Победы графа А.В. Суворова-Рымникского

С одобрения Ценсурного Комитета учрежденного для Округа Императорского Московского Университета.

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ,
ГОСПОДИНУ ТАЙНОМУ СОВЕТНИКУ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНОМУ КАМЕРГЕРУ И РАЗНЫХ ОРДЕНОВ КАВАЛЕРУ, ГРАФУ
НИКИТЕ ПЕТРОВИЧУ ПАНИНУ,
Милостивому Государю.

СИЯТЕЛЬНЕЙШИЙ ГРАФ! Милостивый Государь!
Знаменитый Политик и великий Полководец действуют совокупно для блага своего Отечества. Один начертывает планы, — другой совершает их, один, бдительною предусмотрительностию, другой, быстротою движений, вспомоществуют взаимно в совершении обширных видов попечительного Правительства.
С сей стороны никто лучше не может судит о подвигах бессмертного Суворова, никто лучше не может ведать отдаленные их последствия, как Ваше Сиятельство. Патриотическое Ваше сердце без сомнения переносится с сладостным удовольствием к тем славным временам, когда Русской ум начал двигать Кабинетами Европы, а Русские войска, изумляли ее своими победами.
Почтенно уединение мудреца, оставившего знаменитое свое поприще и бурный свет, но всегда готового на пользу общую! Он живет восхитительным воспоминанием дел своих и великих событий, мелькнувших пред его очами; он живет любовию и благо- [часть текста отсутствует] латься некогда достойным Вашего покровительства.
СИЯТЕЛЬНЕЙШИЙ ГРАФ, Милостивый Государь!
Ваш покорнейший слуга
Федор Бунаков.

