П. А. Нивe

Русско-шведская война 1808-1809 гг.

ГЛАВА XIV. Заключение.

Политические результаты Фридрихсгамского мира. – Оценка их манифестом 1-го октября 1809 года. – Общий характер наших военных действий в 1808–09 гг. – Что тормозило наши успехи? – Как обезопасить себя от народной войны? – Связь сухопутных и морских действий. – Выводы на будущее.
Тактические указания. – Боевые порядки. – Гибкость тактических приемов. – Частный почин. – Значение связи. – Бои в шхерах. – Роль различных родов войск. – Заключение.

[380]
Фридрихсгамский мирный договор 5-го сентября 1809 года завершил собою, наконец, ту вековую борьбу, которую мы вели со Швецией за преобладание на балтийских берегах. Ништадский мир поднял Россию на небывалую дотоле высоту, введя ее в ряды европейских держав и дав ей веский голос во всех международным вопросах, a Швецию низвел в разряд держав второстепенных. Теперь, с завоеванием нами всей Финляндии, окончательно исчезал самый повод для шведов впутываться в «большую политику». Теряя Финляндию, которая, в силу своего географического положения, была неизбежно яблоком раздора между двумя соседями, Швеция возвращалась в границы, намеченные для нее самою природою, и получала возможность тратить народные силы и производительность страны исключительно на самое себя.
Благой результат совершившейся перемены впоследствии признали даже многие шведы. Они пришли к заключению, что Швеция никогда не достигла бы того благосостояния и той степени культуры, как теперь, если бы продолжала обладать Финляндией; ей пришлось бы, для удержания последней, нести непосильные военные расходы, от чего, бесспорно, страдало бы народное образование, просвещение, благоустройство и многие другие отрасли внутренней государственной жизни, все то, что теперь, за целое столетие безмятежного труда в стороне от беспрестанно сталкивающихся крупных политических интересов, достигло у наших Заботнических соседей высокой степени процветания...
В настоящее время, как раз на пороге второго столетия последней вооруженной борьбы нашей со шведами, в Швеции как будто начинают яснее сознавать пользу сближения с Россией в интересах обеих стран; недавний брачный союз шведской королевской семьи с Российским Императорским домом, несомненно, способствует исчезновению тех последних остатков вражды [381] и отчужденности, которые поддерживались и насаждались в Швеции нашими врагами, пользуясь поверхностным знанием там условий русской жизни... Вместе с тем, события последних лет в Финляндии начинают убеждать более разумные элементы шведского общества в том, что утрата «финляндских губерний», совершившаяся сто лет тому назад, представляет собой для Швеции еще иного рода выгоду: все современные политические притязания финляндцев пришлось бы расхлебывать уже не русским, а шведам. А притязания эти, как показывает прошлое, зародились еще за много лет до перехода Финляндии в русские руки. Нельзя не обратить также внимания на то, что сравнительное спокойствие в области внутренней политики водворилось в самой Швеции именно после утраты Финляндии...
В виду всего сказанного, в настоящее время едва ли в Швеции, среди лиц сколько-нибудь серьезных и влиятельных, питают какие-либо мечты о «реванше», подобные, например, существующим во Франции по отношению к Рейнским провинциям... В нынешней Швеции, по-видимому, хорошо понимают, какой обузой явилась бы для нее Финляндия сейчас, и если бы даже предположить участие шведов в какой-либо коалиции против России, то, в случае успеха такой войны, они, думается, извлекли бы от нас какие-либо иные выгоды...
Мы уже указывали в начале наших статей на то, какие цели преследовала Россия, добиваясь отвоевать от Швеции Финляндию. «Географический враг» был, наконец, после долгих усилий сломлен, и «шесть губерний», «с городами, портами, селениями и островами», вошли «в собственность и державное обладание Империи Российской». Так гласит статья IV международного акта, Фридрихсгамского мирного договора, определившего собою юридическое положение Финляндии.
Тот путь, по которому впоследствии пошла Финляндия под русской властью, никоим образом нельзя вменить в вину главным деятелям, способствовавшим этому важному приращению русской территории... Военачальники, стоявшие во главе войск наших, дипломаты, ведшие переговоры со шведскими уполномоченными, не мудрствуя лукаво, блюли лишь интересы России, хлопотали лишь о достижении «безопасия» Петербурга. Граф Каменский говорил: «мы завоевали Финляндию – сохраните ее!» Граф Румянцев сдал в Фридрихсгаме России «в собственность и державное обладание»– шесть губерний... Никто из них непричастен делу образования «Великого Княжества Финляндского» из прежней Петровской отчины, насильственно слитой в 1811 году с новоприобретенными землями... [382]
Чаяния и надежды в отношении выгод от приобретения шведской Финляндии лучше всего видны из текста Высочайшего Манифеста от 1-го октября 1809 года по случаю заключения мира со Швецией. Воздавая должное доблести русского воинства, потом и кровью которого, можно сказать, добыта каждая пядь «сурового» финляндского края, манифест пытается наметить те преимущества, которые будут или могут быть для нас результатом нового завоевания...
«Всевышний положил конец войне, между Россией и Швецией возникшей. Мир, столько же славный для истории, сколько и сообразный стремлениям Нашим, восстановлен на основаниях твердых.
В течение седьми столетий непрерывные почти войны потрясали спокойствие народов, предуставленных природою хранить доброе и мирное соседство.
От самых отдаленнейших времен до дней Наших, от славных побед благочестивого Предка Нашего Св. Великого Князя Александра Невского до настоящего мира редко проходило двадесять лет сряду и никогда почти не протекало полвека, чтобы война между нами не возникла.
Колькратно мир, кровию народов запечатленный, вскоре после того был, по стечению обстоятельств, снова расторгаем. Колькратно Финляндия, всегдашний предмет и позорище сей войны, страдала, истребляема огнем и мечем!
Успехами оружия славных наших предков, превозможением их и твердостью духа троекратно присоединяемы были к России разные части пограничных шведских владений. Часто постановляемы и многократно подтверждаемы были мирные трактаты. Взаимные и ощутительные пользы сделали для обоих народов мир драгоценным. Но причины войны были неиссякаемы. Споры о границах беспрестанно возрождались, и среди мира Россия не обретала в них твердой ограды своему спокойствию. При сей нетвердости пределов, противоположность в видах политических всегда новую и непрерывную предоставляла войне пищу.
Провидению угодно, наконец, было сию долголетнюю и всегда возрождающуюся прю соседственных народов решить окончательно во дни Наши.
По следам древних побед, в странах где Петр Великий приучал Россов к воинской славе, доброе Наше воинство, мужественно подвизаясь, преоборая все препятствия, по глыбам льда проницая в места непроходимые, от пределов, к столице Нашей близких, простерло славу Российского оружия до самых отдаленных [383] стран севера: покорило Финляндию, завладело всеми ее провинциями, одержало знаменитые острова Аландские и, объяв Ботнический залив, перейдя западную Ботнию, на отдаленных пределах ее утвердило свое обладание. На семь великом пространстве все города, порты, укрепления, самые твердыни Свеаборга пали во власть его.
Путь к победам, не взирая на все сопротивления, еще был отверст; но, как скоро надежда к прочному миру представилась возможною, мы с удовольствием, оставив все выгоды воинского Нашего положения, обратились к миру.
Сею твердою надеждою, постановлением Империи нашей непреложных и безопасных границ, измеряем Мы наипаче выгоды сего мира. Новые владения Наши, с одной стороны огражденные Свеаборгом и другими крепостями, обеспеченные весьма важным для морской силы положением Аландских островов, с другой окруженные от соседей большими реками Торнео и Муонио, всегда будут составлять твердую и незыблемую ограду Империи нашей.
При таковых существенных выгодах сего мира не может быть для сердца Нашего равнодушно присоединение к числу верных наших подданных народа финского. Бедствиями войны доселе почти непрерывно обуреваемый, отныне станет он на чреде народов под сенью престола Нашего покоящихся в тишине и безопасности. Шесть губерний со всеми принадлежащими к ним городами и селениями приобретают сим новое бытие и благословляют уже Промысел Вышнего, судьбу их так устрояющий.
Обладая всеми портами и пристанями в Финском заливе, на Аландских островах и во всей восточной части Ботнического залива до самого Торнео, в стране плодоносной, изобилующей лесами и всякими произведениями земли, населенной народом трудолюбивым и к мореходной промышленности издревле приобыкшим, торговля наша восприимет новое расширение, купеческое мореплавание получит новую деятельность, а с тем вместе и воинское Наше морское ополчение приобрящет новые силы».¹
В какой мере осуществились все эти упования, предоставляем судить самим читателям...

