потемкина, но если быть справедливым, роль Репнина в войне 1787—1791 гг. не шла ни в какое сравнение с ролью Суворова и его заслугами. Кажется, можно подводить черту. Версия о преследованиях Потемкиным Суворова основана на сомнительных анекдотах, на грубых передержках и ошибках. Имеющиеся документы и свидетельства современников опровергают эту версию.

И все же конфликт между Суворовым и Потемкиным имел место. Но время, обстоятельства и причины конфликта были совершенно иными. Не главная квартира в Яссах, а дворцы Петербурга и Царского Села были декорацией этого конфликта. Не армейская среда, а придворные круги оказались главными действующими лицами драмы. Не Потемкин шел против Суворова, а Суворов против Потемкина.

Примечания.

 ¹ Вернадский. С. 237—239.
 ² PC. 1892. Апр. С. 179.
 ³ PC 1876. Дек. С.
 ⁴ Фукс. С. 41—42.
 ⁵ АКБ. Кн. 24. С 316
 ⁶ Там же.
 ⁷ Петрушевский. 2-е изд. С. 254.
 ⁸ ЛКВ. Кн. 24. С. 317.
 ⁹ ЖМНП. 1856. Ч. 96. № 10. С. 47—48; ЗООИД. Т. 8. С 284.
 ¹⁰ ВИС. 1916. № 2. С. 83—84
 ¹¹ СБВИМ. Вып. VIII. С. 224.