|
Глава I. Политическая обстановка перед походом 1829 года.
Политическая обстановка перед походом 1829 года.
Мы видели, как неблагоприятно сложилась для нас политическая обстановка перед походом 1828 года. Было много данных к тому, чтобы опасаться встретить австрийские войска в княжествах и английский флот в море, как мы это выяснили в свое время. Остальные западноевропейские державы не оказали бы нам поддержки, а некоторые из них, может быть, оказались бы и против нас; исключение составляла одна Пруссия. Тем не менее, Император Николай решился объявить войну Турции, ибо бывают «обстоятельства, при которых сделки становятся невозможными».
Однако, ни одна из заинтересованных держав не стала открыто во враждебные к нам отношения, хотя в течение всего похода 1828 года продолжалось то же политическое положение, какое было перед началом его.
В половине августа 1828 года, когда уже обозначились многие наши неудачи, политическое положение наше обрисовывалось в следующем виде:
Англия настолько относилась к нам враждебно, что в этих [3] отношениях, как выразился гр. Нессельроде, «виден зародыш объявления войны». В этой же депеше гр. Нессельроде писал, что «английское правительство одобряет турок публичными заявлениями своей благосклонности к ним и даже внушает им прискорбную уверенность». «Так как мы не уверены в окончании войны в этом году, - писал Нессельроде 14-го августа 1828 г., - то имеем очевидный интерес щадить щекотливость великобританского кабинета и не вызывать решительными выражениями открытого прекращения сношений».
О наших отношениях к Англии гр. Чернышев писал Дибичу 2-го мая 1829 г.: «то, что я должен сообщить вам о политических новостях, весьма неутешительно; как мы и предвидели, нам нужно торопиться нанести сильные удары, и если мы для этого не воспользуемся настоящей кампанией, то после мы найдем с кем говорить, а вы сами знаете, в состоянии ли наши финансы вынести это! Английское правительство начинает скалить зубы при каждом случае то под одним предлогом, то под другим, но недоразумения были уже несколько раз, а новый протокол, допускающий возвращение в Константинополь английского и французского посланников, придает веру нашим сомнениям. Все это показывает, как нам необходимы ваши успехи; они одни, если будут также блестящи, как и решительны, могут дать иное направление политике, и я присоединяюсь к Нессельроде, чтобы выразить вам живейшее желание, которое я имею, чтобы какая-нибудь весьма счастливая новость с вашей стороны была получена нашим прекрасным Государем (excellent empereur) в Варшаве; это принесло бы огромную пользу всем нам, а вам в особенности»1.
Австрия тоже не изменила своих отношений к нам. «Слова её миролюбивы, - писал Нессельроде тогда же, - но её тайные стремления более чем подозрительны, она постоянно вооружается, рекрутские наборы следуют один за другим, ряды пехоты почти пополнены. Мы следим за нею со всевозможною осторожностью, развитие её военного положения нам известно; её происки не ускользают от нашего внимания, и как скоро мы заметим обнаружение враждебных комбинаций, поспешим сделать ей такие [4] замечания, которые, без сомнения, заставят ее переменить поведение».
Необходимо отметить, что, по-видимому, Нессельроде сильно ошибался относительно оценки готовности австрийской армии. Мы действительно следили за военными приготовлениями Австрии, и вот что писал генерал-майор граф Сергей Строгонов2: «проехав по нескольким направлениям области австрийской монархии, я нигде не заметил военных приготовлений; в складах Вены, Ольмюца, Брюнна и Пешта не производится никаких работ. Обоз не имеет лошадей... В заключение я могу представить следующее суждение о будто бы произведенных в последнее время вооружениях Австрии. Эта монархия осталась бы без армии в 1829 г., если бы она не сделала рекрутского набора в следующем году. Единственный корпус, который действительно готов, это итальянский. Австрия не может без нового набора и без согласия Венгрии привести на военное положение на северной или восточной границах 100000 чел. пехоты и 15,000 лошадей».
Когда Дибич получил записку Строгонова, он писал графу Чернышеву3: «я никогда не сомневался в личных чувствах императора австрийского, и я убежден, что махинации Меттерниха никогда не заставят его воевать против нас; я думаю, что скорее можно будет провести самолюбие этого последнего, соблазняя его на совместные действия — что не лишнее было бы попробовать, так как, по-видимому, султан Махмуд непоколебим, несмотря на давление всей европейской дипломами и, как кажется, уступит только штыкам».
Относительно Франции Нессельроде писал4: «наш союз с Францией становится более и более тесным; правда, что личные распоряжения г. Гильемино5 и поведение г. де Риньи6 не представляют нам никакой причины быть довольными, но мы не можем не похвалить французской политики вообще. Она противилась [5] всем интригам Австрии, заставила Англию уважать лондонский трактат, поддержала все наши предложения и своею твердостью успела получить одобрение на отправление своих войск в Пелопоннес».
Когда министром иностранных дел стал граф Феронэ (dе 1а Fеrronnays), то отношения наши к Франции стали еще лучше, так как этот государственный человек находил, что Франция не имела прямых интересов в восточном вопросе, и поэтому могла по своему желанию или держаться нейтралитета, или принять сторону той или другой державы в зависимости от обстоятельств. Такого же взгляда был и граф Шатобриан, бывший тогда посланником в Риме, причем он был сторонником союза с Россией. «Помещенные на противоположных концах Европы, - писал он, - Франция и Россия не соприкасаются своими владениями; они не имеют соперничества в торговле, и естественные враги России (англичане и австрийцы) тоже естественные враги и Франции. Во время мира, если тюльерийский кабинет в союзе с петербургским, то в Европе никто не посмеет шевельнуться. Во время войны союз обеих держав предпишет законы всему свету».