Вступление

Здесь представляется Публике верный перевод жизни и военных подвигов Фельдмаршала Графа Суворова-Рымникского; справедливость и порядок действий наблюдены с величайшею точностию. Книга сия должна быть тем занимательнее, что она показывает нам характер и необыкновенный Гений Героя, приобретшего любовь и доверенность соотечественников.
Он происходит от древней Шведской фамилии, которая поселилась в России уже около 130 лет, и с тех пор не переставала быть славною своими заслугами Отечеству.
Василий Иванович Суворов, отец Графа, был крестник Петра Первого, и владел поместьями, жалованными его [VI] предкам за победы, одержанные над Татарами и Поляками. Он имел обширные познания по части политической, и умер Генерал-Аншефом и Сенатором. Графу Александру Васильевичу осталось в наследство большое имение, весьма увеличенное щедротами Екатерины II, с того времени, как он имел детей; прежде сего он принимал только одни почести. Он родился в 1730 году; родитель назначил его к Штатской службе, но страсть к оружию повлекла его на другое поле славы. В 1774 году женился он на Варваре Ивановне, дочери Генерал-Аншефа Прозоровского, от которой имел двух детей: дочь, вышедшую замуж за Графа Николая Александровича Зубова, и достойного себя сына Аркадия Александровича, который теперь имеет чин Генерал-Лейтенанта. Он доставил им самое лучшее воспитание; как человек, [VII] который по собственному опыту чувствовал цену оного в полной мере: война и науки занимали его беспрестанно. Обе нем можно сказать то же, что сказал Плутарх о Марцелле: «Когда у него, оружие в руках, то на лице его изображается какая-то необыкновенная свирепость, несмотря на то, что во всех других случаях он самый кроткий и скромный человек».
Граф Суворов носил в сердце своем истинную любовь к Отечеству, и желание сражаться для его славы оживляло его беспрестанно.
Напрасно многие Французы, описывая подвиги Суворова, и признавая их за необыкновенные, приписывают ему следующий Корнелев стих:
Ton bras est invaincu, mais non pas invincible.
Твоя рука не побеждена, но она не непобедима. [VIII]
Это показывает более слепое щастие простого воина, нежели благоразумие и прозорливость Полководца. Постоянные успехи Графа сами собою разрушают столь, неосновательное мнение. — Имя его будет вечно блистать между именами славнейших людей!
ЕКАТЕРИНА II, пожаловав ему достоинство Графа Российской Империи, с наименованием Рымникского, положила, кажется, печать бессмертия на достопамятнейшую победу над Турками в 1789 году. Императоре Иосиф в то же время пожаловал его Графом Римской Империи; это не могло быть сделано по условию, потому что сия награда была первым движением благодарности.
В самом деле, трудно найти в Истории что-нибудь подобное сражению Рымникскому, в котором 100-тысячная армия Великого Визиря была разбита и рассеяна в продолжении 12 часов [IX] 18000 Австрийцев и 7000 Русских, под начальством Графа Суворова. Подробности сей победы находятся в 3-й части сего сочинения; там, на каждом шагу, при каждом решительном сражении видны черты мужества и геройства, которые делают столь же чести Российским войскам, как и великому их Начальнику.
Сам Суворов, кажется, так тронут их усилиями, что после всякого сражения говорит о них с восторгом; = он обнимает как братьев Генералов, разделивших с ним опасности и споспешествовавших его видам; потом благодарит и хвалит отличившихся воинов — и таким образов воспламеняет всех огнем священным патриотизма и славы. Великий человек обнаруживается своею скромностью и добротою посреди почестей, которыми осыпали его Екатерина и Павел. [X]
С великим старанием собирают первые опыты великого Живописца; столь же приятно для нас рассматривать первые порывы души к предмету, для которого она кажется сотворена; потому, что одно врожденное чувство производит сии верные знаки Гения. Тюрен в 10 лет ушел на вал, и пробыл на нем целую зимнюю ночь для того, чтобы доказать своему отцу, что, несмотря на его слабое сложение, он может переносить военные труды. Конде, рожденный Генералом, в 22 года делает план сражения при Рокруа, засыпает и пробуждается для того, чтобы победить. Цезарь видит в Кадиксе статую Александра Великого, и оплакивает, что в его лета не мог заслужить подобной славы. Карл XII, бывши еще младенцем, заметил, что Александр жил довольно, потому что завоевал так много государств. Суворов [XI] в 12 лет обнаружил такую ревность в военной службе, что отец его принужден был пожертвовать его склонности всеми своими видами.
