|
*) Начало этой статьи помещено в томе 1-м, стр. 235.
Тырнов, 30-го июня.
Вот уже пять дней, как мы двигаемся в пределах Турции: находимся в стране неприятельской, стоим в преддверии Балкан, а между тем как будто наоборот – как будто удалился от нас неприятель – ни слуха, ни духа – не услышишь ни ружейного, ни пушечного выстрела; наше шествие вперед, т. е. передвижение Главной Квартиры, к которой пришлось примкнуть volens nolens и мне, совершается при самой мирной обстановке среди населения, делающего нам разные овации и т. п. Признаюсь, перспектива более или менее продолжительного скитания в этом роде, т. е. походная жизнь среди скрипа перьев в разных управлениях, составлявших Главную квартиру, среди входящих и исходящих бумаг – не представляет для меня ни малейшей привлекательности, и все мои помышления направляются к тому, чтобы поскорее стать снова в ряды боевых отделов армии. [4]
Но возвращаюсь к нашему путешествию.
Вместе с полевым артиллерийским управлением мы перешли через Дунай 25-го числа. У входа на мост пришлось быть свидетелями сцены, глубоко прочувствованной всеми окружавшими: Государь провожал Цесаревича, отправлявшегося со своим отрядом под Рущук, и здесь прощался с Его Высочеством… Через несколько времени тронулись и мы, но без обоза, который остался на той стороне, ожидая очереди вступить на мост. Предстоявший переход был не велик, всего 7 верст, до деревни Царевиц, куда должна была подтянуться вся Главная Квартира, чтобы затем следовать общим эшелоном.
В Царевице мы простояли и следующий день, ничего не зная о дальнейшем движении, как вдруг к вечеру, около места расположения Главнокомандующего, послышались перекаты громких криков «ура», причина которых для нас была неизвестна; через час разъяснилось, однако, что пришло известие о занятии нашими войсками древней столицы Болгарии г. Тырнова, и вместе с тем получилось приказание о выступление на другой день Главной Квартиры далее. Вечер прошел довольно скоро среди толков об этом событии; передавали, что Тырнов заняли наши почти без боя, так как турки очистили его при первых же выстрелах наших орудий.
На другой день, рано утром мы выступили в деревню Акчаир, лежавшую верстах в двадцати пяти от Царевиц. Главная Квартира на походе представляла также живописные своеобразности. Впереди в некотором расстоянии следовал небольшой авангард из казаков и часть пехотного конвоя Главнокомандующего, за ним в коляске четверней ехал Его Высочество, здоровье которого не позволяло продолжительного движения верхом, окруженный наиболее приближенными из своей свиты; затем следовал штандарт Великого Князя, еще несколько экипажей и остальная часть [5] конвоя. По сторонам головы кортежа, в живописном беспорядке и, широко рассыпавшись, следовал личный состав Главной Квартиры, в котором пестрели весьма разнообразные костюмы: военные, полувоенные, статские и даже духовные. Все это съезжалось, разъезжалось, обгоняло друг друга, разговаривая между собою, двигаясь вперед шагом под звуки игравшей по временам музыки, бывшей при казачьей конвойной сотне. Хвост кортежа составляла длинная вереница экипажей и повозок различных управлений, замыкавшихся, наконец, небольшим арьергардом.
В Акчаире – ночлег, на следующий день переход в Иванчу, опять ночлег, опять переход в Поликраишти – ничего особенного, ничего выдающегося. Перед деревней Поликраишти в Сеновцах Великого Князя встретило население с венками и образами; по близости находился высокий курган, около которого Великий князь остановился для отдыха и чтобы выждать спешивший наперерез к нему крестный ход с хоругвями, шедший из какой-то лежавшей в стороне церкви.
Въезд в Тырново, куда мы прибыли сегодня утром, был настоящим триумфальным шествием. Верст за пять от города в деревне Модель обитатели смастерили даже нечто вроде триумфальной арки, сквозь которую проходил наш кортеж, окруженный толпою местных жителей с духовенством, при звуках звонких ударов в висячие железные доски, заменявшие колокола. Перед самым Тырновом начинается длинное, чрезвычайно живописное ущелье, в конце которого на скалах прилепились друг против друга два монастыря, эффектно белевшие в роскошной зелени. Если бы это ущелье занять, как следует, то владение им должно бы стоить немалых жертв, но, однако, турки оставили проход совершенно свободным. В конце ущелья наш кортеж перебрался вброд через извивавшуюся на дне его [6] речку Янтру и очутился у въезда в город. Дорога слева окаймлялась отвесною стеной из небольших скал, уступы которых были усеяны местными обывателями, оглашавшими воздух криками «ура» и хлопаньем в ладоши; чем долее мы подвигались, тем гуще и гуще становились толпы народа, вышедшие на встречу; при въезде же в черту города масса жителей буквально запрудила весь путь. Улицы Тырнова и без того узкие, а местами и переулки с проездом шириною в пару лошадей, были наполнены мужчинами, женщинами и детьми, совавшимися под ноги лошадям, так что требовалось величайшее внимание, чтобы не задавить кого-нибудь. Мы двигались, едва-едва подаваясь вперед, с беспрестанными остановками, происходившими от встреч и оваций, делавшихся духовенством с иконами и местной интеллигенцией; на одном перекрестке, например, простояли довольно долго, выслушивая какие-то стихи, которые пелись депутацией болгарских девиц в честь Великого Князя. В окнах домов, убранных флагами и зеленью, помещались в праздничных нарядах городские обитательницы более высших слоев общества, осыпавшие нас зеленью и цветами. На улице Хаджи Павли воздвигли триумфальную арку с надписью: «добре пришел», одним словом, город употребил все зависевшее, чтобы обставить торжеством наше вступление в древнюю столицу Болгарии.
За городом поблизости найдены в нескольких местах груды ящиков с патронами и снарядами, которых турки, вероятно, не успели увезти при поспешном отступлении или бросили в виду изобилия у них подобного рода запасов, которые, замечу мимоходом, все весьма высоких качеств, по крайней мере, например, тот порох, снаряды и трубки, которые мне удалось лично видеть.
О неприятеле ничего не слышно, знаем только, что впереди нас Гурко со своим кавалерийским отрядом, и делаем [7] свои предположения: скоро ли попадем и мы на ту сторону Балкан в благословенную Долину Роз!..
7-го июля.
Вот уже неделя, как мы стоим на месте; впереди полнейшая неизвестность, а стоянка здесь, в Тырнове, уже наскучила. В течение этих дней мне, впрочем, пришлось совершить путешествие в Систово и Зимницу, по исполнению командировки, данной начальником артиллерии князем Масальским.
