|
Глава IV. О распоряжениях к устройству действующей армии к походу 1829 года
Назначение Дибича главнокомандующим. – Прибытие его в Яссы. – Характеристика Дибича. – Начальник штаба армии барон Толь. – Штаб армии. – Старшие начальники действующей армии. – Офицеры и нижние чины. – Первоначальные распоряжения Дибича. – Продовольствие людей. – Подвоз запасов к армии. – Подвижной магазин. – Сбережение здоровья людей. – Продовольствие лошадей. – Подготовка переправы через Дунай. – Укомплектование действующей армии. – Расположение нашей армии в половине февраля 1819г. – Состав и сила армии перед началом похода. – Состояние армии перед началом похода в тактическом и бытовом отношениях. – Состояние турецкой армии перед началом похода 1829г. – Перемена начальников. – Формирование и комплектование турецких войск. – Обучение их. – Силы и расположение турецкой армии перед походом. – План турок. – Сведения о турецких войсках.
Назначение Дибича главнокомандующим
Высочайшим приказом от 9-го февраля 1829 года генерал-адъютант, генерал от инфантерии граф Иван Иванович Дибич был назначен главнокомандующим действующей армии.
13-го февраля Дибич прибыл в Яссы, а 15-го уехал оттуда же Витгенштейн, подписав в этот же день прощальный приказ по армии.
17-го февраля генерал-адъютант Киселев представлял главную квартиру Дибичу, а 19-го февраля - новому начальнику штаба, барону Толю; на другой день Киселев уехал в отпуск в Одессу на некоторое время до вступления в командование 4-м резервным кавалерийским корпусом. О приеме главной квартиры [81] армии Толем Киселев писал так: «я и все вообще штабные чиновники были приняты весьма неблагосклонно и особенно его высокопревосходительство мне показал холодность, почти неучтивую».
Нет сомнения, что в этих строках вероятно более предубеждения, нежели истины. Киселев понимал, что его назначение командующим 4-м резервным кавалерийским корпусом есть в сущности отчисление от должности начальника штаба армии и, будучи в дурных отношениях с Толем, он ему приписал, быть может, излишнюю враждебность к себе. Дибич, уведомляя Государя о своем приезде в Яссы и о вступлении в должность главнокомандующего, упомянул о дурных отношениях между бывшим и настоящим начальниками штабов, но при этом не сделал ни малейшего намека, неприятного для Киселева, а относительно Витгенштейна прямо просил Государя «дать ему какой-либо знак Монаршего благоволения, что будет справедливой наградой за 40-летнюю его службу, а также в виду того, что в течение зимы было несколько удачных дел» (взятие Турно и др.). Между тем Витгенштейн и Киселев относились к Дибичу весьма враждебно, в особенности первый; но Дибич в своем первом письме к Государю после прибытия к армии не только не написал ничего неприятного о своем предшественнике, но напротив, ходатайствовал за него перед Государем. О состоянии армии Дибич донес Государю в этом письме в очень сдержанных выражениях, — а именно, что «состояние армии по-видимому лучше, чем снабжение её всем необходимым».
Характеристика Дибича
Ко времени назначения главнокомандующим Дибичу еще не было полных 44 лет, но он уже был генерал-адъютантом, генералом от инфантерии, графом и начальником Главного штаба Его Величества. Одни эти внешние отличия могут служить указанием счастливых способностей Дибича, принадлежавшего по рождению к небогатой иноземной фамилии. Окончив воспитание в Берлинском кадетском корпусе, и начав службу офицером в прусской армии, молодой Дибич перешел в русскую службу прапорщиком в Семеновский полк, с которым отличился под Аустерлицем. Вскоре после этого он был переведен в генеральный [82] штаб, и не замедлил обнаружить свои дарования. Война 12 года открыла ему довольно обширное поприще в корпусе графа Витгенштейна, доверием которого он пользовался вполне. Во время 13 и 14 годов он находился в свите Александра, и в это время его мнение ценилось наравне с мнениями испытанных генералов. При взятии Парижа он получил орден Александра Невского – ему было тогда только 29 лет. После наполеоновских войн он был начальником штаба 1-й армии, с 1822 года — начальником штаба Его Величества, и со времени Лайбахского конгресса он был неразлучным спутником Государя.
Со времени воцарения Императора Николая, пожаловавшего Дибича графом, он пользовался полным доверием молодого Государя и имел большое влияние на дела. Такова в двух словах официальная сторона карьеры Дибича до 1829 года.
В 1820 году, когда Дибич был начальником главного штаба 1-й армии, то Закревский в письме к Киселеву дает следующий отзыв о нем. «Дибич любит себя, а не службу, о которой много говорит и трубит подчиненным. Вот что слышу всякий раз от приезжающих сюда офицеров, давно мне знакомых. Впрочем, он ни в каком случае себя не забывает и от службы не разорится, как другие. Но зато Государю потакает, во всем отлично хорошо, и сим возьмет очень много. Не забудь, что он немец; эти люди редко пропадают. Дибич — офицер хороший и с большими познаниями».
В письме Киселеву от 15-го января 1824 г., когда Дибич был уже начальником главного штаба Его Величества, Закревский говорил о положении дел в военном министерстве следующее: «здесь все по-старому и змей (т. е. Аракчеев) имеет силу. Дибич без доклада ни на что не решается и не докладывает Государю». В отношении к всесильному Аракчееву гибкий и ловкий Дибич не позволял себе никакой оппозиции и в этом отношении составлял резкую противоположность с Киселевым.
Принц Евгений Виртембергский в своих записках рисует [83] Дибича как человека весьма неразборчивого в средствах для достижения своих целей; он считает его человеком крайне завистливым, интриганом в высшей степени, способным на всякие каверзы.
В то же время он отдает Дибичу справедливость в том, что он в юности получил отличное образование, был одарен острым умом и выказал себя в течение кампании человеком предприимчивым, храбрым, часто излишне горячим, но всегда ревностным по службе. Принц Виртембергский приводит следующую характеристику Дибича, со слов Молоствова. «Посмотрите на этого уродливого гнома, на эту толстую, безобразную голову с багровым лицом, выпученными блестящими глазами; каждая черта его обличает характер рыси. Подобно тому, как его короткое, толстое туловище едва держится на кривых ножках ящерицы, неспособных выдерживать его тяжесть, так и душа, которую Бог во гневе своем осудил пребывать в этом выродке, наверное носится с исполинскими планами, слишком тяжелыми для его плеч. Но что ему наверняка удается (ибо это лежит в природе гномов, как учит нас басня), так это козни и подвохи, которыми домогается он вредить честным людям. Это настоящий дьявол».
В истории генерального штаба, составленной в 1833 году под руководством генерал-квартирмейстера главного штаба Его Величества генерал-адъютанта Нейдгарта, сделана следующая характеристика графа Дибича. «Обширные и глубокие познания, высокая образованность сего почтенного мужа скоро оценены были службою, а привязанность его к генеральному штабу и редкие качества превосходной добродетельной души привлекли к нему сердца подчиненных».
Михайловский-Данилевский дал следующую характеристику Дибича. «Возвышение сего пруссака было отменно быстрое, но должно отдать ему справедливость, что он отлично служил на войне, и что будучи восемь лет начальником главного штаба первой армии, он приобрел всеобщую любовь и привязанность, хотя при сем нельзя не пожалеть, что он не русский и даже не родился в России. Он в молодости вывезен был из Берлина, где воспитывался в кадетском корпусе и определен в Семеновский полк, из коего он, по счастью его, вышел в генеральный [84] штаб по следующему случаю. Надобно знать, что генерал Дибич имеет весьма невыгодную наружность, а как роте Семеновского полка, которой он был командиром, надлежало идти в караул к королеве прусской во время пребывания ее в Петербурге в 1809 году, то вместо него, по причине его невидной фигуры, назначили другого офицера, красивого, в караул. Обиженный сим, Дибич вышел из гвардии в генеральный штаб, что послужило к его счастью, потому что, находясь во время скоро воспоследовавшей с французами в 1812 году войны обер-квартирмейстером корпуса графа Витгенштейна, он имел случай обнаружить отличные свои дарования, возведшие его на высокую степень почестей, и которые, если бы он остался в Семеновском полку, были бы скрыты, потому что он не имел бы случая оных показать, служа во фронте и командуя батальоном или даже полком».
