|
Кампания 1829 года
Глава XX. Заключительные действия русско-турецкой войны 1828-29 гг.
Известие о мире, под Шумлою. – Свидание Красовского с верховным визирем. – Погребение тела князя Мадатова в Шумле. – Смотры войск и празднества в русском и турецком лагерях. – Пополнение армии. – Сдача крепости Журжи русским. Выступление войск из Адрианополя. – Пособие бедным от графа Дибича, при выступлении из Адрианополя. – Чувства жителей к войскам русским. – Труды ученых. – Занятия Геодезического отряда. – Свидание в Константинополе графа Орлова с султаном.
Описав блистательные подвиги русского оружия в течение кампании 1829 года, считаем не лишним упомянуть о примечательнейших случаях, последовавших по заключении мира, до выступления главной квартиры из Адрианополя.
Из числа корпусных командиров, действовавших отдельно от главной армии, известие о заключении мира прежде всех получил генерал Красовский, наблюдавший Шумлу. Немедленно по получении сего радостного известия рано утром 5-го cентября Красовский в сопровождении [188] небольшой свиты поехал в Шумлу уведомить о сем важном событии верховного визиря. Статский советник Пизани был послан вперед для предупреждения о посещении Красовского. Народ и войско толпились на дороге, и с изъявлением живейшей радости повторяли каждому из русских слово: барыш, означающее на турецком языке — мир.
За версту от городских ворот, называемых Темир-Каписи, Красовского встретили чиновники, высланные визирем для сопровождения русского генерала. Визирь и Гуссейн-паша находились вместе, в лагере. По обеим сторонам богатой палатки, убранной парчовыми диванами и лучшими коврами, выстроены были два шабура (батальона) регулярной пехоты, и между ними барабанщики и музыканты. Множество зрителей и офицеров из свиты обоих турецких сановников окружали ставку их. Визирь и Гуссейн-паша не могли скрыть радости, какую произвело в них известие о мире. Свидание продолжалось около часа. С обеих сторон расстались весьма дружелюбно с уверениями во взаимном уважении. Через полчаса после свидания с Красовским визирь получил из Адрианополя, от турецких полномочных, известие о мире. [189]
По возвращении в лагерь генерал Красовский немедленно разослал приказы всем отдельным отрядным начальникам корпуса — прекратить военные действия.
На другой день, в четыре часа пополудни, по предварительному сношению генерала Красовского с визирем предано было погребению тело покойного князя Мадатова в Греческом монастыре Святого Георгия, находящемся в Шумле. Подробности сего погребения примечательны. В знак уважения к памяти славного воина верховный визирь и Гуссейн-паша открыли его останкам ворота неприступной Шумлы. Гроб его из лагеря до церкви Шумлинской несли на себе попеременно все офицеры третьего пехотного корпуса. У ворот крепости печальное шествие остановилось: раздалось церковное пение, и пушечными выстрелами отдана была последняя воинская почесть доблестному генералу.
При вступлении погребального шествия в Шумлу взвод гусар принца Оранского полка с трубачами провожал гроб Мадатова до кладбища вместе с толпами жителей, привлеченных новым для них зрелищем — пышного христианского погребения и появления русских внутри крепости, куда еще никогда не проникал вооруженный неприятель. Самые кровли домов были покрыты народом; даже [190] женщины, забывая строгий обычай востока, откидывали покрывала, любопытствуя видеть небывалое явление русских в Шумле. Тихо, безмолвно наблюдали зрители мрачную торжественность обряда, прислушиваясь к печальному звуку труб. Таким образом турки приняли в стены своей крепости прах русского генерала Мадатова — был как бы залогом примирения1.
8-го сентября всеми войсками 3-го корпуса принесено было Всевышнему на равнине между султанским редутом и речкою Боклуджи благодарственное молебствие за дарование России славного мира. В строю находилось 18 батальонов пехоты, 24 эскадрона кавалерии, пешая и конная артиллерия и два казачьих полка.
