|
Воодушевленные славной удачей Никопольского боя, мы были точно в чаду; забыли все, забыли, где мы, забыли, что нас ожидает. Думалось, что главная задача кончена, будущее представлялось светлым и ясным, в котором уже смутно мерещилось наше победное шествие вперед и затем счастливое возвращение. Смешны, наивны кажутся теперь эти мечты, но тогда они нас радовали, тогда они имели глубокий смысл, потому что только надежда на лучшее будущее давала возможность быть бодрыми. готовыми на все, лишь бы скорей кончить тяжелый, тернистый путь, по которому мрачной полосой стелется дым пороха и пожара.
Мы стояли на крутом, обрывистом, почти нависшем над водою берегу Дуная. Широкая лента воды отделяла нас от низкого, плоского берега Румынии, на котором, отступив от берега версты четыре, раскидывался Турн. От него узенькой зеленеющей от садов полосой вдоль к востоку тянулись уже знакомые мне Магурелли и Фламунда. Болгарский берег высоко поднят над водою, на нем были устроены [169] турецкие батареи, откуда, как на ладони, видны все позиции бывших турнских батарей, на которых мы стояли недели полторы назад, а в последние минуты боя их занимали осадные и румынские батареи. Турецкие укрепления увенчивали страшные кручи болгарского берега. Брошенные орудия еще стояли в покинутых укреплениях, которыми чрезвычайно удачно обстреливалось устье Ольты, впадающей в Дунай несколько выше Осмы: к правому берегу последней мы были обращены теперь своим фронтом. Более доступная высота берега Осмы, чем Дуная, представляло все-таки чрезвычайно сильный фронт, защищенный многими укреплениями, как здесь, у самого берега, так и далее, на Мечку и Бресланицу к Плевне. Левее было довольно ровное место (по дороге на Вублу), по которому прошли 3-го июля атакующие части полков Тамбовского, Козловского и Галицкого. Как только передовые укрепления, защищавшие этот опасный пункт, пали под натиском свежих, впервые пущенных на штурм, русских солдат.
Чрезвычайно живописная местность, на которой мы располагались, была убийственна в гигиеническом отношении. Болотистые, между крутыми скалами, берега Осмы и тонкий низкий левый берег Дуная были чрезвычайно неприятными соседями. Резкий ветер дул, не переставая, все время, то усиливаясь, то уменьшаясь. К этому нужно прибавить и то обстоятельство, что войска были расположены на тех именно местах, где так недавно лились потоки крови. Сотни людей заняты были уборкой трупов, но разлагающиеся при сильной июльской жаре органические останки при самой тщательной заботливости, которой, по правде сказать, я не заметил, не могли не повлиять гибельно на здоровье войск.
Целыми десятками ежедневно валялись люди, измученные страшной лихорадкой. Утром совершенно здоровый человек к вечеру оказывался без чувств, в лихорадочной агонии. [170] Были и такие случаи, что солдаты, вполне здоровые, отправлялись на Дунай купаться или помыть белье, и оттуда были проносимы на руках.
У нас в батарее (надо думать, что и в других частях тоже) за эти дни вместе с предшествовавшим походом убыло до восьмидесяти человек, что составляло более двадцати пяти процентов общего числа. Я нарочно подчеркиваю этот факт, чтобы, во-первых, впоследствии с достаточной точностью показать количество войск, участвовавших в первых Плевненских роковых штурмах и, во-вторых, мое предположение при описании Никопольского боя, что батальоны не имели более семисот штыков, имеет, следовательно, большое основание.
Стояли мы тихо, смирно; ничто, по-видимому, не нарушало нашего спокойствия. Уверенные, что впереди нас стоит и зорко следит за движением неприятеля наша кавалерия, которая своевременно предупредит нас, мы забыли думать о возможной близости неприятеля. Убеждение, что нам не предстоит большого сражения, было очень велико. Прибывшие в это время, только что сошедшие со школьной скамьи молодые офицеры начали даже не на шутку горевать, что им не придется быть участниками в бою…
Наступила темная ночь с 8-го на 9-е июля. Погода хоть и не пасмурная, но ветер свирепствовал с большою силою. Я лежал в своей палатке, которую, казалось, так и хотел рассвирепевший ветер сорвать и сбросить в Дунай. Только и слышно было скучное завывание ветра, да плеск воды, выбуравливаемой им.
