Сборник военных рассказов 1877-1878 гг.

Кавказская казачья бригада в Болгарии. Походный дневник

Часть вторая. От переправы до первой Плевны.

[45]

 

I.
ПЕРЕДОВОЙ ОТРЯД И КАВКАЗСКАЯ БРИГАДА. ПЕРЕПРАВА.

Три полка Кавказской казачьей дивизии утром 15-го июня выступили из Беи в Зимницу*).
*) 30-й Донской, 2-й Кубанский, Владикавказский с дивизионом осетин, 10-я Донская и 1-я конно-горная Донская батарея.
Что-то будет, что нас ожидает? Удалось ли Драгомирову? Вот вопросы, на которые боялись отвечать в наших рядах. Боялись потому, что не хотелось услышать вести о неудаче переправы и страшно было связать с нею начало нашего дела.
В каждом облачке подорожной пыли мы готовы были видеть вестника неудачи, и боязливо припоминались слова людей, недоверчиво относившихся к успеху переправы.
Но вот на пути оттуда показался пехотинец, несколько человек подъехало к нему.
– Что?– был единственный вопрос, так как слово «переправа» замирало на устах.
– Наши уже там, на берегу; я иду в Бою за вещами.
– На каком берегу?
– На турецком; ночью сбили их, и наши теперь в городе.
Вот первая весть, переданная нам, сколько помнится, санитаром или фельдшером, посланным в Бею из 14-й дивизии. Сообщена она нам покойно, равнодушно, как бы обыденное дело; но от души сотворенное крестное знамение осенило пыльные лица казаков, и «слава Богу», «ай да молодцы» пробежало по рядам, насторожившим слух к рассказу пехотинца.
В двенадцатом часу дня мы разбили коновязи на широком поле позади восточной стороны Зимницы, и каждый, кому служба позволяла, направился к Дунаю. Крутой песчаный спуск к месту переправы кипел народом, и солнце жгло немилосердно запыленные ряды переправлявшейся пехоты. Молчаливо, хладнокровно двигалась она в облаке стоявшей пыли, и только блеск ее холодного штыка внушительно сверкал над шумной толпою; казалось – только он один, этот холодный твердый штык, как будто не глядел на тот крутой обрыв турецкой стороны, который несколько часов тому назад был местом смерти и бессмертия. [46]
Длинные шатры под значками Красного Креста раскинулись по Зимнице и были полны теми, кто оплатил своею кровью первый шаг давно желанного успеха. Многим из нас судьба готовила ту же участь, скрывая ее в приманке грядущего боя; но это грядущее было еще далеко, а потребности похода вызывали заботы о разрешении вопросов насущной необходимости. Минуты досуга проявлялось внезапно и потому впечатления их были глубже.
Так вряд ли забудут свидетели этого дня потрясающее, сердечное «ура», гремевшее навстречу Государя, в то же утро прибывшего в Зимницу. Но и это неудержимое выражение искреннего привета стихло пред шатрами Красного Креста, когда Государь вошел в среду раненых. Эта минута была полна благоговейного умиления и тихого душевного торжества.
В первый же день прибытия 1-й бригады Кавказской дивизии под Зимницу подошли к ней и донские полки Черноозубова; но дивизия соединилась только на несколько дней, потому что через три дня произошли в ней новые перемены, уничтожившие название Кавказской казачьей дивизии.
В виду необходимости иметь самостоятельный кавалерийский отряд, четыре кавалерийские бригады были назначены под начальство состоявшего при Великом князе Главнокомандующем генерал-лейтенанта Гурко. Штабу бывшей Кавказской дивизии приказано составить штаб этого вновь созданного кавалерийского отряда. Временно, до прибытия генерал-лейтенанта Гурко, отрядом командовать генерал-майору Рауху.
В каждую кавалерийскую бригаду были распределены офицеры генерального штаба, и один из них, капитан Стромилов, назначен в Кавказскую бригаду.
Несколько позднее описываемого времени начальником штаба этого отряда назначен полковник Нагловский.
Все бригады, вошедшие в состав этого отряда, были наименованы по роду своего оружия, называясь: драгунская, сводная, донская и кавказская, каждая из них состояла из полков: 1) Драгунская: 8-й Астраханский драгунский, 9-й Казанский драгунский и 16-я конная батарея, под начальством флигель-адъютанта полковника герцога Евгения Лейхтенбергского. 2) Сводная: 9-й Киевский гусарский, 30-й Донской и 10-я Донская батарея, под начальством свиты Его Величества генерал-майора герцога Николая Лейхтенбергского. 3) Донская: 21-й и 26-й Донские и 15-я донская батарея, под начальством полконика Чернозубова. 4) Кавказская: 2-й Кубанский, Владикавказско-Осетинский и 1-я Донская конно-горная батарея, под начальством полковника Тутомлина. [47] Регулярные полки этих бригад были в четырехэскадронном составе*).
Итого, кавалерийский отряд генерала Гурко заключал: сорок два эскадрона, тридцать сотен, восемнадцать четырехфунтовых орудий, шесть горных орудий.
К отряду придано парковое отделение, образованное**) для Кавказской казачьей дивизии. Сверх того, к составу этого отряда были присоединены; 4-я стрелковая бригада – четыре батальона и две роты пластунов; четырнадцать горных орудий***); болгарское ополчение – шесть дружин; гвардейский полуэскадрон конвоя Его Величества, собранный из полков гвардейской кавалерии.
*) Кавказская бригада перешла Дуная в составе тысячи пятисот семидесяти казаков в обоих полках. Вычитая трубачей, урядников, вьючных и обозных, каждую сотню можно будет принять действительною силою в сто человек, т. е. двенадцать с половиной рядов во взводе. Конно-горная батарея имела налицо двести тридцать четыре казака.
**) Приказом по действующей армии от 25-го января 1877 года.
***) Два потонуло при переправе, потому вместо шестнадцати осталось четырнадцать.
Весь отряд наименован «передовым отрядом».
Образование такого отряда не могло не улыбаться каждому из нас, в виду непосредственного соединения пехоты с самостоятельными силами конницы, и потому нас радовала предстоящая возможность хорошей работы. В описываемое время мост через Дунай еще не был готов, и пехота безостановочно перевозилась на судах, так как необходимость упорной обороны вновь занятого турецкого берега требовала возможно большего сосредоточения на нем ее силы.
Но, с другой стороны, она, по отсутствию при ней конницы, оставалась там в неведении возможного на нее турецкого наступления. Для возможного уменьшения этого затруднения в первый же день переправы была переведена туда часть Донского 23-го полка полковника Бакланова, которому выпало столько утомительной работы в окрестностях, что он не мог освещать местность дальними разъездами. Поэтому сознавалась необходимость иметь на том берегу больше конницы, а средств к переправе ее не имелось, так как все перевозочные суда были заняты пехотой. Переправа вплавь была бы одним из средств в этой помощи, и она была предложена на обсуждение бывшим начальником штаба Журжевского отряда Свиты Его Величества генерал-майором Скобелевым 2-м.
Предложение это было сделано для переправы всей Кавказской казачьей дивизии, которая, за неприбытием первых трех бригад [48] передового отряда, оставалась еще под начальством генерал-лейтенанта Скобелева 1-го. Следовательно, он мог взять на себя ответственность, разрешив охотникам попробовать свои силы. Разумеется, охотники явились все, если бы последовало на то общее приказание, но приказать переплыть водную равнину Дуная без пробы, было бы крайне неосмотрительно. Потому для опыта переправы было разрешено назначить тридцать человек осетин и казаков Владикавказского полка. Вместе с ними пожелал переплыть генерал-майор Скобелев 2-й и два офицера Владикавказко-Осетинского полка.
Направление переправы было выбрано несколько выше наводимого моста против незанятого войсками и понтонами острова. Расположенный в шестидесяти или семидесяти саженях от берега, он делил полутора верстную ширину переправы на две неравные части и мог служить метом отдыха после первого приема переправы. С разрешения начальника переправы, генерал-майора Рихтера, дозволено было употребить под одежду, вьюки и оружие небольшие частные лодки, собранные в достаточном количестве в ближайшем к Зимнице рукаве Дуная.
Прибыв к назначенному месту, пловцы разделись, так как быстрота течения и ширина реки уничтожили всякую возможность переправы в одежде, и затем они поплыли к острову с генералом Скобелевым 2-м во главе. Небольшая лодка следовала за Скобелевым 2-м, но, тем не менее, этот опыт чуть было не стоил ему жизни, хотя он с одним из казаков с трудом, но доплыл до правого берега Дуная.
Казалось, что добрый конь генерала несколько раз выбивался из сил, и сердце замирало у нас на берегу, когда глаз терял в широкой зыби как бы нырявших пловцов. Наконец, две далекие друг от друга точки начали увеличиваться, и в бинокль можно было различить генерала Скобелева 2-го, вышедшего на правый берег Дуная. Оба пловца благополучно добрались до Систова.
Все прочие охотники были разбросаны у берегов острова напором течения и принуждены были вернуться обратно. Измученные люди и кони свидетельствовали об опасности общей переправы вплавь, требовавшей столько же времени, как и выжидание окончания моста. Сколько помнится, этот опыт был произведен в третьем часу пополудни 18-го июня. Утром 20-го числа было поручено приказание о начале переправы в следующей постепенности: 1) Артиллерийские части войск, переправившихся уже не тот берег. 2) Обозы этих частей. 3) Бригадам отдельного кавалерийского отряда: а) Драгунской бригаде с ее обозом; б) Донской бригаде с ее обозом. Бригадам этим, после переправы, двинуться на Царевицу и присоединиться к 4-й стрелковой бригаде, с которой составить авангард и продвинуться до Турско-Сливо; в) Кавказской бригаде с ее обозом. После этого присоединиться к 35-й пехотной [49] дивизии и вместе с ней продвинуться до Дели-Сули; г) Сводной бригаде из 9-го гусарского Киевского и Донского казачьего № 30-го полков с 10-ю Донскою батареей. Бригаде этой присоединиться к стрелковой бригаде. 4) Болгарскому ополчению, которому направиться на соединение со стрелковой бригадой. 5) Паркам: стрелковой бригады; отделению парка, состоявшему при Кавказской дивизии, и парковому отделению, образованному для драгунской бригады. Паркам 8-го корпуса и 35-й пехотной дивизии. 7) 12-й кавалерийской дивизии. 8) 33-й пехотной дивизии. 9) Штабу 12-го армейского корпуса и 37-му казачьему Донскому полку. 10) 12-й пехотной дивизии. 11) Корпусной артиллерии 12-го корпуса. 12) Паркам 12-го корпуса и 6-му телеграфному парку.
12-му корпусу, после переправы, продвинуться до с. Винограды. В вышеизложенном порядке войска должны подходить к Зимнице и останавливаться у спуска к первому мостику, устроенному на парусинных понтонах через затон Дуная.
Дальнейшее движение по переправам и порядок самой переправы приказано исполнять только по распоряжению начальника 3-й саперной бригады генерал-майора Рихтера, без приказания которого ни одна часть не имеет права тронуться с места. Наблюдение за порядком, во время движения по мостам, возлагалось на генерал-майора Зарубаева, назначенного комендантом переправы.
Для наблюдения за порядком, во время перехода войск через остров Адду, генерал-майору Рихтеру приказано назначить особого штаб-офицера, все распоряжения которого должны исполняться беспрекословно.
Определенная последовательность переправы возлагала на каждую часть обязанность непосредственного осведомления о часе ее вступления на мост; посему от полков были посланы офицеры за приказаниями к генерал-майору Рихтеру. Но, несмотря на строжайший порядок, накопление военных повозок уничтожало возможность определения часа нашего вступления на мост, и посему назначаемое для сего время два раза изменялось. В первый раз оно было приблизительно определено для Кавказской бригады словами: поздно вечером или рано утром; затем второй раз: подъем с бивуака был ей назначен 21-го июня в десять часов утра.
Итак, завтра Кавказская бригада должна была соединиться с 35-й пехотной дивизией и вместе с ней продвинуться до Дели-Сулы; но следовало знать, где находится 35-я пехотная дивизия, и куда нам двинуться из Дели-Сулы. Между тем, в непосредственном средоточении наших справок, т. е. в штабе передового отряда, положительных указаний на это не имелось; по частным же сведениям сообщалось, что Кавказская бригада может быть получит отдельное назначение.
Замечу, что штаб передового отряда подвергался в это время [50] различным переменам и, не утвержденный окончательно в своем составе, не всегда мог дать положительные указания. Находившийся налицо капитан Сахаров, видя наше затруднение, отправился в полевой штаб за приказаниями.
Пока разрешались эти вопросы в полевом штабе, заваленном спешными работами, мы были обрадованы вестью о прибытии к нам на бивуак Государя императора. Все приочистилось, приоделось, и Кавказская бригада на рубеже войны впервые предстала пред лицо Государя. Подъехав к нам в коляске, Государь сел на коня и шагом объехал сотни, вытянутые в пешем строю на правом крыле коновязей; милостиво разговаривал со многими из казаков и, осведомясь о времени, назначенном для переправы, благословил нас за Дунай. На сердце было легко и весело. Офицеры вскочили на коней и проводили Государя до Зимницы.
В этот же день мы получили приказание о сформировании небольшого отряда конно-пионеров под начальством полковника графа Роникера. В состав его Кавказская бригада выделила двадцать пять человек, находившихся все время в передовом отряде у генерала Гурко.

21-го июня.
Рано утром 21-го числа капитан Сахаров получил возможность доставить нам ожидаемые сведения, сообщив, что 35-я пехотная дивизия находится у Царевицы.
Полученное через него приказание, передавало Кавказскую бригаду в распоряжение командира 9-го корпуса, как только он переправится через Дунай; а до того времени подчиняло ее начальнику 35-й дивизии. Время последовательного перехода нашей подчиненности было указано в прилагаемом при сем расписании: [51]

Но выделялись ли мы совершенно или временно из передового отряда, где расположится 9-й корпус и где будут находиться бригады передового отряда,– мы должны были узнать и разыскать на походе.
В надежде, что все делается к лучшему, мы поднялись с бивуака в девять часов утра 21-го июня и остановились у спуска у понтонному мосту. Но парки и обозы предшествовавших частей снова замедлили переправу, и мы только во втором часу пополудни могли вступить на мост.
Сотни переправлялись справа рядами, имея лошадей в поводу. Казаки шли по краям моста, кони были в середине. 1-я сотня Кубанского полка шла в голове бригады; за Кубанским полком следовала батарея, за нею Владикавказский полк и осетины; затем переправился обоз. [52]
По мере того, как сотни вступали на берег, они подымались по крутому песчаному берегу и сворачивали на большую Тырновскую дорогу. Здесь, в двух верстах от Систова, собирались и ожидали окончания переправы. Песчаный извилистый подъем, густая пыль под знойными лучами утомляли упряжных лошадей и растягивали движение обоза, так что бригада могла двинуться на Царевицу только в пять часов пополудни. Но предшествующие обозы, которых не было возможности обогнать, и тут заставляли нас двигаться столь медленным шагом, что мы только под вечер подошли к Царевице.
Здесь мы застали один из полков 35-й дивизии, располагавшийся на ночлег. Прочие ее полки незадолго до нашего прихода выступили по дороге на Турску-Сливу и, по всему вероятию, должны были ночевать где-нибудь невдалеке по этому направлению. С ними находился и начальник 35-й пехотной дивизии. Узнав о выступлении пехоты на Турску-Сливу, можно был предположить, что она оттуда направится на Дели-Сулу, но по показанию нашего проводника*) боижайший путь на Дели-Сулу сворачивал от Царевицы круто направо через Болгарску-Сливу, а не через Турску-Сливу. Проверить же проводника по карте не было никакой возможности, так как на двух имевшихся у нас картах – Каница и русской – ни одной дороги в Дели-Сулу не обозначено.
*) Этот проводник, по прозванию Бельчик, был прислан в Зимницу, как было сказано, заботливостью полковника Паренсова. Бельчик не отличался мягкосердечием ко всему турецкому, но был неоднократно в высшей степени полезен нам как опытный проводник.
Жители поддерживали показания проводника и сверх того утверждали, что деревня Дели-Сула занята черкесами. О последнем известии сообщили и наши разъезды, продвинутые по дороге на Болгарску-Сливу. До Дели-Сулы оставалось еще верст девять ночного неизвестного нам пути. Если пехота решилась ночевать в окрестностях Царевицы, то было естественно и нам дождаться утра у Царевицы, дабы не иметь дела с черкесами ночью, если бы оказалось, что Дели-Сула действительно занята ими.
Следовательно, надо было удостовериться – дойдет ли сегодня о Дели-Сулы хоть часть 35-й пехотной дивизии. По сему, за отсутствием в Царевице начальника 35-й дивизии, к нему наряжен был офицер (сколько помнится, Кубанского полка хорунжий Милошевич) со словесным докладом о прибытии Кавказской бригады, о сообщенном нам кратчайшем направлении на Дели-Сулу, о слухе присутствия в ней черкесов и о назначении места для ночлега, если нам не будет приказано тотчас двинуться на Дели-Сулу. [53]
Ответ начальника 35-й пехотной дивизии был доставлен нам в глубокие сумерки (отправленный к нему офицер догнал его по дороге на Турску-Сливу); но он был выражен не приказанием, а в виде частного одобрения нашего предположения ночевать у Царевицы. Отзыв этот, переданный на словах, не должен был бы быть (во избежание недоразумений) приведен здесь как положительное доказательство. Но привожу его только в виду возможности заключить из него, что, что 35-й дивизии не было еще сообщено о совместном ее движении с Кавказской бригадой на Дели-Сулу, поэтому начальник ее не взял на себя ответственность в направлении Кавказской бригады. Мы же со своей стороны не знали: пойдет ли 35-я дивизия на Дели-Сулу или нет?
Это недоразумение поставило Кавказскую бригаду в неожиданное затруднение. Но следовало на что-нибудь решиться, и я предпочел ночевать у Царевицы с тем, чтобы утром 22-го числа, руководствуясь прямою обязанностью кавалерии: освещать движение пехоты, двинуться в голове ее на Дели-Сулу, не сомневаясь, что в течение ночи 35-я дивизия получит приказание о совокупном с нами движении.
Итак, день 21-го июня дал нам полный разлад предположений с действительностью.
Поздняя переправа и медленное движение от скопившихся обозов были причиною, что Кавказская бригада к вечеру лишь прибыла в Царевицу и соединилась только с хвостом 35-й дивизии; а затем ни та, ни другая не дошли в назначенный день до Дели-Сулы.

II.
Бой у Дели-Суллы.

22-го июня.