По окончании молебствия и салютационной пальбы прибыли к войскам приглашенные генералом Красовским верховный визирь и сераскир Гуссейн в сопровождении многочисленной свиты, не менее тысячи пятисот человек. По приближении турецких сановников к левому флангу войск наших генерал Красовский принял визиря с отданием ему воинской чести, как [191] следовало главнокомандующему союзной державы, после чего весь корпус прошел мимо визиря два раза церемониальным маршем и построился фронтом к крепости. Желая показать визирю некоторые движения в боевом порядке, генерал выдвинул из третьей линии егерскую бригаду 9-й пехотной дивизии с четырьмя легкими орудиями и двумя казачьими полками; сделал с ними несколько построений и отступательное движение; после того войска пошли в лагерь с музыкою и песнями.
Устройство войск наших, чистота их одежды, стройный порядок и тишина при церемониальном марше, правильность и быстрота в построениях, и отличное состояние кавалерийских лошадей, все это вместе произвело живейшее удивление в верховном визире и в других военачальниках, с ним бывших, поселив в них самое высокое мнение о совершенстве русской армии. Сам визирь в лестных выражениях благодарил генерала Красовского и войско за доставление ему удовольствия видеть в первый раз, до какой степени может быть доведено воинское устройство.
9-го числа верховный визирь и сераскир Гуссейн с важнейшими чиновниками снова прибыли в русский лагерь, желая видеть пехотное и [192] кавалерийское наше ученье. Генерал Красовский приказал вывести один батальон Пензенского полка, гусарский принца Оранского полк и 8 орудий конно-батарейной 19-го роты. После ружейных приемов, поворотов и пальбы батальон по команде генерала производил различные и самые трудные построения; все движения совершены были с такой правильностью и точностью, что трудно было поварить, как после двухлетней войны полк, к которому принадлежал батальон, мог сохранить отличный вид и совершенство, изумлявшие турок.
Кавалерийское и в особенности артиллерийское ученья, произведенные поочередно, привели в восторг верховного визиря и Гуссейна необыкновенною быстротой всех движений при самом строгом соблюдении правильности и точности. Визирь неоднократно повторял, что ему кажется невозможным, чтоб какое-либо войско могло быть доведено до большего совершенства. По окончании ученья верховный визирь и Гуссейн угощены в палатке Красовского завтраком и прохладительными напитками, и пробыв несколько времени в дружественной беседе с русским генералом, возвратились в Шумлу. Свита их также угощаема была в соседних палатках. Турки с большим удовольствием [193] лакомились кушаньями, по-европейски изготовленными, из напитков им особенно понравилось шампанское, которое из приличия называли у нас старым шербетом.
11-го числа по предложению верховного визиря Красовский с генералами и большою частью офицеров вверенного ему корпуса присутствовал при учении находившихся в Шумле регулярных турецких войск. Два батальона (табура) пехоты с двумя легкими при каждом орудиями, возимыми людьми на лямках, производили поочередно почти все построения батальонного ученья довольно правильно и без ошибок, но медлительно и неловко, стрельба же из ружей и орудий производилась искусно и проворно.
После пехотного ученья иррегулярная конница, дели, показывала искусство в метании на скаку джерита и действительно обнаружила необыкновенную ловкость и увертливость сих отчаянных всадников. Верховный визирь, желая изъявить особенный знак своего доброго расположения к русским, принял личное участие в этом ристалище, и будучи сам известным наездником, показал образцовую ловкость и искусство в предводительстве одною из партий делибашей.
В Адрианополе по желанию уполномоченных Порты, посредников заключенного мира, видеть [194] русские войска также произведен был смотр графом Дибичем, для чего и назначены были 8 батальонов пехоты, 3 роты артиллерии и один гусарский полк. Отрядом сим командовал генерал-лейтенант князь Горчаков 2-й. И здесь турецкие послы не могли надивиться стройности движений русских войск и бодрому виду солдат после двухлетнего их похода.
По прекращении военных действий первой заботой главнокомандующего было укомплектование армии прибывшими к ней резервами и приготовление войск к возвращению в Россию. В конце октября генерал-майор Лошкарев, находившийся с отрядом перед крепостью Журжей, донес графу Дибичу, что по условиям мирного трактата начальствовавший там Кучук-Ахмет-паша, очистив сию крепость, сдал ее русским, чем со стороны турецкого правительства и выполнено было условие, обязывавшее нас равномерно к оставлению Адрианополя. По наступившему позднему осеннему времени, граф Дибич предписал всем войскам нашим, которые не были еще размещены на зимних квартирах, следовать в места зимнего расположения их, а сам с главной квартирой выступил из Адрианополя в обратный путь, в Россию. [195]
Накануне выступления главнокомандующий послал к Адрианопольскому каймакану-паше значительную сумму для раздачи бедным. На другой день явились к графу Дибичу почтеннейшие жители адрианопольские с выражением благодарности за великодушное обращение русских войск, и в заключение представляли о бедственном положении многих семейств, что и побудило графа сделать новое пособие.