В кампанию 1808 года мы впервые отступили от того способа действий, которым неизменно руководствовались в Финляндии в прежние войны со Швецией. В основание плана завоевания этой окраины положен был, в сущности говоря, отказ от совместных [384] операций сухопутных вооруженных сил с морскими: решено было вторгнуться в Финляндию зимою и притом широким фронтом, «захватив как можно больше пространства земли». Предполагалось, что Финляндия окажется в наших руках, как плод зимней кампании, a морские силы понадобятся уже только для действий против самой Швеции...
Положим, ошибочность наших расчетов на успех зимней кампании в Финляндии зависела, как мы и указывали в своем месте, в значительной степени от неосновательных упований на приверженность местного населения идее отделения от Швеции и присоединения к России; но, во всяком случае, несомненно то, что тяжело положение, в котором мы оказались к началу весны 1808 г., проистекало и от слишком опрометчивого расходования наличных сил в погоне за разрешением нескольких задач одновременно... Очевидно, слишком низкая оценка степени способности противника к сопротивлению и некоторая самоуверенность играли здесь также известную роль.
Хроническая ошибка большей части наших войн – чрезмерная экономия в силах в начале кампании, зависящая от неправильной оценки обстановки и пренебрежения противником – повторена была и здесь. Положим, если бы мы решили собрать большие силы, то пришлось бы отсрочить начало кампании и, следовательно, упустить наиболее благоприятный для того момент; но, по мере постепенного занятия территории шведской Финляндии, надлежало постепенно продвигать с тылу свежие войска для закрепления захваченного за собою, не ослабляя для того действующего корпуса. Обстоятельство это роковым образом повлияло на течение всей кампании. Уверенность в том, что легкий захват беззащитной Финляндии в зимнее время повлечет за собою ее отложение от Швеции, не побудила нас позаботиться своевременною подготовкою резервов в тылу; это повлекло за собою, с одной стороны, затяжку войны на полтора с лишним года, а с другой вызвало гораздо большую затрату сил и средств, чем потребовалось бы, если бы с самого начала их было назначено достаточно...
Уже в марте 1808 года Император Александр намеревался перенести свое оружие в Швецию и, не оценивая надлежащим образом обстановки, требовал от графа Буксгевдена выполнения этой задачи с наличными силами. Общая идея, тяготевшая над нами во все время войны, заключалась в том, чтобы угрозой Стокгольму принудить шведов к скорейшему заключению мира. Захват вооруженною рукой Финляндии должен был служить для того лишь подготовительным средством; в то же время Финляндия явилась бы, [385] в случае успеха предприятия, уже готовым, фактически захваченным в наши руки призом. Первоначально намеревались вести обе операции одновременно, так как удар на Стокгольм предполагалось наносить не из Финляндии, а через остров Готланд в Шонию, одновременно с франко-датским десантом из Померании. Судьба, постигшая отряд Бодиско, и участь войск, бывших под начальством Бернадотта, помешала осуществлению этого плана, который, разумеется, был исполним только при наличии своевременно подготовленных морских средств.
Иначе действовали и советовали гениальные наши полководцы... Петр Великий в 1713 году, как известно, начал кампанию в Финляндии с быстрого захвата Гельсингфорса, и, только утвердившись прочно в южной части края, вплоть до Або, при помощи совокупной работы сухопутных войск и флота, его генералы повели энергичное наступление вглубь страны, нанеся ряд последовательных решительных ударов (при Пелькяне, Лаппола) живой силе противника. Наступление это ведено было при этом насколько возможно сосредоточенно, избегая одновременно погони за несколькими целями и дробления войск на отдельные значительно удаленные друг от друга группы... Суворов, в своих «замечаниях об оборонительной и наступательной войне в Финляндии» (см. глава IV), держится, примерно, того же взгляда. Он считает, что «незнатные набеги» должно «презирать», а самим «таковых иррупциев не чинить, ибо оне опасны». «Малая война обоюдно равна и не полезна, изнуряет войско»; поэтому Суворов предостерегает от дробления на мелкие отряды и советует: «лучше усыплять, нежели тревожить – и делать большой удар». Переходя от этих общих соображений к более определенным наброскам планов, Суворов – если припомнят читатели – рекомендует оперировать (либо на Свеаборг, либо на Або, заслонившись от первого) исключительно в пределах прибрежного района, явно предпочитая совокупные действия с флотом. Обеспечения нашей операционной линии со стороны внутренней Финляндии он считает вполне возможным достигнуть, имея «внутри границ» (т. е. в своей, «Старой» Финляндии) обсервационный корпус, не сильнее десяти тысяч, которому назначалась «позиция при Савитайполе² и внимание на Саволакс, с содействием Саймской флотилии» и высылкою в стороны «легких отрядов». Какой-либо серьезной диверсии нам в тыл из Саволакс-Корелии Суворов не опасался, считая, что такой неприятельский отряд «сам казнен, окружен острыми горами, незащитен» [386] и «сам пришел к побиению соединением на него корпусов», да к тому же «отдаляет свою субсистенцию»; а сверх того «быстрая рева Вокша» (Вуокса) «весьма обороняема»...
Отсюда видно, что Суворов, с одной стороны, признавал вредными всякое увлечение какими-либо побочными, частными целями внутри Финляндии, кроме «большого удара» по живой силе, а с другой – не считал такого удара рискованным, так как по местным условиям и после им же созданного фортификационного усиления нашей границы он рассчитывал сдержать всякие покушения из внутренней Финляндии на наш тыл даже без особенной затраты сил... Намечая же ближайшею целью операций такие пункты как Свеаборг и Або, он сходится вполне с Петром, так как для обеспечения успеха «большого удара» надо предварительно подготовить таковой.
Суворов в своих соображениях вел операции в Финляндии параллельно побережью и совокупно с флотом, корабельным и галерным, т. е. совершенно также, как на практике до него сделал это в 1712–14 годах Петр Великий. Что же касается внутренней Финляндии, этого «редюита» местной обороны, то Суворов совершенно не намерен был тратить силы на его преодоление, а ограничивался лишь принятием мер к тому, чтобы насколько возможно оградиться от покушений, которые предвиделись оттуда против сообщений наших главных сил... Суворов отлично изучил местность по тогдашней русско-шведской границе, исполняя данное ему Императрицей Екатериной поручение по ее укреплению... Он подметил ту особенность, что изнутри Саволакса, т. е. внутренней части Финляндии, можно проникнуть в Корелию, т. е. в нынешнюю Выборгскую губернию, только по очень немногим строго определенным перешейкам между прихотливыми разветвлениями Саймы. Достаточно прочно преградить эти коридоры, a затем занять те немногие пункты на оборонительной линии Вуоксы, в которой последняя пересекается дорогами, чтобы быть сравнительно спокойным за участь своего тыла. Целью главных операций ставилось Суворовым очищение от неприятельских войск всей страны до Або и захват Свеаборга с моря и с суши. Дальнейшее наступление на север Суворов считал излишним. Действительно, достаточно овладеть страною вплоть до оборонительной линии реки Кумо, захватить такие важные узлы, как Таммерфорс и Тавастгус, чтобы обеспечить себе возможность дальнейших операций в западном направлении, т. е. против Швеции, не опасаясь серьезно за свои сообщения. Расход сил по удержанию в своей власти занятой части края был бы значительно меньше, чем при захвате почти всей [387] Финляндии, вплоть до Вазы и Куопио, как было в 1808 году, в особенности потому, что сообщения в этом случае (особенно, раз Свеаборг был в нашей власти) могли бы быть направлены вдоль самого побережья, пользуясь морем и шхерными его фарватерами как коммуникационными путями...
Вообще, вопрос о снабжении войск, действующих в Финляндии, всем необходимым являлся данною влияющей самым существенным образом на характер всех стратегических соображений... Поэтому надежная связь оперирующих войск с их тылом, с главною базой в Старой Финляндии (которую Суворов искусно прикрыл сооруженными им крепостями и укреплениями), являлась в данном случае вопросом первостепенной важности.
На местные средства рассчитывать было нечего, a сообщения по грунтовым дорогам, не смотря на их сравнительно хорошие качества, происходили крайне медленно и затруднительно, особенно, если бы понадобилось доставлять тяжести вглубь страны. В этом случае, опять-таки, ведение операций вдоль побережья крайне облегчало задачу (конечно в навигационный период); коммуникационные пути легко переходили на гораздо более удобные водные фарватеры. Хотя мы и не обладали господством на море, но все же можно было пользоваться с этою целью шхерными путями, как сравнительно малодоступными покушениям противника. Даже в те времена, при отсутствии парового флота, преимущества водных путей для передвижения грузов были настолько очевидны, что шведы (как мы знаем из дошедших до нас различных проектов и планов по обороне Финляндии) намечали целый ряд водных сообщений из Швеции вглубь Финляндии, думая приспособить и внутренние воды последней, как для перемещения тяжестей, так даже и для маневрирования войск³.
Для нас пользование внутренними водными путями Финляндии, было малодоступно, хотя уже Суворов предвидел содействие «Саймской флотилии»...
В кампанию 1808 года только под конец (по мысли Аракчеева) начали практиковать подвоз морем в Гельсингфорсу и даже в Або; но только для надобностей шхерных флотилий и отрядов, занимавших прибрежные пункты; все же войска, игравшия наиболее деятельную роль в кампании, действовали во внутренней Финляндии: Барклай (потом Тучков) в районе Куопио; Раевский (потом Каменский) между Вазой, Ювяскюля и Тавастгусом. Очевидно, подвоз к ним мог производиться только сухим путем. Внутренние воды были использованы, и то под конец, [388] только для Куопиоской группы. Понятно, что сообщения, протянутые в глубине самой пересеченной части Финляндии, являлись заманчивым объектом для партизанских шаек, и можно только удивляться, что шведы не наладили этого дела более систематично, совершенно притом не пользуясь для этой цели конницей. Несколько бывших удачных нападений, явившихся результатом частного почина Сандельса и его сподвижников, не смогли все-таки, настолько затруднить положение наших отрядов, чтобы вынудить их к очищению внутренней части Финляндии.
