|
VII. 3-я польская война Императрицы Екатерины II 1794 года. Участие в ней Суворова.
[43] События выяснили вскоре необходимость окончательного решения польского вопроса. Поляки готовились к возобновлению борьбы, с целью возвращения всего потерянного при 1-м и 2-м разделах. Сигнал к восстанию 1794 года был дан войсками, из коих нужно. было распустить по домам не менее 20,000 чел., не считая других 18 — 20,000 чел., которые остались в России и должны были быть включены в состав русских войск или обезоружены. Войска, подлежавшие этой «редукции», не захотели подчиниться постановлению сейма и восстали, начиная с бригады генерала Мадалинского (2 — 3,000 чел.).
Мадалинский из Остроленки перешел на левый берег Вислы и пошел к Кракову; его преследовал русский отряд генерала Денисова (7,000 чел.), выславший вперед авангард генерала Тормасова (до 2,000 чел.).
Между тем в Кракове также вспыхнуло восстание, во главе которого стал талантливый генерал Костюшко, облеченный диктаторскою властью и старавшийся привлечь к восстанию народные массы. Он поддержал Мадалинского и 24 марта (4 апреля) разбил Тормасова при Рацлавицах. Этот успех имел огромное значение, подняв дух поляков. Восстание начало быстро распространяться. 6/17 апреля в Варшаве польские войска и мещане произвели резню, напав внезапно на русских, которые, потеряв 4,000 чел., отступили к Карчеву и Закрочиму. Позже Игельстром собрал до 7,000 чел. в Ловиче. В ночь с 1½2 [44] на 12/23 апреля восстание вспыхнуло в Вильне. Русские отряды в Вильне и Гродне отступили к границе. Восстание грозило перейти и за пределы России.
В Петербурге узнали о Варшавской резне 20-го апреля. Высший совет, направляемый графом Н. И. Салтыковым, решил: а) главною целью поставить обеспечение западной границы, близ которой и сосредоточить войска; б) главное начальство на театре военных действий против поляков поручить князю Репнину, которому находиться в Риге; в) главное начальство на юге поручить графу Румянцеву, которому оборонять юго-западный край против поляков и быть готовым на случай новой войны с Турциею.
Для действий против поляков назначались: а) 23 — 25,000 князя Репнина, сосредоточивавшихся на линии Рига-Дрисса-Пинск; б) 19,000 генерала Дерфельдена, направлявшихся из юго-западного края к Владимир-Волынску; в) 12 — 13,000 Игельстрома, смененного позже генералом Ферзеном, на левом берегу Вислы; г) 10,000 союзных прусских войск генерала Фаврата, находившихся близ Петрокова; всего 64 — 67,000 чел. Позже прибыло еще 25,000 пруссаков.
Поляки, в начале кампании, выставили: а) на верхней Висле 24,000 Костюшки; б) между Вислою и Бугом 16,000 (по некоторым источникам 20,000) генерала Зайончека; в) в Варшаве 9,000 — 10,000 генерала Мокроновского; г) в Вильне 9,000; д) в Гродне 6 — 7000; ж) в Жмудской земле и у Ковны до 7,000; всего несколько более 70,000 чел. Затем, в течение войны, организация вооруженных сил продолжалась; всего было выставлено до 95,000 регулярных (вернее [45] правильно организованных) войск и до 57,000 городских милиций и крестьянского ополчения.
Костюшко начал теснить Денисова, который отошел к Щекоцинам и соединился там с пруссаками. К этому корпусу, усилившемуся до 23,500 чел., прибыл прусский король. 26-го мая союзники разбили здесь Костюшку, располагавшего 15,000 — 26,000 чел., а 28-го мая Дерфельден разбил Зайончека близ Холма и пошел через Люблин к Висле. Тогда Костюшко совершил смелый фланговый марш через Кельце, Радом и Варки и прибыл к Варшаве, где в то время возмутилась чернь. Он восстановил в столице порядок, принял меры к ее укреплению, поручил оборону ее гарнизону и вооруженным жителям (до 16,000), а остальные войска (около 20,000) предназначил для активных действий.