Жизни славных Полководцев приносили ему величайшее удовольствие, и скоро Корнелий Непот¹ сделался его карманною книгою. Но он не довольствовался одною военною: наукою; так как Монтекукули, один из его любимых Героев, он предуготовлял успехи свои необыкновенным старанием обогащать себя познаниями, особливо такими, которые распространяют сферу понятий. Он учился Истории по Ролленню и Гибнеру, Философии по Лейбницу и Вольфу, и упражнялся во [XII] Французском, Немецком, Италиянском, Польском и Турецком языках: знания, столь нужные военному человеку и необходимые для Полководца. Суворов имел столь щастливую память, что знал языки всех народов, им побежденных.
Происходя, так же как Монтекукули, от древней фамилии, Граф Суворов, так же как он, должен был пройти все степени до жезла Фельдмаршальского. Пораженный славою сего Генерала, который в 1644 году с 2,000 человек разбил 10,000 Шведов, он поставил его для себя примером, и сравнивая поступки лучших Полководцев, составил особенную систему, и сделал для себя постоянные правила, неизвестные другим. Сие доказывают беспрерывные успехи его от начала и до конца его подвигов. Он удивлялся в Карле XII той [XIII] твердости и неустрашимости, которою Природа его самого одарила, и той быстроте, которую он в последствии как бы присвоил себе. Граф Суворов заметил, сколь часто искусство торжествует над числом, и видел, как выгодно сражаться холодным оружием. Друзья мои, говорил Карл XII солдатам, ударьте на неприятеля; пусть стреляют одни трусы! Вот почти единственное наставление, которое можно извлечь из славных дел сего воинственного Государя, который был более солдат, нежели Герой, и который своим характером восставил против себя и людей, и самое щастие; занимаясь единственно войною, он хотел всегда переломить обстоятельства, которые Суворов, как кажется, всегда обращал в свою пользу.
Несмотря на то, что Суворов был весьма строг при обучении войск, что он в сутки [XIV] переходил с ними по 70 верст; не смотря на все сие, — войско его любило, потому что он умел оживлять его мужество, и что с ним оно почитало себя непобедимым; потому что после сражения он щедро награждал солдат, и имел о них неусыпные старания на зимних квартирах. Притом же они знали, что он непоколебим в своем слове, тверд в предприятиях, несколько горяч, но добр и ласков к ним как отец; они были уверены, что не могут терпеть никакой несправедливости, потому что Граф все видел, все знал и все сам учреждал, и точность его в исполнении гражданских и духовных обязанностей содержала в войсках одним примером любовь и порядок. — Если с сими прекраснейшими свойствами бывали смешаны некоторые странности в привычках, то должно признаться, что во всех родах слава [XV] влечет за собою особенности, к которым привыкаем без намерения и в которых после сами себе не можем дать отчету.
И что в том нужды, что Суворов обедал иногда в 9 часов утра? — Он был также весел, также любезен за столом; и когда мы рассмотрим, что он вставал в 4 часа, то увидим, что обедал не ранее тех, которые встают в 10 и садятся за стол в 2 часа. После обеда он обыкновенно ложился отдыхать; но в городе и в поле спал всегда на соломе. Летом жил в палатке. Он носил всегда мундире, любил чистоту и опрятность; но ненавидел роскошь, и был обязан конечно сим привычкам сохранению своего здоровья в самой глубокой старости, несмотря на труды, перенесенные им в странах самых отдаленных и различных климатов. [XVI]
Он начал действовать в семилетнюю войну, под начальством Генерала Графа Фермора, который, будучи выше слабостей людей обыкновенных, видел без страха и зависти, чем может быть некогда Суворов, и доставлял ему часто случай показать свои отличные дарования.
Потом Суворов служил в обеих Польских войнах, из которых одна была возжена, а другая поддерживаема Французами в две весьма отдаленные эпохи и при обстоятельствах совсем различных; вероятно, что они желали только возбудишь раздоры, не предвидя, что разделы сего государства послужат единственно к выгодам Держав союзных. — Весьма удивительно, что Польша могла существовать столько веков с Королем избирательным. Наконец, постоянная привязанность к феодальному правлению во всем его пространстве [XVII] погубила ее. Сия система может только приличествовать рождающимся обществам; анархия и совершенное разделение были всегда ее непременными последствиями.
Чтоб довершишь свою погибель, Польша отвергала все новые законы, которые могли бы исправить недостатки старых. Свобода подавать голоса в собраниях, сия свобода, которая предавала обширное государство в руки буйственной толпы, должна была неминуемо произвести внутренние раздоры: потому что невозможно было собрать в одно государство более тиранских установлений и более неистовств.