На рассвете, 22-го числа, от Кавказской бригады были высланы два сильных разъезда. Первый – по направлению к Дели-Суле чрез Болгарску-Сливу, под начальством причисленного к Кубанскому полку прапорщика Цамая; второй – на связь с 35-й пехотной дивизией и кавалерийскими бригадами передового отряда, под начальством Владикавказского полка сотника Верещагина.
Этому последнему приказано доложить начальнику 35-й дивизии о выступлении Кавказской бригады из Царевицы и в случае движения 35-й дивизии на Дели-Сулу следовать в голове ее на соединение с нами.
Через несколько времени по отправлении этих разъездов, Кавказская [54] бригада выступила на Дели-Сулу через Болгарску-Сливу (Сливове тоже, по русской карте). Наш путь шел берегом ручья под высокими холмами, спускаясь в балки, взбираясь на подъемы, мы вступили в узкое ущелье у Болгарской Сливы. Она как бы раздвинула ущелье и плоскокрытые дома ее словно гнезда прилепились на утесах. Все глубже и дальше идет ущелье и протянется еще версты на две – рассказывает проводник – а там оно упрется в поперечный кряж другого направления гор; а кряж этот крутой – прибавляет он выразительно – за ним еще два кряжа и между ними балки. Потом пойдет долина и в той долине Дели-Сула. За ней опять подъем и снова будут балки.
Владикавказский полк шел в голове колонны, имея в авангарде сотню осетин.
Едва он миновал селение, как из разъезда осетинской сотни дано было знать, что черкесы владеют выходом ущелья. Мы ждали этого, но неприятно было убедиться в том, что нам заперли дорогу в Дели-Сулу. Мы находились в длинном ущелье; силы неприятеля нам не были еще известны, и не подлежало сомнению, что он не желает пропустить нас через ущелье.
Вслед за первым известием прискакал казак из разъезда прапорщика Цамая с донесением, что он, по-видимому, принятый черкесами за своего*), заманивает и притягивает их на наше левое крыло, и что черкесы, быть может, поэтому тянутся цепью за ним, отодвинув свое левое крыло от выхода из ущелья.
*) Одинаковая одежда с черкесами часто нам помогала быть не узнанными, но с другой стороны иногда вызывала недоразумения в наших собственных войсках, дотоле нас не видавших.
Это известие значительно облегчало наше положение, устраняя необходимость предстоявшей, быть может, упорной борьбы за обладание устьем ущелья.
При этом было сообщено, что перед нами стоит человек триста конных черкесов, а человек двести баши-бузуков засели в лесу под горами, на левом их фланге.
При получении этих донесений были сделаны следующие распоряжения: 1) на усиление авангардной осетинской сотни выдвинута полусотенно на высоты, что по обе стороны ущелья, вторая осетинская сотня. 2) Всей бригаде приказано стянуться; 3) Владикавказскому полку, шедшему за осетинами, приказано – быть готовым занять то положение, которое определится по осмотре местности и противника.
Командир Владикавказского полка полковник Левис, узнав все, что относилось до его полка, уже скакал к своим осетинам. Выехав вслед за ним на левые высоты, я увидел, как черкесы джигитовали, [55] вытянувшись густой вереницей на ближайшем к нам поперечном кряже. Осетины развернулись конной цепью в трехстах шагах от противника, от которого отделяла их глубокая балка.
Никогда не видавши черкеской схватки, я невольно был очарован открывшимся мне зрелищем. Настоящая боевая джигитовка была в полном разгаре; ружейная стрельба трещала по холмам; в густом пороховом дыму мелькали кабардинцы. (По сведениям, полученным гораздо позднее описываемого времени, можно предположить, что мы имели дело преимущественно с кабардинцами).
Осетины не уступали в ловкости черкесам; их обычно покойный взор заискрился под свистом пуль, и гул знакомых звуков кабарды, казалось, ободрял их молодечество и удаль. Этот поединок соплеменных противников был первой задунайской пробой осетинской верности русскому знамени. Горцы манили их на свою сторону, и после ответов, пришедшихся им не по нраву, пули летели в отместку осетинам. Для примера упомяну об одном из таких случаев, происшедших на моих глазах. Черкес, перестреливаясь с прапорщиком Абисаловым, громко спросил его: магометанин он или христианин? В ответ раздался веселый возглас: «я – христианин!», хотя стрелявший был мусульманин.
Пронзительная брань пролетела в воздухе, и выстрелы затрещали: у Абисалова оказались простреленными полы черкески, но сам он отделался легкой контузией в ногу.
Но эта забава не должна была продолжаться долго. Пули, за малым исключением, летели безвредно, а фронтальный натиск под гору, потом в балку и снова на крутизну, не обещал безусловного успеха. Надо было воспользоваться возможностью взять черкесов с фланга.
Для сего в поддержку осетин оставлены были 3-я и 4-я сотни Владикавказского полка; 1-я и 2-я были посланы в обход обеих крыльев черкесов с приказанием спешиться и ружейным огнем сбить их с занятого кряжа. При удаче – повторить то же самое на остальных кряжах. Кубанский полк стал во второй линии.
Огонь спешенных сотен скоро произвел свое действие, видимо повалив много раненых черкесов, которые в силу этого и уступили первый кряж. На втором и третьем кряжах повторилось то же самое. Черкесы, удерживаемые осетинами с фронта и взятые казаками с крыльев, очистили горы и отдали нам Дели-Сулу, потеряв между убитыми и ранеными своего предводителя Хаид-Бея, о чем мы узнали впоследствии от болгар и от пленных.
Пешие баши-бузуки, видя неудачу черкесов, разбежались по лесу, но все-таки не миновали погони 1-й сотни Владикавказского полка. [56] Сотня, посланная преследовать черкесов, вскоре была остановлена, потому что они, быстро отступая перед нами в юго-восточном направлении, не представляли цели гнаться за их легкой, рассыпчатой нитью. Люди, знакомые с черкесскою войною, скорее всего, ожидали лишней тревоги, ибо были уверены в том, что как бы далеко мы не преследовали их, дело не обойдется без вторичного посещения нас, хотя бы горстью смельчаков.
И действительно, через несколько времени небольшая шайка показалась перед нами, но была отброшена сторожевою сотней, и впоследствии мы несколько раз могли убедиться в справедливости этого предположения. Не обремененные, в противоположность нам, тяжелыми вьюками, всюду считая себя дома, не отличая болгарского имущества от турецкого, черкесы ставили себе целью добычу и тревогу; ничем не будучи связаны, они рыскали сильными шайками и держали в страхе болгарские селения, пока последние не были прочно заняты русскими войсками. Мы заняли долину Дели-Сулы*), став между двумя опустелыми небольшими черкесскими аулами.
*) Я говорю долину Дели-Сулы потому, что, как кажется, этим общим именем называются два аула, раскинутые в долине и только на австрийской карте помеченные именами «Татар» и «Черкес».. В версте перед ними расположен третий небольшой аул, который, подобно первым двум, был покинут черкесами до единого человека. Этот третий аул на картах не показан, и проводник всех их называл общим именем Дели-Сула.
Наступал второй час дня, а пехота не подходила. Поэтому прапорщику Владикавказского полка Хоранову поручено было отправиться к начальнику 35-й пехотной дивизии с донесением о нашем успехе и просьбою уведомить о времени прибытия пехоты. Мы не знали еще, есть ли турки перед нами или нет, приказание же занять Дели-Сулу дивизией пехоты и бригадой казаков как бы указывало на непременную обязанность владеть этим местом.
Едва уехал Хоранов, как возвратился сотник Верещагин, посланный утром на соединение с 35-й дивизией. Он нашел ее вблизи селений Сары-Яр и Турска-Слива, следовательно, верстах в десяти влево от нас. Дивизия стояла на бивуаке недалеко от драгунской бригады Герцога Евгения Лейхтенбергского и 4-й стрелковой бригады. Сотник Верещагин доложил начальнику дивизии о нашем выступлении из Царевицы и затем направился на соединение с нами, так как 35-я дивизия не имела приказания выступить на Дели-Сулу. На возвратном пути Верещагин соединился с разъездом гвардейского полуэскадрона под начальством штаб-ротмистра Живковича, высланного из драгунской бригады Герцога Лейхтенбергского для связи с нами. [57]
Итак, 22-го июня мы стояли в Дели-Суле, но одни, без пехоты, и потому рождался вопрос: можем ли мы уйти на Осму, не дождавшись прибытия 35-й дивизии?
Одно из главных решений этого вопроса заключалось в положительном приказании штаба действующей армии выслать 28-го числа разъездные партии с реки Осмы.
Поэтому я решился до ночи обождать прибытия пехоты, переночевать в Дели-Суле, и утром выступить уже по маршруту, выслав разведочные партии тотчас по прибытии на Осму. Замечу, что высылка разведочных партий была необходима и для связи с бригадами передового отряда, которые, вероятно, 23-го числа должны были быть на одной высоте с нами; но об этом мы могли только догадываться, стараясь разыскать их своими разъездами*).
*) В заметках М. Чичагова («Военный Сборник», август 1874 года, стр. 264) сказано: «на другой день, т. е. 22-го июня драгунская бригада бивуакировала все у той же деревни Турска-Слива и с нетерпением ждала приказаний и инструкций для предстоящих действий. Вскоре приехал генерального штаба подполковник Фрезе, назначенный состоять офицером генерального штаба при драгунской бригаде, сообщивший нам не только общее положение дел, но и программу действий корпусов». Следовательно, бригады передового отряда 22-го числа узнали о дальнейших направлениях своего движения от подполковника Фрезе, прибывшего по отъезде из Турска-Сливы сотника Верещагина.
Под вечер вернулся к нам прапорщик Хоранов, сообщивший о том, что начальник 35-й дивизии, выслушав его донесение, тотчас выслал на поддержку к нам 1-ую бригаду 35-й дивизии, от начальника которой была доставлена Хорановым записка, помеченная:
«У Турска-Сливы в пять с половиной часов 22-го июня. Начальник 35-й дивизии приказал мнне двинуться на Дели-Сулу, чтобы очистить деревню и ущелье от черкесов и войти в связь с вами. В деревне Турска-Слива я получил известие, что вы с черкесами покончили и что те частью изрублены, частью разбежались. Но что черкесы собрались в Овча-Могиле, куда я имею приказание двинуться из Дели-Сулы; без кавалерии я ничего не могу сделать, особенно к вечеру соблаговолите прислать мне часть вашей бригады, а если вы прибудете и со всею бригадой, то мы сделаем вместе поиск в Овчу-Могилу и очистим место нашей будущей стоянки. Жду вас у Турска-Слива. Ваш ответ потрудитесь мне прислать поскорее, если можно, с этим же офицером».
По смыслу этой записки видно, что 35-й дивизии не было известно о данном направлении Кавказской бригады, потому что в ней указана Овча-Могила местом нашей будущей стоянки.
Для разъяснения этого недоразумения я поручил капитану генерального штаба Стромилову сообщить командиру 1-й бригады 35-й дивизии имеющееся у нас приказание для следования на реку Осму, которое [58] не связывается с движением Кавказской бригады в Овчу-Могилу. А посему, если не будет получено особого приказания начальника 35-й дивизии в отмену распоряжения полевого штаба, то Кавказская бригада выступит 23-го числа из Дели-Сулы по направлению на реку Осму. При сем присовокуплялось: что, во-первых, по собранным у нас сведениям, черкесы отступили прямо перед нами на юго-зарад, а не на Овчу-Могилу; во-вторых, движение на Овчу-Могилу удаляет нас от Осмы, и в-третьих, если бы черкесы собрались в Овчей-Могиле с целью принять там бой, то мы всегда можем поспеть на помощь 35-й дивизии и при удаче взять их во фланг или с тылу. Наконец, в-четвертых, нам следует торопиться на Осму, чтобы занять единственную переправу в среднем ее течении у Булгарени. В маршруте, нам данном, Булгарени не было указано, а просто значилось «выйти на Осму», но довольно взять карту, чтобы, глядя на нее, наметить Булгарени местом выхода на Осму передового отряда, который шел на крайнем правом крыле наших войск и поступал в распоряжение корпуса, идущего от Систова на «Плевну и Никополь».
Передав наши соображения командиру 1-й бригады 35-й пехотной дивизии, капитан Стромилов возвратился с известием, что в случае, если не будет получено дальнейших изменений, то он частью своих сил займет Дели-Сулу.
Таким образом, мы могли спокойно двинуться далее.

III.
На Осме.

23-го июня.

На рассвете, 22-го июня, к нам подошел головной батальон 1-й бригады 35-й дивизии. Повторив командиру батальона суть данных нам приказаний, указав на имеющийся в оставляемых нами селениях запас ячменя, из которого нами было взято зерна на два дня *), мы выступили [59] на Осму, в Булгарени.
*) Выступив за Дунай с трехдневным запасом ячменя, 23-го числа у нас оставалось его только на один день; купить его было не у кого, так как деревни были пусты, и потому мною дано разрешение забрать его на два дня из обеих селений, к которым примыкал наш бивуак. При этом мы не избегли беспорядков, вызвавших общее негодование офицеров. Единицы не какой-либо части бригады, но обоих полков, забирая ячмень, отыскали улья и начали выкуривать пчел; брошенная потом и не потушенная головня зажгла кучу хвороста – и оба селения запылали. С большим трудом отстояли от огня большую часть дворов, и виновные были наказаны. Этот случай, быть может, невольного поджога вызвал необходимость особого караульного наряда в селениях, при которых нам приходилось впоследствии бивуакировать.
Местность, по которой мы шли, была степного вида и давала довольно хороший кругозор; но плоские возвышенности пересекались глубокими балками и перелесками, дававшими возможность укрываться в них партиям черкесов; а потому, во избежание всякой неприятной случайности, весьма возможной при длинной, всегда растянутой походной колонне, Кавказская бригада шла в две линии взводных колонн с уступами на флангах, имея батарею во взводной колонне между линиями.
Обоз под прикрытием арьергардной сотни шел в две повозки.
Авангардная сотня и боковые дозоры, высланные из сотен, что шли на уступах, освещали стороны нашего движения.
Такое построение уменьшало количество отсталых, не стесняло движения и представляло готовый боевой порядок. Поэтому оно всегда было принимаемо на переходах, где условия местности его допускали. Замечу здесь, что построение это не всем нравилось, но оно обусловливалось отчасти боевою подготовкою бригады. Самоотверженные, лично храбрые кавказцы, не заменимые в разъездах одиночной службы, отважные до безумия, а потому подчас и лично беспечные, не имели возможности и, скажу более, пожалуй, надобности заблаговременно быть подготовленными к правильным перестроениям в виду противника, действующего на основании европейской тактики. А нередко на Кавказскую бригаду выпадала работа, выполнение которой было немыслимо без усвоения совокупных построений под огнем противника.
Поэтому нам необходимо было укорениться в основных порядках боевого устава, потребность которых высказалась под Плевной, Ловчей и Телишем, где Кавказской бригаде приходилось вызывать на себя из окопов турецкую пехоту, почти неразлучную с кавалерийскими прикрытиями. В делах под укрепленными их лагерями была осознан если не всеми, то многими, беспристрастно относившимися к делу лицами, польза уступов, и то условие, что часть от части должна быть на определенном уставом или местностью, но не на произвольном расстоянии друг от друга.
Случалось, как например: на усиленной рекогносцировке под Ловчей 16-го июля (более подробный отчет о рекогносцировке Ловчи помещен в совеем месте), что несоблюдение уставных правил разбивало бригады на отдельные части; то бесцельно скучивались под огнем две, три сотни, то произвольно рассыпалась в цепь та часть, которой следовало быть оплотом стройного, медленного отступления перед напором вызванных на себя всех сил противника. Предварительная наметка сотен в усвоении наивыгоднейшего строя для взаимной поддержки друг друга облегчала восстановления порядка под огнем [60] противника, в особенности при отражающем отступлении. Если местность не допускала возможности двигаться в две линии, то конечно мы вытягивали общую колонну, и боковые дозоры были высылаемы от четных сотен в одну сторону, от нечетных сотен в другую.
Движение на Осму обошлось без всяких столкновений с неприятелем. Черкесы, по рассказам жителей, уходили отдельными шайками в нескольких часах перед нами, увозя на подводах своих раненых и убитых во вчерашнем деле. Из всех случайностей, достойных внимания на этом переходе, не лишним будет упомянуть о нашей полной зависимости в Болгарии от степени развития проводников.
Выше (стр. 16) уже было сказано, что полковник Паренсов доставил мне возможность нанять болгарина, проводника-переводчика. Он много раз чрезвычайно был полезен по знанию местности, но никогда не понимал выражений – «обойти селение, стать между селениями» - и всего того, что не отвечало кратчайшему направлению к избранному месту.
Посему верность его показаний могла быть принимаема условно, пока мы не научились понимать друг друга. Но этим не устранялись еще недоразумения по собранию сведений о мостах, жителях и о всем, что было необходимо для наших чисто военных справок. Болгары не разумели наших воззрений, мы не понимали их показаний о степени проходимости дорог и речек. Иной раз выражение «турка бегал» было понимаемо в смысле «турки бежали», а в словах болгарина оно обозначало «турки подоспели на помощь». Словом сказать, надо было научиться понимать до-балканский болгарский язык, уступающий чистоте славянского произношения в Балканах; примениться к степени развития и даже душевного спокойствия лица, передававшего сведения. Посему, в особенности сначала, нам трудно было добраться до настоящего значения болгарских показаний.
Так случилось и на этом переходе. Испуганные болгары не раз сбивали нас с толку показаниями о присутствии в окрестностях значительных шаек баши-бузуков, путая при этом направление нашего движения. Случалось, что болгары со слезами объявляли о присутствии в двух-трех верстах режущей и поджигающей сотни баши-бузуков, для отражения ее посылалась полусотня, а зачастую оказывалось, что далеко не сотня, а просто двое-трое бродяг наделали переполоху.
Ко всему этому можно было приучиться опытом только впоследствии; сначала же мы платили напрасным утомлением людей и гонкой лошадей.
Не обошлось и этот раз посылок, значительно замедливших [61] наше прибытие на Осму, на берега которой мы вступили около полудня 23-го июня.
Река Осма, вытекая тремя горными потоками под хребтом Большого Балкана, сливается в одно русло у Трояна и отсюда в глубокой узкой расщелине течет на Ловчу. Здесь горное ущелье Осмы раздвигается подковкой. Горы левого берега идут к северо-западу по направлению на Плевну; горы правого берега – отходят к северо-востоку. У крутого их подножия продолжает свое течение Осма, омывая высокие обрывы правого берега вплоть до селения Летницы, до которого вполне сохраняет свойства горного быстрого потока. От Летницы течение ее переходит в более плавное; берега ее выравниваются, оставаясь от четырех до пяти аршин в ответе, и в таком виде она, направляясь на север, пересекает Плевно-Рущукскую дорогу у села Булгарени. Тут правый ее постепенно становится круче, и она почти под прямым углом поворачивает на запад, течет в этом направлении верст десять и снова круто отходят на север, омывая правым берегом отвесные обрывы от Мусылеу вплоть до Никополя *).
*) Таким образом Осма три раза меняет свое направление. Вытекая с гор на север, она в среднем течении поворачивает на запад, в нижнем снова направляется на север.
Десять верст западного, т. е. среднего течения Осмы образуют роскошную долину, среди которой расположено село Булгарени на левом берегу Осмы. Здесь берега ее не имеют более трех аршин в отвесе; течение плавное, высота воды в обыкновенное время не превышает двух аршин глубины, но после нескольких часов хорошего дождя тихая Осма поднимается до берегов и обращается в мутный всесокрушающий поток, уничтожающий на несколько суток всякое сообщение в брод. В виду этих свойств реки, в Булгарени построен прочный каменный мост. Узнав эти особенности в Дели-Сули от проводника, нельзя было не признать необходимости занятия моста в Булгарени, и вряд ли ответственность миновала бы Кавказскую бригаду, если бы черкесы уничтожили его перед нашими глазами. Уничтожить же его им было очень легко, и, сколько можно предполагать, они испортили бы его, если бы мы не помешали.
Я не смею настаивать на моем предположении, но сужу об этом по натиску довольно сильной партии черкесов на нашу сторожевую сотню, едва занявшую посты по ту сторону моста, при нашем вступлении в Булгарени. Сторожевая сотня (6-я Кубанская), поддержанная тремя сотнями (1-й, 2-й и 3-й) Кубанского полка, взятыми по тревоге, опрокинула и преследовала горцев, скрывавшихся по направлению на Ловчу.
В этом небольшом деле особенными молодцами показали себя: [62] Кубанского полка хорунжий Свидин и казак 6-й сотни Иванов, положившие начало своим отличиям, которые они неоднократно выказывали за все время моего пребывания с ними. Хорунжий Свидин, высокий, статный красавец, соединял в себе кипучую предприимчивость с истинно военным взглядом распорядительного боевого наездника. Казак Иванов, человек дерзкой решимости, был из числа штрафованных и дал себе слово турецкой кровью смыть свое пятно; поэтому не было в 6-й сотне опасного поручения, на которое не вызвался бы Иванов, пока, наконец, рана не вывела его из строя в одной из рекогносцировок Ловчи. Сегодня же, 23-го июня, он в молодецкой джигитовке погнался за тремя черкесами и в обоюдной перестрелке, на скаку свалил одного и ранил другого, ускакавшего, благодаря помощи поддержавшего его товарища.
Упрочив свой бивуак в Булгарени отбитием черкесов, Кавказская бригада осветилась ближними разъездами, из которых один был послан и в Овчу-Могилу.
Там должна была быть 35-я пехотная дивизия, из-под ведения которой мы выходили 23-го числа (на основании расписания). Следовательно, надо было войти в связь с конницей передового отряда (9-й корпус должен был переправиться сегодня , 23-го числа).
Этот разъезд возвратился к нам на рассвете 24-го числа. Но так как сведения его были за 23-е июня, то считаю уместным закончить ими сегодняшний день, поместив полученные мною записки из передового отряда.
Разъезд наш соединился в Овчей-Могиле с бригадой Герцога Николая Лейхтенбергского.
Следовательно, Кавказская бригада могла быть покойна в том отношении, что придержалась своих сведений об отступлении черкесов из Дели-Сулы и не направилась на Овчу-Могилу.
Но главная заслуга разъезда была в том, что он доставил записку от начальника сводной кавалерийской бригады, извещавшую полковника Тутомлина, что сводная «бригада выступает в восемь часов утра на реку Руссицу *), в деревню Суходол (по австрийской карте, а также и по карте Каница). При первом случае сообщите, куда и когда вы идете? № 6 (Герцог Николай Лейхтенбергский)».
*) Т. е. 24-го числа, потому что бригада прибыла в Овчу-Могилу 23-го числа в десять часов утра, как видно ниже. На русской карте – Суходол (Сухундол по Каницу не обозначено).
При этой записке были приложены копии с донесений сводной бригады [63] Герцога Николая Лейхтенбергского и драгунский Герцога Евгения Лейхтенбергского.
1) Герцог Лейхтенбергский доносил по начальству, что «отряд прибыл на Денисух, взвод на Варении (на русской карте и у Каница не обозначен, если только это не Дискут, стоящий на разных местах на обеих картах). Все, кто были высланы для разведок о неприятеле, не встретили его. Сегодня высылается большой разъезд на Бутово и Врбовку» (по дороге на Севлиево).
Подлинный подписал Герцог Николай Лейхтенбергский.
С подлинным верно: подполковник Сухотин.
1877 года, 23-го июня 10 часов утра.
2) В извлечении из донесения командира драгунской бригады было сообщено: «Драгунская бригада благополучно дошла до деревни Батак, по дороге на Тырнов, в которой отобрано у магометанских жителей оружие, при этом было встречено некоторое затруднение; а так как из одного дома драгуны были встречены выстрелами, то деревня была сожжена, скот же был отобран в виде пени. Разъезды впереди никакого затруднения не встретили».
Итак, сведения эти показали нам, что 23-го июня вся наша передовая конница почти одновременно прибыла на Осму и стала: а) драгунская бригада Герцога Евгения Лейхтенбергского у Батака; б) за нею верст десять позади – сводная бригада Николая Лейхтенбергского; в) на одной высоте с нею, но западнее от нее верст на пятнадцать, Кавказская бригада.
Все пространство перед нами было связано разъездами, а от Кавказской бригады они были высланы и на наше правое крыло.
Но если эти сведения удовлетворяли Кавказскую бригаду в том, что она своевременно пришла на Осму и не потеряла связи с левою колонною, то известие о выступления бригады Герцога Николая Лейхтенбергского в деревню Суходол не могло ее радовать. Суходол находится в расстоянии, по крайней мере, тридцати верст от Булгарени. Следовательно, Кавказской бригаде приходилось держать связь на этом тридцативерстном расстоянии с передовым отрядом, освещать местность перед собою и на правом крыле нашего движения, т. е. в сорокаверстном промежутке между Плевной и Никополем.
В заключение отчета о действиях за 23-е июня считая не лишним упомянуть если не о радушном приеме, то о полной уверенности в русское могущество, высказанной болгарами при нашем приходе в Булгарени. Село это, населенное болгарами, пострадало за несколько дней до нашего прихода от черкесского наезда, поплатившись двумя [64] или тремя убитыми. Почти безмолвное в час нашего прихода, оно со священником во главе встретило три Кубанские сотни, возвращавшиеся на бивуак через Булгаренский мост после отражения черкесов, появившихся перед нашей сторожевою сотней *), и поднесло хлеб-соль.
*) Через год после этого события мне пришлось услышать, что это выражение болгарских чувств было ни что иное, как насмешливая выходка какого-то шаловливого офицера Кавказской бригады. Я не слыхал от казаков происхождения этой затеи, но в то время тем более не представлял себе возможности посмеяться над событием, вызывающим возвышенное душевное настроение. Поэтому, находясь с возвращающимися на бивуак сотнями, я остановил их перед облаченным священником, и командир 1-й кубанской сотни, осенив себя крестом, с молитвою принял хлеб-соль. Примеру его последовали казаки, сняв свои папахи, после обычной команды «шапки долой!».

