Жизнь Суворова, им самим описанная,

Продолжение исторического повествования к объяснению писем Суворова, писанных из Италии и Швейцарии

[152] Без единодушного содействия и великий человек не может успеть в предприятиях своих. Германские области, не предвидев будущего жребия своего и увлекаясь происками Французов, хладнокровно взирали на борьбу Франции с Австрией. Один только Король Шведский великодушно вызвался, по обязанности Члена Имперского союза, выставить надлежащую часть войск.
Имперские Князья, отделившись от главы своей, воспалены были междоусобием; каждый из них желал возвыситься на падении другого. Французы каждому из них сулили владычество и всех приготовляли к разорению. [153] Кроме несогласия Князей Имперских, и другие важные причины препятствовали решительным успехам Итальянской войны, хотя, по словам Суворова, давно бы уже надлежало очистить и освободить Швейцарию; Но Эрц-Герцога удерживали, предположив уже заменить армию его армией Корсакова. Венское Министерство, напуганное прошедшими обстоятельствами, не могло ил не хотело развязать рук Суворову для свободного действия.
В затруднительных обстоятельствах обнаруживается величие духа. Суворов, борясь с неудобствами политическими и с врагами, не упускал из виду ни одного их шагу. От 2 Июня писал он к Генералу Розенбергу: «Французы как пчелы и почти изо всех мест роятся к Мантуе… Где это вас застанет, отдохнув сколько можно, поспешайте [154] к нам в соединение. Мы скоро подымимся; они сильны; с нами Бог!»
Быстро поднялся Суворов с надеждою на Бога. Тщетно мыслил Макдональд, что он опоздает, хотя Суворов и сам предполагал, что непредвидимые случаи его остановят. Мелкие души увлекаются самонадеянием; превосходные люди, соблюдая осторожность, украшаются скромностью. Макдональд пылал рвением к славе и достоин был сражаться с Суворовым; но он не утвердил еще дарований своих зрелой опытностью. Французский писатель Лаверн говорит: «Макдональду надлежало рассудить, что Суворов, дойдя до Турина, не забыл, что у него в тылу свежая неприятельская армия. Суворов двинулся к Турину за тем, чтобы овладеть мнением народным; чтобы захватить запасы и многочисленную артиллерию; чтобы ускорить покорение [155] крепостей, оставшихся позади его, и чтобы решительнее нападать, отнимая у неприятеля всякое вспомоществование; наконец, чтобы, учредив сообщение с армией Эрц-Герцога, обеспечить будущие свои действия».
Соединяя всегда силу оружия с убеждением душ и умов, Суворов возвестил, что армию Макдональда должно взять в полон. Даря заранее победою войска свои и предписывая, чтобы казаки с обыкновенною отважностью кололи врагов, он повелел внимательно слушать, когда сопротивники будут просить пощады. Он приказал также выучить казаков выговаривать Французские слова, означающие следующий смысл: «Не деритесь! бросайте оружие! сдавайтесь!» «С пленными, - прибавлял Суворов, - будьте милосерды». И сего-то человеколюбивого Полководца Французы называли [156] чудовищем!.. Он отмстил им – славою и милосердием.
6 Июня Русские, совершившие поход, дотоле неимоверный, подоспели к тому самому мгновению, когда сильный неприятель, шедший от Модены на Парму и Пьяченцу, напал на Австрийского Генерала Отто, стоявшего с пятью тысячами при реке Тидоне. Суворов немедленно взял с собою два казачьих полка и приказал Князю Багратиону поспешать на поле сражения. По отбытии Кн. Багратиона, Его Императорское Высочество Константин Павлович принял начальство над передовыми войсками. Австрийский Генерал Квартирмейстер Маркиз Шатлер просил, чтобы егерский полк Багратиона отделить в право, для занятия дороги, назначенной в распоряжении. Великий Князь, достойный сопутник и последователь Суворова, отвечал: не могу сего исполнить, [157] я держусь последнего приказания Фельдмаршала. Последствие оправдало сию предусмотрительность, ибо дивизия Отто отступила в беспорядке. Быстро подоспев с авангардом, Его Высочество известил о том Фельдмаршала, отрядил часть авангарда на левое неприятельское крыло, а с остальными устремился на правое. Внезапное появление Суворова и Русских изумило Макдональда. Вскоре восстановилось сражение; казаки в присутствии Суворова нападали на неприятельскую конницу и опрокидывали ее. Упорство уступило мужеству; претерпев важную потерю, Макдональд отступил к реке Требии, Русские остались на Тидоне. Сражение продолжалось шесть часов до наступления ночи. В деле была только часть Русских, а прочие подоспели после. Отдавая справедливость подвигам Его Высочества, Суворов изобразил в донесении [158] своем сии слова: «Его Императорское Высочество Великий Князь Константин Павлович, из усердия к пользе общего блага, быстро привел с неутомимостью 6 числа Июня передовые Российские войска на левое крыло и тем способствовал к одержанию победы».
В распоряжении сражения на седьмое число Суворов, между прочим, в приказе своем сказал: «Не употреблять команды стой, это не на учении; а в сражении: нападай, руби, коли, ура, барабаны, музыка». И сии клики, грозные для врагов, Суворов умягчил милосердием. «Французам, а особливо Неаполитанской коннице, кричать пардон, чтобы оная к нам переходила. Пальбою не должна пехота много заниматься; но только идти в штыки и брать в полон». Наконец, желая показать союзникам, что помнит и прошедшую их славу, Суворов [159] приказал во время преследования неприятеля возглашать слово Колин, потому что Колинская битва выиграна Австрийцами 7 Июня 1757 года.
