Еропкин В.М.

Мои воспоминания о Турецкой кампании 1828 года

[411] Чуть не полвека прошло, а мне кажется, что это было вчера. В 1828 году 10 сентября, во время осады крепости Варны, меня командировали, со стрелковым взводом роты Его Величества лейб-гвардии гренадерского полка, делать туры для бреш-батарей. Я выбрал место в виноградниках, которые изобилуют кругом крепости. Стрелки, оборвав весь великолепный виноград, утолили жажду (в 8 часов утра было 41 градус и кроме виноградников никакой тени; по принятому обыкновению, лучшие кисти были поднесены мне), и потом начали быстро плесть туры. Для меня сделали они маленький шалашик, в котором я прилег, восхищаясь великолепным видом раскинутой на большом пространстве крепости с ее красивыми минаретами и садами. Вдали Черное море, покрытое нашими линейными могучими кораблями, которые обстреливали крепость; на корабле "Париж" находился сам Государь и руководил осадой. При громе пушек я вспомнил Петербург, Москву, родных, милых сердцу, мечтал схватить крест. О смерти и ранах никто не думал, хотя сотни раненых проносили мимо нас. Я совершенно погрузился в мечты.; как вдруг был пробужден знакомым голосом¹ великого князя Михаила Павловича; он командовал гвардией, которая входила в состав осаждающих войск, под начальством графа М. С. Воронцова. "Прапорщик Еропкин, сдайте туры саперному офицеру и передайте мое приказание генералу Фрейтагу, чтобы 1-й батальон, отобедав, немедленно отправился бы в гавань, где его посадят на корабль и переправят к генералу Бистрому". Адъютант великого князя, полковник И. Г. Бибиков, обратился ко мне с просьбой поделиться с ним виноградом. «Бибиков, берегись, а то умрешь поносною смертью», пошутил Его Высочество.
Я немедленно собрал команду и отправился к генералу Фрейтагу² передать приказание великого князя. Полковой командир тотчас отправил адъютанта к его высочеству доложить, что ввиду предстоящего сражения, он сам поведет батальон. К вечеру [412] нас посадили на 44 пушечный фрегат (имени его не упомню). Моряки, как всегда, приняли нас радушно, предупредив, что во избежание последствий качки (осенью Черное море очень бурлило) следует выпить рому и закусить икрой, что мы сделали исправно; но от качки не спаслись: исключая князя С. И. Мещерского, мы все время пролежали и утром едва могли сойти на берег. Это было 14-го сентября. На другой день мы отдохнули; а 16-го, к 12 часам утра, стали на позицию. У генерала Бистрома было около 7000 пехоты и три батареи. Целый турецкий корпус в 30,000, под командою Омер-Вриони-паши, бросился на наши редуты. Наш батальон был отряжен от главных сил, чтобы помешать неприятелю обойти наш левый фланг и ворваться в Варну; нам была известна важность нашего поручения.
Через час после занятия позиции, целая туча турецкой кавалерии, приблизительно в 4000, бросилась на нас со всех сторон; в одно мгновение построилось каре; мы подпустили турок на 200 шагов и из кремневых ружей приняли их батальным огнем. Они отъехали обратно, вне ружейного выстрела. Когда эта масса неслась на нас с криком "аллах", батальонный командир, делавший поход двенадцатого года, полковник Зайцев сказал: «Ребята, не бойтесь турецкого аллаха, мы им покажем русского штыка». Турки, видя, что с каре ничего не поделаешь, спешили несколько сот человек, которые, засев в кусты, стреляли по нас безнаказанно. Не имея при себе ни артиллерии, ни кавалерии, мы не могли выслать своих стрелков: неприятельская кавалерия тотчас уничтожила бы их. В таком положении мы простояли часа два, соблюдая, чтобы люди, по мере убыли, смыкались плотнее. Генерал Фрейтаг собрал военный совет и обратился к солдатам: «Ребята, вспомните Кагул, где против десятерых был один; потомки кагульцев, умрем, но не сдадимся», и с барабанным боем, с криками ура, мы бросились в