24-го июня.
По приказанию, данному нам из полевого штаба, мы должны были: оставаясь двадцать четвертое число на Осме поступить в распоряжение начальника 9-го корпуса и только 25-го числа получить от него направление дальнейшего движения. Итак: до получения указания от корпусного командира Кавказская бригада не имела права предпочесть какое-либо направление по собственному своему выбору. Следовательно, ей одинаково было необходимо осветить местность, как прямо перед собою на Ловчу, куда стягивались скопища черкесов, так и на запад от себя, на Плевну, а равно и на длинный промежуток до Никополя, в котором было, как говорили, от десяти до пятнадцати тысяч низами с черкесами. Поэтому в ожидании переправы 9-го корпуса было приступлено к освещению окружающей нас местности, т. е. к осмотру ее разъездами, очищению от неприятельских шаек, к обезоруживанию мусульманского населения, к собранию сведений о неприятеле, о переправах и дорогах и приисканию лазутчиков. Но, по неимению на последний предмет достаточных средств, потребность в надежных лазутчиках была у нас ощутительна. Этому важному недостатку помог священник села Булгарени, указав нам скрывавшегося от преследования турок иеродьякона Плевненского округа Евфимия Федорова. Это был человек, воспитавшийся в России, превосходно говоривший по-русски, хорошо знавший местность Плевненского округа, имевший влияние на православных болгар и потому подвергнувшийся при начале войны преследованию турок. Приведенный к нам священником села Булгарени, он водворился в нашей бригаде включительно до второго сражения под Плевной и показал себя человеком вполне бескорыстным и преданным нашему делу. [65]
Все его показания были сняты, отмечены на карте и записаны капитаном генерального штаба Стромиловым *). Показания его сводились к тому, что большинство селений смешанного состава, т. е. каждое из них составляло две части: болгарскую и мусульманскую. К последней относились турки, черкесы и крымцы. Большинство турок и черкесов ушло в горы; все, способные носить оружие, выступили в поле и имеют своими главными притонами окрестности Ловчи и Телиша.
*) Позднее, именоо в первых числах июля, я в одном из полуофициальных писем, посланных по службе в Главную квартиру, указывал на Евфимия Федорова как на человека, сообщавшего нам с подтвердившейся точностью. Первый раз об отсутствии в Плевне турок, второй раз – о прибытии шести таборов с шестью орудиями, в третий – о шестидесяти тысяч с 65-ю орудиями. Письмо это сохранилось в одном из сборников частных и полуслужебных бумаг, который, вероятно, со временем будет напечатан.
Отряд черкесов, встретивший нас 22-го июня в Дели-Сулы, до того числа имел свое пребывание в Вербине. У него же были собраны и насколько возможно проверены сведения о берегах рек Осмы и Вида.
Об Осме им было сообщено, что она проходима в брод в тихую воду, но гораздо выше пояса человека. Переправа по мостам существует только в двух местах, а именно: в Булгарени и в нижнем течении реки под Никополем, у Мысылеу.
По вопросам о реке Вид он сообщил, что мосты чрез нее существуют тоже в двух местах: один – в нижнем течении у Гилян (брод тоже) и в самой Плевне, у Оранца. О бродах показал, что с южной стороны река удобно проходима в малую воду; о северной ее части не мог дать сведений.
По расспросам о Плевне он показал о присутствии в ней до ста пятидесяти человек низами, сообщив затем, что турецкие регулярные войска стоят лишь в Виддине, Никополе и Софии. Для получения дальнейших сведений о неприятеле, он устроил нечто в роде почты между Плевной и нами, т. е. распорядился, чтобы сведения о турках были передаваемы от селения в селение, вплоть до Булгарени. Одновременно с собиранием этих сведений было приступлено к осмотру местности по направлениям: от Булгарени на северо-запад через Санадин до Дебо*), мимо Порадима на Одерну, Летницу и на связь с передовым отрядом через Ортакиой, Варанию, Батак. Отсюда обратно к Булгарени, т. е. в три дня было осмотрено и очищено от черкесов и баши-бузуков после незначительных, но рукопашных и огнестрельных схваток, до шестисот квадратных верст. Для облегчения разъездов**) вся местность [66] на запад от нас была предоставлена Кубанскому, а к югу Владикавказскому полкам с таким расчетом, чтобы разъезды не возвращались по одной и той же дороге, но огибали бы известную площадь.
*) Дебо расположено на левом берегу Осмы, на русской карте показано ошибочно.
**) Направление дано по русской карте. Все донесения о службе Кавказской бригады до падения Никополя поданы командирами полков: Кубанского, от 27-го июня 1877 г. за № 1992; 28-го июня № 1993; 4-го июля № 1145. Владикавказского полка: от 22-го июня за № 1464; 4-го июля за № 1400.
От Кубанского полка были отправлены: 1-я сотня есаула Пархоменко на Тренчевицы и Новосело через Санадин. Из последнего селения она отбросила партию черкесов и преследовала ее верст шесть по направлению к Никополю; обратное свое движение исполнила по левую сторону реки Осмы. В обязанность этой сотне было поставлено – не упустить возможности соединиться с разъездами 9-го корпуса, так как по расписанию он должен был уже находиться в переходе за нами. Но разъезды, выдвинутые от нее по направлению к Систову, не открыли 9-го корпуса.
5-я сотня сотника Вышеславцева двинулась к Плевне на Раденицу и Сулейсан-Дере. В первом из них сотня была встречена огнем жителей из засады. Казаки спешились, окружили засаду и через переводчика потребовали покорности. Жители, вооруженные турецким правительством частью добровольно, частью силою, были обезоружены, и на бивуак доставлено тридцать ружей, сорок пистолетов и двадцать ятаганов.
От Владикавказского полка: 1-я сотня есаула Астахова пошла на Одерну, Каменку, Ортакиой и Лежан. Между захваченными ею пленными приведен один из предводителей черкесских шаек по имени Нури.
3-я сотня есаула Солнышкина пошла на Ортакиой, Варанию и Батак. Обе сотни Владикавказского полка доставили на бивуак до ста ружей, ятаганов и пистолетов, отобранных у жителей, вооруженных для сопротивления русским войскам.
25-го июня.
25-го июня мы должны были получить направление от командира 9-го корпуса, но никаких известий о приближении его не было.
Посему для непременной связи с ним, хотя бы у Систова, и для наблюдения правого крыла нашего тыла отправлена была полусотня 3-й сотни Кубанского полка сотника Венкова – на Мерховицы, Татары и Якова. В этот день Мерховицы горели, зажженные черкесами, а жители этого селения – как болгары, так и мусульмане – бежали из него.
Направляясь далее к селу Татары, Венкову удалось соединиться с сотней 34-го Донского полка, бывшей на рекогносцировке с командиром 9-го корпуса, прибывшим с места переправы. [67]
В этот же день Кубанского полка хорунжий Свидин с полусотней 6-й сотней был послан в Санадин, где, по показанию жителей, снова появились черкесские шайки. Ко времени прибытия Свидина неприятель уже отступил из Санадина на Дебо. Но Свидин перешел Осму в брод, глубиною под седло, нагнал турок, порубил, сколько мог, и доставил пять человек пленных, несколько ружей, сабель и пистолетов. Пленные: один офицер и четыре рядовых низами были взяты из отряда, вышедшего из Никополя на рекогносцировку в промежуток между нами и 9-м корпусом. Сила турецкого отряда наглядно определена хорунжим Свидиным в два эскадрона кавалерии и одну роту пехоты.
Для окончания отчета о разъездах Кавказской бригады, совершенных до прибытия 9-го корпуса, включу в 25-е число и поиск, произведенный 2-й сотней Владикавказского полка 26-го июня, на Летницу.
2-я сотня Владикавказского полка, под начальством есаула Пржеленского, была двинута в Летницу (верст двадцать пять к югу от Булгарени). Разъездами ее удостоверено, что мусульмане бежали из большей части селений в горы, собравшись там в вооруженные скопища; жители же селения Летницы беспрекословно выдали восемьдесят ружей. Позднее все эти скопища угрожали Сельви и усилили оборону Ловчи по занятии ее турками. Едва отступил занимавший ее отряд донских казаков, как эти шайки раскинули разбои и пожары по ее окрестностям, наводя ужас на болгарское население.
Одним из последствий предпринятых нами поисков было успокоение и водворение болгар в их селениях, из которых они до сей поры бежали при малейшем слухе о появлении черкесов и баши-бузуков. Покидая деревни, они увеличивали смятение в окрестностях и предоставляли свое имущество на добровольное разграбление неприятеля. Видя среди себя русских, они покойнее оставались в своих селах, и мы, на первых порах, по крайней мере, встречали менее покинутых селений, чем бывало в последствии при наших неудачах.
Когда же нам приходилось показываться на новых местах после печальных событий Плевны, то болгары не всегда радовались нашему временному приходу. Они прямо высказывали свое сожаление об этом, зная, что в наказание за выказанное нам радушие они не будут пощажены после нашего ухода.
В один из дней нашего пребывания в Булгарени (24-го или 25-го числа) кубанские разъезды привели на бивуак несколько жителей и купцов города Плевны. Узнав о присутствии русских в Булгарени, они пришли с просьбой послать в Плевну отряд для прочной обороны города, опасаясь [68] за свои торговые склады. При этом единогласно утверждали, что Плевна охраняется слабою ротою низама, находящейся при госпитале, в котором помещались раненые из первой бомбардировки Никополя в первых числах июня. Но что мы могли дать болгарам для прочной обороны Плевны?
Крымцы, оставшиеся в деревнях, особенно охотно выдавали оружие. Если нельзя было быть уверенными в том, что оружие ими выдано сполна, то, во всяком случае, его было выдано много, и все отобранное количество было передано священнику Булгарени для раздачи болгарам. Грабежи баши-бузуков приутихли, некоторые из взятых в плен были уличены не только болгарами, но и крымцами в разбое и истязании болгар. Сами же крымцы явились усердными слугами по доставке нам продовольствия. Один из них, расторопный и умный парень, ссылаясь на свое знакомство с черкесами, утверждал, что если уметь взяться за дело, то многие из них охотно перейдут на сторону русских, и в доказательство предлагал отпустить с ним одного из офицеров, которого он сведет к черкесским старшинам, ручаясь за успех.
Но так как порука его заключалась лишь лично в нем самом и в случае обмана или неудачи могла повести к большим неприятностям, то предложение его не было принято.
Отдавая нам оружие, мусульмане просили выдать им, на имя селения, удостоверение в том, что разъезды наши не были встречены враждебно, что оружие ими выдано, как доказательство того, что наличные жители желают мирно оставаться на своих местах. Справедливость и необходимость удержать жителей на своих местах требовали удовлетворения этой просьбы, и потому нем селениям, в которых не было оказано сопротивления, были выданы свидетельства.
Переходя к прерванному отчету о последовательных наших действий, напомню, что 25-го числа полусотня Кубанского полка вошла в связь с разъездом 9-го корпуса.
Пока эта связь осуществлялась у селения Татары, мы, на бивуаке у Булгарени, получили разъяснение причины неприбытия 9-го корпуса.
Разъяснение это заключалось в новом приказании полевого штаба, присланном через штаб 8-го корпуса с надписью секретно. Суть его для Кавказской казачьей бригады заключалось в приказании оставаться на реке Осме, а 9-му корпусу предписывалось только сегодня начать переправу через Дунай.
Следовательно, в силу этого приказания, наше движение вперед было приостановлено на двое суток против первоначального предположения, и 25-го числа (приказом на 25-е июня по войскам действующей армии) наши войска должны были занимать: [69] Передовой отряд – Батак; Кавказской казачьей бригаде – оставаться на Осме; 35-я пехотная дивизия – у Овчей-Могилы, выдвинув, если нужно, авангард на реку Осмы для поддержки Кавказской бригады; 8-я кавалерийская дивизия – у Павлы или на Янтре, по распоряжению генерал-лейтенанта Ванновского; 12-й корпус – у Павлы; 8-й корпус – на своих местах производит работы, которые продолжает и 26-го июня; 1-я пехотная дивизия – переправляется и идет на Царевицу и 9-й корпус – начинает переправу и располагается у Систово, по пути в Плевну.
Итак, утром 25-го числа, то есть того дня, в который Кавказская бригада (по первоначальному распределению) должна была выступить с реки Осмы вместе с 9-м корпусом, она должна была оставаться на месте. Следовательно, она третий день не имела между собою и Систовым промежуточной части, так как бывшая за нею 35-я дивизия, 23-го числа перешла в Овчу-Могилу.
Делаю это замечание с единственной целью обратить внимание тех, которые нередко винят конницу в нежелании ее удаляться от пехоты. Сознавая многие недостатки, резко обозначившиеся у нас в минувшую войну, я, тем не менее, позволяю себе не безусловно согласиться со справедливостью этого обвинения, и карта лучше всяких рассуждений поддержит доказательство противного. Если конница, как говорят, не оказалась на высоте своего назначения, то думаю, что это произошло именно оттого, что она, далеко выдвинутая в слабом составе, не могла олицетворять собою самостоятельного кавалерийского отряда, беспрестанно расходуясь на всякого рода разъезды, посылки, летучие почты и тому подобное. Если бы пехота имела при себе собственно к ней приданную конницу, для ее ближнего охранения и разъездов и для непосредственной ее поддержки в бою, то, вероятно, отдельные кавалерийские отряды сослужили бы большую службу.
Растянутая в одну линию, наша конница не имела за собою той глубины охранительного расположения, которая позволяла бы чередовать сторожевую службу, и оттого ряды ее таяли преждевременно; оттого она в течение нескольких месяцев (как например, Кавказская бригада и некоторые другие полки) буквально не покидала передовой цепи; а это непрерывное физическое и нравственное напряжение вызвало утомление чрезвычайное. Но при всем том полная покорность обязанности и беззаветная отвага не оставляли ряды в самые тяжелые дни наших испытаний.
Итак, мы вошли в связь с 9-м корпусом, то есть выполнили ее в первый же день его переправы. По-видимому, связь произошла случайно; но, в сущности, с обеих сторон были приняты к тому меры. Кавказская бригада выслал от себя полусотню Кубанского полка, [70] 9-й корпус по переходу Дуная отправил к нам, на Булгарени, сотню 34-го Донского полка с капитаном генерального штаба Куммерау. Получив через него приказание корпусного командира, явиться к нему, я с капитаном Стромиловым в одиннадцать часов вечера 25-го июня прибыл в Ореше, где была расположена Главная квартира 9-го корпуса. Бугский уланский полк и 9-й Донской казачий составляли кавалерийскую бригаду при 9-м корпусе. Командующий 9-й кавалерийской дивизией генерал-майор Лошкарев находился при этой бригаде, и Кавказской бригаде по приказанию начальника 9-го корпуса было предписано быть в его распоряжении. При генерал-майоре Лошкареве находился и командир 1-й бригады 9-й дивизии генерал-майор Ольдекоп. Остальные два полка 9-й дивизии – Казанский драгунский и Киевский гусарский – вошли в состав передового отряда.
Генерал Криденер объявил нам, что по приказанию Главнокомандующего Кавказская бригада временно причислена к 9-му корпусу для усиления его кавалерией, но по миновании надобности будет возвращена в состав передового кавалерийского отряда.
Вслед за тем нам было приказано неуклонно держать разъезды с передовым отрядом, а во всем остальном руководствоваться приказаниями по 9-му корпусу.
Ближайшие распоряжения Кавказская бригада должна была получать от генерал-майора Лошкарева, назначенного начальником кавалерии 9-го корпуса.
Выслушав доклад о действиях Кавказской бригады за прошлые дни, рассмотрев отмеченную капитаном Стромиловым карту, расспросив его о сделанных заметках, корпусной командир остановил свое внимание на Плевне, и я доложил ему, что по час моего отъезда из Булгарени, в Плевне, по собранным известиям, не было более 120-150 человек вооруженных турок.
Дальнейшие события под Плевной последовали тотчас после наших первоначальных успехов, и внезапностью своей возбудили много ложных слухов. Передача отдельных личных впечатлений и отсутствие точных сведений о последовательном ходе дел перепутали отдельные события и исказили истину. Поэтому я позволяю себе думать, что буду вправе упомянуть здесь о соображениях командира 9-го корпуса по поводу занятия Плевны настолько, насколько они касались Кавказской бригады. Занятие Плевны не ускользало у него из виду, так как можно было опасаться, что при движении 9-го корпуса на Никополь турки могут угрожать этому предприятию, прибыв из-под Софии или Виддина. Следовательно, нам выгодно было занять Плевну. Но 9-му корпусу не из чего было отделять такого отряда, который мог бы отстоять Плевну от приступа не нее мало-мальски значительных сил [71] неприятеля. А, между тем, ближайшие подкрепления к нему были у Систова, и лично мне, конечно, неизвестно, насколько он мог на них рассчитывать*).
*) Пример же Казанлыка и первое занятие Ловчи достаточно говорят за бесполезность занятия какого-либо нужного пункта без возможности удержать его за собой при наступлении неприятеля.
Для прочного занятия Плевны не стоило и посылать в нее менее одного полка; но надо помнить, что от Ореше до Плевны он должен был пройти почти шестьдесят верст; выступив 26-го числа поутру, он мог быть в Плевне только 27-го вечером или 280го числа утром. Плевна же была занята после полудня 27-го числа шестью таборами турок при шести орудиях и нескольких сотен черкесов. Следовательно, если часть 9-го корпуса двинулась бы на Плевну прямо от Систова, то она нашла бы там турок, предупредивших ее на десять-двенадцать часов. Но 25-го вечером Плевна была еще свободна, и корпусный командир сочувственно отнесся к выраженной ему просьбе придать хоть два батальона к Кавказской казачьей бригаде и ими занять Плевну, так как одни казаки, конечно, не могли быть достаточной силой для обороны города. Нельзя упускать из виду, что Кавказская бригада должна была держать связь с передовым отрядом, находившимся под Тырновым, в восьмидесяти верстах от Плевны и на сорок верст к северу между Видом и Осмой. Поэтому она могла располагать maximum шестью конными сотнями при трехфунтовых орудиях, т. е. четырьмя сотнями человек пешей обороны*), назначенной собственно для защиты города.
Корпусный командир совершенно был согласен с необходимостью послать хотя бы два батальона пехоты в Плевну, и ту же был сделан расчет о возможности исполнения этого предположения. Но оказалось, что по расчету необходимых сил для сбора их перед Никополем, в настоящее время никакая часть не могла быть отделена на Плевну.
К вечеру 25-го числа только головные части 5-й пехотной дивизии подходили к Ореше**).
*) Делаю это пояснение для лиц, не знакомых с числительностью конной бригады; мне лично приходилось слышать суждения, основанные на предположении, что кавалерийская брига заключает в себе от пяти до шести тысяч человек, следовательно, представляет вполне самостоятельную силу для обороны города.
**) 9-й корпус состоял из 5-й и 31-й пехотных дивизий.
Получив дополнительные приказания от генерал-лейтенанта Криденера и генерал-майора Лошкарева, мы выехали из Ореше рано утром 26-го июля и в восемь часов прибыли к своей бригаде в Булгарени. [72]

IV.
Кавказская бригада в распоряжении 9-го корпуса.

26-го июня.

Здесь мы узнали, что не более часа назад выступила с бивуака ночевавшая у нас полусотня Донского № 30-го полка (из бригады герцога Николая Лейхтенбергского); она была выслана разъездом из Батака от сводной бригады для связи с нами, но, миновав Булгарени, прошла в Плевну. Слабая рота низами (сто двадцать человек) положила перед ней оружие, но сотенный командир не мог забрать с собою сдавшихся в плен, в виду появления несоразмерной с его силами партии черкесов, и пришел в Булгарени в ночь с 25-го на 26-е число. Переночевав у нас на бивуаке, он вернулся к своему отряду, выступившему под Тырнов. Замечу, что 25-го числа Тырнов был занят отрядом генерала Гурко. (О появлении черкесов перед разъездом 30-го Донского полка пишу по рассказу и за точность его не ручаюсь).
Итак, разъезд 30-го Донского полка подтвердил достоверность сообщенных нам сведений о Плевне.