Одною из важнейших новостей, сообщенных мне еще по дороге в Систово. было известие о взятии нашими Никополя, переданное мне штабом 11-го корпуса, с которым я встретился, не доезжая Царевиц, и который двигался в деревню Иванчу. Город был укреплен довольно сильно. чему в некоторых местах особенно благоприятствовали условия местности, делавшие его даже, как пример. со стороны, обращенной к Турну, совершенно неприступным, но когда 3-го числа наши войска овладели некоторыми внешними укреплениями, то на другой день гарнизон капитулировал, не выждав предполагавшегося окончательного штурма. Говорят, что турки объясняли свою сдачу тем, что сочли отряд генерала Криденера, атаковавший Никополь, за всю русскую армию, переправившуюся через Дунай, и считали поэтому полной невозможностью удержать за собою крепость. При взятии города особенно удачно работала 1-я батарея 31-й бригады и взвод Донской № 2-го батареи, причинившие турецким войскам и артиллерии огромные потери, благодаря своим метким выстрелам. Значительное участие принимали в бою наши осадные батареи, расположенные у Турна. Один из офицеров Турнского отряда мне передавал потом, что им были видны с того берега различные перипетии сражения [8] и представлялась возможность действовать по турецким батареям, на которые велось нами наступление. Он говорил, что турки очень страдали от наших артиллерийских выстрелов: в трубу можно было, например, наблюдать, как их артиллеристы настолько опасались действия осадных орудий, что при появлении дыма от выстрела бросали снаряды на землю и спасались в выкопанные ровики. После сдачи Никополя было найдено на берегу Дуная множество артиллерийских запасов и патронов, которые турки намеревались затопить, но не успели. Вообще, хотя город и сдался добровольно, тем не менее, в нем была значительная партия, требовавшая сопротивления до конца, и население выказывало явную враждебность, так что в первый день после сдачи в дом входить было опасно: старухи бросались с кинжалами и было несколько случаев стрельбы из окон. В Никополе взят в плен и капитан одного их находящихся здесь турецких броненосцев, который передавал, что его монитор был сильно поврежден нашими выстрелами у Фламунды и Карабия, а затем пострадал еще во время своей невольной стоянки в последнее время под Никополем; «уверял» даже, что и чинить броненосца не стоит в виду больших затрат необходимых на его исправление. Комендантом взятой крепости назначен генерал Столыпин, о котором я имел уже случай упоминать и ранее, и который в последнее время состоял начальником всей артиллерии, как русской, так и румынской, расположенной у Турн-Магурелли. Никополь занят нашими войсками, так как румыны отказались исполнить это, ссылаясь на неимение разрешения от своих палат на переход через Дунай, зато наши союзники неумолкаемо трубят о великом значении своего участия в облегчении дела совершившейся переправы, о великом значении действия своей артиллерии в Калафте и проч. Замечу, впрочем, мимоходом, что в Калафте они стреляли [9] из наших же, данных им, 24-х фунтовых пушек и 6-ти дюймовых мортир, под руководством нашего же офицера гвардейской артиллерии штабс-капитана Иванова. Впрочем, под Турном стреляли и румынские орудия, но полевые; причем способ стрельбы усвоен тот, что после выстрела вся прислуга их скрывается и остается только один сигнальщик, наблюдающий за полетом снаряда. Так мне передавали, по крайней мере, те, кто имел случай участвовать в канонаде, стоя непосредственно рядом с румынами, и если нельзя оспаривать упомянутой тактики с точки зрения лучшего сбережения прислуги при орудиях, то с другой стороны та же тактика едва ли может способствовать возвышению нравственного духа солдата; инстинкт самосохранения в такой форме близко граничит с робостью и легко может переходить в последнюю, будучи поощряем без настоятельной необходимости. Стреляют румыны, по общим отзывам, хорошо, и материальная часть артиллерии содержится у них в блестящем виде.
Другим замечательным эпизодом, слышанным мною во время моей командировки, была тревога, происшедшая в самом Систове своевременно с атакой Никополя. Тревога эта наделала немало шума в городе и была результатом телеграммы из Никопольского отряда, предупреждавшей власти на всякий случай, что, так как Никополь атакуется с западной стороны, и, следовательно, отступление неприятелю на Плевно или Рахово отрезывается, то возможно, что турки могут быть отброшены к Систову, если выйдут из города. Слух о получении этой телеграммы разнесся по Систову, но разнесся в искаженном виде – что турки уже идут на город и находятся даже близко. Началась суматоха: местное население закидывалось в разные стороны, все начали укладываться, улицы запрудились повозками с разным скарбом, мостовая усеялась разбросанными вещами, потерянными чемоданами; [10] одним словом, начался полный хаос, попавши в который невольно можно было потерять голову. Невозможно было добиться действительного положения дела, все кругом бегало, галдело, не давая себе отчета, и суетилось на без того узкой улице, на которой и в спокойное время с трудом разъезжаются два экипажа или повозки. Станция походного телеграфа под влиянием общей паники принуждена была также спасать свои аппараты и дела, оставив в действии только один прибор с телеграфистом, работавшим «на слух»; возник вопрос: не нужно ли в виду приближения неприятеля начать портить телеграфную линию и т. д. На переправу ринулась масса народа, спасаясь от мнимого неприятеля и запрудила собою мост. Слух о тревоге достиг даже до императорской Квартиры, откуда явился гонец, чтобы выяснить положение дела и, конечно, когда начали доискиваться источника всей суеты, то все опасения достаточного основания; понемногу все начало успокаиваться и приходить в обычный порядок, хотя, конечно, многие после этого не досчитались своих растерянных в общей суете вещей, и долго бегали по улицам, отыскивая пропавшие пожитки.
13-го июля.
На другой день по моем возвращении Главную Квартиру облетело новое радостное известие – отряд генерала Гурко перешел через Балканы; Шипка и проходы заняты нами. Поэтому случаю 8-го числа на поляне перед Тырновом происходило торжественное молебствие. В девять часов утра войска без оружия построены были в каре, посреди которого виднелся маленький ручной навес для Главнокомандующего, аналой с походною иконой и в некотором отдалении три казака, неподвижно стоявшие с тремя турецкими знаменами [11] (одно большое зеленое и два поменьше), взятыми при овладении проходами. Предварительно генералом Левицким был прочитан войскам текст телеграммы, отправленной Государю Императору, и краткий очерк действий наших войск с 1-го по 5-е июля; было сообщено, что проход у Шипки был защищаем восемью таборами турок при нескольких орудиях, что движение генерала Мирского заставило бежать защитников перевала с потерей знамен и пушек, что наши «перешагнули Балканы»… После чтения телеграммы начался молебен с коленопреклонением, затем потрясающее пение вечной памяти по павшим в бою и многолетие войскам, и, наконец, громовое «ура» за Государя Императора, провозглашенное Главнокомандующим. Все присутствовавшие были наэлектризованы и с участие провожали глазами колонны войск, проходивших церемониальным маршем мимо Великого Князя, тем более, что между этими войсками были уже части, обкуренные порохом и обстрелянные – Волынский и Минский полки, первыми переправившиеся через Дунай в свежую еще для памяти всех ночь переправы с 14-го на 15-е июня; на многих солдатах блестели новенькие георгиевские кресты, невольно с истинным уважением останавливавшие на себе внимание постороннего; все были веселы и твердо верили в новые, в близком будущем, успехи наших войск, прокладывающих нам путь в глубь Турции, – авось и мы скоро покинем Тырново.
Тем не менее, наша жизнь здесь тянется крайне однообразно. Продолжительный бивуак на относительно тесном пространстве начинает даже обнаруживать некоторые неудобства, – когда дует ветер с лагеря, то состояние воздуха оказывается далеко не благорастворенным. В углу площадки, занятом бивуаком нашего управления, т. е. непосредственно рядом с нашими палатками, начинает устраиваться кладбище. В три дня уже выросли три могилы, могилы [12] безвестные, безымянные, даже без креста над насыпью… Принесут солдатики на носилках гроб, перекрестятся, прочтут молитву и опустят товарища в чужую землю. Пройдет год, много два, дожди и ветер сметут с поверхности комки набросанной над могилой земли и ничто более не напомнит живущим о зарытом здесь русском солдате. Разве только в каком-нибудь безвестном уголке России долго будет еще поджидать возвращения схороненного здесь старуха мать или осиротелая семья, творя вечернюю молитву о здравии ушедшего на дальнюю чужбину сына или отца.