Вдруг послышался шум, какое-то необычайное движение, которое было совершенно немыслимо в такое время. Я поскорей поднялся в парк*), куда уже собирались [171] люди и вели совершенно готовых к запряжке лошадей.
*) Так называется место, где стоят артиллерийские орудия и ящики.
– Куда вы идете? – спрашиваю я у первого попавшегося солдата.
– В парк, ваше благородие, – отвечают несколько голосов, – турки, говорят, атакуют.
– Кто вам приказывал запрягать? – уже прикрикнул я, догадавшись, что начинается, должно быть, ночная тревога. – Приготовиться, приказал я, – но орудий не заряжать, пока не скомандуют, а лошадей отвести на коновязь.
Бросился к батарейному командиру, к офицерам, но никто ничего не знал, для всех весть о близости турок была новостью, неожиданностью. Трудно, однако, было предположить, чтобы, действительно, турки сразу, вдруг выросли перед нашими скалами. Ведь был же кто-нибудь впереди? Неужели аванпосты (если они только были) так беспечны, что не предупредили войско заранее об этом?
Рассудив все это, мы решились ничего не предпринимать и ожидать распоряжений, которых мы, с тех пор как поставили нас здесь, не получали. Неизвестно было, куда пошли другие войска, какая цель этого движения и т. д.
Для меня стоянка наша (трех полков 31-ой м одного 5-ой пехотных дивизий с шестью батареями) у самых стен Никополя, да еще вдобавок впереди их, вне всяких укреплений, – были просто непонятны. Если предполагалось защищать крепость от неприятеля, могущего появиться с запада, то в таком случае следовало бы позаботиться о приведении в должный вид турецких укреплений, чтобы воспользоваться ими для успешной обороны. А между тем войска стояли открыто, хотя и в боевом порядке, но совершенно открыто и ровно ничего не делали. Если же имели в виду дальнейшее движение вперед, то не для чего было ставить войска в боевом порядке на нездоровом, пропитанном миазмами берегу, [172] а перевести их на более удобное место для отдыха на один-два дня и затем вести немедленно вперед во избежание траты времени.
Ничего не было слышно ни о рекогносцировках, ни о дальнейшем движении, которое, однако, уже давно, еще при переходе нашем через Дунай, было предположено по направлению через Плевну, Орхание и далее до Татар-Бозарджика и Филиппополя. Движение это предполагалось совершить только одному корпусу, у которого, кстати сказать, были отняты два полка кавалерии (Казанский драгунский и Киевский гусарский) с 16-й конной батареей, вошедшими в состав передового отряда, и Воронежский пехотный полк (31-й дивизии) 3-й батареей 5-й артиллерийской бригады, оставленные в Систове у переправы.
Что подобный план существовал действительно, а не есть моя выдумка – это засвидетельствует всякий офицер 9-го корпуса, из тех, кто был 28-го июня на бивуаке у Зимницы.
Существование этого плана указывает, что никто и не думал, чтобы у нас на правом фланге могли быть значительные турецкие силы. Все внимание было обращено на быстрое, лихое, но чрезвычайно рискованное движение передового отряда к Тырнову, Шибке и далее. Кроме того, весьма, конечно, основательно заботились устроить по возможности надежный заслон на левом фланге против известного четырехугольника крепостей. Только на правом фланге не было обращено того внимания, которое оно заслужило впоследствии. 9-му корпусу в общих чертах была намечена цель, которую он должен был исполнить, и тем все кончилось.
Впрочем, следовательно, сводится к тому, чтобы предначертанный план был исполнен с должной осмотрительностью, сообразуясь с весьма небольшими силами, [173] назначенных для оперирования на правом фланге. Все, что выработано военной наукой, все, что так или иначе могло предупредить могущую быть катастрофу – все должно быть соображено, взвешено. Только по зрелому обсуждению всякого шага следовало принимать то или другое решение.
Так ли мы поступили? Сделали ли мы все, что должны были сделать? Вот очень щекотливые вопросы, на которые все-таки можно отвечать.
Безответная храбрость наших солдат настолько известна всему миру, что на этот счет сомнения никакого быть не может, но вот, что подлежит обсуждению: хорошо ли сумели воспользоваться храбростью и выносливостью этих героев? Так ли вели их на явную смерть, как бы следовало? Безупречно ответить на эти вопросы может только история, но очевидцы должны дать материал для этого, констатируя только виденное, слышанное, перечувствованное.