13 июля прусский король с 35,000 и Ферзен с 12,000 обложили Варшаву с левого берега Вислы, но это обложение не привело к желаемому результату, а между тем вспыхнуло восстание в прусской Польше. Это, в связи с действиями польских партизанов против тыла пруссаков, вынудило короля Фридриха-Вильгельма II снять, в конце августа, осаду и отойти к своим границам.
В это время Россия, Пруссия и Австрия решили уже произвести окончательный раздел Польши. Австрийцы, не открывая военных действий, заняли южные воеводства.
Ферзен, спустя некоторое время, считая австрийцев союзниками и полагая, что кампания этого года окончена, [46] пошел по левому берегу Вислы, чтобы переправиться в верхнем ее течении, а затем уже следовать на присоединение к Репнину.
Репнин, которому было разрешено находиться в Несвиже, в начале августа также пошел вперед. Тогда литовские партизаны захватили Поланген, Либаву, Динабург, и чуть ли не угрожали Пскову. Репнину пришлось обратить свое внимание назад. При таких условиях, и Репнин считал, что кампания окончена, а потому, притянув Дерфельдена, начал помышлять о зимних квартирах.
В общем, в первый период кампании, должно отметить бессвязность действий и отсутствие энергии с нашей стороны, как следствие предвзятого отношения к делу, приводившего к стремлению отвести наши войска из Польши к границе, сосредоточиться и уже после того начать операции, что способствовало распространению восстания и быстрому росту сил поляков. «Война ничего не значащая» становилась «прехитрою и предерзкою», это понимал уже и главный руководитель операций, граф Салтыков. Чувствовалась необходимость послать в Польшу того, кто сумеет быстро покончить с поляками.
Между тем за ходом дел в Польше внимательно следили: Румянцев и состоявший под его начальством Суворов, который имел главную квартиру в Немирове и занимался обезоружением польских войск, оставшихся в юго-западном крае. Он окончил это обезоружение 1-го августа, а 7-го августа Румянцев предписал ему: «сделать сильный отворот сему дерзкому неприятелю и так скоро как возможно... [47] Ваше имя одно в предварительное обещание о вашем походе подействует в духе неприятеля и тамошних обывателей, нежели многие тысячи».
Это распоряжение Румянцева совпало с предположениями центральной власти, которая только сузила задачу Суворова, ограничив ее занятием Бреста и устройством (там же) магазинов. Однако Суворов не находил возможным заниматься «магазейн-вахтерством» и считал необходимым «прибавить (себе) войска, идти к Праге, где отрезать субсистенцию из Литвы в Варшаву», т. е. внести в операции то, чего им не доставало: энергию, смелость, решительность, наступление, стремление искать врага, бить его и неотступно преследовать до полного уничтожения, имея главным предметом действий сердце восстания, Варшаву.
Репнин был старше Суворова. Подчинившись ему и стоявшему за ним петербургскому «Совету», пришлось бы стать на зимние квартиры и готовиться к кампании следующего года, т. е. дать неприятелю возможность усилиться, а нас затруднить.
Ввиду этого Суворов признает себя зависимым только от Румянцева.
Имея в виду возможно скорее покончить с восстанием (на что, по его расчету, требовалось 40 дней), он выступает из Немирова 14-го августа с 4,500 чел. и 10 орудиями (оставив в Немирове, для обеспечения тыла, около 6,000 чел.), на пути усиливает свой отряд до 10 — 11,000 чел. с 16 орудиями и совершает свой знаменитый поход через Варковичи и Ковель к Бресту, куда и прибывает 8-го сентября, сделав 600 верст в 26 дней (т. е. двигаясь со скоростью [48] 23 верст в сутки по дурным дорогам) и дав при этом целый ряд образцовых решений различных вопросов, относящихся к области военного искусства. Скорость движения изменялась в зависимости от обстановки: 270 верст до Варковичей пройдено в 9-ть дней (30 верст в сутки, в 3 — 4 раза больше норм XVIII столетия и почти в 2 раза больше увеличенных Фридриховских норм); 125 верст от Варковичей до Ковеля пройдено в пять дней (25 верст в сутки, но здесь дороги были особенно плохи) и т. д. Дневки делались сравнительно редко, по мере крайней в них необходимости; так в Варковичах 23-го производились починка обоза и печение хлеба и т. д. Начиная от Ковеля, увеличивалась вероятность встречи с неприятелем; Суворов принимает возможные меры к затруднению противнику сбора сведений о марше его отряда. Благодаря прекрасной организации марша-маневра и прочим известным данным, он наносит ряд поражений направленным для его задержания войскам генерала Сераковского (6 — 7,000 чел. при 30 — 36 орудиях, не считая ополчения): 3-го сентября у Дивина казаки Суворова почти целиком уничтожают около 300 всадников Кобринской конницы Рущица; 4-го Суворов бьет у Кобрина захваченный там врасплох передовой отряд Сераковского и овладевает его провиантским магазином (очень кстати); 6-го он бьет под Крупчицами самого Сераковского, занимавшего укрепленную позицию близ тамошнего монастыря; наконец 8-го, с 9,000 чел., он бьет под Брестом того же Сераковского, усилившегося подкреплениями до 12,000 чел. (в том [49] числе до ⅔ косиньеров и т. п.) и занимавшего сильную позицию за болотами, причем берет 28 орудий и 500 пленных. После боя под Брестом в «корпусе» Сераковского оставалось менее 2,300 чел. регулярных войск.