Борьба за последнюю, в сущности, поглощала собою все усилия обеих сторон до тех пор, пока во главе нашей главной группы не стал граф Каменский, который энергичным ударом вытеснил графа Клингспора из озерной области и вынудил его, сверх того, отказаться от всякой связи с десантными попытками, руководимыми королем, и снова отступать на дальний север. Если бы с самого начала летней кампании мы удовольствовались захватом южной Финляндии со Свеаборгом и обратили свои усилия к тому, чтобы подготовить заблаговременно зимний переход в Швецию через Аланд, то, по всей вероятности, кампания могла бы быть окончена еще к новому году. Захват столицы противника, Стокгольма, почти беззащитного в зимнее время, так как почти все войска, остававшиеся еще в Швеции, были частью на норвежской границе, частью в Шонии, оказал бы на успех мирного договора давление более существенное, чем фактический захват нашими войсками северной Финляндии. Да последнее, вероятно, осуществилось бы в этом случае безнаказанно, так как с водворением наших войск на шведском берегу, надо думать, шведы потянули бы из Финляндии все остававшиеся еще там силы на защиту метрополии.
Таким образом, мы видим, что если зимняя кампания в Финляндии⁴ и сулила нам быстрый и легкий успех над врагом, [389] то этою легкостью осторожнее было бы не увлекаться, в смысле распространения по всей территории Финляндии, этим мы ослабили себя и сыграли в руку противнику, который именно и рассчитывал на такую нашу растяжку, чтобы впоследствии действовать на наши фланги и тыл.
Итак, война 1808–1809 года ярко подтвердила, до какой степени прозорливо намечены были гениальным старцем основные черты будущей войны со Швецией... Единственное, в чем не оправдались его расчеты, это относительно нашего флота⁵. Он, правда, не мог предвидеть союза Швеции с Англией, а также того состояния неготовности, которое вынуждало наш флот запаздывать своим выходом в море и потому упускать благоприятные минуты для раздельного нападения на союзников, не говоря уже об ошибках его командования.
Здесь мы подходим, к одной из главных причин, тормозивших наши успехи в эту войну. Будучи на сухом пути фактически сильнее противника и ослабляясь лишь благодаря разброске, мы на море, обладая по размеру флотом немного меньшим, чем соединенные эскадры шведов и англичан, не могли никогда своевременно противопоставить противникам надлежащие силы, не говоря уже о том несоответственном образе действий, который привел адмирала Ханыкова к блокаде в Балтийском море... Ведь, в сущности, предварительная засылка нами своих гарнизонов на Аландские острова и Готланд объяснялась желанием лишить шведов, к наступлению навигации, удобных морских баз и плацдармов для активных действий против нашего побережья, а самим приобрести таковые... Расчет на успех мог быть при этом основан только на немедленной поддержке этих войск флотом. А это даже физически не было выполнимо, так как из Финского залива суда могли выйти в море всегда значительно позже, чем шведы с западных берегов Балтики, где лед вскрывается гораздо [390] раньше. Хотя и у шведов подготовка морских сил шла с большими неисправностями и затруднениями, тем не менее ко второй половине апреля они успели вывести в море несколько судов, чего оказалось вполне достаточным для поддержания восставшего на вышеназванных островах населения, уже начавшего расправляться с русскими. В то же время английский флот завладел водами, отделявшими Швецию от Германии, и десант наших союзников оттуда сделался невозможным. Таким образом, стремление Императора Александра внести оружие наше как можно скорее в Швецию парализовалось, так сказать, самою природою вещей, и не в нашей власти было изменить в данном отношении обстановку в свою пользу.
Если бы в 1808 году ближе держались советов Суворова, о которых, вне всякого сомнения, никто в то время и не вспомнил, то, несомненно, многие тяжелые для нашего самолюбия моменты этой кампании, искупленные только доблестью русского воинства и офицерства, были бы, вероятно, избегнуты.
Вместо одновременной погони за несколькими целями в зимнюю кампанию, приведшей к известному нам кризису весны 1808 года, из которого мы вышли благополучно только благодаря ошибкам и нерешительности противника, и то ценою огромных усилий, Суворов, надо полагать, удовлетворился бы в течение зимних месяцев захватом южной Финляндии, со Свеаборгом, до Або и Тавастгуса включительно, и уже, во всяком случае, предпринял бы дальний поиск на север не прежде, как подтянув с тыла достаточные силы для утверждения в занятой части края. Имея в виду, в качестве конечной цели, «большой удар» по неприятельской живой силе, Суворов не мог бы почти игнорировать ее существование и так разбросаться по всей площади Финляндии, как это сделали войска графа Буксгевдена... Можно с уверенностью предполагать, что Суворов, считавший достаточным вглубь Финляндии лишь поиски для действия в тыл шведам, если бы они что-либо предприняли против граничных крепостей, едва ли заслал бы колонну Тучкова I (а позднее Барклая) к Куопио. Во всяком случае он не основывал бы никогда, как Буксгевден, всех своих наступательных планов на совместном действии против намеченного объекта двух отдельных групп, разделенных иной раз 300– 400 верстным расстоянием и трудно проходимою, изрезанною озерами и скалами местностью...
Это стремление действовать непременно двумя отдельными группами – одной с фронта, а другой на сообщения – является типичною особенностью финляндской кампании 1808 г., и притом у обеих [391] сторон. Нельзя не подозревать здесь влияния стратегических идей известного теоретика Бюлова, как раз в это время получивших распространение и, как известно, впоследствии, при помощи пресловутого Пфуля, отразившихся на нашем стратегическом развертывании в Отечественную войну.
Пфуль уже состоял в это время на русской службе и, как было нами в своем месте указано, принимал участие в разработке первоначальная плана нашего вторжения в Финляндию. Весьма возможно, что идеи стратегической геометрии приобрели уже тогда достаточное право гражданства в наших высших военных кругах; по крайней мере их несомненное влияние чувствуется на всех стратегических соображениях, записках и планах, подписанных Буксгевденом и составленных в его штабе, начальником которого был известный П. К. фон-Сухтелен... В настоящее время трудно установить, кто являлся истинным творцом этих планов, за осуществление которых так упорно держался Буксгевден и которым так не сочувствовал Тучков I, что и привело к размолвке между ним и главнокомандующим.
Воззрения Суворова на действия в Финляндии в применении к фактам 1808 г., между прочим, весьма поучительны в том отношении, что наглядно опровергают многие, так сказать, предвзятые у нас понятия о способах военных действии в Финляндии... Обыкновенно принято думать, что в Финляндии значительные силы не могут действовать в совокупности, что нужно дробить войска непременно на отдельные самостоятельные отряды, действующие врозь и что, в общем, в Финляндии следует, скорее всего, ожидать чего-либо вроде партизанской войны... Суворов как раз именно и предостерегает от этого заблуждения и, несомненно, под впечатлением недавнего прошлого. Ведь его «замечания» писаны были на другой год по окончании войны нашей с Густавом III, во время которой серьезные дела были только на море, а на сухом пути велась только, в сущности, малая война. Весьма понятно, что эта кампания и осталась по существу безрезультатной.
Но вместе с тем Суворов, верно оценивая своеобразные свойства финляндского театра, требовал, чтобы операции как оборонительные, так и наступательные велись не только возможно более сосредоточенно, но и совместно сухопутными и морскими силами, рука об руку... Образцовый пример такой операции в Финляндии был уже дан при Петре; в кампанию 1808–09 года, наоборот, мы совершенно отступились как от этих классических уроков прошлого, так и от советов гениального прозорливца – Суворова, повторявшего, в сущности, почти тоже, что было до него на практике проделано при Петре... [392]
Соображения, которыми руководился Великий Петр и его «птенцы», разыгрывая финляндскую кампанию, а также идеи Суворова проникнуты тем истинным методизмом, который, как говаривал наш общий учитель Г. А. Леер, создается из гармонического сочетания решительности с осторожностью... Наши действия в войну 1808—09 гг., наоборот, носят на себе в значительной степени отпечаток той стратегии, которую тот же Леер называл авантюристической, противополагая ее истинному (а не ложному) методизму... Истинный методизм исходит всегда из уважения к обстановке; ложный методизм всегда носится с какой-нибудь модной односторонней теорией и, так сказать, насильственно стремится вдвинуть ход событий в заранее заготовленные рамки, которые сплошь да рядом оказываются не подогнанными к данному случаю и – ломаются...
Так было и тут. Стремление поскорее захватить как можно более «пространства земли» привело к дроблению силы на отдельные мелкие независимые группы, число которых все более и более умножалось по мере нарастания частных целей... С другой стороны, с захватом края, войска все более и более таяли – нужно было удерживать захваченное... В результате, имея всегда абсолютное и притом значительное превосходство в силах над противником, мы никогда не могли стянуть, не говорю уже в одной группе и в одних руках, но для одной цели более 1/4 всех наличных сил... Даже под конец войны, когда вместо корпуса в Финляндии собралась уже целая почти 60-тысячная армия, активную деятельность проявлял, в сущности, только один, едва десятитысячный, вестроботнийский корпус...
Излюбленная Буксгевденом система совместного давления на избранную объектом неприятельскую группу с фронта и с тыла оказалась несостоятельной; этот чисто теоретический кунштюк в жанре Бюлова оказывался совершенно непригодным в Финляндии, где всякое обходное движение, по прихоти причудливо-извивающихся озерных пространств, растягивается на многие версты, неизбежно затягивается надолго и потому всегда может быть заблаговременно раскрыто и предупреждено... Когда наши колонны в начале зимнего похода, не будучи стеснены водными препятствиями, попросту неотступно теснили неприятеля и действовали (особенно Кульнев) ближними обходами, часто даже по льду, причем нередко пускалась с этой целью конница, – они неизменно имели быстрый и решительный успех... То же повторилось и летом, когда Каменский, сразу убедившись в начале своего наступления, что давление на сообщения ведет только к взаимной затяжной игре, перешел к [393] энергичному натиску сосредоточенными силами и стал добиваться успеха ближним обходом, не стесняясь трудностями местности...