27-го июня.
после полудня 27-го числа мы были уведомлены бескорыстным бесстрашным разведчиком Евфимием о приближении турецкой регулярной пехоты к Плевне. Вместе с болгарином, доставившим это известие, пришли из Плевны жители, успевшие выбраться оттуда заблаговременно. Все они одинаково свидетельствовали о приготовлениях к поголовному бегству болгар, в виду появления турок под Плевной; но расходились между собою в показаниях о направлении движения турок. По словам одних, они прибыли из-под Софии, по словам других – из-под Никополя.
По получении этих известий от Кавказской бригады были двинуты к Плевне две сотни Владикавказского полка (первая и вторая) при двух орудиях конно-горной батареи под начальством подполковника Бибикова. При этом было условлено, что если в скором времени от него не будет получено благоприятных известий, то это молчание принято будет за признак действительного присутствия турок в Плевне, и в подкрепление ему будут высланы две сотни осетин. В то же время от Кавказской бригады послано донесение в штаб 9-го корпуса о [73] занятии Плевны турками и об отправлении подполковника Бибикова доя определения турецких сил.
Бибиков выступил около пяти часов пополудни и, следуя по Плевненскому шоссе, встретил неподалеку от селения Раденицы новую толпу болгар с находившимся между ними Евфимием. Присутствие этого последнего было в высшей степени полезно, так как его показания до сих пор были толковые. Он передал Бибикову, что турки вступили в Плевну из-под Никополя сего числа в четыре часа пополудни; а прибыв к нам на рассвете, определил мне число их в шесть таборов, шесть орудий и несколько сотен черкесов.
По получении этих сведений было бы бесцельно продолжать движение ночью, и потому Бибиков ночевал в Раденице. чтобы на рассвете выступить на Плевну. О ночлеге в Раденице и о полученных сведениях он уведомил командира полка полковника Левиса следующей запиской, присланной мне командиром полка:
«27-го июня. Подполковник Бибиков сообщил следующее: два священника, выехавшие из нашего лагеря в Плевну и вернувшиеся назад, встретили в Раденице дивизион, объявили, что Кел-Ассан-паша в четыре часа пополудни с пехотой, кавалерией и шестью орудиями занял Плевну, отступив от Никополя. Дивизион остался в Раденице; и с рассветом сделает рекогносцировку к Плевне, чтобы удостовериться в точности сообщенных сведений. Жду приказания.
Полковник Левис».
Записка эта была получена поздно вечером 27-го числа, и назначенные на его подкрепление две сотни осетин тотчас были двинуты на Раденицу.

28-го июня.
Между тем, на 28-е число была предположена в штабе 9-го корпуса рекогносцировка на Дебо, Слатину и Лозаицу, под начальством генерал-майора Лошкарева, в следующем порядке:
1) Главные силы: 9-й уланский Бугский со 2-й Донской батареей, 20-й Голицкий пехотный со 2-й и 5-й батареями 5-й артиллерийской бригады – следуют из с. Пятикладенцы по большой дороге на Никополь, имея в голове отряд генерал-майора Ольдекопа из 9-го уланского Бугского полка и 2-х сотен 9-го Донского полка, под начальством командира полка. Эти части выступают в десять часов утра с бивуака у с. Пятикладенцы.
2) Две сотни 9-го Донского полка, под командою войскового старшины Смирнова, в десять же часов утра выступают из с. Пятикладенцы через Новосело в Эски-Новачи на реке Осме, где обязательно [74] должны войти в связь с Кубанским казачьим полком и следовать далее на Слатину.
3) Остальные две сотни 9-го Донского полка, под начальством подполковника Криденера, выступая в десять часов утра, следуют через Татар-Село в Ясково на Калиново до Лозоиц.
4) Пехота: 20-й Голицкий, 2-я и 5-я батареи 5-й артиллерийской бригады выступают из Пятикладенцы в десять три четверти часов утра и следуют за 9-м уланским полком на Никополь.
5) Кубанский полк Кавказской бригады выступает со своего бивуака с расчетом прибыть в село Иент-Новаджи в двенадцать часов пополудни 28-го июня и должен войти в связь с 2-мя сотнями 9-го Донского полка.
Конечными местами движения были назначены: Лозоица, Слатина и для Кубанского полка – Дебо; войскам, идущим по правому берегу Осмы, приказано сделать привал у деревни Эски-Новачи и в первом часу дня продолжать следование далее. Командир отряда обозначил свое местопребывание в 9-м уланском Бугском полку, куда и приказано доставлять донесения.
Выступление назначено без обоза, которому приказано собраться в Пятикладенцах, где и принять из интендантского транспорта, буде таковой прибудет, сухари на пополнение израсходованных.
Итак, на утро 28-го июня Кавказская бригада должна была участвовать в двух рекогносцировках: 4-мя сотнями Владикавказского полка у Плевны и Кубанским полком в направлении на Дебо.
Рано утром Кубанский полк выступил по назначению. Около полудня, 28-го числа, мы получили от начальника штаба 9-й кавалерийской дивизии сообщение, отправленное 28-го июня в девять часов утра, с бивуака у деревни Пятикладенцы.
«Начальник штаба 9-го корпуса передал, что командир корпуса приказал не начинать предположенного движения на город Никополь, впредь до приказания. Полковник Макшеев».
В силу сего Кубанский полк возвратился на бивуак, а генералу Лошкареву было донесено, что от подполковника Бибикова не получено еще донесений из-под Плевны.
Около трех часов пополудни было получено вторичное сообщение от генерал-майора Лошкарева.
«28-го июня, деревня Пятикладенцы.
Движение авангарда 9-го армейского корпуса к Никополю, приостановленное на основании вашего донесения об отступлении противника [75] к Плевне, командир корпуса приказал продолжать; поэтому вверенный мне авангард начал движение от Пятикладенцы в час пополудни сего 28-го июня. Генерал-майор Лошкарев».
Уведомление это было привезено разъездом Бугского уланского полка и с ним же было отправлено к генералу Лошкареву только что полученное донесение Бибикова о произведенной им рекогносцировке. Одновременно с этим от Кубанского полка были высланы сильные разъезды по дороге на Плевну и западнее ее на Турский-Тростяник до левого берега Осмы.
Подполковник Бибиков доносил, что он, выступив на рассвете и пройдя деревню Гривицу, завязал за нею перестрелку с неприятельскою конной цепью, которая отступила на Плевну. Но вслед за тем по дивизиону Владикавказского полка был открыт огонь из четырех орудий, прикрытых приблизительно табором пехоты. За этими передовыми силами виднелся лагерь, и можно было предположить о существовании еще двух орудий, поставленных скрытно на позиции у Гривицы.
Высмотрев, насколько было возможно, силы противника, определенные им «не менее, как в четыре тысяч человек», при четырех или шести орудиях и двух конных сотнях, Бибиков начал отводить свои сотни из-под выстрелов турецких орудий; но отступал медленно, задерживаясь на всяком сколько-нибудь удобном закрытии, дабы не оставить за собою бегущих из Плевны болгар. Пропустив всех спасавшихся из Плевны за ряды вверенных ему сотен, Бибиков отошел на Булгарени. По получении этих сведений, из Кавказской бригады было отправлено донесение в штаб 9-го корпуса.
Итак, рекогносцировка Владикавказского полка, произведенная 28-го июня, подтвердила занятие Плевны четырьмя или шестью тысячами турок. Авангард же 9-го корпуса, продвинувшись в это время к Никополю по правому берегу Осмы, дошел до села Мерховицы.

29-го июня.
На 29-е июня Кавказская бригада получила в числе прочих войск 9-го корпуса диспозицию, в которой было предписано:
1) Главным силам 9-го корпуса приблизиться к своему авангарду, находящемуся на правом берегу Осмы.
2) Вологодскому полку занять Булгарени, а
3) Кавказской бригаде было приказано:
а) сохранять связь с передовым отрядом;
б) наблюдать за Плевной; [76]
в) стараться поддержать действие отряда генерал-майора Лошкарева для перерыва сообщения Никополя с Плевной и Виддином. (Диспозиция, отданная по 9-му армейскому корпусу и Кавказской бригаде 28-го июня 1877 года, село Ореше).
г) Устроить конную почту в Истижоре. последнее приказание было выражено в особой записке, присланной от корпусного командира от 29-го июня:
«Полковнику Тутомлину.
Сегодня прибудут в Булгарени два полка пехоты без четырех рот с тремя батареями. Хорошо бы узнать, сколько именно войск в Плевне. Весьма желательно, чтобы вы поддержали поиск генерала Лошкарева на мосты ниже Дебо и к стороне Виддина. Устройте конную почту в Истижоре, куда и я посылаю казаков, посылаю вам патронов и сухарей.
Генерал-лейтенант барон Криденер.
Я еду в Пятикладенцы, куда направляйте донесения в продолжение дня».
Итак, по отношению к Никополю Кавказская бригада должна была выслать от себя значительную часть, чтобы поддержать поиск генерал-майора Лошкарева на мосты у Дебо и к стороне Виддина, т. е. в Гиляны (Брод).
Предстоящая нам работа поселила в нас тягостные предчувствия по сознанию трудности ее удачного выполнения. Ясно было, что по растянутости нашего расположения нам трудно будет во время помочь друг другу, не только собраться для какого-либо решительного предприятия.
Но обстоятельства и служба требовали от нас возможного исполнения, и для сего в Кавказской бригаде было сделано распоряжение: одною частью бригады действовать на юго-восток от Плевны, другою на северо-западе от нее. Именно:
а) Одна сотня (3-я Владикавказского полка) была назначена на разъезды в Тырново для связи с передовым отрядом, и потому одна ее полусотня тотчас же отправлена туда под начальством сотника Верещагина; б) другая полусотня ее должна была выступить туда же в случае надобности. (В виду этого назначения она не расходовалась на разъезды, оставаясь в составе бригады, в готовность выступить по направлению на Тырново). Сотнику Верещагину было указано посылать свои донесения к нам через Булгарени в Турский-Тростяник; в) в это последнее место, как наиболее выгодное для наблюдения за Плевной, по средоточию в нем путей, идущих от обоих крыльев 9-го корпуса, были назначены две сотни Кубанского полка; г) одна сотня, сборная от обоих полков, была оставлена при обозе. Смотря по надобности, она могла служить подкреплением на Тырнов или Тростяник; д) остальные [77] восемь с половиной сотен*) должны были следовать через Тростяник на Мечку для соединения с генерал-майором Лошкаревым, которому предписано было: по диспозиции на 29-е число июня занять переправу на Осме и Мысылеу, а если окажется возможным, то и переправу через Вид у Гилян.
*) Здесь я считаю нужным оговорить, что сборная сотня была составлена из лучших лошадей, дабы по возможности нам не иметь задержки в своем движении. Поэтому, выступая из Булгарени, мы имели полное число сотенных значков в каждом полку; но сотни выступили по десять рядов во взводе, т. е. в уменьшенном количестве рядов. Говорю это в виду того пояснения, что ниже придется упоминать о присутствии под рукой шести с половиной сотен; но это число должно означать только валовой итого людей, но не число нумерных сотен. Выступившие сотни можно было считать круглым числом, по девяносто строевых казаков в каждой, так как в ряды их не входили вьюки и состоящее при них необходимое число людей в роде прикрытия, которое, конечно, не могло принимать участия в делах бригады.
Начало нашего движения было назначено в шесть часов утра выступлением на Турский-Тростяник Кубанского полка при двух орудиях. Оттуда он должен был возможно далее осветить местность и, если не встретится препятствий, оставить в Тростянике две сотни, с остальными следовать до Мечки. Переход от Булгарени до Мечки верст двадцать пять.
По прибытии Кубанского полка в Турский-Тростяник, командир полка доносил, что «вверенный ему полк прибыл в селение Турский-Тростяник в одиннадцать часов пополуночи, и посланы разъезды: 1) в Вербицу; 2) в Коюловцы и 3) в Порадим. Остальные четыре сотни и два орудия выступают в Мечку, выслав разъезды для связи с 9-й кавалерийской дивизией в селения Дебо и Новаджи».
Владикавказский полк нагнал в Турском- Тростянике Кубанцев и вместе с ними выступил на Мечку. Две сотни Кубанского полка (первая есаула Пархоменки и вторая сотника Шишкова) оставлены в Тростянике под начальством майора Сипягина. 4-я и 5-я сотни Кубанского полка (есаула Юреьева и сотника Вышеславцева) под начальством войскового старшины князя Кирканова назначены были в авангард для непосредственной поддержки генерала Лошкарева.
К вечеру 29-го июня действия Кавказской бригады сводились: 1) к тому, что в Турском-Тростянике 1-я сотня есаула Пархоменки отбросила от Порадима до двухсот человек черкесов*); 2) в [78] Мечке – сотник Вышеславцев, высланный с полусотней в разъезд на Мечку, обезоружил ее жителей; 3) князь Кирканов. соединив обе сотни, продвинулся для поддержки отряда генерала Лошкарева, захватил турецкий обоз, испортив телеграф из Плевны в Никополь, и отдельными разъездами вошел в связь с 9-й кавалерийской дивизией за Осмой.
Разъезд переправился через реку и возвратился от начальника дивизии с запиской, помеченной:
«Авангард 9-го корпуса в Кавказскую бригаду.
29-го июня одиннадцать часов сорок минут, бивуак к Мерховицы.
До настоящего времени в содействии не нуждаюсь, тем более, что за Осмой стоят неприятельские войска, а я Осмы не переходил и расположен в виду Никополя.
Генерал Лошкарев».
Итак, 29-го июня Кавказская бригада, выступив из Булгарени, боем осветила площадь от Порадима через Вербицу до Дебо и на основании диспозиции стала одною из своих частей в Мечке для поддержки генерала Лошкарева, другой в Тростянике для наблюдения за Плевной.
*) Донесение 29-го июня, семь часов пополудни, место отправления – Турский-Тростяник. В пять с половиною часов пополудни разъезд, посланный в Порадим, донес о присутствии в нем приблизительно двух сотен горцев, видимо намеревавшихся отрезать разъездный взвод. Есаул Порхоменко двинулся с главным караулом на выручку и отогнал неприятеля, у которого видимой потерей четыре лошади. Что касается до потери неприятеля в людях, то она не могла быть видима вследствие местных условий. У нас потери нет. (Майор Сипягин).

30-го июня.
В седьмом часу утра из штаба 9-го корпуса, расположенного в Ореше, нам прислана была диспозиция на 30-е число, по которой*) главным силам 9-го корпуса было: 1) стянуться правым берегом Осмы через Новосело к деревне Новачи. 2) Костромскому пехотному полку занять Турский-Тростяник для наблюдения за Плевной. 3) 1-й бригаде 5-й пехотной дивизии (Архангелогородский полк без 4-х рот т Вологодский пехотный полк) с 4-й батареей 31-й артиллерийской бригады занять Мечку для наблюдения за путями, ведущими из города Никополя в Плевну. 4) Одному из полков Кавказской бригады приказано оказывать содействие Костромскому полку, другому же – 1-й бригаде 5-й пехотной дивизии. 5) Командующему 9-й кавалерийской дивизией, кроме возможных рекогносцировок ничего не предпринимать в течение 30-го июня.
*) Диспозиция по войскам 9-го корпуса и Кавказской бригаде 29-го июня, село Ореше.
Следовательно, Костромской полк и 1-я бригада 5-й пехотной дивизии становились на места Кавказской бригады;– она осветила их [79] бытием накануне и снова получила приказание служить им между Никополем и Плевной.
Оставленные в Тростянике две сотни Кубанского полка, по соображениям полкового командира, были заменены 3-й и 4-й сотнями, под начальством князя Кирканова, которому приказано было поступить в распоряжение командира Костромского пехотного полка для наблюдения за Плевной. 2) В случае надобности, князю Кирканову было разрешено воспользоваться сборной сотней, оставшейся при обозе. 3) Так как 1-я бригада 5-й пехотной дивизии прибывала сегодня в Мечку, то мне следовало дождаться ее прихода и условиться с командиром бригады о дальнейших действиях, а пока продолжать освещение площади от Мечки по направлениям на Плевну и Никополь.
Для сего полусотня 6-й сотни Кубанского полка под начальсвом хорунжего Свидина была направлена в село Гиляны на рекогносцировку находившегося там моста, на обратном пути донести об осмотре начальнику 9-й кавалерийской дивизии и получить от него пропуски и пароли взамен окончившихся, выданных из Главной квартиры перед переправой.
Владикавказскому полку было приказано осветить все пространство от правого крыла Кубанских сотен, стоящих в Тростянике, и продвинуться возможно далее к дороге Плевно-Никополь.
Назначенная для этого 4-я сотня Владикавказского полка в семь часов утра открыла в глубокой лощине селения Куюловцы человек четыреста конных черкесов. Есаул Скоритовский тотчас же послал донесение на бивуак, а сам, в ожидании подкреплений, завязал перестрелку.
Но черкесы, видя превосходство своих сил, перешли в наступление, которое Скоритовский удерживал огнем спешенных казаков, отступая шаг за шагом на главные силы. На поддержку Скоритовскому была выслана 1-я сотня Владикавказского полка, под начальством есаула Астахова, и вслед за нею поднялись по тревоге остальные шесть сотен, потому что по некоторым особенностям можно было предположить неприятеля сильнее, чем он был в действительности.
Полковник Левис двинул осетин на поддержку двух передовых сотен, и черкесы, завидев приближение наших подкреплений, бежали. Тогда 1-я и 4-я сотни Владикавказского полка бросились их преследовать по направлению к Плевне и гнали вплоть до леса, находящегося за Вербицей, в котором черкесы и укрылись. (Донесения полковых командиров).
В половине этого дела подоспела на выручку 2-я сотня Кубанского [80] полка от Турского-Тростяника и способствовала преследованию черкесов.
Управившись с черкесами в юго-западном направлении, мы снова были подняты по тревоге в четыре часа против черкесского отряда, появившегося в северо-западном направлении от Бресляницы. Сторожевая сотня Кубанского полка, поддержанная 1-й сотней Владикавказского, была двинута для отражения этой новой шайки силой в двести человек, появившихся, по-видимому, с целью захватить пасшийся болгарский скот, но встреченная нашими сотнями, она была опрокинута и преследуема.
Главным же успехом этого дня был удачный поиск хорунжего Свидина на Гиляны для осмотра моста на реке Виде.
Выступив налегке, рано поутру, из Мечки, он к двенадцати часам дня был уже перед мостом у селения Гиляны (Брод). Убедившись в существовании деревянного, на сваях, моста и узнав от жителей о частом появлении черкесов и турецких обозов, идущих из Никополя, под военным прикрытием к Гилянам, хорунжий Свидин двинулся далее к Никополю и подошел к высотам Шамли. Ловко пробравшись перед аванпостами, расположенными перед ним по направлению на восток на Мысылеу, он повернул к югу на Дебо, близ которого и расположился на отдых. С раннего утра лошади его были оседланы, и потому они нуждались в продолжительном отдыхе, во время которого хорунжий Свидин отправил донесение в Мерховицы об осмотре моста в Гилянах. Между тем, выставленные им сторожевые посты известили о приближении конной шайки, человек в шестьдесят, черкесов. Быстро поднятая полусотня опрокинула и преследовала неприятеля вплоть до Мысылеу.
Одновременно с появлением хорунжего Свидина перед Мысылеу была выслана против него сотня турецкой конницы с бивуака, что виднелся по направлению на Шамли, и казаки были встречены оттуда орудийным огнем.
Тогда Свидин отступил снова на Дебо, где и дожидался ответа от генерал-майора Лошкарева, присланного в записке, от 30-го июня, 7-ми часов пополудни, с бивуака у деревни Мерховицы.
«Хорунжему Свидину, в селение Дебо.
Пароль корпусным штабом сообщен только до 30-го июня, а потом пароль, отзыв и пропуск на 1-е июля остаются те же, что были 20-го июня. Передайте командиру Кавказской бригады, что сегодня 30-го июня из деревни Вубе (Убла –на правом берегу Осмы) выбита неприятельская пехота, деревня [81] Вубе занята теперь 1-м батальоном Галицкого полка. Далее не двинулись согласно приказанию командира корпуса. Разъезды донесли, что на левом берегу Осмы, у деревни Мысылеу, турки строят ложементы для пехоты и на четыре орудия.
Генерал-майор Лошкарев».
Получив эту записку, хорунжий Свидин возвратился в одиннадцать часов ночи на бивуак под Мечку.
Между тем, около трех часов пополудни, была получена записка начальника 5-й пехотной дивизии:
«От 30-го июня одиннадцати часов двадцать минут пополудни.
Из штаба 5-й дивизии у села Пятикладенцы.
Начальнику Кавказской бригады полковнику Тутомлину.
Для сведения сообщаю копию с записки ко мне генерала Шнитникова, полученной сегодня в десять часов утра. Я, со штабом 5-й дивизии, следую сегодня с 19-м Костромским полком в село Турский-Тростяник.
Генерал-лейтенант Шильдер».
В этой копии сообщалось:
«Начальнику 5-й пехотной дивизии.
30-го числа июня месяца восемь часов, из Ореше, что командир корпуса решил произвести сегодня все предположенные передвижения со следующими лишь изменениями:
Стрелковым ротам 123-го пехотного полка (в подлиннике написано: 123 Костромского полка вместо 123 Козловского полка) с 1-й батареей 5-й артиллерийской бригады (вместо 5-й батареи 31-й артиллерийской бригады) идти не через Ново-село в Новачи, а прямою дорогою в Мырховицы, в отряд генерал-майора Лошкарева, которому об этом и сообщите. К Костромскому же полку, идущему в Турский-Тростяник, присоединить 5-ю батарею 31-й артиллерийской бригады. Саперная рота пойдет в Новачи для устройства моста, куда сегодня переезжает и корпусной командир. Пошлите об этом известие полковнику Тутомлину.
Генерал-майор Шнитников».
Поздним вечером 30-го числа подошла к нам 1-я бригада 5-й пехотной дивизии (17-й Архангелогородский полк и 18-й Вологодский полк генерал-майора Кноринга) и расположилась на бивуаке у Мечки.
Итак, 30-е число дает следующий свод действий Кавказской бригады: [82]
1) Двукратное поражение черкесов.
2) Рекогносцировка моста у Гилян.
3) Сообщение о сем авангарду 9-го корпуса, и в добавление к этому дню следует заметить, что на места Кавказской бригады прибыли: 1-я бригада 5-й пехотной дивизии в Мечку, а Костромской полк в Тростяник.