Денис Васильевич Давыдов так характеризует Дибича. «Он не был человеком злым и безусловно вредным. Невзирая на чрезмерную запальчивость своего характера, он был одарен добрым сердцем и некоторым военным благородством, несколько помутившимся на поверхности от долговременного пребывания при дворе, но в глубине еще ясным и чистым. Я знал Дибича с офицерского чина. Служа я в Кавалергардском, он в Семеновском полку, мы в одних чинах стаивали вместе во внутренних караулах, и потому часто находились неразлучно по целым суткам с глазу на глаз. Потом мы были оба подполковниками в Отечественную войну 1812 года и когда, три года после оной, он возведен был на степень начальника главного штаба 3-го пехотного корпуса, что доставило мне случай иметь с ним непосредственные и довольно частые сношения по службе. Наконец, он вознесся еще выше, и я уже потерял его из виду. Я помню, что в Кавалергардском зале, у камина, он неоднократно рассказывал мне, как за два года пред тем он был привезен из Берлинского кадетского корпуса в Петербург совершенным неучем, и как он сам собою получил кое о чем весьма поверхностные сведения относительно военной науки. Он жаловался на бедность своего состояния, не позволявшую ему нанимать себе учителей и покупать военные книги, [85] которые все почти были с планами и картами, и потому стоили недешево; я был в том же положении, следовательно, мы друг друга понимали и, вместе горюя, прихлебывали у камина жиденький кофе; другими напитками мы еще не занимались. В то время в Петербурге жил некто Торри, майор генерального штаба: хвастун, пустослов и человек весьма ограниченных сведений, но пользовавшийся репутацией ученого по своей части. Не помню, при каких обстоятельствах Дибич и я, скопив небольшой капитал, стали брать, каждый на своей квартире в продолжение нескольких месяцев уроки у Торри. Собираясь во время караулов, мы друг другу отдавали взаимно отчет в оказанных успехах. Вскоре наступили наполеоновские войны; раскрылась другого рода книга, и другого рода Торри явился с суровой ферулой наставника. В 1805 году под Аустерлицем Дибич сражался подобно всем своим товарищам Семеновского полка и запечатлел кровью благородный порыв своей храбрости. В 1807 году, по прибытии гвардии на театр военных действий в восточную Пруссию, Дибич из Семеновского полка был приписан на время кампании к генеральному штабу гвардии. Я полагаю, что в течение сего трехмесячного похода он приобрел несколько практического навыка по сей части, что же касается до теоретических сведений в военной науке, то он после Торри ни у кого уже не учился.
«Дибич был человек умный — это бесспорно, но ум подобно безумию, имеет многие степени. Ум Дибича далеко не был необыкновенным. Кажется, что ему была бы по плечу какая-нибудь войнишка, с каким-нибудь гессенским курфюрстом, но вряд ли мог он управиться с королем саксонским»
Бернгарди в своем дневнике дает следующие сведения о Дибиче со слов принца Евгения Виртембергского. «Принц отзывается крайне недружелюбно о Дибиче. Вначале Император Николай Павлович оказывал принцу величайшее доверие, рассчитывал, по-видимому, иметь в нем поддержку и намеревался возлагать на него величайшие поручения. Но все это изменилось, как только Дибич вернулся в Петербург1. Он сам желал играть первую роль при новом Императоре, не терпел никого на своем [86] пути и, разумеется, сделал все возможное, чтобы поселить в молодом Императоре недоверие к принцу.
«Уже в январе 1826 г. Император Николай предложил принцу Евгению составить план военных действий для занятия придунайских княжеств, и когда принц заметил, что для оккупации нет надобности в операционном плане, то Государь потребовал, чтобы он составил план решительной войны с Турцией. Тогда принц заявил, что ему будет необходимо познакомиться с некоторыми подробностями; для того чтобы его план имел под собою почву, ему необходимо знать, например, сколько войска и какие именно части Государь предназначает для этого предприятия, где они расположены, как подразделяется армия вообще, как велико её укомплектование и пр., где находятся артиллерийские и иные склады и какими они располагают вспомогательными средствами. Обо всем этом принц просил уполномочить его потребовать справку у начальника главного штаба генерала Дибича. «Oh! Avec celui la` pas un mot» - отвечал император. Таким образом, принц начал вырабатывать свой план, не переговорив с Дибичем. Каково же было его удивление, когда последний зашел к нему однажды и объявил, что ему известно, чем занят принц, что он также вырабатывает операционный план действий и вслед затем изложил свои взгляды, которые оказались, приблизительно, во всем сходны с мыслями принца. Ему не пришла только в голову мысль об экспедиции на Бургас и эту подробность (впрочем, весьма важную) он включил впоследствии в свой план, заимствовав ее из проекта принца, и заменив только Бургас Сизополем».
«Когда принц высказал Императору свое удивление по поводу того, что генералу Дибичу все было известно, то Николай Павлович отвечал равнодушно: «mais c`est une chose connue!», подразумевая под этим свое намерение начать войну с Турцией, что не было тайной для ближайших его советников». Бернгарди еще раз в своих записках указывает, что принц Виртембергский относился к Дибичу весьма недружелюбно, что и проявляется в воспоминаниях принца весьма резко.
К этим отзывам современников о Дибиче прибавим еще следующее. Михайловский, между прочим, пишет: «между тем дворские интриги всеми силами противодействовали Дибичу и придворные описывали его как человека преданного пьянству, [87] потому что он имеет привычку пить по вечерам пунш. Они в сей клевете успели до такой степени, что Дибич был даже дурно принят Императором, когда он явился к Его Величеству на корабль «Париж». Император убедился, однако, в совершенной неосновательности сих доносов, велел ему зимою быть в Петербурге, где и назначил его главнокомандующим.
«Привычка пить по вечерам пунш», кажется, действительно сделалась пагубной для Дибича; когда после похода 1829 г. он оставался долгое время в Бургасе, где получил известие о кончине жены, то слишком часто прибегал к пуншу; тоже было и во время польской войны. Так, А.О.Орлов говорил А.И.Ермолову: прибыв в армию, я в графе Дибиче не нашел уже того фельдмаршала, с которым я был в сношениях в эпоху Адрианопольского мира; в Европе многие дураки утверждали, что я его отравил; мне не нужно было этого делать, потому что он сам себя отравил ромом.
Такие характеристики современников несомненно доказывают, что все признавали в Дибиче хорошее образование, выдающийся ум, большую силу воли и способность к службе. Но оценка его нравственных качеств совершенно различна, что ясно доказываем большую гибкость в этом отношении характера Дибича. Эта гибкость, способность к интригам и припискам, между прочим, выразилась и в течение двухлетнего «приуготовления 2-й армии к походу» и во время похода 1828 года.
Равновесие ума и воли у Дибича не было в той степени, как это необходимо крупному военному начальнику. Продолжительная придворная и штабная служба развили в нем мелочность, и отразились на нем невыгодно. Что касается его стратегических способностей, то надо сказать, что он умел сразу отгадывать стратегическую обстановку, сообразить важные пункты и оценить слабые стороны неприятеля. Но решительность в исполнении не всегда проявлялась у него в должной степени; впрочем, необходимо сказать, что этот недостаток не особенно проявлялся во время похода 1829 г., и Дибич, пользуясь полной самостоятельностью, не стесненный присутствием Государя и не поставленный [88] в необходимость приспособляться к особым условиям, сумел вести операции этого похода с достаточной решительностью, которая возрастала к концу войны, когда Дибич верно понял, что в его положении «самое отважное решение было вместе с тем и самым уместным».
Необходимо отметить, что положение Дибича в 1829 г. было во многом легче, чем положение Витгенштейна в 1828 году. Он пользовался безграничным доверием Императора Николая, имел во всякое время личный доклад у Государя, а потому был совершенно осведомлен об общем положении дел, о намерениях Государя, о политической обстановке и вообще обо всех условиях, среди которых ему пришлось действовать как главнокомандующему. Почти ни одним из таких выгодных условий не пользовался Витгенштейн. Далее, отношение Государя к военным действиям 1829 году было совсем иное, чем в 1828 году. В 1828 году Государь присутствовал при армии, и присутствие это значительно затрудняло деятельность Витгенштейна. В 1829 году Государь при армии не находился, и Дибич пользовался полной самостоятельностью. Первоначально Государь предполагал быть в Турции и в 1829 году. «Если нельзя будет избежать второй кампании, - писал Император Николай Дибичу 16-го октября 1828 г., - то мне придется возвратиться, и тогда я буду лично командовать, имея под своим начальством Ланжерона». Но при всем желании быть на театре войны Государь вполне сознавал, что присутствие его во многих отношениях неудобно и стесняет главнокомандующего. «При Мне все идет дурно; Я не хочу более лично мешаться в дела, а потому в армию не поеду», - говорил Государь Орлову.
Итак, во главе нашей армии был поставлен человек с большими военными дарованиями, пользовавшиеся полным доверием Государя, близко знакомый с событиями похода 1828 года, наконец занимавшийся еще с начала двадцатых годов изучением вопроса о войне с Турцией.
Начальник штаба армии барон Толь
Выбор начальника штаба действующей армии представлял значительные затруднения, так как Дибич был вообще против этой должности. [89]
В записке, поданной им Государю из Ясс от 10-го декабря 1828 г., он прямо указывает на излишне увеличившееся значение должности начальника штаба как на одну из причин неудач прошедшей кампании. В записке между прочим говорится: «хотя пользу сей должности не могу оспаривать, но не менее того считаю заведение штабов вообще более вредным по легко рождающемуся через них злу: дать какому-либо подчиненному доверенность иногда превыше начальника. Сие приведет легко к пагубной для службы привычке принимать не только от начальников штабов, но иногда и от других умных подчиненных неявное донесение против начальника; ибо по несчастью ум человеческий находит ошибки других всегда скорее, хотя не всегда сам сделает лучше; а между тем острый глаз подчиненных, приметя уменьшение доверенности против начальника, отнимает у него всю нравственную силу».