Если теснота полей сражения в Финляндии и препятствует совместному разворачиванию крупных боевых единиц, то все-таки вполне возможен и законен будет здесь, так сказать, параллельный бой нескольких колонн, на разных путях, образуя прерывчатый, но все же общий фронт, действия которого можно направлять известным образом к достижению определенной цели... Надо принять во внимание, что при современных боевых порядках, там, где сто лет тому назад могла драться дивизия, теперь с трудом развернется батальон... Зато теперь мы имеем в руках другие средства, позволяющие объединять действия таких разрозненных колонн; разумею средства для поддержания связи, почти отсутствовавшие в тогдашнее время...
Вместе с тем в самой Финляндии, по сравнению с 1808 годом, значительно увеличилось число путей. Необходимо, конечно, тщательное их знание и пользование не только проезжими дорогами, но, и иной раз, даже тропами, лишь бы провести колонну в желаемом, более коротком направлении, дабы, избегая кружного обхода разделяющих на десятки верст озерных пространств, выйти внезапно для противника в непредвиденном им месте...
Многочисленные примеры из войны 1808 г. показывают наглядно, какое огромное преимущество дает в Финляндии заблаговременное знание местности, притом такое знание, которое можно приобрести только изучением на месте... Шведы, особенно в первое время, имели над нами в этом отношении огромное преимущество, и можно указать ряд примеров (начиная с нечаянного нападения при Револаксе), когда знание местности и услуги проводников из местных жителей являлись главным основанием их успеха... Возможность пользоваться большим чем прежде количеством дорог, в связи с появлением рельсовых линий, облегчающих разрешение вопроса о питании войск, несомненно допустит действие в Финляндии более крупных сил, чем было в 1808—09 г.г. и даже наступление их более широким стратегическим фронтом, чем допускал Суворов. Необходимо только помнить основное свойство железных дорог, их чрезвычайную хрупкость. Суворов мог основательно рассчитывать обезопасить свой тыл с соблюдением строгой экономии в силах при отсутствии железнодорожных линий; но, во всяком случае, связь водою Петербурга с Финляндией намечалась и им, что видно из самых его операционных направлений, никогда не отдалявшихся от побережья. Необходимость установления такой связи, как мы [394] знаем, сознавалась в 1808 и 1809 г.г., и попытки к тому делались, несмотря на то, что неприятель удержал за собою господство на море во все время войны...
Обеспечение снабжения всем необходимым с тыла – вот коренное условие, которое в Финляндии более чем где-либо обязательно, и поэтому характер всех стратегических комбинаций в Финляндии будет особенно зависеть от степени уверенности в своем тыле. Достаточно припомнить, что смелое преследование Каменским шведов до крайних пределов севера было возможно только при условии того полного спокойствия всей страны в его тылу, которое наступило почти мгновенно после решительного удара при Оровайсе, отбития десанта Багратионом у Хельсинге и очищения Сандельсом Тайволы... Точно также и в зимнем походе 1808 г., в начале кампании, мы гнали шведов так уверенно только потому, что, уповая на приверженность финнов, не заботились о безопасности сообщений.
Финляндская война безусловно и с полною убедительностью подтверждает то мудрое правило, которому следовали в отношении народной войны наиболее выдающиеся военные вожди... Гидру народного мятежа нужно уничтожать ударом в сердце, а не по очереди рубить ей безостановочно вырастающие головы... «Надо делать большой удар», как выражался Суворов, не заниматься «иррупциями» и «презирать незнатные набеги», отвечая на них только « репрессалиями». В Финляндии народные шайки жили и действовали до тех пор, пока за ними гонялись регулярные отряды (вроде действий Орлова-Денисова в Вазаской губернии, особенно хорошо иллюстрирующих «вырастание отрубленных голов гидры»). Народную войну всегда бодрит и питает надежда на успех своих регулярных войск и на поддержку с их стороны... Надо разбить последних наголову, и тогда только народное волнение, не имея себе пищи, быстро утихнет... Во Франции 1870–71 года так называемые «франтирёры» скорее всего имели так мало успеха и значения именно потому, что во второй период войны уже не было во Франции регулярной армии, на которую они могли бы опереться. Наоборот, у нас в 1812 г., партизанская и народная война могли так успешно развиваться вследствие того, что в Бородинском сражении мы разбиты, в сущности, не были. Армия наша, отойдя за Москву, быстро могла залечить свои раны и снова подготовиться к борьбе с врагом...
Граф Каменский правильно оценивал это значение решительного успеха над живою силою противника; вот почему он так настойчиво и искал последовательного ряда столкновений с нею, стремясь довести ее до полного изнеможения... Так, в сущности, и вышло после Оровайса, когда шведы последовательно бросали целый ряд [395] прекрасно оборудованных оборонительных позиций только под угрозою возможности нового решительного боя. Доведя противника до состояния полного отказа от дальнейшего сопротивления и тем достигнув основной дели кампании – покорения всей Финляндии – Каменский попутно достиг и полного замирения края.
Отсюда вывод: какие бы враждебная действия местного населения Финляндии ни сопровождали операции войск в ее пределах – они не должны отнюдь отвлекать значительных сил от прямого дела... В войну 1877–78 года на Кавказском театре поднятое магометанскими эмиссарами в Чечне и Дагестане восстание горцев отвлекало у нас целые дивизии и как раз в такое время (после снятия 1-й осады Kapca), когда каждый лишний батальон в составе отдельного Кавказского корпуса был, буквально, на вес золота... Дивизии, посланные усмирять восстание, подавили бы его гораздо лучше, усилив войска, действующие против Мухтара-паши, и дав им возможность раньше перейти в наступление...
Граф Каменский, очевидно, понимал это, так как, встав во главе своего корпуса, прежде всего стремился стянуть в своих руках как можно больше сил, ослабить отдельно действующие отряды, имеющие особое назначение и привлечь в себе, в частности, войска, безуспешно боровшиеся на Вазаском побережье против народного движения... И его усилия дали ему если не превосходство в силах над шведами, то все же возможность действовать решительно, а не уклоняться от столкновений, как вынужден был делать перед ним Раевский. Кроме того, в этот период войны брошена была в отношении партизанских шаек та ложная гуманность, которая только потворствовала смелости организаторов народного движения. От снисходительного заигрывания с местным населением, внушаемого расчетами привлечь его на свою сторону, мы перешли, наконец, к заслуженным карам по адресу повстанцев. «Где лес рубят – там щепки летят», и «репрессалии» в подобных обстоятельствах являлись только мерою неизбежной, вполне справедливой и даже более гуманной, чем добродушная уступчивость и слабость... Затяжная малая война, «обоюдно равная и не полезная», особенно ярко выказалась в действиях наших в июне и июле 1808 г. в пределах Вазаской губернии, а также в Корелии, до тех пор, пока серьезные успехи над регулярными войсками шведов не привели в естественному ослаблению финского народного движения.
Остается, в заключение, упомянуть еще о крайне важном и особенно резво проявившем себя в эту войну вопросе об управлении войсками на театре войны... Высшее командование, в лице графа Буксгевдена, [396] а позже – Кнорринга, не пользовалось в Петербурге доверием, а близость столицы к театру военных операций облегчала вмешательство в них свыше. Опыт кампании 1805 и 1807 годов не подсказал правильного в этом отношении решения; достаточно было первых неудач Буксгевдена, поставленного обстановкою в крайне трудное, чтобы не сказать более, безвыходное положение, чтобы на него обрушилось недоверие, выразившееся сперва в тайном и явном контроле, a затем – и во вмешательстве... Ненормальность впоследствии установившегося порядка управления, когда в период зимней заботнической операции главнокомандующий был только номинальными, a всем распоряжался Аракчеев, или в период командования Барклая-де-Толли, когда граф Каменский в Вестроботнии самостоятельно сносился с Петербургом – в пояснениях не нуждается.
Другим крупным тормозом, препятствовавшим успешному ходу совместных сухопутно-морских операций, на который мы в своем месте указывали, было отсутствие единоначалия над ними... Галерный флот частью находился в полном ведении главнокомандующего графа Буксгевдена (то, что составило нашу военную добычу), частью был как бы откомандирован в его распоряжение (то, что послано на театр войны из Кронштадта). Впоследствии обе части эти соединились вместе и находились в распоряжении сухопутного командования, но подчинялись также специальным распоряжениям своего морского начальства. На этой почве возникал ряд пререканий (о которых упоминалось в своем месте), по причине коих гребной флот, после того как благополучно пробился в Або, в сущности, ограничил свою деятельность разведывательною службой по обеспечению юго-западного побережья Финляндии от высадок; а в кампанию 1809 г. продолжал заниматься тем же, нимало не содействуя трудной задаче организации питания наших войск, оперировавших в западной Ботнии.
Что же касается корабельного флота, то его неудачное выступление в 1808 году, завершившееся закупоркой в Балтийском порте, не оказало сухопутным операциям нужного им содействия: противник сохранил за собою всецело господство на море, наши морские силы не могли беспрепятственно проникать из Финского залива в Ботнический, и поэтому к побережью приковывалось все время несоразмерно значительное количество наших войск. В результате – затяжка мирных переговоров и необходимость произвести ряд повторных и, в сущности, робких наступательных операций в Вестроботнии, имевших цель весьма ограниченную: частными успехами повлиять на ход дипломатических пререканий в Фридрихсгаме... [397]