1-го июля.
На 1-е июля никаких приказаний Кавказской бригаде не было прислано. Следовательно, для нее осталось в силе приказание от 30-го июня, по которому она должна была оказывать содействие Костомскому полку в Тростянике и 1-й бригаде 5-й пехотной дивизии под Мечкой, т. е. на пути из Никополя в Плевну. Из числа всех путей, ограниченных реками Осмой и Видом, было два главных. Один из них, который назову средним, шел из Мечки в пяти верстах западнее Дебо, на Мысылеу; другой, выходя из Плевны, разделялся у Бресляницы (верст десять западнее Мечки) на два рукава. Первый из них вел на Осму к Мысылеу, второй выходил к реке Вид на Чиековцы, оттуда спускался горами на Градешти и здесь снова подымался в гору у селения Шамли.
На основании донесений наших разъездов я был убежден, что турки должны предпочитать эту последнюю дорогу всем прочим для сообщения по ней между Никополем и Плевною. Не будучи длиннее среднего пути, она по отдалению от нас и по направлению своему под обрывами высокого побережья Вида была удобна для турок, прикрытых горами.
Рассуждая таким образом, я считал необходимым большую часть своих сил приблизить к реке Вид; на средней же дороге, по которой рассчитывала двинуться наша пехота, оставлял две сотни для освещения 1-й бригады 5-й дивизии и связи с нами.
Предположение свое о движении пехоты по средней дороге я основывал на разговоре моем накануне с генералом Кнорингом, который, предполагая быть двинутым по ней, высказал о необходимости иметь в своем распоряжении хотя бы полусотню казаков и прислать их по получении им приказания о выступлении.
Теперь я не могу хорошо помнить, сообщил ли мне генерал Кноринг о конечном пункте своего движения, но у меня сохранилась его записка, в которой сказано:
«Прошу выслать назначенную моему отряду полусотню казаков; немедленно выступаю по направлению в Говорении, что перед Шамли.
Генерал-майор Кноринг». [83]
Смысл этой записки требовал, чтобы сотни казачьей бригады с одной стороны выдвинулись к реке Вид на левое крыло наших войск, а с другой – осветили бы дорогу перед 1-й бригадой 5-й дивизии на Говорении. Затем мы должны были действовать, смотря по обстоятельствам, на реке Вид и уничтожить мост в Говоренях (Градешти), чтобы прервать там сообщение бурок по левому берегу реки*).
*) Говорении означена на карте Каница и отвечает селу «Градешти» на русской карте Артамонова. На австрийской карте под этими именами показаны два селения, но в действительности существует одно.
Но расход казаков был до того велик, что при всем желании назначить их в распоряжение генерала Кноринга, я просил у него позволения прислать лично в его распоряжение только несколько человек; для освещения же его движения по средней дороге назначил две сотни под начальством подполковника Энгельгардта (6-ю Кубанскую и 2-ю Владикавказскую). Они должны были быстро двинуться на Градешти, уничтожить мост и присоединиться к 1-й бригаде 5-й пехотной дивизии, где бы она не остановилась.
Остальные шесть с половиной сотен с конно-горными орудиями должны были двинуться через Бресляницу на крайнюю, т. е. самую западную дорогу к Виду.
Утром 1-го июля кавказские сотни выступили из Мечки, пехота готовилась к подъему. Едва шесть с половиною сотен миновали деревню, как разъезды дали знать, что от Бресляницы показалась партия черкесов и осетины, бывшие в авангарде, завязали перестрелку. В это время я был потребован к начальнику 5-й дивизии, только что прибывшему в Мечку, по которой тянулась наша пехота, и требовавшему меня к себе.
Поручив старшему по себе полковнику Левису заступить мое место, я явился к генералу Шильдеру, въезжавшему в селение, и доложил ему о взятом мною направлении, о сделанном распоряжении уничтожить мост и о том, что начинается дело по направлению к Бреслянице. Одобрив первоначальные распоряжения, генерал выехал на высоту за Мечкой, откуда ясно было видно завязавшееся дело.
Человек пятьсот конных черкесов засели, было, в балке, намереваясь отрезать нашу авангардную сотню; но угрожаемые обходом первой Владикавказской сотни, выдвинутой с нашего правого крыла, они бросили балку и вытянулись перед нашим фронтом.
С высоты, на которой стоял генерал, было видно, как вся черкесская туча принимала юго-западное направление, отходя на Плевну.
Видя это движение, начальник дивизии указал мне на него со словами «они отступают». [84]
– Они нас заманивают, ваше превосходительство,– ответил я.– Их цель – отвлечь нас от нашего движения. Догнать себя они не дадут, у них нет ни одного мешка на лошади; боя они не примут; но как только мы их бросим, они снова станут джигитовать перед нами.
Поэтому я просил позволения отогнать их, как можно дальше и затем на сегодня ограничиться выбором удобного ночлега, с которого можно было бы действовать как в сторону Плевны, так и Никополя.
При этом я позволил себе предложить генералу присоединить к нам батальон пехоты в виду того, что путь по Виду идет через селения, которые могут быть заняты турками, и мы, может быть, будем поставлены в необходимость выбивать их оттуда, что вряд ли обойдется дешево, по неимению у нас штыков. Предложение свое я основывал на том, что 1-я бригада 5-й дивизии вместо движения на Говорении (Градешти), только что получила направление на Осму в село Дебо, т. е. уходила от нас на восток. Между тем, по диспозиции ей так же, как и нам, приказано быть на путях из Плевны в Никополь (диспозиция на 30-е июня), и наступление на Никополь потребует, по всему вероятию, части войск на дорогу к реке Вид для овладения батареями у Шамли. Следовательно, отделение небольшой части пехоты не составит напрасного движения, но даст нам возможность смелее и шире раскинуться в своих разъездах. Но эта, быть может, неосновательная просьба не согласовывалась с предположениями начальника дивизии, и нам приказано было преследовать горцев; 1-я бригада 5-й дивизии была направлена на Дебо.
По отбытии генерала к 1-й бригаде 5-й дивизии все шесть с половиной сотен Кавказской бригады перешли в наступление против черкесов, и Владикавказцы, бывшие в первой линии наседали на них неотступно. Но сегодня, как и прежде, черкесы не сходились близко. Они издалека открывали огонь, занимали глубокие балки, которыми изрезана вся площадь около Бресляницу, и при первых шагах, обнаруживавших решительное движение с нашей стороны, они рассыпались и ускакивали во весь опор.
Ясно, что это была превосходная сторожевая конница, не обремененная вьюками, ни в чем не нуждавшаяся, ибо везде хозяйничала как дома. Опираясь на Плевну, занятую шестью таборами турецкой пехоты, черкесы были свободны и легки в своих наездах, имея целью не города занимать, а тревожить своим появлением русские войска. Следовательно, нам оставалось только бить их тем же оружием, т. е. не давать им установиться и, отогнав как можно дальше, поспевать на высоту наших колонн. Преследование черкесов, отступавших на Плевну, велось, как сказано, настойчиво, но и черкесы дразнили нас упорно. Ежедневное соприкосновение с ними видимо убедило казаков [85] в сравнительной бесполезности стрельбы с коня, и потому при всякой возможности казаки охотно спешивались, засев по пяти-шести человек за отдельными закрытиями, и тем наносили значительную убыль противнику.
Осязательными тому доказательствами служили тела, правда, редко, но все же оставляемые черкесами на местах нашего боя.
Эти случайности, нарушавшие коренной черкесский обычай, свидетельствовали о степени поспешного их отступления перед натиском казаков.
Так в сегодняшнем бою под Бресляницей помню оставленного в поле величавого старика с длинною седою бородою, про которого говорили: «старый джигит»; и осетины с каким-то благоговением осматривали его гозыри из оленьей кости, сделанные, по их словам, по старинному кавказскому образцу. Отогнав черкесов, мы возвратились в Бресляницу, порядком измучив лошадей, и вступили в нее далеко за полдень.
В Бреслянице мы застали свежие следы утреннего черкесского набега. Оказалось, что они побывали здесь перед встречей с нами, забрали, что могли, и зарезали нескольких болгар. Как теперь вижу двух из них окровавленных, безоружных, лежавших в каком-то согбенном положении, ясно указывавшем на мольбу о пощаде; надо было зарыть тела, но жители разбежались, и только под вечер вернулось несколько человек, которые помогли казакам похоронить убитых.
В этот день, точно так же как и в предшествовавшие дни, нами не была забыта связь с войсками, стоящими по ту сторону Осмы, и потому одновременно были посланы донесения с разъездами Владикавказского полка корпусному командиру и начальнику 9-й кавалерийской дивизии. От последнего была получена записка:
«От 1-го июля, пять часов сорок минут, с бивуака у Мерховицы.
Полковнику Тутомлину. Записка ваша получена, у нас нового ничего нет; пароли при сем прилагаются.
Генерал-майор Лошкарев».
В заключение о действиях 1-го июля расскажу об уничтожении Гилянского моста по донесению, полученному рано утром 2-го июля. Подполковник Энельгардт доносил:
«Полковнику Тутомлину. Мост сожгли, новый телеграф уничтожили; при перестрелке с нашей стороны потери не было. У неприятеля отбит обоз, взято двое в плен. О числе убитых и раненых у них нам неизвестно.
Подполковник Энельгардт, 2-е июля, бивуак у Дебо». [86]
Следовательно, 1-е июля было закончено уничтожением моста в Гилянах, и две кавказские сотни стали на бивуаке в Дебо с 1-й бригадой 5-й пехотной дивизии. Подробности о сожжении моста мы узнали 20го числа вечером, когда соединились с этими двумя сотнями; но для законченности рассказа приведу их здесь, насколько помню, прося участников извинить меня, ежели кое-что позабыл, а потому и передам не неточно.
Подполковник Энельгардт, по указанию хорунжего Свидина, шел средней дорогою из Мечки на Градешти. Небольшая партия черкесов врассыпную сновала перед ним по всему протяжению пути. Не желая обнаруживать цели своего движения, Энельгардт ровно подавался вперед вплоть до Градешти. Отсюда он хотел быстро ударить на черкесов, отогнать их прямо перед собою на Шамли и в то же время с необходимым числом казаков повернуть на Гиляны и взорвать мост. От Градешти до Гилян версты две. С этой целью, взяв с собою хорунжего Свидина*) и взвод Владикавказской сотни хорунжего Тимофеева, оно рысью двинулся к Гилянам, а есаулу Пржеленскому с остальными семью взводами поручил отогнать черкесов. Замечу, что противоположный конец моста упирается в селение Брод (Гиляны), расположенное на левом берегу реки. По прибытии на мост, казаки были встречены ружейным огнем из селения, чрез которое не более полчаса как прошел обоз, выступивший из Никополя. Ружейный огонь был открыт отставшими из его прикрытия. Тем не менее, Свидин лично поджег динамит, но взрывом патронов мост не был достаточно разрушен**).
*) Хорунжий свидин заведовал оружием Кубанского полка, и на его руках были все патроны как боевые, так и динамитные; ему лучше чем другим было знакомо обращение с динамитом.
**) Заложено было три кавалерийских патрона, т. е. каждый в четверть фунта.
Тогда, во избежание новой неудачи, разломали настилку, подрубили несколько свай, натаскали сухого кустарника, оказавшегося под рукой, и зажгли его. Все это вспыхнуло; турки же, открывшие огонь из селения, бежали при взрыве динамита, и мост был сожжен. На уничтожение моста было употреблено часа два времени. Между тем, есаул Пржеленский, быстро ударив на черкесов, погнал их перед собою и в то же время увидел под горою спустившийся уже с Шамли небольшой обоз со слабым прикрытием. Черкесы бежали, а налететь на обоз было делом одной минуты. Часть прикрытия была изрублена, двое взяты в плен, и черкесы были преследуемы на крутости Шамли. Здесь преследование было остановлено в виду неприятельского лагеря, так как дальнейшее движение вперед становилось бесцельным и невозможным. [87] Есаул Пржеленский возвратился с двумя взятыми пленными и присоединился у Градешти к подполковнику Энельгардту.
Затем обе сотни подполковника Энельгардта вместе с обозом и пленными направились на Дебо, по прибытии в которое присоединились к бивуаку 1-й бригады 5-й пехотной дивизии.
Итак, вечером 1-го июля войска нашего отряда занимали следующее расположение:

V.
Бой под селом Градешти.

2-го июля.