штыки. Сначала турки побежали; но, видя нашу малочисленность, вернулись и вновь бросились в атаку. Первыми пали генерал Фрейтаг и батальонный командир Зайцев, много офицеров ранено и контужено. По команде флигель-адъютанта князя С. И. Мещерского, мы снова построили каре и под напором неприятельской кавалерии стали отступать шаг за шагом, отстреливаясь, и заняли прежнюю позицию. Наше положение было опасно. Турки стали нас окружать стрелковой цепью, и мы готовились умереть, подобно шести ротам лейб-гвардии Егерского полка³. Вдруг прискакали 4 орудия донской конной артиллерии. которые быстро снялись с передков и открыли батальный огонь картечью и гранатами. В это время была отбита атака на наши главные позиции, и батальон лейб-гвардии Павловского полка показался развернутым фронтом. Турки бежали. Прискакавшие с генералом Акинфиевым пятьдесят лейб-казаков [413] бросились их преследовать. Сражение продолжалось от 12 часов дня до 7 часов вечера, при 40 градусах жары; от пороха и дыма язык пересох. Составив ружья, мы помолились Богу, поплакали над убитыми, особенно о Фрейтаге и Зайцеве, которые были истинные отцы-командиры. (Тела их сохранили в каре). В 8 часов вечера отправился я в цепь.
На другой день Государь Николай Павлович, который видел все дело с корабля "Париж", прислал генерал адъютанта Дибича благодарить полк, всем оставшимся офицерам пожаловал награды⁴ на каждую роту осмнадцать Георгиевских крестов.
Сражение 16-го сентября было тем важно, что Омер-Врионе не мог ввести подкреплений в крепость, и через несколько дней Варна сдалась. После сдачи Варны, когда мы готовились в нее вступить, Государь подъехал к нашему батальону и, увидев горсть храбрых (у нас осталось по 12-ти рядов во взводе, а во второй роте, которая составляла фас, под командою штабс-капитана В. И. Зальца, еще менее), изволил прослезиться, благодарил нас и спросил меня: «Ты командуешь моей ротой; где же Комнено, Тутолмин?» — «Ранен, контужен, Ваше Величество, Титенко убит, Аржеников ранен».
«Музыканты вперед!» звучным голосом скомандовал Государь, «к церемониальному маршу, по полувзводно, сомкнутой колонной, равнение направо, скорым шагом!» И сам Государь повел нас в покоренную Варну. Как теперь помню, играли марш из «Dame Blanche», который раздавался в улицах крепости, заваленной трупами людей и животных; христиане бросались на колени перед Государем и кричали нам: «братья, братья». До 2-го октября мы отдыхали и отправились обратно в Россию на зимние квартиры близ города Тульчина.
Очевидцем подвига лейб-гренадеров был ген.-адъют. граф В. Ф. Адлерберг, который состоял при особе Государя. Кроме него, в настоящее время остались в живых участвовавшие в этом деле: бывший петербургский комендант, генерал от инфантерии В. И. Зальца, старейший лейб-егерь Российской Империи, царскосельский комендант П. А. Степанов, служивший в Павловском полку А. А. Тулубьев, два дворцовых гренадера золотой роты, Садовский и Полиенко, раненый в голову и тогдашний прапорщик лейб-гренадерского полка, ныне генерал-майор
Василий Еропкин.

***

Сейчас читал в газетах, что под Горным Дубняком (12 Октября 1877) первые ворвались в редут лейб-гренадеры. Счастливая доля этого полка — отличаться в турецких кампаниях и стяжать себе неувядаемую славу как под Кагулом и Варною, так и под Горным Дубняком.

Примечания

1. Его Величество и Его высочество лично меня знали, так как я был выпущен в офицеры из школы гвардейских подпрапорщиков.
2. Наш полковой командир, известный своей храбростью, получивший Георгия, Владимира с бантом, золотую саблю, служа в армии в чине поручика, в 1807 году.
3. Которые, при рекогносцировке, попавши в засаду, не сдались, а были почти все изрублены; израненный знаменщик сохранил знамя.
4. Я первый получил Анненскую саблю с надписью «за храбрость».