Я не ошибусь, если скажу, что в корпусном штабе все были убеждены в полном отсутствии всяких неприятельских отрядов, и потому штаб, как и войско, починенное ему, наслаждался dolce far niente, по крайней мере, по отношению к вопросу о движении вперед. Взяли, мол, Никополь, вот и все, больше нам работы не предвидится; но ведь не все же стоят под Никополем, нужно же что-нибудь предпринять?
– Полно глупости говорить, успокойтесь, еще успеете пойти вперед, теперь уж нет нам преграды, вот разве только на Балканах…
Тут речь прерывается, и ставятся точки, точки и точки. Как жаль, что у нас было так много точек, там, где следовало бы поставить только двоеточие!..
Ночная тревога не имела в нашем расположении никаких несчастий, которые всегда ее сопровождают. Причина тревоги в этот день оставалась для нас загадочною. [174] Отправленный тотчас же, как оказалось впоследствии, на помощь разбитому отряду Шильдер-Шульднера Козловский полк с двумя батареями в темноте кем-то был встревожен известием, что недалеко баши-бузуки. Полк выстроился в батальонные колонны, выслал цепь и открыл стрельбу по воображаемому противнику. Наконец, батальоны пошли в атаку и только при приближении друг к другу увидели, что это их же батальоны. Шестнадцать человек раненых поплатились за этот переполох. По счастью батареи не открывали огонь, не видя ровно ничего, даже на несколько шагов вперед, вследствие большой темноты.
Факт этот передаю со слов моих товарищей их двух батарей (1-й и 2–31 бригады), шедших с этим полком.
***
Когда присоединилась к нам 5-я батарея, участвовавшая в сражении 8-го июля с Костромским полком, мы познакомились с делом, которое было прологом большой Плевненской драмы.
Выгодное географическое положение города Плевны (в узле дорог из Софии и Виддина на Никополь, Белу, Рущук и к югу на Ловчу), обратило внимание бывшего губернатора дунайского вилайета – Мидхада-паши, который хотел соединить этот город железной дорогой с Дунаем. Неоконченные насыпи по левому берегу Осмы свидетельствуют, что мысль эта была уже близка к исполнению. К Никополю неудобно было провести железную дорогу, а потому предполагалось на левом берегу у самого устья Осмы построить новый порт, который уже был назван Османие.
Поначалу кампании модно было судить, что обладание городом Плевной на крайнем правом фланге могло доставить нам существенные выгоды, так как подобный пункт, [175] удобный в мирное время в смысле торговом, делался при известном плане важным в стратегическом отношении. На это значение Плевны не было обращено должного внимания.
Когда войска 9-го шли под Никополь, то для защиты тыла и фланга наступающего корпуса был назначен один полк с батареей, защищавшие Булгарени.
Посмотрите на карту. Вы видите, что у Булгарени пункт действительно важный, потому что у этой деревни есть мост через Осму, где сходятся дороги из Плевны и Ловчи на Систово и Белу. Защита этого моста с правого берега дело нелегкое. Низкий, ровный берег не представляет удобство для обороны от неприятеля, наступающего с левого берега. Холмы последнего приближаются к самой реке, тогда как хотя и гораздо большие высоты правого отступают настолько далеко от берега, что не могут служить позицией с целью воспрепятствовать переходу неприятеля через мост. Если же устроить укрепление на высотах левого берега в виде тет-де-понов (têt de pont), то это неудобно в том отношении, что подобные укрепления хороши только тогда, когда сзади есть другие, которые могли бы прикрыть отступающие части, в случае занятия их неприятелем. Словом, расположение у Булгарени войск прикрывающих фланг наступавшего на Никополь корпуса было первой ошибкой, которую мы сделали на нашем правом фланге.
Костромскому полку приказано было охранять фланг и тыл наступающего корпуса. Цель эта могла быть вполне достигнута только в том случае, если бы названный полк с Кавказской казачьей бригадой и батареей при нем выдвинулся к Плевне. В этом городе тогда еще (до 5-го июля включительно) никаких турецких войск не было. Бывший там незначительный гарнизон бежал по приближении одной сотни казаков. Я не мог разузнать, какая именно сотня была в [176] Плевне до 6-го июля, но что она была, это не подлежит сомнению.
Таким образом, части, расположенные у Булгарени, могли с большой пользой свободно занять Плевну. Грозные высоты Опанца и западные склоны Зеленых гор послужили бы достаточно сильным оплотом для обороны Видского моста.