На другой день, то есть 7 Июня, войска наши, переправившись вброд через реку Тидону, встретили двадцать восемь тысяч Французов, стоявших на сей стороне реки Требии. Союзников было только двадцать две тысячи. Неровное число войск дополняло присутствие Суворова. Еще в 1787 году Князь Потемкин сказал, что Суворов особою своей заменяет десять тысяч. Чего же не мог он заменить после подвигов, произведенных в Турции и Польше?.. От первого шага Суворова в Италию до реки Требии, все пути его были путями к славе и победам. День 7 Июня 1799 года озарил поприще его новым блеском. С новыми силами и упорством сражался неприятель. Макдональд [160] делал все то, что предписывают полководцу честь и долг; но он должен был уступить потому, что сражался с Суворовым. Ни рвы, ни густые заросли, ничто не остановило действия штыков Русских. Войско союзников билось тремя колоннами: под знаменами Суворова все оживлялись одним духом; везде блистали штыки и сбивали врагов. Макдональд отступил за реку Требию. Пушечная пальба еще продолжалась; за час до полуночи все смолкло, но ненадолго. К утру на восьмое число подоспело к Макдональду войско, остававшееся позади. Порываясь отомстить за двукратное поражение и упреждая союзников, Французский полководец перешел через реку Требию и в пять часов утра произвел повсеместное нападение. Главный его напор был на правое крыло. Багратион первый бросился с передовыми войсками и, подкрепляясь [161] конным полком Карачая и казаками, остановил неприятеля у берега. Розенберг, находившийся слева от Багратиона, выждав Французов, ударил в штыки. После каждого поражения неприятель отступал за Требию, возвращался оттуда с новыми силами и яростнее нападал. Победа несколько раз колебалась. Несносный жар и трехдневная битва начали утомлять Русских. Суворов, никогда не упускавший решительного мгновения, быстро собрал несколько батальонов и в присутствии своем приказал Багратиону возобновить нападение. По сильному и мужественному напору неприятель вообразил, что подоспело свежее войско, расстроился, ослабел и побежал на супротивный берег. Третий день битвы увенчал союзников третьею победой. Спасая остатки войск своих, Макдональд спешил отступлением. Русские преследовали [162] врагов за реку Нуру. Приказывая сильно и неутомимо гнать бежавшего неприятеля, Суворов опять подтвердил, чтобы щадили и миловали покорных. Уведомляя Графа Семена Романовича Воронцова о сей битве, Суворов писал: «Требийское сражение есть поистине одно из наитруднейших, где храброе Российское воинство неустрашимостью своей себя прославило».
Низложив оружием врагов, Суворов немедленно поспешил победить Верою и верностью души жителей Луцернской и Сент-Мартинской долины в западном Пьемонте. «Народ! – вещал Суворов, - за кого ты вступился? Обольщенные поселяне! кому вы помогаете? Французам, нарушителям общей тишины и врагам общего спокойствия. Французы отвергли Христа Спасителя; они попрали законное правительство; страшитесь их разврата. [163] Англия покровительствовала вам; она вас не оставит. Вы были счастливы верою; хранте ее. Бог Христиан, увенчавший нас победами, привел нас к горам вашим: мы вступим в них, если будете упорствовать в ослеплении своем. Жители Луцернской и Сент-Мартинской долины! еще есть время, обратитесь на путь истинный; спешите под наши знамена; с небес ниспосылается на них благословение; на земле озарились они блеском побед. Пользуйтесь избытками ваших долин; будьте нашими друзьями, не отвергайте покровительства Англии. Дорожите совестью своей: да не упрекнет она вас в том, что вы были сопутниками утеснителей Веры и прав народных. Бегите от лжеучителей; соединитесь с нами и будьте защитниками законной вольности и общественного спокойствия».
К несчастью и сия знаменитая победа [164] не преодолела прежних предубеждений. От 25 Июня Суворов писал к графу Разумовскому: «Кроя кровлю других, мою раскрывать не надлежит. Уже ли опять хотят предаться неприятельским законам? Честнее и прибыльнее воевать против Французов, нежели против меня и общего блага».
Не взирая на все преграды, полагаемые Суворову, он продолжал избавление Италии. 11 Июля принужден был сдаться Александрийский Замок, полагаемый в числе первостепенных Пьемонтских крепостей. До покорения еще сего Замка, Великий Князь Константин Павлович, усердствуя подавать другим пример собою, во время сильнейшего жара провел двадцать один день в палатке. Отличаясь породою, Он желал отличаться трудами и славными подвигами. В одном из писем своих к Графу [165] Разумовскому Суворов говорит: «Его Императорское Высочество Государь и Великий Князь Константин Павлович, не взирая на юные Свои лета, несет службу старого воина, всегда в передовых войсках, живет в лагере, в палатке и сносит с удивительною твердостью зной здешних мест. Такой пример столь знаменитой Особы весьма ободряет все воинство и придает рвение к службе обоих высочайших дворов».
Хотя вскоре после Требийской победы и вследствие оной сдалась главная Итальянская крепость Мантуа, хотя Король Сардинский причислил Российского Полководца к числу родственников своих, но Суворов не мог успокоится. Он видел, лн убежден был, что все блестящие плоды побед его с отсутствием его исчезнут.
Между тем наступила новая битва, [166] битва под Нови. Французская директория, приведенная в отчаяние непрестанными неудачами, отправила в Италию Генерала Жуберта, которого Бонапарт называл наследником славы своей. Юный Жуберт, едва сочетавшийся браком, надел на грудь портрет супруги своей, поклялся именем ее или победить, или умереть и полетел в Италию. Войско его усилили всем, чем могли. Он воспалил Французов пылкостью своей к славе. Моро сдал ему начальство и остался или быть зрителем, или содействовать советами своими. Едва Жуберт начал передвигать и распоряжаться своими войсками, Суворов сказал: юный Жуберт пришел учиться; дадим ему урок! Выступив из гор с тридцатью тысячами, Жуберт распростерся по хребту на Нови к Серавале, оставив в тылу Гави. 4 Августа по утру начался бой. Жуберт [167] сам повел на штыках первый отряд Французов, был ранен пулей и через несколько часов умер. Моро снова принял начальство. Между тем, как Русские, обращая на себя почти все силы неприятельские, летели через рвы на горы; между тем Цесарский Генерал Мелас с восемью тысячами свежих войск обходил правое крыло неприятельское со стороны гор. Увидев, что предписание его исполнено, Суворов усилил нападение. Порываясь неслыханным мужеством, пренебрегая картечный град, сыпавшийся с неприступных гор, Русские по изрытым дорогам и по виноградным садам достигли грозных вершин и двукратным нападением сломили штыками ряды неприятельские и рассеяли их. С высоты гор Французы отступили в лощину.
Сражение началось в четыре часа утра и кончилось в девятом. Его [168] Императорское Высочество Константин Павлович в продолжении всей битвы мужественно присутствовал, пренебрегая угрожавшей ему опасностью и являя делами, что Сын Павлов достоин быть любимцем славы.