Если бы действия обеих категорий флота были более слажены с сухопутными операциями и если бы адмирал Ханыков действовал более быстро и энергично, то решительный успех, хотя бы над одним только шведским флотом (до прихода английского), создал бы нам на море совершенно другое положение, которое в значительной степени развязывало бы нам руки на суше. Ведь, собственно говоря, в кампанию 1809 года противник не использовал как следует своего благоприятного на море положения только в силу того странного способа содействия своему союзнику, который избрали англичане. Действия их в Балтийских водах совершенно напоминают одновременные действия наших войск против Австрии в качестве союзников Наполеона... Не будь этого, обстановка летней кампании 1809 года была бы для нас гораздо более сложной и трудной, чем в предшествующем году, и неуспех зимней экспедиции был бы весьма чувствителен.
Сводя все вышеизложенное, можно, как представляется нам, сделать следующие выводы:
1) Основанием всякого плана операций в Финляндии, оборонительного или наступательного, является прочное устройство тыла и надежные сообщения с базою. Поэтому приходится, пожалуй, придти к заключению, что зимняя кампания в Финляндии не так уже для нас была бы соблазнительна, как это первоначально казалось на основании опыта 1808 года. Если обороноспособность Финляндии зимою и уменьшается, а доступность ее – увеличивается, то это условие идет одинаково на руку обеим сторонам, так как вторжение внешнего врага и поддержание его связи с внешним миром возможно теперь и зимою.
2) Каждая операция в Финляндии должна вестись, более чем где-либо, методически-последовательно, и нанесение решительных ударов врагу нельзя предпринимать очертя голову, не заручившись надежно вышеуказанными условиями; в противном случае потребуется сразу притянуть сюда такие силы, которые едва ли отвечают общему значению этого, во всяком случае, второстепенного театра военных действий.
3) Естественные условия, затрудняющие доступ из Финляндии в ближайшие к Петербургу пределы, приходят на помощь обороняющемуся; мы видим уже из трудов Суворова, по укреплению бывшей русско-шведской границы, насколько доступ в так называемый «перешеек» между Финским заливом и Ладожским озером можно было уже тогда затруднить сравнительно легко, ибо местность на «перешейке» не дает даже превосходному в силах противнику средств воспользоваться этим своим превосходством; [398] короче говоря – это теснина, надежная и умелая защита которой может быть затянута надолго, впредь до более благоприятного оборота дел... С другой стороны, опыт исследованной русско-шведской войны показывает, что всякий десант, высадившийся на побережье такой «теснинной» страны, как Финляндия, даже в тех исключительно благоприятных условиях, которые имели место тогда для шведов (полное сочувствие местного населения и господство на море), чувствует себя неуверенно, неохотно отдаляется от побережья и непобедимо тяготеет к своему флоту...
4) С приобретением полного господства на море, наступающему выгоднее высаживаться как можно ближе к Петербургу... Об этом, как мы знаем, помышляли и в 1808 году, но Густав IV Адольф предусмотрительно сваливал эту довольно-таки рискованную задачу на своих союзников – англичан, которые, как известно, от предложенной им высадки в Бьеркэ уклонились... Последующие десантные попытки шведов не выходили из пределов Ботнического залива, не заходя южнее г. Або; в то же время отдаленность избранных десантных пунктов от района расположения «финской армии» гр. Клингспора приводила к неуспеху и отдельному поражению этих отрядов... Нужен очень сильный и вполне самостоя-тельный десант, нужно полное господство на море, чтобы уверенно и методично вести дальнейшие операции на побережье…⁶
5) Если при стратегической обороне следует, согласно вышеуказанного, возможно более избегать дробления своих сил как бы ни был велик соблазн в зависимости от нередко весьма важного частного значения отдельных пунктов, то не менее важно держаться того же принципа при наступлении. Последнее следует считать возможным, по-прежнему, при содействии флота, опираясь на побережье и морские силы, главным образом для того, чтобы не зависеть от сухопутных сообщений...⁷
6) Сосредоточение сил не следует понимать в Финляндии в смысле стремления осуществлять известный принцип: «врознь двигаться и вместе драться»; последнее невыполнимо уже потому, что нет таких достаточно открытых мест, где можно было бы развернуть для современного боя больше нынешней бригады пехоты (и то в очень редких случаях; нормально – от 2 до 4 батальонов). Но ряд отдельных параллельных колонн могут, одновременно наступая, завязать ряд боев в определенном общем направлении и с определенною общею целью. [399]
Всякий бой начинается со столкновения передовых частей сталкивающихся колонн, и только впоследствии промежутки между ними постепенно заполняются со вводом в дело остальных сил... В Финляндии этого заполнения сделать нельзя, так как промежутков-то этих не будет, а могут быть только отдельные, оторванные друг от друга поля битв. В 1808 году операции раскинулись на широком пространстве всей Финляндии, причем средств, подобных современным, для поддержания связи и, следовательно, одновременного управления действиями таких параллельных колонн не было... Тем не менее уже нечто подобное, намекающее на такого рода образ действий, мы видим хотя бы в боях у Алаво и Карстула, имевших тесную между собою связь, являясь как бы отдельными участками одного ноля сражения, или в боях при Ороввйсе и Ютасе и т. п.
При тогдашнем неимении технических средств сношений приходилось, разумеется, ограничиваться только общими указаниями начальникам таких отдельных отрядов, предоставляя им в деле исполнения почти полную самостоятельность. Такое положение вещей в данном случае, в 1808–09 г.г., оказалось выгодным потому, что этим путем с наибольшим для дела успехом могла выработаться та школа способных к принятию самостоятельных и ответственных решений частных начальников, которая принесла свои плоды уже в 1812 и последующих годах... Но нет сомнения, что многих недоразумений и неудач не случилось бы вовсе, если бы в то время управление имело в руках современные средства взаимных сношений и передачи воли начальника подчиненным.
С другой стороны, нельзя не обратить внимания и на то, что современное развитие в Финляндии средств сношений, в особенности телефонов, может оказаться обстоятельством скорее вредным, чем полезным. В 1808 году, когда никаких телефонов еще не было, шведы имели всегда самые точные и заблаговременные сведения о наших движениях от местных жителей; нам же зачастую давали ложные и, когда нужно, умели ловко усыплять наше внимание, особенно в первую половину войны (например, нечаян-ные нападения на Аланде и Готланде)... Все местные чиновники и духовенство были нами оставлены на своих местах, а они всего больше и держали руку шведов, за немногими исключениями...
7) Вообще, в отношении местного населения, война 1808–1809 г.г. учит относиться к нему с большою осторожностью и ни в каком случае не рассчитывать на то, что можно привлечь его на свою сто-рону только гуманным и мягким обращением... Много было писано финляндцами об исконной приверженности финнов своим монархам, [400] которая будто бы и подвигла финских крестьян восстать в 1808 году с оружием в руках против русских... Другие стараются объяснить мятежническое движение 1808 года мнимыми насилиями и злоупотреблениями русских войск. На самом деле в начале кампании мы скорее грешили в сторону чрезмерного угодничества и, раздавая финским крестьянам даровой хлеб, сами послали им готовые кадры для повстанческих шаек в лице отпущенных на честное слово пленных гарнизонов. Мы уже приводили в своем месте отзывы по этому поводу обоих главнокомандующих и таких лиц, как полковник Турский, маркиз Паулуччи... Восстание в крае стало утихать, когда мы перешли к энергичным мерам и, главное, когда вновь начали одерживать победы. Поэтому народное движение, сочувственное нашим врагам следует всегда тушить путем усилий в целях решительного успеха над этими врагами... Партизанская война большого вреда причинить не может, если только тыл наших войск будет так организован, чтобы иметь возможность, в случае надобности, доставлять все нужное к этим войскам морским путем.
8) Спокойное пребывание в Финляндии неприятельского десанта даже при полном сочувствии к нему местного населения, возможно только при надежной уверенности противника в том, что морские сообщения для него вполне обеспечены от всяких с нашей стороны покушений. Вспомним, как неуверенны и опасливы были действия нашего Вестроботнийского корпуса в конце войны 1808– 1809 г.г. только от того, что он не мог никак заручиться обеспеченной доставкой морем всего необходимого из Финляндии.
Все лучшие комбинации вражеских десантов будут как бы висеть на воздухе до тех пор, пока в наших водах будут оставаться хоть какие-нибудь морские силы, способные нарушить непрерывность морского подвоза к высадившимся неприятельским войскам с их главной базы... В этом отношении идея Петра Великого о создании военного порта на южном берегу Финского залива, и именно в Моонзунде (Рогервик), предоставляя возможность, без потери во времени, неизбежной при нахождении флота в Крон-штадте, предупреждать, ударом во фланг, всякие покушения на северном побережье того же залива, была, бесспорно, гениальным решением вопроса о безопасности Петербурга... Во всяком случае, присутствия хотя бы и слабых наших морских сил в Финском заливе, даже только шхерных флотилий мелких судов (миноносцев и подводных лодок) достаточно, чтобы заставить противника отнести свою высадку далее на запад и даже произвести ее в сравнительно более безопасных водах Ботнического залива. Но в этом случае сообщения противника по сухому пути удлиняются... [401]
В тактическом отношении действия наших войск в войну 1808–1809 г.г. представляют интерес двоякий: исторический и практический. В историческом отношении в эту войну мы должны отметить окончательное водворение у нас типов глубокого и прерывчатого боевого порядка, во многом зависевшее от тех условий местности, в которых приходилось драться в Финляндии. Еще в войны 1805 и 1806–1807 г.г. мы видим в отношении боевою порядка у нас неустойчивость: наряду с глубоким типом так называемой «Наполеоновской» тактики продолжают применяться отживающие свой век линейные формы... В начале войны 1808 года попадаются еще построения войск «для боя, являющиеся отголоском этой эпохи, но крайне любопытно, что применяются они вполне сообразно обстановке. Возьмем хотя бы зимний бой при кирке Леппявирта 28-го февраля 1808 года. Боевой порядок, построенный авангардом колонны Тучкова I на льду озера Уннукавези, состоял из развернутых батальонов по бокам артиллерии, с конницей уступами за обоими флангами и в предшествии егерей.