Признаюсь, на меня эти глухие солдатские похороны без свидетелей, без священника производили тяжелое впечатление!
Из Главной Квартиры периодически высылаются небольшие отряды к западу от Тырнова, но более или менее значительных сил неприятеля еще не обнаружено поблизости. 9-го числа из подобной экскурсии возвратился отряд полковника Жеребкова, ходившего с казаками и двумя орудиями Донской батареи под Ловчу, которую наши и заняли без особенных усилий и противодействия со стороны турок, оттеснив последних из города. При возвращении отряда в Тырново казаки, не участвовавшие в экспедиции, сделали товарищам церемониальную встречу – выстроились фронтом при их приближении и громким «ура» с музыкой приветствовали возвращающихся.
Итак, пока все успехи; дай, Бог, и далее. До сих пор мы неудач не знали, но вот недавно пронеслись и тревожные слухи: на днях что-то случилось для нас неблагоприятное под Плевной; передавали потихоньку, что 5-я дивизия дня три или четыре тому назад совершенно неожиданно наткнулась на превосходные силы турок и наткнулась настолько негаданно, что должна была быстро отступить с большими потерями, несмотря на то, что самый город [13] уже был занят нами. Разумеется, чем более таинственность окутывала все происшедшее, тем нелепее одно другого передавались известия за достоверные факты, передавали например, что целый дивизионный лазарет попал в руки турок, что Костромской полк потерял до девятисот человек и т. д. Впрочем, я слышал от одного из служащих в пресловутом товариществе продовольствия армии, что обстоятельства, предшествовавшие столкновению, были настолько чужды острого характера, что он прибыл в то время в Плевну для организации в ней продовольственного магазина и едва успел выбраться целым, унеся на память дыру в простреленном неприятельской пулей на нем платье. Это может отчасти обрисовывать всю неожиданность происшедшего столкновения, об истинного положения которого мы ничего до сих пор не знаем. Во всяком случае, кажется, выясняется, что на нашем правом фланге находятся значительные силы неприятеля, а это должно иметь немаловажное значение на наши дальнейшие операции; но нет худа без добра, по крайней мере, мы знаем, где враг, до сих же пор о турецкой армии ничего не было слышно.
22-го июля.
Опять восемь дней пришлось провести в командировке в тылу армии, что, впрочем, пожалуй, даже интереснее, чем житье на месте в Тырнове. На этот раз мне довелось побывать в самом Никополе, которым до сих пор приходилось любоваться издали. Переночевав у начальника осадной артиллерии, бывшего когда-то моим товарищем, генерала Моллера в Зимнице, где расположен парк нашей осадной артиллерии, я к большому моему удивлению нашел себе попутчика в Турне – полковника Бильдерлинга, начальника Ижевского оружейного завода, недавно также прибывшего [14] и в действующую армию, в экипаже которого мы с комфортом пустились в путь по пыльной дороге на Пиатру. В последней расположен один из наших госпиталей, и, как говорят, здесь показался уже тиф. Теперь Турн уже не представляет никакого интереса в военном отношении: батареи сняты, и осадные орудия стягиваются к Зимнице; сообщение с Никополем производится двумя паровыми баркасами и буксирным паромом от конца турнской дамбы под руководством и наблюдением наших моряков, во главе которых стоит капитан Новосильский.. В Турне из наших артиллеристов я застал только Лесового и Столетова, из которых первому имел удовольствие передать привезенный мною по поручению начальника артиллерии георгиевский крест. В тот же день, по приезде, мы отправились втроем в Никополь. Переехав через Дунай на паровом баркасе, заваленным печеным хлебом, который транспортировался в войска девятого корпуса, мы вышли на турецкий берег около нижней части города, более всего пострадавшей от бомбардирования нашими батареями и стоящей теперь в развалинах. Судя по остаткам некоторых стен, здесь была лучшая часть города, так как остальная, на горе, состоит из весьма невзрачных мазанок. На существование некоторых домов указывают теперь только фундаменты, покрытые кучами обгорелого мусора; местами скипевшиеся от жара пламени пакеты гвоздей указывали на бывшие тут же лавки, здесь же, на самом берегу, еще тлели и дымились кучи зернового хлеба, издававшие едкую вонь и представлявшие остатки турецких складов, зажженных нашими снарядами еще месяц тому назад при начале бомбардирования Никополя. Вообще вся приречная часть города представляла одни груды развалин и, странное дело, в одном месте нам невольно бросился в глаза узкий фасад какого-то дома, резко отличавшийся от прилегавших к нему безобразных, [15] обгорелых и закопченных руин. Фасад стоял целехонек, несмотря на груды развалин, его окружавших, в нем не видно было никакого повреждения, даже окна остались целы! Удивительная игра случая! Всеобщее повальное разрушение кругом не коснулось этого дома, в нем смело можно было бы оставаться во все время канонады и наблюдать за роковыми фазисами происходившей борьбы; но кто мог предвидеть подобную случайность! За приречной частью города дорога выступала на подъем у цитадели, подъем весьма крутой, длинный и утомительный, особенно при палящей жаре полуденного солнца. Вот, наконец, и верста, за которой гауптвахта и наш караул, у ворот мраморная доска с турецкой надписью, гласящей об имени строителя цитадели, поблизости в стороне весьма солидный редут, командующий над рекою. Два обширных двора в верхней и нижней части цитадели отведены под склады захваченного у турок военного имущества и носят громкие названия верхнего и нижнего арсеналов, из коих в первом сложено все оружие и часть артиллерии, взятой в Никополе, а именно – орудия новейших конструкций; а во втором преимущественно порох и вещи интендантские. Верхний арсенал загроможден ящиками со снарядами и патронами, массой ружей, холодного оружия, артиллерией и проч., разбираемыми и сортируемыми подполковником Драшковским с его браковщиками. Здесь мне впервые удалось близко ознакомиться с турецкой артиллерией и признаюсь, что те орудия, которые собраны в арсенале, не заставляют желать ничего лучшего, хотя неизвестно, впрочем, много ли имеется подобных в турецкой армии. Все они, так сказать, с иголочки, изготовлены на заводах Крупа с фирмой Bockum verein не позже 1871 года, а некоторые в 1874-м. Число их доходить до пятнадцати, из коих три двадцати четырех фунт. калибра на новейших высоких лафетах, а двадцать – восьмисантиметровые; все стальные, заряжающиеся [16] с казенной части. хотя и не в полном порядке, так как у многих не достает запирающих механизмов, которые спрятаны турками в землю, но которые, однако, понемногу отыскиваются. Восьмисантиметровые пушки я осмотрел подробно и собрал о них следующие данные: число нарезов в канале – двенадцать, замки у одних призматические, у других цилиндро-призматические. Прицелы трубчатые, медные, с делениями на сто восемьдесят пять миллиметров и боковым отклонением целика на двадцать миллиметров. причем наибольшая дистанция по прицелу соответствует тысячи семисот саженям. Вес орудий около трехсот килограммов. Подъемный механизм состоит из винта, ход которого таков, что при одном полном повороте получается возвышение на пять миллиметров по прицелу. Лафеты железные с колесами без ступиц, вместо которых просто втулки с двумя шайбами, стягивающими спицы. Снаряды к орудиям подведены почти под один вес, так – картечная граната с дистанционной трубкой весит десять фунтов шестьдесят два золотника (вес трубки – один фунт восемь зол.), а обыкновенная незаряженная, но с ударною трубкой – десять фунтов семнадцать золотников, следовательно, прибавив разрывной заряд, получится почти тоже самое. Время горения дистанционной трубки – десять секунд; что же касается до трубок ударных, то они довольно разнообразны: некоторые прусского образца (с наперстком), другие – в роде наших полевых, и, наконец, еще сорт трубок без чек, в которых ударный капсюль держится на проволочных осях и воспламеняется при ударе о жало или наковальню, помещенную в головке трубки. Что касается заряда, то весь его составляет один фунт двадцать золотников мелкого, высших качеств пороха.