«Победа, - говорит Лаверн, - одержанная Суворовым под Новией, разрушила все надежды Французов и утвердила обладание союзников в Италии». Суворов иначе судил. Успех войны зависит не от частных сражений, но от исполнения общего предначертания. Связь предначертаний Суворова час от часу более нарушалась. Чем более опытом удостоверял он в превосходстве своего искусства, тем сильнее вооружились на него те, которые, не умея владеть оружием, стесняли оное крамолою и перьями. Душа благородная ценит не то, что относится к личности, но то, что споспешествует к общему [169] благу. новый победоносный венок не утешил Суворова. На другой день после Новийского сражения, то есть от 5 Августа 1799 года, Суворов писал к Графу Растопчину: «После кровопролитного боя мы одержали победу, но мне все не мило! Повеления, поминутно присылаемые из Гоф-кригс-рата, расстраивают мое здоровье; я здесь не могу продолжать службу. Хотят управлять действиями за тысячу верст, а не знают, что каждая минута на месте заставляет оные переменять. Меня подчиняют, Бог знает кому!.. Вот новое Венского Двора распоряжение, которое я вверил подлинником отправленному с донесением к Государю Императору, Подполковнику Кушникову. Вы увидите, могу ли я здесь долее быть. Прошу Вашего Сиятельства доложить о сем Его Императорскому Величеству, равно и о том, что, очистив Геную, буду [170] решительно проситься в отставку и уеду отсюда. Более писать слабость не позволяет. Я духом изнурен, и скоро, может быть, должен буду искать убежища в каком-нибудь хуторе или в гробе».
Представив Императору Павлу бумаги, привезенные Кушниковым, приехавшим из Италии в семнадцать дней, Граф Растопчин отвечал к Суворову из Гатчины от 25 Августа сими словами: «Сколь известие новой победы обрадовало сердце преданного вам человека, столь письмо ваше наполнило его горестью. Вам известно уже мнение Государя о намерениях Венского Двора и его предположениях. Он намерен спасти Европу: все равно, от Французов или от происков Барона Тугута. Но чтобы предуспеть в сем, то должно переменить образ настоящего правления во Франции. Если б Государь оставил [171] теперь союзные Державы, то Австрия найдет себя принужденною заключить отдельный мир, на который Франция охотно согласится и оставит ей волю забрать в Италии все то, что заблагорассудит, за тем, чтобы через несколько лет начать снова свои завоевания… Но куда денутся плоды великих дел воина? какою скорбию поразятся народы, призывавшие на помощь Государя нашего, и сколь упадет дух бодрости, ожитворявший земли, избавленные от ига Французов! Но если, увенчав спасительное дело сие, восстановлен будет престол Царя во Франции, тогда Европа будет спасена, - и спасена бескорыстием, твердостью Российского Императора и великими делами Князя Италийского.
Оканчиваю тем, что мою вас со слезами и на коленях у ног ваших: останьтесь и побеждайте. Повторение [172] просьбы вашей идти в отставку пагубно будет для общего дела. Вам ли обижаться проискам зависти и ослепленного самолюбия? Вам ли ждать соучастия в славе от тех, которые дожили, а не дослужились до звания Генералов?.. С вами Бог и Русские!»
В приписке прибавлено: «Для любопытства посылая к вам последнее письмо Конбенцеля. Я ему все говорю: нужны дела, а не слова. между союзными Дворами должны существовать: дружба, правота и откровенность».
Судьба как будто бы определила, чтобы Суворов в преклонные лета свои испытал новые трудности и, преодолевая оные, доказал, что превосходная душа не колеблется от превратностей, но побеждает их. Через несколько дней после Новийской битвы Суворов узнал, что ему надлежит идти в Швейцарию, и по сему случаю писал из города Авти к [173] Римскому-Корсакову, Начальнику Русских войск в Швейцарии,: «Течение обстоятельств непрестанно переменяется; я хотел от вас отделить десять тысяч в Италию, а вместо того к вам иду… Я обнимаю вас и моих земляков. Внедрите в них холодное ружье, чем мы здесь одним победы одержали. Внушите то же и союзникам». Ободряя других, но не могущий успокоиться в рассуждении будущего, Суворов говорит в письме, отправленном от 20 Августа к Графу П. А. Толстому: «Я с неделю в горячке, хотя на ногах. Давно всеподданнейше прошу об отзыве. Развалин сокрушенного храма видеть не могу».
В тот же самый день, размышляя о повсеместном разливе Французского разврата и соболезнуя о бедственном жребии Европы, Суворов писал в Лондон к С. Р. Воронцову: [174] «Зрите ад, над которым царствует безумие еще сильнее в исходе сего века. Распростря челюсти свои до Альпов, сей ад воздвигает новый Рим, основание которого было близь бездны. Он изрыгнул в Италию при Кассано двадцать тысяч; при реках Тидон и Требии тридцать тысяч; при Нови сорок; на сих днях будет пятьдесят, хотя одних пленных у меня шестьдесят тысяч».
Исчисляя жертвы, высылаемые буйством Французским к разорению чужих областей и к собственной их пагубе, Суворов предвидел, что ад Французский тогда только перестанет свирепствовать, когда вовсе обессилеет. Быстрым и верным взором престарелый Полководец сближал военные и Государственные происшествия. Ум его во все вникал и все соображал.
Оканчивая блистательное поприще [175] свое в Италии, Суворов убедился в том. что давно предусматривал: он увидел явный во всем обман (*), Лорд Мильграф объявил ему, что Английское Правительство тогда только предполагало ввести Русских в Швейцарию, когда она совершенно будет очищена Цесарцами.
Тугут торжественно уверял, что Принц Карл не оставит Швейцарии, и что он будет к нему о том писать. Сия проволочка употреблена была для того только, чтобы выиграть время и вывести Цесарцев из Швейцарии, или, лучше сказать, чтобы нанести вред общему благу и Австрии.