В восемь часов утра нам была прислана диспозиция на 2-е июля с приложенной к ней запиской начальника 5-й дивизии, от «2-го июля, шесть часов пополуночи, из штаба 5-й дивизии у селения Дебо. Командиру Кавказской сводной бригады. Прилагая при сем диспозицию корпуса на 2-е июля, уведомляю, что она может быть отложена до завтра, и вы получите от меня дополнительную диспозицию тотчас по получении ответа из корпусного штаба на посланное мною донесение. Генерал-лейтенант Шильдер-Шульднер». [88]
В присланной диспозиции*) было приказано: 1) отряду генерал-лейтенанта Шильдера (1-й бригаде 5-й дивизии при трех батареях, Кавказской бригаде и уланскому Бугскому полку**) овладеть неприятельскими позициями и батареями в низовьях Осмы и Вида и через мост у Мысылеу войти в связь с генерал-майором Лошкаревым; 2) это движение должно прикрываться со стороны Плевны Кавказской бригадой; 3) по овладении батареями предписывалось стать фронтом к реке Осме, и 4) выставить сильный наблюдательный отряд к дороге, ведущей из Рахова; 5) обозу третьего разряда и части батарейного находиться в Дебо под прикрытием сотни кавказской бригады.
Следовательно, по смыслу этой диспозиции главное наблюдение за дорогой из Плевны возлагалось на Кавказскую бригаду. Посему, независимо от изменения диспозиции***), на 2-е июля нам следовало стать в таком месте, откуда удобнее было бы наблюдать за Плевной и Никополем. Таким местом было селение Градешти, потому что в нем сосредоточиваются пути на Плевну, Никополь и Дебо, а главное, через него шла дорога на Гиляны в Рахово. Следовательно, на основании диспозиции тут должен был стоять сильный наблюдательный отряд. Посему все шесть с половиной сотен кавказской бригады с горными орудиями выступили на Градешти утром 20го июля.
*) Диспозиция по войскам 9-го корпуса и Кавказской бригаде от 1-го июля 1877 г. Бивуак при деревне Новачи.
**) 2-го июля переведенному с правого на левый берег Осмы.
***) Которого, скажу между прочим, мы не получили, хотя предписанное овладение неприятельскими позициями было отложено, как мы узнали уже вечером.
Дорога из Бресляницы на Градешти идет глубоким ущельем на Чиековцы. Выходя из его устья, она лепится у подножия гор, которые в действительности подходят к ней ближе, чем то показано на десятиверстной карте. Обрывы этих гор становятся выше и круче по вере приближения к Градешти.
Само селение Градешти прилепилось восточною стороною к подножию почти отвесных утесов, а с западной раскинулось на широкой равнине реки Вид в расстоянии двух верст от правого его берега. По образцу всех турецко-болгарских селений, каждый двор Градешти (а всех их было до двухсот пятидесяти) обнесен высоким валом с колючим кустарником и глубокою узкою канавой. Эта внешняя ограда каждого отдельного двора способствовала упорной обороне, укрывая противника засевшего за нею. Скрываясь за наружною оградою, он находил еще себе убежище в садах и за стогами хлеба.
Не доходя двух верст до селения, разъезд авангардной сотни (1-я Кубанского полка) уведомил нас о присутствии в нем турецкой пехоты и о движении обоза, идущего от Шамли по равнине между [89] Видом и Градешти. Полусотня 20й сотни Кубанского полка точас была назначена для овладения обозом*), а авангардная сотня, скрытно подведенная к селению, была остановлена в расстоянии от него ружейного выстрела, спешена и рассыпана по скатам гор на пути нашего наступления. При осмотре селения оказалось, что вся обращенная к нам опушка его была занята стрелками.
*) Обоз оказался опорожненными болгарскими повозками, возвращающимися из Никополя по доставлении туда продовольствия. Тем не менее, он был задержан до окончания доя, и часть его взята под убитых и раненых по неимению у нас собственного обоза.
По дороге, внутри селения, сновали одиночные люди, как бы исполняя приказания, а с высоты Шамли подбегали еще человек двести пехоты; из окраины его, обращенной в нашу сторону, отделилось несколько стрелков, которые залегли в ямах перед селением, воспользовавшись этим выгодным для них закрытием.
Можно было ручаться за триста человек низами, засевших в деревне. Следовательно, узел дорог, к которому мы стремились, оказался занятым неприятелем. При виде Градешти, занятого турками, трудно было угадать причину их пребывания в нем. Может быть, они проходили из Никополя в Плевну, может быть, узнав об уничтожении моста на Виде, они пришли в Градешти с целью исправить его.
Имея обязанность препятствовать сообщению турок между Никополем и Плевною, мы должны были отбросить их в том случае, если бы они двинулись на Плевну, или отрезать им путь отступления на Никополь. Но, во всяком случае, препятствовать исправлению уничтоженного вчера моста и при возможности выбить их из селения.
Посему полковнику Левису с четырьмя сотнями и батареей поручено было обойти селение с восточной стороны и открыть орудийный огонь по левому крылу и тылу турок. 1-я, 2-я и 5-я Кубанская сотни, под начальством подполковника Кухаренко, были оставлены против входа в селение на пути нашего наступления с тем, чтобы встретить турок в случае их движения на Плевну. 1-я и 2-я сотни, под непосредственным начальством майора Сипягина, расположились: 1-я по дороге перед выходом из селения, 2-я – уступом перед нею, но гораздо правее, по скатам гор; крайние пары ее связывались с сотнями Владикавказского полка, обходившими селение с восточной стороны. 5-я сотня Кубанского полка расположилась левее 1-й и залегла в канаве против юго-западного угла Градешти. 1-й и 5-й Кубанским сотням было приказано вести ружейную перестрелку, пока не представится возможности по успеху орудийного огня спуститься с гор 2-й сотне Кубанского полка. Тогда все три сотни должны были ворваться в селение. [90]
Поручив подполковнику Кухаренке выполнение отданных приказаний, я поспешил на неизвестную еще мне восточную сторону селения, так как оттуда определялся главный ход боя.
Прибыв к полковнику Левису. я нашел его только что окончившим свои распоряжения. Заняв гребень высот над Градешти, он выдвинул на него четыре орудия под прикрытием двух сотен казаков и треть из них рассыпал в цепь по гребню гор. Полторы сотни и два орудия оставлены в резерве. К стороне Плевны и к Шамли были высланы разъезды.
Удачная постановка четырех оружий, помещенных двумя отдельными взводами над восточной окраиной Градешти, способствовала меткости артиллерийского огня; но турецкие пули ложились между прислугой; отодвинуть же орудия от гребня не было возможности, потому что Градешти лежало у крутых обрывов под нашими ногами; снять их хотя бы на несколько шагов назад значило бы скрыть от них предмет поражаемости. Но, невзирая на частый огонь противника, прислуга батареи хладнокровно исполняло свое дело. Со второго выстрела верно было определено расстояние в триста сажень, и ни один снаряд не пропал даром.
Здесь была первая проба конно-горной батареи, которая, в полном смысле слова, отличилась меткостью своих выстрелов*). На первых порах можно было предполагать, что турки не выдержат этого огня, но мы ошиблись. Прекрасно укрытые за валами и строениями. размещенные на просторной линии огня, они мало терпели от разрыва гранат. Нужно было употребить много времени и снарядов, чтобы засыпать их гранатами, которые, за неимением вблизи запасного парка**), мы должны были сберегать до крайности.
*) Разумеется, дальность боя не была уделом трехфунтового орудия.
**) Сформированное для бывшей кавказской дивизии парковое отделение находилось при передовом отряде, а снабжавший нас зарядами и патронами парк 9-го корпуса был за Осмой близ села Ореше. Следовательно, посылка за ними требовала двух дней, к тому же мы шли без обоза; зарядных ящиков в казачьих полках не имеется, и все количество патронов было на седле.
Между тем, турецкие подкрепления стояли в пяти верстах от нас, на высоте Шамли, и ежеминутно могли подойти на выручку своих к Градешти. Предполагая, на основании этих соображений, что дело может затянуться и Градешти придется уступить туркам, вопреки приказанию препятствовать их сообщениям по реке Вид я в одиннадцать часов утра отправил донесение начальнику 5-й дивизии в Дебо о начале нашего боя с турецкой пехотой, засевшей в селении, и просил поддержать нас, так как мы можем ввязаться в бой с превосходными силами неприятеля. Овладев же селением, мы могли засесть в нем и держаться в виду скорого прибытия пехоты, [91] на которую я рассчитывал на основании диспозиции 2-го июля, предписывающей «овладеть неприятельскими позициями и батареями в низовьях Осмы и Вида».
Мало помалу огонь наших орудий становился действительнее в том отношении, что селение вспыхнуло в двух местах; расположенные в загоревшихся дворах турки бросились тушить охватившее их пламя, и я, считая время благоприятным для приступа, приказал 2-й сотне Кубанского полка спуститься по ущелью, присоединиться к первой Кубанской сотне и вместе с нею занять юго-восточную окраину деревни. 5-я сотня должна была ударить на юго-западный угол деревни от левого фланга 1-й сотни. 2-я сотня быстро ворвалась в передние дворы юго-восточной окраины, но успех ее совершенно неожиданно растянул наши силы. Выбитые ею турки бежали в диагонально противоположный, северно-западный угол деревни и тем потянули за собою увлекшихся казаков. От этой случайности дело принимало неблагоприятный оборот. 2-я сотня могла попасть под выстрелы 1-й Кубанской сотни, и, пробегая по направлению орудийного огня, она понудилв, из боязни положить своих, приостановить огонь наших орудий.
Но скоро огонь их снова был открыт через головы казаков, предупрежденных о безопасности для них этого рода стрельбы. Тем не менее, турки воспользовались этою приостановкой; засев в северо-западном углу деревни, они упорно оборонялись в нем, открыв усиленную пальбу по двум нашим орудиям, поражавших их в этом направлении.
Тогда пришлось подкрепить 2-ю сотню Кубанского полка и выбить турок из этого конца деревни. Расположенная на горах 4-я сотня Владикавказского полка была назначена поддержать 2-ю Кубанскую сотню, которая с помощью ее снова выбила турок из завалов. Но выбиваемые казаками из дворов они бросались в разные стороны, и наши невольно разбивались по нескольку человек на отдельные схватки, ослаблявшие решительное нападение.
Наконец, после некоторого промежутка времени удалось собрать 2-ю и 4-ю сотни, и вновь сплоченные они дружно погнали турок по западной стороне селения; но туркам снова удалось засесть в одном из более обширных и укрытых дворов Градешти.
Тем не менее, мало помалу все четыре сотни, находившиеся в селении, соединились и усилили свой натиск.
В описываемый час неприятель упорно держался в юго-западном углу селения против 1-й и 5-й сотен Кубанского полка. Им обеим, но в особенности 5-й, особенно трудно было ворваться в деревню, так как им пришлось перебегать по совершенно открытой поляне. Счастливая случайность, которой воспользовался командир 1-й сотни [92] есаул Пархоменко, несколько помогла ему в первой перебежке, и я упомяну о ней, как об удачном применении к совершенно своеобразному и неожиданному прикрытию. расположенная перед входом в деревню 1-я сотня лежала уступом за 2-й в расстоянии ружейного выстрела от ограды. В то время, когда 2-я сотня спускалась по ущелью в Градешти, майор Сипягин, начальствовавший 1-й и 2-й сотнями, оставив небольшой резерв, начал под сильным огнем неприятеля подвигать вперед цепь 1-й сотни. Движение это, по открытой местности, не должно был обойтись без потерь; но в это время от 2-й сотни по направлению к 1-й выскочило испуганное выстрелами и появившимися в ущелье казаками стадо буйволов.
Есаул Пархоменко мгновенно поднял казаков, завернул стадо в деревню, и под его прикрытием 1-я сотня выиграла более половины пространства, отделявшего ее от деревни. Турецкие стрелки бежали из занятых ими ям перед деревней, и 1-я сотня овладела ими. В это время 2-я сотня ворвалась уже в юго-восточную ограду, и вслед за ней 1-я сотня бросилась на завалы со своей стороны. Турки, как было сказано, в бегстве своем увлекли 2-ю сотню, другая их часть отбежала в юго-западные дворы и засела в них перед 1-й сотней. Пятая сотня, расположенная левее 1-й, примкнула к ее левому крылу и вслед за нею ворвалась в юго-западную окраину, но в свою очередь встретила сильное сопротивление. Упорная оборона каждого завала и двора с одной стороны и настойчивый, но беспрестанно распадающийся на отдельные схватки приступ с другой стороны – затягивали овладение селением, бой из-за которого, начавшись в одиннадцать часов, продолжался уже более двух часов.
Около этого времени дано было знать, что в 4-й сотне Владикавказского полка патроны на исходе, а пополнить их неоткуда. У полковника Левиса оставалось только две с половиною сотни. Одна из них была расположена по полусотенно в прикрытие орудий, до полсотни стояло в дозорах на Шамли и Плевну, следовательно, в резерве оставалась только одна сотня. Но делать нечего, шлём свежую осетинскую сотню с приказанием: отозвать 4-ю сотню по частям, если то будет возможно, потому что ей нечего было делать в селении без патронов.
И вот как лава с гор спустились осетины, рвавшиеся в бой, и смешались с красными верхушками Кубанских казаков. Трудно было им одолевать турок; но не пули, роем летавшие в пространстве, затрудняли казаков, им трудно было добраться до хорошо укрытого противника. За неимением штыков, казаки лезли на валы с кинжалами в руках, но тут встречали не людей, а штык противника и пулю в лоб. Подчеркиваю это слово, потому что почти все наши убитые были поражены в голову, точно также как и турки, о чем свидетельствовали [93] простреленные фески, валявшиеся еще на другой день в Градешти. Засевшие за густыми колючими кустарниками сплошного ряда валов турки были недостаточно недоступны с фронта. Поэтому казаки, руководимые офицерами и лучшими урядниками, где дружным напором, где ловким обходом по глубокой канаве вырывались в пролеты дворов, и тут начиналась свалка за кучами сухого горящего хвороста. Передние ряды турок падали под напором ворвавшейся горсти храбрецов, а задние бежали в соседние дворы, откуда встречали наших новой обороной.
Тем не менее, хотя медленно, но они отступали и, будучи напоследок отовсюду выбиты, держались в двух смежных, просторных дворах. Казаки выбили их и отсюда. Селение Градешти было взято, но противник отступил в чащу обширного сада, или скорее, в густую рощу, совершенно укрывшую его от выстрелов нападающих. Роща отстояла на несколько десятков саженей от деревни, и турки сеяли на них свои пули. Утомленные казаки невольно приостановились перед этим новым препятствием и залегли за высоким валом перед последним убежищем турок. Орудия усилили огонь, направляя его через головы наших сотен, и роща затрещала; но турки не сдавались, казаки, видимо, утомились трехчасовым упорно медленным боем. Подкрепить их не представлялось возможным, имея в резерве всего одну сотню, которую только в крайности мы могли употребить в дело. Наступал уже третий час дня. В это время с одной стороны, именно от Кубанских сотен, прислано донесение о недостатке у них патронов, а с другой – получено известие от сторожевого поста, выставленного к стороне Шамли, что там, на высотах, показалась турецкая пехота с двумя орудиями. Вслед за тем оттуда прилетела к нам граната большого калибра, за нею другая, третья, и две из них упали на место перевязки наших раненых, но, благодаря Богу, не разорвались и никого не ранили.
Может быть, эти гранаты служили сигналом ободрения защитникам Градешти, потому что после трех выстрелов турецкие орудия смолкли, и показавшаяся из виноградников пехота в числе двух батальонов залегла на скатах гор, рассыпав свою цепь поперек дороги, спускающейся от Шамли к Градешти.
Положение наше было неприятное. Выбив противника из всей деревни, нет причины предположить, что наши сотни не управились бы с ними в последнем их убежище, хотя тут дело было бы не легче. Но турки с высот Шамли могли, наконец, убедиться в слабости наших сил – и двинуть подкрепления в Градешти.
В виду этого вторично было отправлено донесение на Осмы о положении нашего дела; но вскоре по отправлении этого донесения, от начальника [94] 5-й дивизии в ответ на мое первое донесение, нам было прислано приказание*) отступить на Дебо, по невозможности выслать подкрепление.
Тяжело было осознать бесполезность продолжительного боя, начатого для осуществления перерыва связи неприятеля; но держаться своими собственными слабыми силами против сильных турецких подкреплений мы не могли. Всякое дальнейшее продолжение боя после приказания отступить становилось бесцельным, а пожалуй, и преступным. Потому было сделано распоряжение об отступлении из селения дробными частями и без сигнала, дабы общим движением не ободрить противника; орудиям в то же время приказано усилить огонь. Мало помалу наши сотни собрались к пяти часам пополудни, подобрав убитых и раненых, за исключением трех, которых не могли отыскать**). Но на следующий день тела их были найдены и преданы земле***). Подобрав убитых мы, тут же, под Градешти, в виду двух турецких батальонов докончили перевязку раненых и отступили на Дебо.
Убитые и раненые были уложены на подводы, захваченные 2-й сотней Кубанского полка пред началом нашего дела. Турки не открыли по нам огня, и мы в сумерки вступили на бивуак 1-й бригады 5-й пехотной дивизии у Дебо. Потери наши заключались: убитыми тринадцать (Владикавказского полка восемь, Кубанского – пять человек); ранеными четырнадцать (Владикавказского шесть, Кубанского восемь); того – двадцать семь человек.
По отступлении нашем от Градешти и турки отступили в Никополь, потерпев, по словам жителей, большой урон в деле с нам****).
*) Между имеющимися у меня подлинными записками этого приказания не сохранилось. Может быть оно утеряно или было словесное.
**) Вскочив на валы, они были убиты на узких их гребнях и свалились в кусты, к стороне турок.
***) Они были указаны нам болгарами, слегка засыпавшими их тела землею, после отступления турок из Градешти вслед за нами. Павшие не были изуродованы. По прибытии нашем на другой день в Градешти, останки их были преданы земле, а оружие, снятое с них болгарами, было выдано ими. Одежда была частью снята, и два бешмета были найдены в покинутом турками лагере на Шамли.
****) Болгары рассказывали, что под убитых и раненых турок было употреблено до двадцати подвод.
Итак, мы отошли от Градешти с грустным сознанием напрасно пролитой крови, утешая себя тем, что доказали трудность препятствовать сообщению противника, не имея на то достаточной силы. Но мы исполнили свое дело настолько, насколько позволяли нам наши силы.
Мы отступили, отступили и турки; на Плевну они не прошли, и мост в Гилянах не восстановили. В этом, может быть, малозначащем бое было выказано много подвигов личного мужества, которые, как и большинство [95] таковых, остаются неизвестными, едва лишь вызывая мимолетное воспоминание о них среди товарищей. Скромность совершившего подвиг, искреннее уважение к нему, случайного, быть может, свидетеля его, упрочивают лишь бодрость духа и не вызывают рассказов в короткие промежутки отдыха беспрерывной сторожевой службы. Но еще менее становятся известными единичные явления боя в тех случаях, когда горсть людей совершает свое дело одиноко, вдали от всех, находясь в постоянном напряжении перед превосходными силами противника. Тут нет места увлечениям и порывам, тут чувства уступают долгу, неумолимо посылающему в бой. И человек идет в него затем, чтобы умереть и потому, что надо умереть.
В таком настроении находились кавказские сотни под Градешти, несколько часов не выходившие из-под турецкого огня.
Я не умею передать всей тягости этого боя, но думаю, что можно будет составить некоторое понятие о нравственном состоянии бойцов из слов урядника Малюги (из вольноопределяющихся Владикавказского полка), присланного за патронами из 4-й сотни Владикавказского полка.
Покойно кончив свой доклад, усталый, закоптелый, этот юноша, казалось, выражал глазами: «дайте же патронов».
– Отдохните, вы устали,– сочувственно обратились к нему слушавшие его.
– Я ничего, отдохнул,– отвечал он,– но в окопах тяжело; сначала была вода, а теперь ручей потек кровью, и напиться негде.
Конечно, эти слова многим покажутся ничего не выражающими, но кто томился жаждою во время боя, тот поймет, что значит «ручей потек кровью». К этому можно прибавить, что раненых и убитых приходилось оттаскивать из-под окопов и под выстрелами относить их на крутую гору под знойными лучами солнца.
Не доходя трех верст до Дебо, мы встретили высланный к нам на подкрепление, по второму моему донесению, Бугский уланский полк, переправившийся в этот день на левый берег Осмы. Но так как помощь уже была не нужна, то мы вместе с уланами в сумерки вступили на бивуак 1-й бригады 5-й пехотной дивизии, в лазарет которой и сдали наших раненых.
Начальник дивизии, пропустив мимо себя казаков, отдельно благодарил каждую сотню. Тяжело было смотреть на этих закоптелых, целый день дравшихся без пищи и воды казаков. Но покойно шли они на смерть, покойно и молча засыпали они теперь в ожидании завтрашнего боя.
С рассветом назначено было выступление в Никополь. Не зная всех соображений начальника дивизии, я считаю в высшей степени [96] опрометчивым и неблаговидным рассуждать о необходимости или бесполезности присылки к нам пехотного подкрепления; но не могу не припомнить, что мы с сердечною благодарностью прослушали рассказ о том, что командир Вологодского полка предлагал послать часть своего полка на подкрепление в Градешти.

VI.
Ночной бой под Самовидом.

3-го июля.