Это немного туманное положение надо понимать так: Киселев играл при Витгенштейне первую роль в армии и этим, конечно, подрывался авторитет главнокомандующего; но такая постановка отношений не давала Дибичу никакого права говорить о вреде должности начальника штаба вообще. К тому же, при чтении записки Дибича не следует упускать из виду, что он сам был начальником главного штаба Его Величества. Во избежание замеченного недостатка Дибич предлагал упразднить должность начальника штаба с тем, чтобы власть исполнительная и распорядительная разделялась между дежурным генералом и генерал-квартирмейстером под непосредственным начальством последнего, отчего все дела должны выиграть в силе и скорости. Если же должность начальника штаба не может быть упразднена, то, по крайней мере, следовало бы, по мнению Дибича: «1) чтобы выбор начальника штаба зависел от самого начальника, коему было бы предоставлено право и выбрать другого, обращая начальника штаба к строевым должностям; 2) чтобы непременно все сношения были от лица главнокомандующего, а не именем начальника штаба и 3) положить общим и твердым правилом, чтобы никому из лиц армии не давать прямых Высочайших повелений, а еще менее доносить от сих лиц прямо Государю Императору или начальнику главного штаба Его Величества, исключая только те части, кои вовсе отделены от армии». [90]
Из этого еще видно, что записка Дибича была написана под впечатлением тех условий, при которых генерал-адъютант Киселев играл преобладающую роль при Витгенштейне.
Несмотря, однако, на такой взгляд на должность начальника штаба, Дибич, по желанию Государя, согласился на назначение на эту должность своего бывшего соперника по службе в генеральном штабе, генерал-адъютанта барона Карла Федоровича Толя, занимавшего в то время должность начальника штаба 1-й армии.
Прежде чем назначить Толя, император в откровенном разговоре с Дибичем предложил ему взять начальником штаба армии Толя. На это Дибич отвечал Государю, что вряд ли Толь согласится быть при нем начальником штаба, ибо в прежних походах он всегда бывал старше его в чинах. Но на другой день Дибич предложил Толю занять должность начальника штаба армии; Толь просил сутки на размышление. И когда он согласился, то Дибич поставил ему два условия: во-первых, никогда без его ведома не писать Государю, а во-вторых, спорить с ним и противоречить ему, сколько он хочет в кабинете, когда они будут с глазу на глаз, но при посторонних лицах Дибич требовал беспрекословного повиновения, ибо, присовокупил он, равенства между нами быть уже не может. «Ежели я согласился быть вашим начальником штаба, - отвечал Толь, - то я уже на повиновение вам решился, и меня условия ваши удивляют».
Об этом назначении А. Ф. Орлов писал Киселеву 1-го февраля 1829 г. в таких выражениях: «ты может быть знаешь, что здесь окончательно решено, что граф Дибич будет главнокомандующим действующей армии, а генерал Толь начальником штаба. Я не понимаю, каким образом эти два характера сойдутся. Надо надеяться, что они почувствуют необходимость не вредить друг другу; иначе никакого толка не будет. Уверяют, что свыше уже заручились их обещанием в этом роде».
Император Николай, назначив Толя начальником штаба действующей армии и зная предубеждение Дибича против него, следил за их отношениями во все время похода. Так, в письме от 12-го марта он писал: «ваши сообщения о Толе Меня восхищают; передайте ему от Меня дружеские пожелания». [91]
В письме от 23-го апреля Государь пишет: «Я счастлив узнать о ваших добрых отношениях с Толем». В письме от 7-го мая Государь с беспокойством пишет: «вы Мне ничего не пишете про Толя в последних двух письмах. Как ваши отношения? Надеюсь, что ничто их не нарушило? Подумайте, какие от этого могут быть последствия!». В другом письме от 16-го мая 1829 г. из Варшавы Государь писал Дибичу: «в Моих глазах стоит выигранного сражения это — ваше согласие с Толем. Благодарю вас за это».
Наконец, в письме от 9-го июня 1829 г. Государь писал Дибичу: «передайте поклоны графу Толю, вашему славному и достойному помощнику; ваше согласие есть краеугольный камень и гарантия для Меня ваших успехов в будущем». Скажите ему от Меня, что в сём я узнал «einen Estlandischen Ritter, der mir nah am Herzen liegt». Наконец, в письме от 9 июня 1829 года Государь писал Дибичу: «передайте поклоны (dites mille choses) графу Толю, вашему славному и достойному помощнику; ваше согласие есть краеугольный камень и гарантия для Меня ваших успехов в будущем».
Толь был старше Дибича и летами, и службою, был произведен в генералы от инфантерии в один день с ним (22-го августа 1826 г.) и имел в своем прошедшем много славных воспоминаний и боевой практики, которые могли бы дать право и ему на звание главнокомандующего. Тем более надо ценить самоотвержение, с которым он принял должность начальника штаба армии, и необходимо отметить, что с первых же дней вступления в эту должность он стал в отношения полной подчиненности к Дибичу. С другой стороны Дибич чрезвычайно ценил деятельность Толя; в своих письмах и донесениях к Государю он постоянно отзывается о нем с самой лучшей стороны; так, в письме от 17-го марта он писал Государю: «я имею полное основание быть совершенно довольным Толем; он усерден и неутомим и чрезвычайно внимателен в своих отношениях ко мне, как тогда, когда мы наедине, так и в присутствии других лиц; он полон доброго желания служить делу, что я так хотел бы видеть в некоторых личностях. Что нас иногда обоих крайне огорчает — это апатия некоторых лиц; я не отчаиваюсь, что со временем сильно браня в одних случаях и хваля [92] в других, мы достигнем этим путем хороших результатов»
Дибич исходатайствовал Толю за Кулевчу графское достоинство, а по заключению адрианопольского мира – орден св. Георгия 2-й степени. Ходатайствуя о последней награде, Дибич писал, что Толь «был всегда и везде его первым помощником и лучшим другом, который, принеся свое самолюбие в жертву долгу службы, выполнял ее самым благородным образом».
В течение всей кампании было полное согласие между главнокомандующим и начальником штаба, так что генерал Берг говорит, что они жили дружно, как родные братья. «Генерал Дибич, — пишет Берг 6-го мая 1829 года, — будучи самым честным, благородным, бескорыстным человеком, так отлично распределил обязанности, что он сам вполне начальствует и ничто не делается без его ведома, но зато всю работу о мелочах он предоставил начальнику штаба, нисколько уже ими не беспокоясь. Взамен того, генерал Толь столь добросовестно и буквально исполняет волю главнокомандующего, что этим самым подает всем прекрасный пример подчиненности, тем более важный, что в армии он состоит старшим после графа Дибича генералом».
Это мнение Берга тем ценно, что в это время Берг, по желанию Толя, был устранен от должности генерал-квартирмейстера армии и замещен генералом Бутурлиным; таким образом, в отзыве Берга уже никак нельзя заподозрить пристрастие.
Штаб армии
Генерал-квартирмейстером армии был назначен генерал-майор Д.И.Бутурлин. Перед этим он был помощником Толя по этой же части в 1-й армии и был назначен в действующую армии по представлению Толя вместо Берга, которого Толь не знал так близко, как Бутурлина. Назначение это оказалось неудачным; непривычный к боевой жизни и полевой деятельности, не обладавший военным взглядом, но вместе с тем чрезвычайно надменный и самолюбивый, Бутурлин не мог ужиться с Толем; расстроенное здоровье не позволяло ему ездить верхом, так что после Кулевчинского сражения он просил об увольнении от должности.
На его место был вновь назначен Берг по просьбе Толя, [93] который успел хорошо оценить деятельность этого генерала весною во время подготовки армии к походу, когда Бутурлин еще не прибыл в штаб армии. Генерал Берг отличался замечательной деятельностью вообще, а в делах храбростью. Службу его очень ценили Дибич и Толь, но Дибич считал его несколько легкомысленным.
Дежурным генералом армии был генерал-майор Владимир Афанасьевич Обручев, который исправлял эту должность до занятия Адрианополя, когда, вследствие болезни его, на эту должность был назначен генерал-майор Михайловский-Данилевский. Приняв армию, Дибич донес Государю, что «Обручев поведет дела хорошо, когда ему будет указан путь, по которому он должен следовать»
Главноуправляющим продовольственной частью действующей армии был сенатор Абакумов, о котором Киселев дал следующий меткий отзыв: «Абакумов с умом хорошим, но видит единственно провиантский департамент и забывает государство, армию и последствия, могущие быть от неосновательного и часто несправедливого уменьшения продовольственного итога».
Дибич так аттестовал Абакумова в письме Государю от 3-го марта 1829 г.: «сенатор талантлив и усерден, но я желал бы проявления с его стороны больше систематичности и порядка». В то же время он несколько иначе характеризовал Абакумова в письме к Чернышеву: «я уже писал вам про Абакумова и буду ждать ваш ответ: есть немецкая пословица, что не следует выливать грязную воду, пока не получишь более чистой; я не знаю есть ли такая пословица на других языках, но я думаю, что она справедлива; а пока надо очищать (destiller) её, сколько возможно».
О замене Абакумова другим лицом завязалась переписка между Дибичем и Чернышевым и предполагалось назначить вместо него сенатора Безродного.
Не с одним Абакумовым у Дибича были недоразумения; [94] еще острее были сначала отношения к Роту, который по заведенному в 1828 г. порядку продолжал доносить прямо в Петербург помимо главнокомандующего. Но хорошие отношения между ними вскоре установились без особых затруднений.
Далее недоразумения произошли между Дибичем и главным директором госпиталей армии генерал-майором Маевским, который в сношениях с корпусными командирами «держался тона главнокомандующего, плодил ужасающую переписку, между тем как состояние госпиталей было очень неудовлетворительное; Дибич «намылил ему голову», но это не помогло, а когда Толь сделал ему замечание, то он вышел из себя и просил уволить в отпуск для лечения болезни, на что Дибич и согласился.