С горестью взирали жители Италии на поход Русских, избавивших области их. Не менее скорбел и Суворов, встречая вместо благодарности [176] постыдное недоброжелательство союзников. 31 Августа, по отделении Русских войск под Тортою от Цесарцев, хотя Меласс имел полное число мулов для горной артиллерии, снабдил самым малым числом, уверяя, будто бы в Белинцоне Русские найдут все нужное. «Пришел в Белинцон, - говорит Суворов в письме своем к Графу Растопчину, - нет лошаков, нет лошадей, а есть Тугут и горы, и пропасти». В Белинцоне не было ни одного лошака; Цесарцы обманывали двуличными и постыдными обнадеживаниями. И Суворов признается, что он пришел в отчаянное положение. В сих обстоятельствах Великий Князь Константин Павлович подал спасительный совет, чтобы под пушки употребить казачьих лошадей.
Увидев огромные снежные горы и живо помня еще прелестные долины Италии, [177] и Русские поколебались. Суворов, повергшись на землю, вскричал: «Бегите, оставьте меня: закройте меня здесь; вы не дети мои; я не отец вам более; мне должно умереть». Русские воины вскричали: с нами Бог! Полетели на вершину Сент-Готарда и сбили врагов. В донесении своем от 3 Октября 1799 года Суворов говорит: «Победоносное воинство Вашего Императорского Величества, прославившееся мужеством на суше и на морях, ознаменовывает теперь беспримерную неутомимость и неустрашимость и на новой войне на громадах неприступных гор. выступив из пределов Италии к общему сожалению всех тамошних жителей, где сие воинство оставило по себе славу избавителей, переходило оно чрез цепи страшных гор. На каждом шаге в сем царстве ужаса зияющие пропасти представляли отверстые и [178] поглотить готовые гробы смерти, дремучие мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, льющиеся дожди и густой туман облаков при шумных водопадах, с каменьями с вершин низвергавшихся, умножали сей трепет. Там является зрению нашему гора Сент-Готард, сей величающийся исполин гор, ниже хребтов которого громоносные тучи и облака плавают, и другая, уподобляющаяся ей - Фогельсберг. Все опасности, все трудности преодолеваются, и при такой борьбе со стихиями неприятель, гнездившийся в ущелинах и неприступных выгоднейших местоположениях, не может противостоять храбрости войска, являющегося неожиданным на сем новом поприще. Он всюду прогнан. Войска Вашего Императорского Величества проходят чрез темную горную пещеру Унзерн-Лох, занимают мост, удивительно игрою природы [179] из двух гор сооруженный и поименованный Тейфельсбрике (**). Оный разрушен неприятелем; но сие не останавливает победителей: доски связываются шарфами Офицеров. По сим доскам бегут они, спускаются с вершин в бездны и, достигая врага, поражают его всюду. Напоследок надлежало восходить на снежную гору Биншер-Берг, скалистую, крутизною все прочие превышающую. Утопая в скользкой грязи, должно было подыматься против и посреди водопада, низвергавшегося с ревом и изрыгавшего с яростью страшные камни и земляные глыбы, на которых много людей с лошадьми с величайшим стремлением летели в преисподнюю пучины, где многие убивались, а многие спасались; всякое выражение не способно к изображению сей [180] картины во всем ее ужасе. Единое воспоминание преисполняет душу трепетом и теплым благодарственным молением ко Всевышнему. Его же невидимая всесильная десница видимо сохраняла воинство Вашего Императорского Величества, подвинутое святою Его Верою».
Почти в одно время, то есть 14 сентября 1799 года, бедствие постигло Русских и в пределах Швейцарии. Оставляя Италию, где каждый шаг Русских был шагом к славе и победам, Суворов хотел совокупить малочисленные полки свои с Корсаковым и с Принцем Карлом и вместе с ними нанести решительный удар Массене, имевшему под своим начальством шестьдесят тысяч войск. Но те же пагубные предубеждения, которые расстраивали все предприятия Российского Полководца в Италии, ополчились на него и на новом [181] поприще. Тугут, думая, что также легко располагать жребием войны как бумагой и пером, узнав о приближении небольших отрядов Французов к Филипсбургу, немедленно вызвал Принца Карла к обороне сей крепости. «Главная цель Тугуша, - писал Граф Растопчин к Суворову, - состояла в том, чтобы сжить с рук Русскую армию и непобедимого ее предводителя, а потом свободнее исполнить свои предприятия». Корсаков с меньшим числом войск, сменив Принца Карла в Швейцарии, для обороны оной распространил силы свои. Сверх того по первоначальному приказанию Суворова, он отрядил пять тысяч для подкрепления Готца.
Опасное положение Русских войск в Швейцарии небезызвестно было Русскому Двору. Граф Растопчин, пользовавшийся доверенностью Императора [182] Павла, писал к Суворову в Сентябре 1799 года: «Нельзя ожидать надежного спокойствия, если Французская республика останется тем, что она есть. Иначе же она и существовать не может. Она поддерживается грабежами и насилием. Признаюсь, что я с большим огорчением вижу опасное положение Корсакова в Швейцарии. Если Массена, не дождавшись туда вашего прихода, разобьет Готца, то Русским трудно будет удержаться. Приход ваш окончит беспокойство на этот счет. Мы все уверены, что Русские с вами непобедимы, и вы найдете много людей близь Государя, которые вас любят и боготворят, потому что есть люди, которые живут для славы Государя и России. А кто же сначала бытия ее более вас прославил ее? На что мне о сем говорить! Я не Государь, не История и не Европа. О [183] если бы вы могли произвести возмущение в пользу Короля, войдя во Франш-Конте! Вы бы разделили ее надвое. Тогда и Людовика Осьмнадцатого к вам отправим». Предусмотрительность Русского Двора оправдана была происшествиями. 14 Сентября неприятель учинил переправу на Лимате в трех верстах от Цюриха. Мгновенно напали Французы на Русских в различных местах. Князь Горчаков при деревне Белис-Гоф после трехчасового кровопролитного сражения отбил неприятеля, согнал его с горы Албис и занял оную. Племянник Суворова оправдал делами родство свое с ним. Нападение Французов на Генерала Дурасова, отделенного от Генерала Маркова, где происходила действительная переправа, было для Французов удачнее. Марков, при самом начале сражения получив рану, не мог соединиться с Дурасовым. [184] Восемь его батальонов были потревожены, но не побеждены. Массена спешил поразить главное войско Корсакова. За отделением пяти тысяч к Готцу и за отлучкой других полков Русских, у Корсакова оставалось только десять тысяч: Французов было сорок. Тринадцать часов продолжался сильный и упорный бой. Между тем, получено известие, что Австрийцы в Уцнах поражены, и что Готц убит. Бывшие против него Французы обратились на наши войска. Русские стали окружены со всех сторон. Гордый Массена требовал сдачи; предложение его отвергли, а присланного Чиновника удержали до другого дня, чтобы он был свидетелем подвигов Русских, решившихся и на чужой земле или умереть, или погибнуть. 15 Сентября возобновилась битва. Целый день малочисленные силы Русских отражали превосходное число врагов, [185] защищаемых природными укреплениями и пушками, расставленными до Еглизау. Жители Швейцарии не отважились восстать единодушно; тысячи их были под знаменами Французов и не щадили Россиян, пришедших защищать древнюю их свободу. Грудью и штыками Русские проложили себе путь. Корсаков стал у Еглизая на правом берегу Рейна, правым крылом к Цесарскому Генералу Киенмееру, а левым чрез Шафгаузен к стороне озера Констанс. Сношение Швейцарских наших войск совсем прервалось с Суворовым. Корсаков был несчастлив, может быть он учинил погрешности но он не усомнился в отважности Русских. Все Чиновники в двухдневное сражение были впереди; все подавали собою пример. По соразмерному числу раненных и убитых рядовых, Офицеров погибло более. В то время шляпы Офицерские [186] обшиты были галуном, и хотя Офицеры наши непрестанно слышали крик Французских стрелков: стрелки в шляпу с галуном! Но ни один Офицер не укрывался. Генералы Сакен и Лыкашен были тяжело ранены. Первый из них, видя, что гренадеры Екатеринославского его полку поколебались, схватил знамя, бросился вперед и вскричал: уже ли вы не те Екатеринославцы, которые славились при Императрице Екатерине? Генерал Лыкашен, начальник Сумского гусарского полка, в тот самый миг, когда отрезали ему ногу, услышав топот конский, воскликнул: не полк ли мой отступает!