На рассвете 3-го июля мы получили распоряжение о движении на Никополь, присланное при записке начальника 5-й пехотной дивизии:
«От 3-го числа июля. в 4 часа 30 минут по полуночи, из штаба дивизии на марше, командиру Кавказской бригады полковнику Тутомлину.
Посылаю только что полученную из корпуса диспозицию. Сейчас приказал 17-му Архангелогородскому полку, по овладении селом Градешти*), держаться правее и ближе к 18-му Вологодскому, идущему для овладения мостом у села Мысылеу. Бугские уланы охраняют левый фланг 17-го полка; вашей же бригаде, кроме охранения моего тыла, следует, частью в связи с Бугцами, наблюдать дорогу в село Гиляны, не пропуская неприятеля из Никополя и в Никополь.
Генерал-лейтенант Шильдер-Шульднер**)».
*) Архангелогородскому полку не пришлось брать Градешти, очищенного турками.
**) Диспозиция по войскам 9-го армейского корпуса и Кавказской бригады 2-го июля 1877 года д. Мыршховицы.
Следовательно, Градешти назначено исходным пунктом для левого крыла 1-й бригады 5-й пехотной дивизии. Поднявшись оттуда на Шамли, Архангелогородский полк должен был овладеть тамошними батареями и потом стянуться к Вологодскому, которому приказано овладеть мостом на Осме у Мысылеу.
С получением этого приказания в Кавказской бригаде были сделаны следующие распоряжения:
1) Две сотни, находившиеся при 1-й бригаде 5-й дивизии (6-я Кубанская и 2-я Владикавказкая) под начальством подполковника Энельгардта должны были вплоть до окончания боя оставаться на левом фланге пехоты. Обе сотни принимали одновременное и непосредственное участие в наступлении Архангелогородского полка, рассыпав наездников на левом фланге его стрелков, чтобы обеспечить их ничем [97] не прикрытых от виноградников и кустов, на крайне западных крутостях Шамли. Остальные шесть с половиной сотен Кавказской бригады направились на Градешти (где нашли и похоронили тела убитых казаков, как сказано выше) и, согласно диспозиции, стали за левым флангом боевой линии, наблюдая дорогу на Плевну. Между нами и Архангелогородским полком уступом вперед шли Бугские уланы. Архангелогородский полк прошел через Градешти и с бою овладел покатостями Шамли. Мы подавались по мере наступления нашего боевого порядка и вслед за ним поднялись на высоты Шамли; миновали два покинутых неприятельских лагеря, из которых отступили турки при натиске Архангелогородского полка и остановились на возвышенной площади между селами Шамли и Самовидом. Северная сторона ее спускалась к Дунаю, а западная обрывалась над широким низменным прибрежьем реки Вид. С высот, на которых мы остановились, открывался далекий кругозор к стороне Никополя и на запад от него на всю низменность Дуная при впадении в него Вида, за левым берегом которого от Гилян, расстилалась волнообразная площадь между низовьями Искера и Вида. Наблюдение за этою стороною было удобное. Но возвышенная площадь правого берега Вида в противоположность западной изрезана глубокими крутыми балками, скрывающими в них движение войск. Здесь Архангелогородский полк покончил бой, и после того, как турки очистили перед ним всю площадь до Никополя, он, согласно приказанию, стянулся к Вологодскому полку на Осму, который после упорного боя овладел переправою у Мысылеу. За Архангелогородским полком последовали и сотни Энгельгардта, дабы не оставить 1-ю бригаду 5-й пехотной дивизии без конницы. Бугский уланский полк остановился в полуверсте от села Самовида под крутыми утесами правого берега реки Вид, близ его впадения в Дунай.
По всему было видно, что битва смолкла как перед нами, так и у Мысылеу. Это сознание как-то чувствуется и кажется, что усталым людям сама природа дает отдых. Время было очень далеко за полдень; никаких дальнейших приказаний мы еще не получили, и надо было воспользоваться, быть может, случайным затишьем и напоить лошадей. Поэтому мы примкнули к Бугскому полку, выставив сторожевые посты для наблюдения за неприятелем и за движением нашей пехоты.
Убежденный в том, что нам, в силу полученного поутру приказания «препятствовать сообщению противника из Никополя и в Никополь», придется ночевать где-нибудь вблизи от места нашего привала, я выехал вперед за деревню Самовид выбрать более выгодное место для ночлега, так как то, на котором мы остановились, не отвечало боевым условиям. Здесь пароходы могли нас обстреливать [98] с Дуная, а турки безнаказанно бить сверху вниз. Поэтому, как из худших лучшее, была выбрана холмистая площадь версты на полторы за селением Самовид. Местность эта господствовала над береговой дунайской дорогой и долиною реки Вид. Тут же скрещивались две дороги: одна из них, западная, шла по берегу Дуная, другая – восточная, круто сворачивала на восток через реку Осму. Крутой курган как вышка стоял в узле этих дорог, и ко времени моего приезда на нем уже поместился сторожевой казак соседнего поста. Часть кургана была окопана турками под батарею.
Так как вблизи этого места разыгралось наше дело, бывшее в ночь с 3-го на 4-е июля, о котором, вероятно по неимению своевременно подробных донесений*), было рассказано много небылиц с ударением на то, что казаки «проспали турок», то я считаю себя обязанным остановиться на подробностях, очерчивающих наше тогдашнее положение.
*) Последовавшие затем тяжелые дни Плевны столько дали работы, что никакие подробные донесения не могли быть составлены, и поэтому многое осталось неизвестным.
Если бы обвинения, возводимые на Кавказскую бригаду, касались исключительно одного меня, то я не остановился бы на них, предоставляя читателю делать выводы из отчета военных действий бригады; но проспать противника можно только совокупностью единиц, составляющих целую отдельную часть; открыть и выследить противника лежит на добросовестности и способности разъезда. Нравственные качества каждого отдельного всадника составляют главную силу конницы в тех общих задачах, которые выражаются словами «наблюдать» и «содействовать». Следовательно, успех кавалерийской службы не всегда определяется приказанием начальника, обязанного доверяться добросовестности разъезда. Начальник указывает направление разъезда, а разъезд, ушедший от него за несколько верст, руководствуется общим правилом очутиться ближе к противнику. Вот почему для полноты своего отчета я введу в него мелкие подробности, которые, при обыкновенных условиях военного положения, не имеют места.
Выехав на курган, я узнал от стоявшего на нем сторожевого казака, что он перед собою турок не видит, но что наша пехота и ее отсталые стягиваются на восток к Осме.
В это время мы увидели вправо от себя приближающийся к нам рысью разъезд донских казаков, между которыми можно было различить двух всадников в черкесках. Предполагая, что один из наших дозоров соединился с донцами 9-го корпуса, бывшими за Осмой, и везет нам приказание, я подозвал их к себе. Но оказалось, что оба всадника в черкесках были переведенные из других [99] частей: в Кубанский полк – войсковой старшина Колокольцев и во Владикавказский полк – есаул Козлов. Они направлялись к нам из Главной квартиры через штаб 9-го корпуса и находились во время боя при корпусном командире.
Получив от генерала Криденера приказание отправиться к месту своего служения, они по линии наших войск прибыли на левый фланг боевого расположения, т. е. к нашему кургану. Прибытие их без нового приказания как бы указывало на то, что мы не будем придвинуты куда-либо ближе к пехоте, и потому надо было торопиться перейти с места привала на новое место до наступления сумерек. От места привала до кургана дорога тянется в узких горных поворотах и, извиваясь глухими скалистыми коленами, выводит в самые противоположные направления. Посему для указания головной сотне кратчайшего направления я взял с поста у кургана одного из казаков и вместе с Колокольцевым и Козловым возвратился к сотням. Тут мне сообщили, что Бугские уланы получили через ординарца, посланного от их полка, приказание отойти к нашей пехоте на реку Осму, а на вопрос, обращенный к ординарцу: касается ли это приказание кавказских сотен, он отвечал, что, по его мнению, приказание касается всей кавалерии левого фланга. Но оставшийся за моим отъездом на бивуаке генерального штаба капитан Стромилов высказался, что по словесному приказанию мы не можем отойти с пути сообщения турок, и просил письменного о том подтверждения.
Сколько я мог понять, то приказание, выраженное ординарцем относительно передвижения собственно кавказских сотен, не было сообщено безусловно и определенно*); поэтому оно и вызвало со стороны капитана Стромилова просьбу о письменном подтверждении его, дабы иметь право сложить с себя возложенную на нас обязанность «не пропускать неприятеля из Никополя в Плевну». Но затем ни письменного, ни словесного приказания мы не получали. Конечно, вышло бы покойнее, как потом показали обстоятельства, если бы капитан Стромилов не возбудил этого вопроса. Может быть мы ушли бы за пять верст на Осму к Мысылеу, избегли бы всяких нареканий, а турки под покровом темной ночи и высоких гор беспрепятственно могли бы двигаться за Плевну.
*) При справке по этому поводу в октябре 1878 г. Н. Н. Стромилов снова подтвердил мне в письме, что при нем было передано ординарцем: «Кавказской бригаде дозволяется отойти к р. Осме, в Мысылеу, и присоединиться к остальной кавалерии отряда». На это ординарцу было предложено капитаном Стромиловым доставить как можно скорее письменное приказание о передвижении бригады, в виду важности занимаемого бригадою пункта и отсутствию каких бы то ни было войск, охраняющих наш левый фланг на всем протяжении между реками Осмой и Видом.
Но зато, поглядев на этот случай с другой [100] стороны, надо вспомнить, что Никополь еще не был взят, и никто не мог быть уверенным в его сдаче завтра утром; поэтому и балки, ведущие на левый фланг 9-го корпуса, могли быть посещены хотя бы черкесами, которым немного стоило появиться перед бивуаком нашей пехоты. Может быть, я поступил неправильно, но признал ответ капитана Стромилова совершенно справедливым, и мы перешли на вновь выбранное место за селением Самовид. Поручив казаку, взятому, как сказано, от кургана, показать дорогу голове колонны, которую составляли кубанские сотни, я, по какой-то задержавшей меня причине, остался на месте привала; но, всматриваясь в направление кубанских сотен, бывших уже на половине подъема улицы Самовида, заметил, что они не попали на указанный путь, а пошли по другому, более крутому подъему. Поспешив туда, я убедился, что сотни три с соответствующими при них орудиями уже миновали поворот, выходивший на должное направление. Для оправдания ошибки проводника скажу, что все закоулки и горные проходы у деревни Самовид одинаково узки и одинаково схожи друг с другом; признаком мог служить какой-нибудь лишний камень, и потому ошибиться в выборе поворота было не трудно. Но, так или иначе, надо было поправить ошибку, тем более, что орудийные лошади сильно напрягались на подъеме и растягивали наше движение. Но направить на желаемый поворот можно было только недошедшие еще до него владикавказские сотни; остальные уже втянулись в тесную расщелину горы, которая, направляясь далее, выводила на открытую кайму под обрывистым утесом. Слева опрокинулась пропасть, справа высилась отвесная скала. Повернуть орудия можно было только на руках, но при этом мы потеряли бы немало времени на перепряжку лошадей, и потому выгоднее было продолжать наше движение по двум направлениям.
Эта первая, случайно выбранная головою колонны дорога, скоро свернула вправо, поднялась в горы и на одном из крутых поворотов уперлась в довольно высокий вал. Оказалось, что она была перекопана глубокой, узкой траншеей, которая тянулась по песчаной, вновь проделанной турками военной дороге, как раз туда, где было выбрано место под курганом.
Турки имели здесь превосходную фланговую позицию для небольшого отряда, на которой они, по-видимому, не задержались, потому что не было следов боя. Головные сотни перепрыгнули траншею и высокий вал, а я, следуя в промежутке между ними и орудиями, остановился разглядеть – нет ли где-нибудь пролета для выхода батареи. Но вал далеко тянулся влево, а направо были те же горы и под ними та же глубокая траншея. Батарея несколько оттянулась, лопаты были только при лафетах. В это время проезжал мимо меня почему-то отставший [101] и догонявший полк, разумный и всегда находчивый старший трубач Кубанского полка Гарафонов. Не помню, по какому случаю, он остановился подле меня, но у меня засели в памяти его слова и добрый, умный взгляд его блестящих, черных глаз. Он сказал мне:
– Ваше высокоблагородие, зарыть надо!
– Знаю, брат; но ведь у нас нет лопат,– отвечал я.
– Топоры найдутся и руки есть; начнем копать, а там орудия подойдут, у них лопатки должны быть
Это великодушное предложение казака было неоценимым даром в то время, когда каждая минута была дорога, Ия был свидетелем того, как работа закипела под топорами казаков. Ко времени прихода батареи часть вала на ширину лафетного хода была срыта в траншею, а артиллерийские лопаты и имевшиеся на передках фашины докончили остальное.
Я упоминаю об этом, быть может, маловажном случае, считая себя обязанным свидетельствовать о нем, как о военной находчивости и радушной помощи, которую я неоднократно встречал со стороны своих подчиненных.
В то время как казаки сбрасывали вал в траншею, проходившую в этом месте между тремя высокими холмами, находившиеся при мне три казака выехали на них дозором. Мало ли что могло случиться в тесном ущелье, и потому осторожность никогда не была забыта казаками. Вскоре один из них, урядник Кубанского полка Иноземцев, подъехал ко мне и сказал:
– Под Никополем что-то темнеет; этого не было заметно, когда мы были на кургане; кажется, турки.
– Все вам турки!– отвечал я ему, не желая отвлечь внимание работавших. Но, конечно, беспокойство закралось в душу, и я выехал на тот курган, с которого смотрел Иноземцев.
Мне показалось, что далеко вдали я видел колонны.
– Видите? – спросил он меня.
Мне оставалось только благодарить его. Будучи уверен в том, что как пост, стоящий на кургане, так и дошедшие до него сотни должны уже были видеть турок, если это они, я не тревожился о разъездах или о случайной оплошности и потому остался до конца работы в траншее.
Когда орудия благополучно начали переезжать засыпанную траншею, я поспешил к кургану. Подходившие к нему сотни становились бивуаком, но расположение, взятое ими, не отвечало тому направлению, которое, как мне казалось, было более правильным. Я думал изменить его, но, видя чрезвычайное утомление людей, посовестился тревожить их в это время и взошел на курган, где стояли офицеры, всматриваясь к Никополю. Мне указали на то, что я уже видел, и на [102] вопрос мой о разъездах ответили, что они посланы с приказанием убедиться, в чем дело. Внимание офицеров было возбуждено тем, что они различали как будто длинный ряд телег и колонны пехоты, высылающие стрелковые цепи в нашу сторону. По этому поводу между офицерами возбужден был спор. Одни принимали показавшиеся колонны за русские войска, другие признавали их за турок. Последнее слово осталось за подполковником Кухаренкой и есаулом Барыш-Тыщенкой, обратившим внимание на то, что у стоящих против нас войск не видно белых шаровар. Это служило положительным признаком турок. Кроме того, за пехотною цепью разъезжали всадники. Это тоже было не по-русски.
С одним из разъездов был отправлен сотник Фок (второй сотни Кубанского полка), который вскоре прискакал с донесением, что он сосчитал пять батальонов низама. остановившихся в колоннах не далее пяти верст перед нами, и добавил, как об одной из подробностей своего осмотра, что ясно видел два распущенных знамени. Сотнику Фоку, как очевидцу, поручено было немедленно ехать на Осму к корпусному командиру или начальнику 5-й дивизии, словом, к тому, кого он найдет там, и доложить о присутствии перед нами турок, показавшихся от Никополя. Справедливость требует сказать, что как некоторым офицерам, так и мне все еще не верилось, что перед нами стали турки.
Я, по крайней мере, готов был думать, что это были наши войска, так как два часа тому назад на всей северо-западной площади не было противника. К тому же человек десять отсталых Архангелогородского полка, увидев наших казаков, не последовали за полком, а приютились к нам. Они возвращались от мест наших постов и объявили, что турок давно уже не видать.
– Убеждены ли вы в том, что это турки? – спросили Фока.
– Убежден,– отвечал он и поскакал на Осму, сказав при этом, что по пути туда он снова удостоверится.
В это время сумерки спустились, и храбрый офицер подъехал почти к самому турецкому посту, выставленному за гребнем одной из балок, и окликнул его. Вместо ответа пост спустился ниже. Фок выстрелил по нему из револьвера, но турки прилегли и скрылись в балке; очевидно, они не желали себя обнаружить. Фок прискакал обратно и, передав только что мною рассказанное, прибавил:
– Верите ли теперь?
После этих слов он без малейшего конвоя поспешил на Осму, хотя за темнотою ночи только к утру доехал [103] до пехоты и потому явился к ней позднее, чем вторично посланный по другой дороге*).
*) О втором посланном на Осму будет сказано ниже. Сотник же Фок направился по дороге, что шла перед нами на Осму. Но пехота стала у Мысылеу, т. е. уступом позади нас, поэтому Фоку пришлось спуститься с севера на юг, т. е. ехать вдвое больше второго, направленного позади нашего расположения.
Итак, шесть с половиной слабых кавказских сотен, удаленных от своих подкреплений, остались ночевать в виду пяти таборов пехоты.
Поэтому нам предстояло на столько усвоить свое положение, чтобы каждый мог сознательно отдать себе отчет на случай предстоящего, быть может, ночного дела.
Теперь уже необходимо было сделать некоторое изменение в расположении нашего бивуака, дабы увеличить фронтальное обстреливание местности и приблизиться к более удобному склону утесов в сторону Вида. Отсюда мы могли взять неприятеля во фланг, если бы ему удалось прорваться на подгорную дорогу за Самовидом; но, во всяком случае, запирали туркам дрогу в селение, т. е. путь на Плевну, и миновать нас им не было возможности.
Находя необходимым посоветоваться с начальниками частей, я предложил им обсудить способ встречи неприятеля, так как покинуть наше место без приказания мы не имеем права; отойти от него в сторону – значит без сопротивления пропустить турок. Теперь же мы находимся в положении обороняющих ущелье и обязаны выполнить свой долг. Поэтому, принимая во внимание, что по малочисленности своей сами мы не можем ударить на противника, а конное дело не может иметь места в глухую ночь по балкам и оврагам, предложил им встретить турок пешим боем, оставаясь на месте нашего бивуака, которого, как сказано, миновать они не могут в случае их движения на Плевну.
Ответом на это было единодушное согласие начальников частей. Главное было решено. О том же именно порядке, в каком надо стать и что делать по тревоге, каждый знал и сам, потому что до переправы за Дунай приказом по Кавказской дивизии было предписано генералом Скобелевым 1-м располагаться по ночам в опасных случаях на бивуак не иначе, как покоем, занимая четвертую сторону его повозками обоза. Казаки становились посотенно на сторонах, а за ними заключались в том, что сторону, обращенную к Никополю заняла батарея между первыми сотнями Владикавказского и Кубанского полков; между орудиями залегли стрелки из соседних сотен. Тыльную сторону составляли [104] две лазаретные и бывшие при отряде три офицерские повозки. Как на эту последнюю сторону, так и на две боковые расставлены остальные сотни. Дежурное орудие заряжено, все остальные наведены на ближний выстрел; часть прислуги находилась у лафетов. Кони должны были быть стреножены за сотнями внутри покоя. Пищи готовить не приказано, огней не разводить, коновязей не разбивать, и впереди, к стороне неприятеля, заложены секреты. Отдельные начальники условились о местах своего нахождения, и на случай какой-либо особой необходимости местом общего сбора был выбран раскидистый дуб, к которому случайно примыкало наше расположение.
Обычно короткие сумерки Болгарии скоро сменились непроглядной тьмою, а в начале двенадцатого часа ночи секреты заслышали гул от движения неприятеля. Вслед за тем турки обозначили себя отдельными выстрелами, перешедшими в беспорядочную стрельбу с довольно далекого расстояния. У нас было приказано открыть огонь только с верного выстрела и целить ниже. Вскоре огненная линия турок развернулась перед нами широким полукругом. Наши орудия открыли огонь, и головные сотни дали залп. Турки облегли нас с трех сторон и после двух-трех минут перестрелки внезапно с пронзительным криком бросились на наш бивуак.
Встреченные почти в упор огнем наших сотен они мгновенно отхлынули от наших рядов, но небольшая кучка чуть было не засела на батарее. Была минута, когда орудийная прислуга, поддержанная казаками, вступила в рукопашный бой.
Находившемуся при дежурном орудии Донской конно-горной батареи уряднику Костину особенно посчастливилось при этом. Он первый свалил наскакавшего верхом на орудие турецкого всадника. Между ворвавшимися в наши ряды было трое или четверо конных; все они мгновенно были убиты, но одному из них удалось остаться в живых, благодаря остановившему занесенные на него удары сотнику Шанаеву, который заботился о захвате языка*).
*) Т. е. пленного, от которого можно было добыть сведения. Спасенный Шанаевым турок был ординарцем убитого на батарее офицера и захвачен с великолепными вьюками и бумагами полковой переписки.
Таким образом, первый приступ был отбит. Турки отбежали на холмы впереди нашего расположения и оттуда продолжали довольно частый огонь, мало приносивший нам вреда. Сравнительно с ними мы стояли в едва заметной логовине, на ружейном выстреле от окружавших нас волнообразных холмов. Турки с них открыли в нас свой огонь, но пули летели через наши головы. Положив на землю стрелков, казаки отвечали им редкими выстрелами. Скоро перестрелка [105] смолкла, и снова тало темно после яркого освещения, охватившего нас с трех сторон.
Через несколько времени турки как бы опомнились и встрепенулись; они вновь открыли пальбу и вторично бросились на нас, но и на этот раз были отбиты огнем наших. По отбитию второго приступа пальба совершенно прекратилась и не возобновлялась. Турки как бы притаились, и какое-то странное, непривычное молчанье воцарилось во мраке ночи.
Мы ничего не видели и не слышали перед собою и находились в каком-то не испытанном настроении, но сердце робко подсказывало, что наше дело вышло недурно, и в тревожно-радостном настроении тут же под дубом сошелся наш военный совет. Он продолжался недолго. В виду почти совершенно истощения патронов, расстрелянных в ежедневных делах с 29-го июня, без возможности пополнить их своевременно, одно мнение было подано за отступление. Оно имело за себя неоспоримую, благоразумную осторожность, но было невыполнимо, потому что трудно было отходить ночью с артиллерией, и вдобавок после успеха почти нам не выяснившего. Отступить теперь значило бы признать несостоятельность нашего решения, единодушно принятого с вечера.
Командир Владикавказского, полка полковник Левис, первый подал голос против этого мнения и решительно выразился за необходимость «стоять до последнего». Его сотенные командиры дружно поддержали слова своего полковника, и снова единогласно было решено стоять и умирать, «а с рассветом, что будет, то будет».
После такого настойчивого, окрыляющего бодрость духа решения оставалось только сделать распоряжения – для действий в конном строю – на рассвете. Пеший бой был вызван необходимостью ночной обороны ущелья, конный бой был нашим свойством, и мы снова должны были обратиться к нему.
Наивыгоднейшие дневные его условия заключались в возможности внезапно ударить с некоторого расстояния на турок, если бы они продолжали свое движение на Плевну. Но в то же время нам следовало стать в такое положение, в котором мы могли бы служить заслоном своей пехоты в случае наступления противника на левый фланг 9-го корпуса. Осмотренная с вечера местность удостоверяла, что вправо от нас идут на Осму глубокие балки, и нам было выгодно стать тылом к одной из них. Но мы должны были исполнить это передвижение скрытно и прежде всего ощущать притаившегося противника. С этою целью решено было употребить в дело осетин, поручив им, до рассвета подальше отделиться от нас вправо и обойти левое крыло турок; [106] высмотреть их расположение и при возможности ударить на них в шашки.
Для прикрытия нашего передвижения с фронта была назначена 1-я сотня Кубанского полка, к стороне Вида выслан сильный разъезд от 5-й сотни того же полка.
По окончании всех этих распоряжений было отправлено вторичное донесение на Осму к начальнику 5-й дивизии с расчетом получить если не пехоту, то хоть две свежие сотни подполковника Энгельгардта.
Здесь я считаю нужным оговорить, что отправление этого донесения в глухую ночь среди окружавшего нас неприятеля было сопряжено с полной опасностью; тем не менее, майор Сипягин, причисленный на время войны к Кубанскому полку, охотно вызвался на эту смелую поездку, взяв с собою только двух казаков.
Одновременно с этим мы перестроились в более выгодный, как показали случайности ночного боя, порядок, разместив орудия на три стороны нашего четырехугольника.
Подполковник Кухаренко и командир батареи Костин приложили немало хлопот устроить это перестроение в тишине и порядке. Наконец, при первом мерцании зари представилась возможность начать наше фланговое движение. Левис вытягивал колонну, Кухаренко руководил тылом.
Перед рассветом мы вытянулись по новому направлению, и осетины, успевшие продвинуться по левую сторону наступления турок, дали знать, что перед нами не существует уже сплошного их строя, но заметны отдельные кучки рассеянных поп Олю людей. В это время настолько уже рассвело, что можно было рассмотреть окружающие нас предметы.
Полученное известие изменяло наше положение. Из обороняющейся скученной горсти людей казаки должны были развернуться в погоню за неприятелем, так как стало ясно, что он был разбросан огнем наших сотен. Но, хотя им и предстояло легкое уничтожение разбросанных по кукурузе турок, тем не менее, нельзя было пускаться в преследование без патронов. Поэтому в надежде на скорое прибытии сотен подполковника Энгельгардта, отряд был разделен на две части, из которых одна снабдила другую остатками своих патронов. Таким способом можно было отделить для преследования турок достаточно снабженных патронами две сотни осетин и по десяти человек казаков из каждой сотни нашего отряда; сверх того одна полусотня была послана по дороге на Плевну. Остальные, по чрезвычайному утомлению, [107] были отведены на Осму, на которой в это время две наши сотни уже седлали лошадей и спешили к нам на подмогу.
Рысью подоспевшие сотни Энгельгардта развернулись в погоню, усилили уничтожение рассеянного неприятеля и захватили большой обоз, брошенный турками по дороге, недалеко от места нашего боя. Часть его несколько ранее была захвачена осетинами, но значительное большинство повозок досталось казакам. По-видимому, прикрытие обоза разбежалось ночью, и ко времени прибытия Энгельгардта около повозок собралось человек шестьдесят-семьдесят турецких пехотинцев. Они встретили казаков выстрелами, но до сорока их тел осталось на месте; человек пятнадцать, положивших оружие, взято в плен, остальные бросились бежать и попали под общую расправу на обширной площади Шамли и Самовида, на которой происходили еще долго отдельные схватки казаков с отстреливавшимися от них в кукурузе турками. Рыская, если можно так выразиться, по полю, казаки уничтожили у Шамли в покинутых вчера турецких лагерях громадное количество патронов и артиллерийских зарядов. Вчера мы проходили мимо этих запасов, но нам было не до уничтожения их; сегодня же забрать их не могли, о сдаче Никополя еще не было известно, и их подожгли; взрыв их последовал вскоре после сдачи крепости и чуть было не наделал тревоги.
В это утро всеми преследовавшими сотнями было взято и доставлено на бивуак: три знамени (из них два взяты с бою в одиночных схватках осетинами Бек-Узаровым и Сокаевым, третье было найдено в обозе). Большой обоз на воловьих подводах с патронами, галетами, рисом и шестьюдесятью палатками, часть которых была роздана в полки и батарею. Одно, стальное крупповское орудие, было замечено урядником 2-й сотни Владикавказского полка Филатовым. Под орудием был подбит лафет, и за ним укрылось два или три человека турок в ту минуту, когда на него наскакал Филатов с товарищами. Турки были изрублены; орудие снято с лафета и доставлено на одной из повозок. Сдавшиеся в плен без боя человек пятнадцать бурок были доставлены на бивуак.
Вся эта добыча находилась уже у нас очень не поздним утром 4-го июля. Первая же часть обоза, захваченная осетинами, и знамя, отбитое Бек-Узаровым, были доставлены на Осму в то время, когда пришло известие о сдаче Никополя. Сокаев отнял знамя позднее Бек-Узарова у пехотинца, сорвавшего полотно с его древка и обвившего кругом себя в виде пояса. Турок упорно отстреливался от преследовавших его осетин, но был сражен пулею Сокаева, который, подскакав к нему, обратил внимание на его толстый зеленый пояс – он оказался знаменем. Оба знамени были зеленого цвета, но одно [108] с богатою золотою, другое с шелковой каймою. Третье, взятое в обозе, было большого квадратного размера прозрачной зеленой ткани. Сколько кажется, оно имело низшее значение.
Все не разобранные за излишеством палатки, орудие и два знамени были сданы 6-го числа коменданту Никополя, в чем получено от него письменное удостоверение*).
*) «1-я бригада 31-й пехотной дивизии, 6-го июля 1877, № 191, г. Никополь. Командующему Кавказской казачьей бригадою. Представленное при рапорте от 6-го сего июля за № 30 одно стальное орудие без лафета, два знамени, из коих одно египетского войска, а другое турецкого войска и турецких палаток тридцать восемь мною получено. Комендант крепости города Никополя, генерал-майор Белокопытов».
Знамя же, отбитое Сокаевым и по ошибке принятое нами за значок, не было отослано. Но впоследствии, когда по разбору на нем надписей, оно оказалось знаменем, то в свою очередь было отправлено 11-го июля в Главную квартиру.
Наши потери, особенно в ночном бою, были баснословно малы, заключаясь в трех убитых и пяти раненых. Лошадей шесть было выведено из строя. Сверх сего перебито пулею знаменное древко Владикавказского полка, тотчас же принятое и сохраненное во все время боя полковым адъютантом, сотником Ляпиным.
Я не возьмусь определять потери турок, но они были велики, в особенности под выстрелами наших орудий. Думаю, что разницу между нашей и турецкой потерей можно объяснить только тем, что у нас были орудия, и мы стояли на месте; турки же, бросаясь на нас, стреляли в запальчивости кое-как. Конечно, и у нас не обошлось без замешательства, которое могло бы иметь неприятные последствия, если бы не своевременно принятые меры. Именно, в одной из сотен, расположенных к стороне реки Вид, часть лошадей шарахнулась во время первого приступа, прорвала свои ряды и ринулась по направлению на Плевну. Чтобы поправить эту неудачу, была послана полусотня той же сотни при самом начале нашего передвижения на Осму.
Их переловили на высоте Градешти-Дебо и часу в девятом утра пригнали на бивуак у Мысылеу.
Оказалось, что за исключением двух, все казачьи лошади этой сотни были налицо. У нас же появилось несколько турецких, из числа которых я хорошо помню одну, примчавшуюся к нам, в ночном бою в совершенно исправной артиллерийской сбруе.
По неимению положительных данных я не берусь утверждать количество атаковавших нас турок, а равно и того, провались ли они на Плевну, и если прорвались, то в каком именно числе.
Единственными более или менее достоверными сведениями нам служили прежде всего наши пленные. Они показали: 1) что пять таборов [109] с обозом вышло из Никополя на плевненскую дорогу с целью пройти на Плевну; 2) атаковало нас шесть рот низами, которые и отхлынули после приступа; о том же, что сделалось с остальными таборами, пленные не знали. Но сколько можно было заключить из их рассказов, то шесть рот были назначены для прикрытия обоза, направленного в Плевну. На другой же день после сдачи Никополя, т. е. 5-го июля, капитан Стромилов, будучи по делам службы в крепости, расспрашивал об этом, между прочим, нескольких турецких офицеров, и они подтвердили ему достоверность показаний пленных, прибавив, что остальные таборы, видя неудачу шести рот, возвратились в Никополь*).
*) Привожу по этому поводу дословную выдержку из дневника капитана Стромилова, доставленную мне в октябре 1878 г. «Результат боя известен, но важность его не вполне выяснена. Ездивший по делам службы 5-го июля в крепость Никополь, состоявший при бригаде генерального штаба капитан Стромилов слышал от пленных турецких офицеров, в том числе офицера турецкого генерального штаба, хорошо говорившего по-французски, следующее: отряд, попытавшийся пробиться сквозь линию нашего обложения, состоял из шести рот лучшего низама при двух крупповских орудиях, конвоировавших транспорт с имуществом в Виддин или Плевну, и нескольких батальонов, на которых возложена была задача способствовать благополучному переходу этих шести рот и транспорта за р. Вид. Роты были окончательно уничтожены и рассеяны Кавказскою бригадою; батальоны же возвратились на рассвете в Никополь с преувеличенными известиями о значительных силах русских, неожиданно для турок наступающих со стороны реки Вида. Темнота ночи, гром орудий 1-й конно-горной батареи ввели их в заблуждение, несомненно поколебавшее их нравственные силы и ослабившие их сопротивление в день падения Никополя.
Конечно, это показание не может быть принято за положительное сведение; но для нас оно было важно в том отношении, что подтвердило показания сотника Фока и наших пленных. Нет сомнения в том, что часть турок добралась до Плевны; но несомненно также и то, что они разбили о нашу встречу. Может быть, часть из них достигла левого берега Вида, ниже Самовида, переправившись на лодках при его слиянии с Дунаем, и оттуда уже двинулись на Плевну. Но, допуская этот случай как обвинение, что мы не задержали турок, придется спросить людей, ратующих против конницы: допускают ли они какой-нибудь предел растяжимости дозоров и силы конницы?
В представленном мною описании я старался изложить со всею добросовестностью бой, происшедший в ночь с 3-го на 4-е июля. Здесь шесть с половиною кавказских сотен остались оборонять ущелье перед пятью турецкими таборами, не смея сложить с себя вверенной им охраны, и тем вызывали разнообразные и язвительные рассказы. Одни хвалили нас, другие осмеивали.
Одни говорили, что Кавказская бригада построила конное каре [110] и допустила атаковать себя пехотою; другие, не зная времени боя и места, на котором мы находились, относили его к оплошному движению на Плевну 7-го июля; третьи просто говорили, что мы проспали турок и т. п.
Тяжело было все это слушать, но мало помалу подробности стали выясняться, и 25-го июля, находясь уже под Ловчей, как всегда бессменно на аванпостах, мы были утешены сверх всякого ожидания. Тот самый есаул Козлов, который присоединился к нам вечером 3-го июля, будучи послан, по личному приказанию Государя, благодарить отряды, расположенные под Ловчей, прибыл и к нам 25-го июля вечером. Бригада радостно встретила царского посланника, и есаул Козлов тут же на бивуаке передал Кавказской бригаде подлинные слова Государя, выражавшего Его сердечное спасибо за службу и за молодецкое ночное дело (подробности будут описаны в своем месте).
На душе стало легко, и глубоко прочувствовалась пословица, что «за Богом молитва, а за Царем служба не пропадают».
Рассказав наш бой с его служебной стороны, я позволю себе передать о нем несколько частных подробностей, врезавшихся мне в память, потому что они сопричастны свойству боя. Но считаю нужным оговориться, что рассказываю только о том, что происходило вблизи меня, потому что в этом внезапно загоравшемся и быстро потухавшем мраке трудно было отличить что-либо далее десяти-пятнадцати шагов. Следовательно, многие подробности боя, полного самоотвержения казаков, мне не известны.
Начну с того, что в сумерки после первоначального перестроения бивуака я, поместившись на краю рытвины у 1-й сотни Кубанского полка, разговаривал с подполковником Кухаренко, подошедшим ко мне после проверки отданных приказаний; но утомление брало свое, и я в разговоре с ним задремал. Конечно, не одного меня свернула усталость, и не было причины запрещать утомленным, почти двое суток не евшим людям, забыться чутким сном; сторожевые посты обеспечивали всякую случайность.
Но раздавшийся вскоре возглас «тревога» заставил меня очнуться. Под впечатлением своего соседства с подполковником Кухаренко я окликнул его по имени, так как в первое мгновение ничего не мог рассмотреть в глубокой тьме.
– Я здесь,– отвечал он, стоя подле меня.
– Что такое? – спросил я.
– Турки,– хладнокровно отвечал он. [111]
Глаз мой начал привыкать к потемкам, И я отличил влево от себя край соседней сотни. В это время турки открыли огонь.
– Окружают,– сказал Кухаренко, и, пожав друг другу руки, мы пошли к своим местам.
Наши лицевые сотни залпом ответили на огонь турок и продолжали беглую пальбу. Первое, что я услышал, подойдя к промежутку между крайним орудием и 1-й сотней, это был голос есаула Пархоменко.
– Цель ниже,– говорил есаул,– с колена.
И он, ловкий стрелок, припав к земле с винтовкою в руках, упорно всматривался во тьму. Соседи его слева стояли на одном колене. Я видел это под искрами ружейного огня.
Взглянув на меня, Пархоменко сказал мне:
– Справимся, полковник.
Справа от меня послышался голос Костина, управлявшего огнем на батарее; глухим раскатом взрыва отдался залп наших маленьких орудий. Затем, как будто в перебой трескучему огню винтовок, они забрызгали картечью. Была своеобразная картина необыкновенного пожара. Казалось, мы стояли в огненном шатре; над головой какой-то вихрь, в глазах было светло, внизу темно, а в общем ничего не видно. Но вот внезапно раздался пронзительный, оглушающий крик, и вместе с ним как будто крякнули, огни потухли, и турки бросились на нас. Как и что тут было – трудно рассказать, но все, что произошло, то случилось очень скоро. Как будто сшиблись, отскочили, над ухом треснули винтовки. И вот затем казаки гикнули, и гам нежданно оборвался, потом он где-то вздрогнул и затих. Но около орудий, правее, дальше от меня, еще шумели голоса, и слышалась как бы усталая стрельба. Там мелькнуло что-то белое и рухнуло (это была белая лошадь тут же убитого турецкого офицера). Еще раз вздрогнули отдельные беспорядочные выстрелы и утихли. Мы выжидали, затаив дыхание. Воцарилась тишина, и внутренний голос сказал, что пред кубанскими сотнями и левым флангом батареи обошлось благополучно, но не было известно, что происходило на нашем правом крыле. Пользуясь наступившим затишьем и чуть-чуть поредевшим мраком, я с трудом пробрался вдоль хоботов орудий и подошел к сотням Владикавказского полка. Тут перед левым флангом своей 1-й сотни стоял могучий хладнокровный есаул Астахов. Не знаю, что мне помогло, но я ясно различил коренастый его очерк. Он стоял спиною к сотне, отставив одну ногу, папаха его была на затылке, в руках он держал револьвер. Подойдя к нему вплотную, я только тем обратил его внимание на себя. Тогда, оборотясь ко мне, он сказал: [112] – Отбили!
– Не время и не мне благодарить вас,– произнес я.
– Бог поможет,– отвечал Астахов.
Я старался разглядеть сотню, и мне показалось, что она была даже выровнена; а в это время до меня долетел голос Левиса:
– Осетины, не стрелять!
В этом возгласе слышались приказание и просьба. Он боялся, как я узнал после, что пылкие осетины не выдержат хладнокровия. Но в первые же минуты боя командиры сотен напомнили им о чести и долге осетин, и «в эту ночь, рассказывал потом Левис, осетины просто утешили меня своим хладнокровием». Я уже возвращался к своему месту, как услышал громкий возглас:
– Где бригадный?
Я поспешил отозваться, думая, что меня разыскивает посланный ко мне с каким-нибудь известием. Но ко мне подошел всадник осетинской сотни, лица которого я не помню, и на мой вопрос, что ему надо, он отвечал мне своим гортанным языком:
– Где твой лошадь?
– Зачем мне лошадь? – произнес я, удивленный таким вопросом, и тут только вспомнил об отданном мною приказании, оставить моих лошадей стреноженными на тыльной стороне при повозках.
– Вот тебе лошадь, я знаю, что твои далеко,– отвечал оно мне, и я увидел, как он держит одною рукою трех лошадей в поводу, а в другой у него была винтовка.
Озадаченный и тронутый этим неожиданным для меня вниманием неизвестного мне дотоле осетина, я благодарил его, но отказался от лошади. находя неблаговидным быть верхом в нашей тяжелой обстановке, обусловленной упорной пешей обороной.
– Не хочешь лошади, так я буду тебе лошадь,– сказал он, заслоняя меня своей грудью. Случайными свидетелями этого поступка были подошедшие ко мне сотники кубанского полка Шишков и Владикавказского Шанаев. Не успел я ответить на последние слова осетина, как турки бросились на второй приступ. Едва я делал шаг, как неотступно предо мною выходил Тего Едзаев (имя осетина), и его пронзительное гиканье сливалось над моим ухом со словами: «все будет хорошо, не бойся, все будет хорошо». Я привожу этот случай в свидетельство глубокой теплоты чувства и великодушия, выказанных много раз на моих глазах осетинами в прошедшую войну. Конечно, я не позволю себе оскорбить их чувств предположением, что внимание это было выражено лично мне, человеку, едва связанному с ними внешними отношениями, или внушено было ему каким-либо корыстным расчетом. Нет, мои хотя и недавние наблюдения над ними, подмеченные, [113] между прочим, не далее как во вчерашнем деле под Градешти, дают право утверждать, что в минуты боя они, а равно и казаки, следили за опасностью, угрожавшей их начальнику. То же самое выразил и Тего, явившись на случай выручить то лицо, которое было облечено властью начальника.
Мог ли я не благодарить его как друга за то, что он стал моим щитом в таком деле, в котором каждому было вдоволь самостоятельной единичной работы. Бог нас спас; но если бы вышло худо, то, вероятно, Тего погиб бы под ударами турок прежде меня.
Не могу обойти молчанием и другого случая. В то время, когда окончательно уже было решено, что мы до рассвета не тронемся с места, несколько казаков и офицеров, в том числе и я, собрались подле дуба, т. е. на главной точке нашего сбора. Утомление и нервное напряжение было велико, чувствовалась слабость. Я хотел прислониться к дереву и сесть, но в это время неподалеку запуталась лошадь в упряжке орудий. Я пошел туда и после благополучного окончания чуть было не поднявшейся суматохи очутился подле наводчика соседнего орудия. Он, стоя у лафета, всматривался по телу орудия.
– Слоняются тут близко, ваше высокоблагородие, – вполголоса сказал он и повел рукой в темное пространство перед дулом орудия. Признаюсь, я мало что видел.
– А больше ничего не слышишь?
– Не слыхал,– отвечал он.
Я вернулся на старое место, но конечно оно было уже занято. Не желая никого тревожить, я сел на землю подле собравшей кучки людей. В это время подошел ко мне подполковник Кухаренко, сказав, что на его стороне окончено перестроение и рассчитанные на его боковой фас два орудия поставлены на место. Мы перекинулись с ним несколькими словами, и я предложил ему отдохнуть, так как ничего лучшего, сравнительно с принятым нами решением, мы не выдумаем до рассвета. Сказав эти слова, я почувствовал, что чья-то сильная рука бережно наклоняла к себе мою голову, и ласковый голос прибавил: «сам отдохни, утром будет работа». По звуку говорившего я сознавал, что это был голос осетина; не узнавая его лица, я спросил его имя, но он не захотел ответить и, несмотря на расспросы в последующие дни, я и до сих пор не знаю его. Заснуть, конечно, я не мог, а вскоре и все мы поднялись. [114]