Но рядом с этой новейшей артиллерией турки действовали под Никополем и из медных гладкоствольных пушек, [17] отлитых еще в начале нынешнего столетия и помещавшихся на безобразнейших, неуклюжих лафетах, напоминавших доброе старое время царя Михаила Федоровича. Подобных орудий было найдено в укреплениях Никопольской позиции более восьмидесяти; а два из них мы лично нашли в кустах в поле. из чего следует, что упомянутая гладкостенная артиллерия служила неприятелю и за полевую в, следовательно, орудий новейшей конструкции у него было недостаточно, по крайней мере в Никополе.
Взобравшись в цитадель, мы, конечно, навестили и коменданта – генерала Столыпина. Он помещается в каменном одноэтажном доме не столько удобном, сколько замечательном по великолепнейшему виду, открывающемуся с балкончика дома на Дунай, Турн и окрестности. С подобной вышины, имея хорошие зрительные трубы, можно бы было легко следить за всеми движениями на противоположном берегу, но не знаю, насколько турки этим пользовались, когда Никополь был в их руках. В нижнем этаже комендантского дома или, вернее сказать, в полуподвале помещается канцелярия, а по близости на том же дворе десяток другой казаков, – вот и вся обстановка высшей в настоящую минуту власти в Никополе. В распоряжении генерала находятся еще два молодых артиллерийских офицера и адъютант, составляющие постоянный кружок комендантского дома. Все они ежедневно обедают у коменданта – старого боевого артиллериста еще энергического, несмотря на свои годы, служаки и неистощимого в то же время рассказчика разных, подчас едких, из прошедшего и настоящего времени анекдотов.
Следующий день был нами посвящен объезду Никопольских позиций. Характер атакованной местности подчас представлялся настолько грандиозным по самым подъемам и спускам, что являлось невольное сомнение в успехе атаки при условии, чтобы подобная позиция была защищаема соответственно [18] достаточным количеством войск, но растянутость ее составляла в противном случае слабую сторону. Так и было на деле. С семью тысячами турок, взятых в Никополе, такой позиции отстоять было нельзя, несмотря на сильные редуты с глубокими рвами. возведенные в помощь оборонительным условиям местности. Какая масса руда положена турками на устройство своих земляных укреплений, – мы до позднего вечера ездили по линиям последних, и все-таки пришлось отложить окончание осмотра до следующего дня. Бесконечные траншеи по высотам, командующим над Дунаем, заставляли нас делать дальние объезды, чтобы пробраться далее. Местами на реку были устроены окопы с двухъярусным ружейным огнем, отсюда производилась та жаркая пальба по плотам, сплавлявшимся из Осмы к Зимнице, о чем я уже рассказывал раньше. Большинство редутов и люнетов обделаны очень чисто турами и фашинами, а во многих бруствера сложены из земляных кубиков на манер кирпичной кладки. Пороховые погребки, аппарели и проч. устроены как на показ; платформы, относительно качества леса, мы встретили такие, что приходили в удивление. Действительно, в то время, как на наших батареях в Журже и в Турне даже блиндажи устраивались из далеко недостаточной толщины леса, да и в том еще оказывался недостаток, а на платформы шли доски какие попало, здесь мы встретили обилие досок трехдюймовых также от платформ, но турецких; по клеймам на досках было видно, однако, что лес весь привозной, так как, действительно, в Болгарии его не имеется, но, во всяком случае, это не лишено своего значения относительно заботливости неприятеля. Мы настолько ценили подобную находку, что при себе заставляли румынские караулы в редутах складывать доски в кучи в одно место, чтобы после сплавить их по Дунаю к Зимнице при содействии соответственных властей. По всем укреплениям стояли еще [19] неубранные старые орудия, множество ящиков с патронами, бочонки с порохом, и в некоторых оказались и герметически запаянные жестянки с призматическим порохом, на которых были обозначены иностранные клейма. Запасов видимо вдоволь, и все отличных качеств.
Собственно, как город Никополь не представляет ничего любопытного, уступая в этом отношении даже Систову, но местоположение его красивее. Непосредственно городской характер имеет только нижняя, приречная часть, а остальная складом своим смахивает на большую деревню. Исторических памятников нет, и только внизу у одного дома бросились в глаза древний барельеф и облики каких-то статуй, валявшиеся у ворот. Барельеф, по-видимому, очень древний, состоит из большой тяжелой плиты с высеченным на ней изображением человеческой фигуры в классической римской одежде, со сложенными накрест руками, ноги и руки у нее обнаженные.
В последнее наше посещение Никополя, 19-го числа, мы застали коменданта весьма озабоченным, вследствие тяжелых известий, полученных от командира 9-го корпуса генерала Криденера. Оказалось, что, наконец, была произведена нашими войсками атака на Плевну, которая окончилась полной неудачей, и Криденер прислал известие в Никополь, что он должен отступить к деревне Булгарени. В Плевне оказались значительные турецкие силы, прибывшие с Османом-пашой из Виддина, и так как дорога из Плевны на Никополь теперь делалась открыта, то являлось опасение за безопасность последнего со стороны турок. Впрочем, энергический комендант не унывал и принимал меры к защите, возможные в его положении, и с его слабыми средствами. Несколько вполне исправных турецких орудий были вывезены из арсенала и поставлены на позицию в стороне, откуда можно было ожидать турок; по дорогам делались разведки и проч. [20] Во всяком случае Столыпин решился не сдаваться, если бы дела его приняли настолько критический оборот, и объявил, что не остановится в крайности взорвать даже цитадель… В Никополе оставалось много мусульманского населения, и масса, кроме того, расположилась за чертой города, из числа возвращающихся городских обывателей, в среду которых уже проникли слухи о нашей неудаче под Плевной, и, конечно, в размерах сильно преувеличенных. При таких условиях восстание враждебного населения являлось обстоятельством также весьма возможным, даже в случае неосновательного известия о приближении неприятеля к городу, и все это в совокупности наполняло атмосферу комендантского дома каким-то тяжелым чувством томительного ожидания чего-то грозного, хотя и не выяснившегося… В цитадели находится маленький садик, который был в шутку прозван chateau des fleurs, – в нем Столыпин приказал играть музыке, чтобы не дать заметить населению города каких-либо тревожных опасений с нашей стороны, но в то же время бдительность была удвоена, и вообще все, что называется, были начеку.
При таких обстоятельствах мы 19-го вечером оставили Никополь, пожелав от души коменданту и прочим всего хорошего. У всех на уме и на языке была Плевна, с которой уже второй раз быстрых успехов. В чем причины, какие подробности – никому ничего неизвестно.