Генерал-интендантом 2-й армии был назначен действительный статский советник Комстадиус, а полевым генерал-провиантмейстером – статский советник Курик. После увольнения в отпуск Маевского Курик исправлял его должность, а генерал-провиантмейстером был назначен полковник Васильковский. Полевым генерал-штаб-доктором 2-й армии был назначен доктор медицины и хирургии действительный статский советник Витт.
Начальником артиллерии армии был генерал Левенштерн.
Начальником инженеров был назначен командир дунайского пионерного округа генерал-майор Лехнер.
При главной квартире армии было 64 офицера генерального штаба в чинах генеральских, штаб и обер-офицерских. Не лишнее заметить, что в то же время в войсках, т. е. в штабах четырех корпусов, 12-ти пехотных и 6-ти кавалерийских дивизий, было только 65 офицеров генерального штаба, что очевидно было слишком мало на эту массу войск, в особенности сравнительно с главной квартирой армии.
Вследствие такого распределения офицеров генерального штаба встречаются жалобы на недостаток их при войсках. Однако, [95] было бы несправедливым упрекнуть тогдашний генеральный штаб в уклонении от службы при войсках; на это, по крайней мере, не имеется никаких указаний, а, напротив того, число убитых и раненых офицеров этого корпуса свидетельствуем о доблестной их службе во время турецкой войны.
Старшие начальники армии
Личный состав их в 1829 году был следующий:
2-й пехотный корпус.
Командир корпуса, генерал-адъютант граф Пален.
Начальник штаба, генерал-майор Герман.
Начальник 2-й гусарской дивизии, генерал-лейтенант Будберг.
Начальник 5-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Сулима.
Начальник 6-й пехотной дивизии, генерал-лейтенант князь Любомирский.
3-й пехотный корпус.
Командир корпуса, генерал-лейтенант Красовский.
Начальник штаба, генерал-майор князь Горчаков.
Начальник 3-й гусарской дивизии, генерал-лейтенант князь Мадатов.
Начальник 7-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Ушаков.
Начальник 8-й пехотной дивизии, генерал-лейтенант Засс.
Начальник 9-й пехотной дивизии, генерал-лейтенант Бартоломей
Начальник 10-й пехотной дивизии, генерал-майор Свечин.
6-й пехотный корпус:
Командир корпуса, генерал от инфантерии Рот.
Начальник штаба, генерал-майор Вахтен.
Начальник 4-й уланской дивизии, генерал-лейтенант барон Крейц.
Начальник 16-й пехотной дивизии, генерал-адъютант Сухозанет
Начальник 17-й пехотной дивизии, генерал-лейтенант Желтухин.
7-й пехотный корпус:
Командир корпуса, генерал-лейтенант Ридигер.
Начальник штаба, генерал-майор Деллингсгаузен.
Начальник Бугской уланской дивизии, генерал-майор Рейтерн.
Начальник 18-й пехотной дивизии, генерал-майор князь Горчаков.
Начальник 19-й пехотной дивизии, генерал-майор Иванов.
4-м резервным кавалерийским корпусом командовал генерал- адъютант Киселев.
[96]
Относительно генерала Рота Император Николай писал Дибичу, что «характер Рота таков, что его «все терпеть не могут» (qu`il ast generalement detestle).
Вновь назначенный командиром 7-го корпуса генерал-лейтенант Ридигер в предыдущую кампанию командовал 3-й гусарской дивизией. Представляя его на новую должность, Дибич писал, что «генерал сей может и в продолжении кампании будущего года быть весьма полезен в сем назначении, как по отличному усердию своему и деятельности, так и по опытности, командуя в течение 15-ти лет дивизиями».
На должность начальника 3-й гусарской дивизии был назначен генерал-лейтенант князь Мадатов по личному желанию Государя, как это видно из резолюции его на докладе Дибича.
На представление Дибича назначить Деллингсгаузена начальником штаба 7-го пехотного корпуса, Император Николай написал: «Деллингсгаузен способен; по письменной части он не тверд, но привыкнет скоро»; но впоследствии оказалось, что Деллингсгаузен не ужился на своем месте. В письме от 9-го июня 1829 года Дибич писал Государю: «Деллингсгаузен, который, по-видимому, недоволен своим положением, я не знаю почему, сказал Толю, что он считает себя вынужденным просить об увольнении по случаю болезни. Толь ему подробно объяснил неудобство такой просьбы; он, как кажется, остался при своем мнении. Если он представит мне прошение, я думаю разрешить ему уехать в Россию, так как я думаю, что в особенности во время войны никогда не следует никого удерживать на службе помимо его воли». Мы привели это впечатление Дибича потому, что оно не согласуется с общепринятым взглядом на этот вопрос.
Офицеры и нижние чины
Что касается характеристики офицеров и нижних чинов, то мы могли бы здесь повторить то, что уже сказано нами по этому поводу при рассмотрении состояния нашей армии перед походом 1828 года. Но к сказанному следует прибавить, что тяжелые труды минувшей кампании [97] и малые успехи, и тесные зимние квартиры отразились очень неблагоприятно на личном составе армии, в особенности на нижних чинах. По свидетельству очевидцев, лица солдат выражали раздумье, и на них ясно видны были следы перенесенных страданий и трудов.
После испытаний прошлой кампании солдат смотрел на себя как на мученика за Веру и Царя. В нашем лагере не раздавались шутки и прибаутки, неразлучные спутницы солдата в его бивачной жизни, если только жизнь эта мало-мальски сносная. Песня служила единственным выражением веселья, но и она изливалась в заунывных мотивах, свойственных славянской природе. Солдат строже обыкновенного придерживался религиозных обрядов и почти только в этом находил утешение в той тяжелой обстановке, в которой он жил, вдали от родины и обычных условий жизни. Дибич, насколько это было возможно, обратил внимание на положение людей. Прежде всего обращение с солдатами стало снисходительнее; невыносимый гнет и неестественная выправка были несколько смягчены.
Затем Дибич обратил внимание на продовольствование людей. В этом отношении было сделано следующее.
Первоначальные распоряжения Дибича
Прибыв к армии, Дибич нашел, что запасы в магазинах крайне незначительны; так, за Дунаем их едва было достаточно для текущего довольствия, а войска, расположенные в княжествах, получали пищу от своих хозяев. Первоначально предполагалось, что такой способ продовольствия будет применяться только до 1-го марта, но Дибич признал необходимым оставить этот способ довольствия вплоть до выступления в поход с целью сберечь войсковые запасы.
Продовольствие людей
Нижним чинам отпускалось ежедневно на каждого человека по 3 фунта ржаного хлеба или 1 ¾ фунта сухарей и 2 1/7 гарнца круп в месяц. Мясная порция отпускалась войскам, расположенным в Болгарии, ежедневно по полфунта на человека.
Кроме того, войскам отпускались средства для приготовления солонины. Винная порция выдавалась по 3 раза в неделю, а на передовых постах - ежедневно.
В первых своих письмах Государю после приезда в Яссы [98] Дибич постоянно жалуется на недостаток припасов, на трудность подвоза, на совершенное истощение местных средств в Молдавии и на медленность подвоза из Одессы морем. Последнее отчасти объяснялось дурными отношениями между Дибичем и новороссийским генерал-губернатором Воронцовым. Эти отношения были настолько дурны, что Дибич просил Государя командировать в Одессу особое доверенное лицо, которое могло бы организовать отправку припасов к армии, по крайней мере, в течение двух месяцев, пока дело не будет налажено. Дибич указывал, что он «предпочитал бы для исполнения такого поручения князя Алексея Лобанова, которого любит Воронцов, и который обладает всеми необходимыми для такого дела качествами». Государь согласился с Дибичем, и желание его было исполнено.
Тотчас же после прибытия в Яссы Дибич донес Государю, что он «считает неизбежным начать поход по наступлении лишь подножного корма, так чтобы артиллерийские и кавалерийские лошади могли хотя с нуждою быть кормлены кошеною травою».
Продовольствие армии и подвоз запасов в первое время были очень затруднительны вследствие долгой зимы того года, сильных морозов и снежных метелей. Вследствие этих условий мы потеряли много волов, и по этим же причинам пострадали также и местные средства; так, в одних только округах между Серетом и Яломицей пало около 30000 волов и 20000 коров в течение одного месяца».
Подвоз запасов к армии
Затем было приступлено к покупке хлеба в княжествах и к организации подвоза его морем из Одессы и других новороссийских портов, а также из Подольской губернии. В княжествах было куплено 20000 четвертей хлеба, морем подвезено 30000 четвертей хлеба и 20000 пудов сена, а 50000 четвертей хлеба подвезено сухим путем из Подольской губернии в Фокшаны.
Эти запасы Дибич считал достаточными для довольствия войск до прибытия подвижного магазина, а также для образования [99] запасов в болгарских крепостях, где недостаток продовольствия был весьма ощутителен, в особенности в Кюстенджи. Из числа привезенных морем запасов часть была перевезена сухим путем в Праводы и Базарджик.
Для подвоза запасов к армии был образован подвижной магазин, и была организована доставка запасов морем из Одессы в черноморские болгарские порты и по Дунаю при помощи транспортной флотилии.
Подвижной магазин
Подвижной магазин армии к началу похода состоял всего из 13,879 подвод. Сверх того при 4-й, 5-й, 6-й, 8-й, 9-й и 17-й пехотных дивизиях состояло по одной роте подвижного магазина в числе 458 воловьих подвод в каждой роте, и по одной же роте, в числе 450 подвод, при следующих кавалерийских дивизиях: 4-й уланской, Бугской уланской, 1-й конно-егерской и 1-й драгунской.