Эти победы Суворова, особенно последняя, произвели сильнейшее впечатление на поляков; дух войск их упал. Наоборот, вся Россия воспрянула духом.
Теперь наши войска занимали намеченную границу по линии р. 3. Буга. Вместе с тем Суворов стал на фланге литовско-польских отрядов, действовавших против Репнина, угрожал связи их с войсками Костюшки и облегчал отступление Ферзену.
Так быстро изменялась обстановка в нашу пользу благодаря Суворову. И свои, и враги почувствовали, что на театре военных действий появился виртуоз войны и что они призваны лишь играть те или другие второстепенные роли в том, что он разыграет.
Между тем Костюшко принимал еще возможные меры к реорганизации польской армии и к подъему в ней духа. Литовские войска были вверены Мокроновскому и составили две дивизии: Ясинского и Вавржецкого; последний командовал этою дивизиею «совместно с Гедройцем» (!). «Корпус» (называемый также и дивизиею) Сераковского был реорганизован и усилен подкреплениями. Вообще поляки готовились к упорному продолжению борьбы.
Суворов оставался в Бресте целый месяц, собирал провиант, устраивал магазины и вообще свою промежуточную базу, а равно и свою коммуникационную [50] линию и подготовлял успех предстоявшей операции во всех отношениях.
Намеченной им операционной линии Брест-Варшава угрожали: справа Вавржецкий с Гедройцем, а слева Сераковский и сам Костюшко.
Нужно было ее обеспечить. Суворов приказывает Дерфельдену (подчиненному Репнина) обеспечить его правый фланг движением на Белосток, Репнина просит выделить часть войск для обеспечения его тыла, а сам старается войти в связь с Ферзеном.
Успех его начинаний затруднялся двоевластием. Требования и просьбы его отклонялись, или исполнялись с задержками, или только отчасти. Пришлось потерять много времени на устранение этих затруднений. Но в это время в Петербурге настроение высших сфер начало уже изменяться в пользу Суворова, благодаря которому явилась возможность рассчитывать на скорое окончание войны. Ему не симпатизировали, но ради пользы дела соглашались отдать на необходимое время власть в его руки. Репнину было рекомендовано отдать Суворову то, чего он требует. В это время Костюшко, опасаясь, чтобы Ферзен не соединился с Суворовым, решил этому воспрепятствовать и пошел вверх по правому берегу Вислы, чтобы отрезать Ферзена, двигавшегося по левому ее берегу; но Ферзен успел переправиться и 29-го сентября, с 12 — 13,000 чел., атаковал Костюшку, имевшего около 8,500 чел. и занявшего позицию при Мацеевицах. Поляки были разбиты наголову. Спаслось менее 1,000 чел. В числе пленных находился сам раненный Костюшко. Для Польши это был страшный удар! [51]
Теперь левый фланг Суворова был вполне обеспечен, да и на правом фланге Дерфельден, получив на то приказание Репнина, шел к Белостоку. 4-го октября Суворов узнал о Мацеевицком погроме. Он тотчас же приказал идти на присоединение к себе, как Ферзену, так и Дерфельдену. Ферзен исполнил это приказание без колебаний, но Дерфельден мог его не исполнить, так как получил от Репнина приказание расположиться на зимних квартирах. Но он был ориентирован относительно настроения петербургских властей находившимся в его корпусе графом В. А. Зубовым, который советовал идти к Суворову. Дерфельден так и поступил.