В Зимницу мы вернулись поздно ночью во втором и на первых же порах были удивлены известием, сообщенным человеком Бильдерлинга, о повторении систовской тревоги, описанной уже мною выше и явившейся теперь вторично результатом упомянутой неудачи Криденера под Плевною. Слух о несчастии уже облетел Систово и Зимницу, но никто не знал, в чем именно дело, почему при отсутствии достоверных сведений невольно развивалась восприимчивость к известиям, [21] в сущности, мало даже имевшим вероятия. Таким образом, новый слух о приближении турок к Систову попал на почву, вполне подготовленную, и быстро разросся до неимоверных размеров, сбивших с толку людей даже не легковерных. Замечательно при этом, что новая тревога разразилась главнейшим образом на левом берегу Дуная – в Зимнице. По мосту с той стороны проскакал пьяный казак, и пробежали несколько болгар с криками, что идут турки!.. Известие моментально было подхвачено и разлетелось во все стороны с дополнениями, что турки уже на переправе и овладели мостом.
В Зимнице начался хаос: множество местных обывателей бросились бежать из города, подводчики побросали свои повозки и, выпрягши лошадей, ускакали верхами, разнося панику по окрестностям, так что из расположенных в последней госпиталей начали, как говорят, вывозить даже раненных; в городе поднялась невообразимая суматоха, начали собирать наличные военные команды и т. д. Все конечно не замедлило оказаться вздором, и виновники кутерьмы, как говорят, схвачены для предания суду.
Проездом через Систово, на обратном пути, пришлось встретиться с печальною процессией длинного ряда повозок, наполненных бледными страдающими лицами. Прибыл первый транспорт с раненными из-под Плевны. Глядя на эти жалкие каруцы, в которых тряслись на соломе несчастные страдальцы, невольно приходил в голову вопрос: где же те покойные рессорные повозки для перевозки раненых, образцами которых мы любовались в мирное время? Где все те приспособления для телег с тою же целью, о чем столько трубили в газетах перед войною? Провезли в Систово значительное количество и других, но безгласных свидетелей плевненской неудачи 18-го июля – испорченные орудия и ящики, доставленные в передовой артиллерийский запас для обмена. Я осмотрел шесть пушек: в трех из них попорчены каналы [22] от разрыва гранат, и одну даже раздуло в расстоянии около аршина от дула; у других заметен сальный прогар металла на срезах камерных втулок, и у одной этот срез, очевидно, испорчен ударом чем-нибудь твердым. Многие повреждения носят очевидные следы недостаточного ухода за орудиями, как во время стрельбы, так и после. Привезен еще и зарядный ящик, приведенный в негодность ударом неприятельского снаряда и притом довольно замечательным образом – он прострелен немного выше дна и притом сбоку; удивительно, что его при этом не взорвало, или, быть может, в момент удара турецкой гранаты он уже был пуст. Поражение ящика сбоку сожжет также иметь свое значение, наводя на разные по этому поводу соображения…
За обедом в одном из ресторанов Систова, которых здесь теперь развелось множество, можно было услышать различные подробности о деле 18-го июля, передававшиеся разными приезжими лицами, но эти подробности суть достояния будущего, когда нынешние события беспрепятственно будут подлежать исторической критике, теперь же можно сказать лишь то, что все эти рассказы производили крайне тяжелое, подавляющее впечатление. Рядом с ними, как яркие блестящие пятна на темном фоне, передавались подвиги высокого самоотвержения отдельных лиц, как например, командира Шуйского полка барона Каульбарса: в то время когда он, стоя перед своим полком, начинавшим атаку, ободрял своих людей, неприятельская граната оторвала ему ногу, и он упал. Солдаты кинулись, было, к нему, но он не позволил нести себя и потребовал, чтобы ему оставили только заряженный револьвер. Полк кинулся вперед, но атака была отбита. В это время Каульбарса поразила еще одна пуля, но он все-таки был жив и нашел в себе еще настолько сил, чтобы сделать несколько выстрелов из револьвера в турок, по отступлении своих солдат, которым он и теперь [23] не дал себя взять, чувствуя свой конец. Наскочивший неприятель изрубил Каульбарса, павшего таким образом смертью героя. Подобные случаи высокого проявления долга проливают утешение в душу, заставляют верить, что, несмотря на неудачу, на несчастье, армия, в которой заключаются такие элементы, не может, в конце концов, проиграть своего дела. Что причины неудачи настоящей кроются в каких-нибудь побочных обстоятельствах, к устранению которых будут приняты надлежащие меры людьми, держащими в руках высшее руководство всеми военными операциями и т. д.
Много подобного пришлось передумать в длинные часы, проведенные мною, на обратном пути в Тырново, особенно ночью, в течение которой я ехал, не останавливаясь, в виду прошедшего в Систове слуха, что Главная Квартира перешла уже в другой пункт из Тырнова. В Систове ко мне присоединился попутчиком некто Кехли, ехавший в Главную Квартиру волонтером для поступления в Кубанские казаки. С ним вместе мы благополучно добрались до Тырнова, где к удовольствию нашему узнали, что Главная Квартира и не думала еще трогаться с места, а поводом к слухам об ее переходе послужил отъезд Главнокомандующего с частью своего штаба под Плевну, положение дела под которой принимает все более и более серьезный оборот. С Великим Князем уехал туда же и начальник артиллерии.
24 июля.
Сегодня мне удалось получить довольно обстоятельные сведения об атаке Плевны 18-го июля, которые и спешу занести в мой дневник, как драгоценное повествование очевидцев, участвовавших в бою в составе войск 11-го корпуса. Согласно диспозиции, к деревне Радишево был выдвинут авангард, состоявший из двух колонн: правая – из [24] 126-го полка, 1-ой и 3-ей батареи 32-ой артиллерийской бригады, и левая – из двух батальонов 125 полка, 4-ой батареи и дивизиона 6-ой батареи той же бригады. Там эти колонны поступили под общее начальство генерал-майора Горшкова и выстроились, как будет упомянуто ниже. Главные же силы, состоявшие из 117-го и 118-го полков, с 1-ой, 3-ей и 5-ой батареями 30-ой артиллерийской бригады, расположились в лощине на юго-востоке, не переходя дороги из деревни Сгалевицы в Радишево.
Упомянутая в составе авангарда 1-ая батарея 32-ой бригады была выдвинута на позицию; левее ее стал 1-ый батальон 126-го полка, а правее – две роты 2-го батальона; 3-ий батальон составлял резерв. Западнее упомянутого 1-го батальона расположилась 3-ья батарея 32-ой бригады. Таким образом, весь 126-й полк с 1-ою и 3-ей батареями находился севернее деревни Радишево.
Левая колонна авангарда расположилась так, что впереди и севернее Радишева стала 4-ая батарея с дивизионом 6-ой, имея левее 1-ый батальон 125-го Курского полка, 2-ой же батальон последнего остался в резерве.
Позиция турок с этой стороны представлялась от Буковой-Липы до Гривицы; она была сильно укреплена: на командующей высоте Буковой-Липы виднелась сильной профили батарея, другая между Плевною и Гревицею севернее шоссе, и третье укрепление было восточнее. Затем, юго-западнее Гривицы находилось четвертое и, еще западнее – пятое. Между этими укреплениями стояли небольшими частями полевые батареи.
Подходя к Радишеву, слышна была канонада со 2-го и 3-го укреплений, как, надо полагать, против войск 9-го корпуса.