Если Булгарени важно в смысле узла дорог на Осме, то Плевна еще важнее на Виде. В первом – нет удачных пунктов для защиты моста и обороны; во втором – они были.
Указанное назначение частям, расположенным в Бургарени, следовательно, не достигало цели. Наступающий на Никополь корпус не был обеспечен на своем левом фланге, потому что Булгарени расположено только в тылу. Таким образом, вместо обеспечения левого фланга получалось одно прикрытие обозов и до некоторой степени путей отступления. Неприятель мог свободно ударить во фланг 9-му корпусу, появившись на дороге из Плевны или из Рахова. Приближение его было бы заметно только тогда, когда было уже поздно. Все это потому, что на фланге корпус не имел ни единого человека. Все его части шли в бой*). Зачем к этому же бою пришла и Кавказская бригада, вместо должного освещения местности на левом берегу, – это вопрос темный. Вышло бы гораздо лучше, если бы обратили раньше внимание на приютившийся в лощинах город Плевну. Право, он заслуживал внимания, еще раньше занятия его Османом, уже потому, что там имеется на реке Вид мост, занятие которого было необходимо в виду заранее предположительного движения через Софийский иди Охранийский перевал.
*) Кроме указанных выше в примечаниях.
6-го июля в корпусном штабе было получено донесение о появлении турецких войск у Плевны. Немедленно было послано приказание генералу Шильдер-Шульднеру двинуться [177] к Плевне и занять ее 7-го июля. Имея в своем распоряжении два полка 17-й Архангелогородский и 18-й Вологодский, генерал приказал и 19-му Костромскому полку выдвинуться к селу Сгалуице для совместного действия 7-го июля. К вечеру этого дня правая колонна (17-й и 18-й полки с четырьмя батареями) завязала канонаду, но по случаю наступившей темноты и за неимением сведений из Костромского полка бой был прекращен. Ночью было послано приказание Костромскому полку с подтверждением: с рассветом атаковать Плевну.
В четыре и три четверти часа утра три батареи 5-й бригады открыли канонаду по неприятельским орудиям, расположенным в центре его позиции, и затем по другой его батарее, открывшей огонь против нашего левого фланга и действовавшей продольно по батареям 5-й бригады.
Канонада продолжалась недолго. Перед фронтом русской позиции находилась лощина, простиравшаяся до долины Вида у Рубина. Поросший кустарником край лощины был занят неприятельскими стрелками; за лощиной лежат высоты, на которых впоследствии были выстроены второй Гривицкий и Буковский редуты.
Войска, выстроенные в ротные колонны по сторонам батарей, через три четверти часа после открытия канонады пошли на штурм. Архангелогородцы, подкрепленные своими резервными ротами и частью Вологодского полка, отбрасывают неприятельских стрелков и врываются в город, где начинается отчаянный бой на улицах. В это время командир 1-й бригады 5-ой дивизии генерал Богоцевич был ранен, и начальство над утомленными, сильно расстроенными частями принял генерал Пахитонов, командир 5-й артиллерийской бригады. Было ясно, что продолжать дальнейшее наступление невозможно: резервов уже не было. нужно было подумать устроить отступление в порядке. несмотря на все [178] старания, семнадцать патронных ящиков 1-й бригады пришлось оставить в лощине, куда они по непонятной поспешности попали вслед за передовыми войсками. Это только подтверждает то, что взятие Плевны в этот день считалось делом легким. В то время, как происходило описываемое, Костромской полк с 5-й батареей 31-й артиллерийской бригады в неравной борьбе вел отчаянную геройскую атаку. Потеряв своего полкового командира полковника Клейннгауза и трех штабс-офицеров, полк продолжал наступление. Батарея под командою своего храброго командира, героя Севастополя, полковника Седлецкого показала чудеса храбрости. Подбивши с первой своей позиции два неприятельских орудия на высоте у Гривицы (впоследствии Абдул-Екрим-Табие или № 2), батарея под градом пуль и под перекрестным огнем неприятельских батарей с фронта и с флангов меняла позицию, не отставая от стрелковой цепи пехоты. В конце боя она выехала на правый фланг, осыпаемая пулями, чтобы остановить орудийный огонь турок против наших войск, расположенных в занятых укреплениях, и затем придвинулась так близко, что поражала неприятеля, засевшего в самом городе Плевне, в крайних его домах и садах. При первом орудии из прислуги остался в строю только один человек, и орудие было положено на лафет с помощью взводного командира подпоручика Л-кова. Раненый пулей в ногу, только что произведенный в офицеры К-ич, с пулей в ноге не хотел оставить своего взвода и до конца боя оставался в строю. Вообще, потеря в людях и лошадях сделалась чувствительной. Из Костромского полка остались одни остатки. При таком положении дела началось отступление. В это время было подбито одно колесо орудия. Турки наседают, но орудие не бросили, а под самым носом неприятеля делается очень сложная операция: замена колеса запасным, и орудие спасено. Туркам, вероятно, это обстоятельство [179] дало повод сказать, что они захватили одно или два русских орудия, и эта ложь повторяется многими иностранными писателями, например, Рюстовым и Тило-фон-Тротом; у последнего, впрочем, с оговоркой.