Но, избравши уже великого Собиеского, победителя Турков, спасителя Вены и Северной Европы, Польша могла бы сделать Королевское достоинство наследственным, и принять правление Монархическое, которое одно только прилично обширному Государству. [XVIII] Но, к нещастию, когда было возможно, она сим пренебрегла, и когда она того желала, то было уже поздно. Сам Собиеский, который сделал столь много добра другим государствам, не мог ничего сделать для своего; он должен был беспрестанно бороться с Вельможами, которые были столь же сильны, как он сам; притворяясь иногда, будто засыпал в Совете, он говорил, что в Польше гораздо легче усыплять, нежели защищать. Короля. Окончив свое славное поприще в последнем году 17 столетия, он мог предвидеть, что его государство падет прежде конца 10 века.
Теперь Польша совершенно зависит от Держав, разделивших ее. — Монтескье говорит: «Для некоторых Государств и самое завоевание полезно; когда сила их образования ослабеет, когда водворится в них разврат, законы не исполняются, [XIX] правление сделается тягостным; когда оно дойдет до такой степени, что не может само собою истребить зла... то кто усумнится, чтобы завоевание такого государства не принесло ему пользы, если оно не будет разорительно? ... Оно может разрушить вредные предрассудки, и дать нации, так сказать, новый и лучший Гений». —
Основываясь на словах сего великого человека, можно смело спросит: не единственной ли способ к спасению Польши был ее раздел? — Время сие доказывает. Граф Суворов с своей стороны показал в продолжении войны против конфедератов доброту и справедливость, ему только свойственные; он иногда вместо победителя был примирителем, и весьма часто в первую Польскую и в Турецкую войну останавливал и разрушал планы неприятеля одними своими [XX] необыкновенными переходами. Сражение при Каннах и приступ к Праге, предместию Варшавы, можно почитать в числе дней, которые наиболее стоили человечеству. Но Аннибал, гордясь своею победою, вместо сожаления о таком множестве нещастных жертв, составляет себе мост из их тел; Суворов напротив того ни где так не велик, как тогда, когда ему приносят ключи Варшавы: он бросает свою шпагу, упадает на колена и, простирая руки к небу, благодарит Всевышнего за то, что взятие города не стоит ему ни капли крови, и только те поражены, коих невозможно было пощадить.
Этот прекрасный поступок уподобляет его Епаминонду, который соединял необыкновенные достоинства с нежнейшими чувствами, и который любил искренно Пелопида, несмотря на то, что он был его соперником в славе. Мы [XXI] видим то же в Турецкую войну: Суворов и Принц Кобургский любили, почитали друг друга душевно, потому что истинная добродетель заставляет стремиться к одному двух человек, обязанных одною должностию.
Свидание Суворова с нещастным Польским Королем делает также честь победителю; он старается продолжить для него очарование прежней власти. Король просил у него одного пленного; он возвращает ему 500, и может сказать сам себе, что доставил сему нещастному последнюю минуту удовольствия на троне, и может быть последнюю в его жизни: кто может быть столько тверд, чтобы, лишившись престола, находить еще в чем-нибудь утешение? Сердце его терзается горестию, и все ему противно, ненавистно!
Бессмертной Екатерине стоило гораздо более труда возложить [XXII] корону на главу Понятовского, нежели свергнуть оную. Она написала Суворову: B такой-то день пришлите мне ключи Варшавские, и в сей день Суворов сказал своим солдатам: Идите на приступ, возьмите Прагу, нам отворят ворота Варшавы. Екатерина после взятия сего города пожаловала ему жезл Фельдмаршальский. — Суворов был часто ранен, но никогда побежден; сего нельзя сказать ни о Монтекукули, ни о Тюренне. Когда Тюренна спросили: каким образом он проиграл Ретельское сражение (1650); то он отвечал: Своею ошибкою. Кто не ошибался на войне, тот нигде не ошибался.
Все признают, что Тюренн и Монтекукули сделали войну совершенно искусством, и что в кампании 1675 года, которую, они сами наиболее почитали, сии полководцы беспрестанно противуполагали друг другу деятельность, хитрость и терпение, так что иногда стояли [XXIII] по 4 месяца не сражавшись. Сомнительно, чтобы Суворов подчинил себя такому строгому искусству; пылкость и быстрота его не позволили б ему такой медленности, особливо в виду у неприятеля. Но он оплакал бы смерть Тюренна, если б он был его неприятелем, так как Цезарь оплакивал Помпея; потому что он соединял в себе самые возвышенные качества с величайшею чувствительностию.

Примечания

1. Корнелий Непот, Латинский Писатель, оставил нам прекрасное собрание жизней лучших Греческих и Римских Полководцев.