При самом отъезде из Адрианополя граф Дибич сказал находившемуся при нем Генералу Михайловскому-Данилевскому: «Надобно проститься с залою (в Эски-Сарае), где подписан мир» — и они вошли туда вдвоем. Окинув взглядом обширную залу, граф Дибич по обряду нашей церкви, положил на себя знамение креста, и, после минутного размышления, произнес: «Путешественники долго будут приходить сюда». Михайловский-Данилевский отвечал ему: «Зала и весь Эски-Сарай разрушатся, — останется история». В сих немногих словах узнаем красноречивого бытописателя подвигов оружия русского. «Я очень желал, - прибавил Дибич, - подписать мир 30-го августа, в день издавна празднуемый Россиею, но переговоры не были доведены до конца, и я заключил мир 2-го сентября, также день памятный, когда за 17 лет перед сим [196] Кутузов уступил Москву. Какая огромная перемена произошла с тех пор в нашем положении! Тогда мы отдавали Москву, а теперь в нескольких переходах от Константинополя!» — Удаляясь из Эски-Сарайской залы, граф Дибич приказал снять со стены и взять в воспоминание одну из многочисленных досок с изречениями Алкорана. На этой доске было написано золотыми буквами: «Все в мире суета!»
После сего граф Дибич сел на лошадь и в сопровождении генералов Берга, Обручева, и Михайловского-Данилевского, медленно выехал из Адрианополя, с которым связаны были блистательнейшие воспоминания его военного поприща.
Жители селений, чрез кои проходили войска наши, возвращавшиеся в Россию, встречали их с радушием и с сожалением расставались со своими победителями, помня, что под охранением их пользовались свободою и неприкосновенностью имущества; между тем как им нередко случалось терпеть утеснения от своих единоземцев. Пребывание русских войск за Балканами, вероятно, долго будет памятно туземным жителям. Ни одной важной жалобы не доходило до [197] главнокомандующего. Уважением к обрядам религиозным и платою наличными деньгами за все потребности, забираемый у жителей, войска наши снискали полную их доверенность; не только булгары, но и мусульмане возвратились в свои дома и продолжали обычные свои занятия.
Однажды, во время прогулки верхом, до окрестностям Адрианополя граф Дибич, проезжая мимо турецкого кладбища, заметил, что много надгробных камней было разбросано в разные стороны. Граф приказал сопровождавшему его генералу Михайловскому-Данилевскому нарядить команду и при ней турецкого чиновника, для приведения кладбища в порядок. И на сделанное Михайловским-Данилевским замечание, что не так поступал Наполеон в России: осквернял и разрушал наши церкви, а мы ставим часовых к мечетям, и исправляем турецкие кладбища. «Мы учились воевать у Александра» - возразил Граф Дибич. Для большого успокоения жителей главнокомандующий приказал выдавать охранные листы. Желая в то же время каждого поставить в известность касательно мест, находившихся под покровительством оружия русского, граф Дибич предписал, чтобы в таких деревнях на [198] дом старейшины выставлялось белое знамя, после чего жители той деревни, со всем их имуществом и нивами, считались неприкосновенными. Мера сия, ни одним неприязненным поступком со стороны русских не нарушенная, внушила жителям к охранным листам большую доверенность — и они толпами являлись в Адрианополь, за получением сих листов. Часто дежурному генералу случалось подписывать подобных листов несколько десятков в день. По заключении мира, в Адрианополе нашли приют ученые и художники. Гг. Седжер и Дезарно, прибывшие за Балканы, по Высочайшему дозволению, занялись, первый — археологическими разысканиями, а последний — снятием видов с мест, прославленных недавними победами русских. Труды Седжера изданы на французском языке с гравюрами. Труды Дезарно заслужили одобрение любителей художеств.