Таким образом все три корпуса, Ферзена, Суворова и Дерфельдена, всего около 30,000 чел. двинулись концентрически к Варшаве. Между тем польский «верховный народовый совет» избрал заместителем Костюшки генерала Вавржецкого, человека военного чуть ли не только по названию. Хотя поляки и составляли еще наступательные планы, но помешать движению русских к Варшаве не могли.
Суворов оставил в Бресте отряд Дивова, выступил 7-го октября и пошел на Янов, угрожая пути отступления «литовской армии» (16,000) Мокроновского, двигавшейся к Праге и преследуемой Дерфельденом. 14-го Суворов соединился в Станиславове с Ферзеном, а 15-го почти целиком уничтожил в бою при Кобылке одну из колонн «литовской армии», которою командовал генерал Бышевский. Здесь, 19-го, к Суворову присоединился Дерфельден, но нужно [52] было еще довершить подготовку труднейшей операции, штурма укрепленной Праги, последнего оплота поляков, а потому Суворов оставался здесь еще до 22-го октября.
Поляки, в это время, располагали еще 40,000 чел., из которых часть действовала против пруссаков, другая была разбросана в виде второстепенных и мелких отрядов, а для обороны Праги было назначено 18,600 чел., не считая 6,000 мещан, не получивших надлежащей военной организации; в виду неспособности Вавржецкого начальство было вверено генералу Зайончеку.
Суворов сосредоточил к Праге до 30,000 чел. с 86 орудиями и 24 октября взял ее штурмом после упорного и кровопролитного боя, в котором русские потеряли около 2,500 чел., а поляки до 23,000 чел. и 104 орудия. Этот штурм устрашил поляков. Варшава сдалась Суворову. Польша окончательно смирилась пред Россиею. Суворов положил конец ее сопротивлению.
До появления Суворова на театре военных действий операции велись слишком осторожно в то время, как обстановка требовала проявления крайней решительности. Операции направлялись из Петербурга, а главнокомандующий был лишен полной мочи. Отсюда следствия: безрезультатность действий наших войск (не говоря уже о пруссаках), а противнику дается время и возможность усиливаться в численном отношении, улучшать боевую подготовку своих войск и вообще лучше подготовиться к борьбе, которая угрожает
затянуться до следующего года. [53]
Румянцев посылает на театр военных действий Суворова, правда, всего лишь с 10 — 11,000 чел. Суворов не желает допустить вновь потерю времени, не находит возможным подчиниться Репнину и признает себя зависимым только от Румянцева. Хотя это и приводит к двоевластию, но Суворов исправляет этот недостаток организации и захватывает в свои руки руководство операциями. В Петербурге его, наконец, оценивают и позволяют ему это сделать.
Суворов снова дает целый ряд первостепенных образцов в области военного искусства: образцовое изучение и понимание обстановки, замечательную основную идею операции (по цели и по направлению); образцовую подготовку, как до начала марша — маневра, так и во время операции; удивительную энергию в исполнении намеченного плана, необыкновенную (но для Суворова обычную) быстроту маршей, постоянную внезапность нападения и настойчивую атаку врага при каждой встрече. Рядом с этим должно отметить своевременные заботы об обеспечении операционной линии, об устройстве базы, об устройстве и обеспечении сообщений и о снабжении войск строго необходимыми предметами довольствия. Нельзя не признать у Суворова в эту кампанию замечательное сочетание решительности с осторожностью.
Суворов переливает свою энергию и в войска, с частными начальниками во главе. Успех за успехом еще более поднимает их духовные силы. Невозможного для них нет ничего, а враг падает духом, расшатывается нравственно и постепенно подготовляется к окончательному поражению. Прежде, до [54] прибытия Суворова, противник все усиливался, расширял сферу своих действий, а его партизаны доходили до 3. Двины; теперь размеры театра военных действий все уменьшаются; против Суворова бессильны и партизаны; он еще в первую польскую войну показал, как следует вести войну против партизанов, на этом же театре; теперь он делает тоже, конечно, не по форме, но по духу; последовательно противодействуя предприятиям противника, он лишает его партизанов опорных пунктов, наносит решительные удары важнейшим его отрядам, кои служили ядром восстания в соответствующих округах, и оканчивает кампанию в определенный им же срок (вычитая, конечно, время пребывания в Бресте).