Массена с шестьюдесятью тысячами победоносного войска из-под Цюриха спешил против Суворова. Средь грозных Альпийских вершин Русских было только осьмнадцать тысяч: число несоразмерное; но на высотах [187] Альпийских парил дух Героя. Ласкаясь несомненной победой, Массена писал в Париж: Суворов у нас в западне! Русские остались одни среди неприступных гор; помощи неоткуда было ждать. Тесные тропинки завалены были деревьями; смерть и погибель отовсюду угрожала. Слава и победа возблистали из мрачных туч. Девятнадцатого Сентября поражен был Мортье; двадцатого числа сам Массена узнал ничтожность замыслов своих. В сей день, в день рождения Императора Павла, мужественный Сын его, напоминая воинам о любви и преданности к Государю, возбудил во всех сердцах новую отважность. Поражение в сей незабвенный день Массены и двухсуточная битва при озере Сей-Руте доказали в полном блеск Веру и верность Русских.
На горах Альпийских жизнь каждого [188] Русского воина подвергалась ежеминутной опасности. Суворов предвидел это, но не устрашился. Руководствуясь опытом прошедших времен, он знал, что среди грозных вершин малое число мужественных воинов могут противоборствовать сильному неприятелю, Готовясь к горной войне, необычной для Русских, Суворов сделал следующее замечание: «Военной науке должно учиться на войне; каждый театр войны есть театр новый. Я видел ужасы Кавказа; они ничто пред Альпийскими. Тем более славы. Плодов я не вижу. – Русскому должно все испытать. Нет земли в свете, которая бы так усеяна была крепостями, как Италия; и нет также земли, которая бы была так часто завоевана. Театр войны в Италии есть первое училище для военного человека. Здесь сражались знаменитейшие Полководцы; подвиги их – лучшее [189] училище. Сражение, битвы, взятие крепостей являли разные перемены в действиях армии. Здесь были в действии все пружины моей тактики. И я разбил при Тидоне и при Требии Французов, где и Ганнибал разбил Римлян!.. На Альпах все не то. Там должно взлезать или вскарабкиваться на горы в виду неприятеля, имея его то впереди, то с крыл, то в тылу. Должно будет осаждать громады, укрепленные природой и брать их приступом. Войско идет гусем – Артиллерийские и фортификационные правила не нужны; построения не возможны; о правильных сражениях и битвах нечего и думать. Это война стрелков, неутомимость солдат, решимость офицера: вот вожди к славе! Велик Бог Русский; мы пойдем с ним по стезям древней славы. Тактика и дипломатика (***) [190] без светильника истории ничто. История повествует нам о чудесах храбрости Швейцарцев. При Моргантене тысяча триста Швейцарцев остановили двадцать тысяч Австрийцев; положили шестьсот на месте, а остальных прогнали. Сражение при Везене и Гларисе помрачают славу Спартанцев, сражавшихся при проходе Фермопильском. Спартанцы на короткое только время остановили полчища Персидские и все погибли. При Гларисе триста пятьдесят Швейцарцев напали на австрийскую восьмитысячную армию; десять раз были они отбиты, в одиннадцатый раз расстроили неприятеля и обратили в бегство. Такими победами утвердила Швейцария свою независимость и славу. Нам должно выиграть сердца таких Героев!»
В искусстве выигрывать и побеждать сердца Суворов столь же был искусен, сколь и в победах над [191] врагами. В Польше , в пределах Турции и везде, Суворов все разведывал и все узнавал. Не жалейте денег, говорил он, для получения известий. Он нашел средство подкупать не золотом, но обращением своим. Подходя к городу Таверну, лежащему неподалеку от гор Альпийских и, заранее разведав о тамошних жителях, приказал отвести себе дом мещанина Антонио Гамба. Сей престарелый Итальянец-Швейцарец в зрелых летах своих каждый од переходил Альпийские горы по торговым промыслам в Швейцарии. Он знал и горы и тамошних жителей; кто же лучше его мог быть проводником? Остановившись у Антонио Гамбы, Суворов немедленно позвал его к себе, с радостными слезами бросился обнимать и называл честнейшим человеком. Старик в объятиях Русского Героя лил слезы и целовал [192] его в плечо. Суворов, готовя новое нападение на сердце Тавернского жителя, вдруг отскочил и вскричал: пойдем со мною на горы! Антонио Гамба отвечал: если бы у меня было двадцать голов, я бы все их принес к ногам Вашего Сиятельства! Шестидесятилетний старик, очарованный Героем нашим, оставил жену, детей, внучат и полетел вслед за ним в путь горный, давно ему знакомый. Вместо всех письменных увещаний, присутствие и слова Антонио Гамбы убеждали Швейцарцев, что к ним идет победитель сердец и друг чести и правоты. Суворов, называя престарелого сопутника другом, позволил, чтобы он герб его прибил к дому своему.