Перед началом войны при действующей армии образован был геодезический отряд под начальством генерального штаба полковника Дитмарса. Отряд этот, в котором находилось около двадцати офицеров (генерального штаба и корпуса топографов), и ста топографов, разделялся на две полуроты. При каждой полуроте состояло [199] особое отделение астрономическое, т. е. два офицера с несколькими топографами и с полным комплектом инструментов, нужных как для определения широты, долготы и отклонения магнитной стрелки, так и для барометрической нивелировки. Первая полурота долженствовала, следуя за армиею, снимать карты с местностей по мере занятия их нашими войсками; вторая назначалась для подобных работ в княжествах Молдавии и Валахии.
По быстроте движения армии и по обширности пространства, занятого в 1828 году, первая полурота не могла следовать за войсками, а занялась преимущественно съемкой местностей в северной части Булгарии. Посему при главной квартире был образован особый топографический отряд под начальством гвардейского генерального штаба капитана барона фон дер Ховена. Отряд сей продолжал свои действия до возвращения главной квартиры в Россию (1830). Геодезический же отряд занимался съемкой в Булгарии до окончательного оставления сей страны нашими войсками, а в княжествах до 1833 года.
Отрядом барона Ховена снята карта значительной части Румелии. [200] Геодезическим отрядом полковника Дитмарса произведены следующие работы:
1) Сняты вполне карты княжеств Молдавии и Валахии, также часть Булгарии. Направления соединяющихся дорог и пути сообщений снимались инструментами; пространства между маршрутами пополнялись по глазомеру.
2) Астрономически определена широта и долгота всех городов, крепостей и многих других мест в обоих княжествах и в Булгарии до Шумлы и Балкан.
3) Барометрически определена возвышенность над Черным морем весьма многих мест: а) По хребту Карпатских гор от северной оконечности Молдавии до Дуная; b) в Молдавии, Валахии и Бессарабии; c) в Булгарии до Рущука и Шумлы; d) по хребту Балкан от моря до Шумлы; e) по течению реки Дунай от г. Чернец до впадения в море.
4) Определено отклонение магнитной стрелки в различных местах княжеств, также Бессарабии и Булгарии.
5) Сверх того одним из офицеров отряда, поручиком Вронченко, командированным к [201] главной квартире осенью 1829 года, астрономически определена широта и долгота всех городов в Румелии, лежащих от Балкан и Черного моря к югу и западу. Граничной чертой сих наблюдении были Сливно, Карнабаг, Демотка, Чорлу, Виза и Сарай. Другой офицер гвардейского штаба, Эссен, сделал такие же определения значительнейших городов в Сербии.
Трудности и препятствия, с которыми геодезисты наши долженствовали бороться, были бесчисленны. Даже в княжествах, где, впрочем, больше встречалось жизненных удобств, в 1829 году сильно свирепствовала чума, а в 1830 холера; не говорим уже о Молдавской лихорадке, не щадившей нигде и никого. В Булгарии с самого начала воины оставленной жителями, съемщики, изнемогая от болезней, скитались, как в пустыне, без всякого крова и приюта, без всякой другой пищи, кроме скудного запаса сухарей. В Румелии, стране, почти везде более или менее населенной, суровость осени и зимы была ощущаема всеми. Не смотря на все препятствия и затруднения, работы геодезистов шли деятельно и успешно;— каждый трудился до последней возможности.
Вычислять здесь успехи достопамятной [202] кампании 1829 г. и выгоды, доставленные вообще сей войной, было бы излишним; приведенный нами выше манифест и приложенные копии достопамятного Адрианопольского мира служат лучшим пояснением сего. Самый же решительный и славный подвиг кампании 1829 года в Европейской Турции, есть без сомнения переход чрез Балканы. Еще с 1811 года, незабвенный Кутузов предполагал вторгнуться в Румелию, но мысль, изложенная в письме сего опытного вождя к Императору Александру, осуществилась только в успехах Дибича.