Едва 125-й и 126-й полки заняли свои позиции, и наши батареи открыли огонь, как турки со своей стороны открыли [25] канонаду с 4-го и 5-го укреплений и завязался артиллерийский бой до двух с половиною часов пополудни, при этом огонь 1-ой и 3-ей батарей был направлен против укрепления 4-го. а батарей 4-ой и 6-ой – против 5-го.
Наша пехота огня еще не открывала, по дальности расстояния, но турецкие стрелки скрытно подкрадывались с левой стороны, стараясь взять во фланг наши батареи и прикрытие из 1-го батальона 125-го полка, почему об этом движении турок было послано донесение командиру корпуса с просьбой поставить из общего резерва одну роту левее упомянутого 1-го батальона. Вместе с этим подкреплением была прислана и 1-ая батарея 30-ой бригады, которая стала в резерве, в лощине у Радишева. Турки действовали орудиями дальнего боя и, по-видимому, с дистанций, точно определенных, так как каждый выезд наших батарей был встречаем с их стороны метким огнем, но надо сказать, что и наши батареи в свою очередь весьма скоро пристреливались и, действуя сосредоточенными выстрелами против назначенных им целей, вскоре ослабили огонь укреплений № 4-го. так что в помощь последнему турки выставили западнее его еще шесть пушек. Орудия эти, стоя открыто, вынуждены были, однако, отойти через полчаса за укрепления, из которого огонь, хотя и слабый, все-таки продолжался. Выстрелы турецких орудий были направлены преимущественно против позиций, занимаемых 3-ею, 4-ою и 6-ою батареями 32-ой бригады, почему последние несли потери и от фронтального, и от флангового огня. Наиболее пострадала 4-ая батарея, которая вследствие этого была снята с позиции и заменена 1-ой батареей 30-ой бригады, пристроившейся правее 3-ей батареи 32-ой бригады.
Около двух с половиной часов пополудни было усмотрено движение, как надо полагать, со стороны 9-го корпуса по направлению на укрепления 2-ое и 3-ье, причем войска наши [26] выстраивались юго-восточнее. Вместе с тем к стороне Плевны и далее на запад было замечено усиленное движение турецких обозов и получено приказание от начальника всего отряда, барона Криденера, около трех с половиной часов начать с нашей стороны атаку. Наступление открыла пехота по местности, заросшей кустарником, который покрывал северный скат нашей позиции, выйдя из которых наши стрелки были встречены сильнейшим огнем турок, занимавших ровики и траншеи впереди 4-го и 5-го укреплений. Цепь наша, постепенно сгущаясь и перебегая от закрытия к закрытию, бросилась в атаку на ровики, которые турки быстро очистили и, отступив в траншеи, заняли сплошь последние, откуда открыли по нашей цепи убийственный непрерывный огонь. Страшный град пуль не удержал, впрочем, стремительности нашей атаки; несмотря на огромные потери, нижние траншеи были взяты на правом фланге 126-м полком, а на левом – 125-м. Вслед за тем 126-ой полк, собравшись в виноградниках и кукурузе, кинулся снова в атаку, несмотря на усиленный огонь турецкой пехоты из следующих траншей и укрепления 3 4-го. Турки были выбиты и отсюда, и наши ворвались в укрепление, из которого неприятель, однако, успел вывести уже десять полевых орудий. вероятно, впрочем, подбитых, так как перед атакой они уже почти не отвечали на наши выстрелы; два орудия, однако, остались и были взяты 126-м полком, а за эполементом был найден передок, зарядный ящик, патроны и пороховой погребок.
Наступление 125-го полка происходило по местности, представлявшей менее закрытий; кроме того, здесь неприятель держал большие резервы в виду обеспечения своего пути отступления. Правый фланг 125-го полка, войдя в связь с 126-м, бросился в атаку на ложементы и траншеи перед укреплением № 5, пространство за которыми было покрыто кукурузой и виноградниками, способствовавшими медленному [27] отступлению турок и дававшими возможность встречать атаки убийственным огнем. Невзирая на это, однако ж, роты 125-го полка дружным натиском заняли ложементы и, несмотря на потери в начальниках и нижних чинах, выбили турок из виноградников и овладели укреплением № 5, из которого неприятель успел вывезти все-таки свои орудия. На левом фланге 125-го полка наступление шло слабее по причине страшного сосредоточенного огня турок из нескольких ярусов траншей, перед которыми еще тянулись непрерывные ровики, наполненные стрелками; лишь только наши начинались приближаться к траншеям. тотчас же сомкнутые части турок встречали их залпами. а во фланг брали башибузуки. Вследствие этого, на подкрепление послан был из резерва батальон 118-го Шуйского полка, а артиллерия левого фланга выдвинута несколько вперед и подкреплена 5-ою батареей 30-й бригады, после чего наш левый фланг подался вперед и, проникая влево к городу Плевне, овладел высотою, чему способствовали еще, независимо от этого, расположение 3-ей батареи 30-ой бригады, которая несколько ранее заняла позицию западнее укрепления № 4 и отсюда метким огнем заставила турок подать назад свой левый фланг. Свежие резервы неприятеля, однако, снова оттеснили наших; но когда в подкрепление прибыли еще два батальона 118-го и два батальона 117-го полков и 3-ья батарея 32-й бригады пристроилась правее 30-й бригады, то наш левый фланг на столько опять подался вперед, что отдельные звенья стрелков ворвались даже в предместье Плевны. В это время турецкая кавалерия и несколько пехотных таборов появились с фронта и фланга заставили наших остановиться; турки перешли в наступление, и наши, не имея более резервов, снова вынуждены были податься левым флангом назад. Одновременно с этим турецкая кавалерия атаковала и наш правый фланг, но последний, отбивая ее атаки, продолжал наступление, несмотря на огромные потери [28] в людях и офицерах от сильного ружейного огня неприятеля.
В таком положении было дело, когда насильно теснимый наш левый фланг был направлен последний батальон 117-го полка. Прибытие его не в состоянии было, однако, снова восстановить успех, а, между тем, уже наступала темнота, почему сначала были сняты с позиции 3-ти батареи 330-й и 32-й бригад, затем постепенно снялась 1-я, 4-я и дивизион 6-й батареи 32-й бригады, а на левом фланге для прикрытия отступления осталась 5-я 30-й бригады, которая, переменив два раза позицию, переместилась ближе к центру и здесь остановилась, прикрытая пехотой. Сюда же начали собираться и люди с левого фланга.
В девять часов бой окончательно смолк; оставшиеся войска начали выстраиваться на той же занятой во время боя позиции и затем отступили через деревню Пелишат на Порадим. Арьергард же отступил на другой день утром.
Таковы общие черты злополучного дня 18-го июля, составляющие, конечно, лишь канву всего происходившего – канву, узоры которой заключаются в тысяче роковых подробностей, хранящихся пока в воспоминаниях участников боя. Записываю еще рассказ одного из офицеров 32-й артиллерийской бригады, участвовавшего в сражении и передавшего частицу тех подробностей, совокупность которых могла бы воспроизвести все детали рокового в общих чертах изложенного выше события.