Дибичем обращено было внимание на приобретение для армии массы верблюдов; предположено было закупить в азиатских степях тысячи верблюдов, но осуществить это предположение пришлось в самых ограниченных размерах. Так, в конце марта верблюдов имелось только 226, и в течение мая должно было прибыть их 1500.
Таким образом, Дибич принял ряд мер для обеспечения войск продовольствием; но, однако же, несмотря на все принятые меры, продовольствие войск оказалось все-таки неудовлетворительным.
Сбережение здоровья людей
Для сбережения здоровья людей Дибичем были предписаны следующие меры: 1)Ввести в войсках в употребление лук, чеснок, хрен, редьку, капусту и русский квас.
2) Гг. частные начальники должны особенно заботиться, чтобы в местах расположения полков были непременно устроены бани.
3) Предписывалось впредь до повеления продолжать носить зимние панталоны, а по вечерам набрюшники, не дозволяя людям снимать оных, хотя бы к тому привлекала весенняя теплота. Строго наблюдать, чтобы в войска и по госпиталям отпускаемо было мясо от здорового скота, а отнюдь не больного.
Затем было обращено внимание начальников на содержание [100] в порядке госпиталей и лазаретов и на соблюдение чистоты в занятых войсками городах и селениях.
Продовольствие лошадей
Запас зернового фуража решено было вести за армией и закупить его в княжествах, а также подвезти морем из Одессы. В Болгарии предполагалось организовать сенокошение. В виду этого решено было начать военные действия не ранее наступления времени подножного корма. Из собранных на месте сведений оказывалось, что трава поднимется, хотя и в скудном для кошения сена количестве, только к исходу апреля. Продолжительная и суровая зима не позволяла вполне надеяться на появление подножного корма и в этот поздний срок, так как еще в конце февраля поля в княжествах и в Болгарии были покрыты весьма глубоким снегом. В виду этого условия, Дибич считал более выгодным начать поход несколько позже, но хорошо обеспечить войска продовольствием, с тем, чтобы потом действовать быстро и решительно.
Подготовка переправы через Дунай
Для переправы через Дунай предполагалось иметь четыре моста; один уже имелся у Сатунова. Два решено было построить вновь, а именно у Гирсова и Рахова, и четвертый (так называемый фунденский, построенный в прошлом году на реке Аржисе) предполагалось перевести при высокой воде к Туртукаю или Каларашу.
Постановка моста у Калараша была необходима, так как давала возможность войскам, осаждавшим Силистрию, поддерживать сообщение с княжествами, а наведение моста у Туртукая имело целью переправить здесь «знатную часть войск» для затруднения подвоза к Силистрии припасов и прибытия туда подкреплений со стороны Тырнова.
Мост у Гирсова нужен был для переправы войск, назначенных для осады Силистрии, а мост у Рахова для войск, расположенных в Малой Валахии, с тем, чтобы они имели возможность перейти в наступление.
Постройка мостов у Гирсова и Рахова производилась очень медленно. «Из всех сведений, собранных относительно устроения переправы при Гирсове, - писал Толь Палену, - заключить должно, что она разве к 1-мая готова быть может. Из сего явствует, что твердую переправу чрез Дунай к тому времени [101] можем иметь только при Сатунове по существующему там мосту, а при Гирсове на судах и паромах для перехода армии через Дунай».
Укомплектование действующей армии
Для укомплектования действующей армии назначены были резервные войска. Предположение об этом укомплектовании было Высочайше утверждено 15-го декабря 1828 г.
Согласно Высочайшей воле действующая армия должна была получить укомплектование два раза: 1-го марта и 1-го августа 1829 г. При этом конница должна была получить укомплектование в виде эскадронов в полном составе, считая по 20 рядов во взводах, а в пехоте люди, прибывавшие на укомплектование, распределялись начальниками дивизий по полкам, соображаясь с некомплектом людей в них.
Люди, назначавшиеся из резервных войск на пополнение действующей армии, делились на две категории: одна треть их были старослужащие, а две трети рекруты из числа состоявших в батальонах и эскадронах не менее четырех месяцев. Замечательно, что в те времена длинных сроков службы рекруты, состоявшие на службе не менее 4-х месяцев, считались годными для того, чтобы с пользою стать в ряды действующих войск и действовать против неприятеля.
Лошади, отправляемые на пополнение конницы, должны были: «иметь выездку, для полевой службы необходимую, чувство мундштука, свободную рысь, правильный галоп и свободные повороты».
Так как третьи (т. е. резервные) батальоны 2-го пехотного корпуса находились в военном поселении Новгородской губернии, то для укомплектования этого корпуса назначались третьи батальоны 5-го пехотного корпуса, расположенные в военном поселении Слободско-Украинской губернии. Этим выигрывалось время для пополнения 2-го пехотного корпуса.
Для облегчения формирования резервной пехоты был применен следующий прием. Из 1-го и 2-го учебных карабинерных полков назначено было в резервные батальоны по одной роте для занятия должностей фельдфебелей и унтер-офицеров. [102]
Резервная пехота при выступлении из своих штаб-квартир формировалась для похода в батальоны в 1000 человек и в полубатальоны в 400- 500 человек. Такую организацию она получала только на время следования к армии, а по прибытии, как уже сказано, люди распределялись по полкам в зависимости от некомплекта в них. Самые дальние пополнения следовали из Харькова, и чтобы 1-го марта прибыть к армии, должны были выступить в последних числах декабря; остальные подкрепления следовали из более ближних мест, а именно, из Николаева, Одессы, Балты, Бендер, Кишинева, Измаила и пр.
Всего в пехоте действующей армии недоставало 18,978 человек, и послано было на пополнение этого недостатка 19,350 человек из резервных войск.
Резервные эскадроны должны были также совершить продолжительные походы для присоединения к армии. Самые дальние из них шли из г. Звенигородки и должны были выступить 8-го января 1829 г., остальные шли из Смелы, Вознесенска, Александрова и других мест и выступали с половины января до первых чисел февраля.
Всего в коннице недоставало 1766 чел. и 3789 лошадей, а назначено было 4020 чел. и 3580 лошадей; сверх того было куплено еще 1600 лошадей.
После отправления первого укомплектования в резервах должно было оставаться, считая и всех ожидаемых рекрутов — 86,345 человек.
Согласно проекту укомплектования армии, составленному 1-го декабря 1828 г., второе укомплектование к 1-му августа должно было состоять из следующего числа людей:
Пехоты — 36,000 человек.
Конницы - по одному эскадрону на полк, всего 24 эскадрона – 4,800 чел. и 4,296 лошадей.
Казаков — 7 полков — 3,500 чел. и 3,500 лошадей.
Артиллерии — 192 орудия.
Для этого второго укомплектования предполагалось взять людей из числа выздоровевших, из рекрут 91 и 92 наборов и из самых лучших рекрут 93 набора. На место этих людей предположено было назначить в резервы всех больных, находившихся на левом берегу Дуная. [103]
Из числа 86345 человек, остававшихся в резервах после отправки первого укомплектования, было отправлено для второго укомплектования, т. е. к 1-му августа, 46200 чел. и осталось в резервах 40145 чел.
В пяти бригадах резервной конницы после отправления первого укомплектования, осталось 11495 человек и 10024 лошади.
Из этого числа людей каждая резервная конная бригада посылала в свои полки по 2 эскадрона в каждый полк, по 20 рядов во взводах; всего было послано — 8040 людей и 7160 лошадей. Затем осталось в резервной коннице 3455 чел. и 2864 лошади.
Наличное состояние армии далеко не доходило до штатного состава. Выше мы указали, что согласно Высочайше утвержденного 15-го декабря 1828 г. предположения об укомплектовании армии считалось, что в пехоте недостает 18,978 чел. В действительности же, на основании рапортов за вторую половину октября, в пехоте недоставало 28744 человек.
Затем по сведениям за январь 1829 г. недоставало в пехоте уже 30147 человек. В это время, т. е. в январе 1829 г., состояние армии было следующее:
| Род оружия |
По штату должно быть |
На лицо состояло |
Больных |
В командировке |
| Пехота |
132320 |
71049 |
33561 |
4831 |
| Конница |
20432 |
13447 |
3363 |
1226 |
| Артиллерия пешая |
7.469 |
4,077 |
1,534 |
1.870 |
| конная |
1,608 |
834 |
184 |
442 |
| Донские казачьи |
|
|
|
|
| полки (22 полка) |
12,342 |
7,727 |
1110 |
2369 |
| Саперн. и пионерн. |
|
|
|
|
| батальоны |
5915 |
3023 |
1188 |
790 |
| В парках и фурштате |
7,083 |
5.313 |
1.441 |
767 |
| Всего |
187,169 |
105.470 |
42,381 |
12,295 |
[104]
Предполагалось, что часть больных (около ¼) возвратится в строй и часть командированных (около ¾); кроме того, на пополнение будут назначены люди из резервных войск, согласно Высочайше утвержденного 15-го декабря предположения.