Указания Кутузова были следующие:
«Разделить всю армию на три корпуса, которые не должны озабочиваться тем, чтобы иметь сношение между собой, но каждый корпус по себе должен действиями своими располагать по обстоятельствам, к преодолению всех, могущих встретиться препон. 2) Первый, или левый корпус, из 25000 человек должен следовать через Праводы, и перейдя хребет Балканских гор, повернуть к Адрианополю. Переход сей, по известному местоположению, есть удобнейший, ибо в два марша можно будет пройти большие [203] теснины. Сим движением Шумла и Чалыкавак с их крепкими теснинами, будут обойдены. 3) Второй, или средний корпус, также из 25000 человек, должен расположиться перед Шумлой на дорогах из Силистрии и Разграда. Ежели, по многочисленности гарнизона в Шумле, он не будет в состоянии атаковать ее, то должен тщательно наблюдать за находившимся в ней неприятелем, дабы, не упуская времени, идти за турками, коль скоро обходное движение первого корпуса принудит их поспешать к Адрианополю. 4) Третий, или правый корпус, до 10-ти тысяч человек, хотя не может содействовать главному предприятию, однако, показывая вид нападения со стороны Никополя, через Софию, на большую Адрианопольскую дорогу, принесет немалую пользу в том, что задержит при Софии те турецкие корпуса, которые без сего могли бы следовать к Адрианополю. 5) Действуя против турок с такими, довольно сильными корпусами, безопасно можно вдаваться в самые отважные предприятия, даже не имея между собой никакого сообщения. Турки по природе своей не в состоянии быть столько деятельными, чтоб быстротою движения совокупных сил подавлять порознь такие отдельные части. Всякое неожиданное или новое действие всегда приводит [204] их в такое смятение, что даже не можно предположить, в какие вдадутся они ошибки и сколь велик будет наш успех. По сей причине против турок не должно действовать громадою сил совокупно, как против войск европейских. Против них успех зависит не от многолюдства, но от расторопности и бдительности командующего генерала. Фельдмаршал граф Румянцев, столь хорошо знавший турок, говаривал: если бы удалось им разбить наш корпус, состоявший из 25000 человек, то и 50-ти тысячный имел бы ту же участь. Главное затруднение в сем походе состоять будет в продовольствии первого корпуса. Для отвращения сего должно с собою иметь большой запас сухарей и пользоваться всеми возможными выгодами от земли.
Знал ли граф Дибич о сем мнении Кутузова, на что мы не имеем положительных свидетельств, или план его кампании 1829 года был внушением одинаких соображений при известных обстоятельствах, как бы то ни было, но в предположениях Кутузова видим точное подобие начал, руководивших графом Дибичем. Войско его действовало тремя отдельными корпусами; сам он шел с главною колонною близ Правод на Балканы; корпус генерала Красовского [205] стоял под Шумлой, а войско генерала Киселева держало неприятеля в страхе со стороны Софии. Мысль одного великого вождя нашла в другом счастливого исполнителя, по судьбам промысла, располагающего жребием битв и народов.
Между тем как одна часть русских войск возвращалась в Отечество, а другая расположилась на зимних квартирах в Булгарии и Молдавии, до окончательного исполнения условий Адрианопольского мира, генерал-адъютант граф Орлов отправился из Адрианополя в Константинополь для личного вручения султану письма Государя Императора.
23-го ноября назначена была султаном аудиенция. В 9-ть часов утра граф Орлов поехал в Рамис-Чифлик, сопровождаемый бывшим в звании переводчика статским советником Франкини и двумя офицерами генерального штаба капитаном Коцебу и Павлоградского гусарского полка поручиком Бахметевым. Весь конвой графа Орлова состоял из одного гусара и одного казака. По прибытии в Рамис-Чифлик, где султан имел пребывание, граф Орлов был встречен адъютантом султана Авай-беем, который дожидался его у главного входа. Выстроившиеся вдоль дороги солдаты отдали графу [206] воинскую честь. Офицеры разных чинов и всякого оружия теснились на пути. Войдя в комнаты селигдар-аги (султанского меченосца), граф нашел там Рейс-Эфенди. После первых обоюдных приветствий, турецкий сановник объявил, что Порта почла обязанностью предписать начальствующим в Адрианополе оказывать всякое пособие больным русским воинам, оставшимся в сем городе, и совершенно предоставила в распоряжение русских казармы, в коих помещен госпиталь. Граф Орлов отвечал, что Государю Императору будет весьма приятно видеть свое желание предупрежденным, и остается только благодарить министров султана. Объяснение это было прервано