В донесениии Государю Суворов отдал должную справедливость каждому из сподвижников своих. Генерал Дерфельден мужеством своим [193] оживотворял воинов; непоколебим был среди опасностей, неутомим и благоразумен в распоряжениях. Розенбергу предоставлена была слава отмстить Массене за победу его в Швейцарии; он заманил его в долину, выждал, ударил в штыки, поразил и рассеял. Сей подвиг совершился под Мутенталем. Генерал Ребиндер отличился при Урзене и Алдорфе; при Мутентале отнял пушку у неприятеля, разя его штыками. Швейковский неустрашимо предводил вверенною ему частью войск. Ферст явил мужество и отважность при Готартсберге и при Мутене. При сем случае он овладел пушкой. Милорадович, начальствуя передовыми войсками Генерала Розенберга, с неимоверною быстротою разил и гнал врагов. Необычайная горная война возбуждала в нем новую отважность. найдя в Амстее сожженный мост, он [194] первый полетел по тлеющим бревнам; отразил упорных неприятелей и овладел Алдорфом. При другом случае спустился на спине с утесистой горы. Генерал Мансуров отличился быстротою на высотах Урзена; разил врагов штыками и овладел Тейфельсбриком или Чертовым мостом. Князь Горчаков, родной племянник Суворова, поддерживал родство с ним делами отважными и неутомимостью. Где блистали штыки его воинов, там страх разил врагов, а слава увенчивала Русских. Кашкин с батальоном своим разил врагов в разных местах и особенно при Тейфельсбрике и Мутине. Тут шляпа его прострелена пулей. Велецкий храбро встречал, поражал и искусно заманивал неприятеля. Князь Багратион, начавший подвиги славы на полях Италии, озарился новой славой и на высотах Альпийских. Везде, сказано [195] в тогдашнем известии, оказывал он опыты мужества, засвидетельствованного его делами. Барановский, достойный начальник полка своего, всегда служил ему примером. Ферч отражад превосходное число врагов при Алдорфе и в других делах соблюдал храбрость. Граф Каменский, соревнуясь с героями, предвестил, что он будет в числе их. При Алдорфе шляпа его прострелена была пулей; смерть пощадила его тогда, чтобы он снова блеснул и угас преждевременно! Вожди Донцев, Денисов и Курнаков, находясь по крыльям полков и впереди, разили врагов, множество брали в плен и везде быстрым появлением наносили ужас. Суворов в числе отличившихся упомянул и о сыне. Отцу сладостно видеть полет сыновний! Юный Суворов во всех сражениях и во время погони неотлучно находился при Особе Его Императорского [196] Высочества Константина Павловича. Адъютанты Его Высочества делами поддержали славу звания своего. Генерал-Майор Сафонов ревностно исполнял все поручения; Полковник Граф Шувалов с отрядом егерей мужественно разил врагов на Сент-Готарде, где и был тяжело ранен; Комаровский, начальствуя батальоном, показал опыты отличной храбрости. Поручик Озеров во всех случаях отличался усердием. Государя Императора Флигель-Адъютант Полковник Кретов при трех приступах на Сент-Готарде из усердия находился впереди и в прочих сражениях пламенел тою же отважностью. Суворов препоручил также Высочайшему вниманию Статского Советника Фукса, которому любители Героя обязаны многими драгоценными о нем известиями. [197]
На вершинах Альпийских Русские оправдали изречение Ломоносова. Он сказал: где только ветры могут дуть, там пролетят полки орлиные! Они летали над облаками, над громами и молниями: возвысившись над землей, они ближе были к бессмертию; не щадили жизни и стремились к нему.
Завистники называли славный переход Русских через Альпийские горы отступлением; но Император Павел, в полной мере ценя подвиг Суворова, произвел его в Генералиссимусы. «Побеждая повсюду врагов отечества, - вещал Государь, - не доставало вам еще одного рода славы: преодолеть и саму природу. Но вы и над нею одержали верх. Поразив еще раз злодеев Веры, попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистью против вас вооруженных. Ныне, награждая вас по мере признательности моей и ставя [198] на вышнюю ступень, чести и геройству предоставленной, уверен, что возвожу на оную знаменитейшего Полководца сего и других веков».
По сему случаю Граф Растопчин писал к Суворову: «Да спасет Господь Бог вас за спасение славы государя и Российского войска. Я так много терпел в это время, что теперь болен и с трудом мог читать реляцию вашу, но никому не хотел уступить. Государь вас произвел в Генералиссимусы и мне изволили сказать: это много для другого, а ему мало: ему быть Ангелом. Что теперь скажут враги ваши и враги геройства? Накажем язык их молчанием».
В то же время Император Павел Первый издал следующее объявление: «Видя с сердечным наслаждением, яко Государь и Отец, каковые подвиги храбрости и примерного [199] мужества во все продолжение нынешней кампании против врагов Царств и Веры оказывал Любезнейший Сын Наш, Его Императорское Высочество Великий Князь Константин Павлович, во мзду и вящее отличие жалуем Мы ему титул Цецаревича».
Отделение Русских войск от союзников предвестило новые долговременные бедствия, долженствовавшие поразить Европу. Зависть и происки разрушили великодушные пожертвования Императора Павла и знаменитые подвиги его Полководца. Французский Сочинитель Обозрения происшествий Итальянской и Швейцарской войны говорит: «Подняв оружие, Павел Первый не желал никакого приобретения. Потерю воинов его ничто не могло заменить. Они шли к защите чужих областей; они проливали кровь бескорыстно. Но он убежден был, что [200] новое Французское Правительство не совместно с существованием других Европейских областей: как Царь – он ополчился для безопасности Европы. Он думал, что и прочие страны последуют Его примеру: надежды Его обмануты были потому, что не все с таким рвением, как Он, желали общего блага Европы».