Схема № 1. Бой при Леппявирте.

Такое построение совершенно отвечало условиям этого боя: отряд внезапно развернул свои силы на ровной ледяной поверхности озера, против центра разбросанных вокруг озера по квартирам шведов, и энергичным наступлением, в связи с искусною демонстрацией батальона, шедшего по прежнему пути следования, поселил смятение в рядах противника, не выдержавшего атаки и отступившего, не приняв последнего удара...
В ту же зиму, в бою 6–18-го апреля при Сиикайоки, Кульнев, желая скрыть слабость своих сил, делит всю свою пехоту на 2 группы, одну под личным своим начальством, другую под командою Турчанинова, и без остатка рассыпает обе тонкою стрелковою цепью по берегу реки Сиикайоки, пользуясь для удара только конницею Силина, направленного по льду на правый фланг неприятеля.

Схема № 2. Бой при Сиикайоки.

[402]
Но в данном случае Кульневу приходилось волей-неволей вводить противника в обман, в расчете протянуть бой до подхода главных сил Тучкова. Решительный образ действий Кульнева, как известно, произвел настолько сильное впечатление на шведов, что последние только под вечер догадались воспользоваться непомерною растяжкой тонкой линии противника и попытаться, при более чем тройном превосходстве сил, прорвать его центр, что удалось только наполовину...
Во время летней кампании 1808 года, когда войскам пришлось действовать уже на сравнительно более тесном пространстве открытых мест, не захватывая примыкающих вод, позволявших свободнее разворачиваться и маневрировать, боевые порядки постепенно углубляются, a затем приобретают характер весьма близкий к современному, отличаясь только интервалами и дистанциями, зависящими, очевидно, от технических свойств оружия...
Так, в бою при Алаво 5-го августа, соединенные авангарды графа Каменского, бывшие под начальством, один – Сабанеева, а другой – Эриксона, в виду тесноты открытого пространства между лесом и озером Ала-ярви, построены были перед боем в несколько последовательных рядов поддержек: сперва двойные цепи стрелков с артиллерией в средине, затем – развернутые роты и батальоны в виде частных поддержек, далее – колонны, и, наконец, конница.

Схема № 3. бой при Алаво

Здесь интересно, что крепкую от природы позицию, но не дававшую возможности развернуть достаточно сил по фронту, мы стараемся, тем не менее, превратить в возможно менее доступный для фронтальной атаки огневой барьер: стрелковые цепи – ярусные, за ними – поддержки в развернутом строе, а резервы еще далее позади, укрыто, в колоннах, имея в виду применить их для активного отражения удара. К сожалению, за отсутствием единовластия [403] в этом бою, он вышел для нас неудачным, и неприятельский прорыв нашего фронта не был опрокинут колоннами наших резервов, начавших преждевременно отступление из-за угрозы обходом через лес...
В этом боевом порядке преобладает идея пассивности; резервы чрезмерно нагромождаются в глубину, что как видно, не достигает цели; использовать их так и не пришлось: им некуда было маневрировать (см. черт. № 16).
Наоборот, в бою при Карстула, разыгранном почти одновременно Властовым, боевой порядок расчленен на отдельные, самостоятельно маневрирующие группы, из коих каждая выполняет свою определенную задачу. Сам Властов атакует позицию шведов с фронта (3 бат. 5 op.), 3 батальона с 2 орудиями Лукова, сделав обход лесом, ударяют в ее левый фланг, а 1½ батальона Римана выходят в тыл позиции на единственный путь отступления противника.

Схема № 4. Бой при Карстула.