адъютантом султана, Ахмет-беем, посланным от Его Высочества пригласить графа, и вслед за тем Рейс-Эфенди ввел его в приемную залу. Граф Орлов, поклонясь Оттоманскому Падишаху по-европейски, подошел к трону его, осененному балдахином, и представил письмо своего Монарха. Рейс-Эфенди принял бумагу, и, став на колени, передал ее Султану. Когда Его Высочество принял письмо Государя Императора, граф Орлов произнес, что Его Величество, повелевая ему вручить письмо Его Высочеству в залог приязненных чувствований Своих, вменил [207] в обязанность и словесно засвидетельствовать желание Его Величества о вечном продолжении мира, заключенного в Адрианополе. Граф Орлов прибавил, что, по восстановлении союза между обоими народами Государь Император желает вступить с Султаном в сношения личной приязни, основанной на взаимной доверенности, и что такое дружественное намерение составляет одну из главных целей настоящего посольства. Султан отвечал чрез рейс-эфенди, что с благодарностью принимает письмо Государя и выраженные в нем дружественные чувствования, что по заключении мира не перестает пещись о сохранении его, и что строжайшее исполнение всех условий трактата будет отныне предметом искреннейших его стараний. Граф Орлов представил потом султану, каких счастливых последствий для обоих народов должно ожидать от сей личной доверенности между Государями, на что Султан ответствовал, что явил Российскому Императору лучшее доказательство расположения своего отправлением в С. Петербург чрезвычайного посольства. Граф Орлов, удостоверив Султана, что назначение Галиль-паши будет весьма приятно Государю Императору, изъявил затем благодарность свою за отличный прием, оказанный ему в турецких пределах, и особенно в Рамис- [208] Чифлике, посреди, так сказать, детей султана, регулярных войск, им самим созданных.
Султан, который в начале аудиенции был важен и угрюм, мало-помалу оживился, и сказал между прочим г. Франкини, что лично помнит его, и потом вступил в разговор с графом Орловым непосредственно, без помощи рейс-эфенди. Пользуясь сим и желая обратить мысль Султана к предмету, для него приятному, граф Орлов снова упомянул о регулярных турецких войсках, хвалил их хорошую выправку и быстрые успехи. Султан, с удовольствием приняв лестный отзыв, и со своей стороны присовокупил, что граф, как он надеется, будет доволен рейс-эфенди. После сих слов, коими кончилась аудиенция, продолжавшаяся около часа, граф Орлов откланялся Султану. По выходе из аудиенц-залы он вновь отправился в комнаты селигдара; за ним последовали туда рейс-эфенди, Мустафа-Бей, частный секретарь и любимец султана, и почти все генерал-адъютанты султана. Здесь рейс-эфенди объявил о желании султана, чтобы граф пред отъездом своим взял одну из лошадей султанских, уже оседланную, которую Его Высочество дарить графу в [209] свидетельство особенного своего благоволения к нему. Граф Орлов, изъяснив признательность свою за сей новый знак лестного внимания султана, выехал из Рамис-Чифлика около полудня; при отъезде его отданы ему были те же почести, какими он был встречен.
Описанием посольства генерал-адъютанта графа Орлова заключаем повествование о событиях 1828 и 1829 годов. Россия торжеством оружия своего, грозно блиставшего пред вратами Царьграда, приобрела славный мир, и по всей вероятности можно надеяться, что дружественные отношения России к Турции, утвержденные на основаниях прочных и выгодных для нашего Отечества, долго не поколеблются. История на скрижалях своих вечно сохранит памятование о том, что знамена Императора Николая победоносно развевались под стенами столицы Оттоманской.
Но когда торжество великодушия в победителе выше всей славы побед, то без сомнения одною из самых блистательных страниц истории нашего отечества будет та, которая передаст векам, что через три с половиною года после Адрианопольского мира Российский Император, [210] могущественным своим участием спас Турцию от угрожавшей опасности вторжения войск возмутившегося паши Египетского. Султан не усомнился призвать на помощь великодушного своего победителя, русский отряд вступил на берег Босфора, и граф Орлов снова явился в Константинополе. Одно появление его охранило Султана и отвратило от Турции бедствия кровопролитной войны. Памятник, воздвигнутый на берегах Босфора по повелению Султана, в честь русским войскам, возвестит о том отдаленнейшему потомству. [211]
Примечания
1. Впоследствии по желанию супруги покойного князя Мадатова тело его с соизволения Государя Императора перевезено было в С. Петербург и покоится ныне в Александровской Лавре.
|