2-го марта гр. Чернышев писал о наших отношениях к Франции Дибичу: «Французский посланник прибыл сюда, и уже был принят в аудиенции. Его Величество поручил мне сообщить вам, что все поручения, которые он имел от своего правительства к нашему двору, были как нельзя более благоприятны для нас. Он, между прочим, предложил вызвать французских инженеров для службы в нашей армии. Его Величество согласился на это и просил, чтобы присланы были офицеры старших чинов, которые имели бы опытность и могли бы иметь вес в глазах наших офицеров, а чтобы избежать всяких недоразумений, эти господа будут состоять при посольстве и пойдут на войну в виде добровольцев».
Мера эта была приведена в исполнение, и в нашей армии появились французские добровольцы; так, например, полковник граф С. Альдегонд (comte St.Aldegonde) был переведен из французской службы в наш генеральный штаб и состоял при главнокомандующем. [6]
Хотя экспедиция французов в Морею была для нас выгодной, ибо Франция таким образом также стала в открыто враждебные отношения к Турции, и войска её должны были отвлечь часть турецких войск, но с другой стороны, как писал Нессельроде, «без сомнения, Россия предпочла бы, чтобы Греция освободила свою территорию без этой помощи, и чтобы иностранные войска не имели в ней нового влияния». Однако это влияние пришлось допустить, и французы заняли Морею. Ибрагим-паша удалился в Египет, а турецкие войска, занимавшие крепости, сдали их французам.
Наконец, что касается Пруссии, то берлинский двор не изменил своего поведения, и продолжал оказывать нам дружественное расположение по-прежнему.
Окончательно роль Пруссии выяснилась в июне 1829 г., когда присланный королем гр. Ностиц привез Императору Николаю письмо своего короля с положительным обещанием двинуть свои войска против Австрии, как только она начнет враждебные действия против России7.
В начале зимы 1828 г. наше министерство иностранных дел считало политическую обстановку весьма для нас неблагоприятной. В конфиденциальной депеше от 26-го октября 1828 года Нессельроде писал по этому поводу нашему посланнику в Берлине: «В феврале текущего года я мог гарантировать Государю, что ему придется сражаться только с одной Турцией, между тем как относительно похода 1829 года я в состоянии высказать по этому вопросу только одни надежды. До этого внимание России было обращено главным образом на Австрию и её вооружение, но с тех пор наше внимание привлекают как эти вооружения, так и взрывы национальной ненависти англичан».
Весною 1829 года, перед самым началом похода, политическое положение обрисовалось в следующем виде. Порта к этому времени убедилась в том, что западноевропейские державы не останутся спокойными зрителями разгрома Турции Россией. Действительно, еще недавно послы Англии и Франции, находившиеся в Корфу, признавали несовместным с достоинством их правительств принять приглашение турецкого дивана прибыть в Константинополь; условием своего согласия они поставили признание [7] султаном постановлений лондонской конференции 24-го июня (6-го июля) 1827 г. Между тем, хотя султан Махмуд продолжал упорно отказывать в этом, все-таки сэр Роберт Гордон и граф Гильемино явились 6-го (18-го) июля 1829 г. в торжественной аудиенции. «Заслуги гр. Гильемино относительно Турции, - говорить Мольтке, - признавались даже мусульманами».
Народ встретил послов с восторгом, утешая себя надеждою, что фрегат «Blonde», которому разрешили пройти Дарданеллы с орудиями, хотя и замаскированными, послужит предвестником английского флота, который освободит Черное море от русского владычества. Однако Англия соглашалась оказать Турции поддержку только при условии, чтобы Порта приняла лондонский протокол. Но добровольное исполнение этого договора было для султана невозможным. Всякая уступка относительно греков заставляла опасаться предъявления подобных же требований со стороны христиан всего Балканского полуострова.
Франция была занята в 1829 году подготовкой экспедиции против Алжира; кроме того одна французская дивизия под начальством ген. Шнейдера находилась в Морее для защиты греков. Нельзя же было Франции из столь враждебного положения к Порте внезапно перейти к дружественным сношениям.
В Австрии перешли от преувеличенных опасений к неосновательным надеждам. Из малого успеха кампании 1828 года вывели заключение, что вторичный поход должен окончательно истощить средства России, и ласкали себя надеждой, что Австрии останется тогда только принять на себя роль посредника.
Итак, политические обстоятельства к весне 1829 года сложились в сущности таким же образом, как это было и весною 1828 г., т. е. успех предстоявшего похода не был в достаточной степени обеспечен политической обстановкой, при которой от начинался. [8]
Примечания
1. В.У.А. №961, письмо Чернышева Дибичу от 2 мая 1829г. Впоследствии так и случилось, ибо известие о победи при Кулевчи государь получил во время своего пребывания в Варшаве, где была коронация императора как короля польского.
2. В.У.А. №2770, из записки г.-м. гр. Строганова о настоящем положении австрийской армии, 12 февраля 1829 года С.-Петербург (на французском языке).
3. В.У.А. №4445, письмо Дибича Чернышеву от 24 февраля 1829 года, из Ясс.
4. Депеша Нессельроде Каподистрии от 14-го августа 1828 г. из Одессы (Сивинис и Палеолог, приложение 35).
5. Французский посланник в Константинополе.
6. Французский адмирал, командовавший французской эскадрой в Архипелаге.
7. Протокол конференции, происходившей в английском министерстве иностранных дел 10 (22) марта 1829 г.
|