При этом Луков отделен от Властова непроходимым пространством, около 2-х с лишним верст (озеро), а Риман следует по дороге верстах в 3-х западнее и выходит на путь отступления неприятеля верстах в шести за его позицией (см. черт. № 17).
Здесь уже, как видно, приходится, под давлением условий местности, делить боевой порядок на те же части, на которые он делится при современных условиях боя. Здесь в зародышевом виде, нельзя не усмотреть современной идеи маневренного резерва, т. е. свободно маневрирующего участка боевого порядка, вводимого в бой в важнейшем и опаснейшем для противника направлении только по соответственном назревании боя на фронте...
Еще ярче видна эта чисто современная идея в бою при Куортане. Здесь граф Каменский распределяет свои силы на две отдельные самостоятельные группы. Кульневу поручено атаковать с фронта наиболее сильный участок шведской позиции, между большим Куортанским озером и озерком Нисо, к тому же сильно укрепленный. [404] На Раевского (большая часть пехоты отряда: 8 батальонов, 2 орудия в разобранном виде) возложен обход левого неприятельского фланга, через труднопроходимый, болотистый и каменистый лес. За Кульневым оставлен трехбатальонный резерв Демидова. Таким образом, здесь уже мы вид им оба рода резервов, признаваемых современной тактикой: резерв маневренный (иначе – ударное крыло), в данном случае – отряд Раевского и резерв старшого начальника – 3 батальона Демидова⁸.
Независимо того, был еще небольшой отряд Козачковского, следовавший безопасными для себя путями (за Куортанским озером) в тыл неприятельской позиции, где он и сыграл существенную роль на другой день, в Сальмисском бою...
Самый характер боевых действий на фронте и на ударном участке – различный. Также, как и теперь, войска, действующие с фронта, стремятся приковать к себе обороняющегося и действуют преимущественно огнем. Это особенно отчетливо видно в Куортанском сражении, являющемся, бесспорно, самым типичным в смысле специально-финляндских местных особенностей. Действительно, занятая шведами позиция у деревни Руона имела с фронта сильное препятствие (болотистую долину речки), с одного фланга была обеспечена безусловно (озером), а на другом, достаточно надежно защищена (см. черт. № 18).
Первоначально, кроме Раевского, на левый фланг шведов, по расчетам Каменского, должен был выйти еще и Луков (подкрепление, высланное из отряда Властова); это давало бы Раевскому здесь еще больший перевес в силах, причем, уже по самому направлению пути следования Лукова, последний выходил как раз на фланг неприятельской позиции. В действительности Луков запоздал и мог принять участие только в бою 21-го августа у Сальми.
Боевой порядок каждой из обеих вышеупомянутых групп – Кульнева и Раевского – неодинаков. На первом боевом участке, как огневом, войска Кульнева были почти целиком рассыпаны и вели стрелковый бой совместно с ожесточенным огнем артиллерии, обстреливавшей главные части неприятельской позиции. На втором – отдельные (ротные) колонны, прикрытые с фронта слабою стрелковою цепью. И здесь бой ведется преимущественно холодным оружием...
Куортанский бой дает наиболее полный образец сообразной с обстановкой, дружной взаимной работы как отдельных групп боевого порядка, так и родов войск... [405]
Участок Кульнева не только приковывает своим огнем противника на фронте, но содействует этим огнем еще и работе важнейшего правофлангового участка. Раевский стремится сосредоточить свой удар на опаснейшем для шведов пункте, крайнем левом их фланге, куда к тому же ожидался подход и отряда Лукова; когда же противник, правильно оценивая важное значение спайки между обоими нашими боевыми участками, сосредоточивает все свои усилия на том, чтобы вырвать из наших рук деревеньку Херроя, получившую с этого момента боя значение и тактического и стратегического ключа нашего расположения, наши предводители, тотчас же уловив этот опасный для нас замысел, устремляют все усилия на то, чтобы удержать этот важный пункт за собою. В этой борьбе за деревню Херроя особенно ярко проявляется у нас взаимная поддержка. Не будучи в состоянии ничем иным успеть помочь Раевскому, Каменский бросает на выручку три эскадрона в конном строю, которые удачно проскакивают в походной колонне под огнем и одною внезапностью своего появления удерживают шведов в окопах от новой контратаки. К сожалению, наша регулярная конница в то время утратила свою исконную способность в самостоятельности; не была ни вооружена, ни обучена для действия в пешем строю. Будь иначе, ее содействие пехоте проявлялось бы в данном случае, да и во многих других, гораздо более чувствительно, чем было на самом деле, когда, в сущности, свелось к одному только моральному впечатлению. Ибо местность в Финляндии почти нигде не дает возможности произвести конную атаку, даже с места...
Куортанский бой завершился, как известно, лишь отбитием шведов обратно на их позицию. Неуспех выполнения задуманного нами плана зависел от естественных свойств неприятельской позиции. Озеро Нисо с протекающей через него болотистой речкой разобщало оба наших боевых участка и препятствовало как поддержанию связи между ними, так и свободе маневрирования войск Кульнева, лишенных возможности оказать ударному крылу содействие иначе, как только огнем...
Оровайский бой дает пример последовательного введения в дело эшелонов и построен преимущественно на начале духовном. Здесь Каменский, в виду критического положения дела, применяет крайнее средство, наэлектризовывая последние бывшие в его руках резервы личным воздействием и присутствием и вырывая победу из рук уже торжествовавшего врага сокрушительным лобовым ударом, успех которого обоснован был, главным образом, на внезапности появления свежих войск... [406]
Под Севаром тот же Каменский дает пример тактической восприимчивости; он пользуется почином частного начальника, случайно обнаружившего возможность воспользоваться разделением сил противника на две группы, уже прикованные атакой на каждую из них с нашей стороны, и проникнуть неожиданно вразрез между ними, сделав отчасти то же, что пытались сделать сами шведы под Куортане. Но в этом случае наши войска сохраняли все время огневую связь, тогда как под Севаром обе шведские группы, вовлеченные в борьбу с нашими раздельно наступавшими колоннами, оторвались друг от друга на несколько верст, даже не наблюдая образовавшийся промежуток...⁹.
Сходство тактических приемов, примененных на полях битв 1808–1809 г .г., с современными тенденциями зависит, как нам думается, от однородности причин, их вызвавших. В настоящее время сила современного огня делает фронтальный бой затяжным и, так сказать, взаимно уравновешивающимся, в силу чего решения приходится искать почти исключительно на флангах или даже в тылу... В финляндской войне то же самое создавала местность; труднодоступность позиций с фронта, при ограниченном донельзя обстреле, давала и при скромной технике того времени возможность образовать перед фронтом позиций такой неодолимый огневой барьер, что только в исключительных случаях возможно было добиться решения при помощи лобовой атаки. Наоборот, даже простая угроза пути отступления – обыкновенно единственному и притом прегражденному теснинами разного рода – часто имела более решающее значение, чем самые энергичные и настойчивые усилия на фланге...
Последнее – т. е. чрезмерная чувствительность с тыла, особенно сильно проявившаяся у шведов – зависела еще и от свойств театра военных действий, на котором, при бедности путей, достаточно было иной раз перехватить одну только дорогу, чтобы поставить противника в безвыходное положение... А зависимость от тыла, при трудности полагаться на местные средства, даже для небольших отрядов была чрезвычайно велика... Этим объясняется, например, преждевременное отступление шведов в бою при Сальми, под угрозой появившегося у них в тылу смехотворно-слабого отряда Козачковского...
Огневой бой на фронте обыкновенно завязывался авангардом, причем последний нередко целиком рассыпался в стрелковую цепь, огонь которой поддерживался артиллерией. Такое вливание в [407] рассыпной строй целых частей, какое мы выше отметили в действиях Кульнева при Сиикаиоки, наблюдалось у нас нередко в период завязки боя, причем обычно было увлечение растяжкою боевого порядка, тонкая линия которого, естественно, соблазняла прорывом... Так именно поступил противник под конец боя у Сиикаиоки; точно также действовал он под Оровайсом, где одержанный им успех был, наподобие Маренгского сражения, внезапно вырван подоспевшим к полю битвы и брошенным на торжествующего врага последним эшелоном войск графа Каменского...
Рассыпание по фронту целыми ротами и даже батальонами, плечо к плечу, приводило к тому, что, по основным своим свойствам, такая длинная и громоздкая стрелковая линия приближалась к типу линейного боевого порядка, особенно в тех случаях, когда за недостатком войск не оставалось сзади сомкнутых частей для поддержки и для обеспечения флангов. Последние удавалось большею частью оберегать, упирая их в недоступные преграды (например, морской берег под Оровайсом на левом фланге) или же действуя самим активно на том именно фланге, который доступен, и как бы предупреждая в этом противника; зато опасность прорыва, при всей труднодоступности местности, увеличивалась всегда прямо пропорционально растяжке, вызываемой тяготением к охвату наиболее доступного фланга противника. Типичным в указанном отношении примером служит бой под Оровайсом. Здесь преждевременное введение нетерпеливым Кульневым в бой авангарда привело к тому, что последний, со включением затем первого нашего эшелона – бригады Демидова, весь образовал длинную и тонкую стрелковую линию без всяких поддержек. Наклонность же наша во всяком бою действовать непременно с самого начала наступательно – особенно свойственная тому же Кульневу – обусловила собою еще более опасную и соблазнительную для противника растяжку, вследствие стремления нашего охватить левый фланг шведов.
«Все войска наши были рассыпаны в стрелки, подвигались понемногу вперед и начинали обходить позицию справа»,– пишет Михайловский-Данилевский (стр. 251).
Контратака шведов была направлена как раз в надлежащем направлении: сосредоточив огонь своих батарей на участке нашего боевого порядка, ближайшем к большой дороге, шведы ударили частью сил на наше обходившее правое крыло, а главную массу резервов бросили на центр нашего расположения, поддерживаемые, кроме артиллерийского, еще анфиладным огнем канонерок из бухты. [408]
Таким образом, в данном случае направление главного удара было намечено противником совершенно сообразно условиям боя; одного только нельзя было предвидеть – это возможности прибытия в эту решительную минуту наших свежих сил, которые, подоспев вовремя, отразили натиск врага встречным ударом, ре шившим судьбу сражения... Граф Каменский, знавший о скором прибытии этих войск, потребованных им к полю битвы, только поэтому и мог рисковать вышеуказанной растяжкой...