Наша батарея – передает этот очевидец – была в авангарде и выехала на позицию на Радишевскую гору первой прямо под выстрелами турецких пушек. Орудия пришлось докатывать до гребня по рытвинам на руках; но удачное положение их за низким густым кустарником спасало нас от потерь. Со всех турецких батарей огонь был обращен на нас. Снаряды неприятеля падали и рвались [29] в двух, трех саженях перед орудиями и между последними, но осколки заседали в кустарнике, и прислугу обдавало только комьями земли. Еще при выезде был ранен в ногу командир Рыльского полка полковник Саранчев, и под его жолнерным офицером убита лошадь, что заставило их отойти от нас в сторону. Турецкие гранаты падали на нас так часто, что только выезд на позицию 3-й, 4-й и дивизиона 6-й батареи, ставших несколько ниже и левее, немного облегчил наше положение, и так как они очутились ближе к туркам (от нас до ближайшей неприятельской батареи было 975 саж., а напр. от 4-й – 875 саж.; последняя более всех и пострадала). Впрочем, батареи эти стали неудачно – открыто на каменистом грунте и, имея передки прямо за собою. У нас осколками снарядов поразбивало сабли, банники, боевое колесо, но из людей никто задет не был. Еще удивительнее, например, случай, что одним осколком разбило орчак и убило лошадь, а ездовой остался невредим, хотя рука его лежала в это время на седле. Стреляли мы вообще удачно, но, к сожалению, наши одноярусные дистанционные трубки не позволяли нам действовать шрапнелью далее 840 сажень, а можно было бы иначе принести огромную пользу нашей пехоте, если бы представлялась возможность действовать шрапнелью на большие дистанции и поражать турецких стрелков в их траншеях, откуда они встречали нашу пехоту. Во всяком случае, мы воспрепятствовали туркам увезти свои орудия из взятого нашими укрепления, так как перестреляли у неприятеля лошадей, и он едва мог спасти лишь одни передки. 19-го числа наша батарея преобразилась в конную – мчалась рысью десять верст с посаженной прислугой через деревню Пелишат на вчерашнюю позицию под прикрытием двух сотен полка Бакланова; мы спешили на выручку отступавших остатков колонны генерала Горшкова. Нас поставили несколько [30] ниже и правее своей вчерашней позиции, на гребне среди пахати, в которую валились турецкие снаряды. Из взятого нашими накануне укрепления, турки не стреляли, а поддерживали огонь из более отдаленных, на который мы отвечали с дистанции от тысячи пятисот до тысячи восьмисот сажень под прикрытием рассыпанных с обеих сторон казаков. Так шла стрельба с час. Видя, что турки не преследуют наших и, имея с собой всего по одному ящику на орудие, мы с разрешения начальника отряда генерала Скобелева предприняли скрытно от неприятеля сняться с позиции, для чего сделали залп, и пока дым не рассеялся, взяли орудия на передки, посадили прислугу и отошли назад. Проехав с версту, пошли уже шагом, беспрестанно останавливаясь для подборки попадавшихся наших раненых, которых мы и доставили в Порадим довольно много, всего сорок семь человек.
Горный-Студень, 28-го июля.
Сегодня мы прибыли на новую стоянку Главной Квартиры в деревню Горный-Студень и, следовательно, вопреки всем нашим надеждам на движение вперед, за Балканы, отодвинулись еще верст за пятьдесят назад. Последние дни нашего пребывания в Тырнове прошли крайне монотонно; весь центр интересов теперь в Плевне, откуда Главнокомандующий более не возвращался сюда; под Плевну собираются отправлять осадные орудия, и вообще положение дел там в высшей степени серьезно. О выступлении из Тырнова Главной квартиры мы узнали всего за день, но куда именно направляемся, нам было неизвестно, что в связи с дурными преувеличенными слухами относительно наших дел под Плевною порождало весьма тягостное впечатление, особенно в умах Тырновских жителей. Все толковали, что Главная [31] Квартира отступает, и выводили из этого крайне неблагоприятные заключения. Я помню, например, как маркитант Готье, где мы постоянно обедали, спросил у меня, куда же идем, и на мой отзыв: что не знаю, но во всяком случае не по обратной дороге, – покачал многозначительно головой и описал рукой дугу назад, давая понять, что мы предпринимаем окольным путем отступление. Готье – это человек бывалый, сделавший в качестве маркитанта всю франко-прусскую кампанию, и понимал дело.
Рано утром, 25-го числа, мы распростились с Тырновым.
На днях в Горный-Студень прибыла 3-я стрелковая бригада, направляемая, как слышно, под Плевну; она только пришла из России, что вполне и заметно по свежей обмундировке людей и новеньким мундирам офицеров. К этой бригаде присоединена полубатарея, сформированная из взятых в Никополе турецких дальнострельных пушек, которой командует капитан Барбович. Для ознакомления прислуги с новою для них материальной частью, начальник артиллерии произвел недавно этой полубатарее практическую стрельбу боевыми зарядами, и хотя стрельба производилась без мишеней, но снаряды, как показали наблюдения, ложились при одинаковых условиях весьма правильно, почти в одно место. Возвышение по прицелу требовалось значительно меньшее, чем по нашим таблицам при одинаковых дистанциях. Так что, например, величина прицела, соответствующая по нашим таблицам тремстам пятидесяти саженям, давал при произведенной стрельбе дальность в пятьсот сажень. Заряды, снаряды, трубки и весь прочий комплект составлен также из захваченных турецких запасов в Никополе. В бытность мою в последнем, мы с Барбовичем подробно осматривали несколько турецких погребов в самом Никополе и нашли большое количество зарядов, приготовленных из превосходного мелкого пороху. Теперь эти заряды пошли [32] в дело против турок же и дали при упомянутой стрельбе прекрасные результаты.
Сегодня по случаю Спаса Преображения все наличные офицеры гвардейской артиллерии приглашены были к Высочайшему столу, так как 6-н августа – день обычного годового праздника всей гвардейской артиллерии и Преображенского полка. Утром в походной церкви было молебствие, и затем – церковный парад в присутствии Его Величества, а в шесть часов все собрались на дворе дома, занимаемого Государем. Дом этот стоит несколько особняком, но конструкцией не представляет ничего выдающегося: деревянный в два этажа, обмазан выбеленной глиной и обнесен открытой галереей на столбах. Наверху помещается сам Государь, внизу ближайшие придворные чины, а рядом, тут же на дворе, лошади и все прочее. Нас, т.е. офицеров гвардейской артиллерии, собралось, впрочем, немного – человек семь, Преображенцев еще менее – двое или трое. Все были запросто, в сюртуках. Я отправился «во дворец» вместе с штабс-капитаном Ивановым, вернувшимся недавно из Калафата, где он руководил стрельбою румын из осадных орудий, которые были доставлены туда русским правительством. Когда мы вошли в ворота дома, занимаемого Государем, то встретились с Его Величеством, который остановился, увидев нас, и несколько минут милостиво с нами разговаривал, спрашивая: здоровы ли мы, и, передав, что он сам долго крепился, но сегодня утром немного захворал. Действительно, утром за обедней с Государем был легкий припадок нездоровья, к счастью не имевший, впрочем, никаких серьезных последствий.
На дворе был раскинут обеденный шатер, около которого толпились свита и приглашенные к обеду лица. Тут же стояли военный министр и несколько иностранных офицеров, бывших при Главной Квартире, румынский министр [33] Братиано, Гика и другие. Стол был сервирован по-походному – с серебряными стаканами, и обед состоял всего из четырех блюд, самых скромных. Государь был одет в артиллерийском сюртуке. Рядом с ним сидел военный министр и Главнокомандующий, а напротив: князь Суворов с австрийскими военными агентами. Братиано и Гика. В середине обеда Его Величество провозгласил на французском языке тост «за здравие своего друга Императора Франца-Иосифа и за согласие обеих наций» и затем тост за гвардейскую артиллерию и Преображенский полк.