4-го июля.
Изложив последовательный ход нашего ночного боя, я отнес его к 3-му числу, так как он закончил действия левого крыла 9-го корпуса в течение 3-го июля. К тому же сотни подполковника Энгельгардта тронулись с бивуака к Мысылеу ранее, чем раздались первые орудийные выстрелы 4-го июля (всех выстрелов с русской стороны было 4 или 5); следовательно, второй день боя под Никополем еще не наступил. В минуту первых орудийных выстрелов 1-я бригада 5-й пехотной дивизии не становилась еще в ружье, а осетины доставили уже часть захваченного обоза.
Но к рассвету 4-го июля можно отнести прибытие к1-й бригаде 5-й пехотной дивизии сотника Фока и майора Сипягина. Почти одновременно они сошлись к Мысылеу, и майор Сипягин доложил генералу Кнорингу о положении дел под Самовидом. Не зная, чем разрешится наше столкновение с турками, генерал-майор Кноринг выслал к нам на поддержку батальон пехоты. Но батальон едва успел выступить, как перед ним показалась та половина нашего отряда, которая была отправлена из-под Самовида, после распоряжения о преследовании турок другою половиною снабженною патронами. Батальон остался на бивуаке, а возвратившиеся сотни заняли места двух сотен подполковника Энельгардта.
Итак, утром 4-го июля последовала сдача Никополя, весть о которой скоро долетела и до нас, т. е. до войск, расположенных у Муселим-Село (Мысылеу тоже).
Затем главным событием этого дня, освещающим последующую службу Кавказской бригады, была смена ее Бугским уланским полком на р. Вид. Тотчас после сдачи Никополя уланы выдвинулись к Градешти; Кавказская же бригада собралась на Осме. Впоследствии мы слышали, что около Градешти уланы в тот же день имели успешные схватки с отдельными кучками рассеянных нами турок, и потому привожу здесь это сообщение, как некоторое свидетельство о последствиях нашего боя. Собранные на Осме восемь с половиной сотен Кавказской бригады получили приказание отойти версты на полторы выше Мысылеу и там, в излучине реки, расположиться за 1-й бригадой 5-й пехотной дивизии. Я слышал, что в войсках 9-го корпуса патроны и орудийные заряды были истощены, у нас же, я положительно знаю, что они все были израсходованы, и нужно было озаботиться об их пополнении. [115]
Передвигаясь к только что описанному месту нашего бивуака, мы встретили высланный от сотника Верещагина*) из г. Сельви.
Для разъяснения некоторых обстоятельств, касающихся этого разъезда, необходимо сказать несколько слов о его деятельности за все время его отсутствия из нашего отряда.
Отправленный 29-го июня из Бурлгарени в Тырново**) сотник Верещагин мог бы при поспешности возвратиться к вечеру 1-го июля в Турский-Тростяник***) и 2-го числа догнать нас на пути в Градешти.
Следовательно, до 2-го июля мы не могли и ждать возвращения Верещагина, но, конечно, рассчитывали на получение от него донесений.
Между тем донесений не было. Мы относили это обстоятельство к неторопливому возвращению Верещагина, так как вполне были убеждены, что оно не происходит от какого-либо несчастия. Если бы с ним случилось что-либо в этом роде, то, конечно, до нас долетели бы слухи о несчастном происшествии; к тому же в Тростянике стояли две сотни и разъезды их, высылаемые в сторону Ловча-Тырново, прослышав что-нибудь подобное, уведомили бы нас. Поэтому не ранее как из Градешти, т. е. 2-го числа, предположено было послать вторую полусотню 3-й сотни Владикавказского полка с непосредственной целью дойти до Тырнова****).
*) Т. е. из полсотни. посланной 29-го числа на связь с передовым отрядом в Тырново.
**) Т. е. по кратчайшему расстоянию за шестьдесят верст.
***) Сделав до восьмидесяти верст в сутки.
****) По слухам нам было известно о переходе передового отряда за Балканы.
Но признаюсь, что в дни упорных столкновений с турками 2-го и 3-го июля было не до разъездов в Тырново, и только 4-го июля утром было отдано мною приказание о непременно отправлении этой полусотни. Но, к немалому удивлению нашему, только что полученное донесение Верещагина пояснило, что он, по обстоятельствам, о которых я упомяну ниже, вошел в состав постороннего отряда и доносил:
«Командиру Кавказской бригады из Сельви. 2-е июля пять часов вечера. – Имею честь донести, что герцог Лейхтенбергский ушел за Балканы с Киевским гусарским полком. Прибыв 30-го июля с полусотней в Самоводы, я встретил Его Высочество Главнокомандующего, который меня немедленно подозвал к себе и сказал, что пошлет меня в город Сельви.
2-е число я пробыл в Тырнове, но не имел возможности известить вас о себе. Сегодня, 2-го июля, я чуть свет был отправлен в Сельви, которое, по сведениям здесь имеющимся, занято баши-бузуками и черкесами. Я вместе с командиром 3-й сотни Орлова полка должен прогнать их и занять Сельви для того, чтобы иметь постоянное сношение [116] с вашею бригадою и с Габровым, в котором также имеются наши войска.
Прибывши в двенадцать часов пополудни в Сельви. я нашел, что два взвода сотни Орлова уже начали дело. Я подкрепил их, и мы сообща прогнали противника, у которого, как нам известно, было человек до тысячи баши-бузуков и сотни четыре всадников. До сих пор мы занимаем Сельви.
Его Высочество Главнокомандующий лично разговаривал со мною в Тырнове и приказал мне держаться в Сельви и постоянно иметь с вами связь. Прошу вас через меня иметь связь с штабом действующей армии, который находится в Тырнове. Прошу вас прислать трубача и остальных людей к полусотне.
Сотник Верещагин».
Для разъяснения этого обстоятельства привожу здесь рассказ, слышанный мною впоследствии из уст болгарина, бывшего причиною отправления нашего разъезда в Сельви.
По вступлении Главной квартиры в Тырново жители города Сельви, угрожаемые баши-бузуками, отправили в Тырново болгарина Дмитрия Кара-Иванова «умолять, как оно выразился, о спасении Сельви».
В виду настоятельной необходимости исполнить эту просьбу, единственно свободная и случившаяся под рукою часть, т. е. полусотня Донцов 30-го полка. Болгарин Дмитрий Кара-Иванов оказался образованным храбрым человеком и настолько пристрастился к казакам, отстоявшим его родной город, что поступил охотником в 3-ю сотню Владикавказского полка.
На следующий день, как увидим ниже, на подкрепление сотням, посланным в Сельви, были двинуты Лейб-казаки из конвоя Его Высочества Главнокомандующего.
В силу записки, полученной нами от Верещагина, вторая полусотня 3-й сотни Владикавказского полка была отправлена не в Тырново, но в Сельви, рано поутру 5-го июля, и с той особенностью, что она была послана уже не в разъезд, а в состав передового отряда на подкрепление оставленного в нем Верещагина.
Если, на основании этой записки, можно упрекнуть сотника Верещагина, что он не прислал нам донесения тотчас по прибытии его в деревню Самоводы, то, в сущности, никакого вреда от этого не произошло. Главное значение этой записки заключалось в том, что она указывала на существование нашей связи с передовым отрядом. Но сверх всякого ожидания полусотня, посланная только для поддержки сообщений между двумя крайними отрядами, по обстоятельствам, от нас [117] независимым, была оставлена в одной из частей передового отряда и вместе с нею дралась с неприятелем.
Следовательно, если бы была необходимость посылать к нам гонцов, то полусотня Верещагина ежедневно находилась под рукою, будучи назначена нами для непосредственной поддержки сообщений.
Сверх всего вышеизложенного записка Верещагина дает возможность определить, изо дня в день, место нахождения всех сотен Кавказской бригады, от выступления нашего из Булгарени до Никополя включительно, а именно:

.
Итак, 4-го числа мы перешли на Осму, а Бугские уланы расположились по реке Вид, к которому кавказская бригада, выполняя собственно [118] ей порученную работу, не имела надобности и возможности приблизиться вплоть до 18-го июля.
Как только войска 9-го корпуса, после сдачи Никополя, разместились на бивуаке, то, по распоряжению командира 9-го корпуса, были отправлены приемщики за патронами и сухарями; но, по значительному удалению нашему от места приемки*), мы получили их только в конце вторых суток.
Начальник 5-й дивизии, выслушав подробности нашего дела, вполне остался им доволен и благодарил казаков.
*) Сухари были доставлены к нам 5-го числа вечером, а патроны мы получили 6-го числа, находясь уже под Турским-Тростяником, по выступлении из Мысылеу. Патроны были отпущены, сколько помнится, из Ореше.