Вот в общих чертах описание этого несчастного сражения, – сражения, которое все-таки не заставило нас остановиться на ошибочном пути и принять меры к тому, чтобы в будущем избежать таких же катастроф.
Теперь это дело прошедшее, теперь мы знаем, что это непременно должно быть так, а не иначе, но тогда это был сюрприз. Могут ли быть на войне такие сюрпризы, и кто их виновник – об этом судить не будем.
Странно только, почему никому в голову не пришло справиться, что поделывает достойнейший Осман-Нури-паша со своими пятьюдесятью таборами в Виддине? Неужели можно было рассчитывать на то, что огонь румынских батарей у Калафата в состоянии удержать такую внушительную силу? Осман прекрасно понял, что от устья Ольты до самой сербской границы все обстоит благополучно: румыны ни за что не предпримут более стремительного шага, кроме пустой бомбардировки.
О том, что в Виддене собраны значительные силы, как видно из разосланной перед началом военных действий брошюры о численности и дислокации турецких войск, мы знали. Знали, да забыли. Вот в том-то и беда; или же уж очень понадеялись на огонь румынских батарей.
Энергичный Осман не хотел оставаться без дела. Как только получил на то разрешение из Константинополя, он быстро двинулся к Плевне, притянув к себе резервы из Софии и из Ниша. Цель этого движения было – прекратить дальнейшее расширение русской базы на Дунае и по возможности действовать на сообщения разъединенной русской армии. [180] К 7-му июля Осман имел в Плевне только четыре тысячи, но на левом берегу Вида у него было более двадцати тысяч, которые приняли деятельное участие в бою 8-го июля.
Посмотрим теперь, сколько было у нас. Считая по семьсот человек в батальоне, получим шесть тысяч четыреста штыков, сорок орудий и один казачий полк № 9-й. Кавказская бригада не входила в этот расчет, потому что она, как сказано в донесении Шильдер-Шульднера, в бою участия не принимала, а маневрировала. Итак, восемь тысяч против двадцати четырех тысяч, успевших укрепиться. Это не помешало, однако, сбить турок со всех позиций, загнать их в город, и если бы вместо трех полков было семь тысяч, т. е. весь 9-й корпус, то Плевна, без сомнения, была бы в наших руках. Это, само собой разумеется, справедливо только относительно 8-го июля, но уже через несколько дней обстоятельства изменились далеко не в нашу пользу, что также оказалось непредвиденным…
В этом знаменитом и славном для чести русского солдата бою мы потеряли более тридцати пяти процентов; офицеров двадцать убито и сорок пять ранено, нижних чинов убитых и раненых две тысячи семьсот семьдесят один – всего две тысячи восемьсот тридцать шесть человек.
Цифры лучше слов…
И солдаты, и офицеры, пишет в своем донесении покойный Шильдер-Шульднер. вели себя в эти два дня безукоризненно. Они сделали все, что могут сделать самые доблестные войска. Оставаясь двое суток без пищи, они шли вперед под градом пуль и картечи, прокладывая себе путь огнем и штыком, пока половина из них (следовательно, по сознанию самого начальника, потеря даже гораздо больше тридцати пяти процентов, потому что, как видно из этого же донесения, девять батальонов были не полны) не осталась на [181] месте, потеряв громадную часть офицеров (шестьдесят пять штаб- и обер-офицеров). По совести, можно смело гордиться подобными войсками, которые не считают врагов и не знают отступления, пока им это не прикажут.
К…
|