Таким образом, пополнение должно было совершиться, как показано в следующей ведомости.
| Род оружия |
По штату должно быть |
Налицо состоит |
Поступит |
ИТОГО будет |
Недостает или сверх-компл. |
| Из больных |
Из команд. |
Из резервн. войск |
| Пехота |
132320 |
71049 |
8463 |
3311 |
19350 |
102173 |
-30147 |
| Конница |
20432 |
13447 |
840 |
941 |
4020 |
19248 |
-1184 |
| Артиллерия пешая |
7469 |
4077 |
- |
847 |
440 |
5364 |
-2105 |
| -«- конная |
1608 |
834 |
- |
199 |
155 |
1188 |
-420 |
| Саперн. пионерн. Батал. |
5915 |
3023 |
302 |
456 |
- |
3781 |
-2134 |
| В парках и фурштатах |
7083 |
5313 |
358 |
1031 |
1871 |
8573 |
+1490 |
Всего |
187,169 |
105,470 |
9,963 |
6,785 |
28,330 |
150,554 |
-36,615 |
Всех подъемных лошадей в пехоте предполагалось пополнить до штата покупкой и возвращением из командировок. Лошадей строевых в коннице предполагалось пополнить из командировок и покупкой; но все же лошадей недоставало 710.
Лошадей в пешей артиллерии после укомплектования должно было не хватать —102, а в конной — 402. У казаков был сверх комплект лошадей — 3,753, в обозе и парках недоставало лошадей — 407.
Итак, до штатного состава армии недоставало после пополнения 36,615 чел.; лошадей имелся в общем сверхкомплект в 2,132, вследствие значительного сверхкомплекта казачьих лошадей.
Необходимо отметить, что все эти цифры, взятые нами из [105] проекта укомплектования армии, составленного генерал-адъютантом Киселевым, считались не совершенно точными, так как не совсем были точны цифры ожидаемых к возвращению из числа больных и командированных; но было и другое затруднение. В конце докладной записки Киселева, при которой был представлен проект, он пишет: «наконец обязанностью поставляю довести до сведения Вашего сиятельства, что неимение новейших штатов затрудняло также определить с точностью настоящий комплект армии, и что в сем проекте штатное число строевых нижних чинов и лошадей положено большею частью только приближенно, сколько сие можно было сделать; ибо полки и прочие команды вообще в рапортах показывают совершенно различно, так что настоящего комплекта людей и лошадей ни из которого рапорта извлечь невозможно, а штаты, составленные при штабе 2-й армии, от времени изменились».
Замечательные порядки! Армия не имеет современных штатов, а части не представили ни одного верного рапорта.
Характерна еще следующая особенность. Проект укомплектования был представлен Киселевым Дибичу, и в начале своей докладной записки Киселев писал, «что к составлению сего проекта приняты были за основания утвержденные господином главнокомандующим предположения Вашего Сиятельства по сему предмету». Хороша роль главнокомандующего, существующая для того, чтобы утверждать предположения Дибича.
20 января 1829 г. Дибич писал Его Императорскому Высочеству генерал-фельдцейхмейстеру, что «Государь Император Высочайше повелеть соизволил 11-ю артиллерийскую бригаду отчислить из резервной артиллерии и присоединить к своей дивизии по роте к каждой пехотной бригаде. Вместе с тем выделить из резервной артиллерии донскую конную № 2 роту, конно-батарейную № 19 и конную № 27 роты, с тем, чтобы конную № 27 роту причислить к Бугской уланской дивизии, а конно-батарейную № 19 и донские № 1 и №2 роты иметь при главных действующих силах для употребления в нужных случаях вроде бывшего артиллерийского резерва.
11-я артиллерийская бригада и вышеназванные четыре роты [106] должны были прибыть к армии 1 апреля и выступить в составе 8 орудий, а прочие орудия следовало оставить при остальной части резервной артиллерии, т. е. при конных ротах № 5 и № 21 с тем, чтобы они были в совершенной готовности вместе с этими двумя последними конными ротами к 1 августа.
Одновременно с этим повелением последовало Высочайшее повеление о том, чтобы сделаны были предварительные соображения для приведения на военное положение 11 и 12 пех. дивизий — в составе двух действующих батальонов с их артиллерией, полагая каждую роту в 8 орудий.
Расположение нашей армии в половине февраля 1829 г.
В половине февраля 1829 г. расположение нашей действующей армии было следующее.
А. На правом берегу Дуная.
1)В области Базарджикской.
10-я, 16-я, 18-я и 19-я пехотные дивизии были уже расположены на местах, в коих они предназначены были действовать, т. е. 10-я дивизия — в Варне и Праводах; 16-я дивизия — в Варне, Коварне и Балчике; 18-я дивизия — в Базарджике и 19-я—в Варне и Девно.
Таким образом, эти четыре дивизии были расположены весьма сосредоточенно, но, тем не менее, они вовсе не были готовы к движению, ибо подъемные лошади этих дивизий и артиллерийские лошади 10, 16, 18 и 19 артиллерийских бригад не были при своих частях, а находились на левом берегу Дуная, именно подъемные — около Водолуй-Исаки, а артиллерийские еще только следовали в окрестности Галаца. Лошади не были еще переправлены на правый берег Дуная «по причине недостатка в фураже и неимению подножного корма». Таким образом, фактически четыре дивизии, сосредоточенные под Варной и Базарджиком, не были способны к походу и бою, и легко себе представить, что случилось бы, если бы турки сделали на эти войска нападение.
4-я уланская дивизия, принадлежавшая 6-му корпусу, была в откомандировке при 4-м резервном кавалерийском корпусе и располагалась в Терговисте, Комышаны, Лазурени, Обилешти, Першипары, Драгоешти-Поминтени.
2)В области Бабадагской.
6-я и 7-я дивизии находились почти на местах, где они должны [107] были находиться к началу военных действий, т. е. 6-я дивизия — в Черноводах, Мачине и Гирсове, а 7-я дивизия в Бабадаге и Мангалии. Но в этих дивизиях лошади были не при своих частях, а именно: подъемные лошади 6-й дивизии были на левом берегу Дуная в районе Браилова, а артиллерийские лошади 6 и 7 артиллерийских бригад еще следовали к Галацу, где должны были ждать приказаний; только 7-я дивизия имела подъемных лошадей при себе.
1 -я бригада 11-й пехотной дивизия следовала в Бухарест, а 2-я и 3-я бригады той же дивизии — в Гирсово и Кюстенджи.
Б.Войска на левом берегу Дуная.
1)В Малой Валахии.
17-я пехотная, 1-я драгунская дивизии и три казачьих полка находились поблизости от назначенных для них сборных пунктов, т. е. 17-я дивизия в окрестностях Крайова, а 1-я драгунская в Рымнике на Ольте.
2)В Большой Валахии.
2-й пехотный корпус (4-я и 5-я пехотные дивизии) был сосредоточен в окрестностях Бухареста, а 3-й пехотный корпус был расположен следующим образом: 8-я пехотная дивизия— в Бузео, Слободзеи и Калараше, а 9-я пехотная дивизия — в Бакеу, Окно и Одобешти.
1-я конно-егерская дивизия, согласно Высочайшего повеления от 20 января 1829 г., была оставлена в окрестностях Плоешти, 3-я гусарская дивизия — в окрестностях Роман, а Бугская уланская дивизия — в Багушанах, М. Гирлау, Мавродине и Гудешти.
Состав и сила армии перед началом похода 1829 г.
К началу похода 1829 года действующая армия находилась в следующем составе. Армия состояла из четырех пехотных корпусов: 2-го, 3-го, 6-го и 7-го.
Пехота состояла из 12-ти дивизий: 1-я, 5-я, 6-я, 7-я, 8-я, 9-я, 10-я, 11-я, 16-я, 17-я, 18-я и 19-я (30 бригад, 60 полков двухбатальонного состава), всего —120 батальонов. [108]
В ротах средним числом было по 32 ряда, так что всей пехоты было около— 48000 человек.
Конница состояла из 5-ти дивизий (1-я драгунская, 2-я и 3-я гусарская, 4 уланская и Бугская уланская) в составе двух бригад, по два 4-х эскадронных полка каждая, а Бугская дивизия из 6-ти полков 4-х эскадронного состава, всего 88 эскадронов.
Эскадроны были силою около 120 человек, всего 10500 человек.
Казачьих полков было 22, силою около 8400 человек.
Артиллерия состояла из 34-х пеших и 10-ти конных рот.
Все роты были в составе 8-ми орудий, кроме конной роты Бугской уланской дивизии, которая имела 12 орудий, всего 350 орудий полевых.
Кроме того было орудий осадных (4-х осадных парка) и 12 конных (одна рота).
Сверх того, при армии было 4 пионерных батальона и 1 саперный, 9 подвижных парков, ракетная и лабораторная роты, подвижной арсенал, дунайская флотилия и один жандармский дивизион, всего около 8,000 человек.
Всего 75000 человек, а с нестроевыми, парками, жандармами и пр. около 145,000 человек.
Дибич считал, что армия недостаточно сильна и предполагал привлечь резервные батальоны на театр военных действий ранее назначенного Государем срока, т. е. ранее 1-го августа.
В письме к Государю от 24-го марта он указывал на необходимость усиления действующей армии и представил при этом письме записку «об употреблении резервных батальонов в тылу армии и о возможных при пособии их действиях. В этой записке Дибич указывал на необходимость занятия резервными батальонами 6 и 7 корпусов и 10-й пехотной дивизии Молдавии, Бабадагской и Базарджикской областей, а также портов Черного моря. [109]
«Если для охранения тыла и сообщений армии, - писал Дибич, - не будет дозволено употребить резервные батальоны, то взамен их на предмет сей нужно будет отделить из действующих войск еще одну слишком целую дивизию. И тогда предположенные военные действия будут сопряжены с большим стеснением, а в переходе через Балканы при упорных усилиях неприятеля могут представиться значительные затруднения и даже невыгоды».