На высотах неприступных гор, ходя над облаками, Суворов ни в чем не изменился: ни в славе, ни в обычаях своих. Он ехал на лошади, едва влачившей ноги, в синей обветшалой епанче, доставшейся ему от отца, которую он называл родительской; на голове его была круглая, с длинными полями шляпа, взятая у одного Капуцина. Наблюдая каждый шаг, вслушиваясь в каждое слово воинов своих, при малейшем ропоте он восклицал: вперед! с нами Бог! Русское войско непобедимо! [201] ура! От сих волшебных слов, излетавших из уст Героя, исчезали все ужасы природы; Русские забывали и пропасти, и голод, и труды; забывали все, кроме Суворова.
Не изменяясь в обычаях, Суворов Италийский не изменялся и в изречениях своих. От трудного перехода отдыхая однажды на соломе, он вдруг оборотился к Милорадовичу и спросил: «Знаешь ли ты трех сестер? – Знаю, - отвечал Милорадович. «Так, - продолжал Суворов, - ты Русский; ты знаешь трех сестер: Веру, Любовь и Надежду. С ними слава и победа; с ними Бог… Возьми себе в образец Героя древних времен; наблюдай его; иди за ним вслед; поравняйся, обгони, слава тебе. Я выбрал Кесаря. Альпийские горы за нами; Бог перед нами: ура! орлы Русские облетели орлов Римских!» [202]
Русские войска на некоторое время остановились в Богемии. С переменой обстоятельств Суворов переменил образ жизни своей. Хотя в Италии он бывал на пирах, но никогда не участвовал в плясках. Теперь пора рабочая, говорил он: плясать буду, кончив дело. Герой сдержал свое слово. В Арсбурге и Праге, во время мирного досуга он плясал, играл в жмурки, в жгуты, в коршуны, хоронил золото; словом, все Русские забавы переселил в страну иноземную. Суворов любил быть Русским везде и во всем.
Но под личиною рассеянности сердце Героя нашего скорбело об утрате плодов его побед. Досадуя на своих завистников и не переставая желать блага человечеству, он помышлял о новых предначертаниях войны против врагов общего спокойствия. Объясняясь о сем в письме своем к [203] Графу Растопчину, Суворов говорил: «Когда которая из двух армий, Итальянская или Реинская, на пути будут к Парижу, тогда и высадке с Лавандейцами туда же. Но чтоб это было верно, то надобно быть очень искусному Генералу; а без того Французы вдруг сделают заворот и вдруг разобьют… Ничему путному не бывать, доколе Тугут не перестанет самовластвовать над военными действиями. Существа кабинетного права никогда в точности выполнены быть не могут. Обстоятельства ими прежде вертят как буря».
Вот главная причина утраты плодов достопамятного 1799 года, который сочинитель политического Вестника того времени называет годом, предвестившим спасение Европы. Страдая десять лет под властью Французов, разграбивших Царства и разрушавших древние постановления [204] Держав, Европа узнала, что правота должна наконец восторжествовать.
Ни один год не был столь важен по военным происшествиям, как 1799 год. Союзники выиграли десять сражений, взяли три тысячи пушек и покорили двадцать пять крепостей. В продолжении нескольких веков Французы считались лучшими инженерами: в 1799 году лишились они сего преимущества. Для Россиян, предводимых Суворовым, не стало крепостей; они падали пред ними как маловажные Замки.

(*) Смотр. печатное донесение к Императору ПАВЛУ Первому.
(**) Чертов мост.
(***) Дипломатика, то есть письменное искусство.

ПИСЬМО СУВОРОВА
К ГРАФУ РАСТОПЧИНУ ИЗ ШВЕЙЦАРИИ.

«Пришел в Биллинцоп (*)….. Нет лошаков, нет лошадей, а есть Тунгут и горы, и пропасти…… но я не живописец, пошел и пришел….. Видели и Французов, но всех пустили…. холодным ружьем…… по колено в снегу…. Массена проворен, не успел…… Каменской молодой (**) молод, но стар больше, чем Г-н Майор…… а под Цирихом дурно, и Леватера ранили ….. Цесарцы под Мангеймом; (***) Тугут везде, Гоц нигде (****)…… Геройство побеждает храбрость; терпение скорость; рассудок ум; труд лень; история газеты….. Готов носить Марию Терезию; у меня и так на плечах много сидит….. Караул!.....ура!... я Русской, вы Русские».

(*) Место собрания лошаков и лошадей для перехода армии в Швейцарию.
(**) Граф Николай Михайлович.
(***) Куда Цесарская армия пошла из Швейцарии.
(****) Гоц убит в Швейцарии.

ПИСЬМО СУВОРОВА К ПРЕОСВЯЩЕННОМУ АМВРОСИЮ
ПО ПЕРЕХОДЕ ЧЕРЕЗ АЛЬПИЙСКИЕ ГОРЫ.

«Провидение одного из смертных, бывшего на влажных облаках, откуда он долу ломал ноги, бросило за атмосферу, где, ежели он не задохнется, то оттуда сделает шаг на экватор, где сгорит; или на полс, где замерзнет. А ежели полет его колесом, то раздробление будет от черепа до пяты… Всемогущество, по врожденной естественной простоте его, подкрепит молитвою, благонравием и беспредельной верностью Монарху».

ПИСЬМО СУВОРОВА
К ГРАФУ РАСТОПЧИНУ О БОЛЕЗНИ СВОЕЙ.

Февраля дня 1800 года, Кобрень.
К Ф. В. Р.
Князь Пет. Ив. Багратион расскажет вам о моем грешном теле. Начну с кашля, в конец умножившегося по нерадению моих помощников: впрочем, естественно я столько еще крепок, что когда хотя час другой ветру нет, то и его нет. Месяц и я ел очень мало, был на ногах. Видя огневицу, крепко наступившую, не ел почти ничего 6 дней; а наконец осилившую, не ел во все 12 дней, и в постели. Чувствую, что я ее чуть сам не осилил… но что проку?... чистейшее мое многих смертных тело во гноище лежит! Сыпи, вереда и пузыри с места на место переходят; и я отнюдь не предвижу скорого конца. Цель, чтоб пищи по малу прибавлять…. но сомнение по горячке, что еще язык говорит. Итак, надежда на карантин. Наскучил я вам; вот моя масленица.

ПИСЬМО СУВОРОВА К ФУКСУ
ВО ВРЕМЯ ПРЕБЫВАНИЯ ЕГО В КОБРИНЕ.