Отлично зная превосходство русских войск над противником и слабые стороны этого противника, Суворов, тем не менее, им не пренебрегает и постоянно старается сосредоточивать возможно большие силы, в видах подготовки успеха в бою, который он считает единственно решительным средством для завершения операции.
Целый ряд образцов тактического искусства, победоносных боев завершается штурмом Праги, окончательным разгромом противника, о котором сам Суворов говорил: «дело сие подобно измаильскому». Этот поход представляет как бы целый курс военного искусства, изложенный на практике великим мастером нашего дела, в котором органически и гармонически слились теория с практикою, наука с жизнью. Это неисчерпаемый запас классических решений самых разнообразных вопросов, относящихся [55] к военному искусству. Изучая его, нельзя не поражаться тем, как этот человек всегда и всюду проникал в самую сущность нашего дела.
Замечательно, что те самые приемы, которые до недавнего времени считались впервые примененными французами в эпоху революции, применялись раньше того у Суворова. Замечательно также, что войска, находившиеся под его начальством, все более и более закалялись в боях, а боевая их подготовка повышалась. Правда, это объясняется в значительной степени прекрасными качествами наших войск, но ведь у Суворова впоследствии и австрийские войска преображались и действовали не так, как под начальством других полководцев. Очевидно, что это являлось следствием особых данных, присущих гению, Суворову. Положим, некоторые ученые не признают существования какого бы то ни было гения, но масса людей чувствует, что гений существует и идет за ним, когда он появляется, куда ему угодно. Так она и шла за Суворовым и признала его гением; нам же остается возможно больше его изучать, дабы возможно лучше уразуметь, в чем и почему он является гением.
-------
К числу таких избранных смертных принадлежит наш А. В. Суворов. Как человек, он имел недостатки, но они существенного значения не имели, особенно сравнительно с его достоинствами, которые настолько велики, что трудно поддаются определению. [56]
Прежде всего это был настоящий православный русский человек, кость от кости и плоть от плоти своего народа, любивший его и им любимый. Будучи таким, он не мог не быть верноподданным и верным слугою Государя и России. То, что он иногда будировал, нисколько не уменьшает справедливости этого заключения. Поэтому он никогда не забывал их блага, никогда не ставил выше этого блага своего собственного «я», как это делали некоторые весьма известные его современники.
Естественно, такой человек, один из лучших сынов тогдашней России, настоящий воин и полководец, не мог не сыграть выдающейся роли в борьбе России с Польшею.
Подобно тому, как в 1-ую польскую войну он главным образом и расшатал здание конфедерации, нанеся ей решительные удары и не давая ей возможности собраться с силами, и таким образом способствовал первому возвращению от Польши части русских земель, так и в 3-ю польскую войну он нанес полякам хотя и не все, но большую часть ударов, а что всего важнее, нанес им окончательный удар и способствовал последнему возвращению от Польши западно-русских земель.
Результатом 3-й польской войны, доведенной до конца Суворовым, явился 3-й раздел Польши 1795 года, по которому Россия получила не взятые ею еще остальные части Юго-Западного и Северо-западного края кроме Белостокского округа (2731 кв. м. и 1.900,000 населения, Пруссия — Белостокский округ и вообще земли к 3. и С.-З. от рр. Немана, 3. Буга [57] и Пилицы (680 кв. м. и 1.100,000 населения), а Австрия — остальные земли упраздненной Польши к югу от Пилицы и Западного Буга (1011 кв. м. и 1.300,000 населения). В тоже время и вассал Польши герцог Курляндский отказался от своего герцогства в пользу России. Речь Посполитая исчезла с политической карты Европы.