Из числа пехотных дивизий 11-я, согласно желанию Императора Николая, не должна была принимать участие в военных действиях, и Государь разрешил перевести ее на правый берег Дуная только для того, чтобы составить гарнизоны в Силистрии (после взятия этой крепости), в Базарджике и Коварне. Государь настаивал на таком употреблении этой дивизии, так как она, по мнению Его, «еще очень нуждается в обучении».
Точно также Государь не соглашался на присоединение к армии второго укомплектования вместо 1-го августа в июне, как этого желал Дибич.
Дибич находил, что действующая армия недостаточно сильна, но Император не соглашался с таким мнением; в письме от 3-го апреля Государь писал Дибичу, что за исключением гарнизонов, в действующей армии имеется 7 дивизий пехоты (5-я, 6-я, 7-я, 8-я, 9-я, 16-я, 18-я и две бригады 19-й) и 4 дивизии конницы, совершенно свободных для военных действий. «Я напомню Вам, - писал Государь, что в прошлом году 6 дивизий пехоты и 2 ½ дивизии кавалерии перешли Дунай, взяли Исакчу, Гирсово, Кюстенджи, Тульчу и Мачин, двинулись против Шумлы и атаковали Варну. И так как поход нынешнего года начинается при более обеспеченных условиях, и вы имеете еще то преимущество, что в августе вы получите подкрепление в 50 батальонов хорошо обученных и каждый силою не менее 600 чел. После этого, Мой любезный друг, вы не должны сетовать на Меня, если Я не могу не найти странным, что вы находите ваши средства недостаточными. Потрудитесь же более к этому вопросу не возвращаться». Таким образом, Государь твердо стоял на невозможности более усилить действующую армию и притом не соглашался дать резервы ранее 1 -го августа.
[110]
Отчасти это происходило и потому, что Государь, как это видно из того же письма, считал, что турки не имеют в Европейской Турции более 100000 человек и что они выделят значительные силы «против Паскевича, которого нужно поддержать, в особенности в виду неопределенности наших отношений с Персией со времени смерти Грибоедова».
В письме от 7-го мая Государь, отвечая Дибичу, писал: «Я очень сожалею, что батальоны ваши так слабы, но не в Моей власти вам в этом помочь».
Несмотря на приказание Государя не возвращаться к вопросу об усилении армии, Дибич счел, однако же, необходимым вновь заговорить об этом в письме от 16-го мая, причем вновь указывал, что позднее прибытие резервов может повести к замедлению хода военных действий, а если они прибудут в августе, то только для того, чтобы расположиться на зимних квартирах.
Но в письме от 26-го мая Государь уже писал Дибичу совершенно другое, именно, что резервные батальоны тотчас же будут двинуты на усиление действующей армии, а получив известие о победе при Кулевче, Государь писал Дибичу 9-го июня: «уже завтра Витт получает приказание послать все резервные батальоны 3-го, 6-го и 7-го корпусов и 10-й пехотной дивизии, по 600 человек в каждом батальоне и по 3 эскадрона на полк в дивизиях: 3-й гусарской, 4-й и 5-й уланских, 1-й драгунской и 1-й егерской.
Однако резервы эти не могли скоро прибыть к армии и, хотя повеление было отдано в начале июня, но Государь предполагал, что первые эшелоны резервных войск могли прибыть только 19-го июля, а последующие еще позже.
Состояние армии к началу похода 1829 г.
а) в тактическом отношении
В тактическом отношении наши войска перед походом 1829 г. были в том же положении, как и перед походом 1828 г.; новый главнокомандующий, конечно, и не мог в короткий период подготовки армии сделать что-нибудь существенное. [111]
Правда, как мы видели выше, 12-го декабря 1828 г. Дибич писал тогдашнему главнокомандующему Витгенштейну о необходимости обучать войска в течение зимы, «в особенности рассыпному строю и стрельбе в цель». Для учений и учебной стрельбы приказано было отпустить по 20 боевых и по 50 холостых патронов на человека. Но на практике немногое изменилось от этих указаний; так, например, в рассыпном строю все еще держались ноги и равнялись, вследствие чего учения производились только на ровных местах. На введение каре из колонны из середины следует указать как на некоторое улучшение в тактическом отношении.
Первую шеренгу гусарских полков вооружили пиками, чтобы удобнее бороться с турецкой конницей. Обращая внимание на это новое оружие, Дибич писал Витгенштейну 12-го декабря 1828 г.: «в кавалерии войска, вновь получившие пики, занимать наиболее действием сим оружием».
О состоянии нашей артиллерии Дибич писал в конце марта, что она вполне годна для дела, и что имеет всё необходимое для войны. В полевой артиллерии 8 орудий в каждой роте готовы выступить с войсками; они совершенно снабжены боевыми припасами, из которых образовались достаточные запасы, так что эта часть не вызывает никаких опасений. Парки находятся в удовлетворительном состоянии и достаточны не только для перевозки боевых припасов, но в случае нужды могут служить и для перевозки других запасов. Остающиеся в каждой роте 4 орудия будут соединены в сводные роты и будут состоять при резервной артиллерии. Осадная артиллерия тоже была в хорошем состоянии.
Между прочим, Дибич обратил внимание на то, чтобы начальники избегали дробить части войск при формировании отрядов. Это дробление достигало колоссальных размеров, отряды постоянно составлялись из сводных частей и находились под начальством временных начальников.
В конце февраля Дибич приказал, «чтобы избегали, [112] насколько возможно, подобных дроблений, которые так вредны для внутреннего порядка в войсках».
б) в бытовом отношении
Вступив в командование армиею, Дибич обратил внимание вообще на положение нижних чинов и, как мы видели, прежде всего, принял меры к тому, чтобы улучшить продовольствие людей. Обращение с людьми стало вообще снисходительнее и гуманнее. Невыносимый гнёт и неестественная выправка были несколько смягчены. Одежда и пригонка солдатского снаряжения были более применены к климатическим условиям и вообще были приняты некоторые меры для улучшения обстановки людей и подъема их духа, но тем не менее в этом отношении оставалось сделать очень многое.
Сделав 26-го апреля смотр войскам Красовского, собранным при Черноводах, Дибич донес Государю, что войска эти во всех отношениях находятся в отличном состоянии, отлично вооружены, одеты и имеют вполне бодрый вид. Генерал Рот, который присутствовал на этом смотре, доложил Дибичу, что и те войска, которые ему вверены, также находятся в таком же состоянии, о чем Дибич тоже донес Государю.
Состояние турецкой армии перед походом 1829 г.
Хотя военные действия в 1828 году окончились падением Варны, и часть русской армии провела зиму в Болгарии на турецкой территории, но тем не менее султан Махмуд имел полное право не признавать кампанию безусловно проигранною. Можно даже сказать, что много уже было выиграно, если он без всякой посторонней помощи не погиб окончательно в единоборстве с таким могущественным противником, каким была Россия; наконец, надо при этом взять во внимание и то беспримерно бедственное положение, в котором находилась Турция перед войной 1828 года.
И действительно, Турция оказала нам такое сопротивление, что успехи наши были достигнуты ценою немалых усилий и больших пожертвований. Браилов, Шумла и Варна оказали нам упорное сопротивление. Силистрия выдержала с успехом четырехмесячную осаду, и мы вынуждены были ее прекратить на зиму. [113]
Гарнизоны Браилова и крепостей Добруджи получили право свободного выхода в Силистрию, Шумлу и Варну, и только гарнизон последней крепости почти весь сдался военнопленным после храброй и продолжительной защиты.
Турки понесли, бесспорно, не меньшие потери, чем мы; но, находясь у себя дома, они легче могли пополнить всё недостающее. Турецкая пехота понесла больше всего потерь, но ее и легче всего было укомплектовать; зато турецкая конница мало пострадала, а полевая артиллерия лишилась только немногих орудий, вследствие того, что значительные турецкие отряды не подверглись поражению в открытом поле.
Таким образом, пополнение турецкой армии к весне 1829 года не представляло особенных затруднений, тем более что в иррегулярных войсках, составлявших большую половину турецкой армии, оружие и снаряжение принадлежали солдатам и сохранялись ими как драгоценная собственность.
Не то было в регулярной пехоте, которой дали ненавистное и непривычное ей ружье со штыком; оружие это не было выдано людям в личную их собственность, а принадлежало казне; этого было достаточно, чтобы новое ружье не имело особой ценности в глазах турецкого солдата.
Но для турок больше всего имело значение то обстоятельство, что вновь сформированные турецкие войска могли тягаться с испытанными в боях русскими дружинами и даже в некоторых случаях одерживали верх, который турки, конечно, склонны были признавать за действительные победы. В виду этих условий султан Махмуд вовсе не был склонен к уступкам и готовился к упорному сопротивлению.
Перемена старших начальников
Состав высших военных начальников был обновлен. Главное начальство над армией получил Решид-Мехмед-паша, находившийся в Эпире, и сумевший оказать Порте важную услугу — он удержал в покорности арнаутов. Этот паша был известен твердостью характера, строгостью, справедливостью и личной храбростью.