В конце обеда Его Величество подозвал штабс-капитана Иванова и поздравил его с Владимиром 4-й степени с мечами за службу в Калафате.
Сегодня же и я поручил приятное для меня извещение: начальник артиллерии разрешил прикомандировать меня к осадной артиллерии с целью участвовать в предполагаемой осаде Рущука. Слава Богу, наконец, опять удастся понюхать пороха, окунуться снова в настоящую боевую жизнь, а то пребывание в штабе сильно уже прискучило. Завтра уезжаю в Зимницу.
Зимница, 23-го августа.
Ход обстоятельств на театре военных действий совершенно изменил мои личные предположения – я ожидал попасть под Рущук, а вместо этого на днях отправляюсь под Плевну, так как осады Рущука более не предвидится и даже парк обложения, находившийся в Мечке, на той стороне Дуная, прибывает обратно. Весь центр тяготения сосредоточился под Плевной, куда отправился уже отряд осадной артиллерии под начальством полковника Экстена.
19-го числа мне пришлось побывать в Журже у полковника Бильдерлинга, который теперь заменил там Экстена [34] по заведыванию всеми расположенными против Рущука батареями.
У Бильдерлинга я застал и Моллера, уехавшего несколько дней тому назад из Зимницы и довольно серьезно здесь заболевшего, но теперь уже оправившегося настолько, что он мог отправиться назад. Присутствие начальника осадной артиллерии здесь доставило случай быть свидетелем маленького эпизода, над которым мы много посмеялись. Дело в том, что 12-го августа, как известно, было лунное затмение. В связи м ним ли или, быть может, с праздниками мусульманского календаря, падающими на этот месяц, но вскоре после упомянутого дня в Рущуке начались регулярные ежедневные салюты холостыми выстрелами. Полевая турецкая батарея ежедневно выстраивалась в Рущуке, и притом фронтом в нашу сторону, и выпускала один за другим около двадцати зарядов. Это было в своем роде нахальство, повторявшееся обыкновенно в полдень и в шесть часов вечера, и хотя нашим сильно не нравились подобные выходки со стороны неприятеля, производившего свои эволюции без всякого стеснения и стрелявшего у всех на виду в нашу сторону, но приходилось молчать, вследствие упомянутого выше распоряжения, что, конечно, и вселило в турок убеждение в полной безнаказанности своих выходок. 19-го числа было, однако, разрешено напомнить неприятелю о нашем существовании и заявить наш взгляд на бесцеремонность его эволюций самым действительным образом – сделать из двух батарей залп боевыми зарядами по турецким орудиям, производящим ежедневную салютацию, если он возобновит последнюю и на сей раз. К полудни мы все высыпали на берег посмотреть какой эффект произведут наши бомбы, которых турки, конечно, не ожидали, так как до сих пор никто не препятствовал их невинной забаве. Вот, наконец, стрелка на часах Моллера показала двенадцать часов [35] – в Рущуке раздается первый холостой выстрел, за ним быстро следует другой. третий и т. д. Нам ясно видны последовательные клубы белого дыма из орудий турецкой батареи, построившейся фронтом к Дунаю и предавшейся невинному сжиганию пороха, не опасаясь никаких дурных последствий. Но вот на девятом выстреле вдруг вся салютация неожиданно оборвалась, – под двумя нашими батареями взвились облака дыма, и треск бомб около турецких артиллеристов внезапно превратил их невинную забаву в смертельную опасность. С наших батарей видно было в трубу, как испуганные неожиданностью турки бросились прочь от своих орудий, побросав даже свои банники… Эффект внезапности вышел полный, со стороны противника не последовало даже ни одного ответного выстрела. Мы все от души расхохотались: настолько комичен был этот эпизод с прерванным салютом, и долго еще спустя взрывы смеха возобновлялись всякий раз, когда кто-нибудь из нас внезапно напоминал другим о разыгравшейся сцене.
Однако этим дело еще не кончилось. Моллер уехал в Зимницу, дав разрешение сделать еще залп в шесть часов пополудни, если бы турки снова принялись за прежнее, и мы с любопытством ожидали, повторится ли обычная салютация после утреннего происшествия. Наши противники пустились, однако, как оказалось, на хитрость: вечерняя стрельба, хотя и была ими опять открыта, но неожиданно в свою очередь для нас, целым часом ранее обыкновенного, и при этом орудия были поставлены уже гораздо далее, совсем в другом месте. Батарея наша, которой приказано было сделать залп, производила в это время какие-то поправки в платформах, так что, пока готовилась ответить на преждевременный начатый неприятелем салют, турки успели уже окончить последний. Через несколько минут, однако, грянул залп, и тогда оказалось, что наш противник был рассержен не на шутку [36] еще с утра. Не успел еще рассеяться дым залпа перед нашей батареей, как с турецкого берега раздался боевой выстрел, и бомба понеслась в нашу сторону, причем это последовало так быстро, что очевидно турки приготовились уже заранее к отплате и только ожидали сигнала. Сделав еще несколько безвредных, впрочем, выстрелов по нашей батарее, и в том числе даже с далекой Эюб-табии, турки обратились к своему обычному приему – открыли канонаду по самой Журже, являвшейся вечным, так сказать, козлом отпущения в подобных случаях. Треск разрыва турецких снарядов, доносившийся к нам из Журжи, вызывал в нас неудержимое желание открыть в свою очередь огонь по турецким батареям, громившим ни в чем неповинный город, но, несмотря на это, наши орудия хранили молчание, а, между тем, стало быстро темнеть, и канонада начала ослабевать. Вдруг в Журже взвился зловещий клуб пламени, и огненный искряной сноп ярко запылал среди все более и более сгущавшейся тьмы… Шальная турецкая граната зажгла дом, и надо было ожидать, что, конечно, турки станут продолжать пальбу, направляя свои выстрелы на пожар, чтобы воспрепятствовать тушить его. Действительно, после непродолжительной тишины, последовавшей за прекращением канонады, из мрака, окутавшего противоположный берег, снова ярко блеснула огненная полоска, через несколько секунд донесся грохот выстрела, и затем послышался разрыв снаряда около пожара, еще минута – снова сверкает из темноты сноп пламени; опять выстрел, затем еще откуда-то издалека третий, и в Журжу полетели турецкие бомбы. Подобный оборот дела был неприятен для нас в том отношении, что при наступившей темноте нельзя было и нам действовать по турецким батареям, чтобы унять расходившихся турок, а между тем и смотреть, сложа руки, на горячую стрельбу неприятеля по Журже также не приходилось. Оставался один [37] способ умерить усердие турецких орудий – начать самим громить Рущукские кварталы; Бильдерлинг так и сделал, приказав с наших батарей открыть огонь непосредственно по самому Рущуку, и, таким образом, завязалась ночная канонада, имевшая ту особенность, что оба противника били не друг в друга, а наносили разрушение двум городам, которые каждый из них защищал.
22-го августа пришлось еще раз совершить поездку в Турно вместе с полковником Анчутиным.
В Турне теперь идет переправа румын на тот берег; они направляются под Плевну.
На 30-е августа назначен, как слышно, новый штурм Плевны, и непосредственное начальство над всеми войсками, там сосредоточенными, поручено командиру 4-го корпуса генерал-лейтенанту Зотову, говорю – непосредственное, потому что собственно начальником всего западного отряда состоит Князь Карл Румынский. |