[212] ЗАМЕЧАНИЕ.
Что значит слава человеческая? Еще свежие следы победоносных Россиян блистали на снежных Альпийских вершинах; а Суворов уже был на краю гроба; слава и победы померкли в очах его. Смиряясь пред Богом и Верою, он запретил называть себя героем. Семьдесят лет, говорит он, гонялся я за славою; стою у гроба и узнаю мечту ее…. Покой души у престола Всемогущего! но едва ожил он от жестокой болезни, первая мысль его устремилась к благу отечества и человечества. Чем более размышлял он, тем более убеждался, что буйство Французов, что разврат, угрожавший погибелью Европе, должно укротить внутри Франции. «Париж, - говорил он, - есть средоточие, к которому должны устремляться все усилия наши. Миллионоглавая гидра будет всегда изливать яд свой…. Иди к Парижу, все тогда побежит. А без сего нечего предпринимать и войны». Воспоминая действия свои, Суворов старался объяснить сию мысль письменно Е. В. Фуксу.

[213] «Тихими шагами возвращаюсь я опять с другого света, куда увлекла меня неумолимая Фликтена с величайшими мучениями (*).
Вот моя тактика: отважность, храбрость, проницательность, прозорливость, порядок, мера; правило, глазомер, быстрота, натиск; человечество, мир, забвение.
Все войны между собою различны. В Польше нужна была масса; в Италии нужно было, чтобы гром гремел повсюду.
Число войск должно поверять беспрестанно. В Вероне внушил я тотчас войскам своим правила свои на опыте для кампании; я успел свыше моего чаяния и не обманулся в их силе. [214]
Я стремился поражать неприятеля баталиями, отрезывать сим у него крепости, и тем пресекать у сих вспоможения. Из войска моего отделял и такую часть, какая достаточна была для взятия укреплений, и для себя оставлял меньшее против неприятеля число для побеждения его. таким образом, под Ваприей, когда крылья армии везде были заняты при переходах чрез Адду, на правой стороне у Кассага 8,000 Австрийцев побили от 16 до 18,000 неприятелей, и вмиг очутились мы в Милане.
Там, не останавливаясь, я целил на большой Туринский магазин. Завладев городом и Тортоною, мы поразили неприятеля при Маренго, которой, считая себя вне опасности под Александрией, удалился оттуда в горы. Свершив сей подвиг, вступили мы а Турин, где тотчас снабдили себя лучшей частью оружия из сего [215] большого хранилища на всю кампанию, и тем избавились издержек. Тотчас осадили мы замок городскими пушками. Люмеллино был уже в наших руках, исключая Александрийского и Тортонского замков, кои были в блокаде.
Макдональд напал на нас с превосходными силами (и от того-то автор des Précis des Evénemens militaries в Гамбурге, не постигая полета Марса, заблуждался правилами обыкновенными, и называет правила Великого ошибками). Он был поражаем 21,000 чрез три дни на Тидоне и Требии, и в четвертой потерял весь свой ариергард на Нуре и спасся с остальными, едва имея налицо 8,000 человек из 33,000, стоявших под ружьем. Тоскана и Романия достались нам. Генуя, убежденная добрым поведением, которое мы сперва наблюдали с Пьермонтом, склонялась уже [216] к нам, но после случившейся перемены страшилась мстительного деспотизма. Уже все было готово, чтобы оттуда выгнать неприятеля, как большой корпус моей армии принужден был двинуться к Мантуе, которую довел я до последнего издыхания. По крайней мере все подвигалось, как лучшие полки корпуса моего были обращены в Тоскану под предлогом защиты сей страны, где не было уже неприятелей.
Когда я возвращался в Александрию, то Кабинет хотел, чтобы я очистил Турин; но замок был уже занят нами. Так хотел он прежде, чтобы я не переходил чрез По, когда я уже переправился. Под Александрией мне было сказано, чтобы я не думал о Франции, ни о Савойе. Когда меня таким образом стесняли, замок Миланский сдался, и мне оставалось только взять Тортону; - но [217] Кабинет мне предписал оставить завоевания. Тортона проложила нам путь к выигрышу кровопролитнейшей Новской баталии, где 38,000 наших побили 43,000 человек.
неприятель, отовсюду пораженный, имел надежду токмо на своих конскриптов – немедленно Тортона покорилась нам.
Нам нужно было не более двух недель, чтобы очистить Италию. Меня оттуда выгнали в Швейцарию, чтобы там истребить. Эрц Герцог при появлении нового Российского корпуса, хотя и имел армию третьей частью оной сильнейшую, отдал наблюдать все свои пункты и сам хладнокровно удалился без возврата. Тогда неприятель по своему перевесу возник успехами – я был отрезан и окружен день и ночь. Мы били неприятеля спереди и с тылу, мы брали у него пушки, которые бросали в пропасти [218] за неимением транспортов; Он потерял в четыре раза более нашего. Мы поражали на голову всюду и собирались в Куре; оттуда выступили чрез Брегенц и Линдау по озеру Констанскому.
Ничего не ожидая со стороны Эгц-Герцога, кроме демонстраций и зависти, я вызвал Цюрихские Российские войска из Шафгаузена к себе и пошел для отдохновения в Швабию, в Аугабург. И так гора родила мышь. Первое наше благоразумное в Пьемонте поведение имело в начале влияние даже на Лион, а потом и на самый на Париж, за который я бы ответствовал в день крещения. Не зная науки, ни войны, ни самого мира, вместо того, чтобы иметь Францию, Кабинет превознесся хитрыми двуязычиями, которые принудили нас оставить все и уйти восвояси. Последний удар его коварства в Праге был тот, [219] чтобы воротить меня в Франконию, но на том же правиле, как и в Швейцарии. Я ответствовал, что не соглашусь на то иначе, как когда увижу 100,000 под моими знаменами.
Правда, что ни одна нация не выигрывает столько, сколько Англия от продолжения войны. После потери Нидерландов, извольте,. Ваше Превосходительство, расчислить возвратное приобретение Милана, Тосканы, Венеции, завоевание Романии, а наипаче завладение Пьермонта. Вы увидите, что Австрия в три раза сделалась против прежнего сильнее, чтобы продолжать войну с Англией».
Кобрино, 7 Марта 1800.

(*) Так называлась Суворова болезнь, которую изобразил в письме к Графу Растопчину.