-------
Сила обстоятельств исправила погрешности государственных людей, направлявших политику России в XVII и XVIII столетиях и выяснила несостоятельность политической системы, основанной на сохранении самой Речи Посполитой с ее безобразным государственным устройством и на упрочении в ней влияния России. Поляки раньше нас пришли в общение с Западною
Европою и в значительной степени усвоили себе ее цивилизацию; к тому же Польша соприкасалась непосредственно с такими государствами, как Австрия, Пруссия и Турция. Поэтому удержать ее постоянно под нашим влиянием мы не могли. А между тем наше вмешательство в польские дела, частое пребывание наших войск в пределах Речи Посполитой, стремление нашей дипломатии облагодетельствовать поляков вопреки их пониманию и желанию, шедшее, по-видимому, в разрез с провозглашаемым нами дружелюбным к Польше отношением, применение таких приемов, какие практиковались например, князем Репниным (арест сенаторов и сеймового посла и вывоз их в Россию) и т. п., — все это раздражало поляков, которые, не додумываясь до [58] сущности дела, полагали, что Россия будто бы и является их главным, непримиримым и самым опасным врагом, который, к тому же, будто бы хитростью, коварством и т. п. качествами далеко превосходит других врагов и соседей Польши, хотя бы даже пруссаков.
Это было в высшей степени выгодно для немецких соседей бывшей Польши, особенно же для Пруссии.
В промежуток времени от окончания семилетней войны до 1795 года, Пруссия добилась цели, намеченной Фридрихом Великим — округления своих границ и увеличения своей территории на счет Польши; при этом она получила не только так называемую королевскую (польскую) Пруссию и часть коренных польских земель с столицею Польши Варшавою, по и некоторую часть земель литовских и даже русских.
Австрия получила значительную часть коренных польских земель и немалую часть русских земель с соляными копями Бохнии и Велички.
Таким образом Россия, не воспользовавшись в свое время удобными моментами для возвращения от Польши всех западнорусских земель, теперь была вынуждена дать трижды в пользу Пруссии и дважды в пользу Австрии богатый выкуп за право возвращения даже не всех «отчин» древне-русских князей. Часть этих «отчин» досталась немецким державам.
Императрица Екатерина II прекрасно понимала, что дело не было доведено до своего естественного конца, как это видно из следующих ее слов: «Владимир на Волыни мы теперь не взяли по причине. Но со [59] временем надобно выменять у императора Галицию, она ему некстати».
Таким образом разделы Польши были весьма выгодны для Австрии и особенно для Пруссии; России же они хотя и доставили выгоды, но, говоря сравнительно, гораздо меньшие, чем ее соучастницам в разделах, по следующим соображениям: а) объединение Руси все таки не было окончено, при чем часть русского народа попала под владычество католической Австрии; б) в стратегическом отношении мы не приобрели выгодной пограничной черты, так как овладели лишь одним берегом Немана и 3. Буга и не получили на них обеспеченных переправ; в) для России было бы выгоднее провести границу по Висле и Сану, получив на них обеспеченные переправы и примкнув фланги к Карпатам и к Балтийскому морю у низовьев Вислы (что и было возможно в последний период семилетней войны); г) наконец и в нравственном отношении на Россию главным образом и было взвалено чуть ли не все бремя ответственности за разделы Польши; отчего же бы и не нести это бремя, если бы Россия действительно получила выгоды, на которые она не имела права; но ведь такие выгоды получили другие державы, участвовавшие в разделах; Россия же взяла, за исключением сравнительно небольшой части (литовских земель), даже не все свое, да и то после длинного ряда удивительных усилий к сохранению той самой Польши, которая, в течение 4½ столетий, систематически упражнялась в братоубийстве на счет доверчиво ей отдавшихся частей великого русского народа. [60]
Между теv, с легкой руки поляков и различных других наших врагов, Россию и выставили в той именно роли, которую разыграла Пруссия. И это не удивительно, ибо от врагов нечего и ждать справедливости. Но удивительно то, что мы сами, воспитавшись на западно-европейский лад, по западно-европейским книжкам, держась западно-европейских учений, вообразили себя в этом случае виноватыми.
Не претендуем на то, чтобы вышеизложенный столь краткий очерк опроверг вполне подобные взгляды; но, быть может, он выясняет путь, идя по которому, можно уразуметь всю беспочвенность подобного самообвинения.
; Если, таким образом, несправедливы все обвинения, взводившиеся на Россию, то они несправедливы и по отношению к одному из лучших сынов России, которого также чернили и не перестают чернить ее и его враги, т. е. к Суворову. |