Новый визирь прибыль в Константинополь за инструкциями и 9-го (21-го) марта выехал в Шумлу, где он нашел гарнизон силою не более 10,000 человек. [114]
Действиями Гуссейна-паши в 1828 году султан остался недоволен, но, продолжая ценить прежнюю службу этого старца и популярность его в войсках, он вручил ему начальство над войском, собранным в Рущуке.
Формирование и комплектование турецких войск
В течение зимы в Константинополе прилежно занимались учениями под личным наблюдением падишаха. Регулярные турецкие войска были доведены до 60 батальонов и 31 эскадрона силою около 50000 чел., большая часть которых весною была отправлена в Шумлу. Деятельность султана по подготовке государства и армии к войне была изумительна. Сам он ежедневно присутствовал при обучении войск в Константинополе, иногда по два раза в день. Беспрестанно рассылал он фирманы пашам, возбуждая в них соревнование в военных приготовлениях. Лично занимаясь приведением в окончательное устройство флота и руководя формированием ополчения из жителей окрестностей Софии, Самакова, Татар-Базарджика и Филиппополя, Махмуд послал Чаркаджи-пашу осмотреть дунайские крепости для приведения их в готовность к защите, для возвышения духа в войсках и для внушения пашам, чтобы они находились в постоянной готовности встретить внезапное нападение русских.
Набор рекрут для службы в регулярных войсках, по-прежнему, представлял немалые затруднения, потому что все старые люди были исключены как приверженцы старины и, быть может, тайные сторонники истребленных янычар. Одни только юноши охотнее шли в войска и подчинялись строгостям новых порядков и дисциплины.
Район местности, из которого можно было набирать рекрут, также был ограничен, так как и в 1829 году не удалось убедить босняков служить в оттоманской армии; отсутствие босняков составляло для турок чувствительную потерю, так как народ этот принадлежит к самым воинственным племенам. То же самое случилось и с храбрыми арнаутами, вступившими с Портой в переговоры относительно уплаты вперед жалованья для тридцатитысячного корпуса. Наконец, турки не могли набирать людей в Сербии и Болгарии. Таким образом, набор пришлось производить главным образом в Азии, да притом еще и при помощи насильственных мер.
Хотя сведения о турецких вооруженных силах перед походом [115] 1829 года, даже по отзыву Мольтке, бывшего в Турции вскоре после войны и имевшего возможность собрать необходимые данные, пользуясь своим особым положением в Турции, основаны «на недостоверных источниках и отчасти на предположениях», но есть основание предполагать, что к началу лета 1829 года падишаху удалось пополнить потери в людях и в материальной части настолько, что турецкая армия весною 1829 г. имела силу и состав не меньше того, что было к началу кампании 1828 года.
Обучение турецких войск
Обучение турецких регулярных войск производилось по уставу, заимствованному из европейских уставов. Но при этом нельзя не заметить, что турки недостаточно усвоили дух европейской тактики и что многим частностям устава они придавали значение магических формул, которые могли бы обеспечить победу турецким знаменам.
Иностранные инструкторы все еще составляли класс людей, не пользовавшихся особенным уважением, и им предоставлялось обучать солдат, но не командовать ими. Поэтому начальниками войск были исключительно турки, знакомые с тактикой только по одному уставу. Многие из вновь принятых в турецкой армии мер были совершенно лишены смысла.
Но если не совсем удачны были некоторые нововведения, то еще неудачнее было оставление в силе некоторых старых порядков. Так, большая часть полевой артиллерии была запряжена волами, что лишало ее необходимой подвижности при маневрировании. Запряжка лошадей под орудия считалась невозможной, так как, по понятиям турок, запряжка лошади вообще унизительна для этого благородного животного.
Конечно, новые турецкие войска ознакомились с сомкнутым строем и правильными движениями, но зато они потеряли многие прежде им присущие качества. Так, конница утратила некогда свойственную ей дикую стремительность набегов; народные предрассудки были потрясены, а потому в турецких войсках вместе с тем ослабело и прежнее фанатическое одушевление. Отказавшись таким образом от средств, предоставляемых варварством, турки в то же время не успели взамен этого воспользоваться услугами цивилизации. [116]
Однако же существенная выгода новой системы заключалась в том, что новое войско отличалось большим против прежнего повиновением своим начальникам.
Силы и расположение турецкой армии перед походом 1829 г.
В Силистрии 12 - 15,000
Рущуке и Журже - 12 - 15.000
Никополе, Рахове и в других малых укрепленных пунктах на Дунае.
12 - 15,000
Виддине 12 - 15.000
в Шумле 50- 56,000
На Камчике 15 - 20,000
У Бургаса 8 -10,000
У Сизополя 10 -15,000
В Адрианополе- 5 -8,000
На Босфоре и у Дарданелл - 18—22.000
У паши Скодрского- 30- 40.000
Всего2 - 184 —231,000
План турок
Сведения относительно плана, которого предполагала держаться Турция во время войны 1829 года, крайне ограничены. Даже Мольтке ничего не говорит об этом плане. Поэтому мы приведем здесь тот план, который указан у Лукьяновича3. «Главный план султана для войны 1829 г. в Европейской Турции состоял в том, чтобы с наступлением весны частью своей армии под личным предводительством великого визиря напасть на Варну и окрестные места, занимаемые русскими, или, сообразно обстоятельствам, на Праводы, а другою частью вторгнуться в Малую Валахию.
Для сего, к концу зимы, повелено было собрать до 60000 между Бургасом и Константинополем, а в Виддине сосредоточить 4000 тысячный корпус и собрать также до 60,000 иррегулярного войска. Назначение сих последних было взять Калафат, укрепиться в нем и действовать на Малую Валахию».
Сведения о турецких войсках
3-го августа Дибич писал Государю: «все наши сведения о турецких войсках сводятся к тому, что войсках они в течение зимы понесли большие потери, и что у [117] турок большой недостаток продовольственных запасов, как в Константинополе, вследствие блокады, так и в самой армии.
Недостатком продовольствия объясняется и сосредоточение значительных турецких сил на верхнем Дунае, где они надеются получать припасы из Австрии. Может даже случиться, что они переправятся через верхний Дунай. В этом случае я рассчитываю на бдительность и деятельность Гейсмара. Кроме того это дало бы нам возможность лишить неприятеля в начале похода части его сил, которые ему трудно было бы привести в те места, где будут решаться главные вопросы войны»
В марте месяце в штабе армии имелись следующие сведения о турецких войсках. «Из всех полученных известий о неприятеле усматривается, что он от недостатка продовольствия в весьма незначительных силах занимает дефиле балканские, крепости Шумлу и Силистрию, и что главные его силы находятся между Рущуком, Тырново, Софиею, Виддином и Никополем».
17-го марта Дибич писал Государю о неприятеле, что «полный недостаток средств в местности между Силистрией, Шумлой и Рущуком и плачевное состояние Румелии заставили его сосредоточить войска между Рущуком и Виддином. Эта причина повлияла на такое сосредоточение еще более, чем ожидание нашей переправы через верхний Дунай, слух, который здесь сильно распространен, и который я стараюсь поддерживать, хотя он диаметрально противоположен нашим намерениям».
Из Константинополя мы имели сведения от первых чисел марта, что дороговизна жизненных припасов и строгие меры по новому набору людей, начиная с 18 до 50 лет, вызвали в оттоманской столице большие волнения.
В конце марта мы имели единогласные показания пленных и перебежчиков, перебегавших к нам из турецких крепостей на Дунае, о том, что в крепостях этих ощущается большой недостаток в жизненных припасах. Подобные же сведения мы имели о Шумле, куда в то время прибыл визирь с [118] двенадцатитысячным отрядом регулярного войска. Достоверность этих известий подтверждалась и сведениями, которые мы получали от наших агентов в Константинополе, из которых было видно, что и там ощущался недостаток в хлебе, как следствие блокады Босфора и Дарданелл нашим флотом.
Наконец перед самым началом похода главнокомандующий имел следующие сведения о турецких войсках.
«По всем сведениям, которые мы имеем, турки не сделали никаких передвижений, за исключением того, что большая часть войск, которые находились в Айдосе и в Бургасском заливе, направилась к Камчику. Предполагают, что от 30 до 50,000 человек находятся в Шумле, приблизительно 10—12,000 между Разградом и Тырновым, большей частью конницы, столько же в Рущуке, где в командование вступил Гуссейн-паша, и в Никополе, где, как предполагают, Галиль-паша заменил Чапан-Оглу; пленные говорят, что в Силистрии 15,000 человек по-прежнему под начальством Ахмет-паши»
Далее мы имели сведения, что у Скодрского паши имеются значительные силы; по одним данным у него считали до 120,000 чел., по другим вдвое меньше.
Таким образом, сведения, которыми мы располагали, были далеко не точные и далеко не соответствовали действительности. [119]
Примечания
1. Дибич находился в Таганроге во время кончины Императора Александра I.
2. Эти данные не вполне согласуются с некоторыми источниками (так, Веригин считает, что турки имели всего 188.000 чел.). Мы взяли цифры из ведомости, составленной генерал-майором Бергом в феврале 1830 г. в Бургасе. В примечании к этой ведомости Берг говорить, что цифры эти тщательно проверены и сверены с показаниями турецких начальников, которые после заключения мира уже не имели особых оснований скрывать от нас свои силы. (Из бумаг генерал-майора Берга).
3. Лукьянович, ч. 3-я. стр. 22.
|