Схема № 5. Оровайский бой.

Опасная сторона применения длинных, непрерывных стрелковых цепей, не гибких и крайне туго маневрирующих на поле сражения, особенно при пересеченности последнего, до некоторой степени парализовалась присутствием позади сомкнутых частей, ударом которых, в сущности, и решалось столкновение. Вопрос был в том, чтобы иметь в своих руках средство либо для нанесения этого удара, либо – для отражения удара неприятельского, причем последнее требовало, чтобы направление сего последнего было своевременно разгадано. При Сиикаиоках неуспех для нас [409] боя обусловлен был только тем, что контратаку шведов на центр отразить было нечем; такая же, в общем, обстановка Оровайского боя приводит к конечному успеху, благодаря удачному вводу в дело последнего резерва...
Казалось бы, что при сравнительной тесноте финляндских полей сражения (например, Оровайс – немного более 2-х квадратных верст) не так трудно было успеть изменить направление сомкнутой массы, чтобы предотвратить непредвиденный удар; но свойства финляндской местности зачастую не дают возможности этого сделать. Только в крайне редких случаях возможно передвижение сколько-нибудь крупных частей за фронтом боевого порядка и вообще маневрирование резервов. Последние большею ча-стью могут действовать только в известном определенном направлении, прямо перед собою; изменение его требует непременно значительной потери во времени, хотя бы потребное для того передвижение и было геометрически невелико... Известный уже нам критический момент боя при Куортане, когда энергичная контр атака шведов на слабо занятую нами деревню Херроя, являвшуюся как бы шарниром, соединявшим фронтальный участок с ударным крылом Раевского, всего рельефнее иллюстрирует указанное положение. Пришлось пожертвовать драгоценным родом оружия – конницей и пустить ее на несвойственной ей местности и в несообразном строю (походная колонна), чтобы выиграть необходимое время для предотвращения грозившей опасности... Пехота, отделенная не столько расстоянием, сколько труднопроходимостью местности при движении целиной, разумеется поспеть не могла.
Но здесь промежуток между обоими боевыми участками был сравнительно небольшой, и потому успеть избежать вклинивания неприятеля в этот промежуток было все-таки возможно... По мере развития наших успехов и соответственного подавления духа у противника мы становимся смелее и в боях последнего периода кампании (Шелефте, Гернефорс, Севар)¹⁰ рискуем еще больше, разделяя силы еще вне поля сражения, направляя их на противника с двух различных сторон, нередко при полном отсутствии связи между обеими группами, не говоря уже о невозможности непосредственной взаимной между ними поддержки...
Так, под Шелефте мы разделяемся на 2 колонны более чем в полу-переходе от позиции противника; обе они совершают свой марш-маневр, одна берегом, другая по льду залива, разделенные местностью, совершенно недоступной в поперечном направлении, [410] даже для отдельных людей. Точно то же самое сделано под Гернефорсом; но там колонна Карпенкова пущена через лес, считавшийся непроходимым, и вышла едва не в тыл неприятелю, пассивно ждавшему на позиции решения своей участи без надлежащих охранения и разведки... При Севаре Каменский тоже делит свой корпус на две группы, но в отличие от предыдущих боев все-таки пускает в промежуток между ними небольшой отряд Шрейдера. Последнему, в начале боя, предстояло охранять то единственное направление, по которому только и возможно было опасное для участи нашего, все-таки рискованного плана вклинивание между обеими атакующими группами. Но пассивность шведов оказалась столь велика, что, заслонившись как с фронта, так и со стороны обходной колонны, они не только не использовали опасного для нас промежутка, но даже и не наблюдали его сами в целях собственной безопасности. Это, как известно, и привело к направлению наших подкреплений вслед Шрейдеру, благодаря чему его второстепенная по первоначальному плану группа приобрела решающее значение. Раз шведы упускали случай действовать в опаснейшем для нас направлении и, наоборот, сами втягивались в пассивно-оборонительный бой с обеими раздельно наступавшими на них колоннами, бессознательно подчиняясь воле противника, то наиболее сообразным с обстановкою было «именно самим вклиниться между двумя группами неприятеля, самое разделение которого мы же и вызвали, наступая разом с двух сторон...
Достойно особого внимания, что в данном случае успех был обусловлен частным почином обер-офицера, штабс-капитана Шрейдера, донесение которого и просьба о подкреплении вызывали усиление его небольшой заставы (1 рота) – до 6-ти рот. При этом замечательно, что Шрейдер настолько понимал обстановку происходившего боя, что в своем донесении указывал и на те результаты, которых можно достигнуть, направив войска в промежуток между обеими шведскими позициями...
Факт этот показывает, насколько к концу войны усовершенствовались наши частные начальники, даже в столь небольших чинах, и подтверждает весьма важное значение войны 1808–1809 гг., в деле подготовки командного состава нашей армии к последующей титанической борьбе с великаном военного искусства – Императором французов... Финляндская воина, именно по особенностям своих операций, по свойствам полей сражений и проч., лучше всего способствовала выработке самостоятельности и самодеятельности, верного военного глазомера и пр. При тогдашних условиях, когда не было современных технических способов сношений, [411] всякий, даже маленький начальник, получая самостоятельное назначение, предоставлялся почти всецело своей судьбе и только изредка получал инструкции и указания: остальное надобно было ему восполнять личною находчивостью, решимостью, опытом и знанием военного дела...
Припомним хотя бы положение отряда Властова во время наступления графа Каменского от Ювяскюля вплоть до Оровайса.

Схема № 6. Севарский бой

Ведь действия Властова, предназначенного прикрывать справа успех операции «главного корпуса» Каменского, были совершенно самостоятельны; единственное полученное им приказание было: о выделении отряда Лукова на поддержку Каменскому и во фланг неприятелю, так как после одержанных Властовым успехов, корпусный командир считал, что для преследования разбитого врага достаточны и вдвое слабейшей силы... А Властов был только полковой командир.
Отметим, что в начале войны проявление частного почина не всегда обходилось гладко. Пример: Тучков I после первого занятия Куопио, запоздавший двинуться наперерез отступавшим вдоль берега шведам, а потом выславший туда слишком слабые силы... Булатов под Револаксом, предоставленный сам себе, подвергся [412] отдельному поражению только потому, что не разгадал обстановки, не будучи в ней должным образом ориентирован свыше и не приняв мер для самоориентирования... Можно только сожалеть о том, что частный почин начальника Аландской колонны, князя Багратиона, при зимнем переходе Ботнического залива был стеснен присутствием при колонне всего высшего начальства, главнокомандующего Кнорринга и даже военного министра Аракчеева... Если бы эти лица находились в то время где-либо в другом месте, то, вероятно, война эта тут же окончилась бы занятием шведской столицы Стокгольма...
Чтобы покончить с боевыми столкновениями, скажем еще несколько слов о своеобразном их типе, специально присущем только Финляндии. Это бои гребных флотилий совместно с сухопутными войсками. Как известно, в описываемую войну бои эти не имели большого значения в общем течении ее операций: бывшие в шхерах столкновения, главным образом, сводились к прокладке нашими флотилиями себе пути через шхерные фарватеры из Финского залива в Ботнический. Но в тактическом отношении указанные бои представляют крупный интерес, не лишенный, быть может, и современного значения...
Шхерные флотилии состояли из гребных судов разного вида и типа, вооруженных артиллерией и, следовательно, представлявших собою как бы подвижные плавучие батареи. Батареи эти обладали свойством, совершенно отличным от батарей сухопутных, а именно способностью действовать огнестрельным оружием не на месте только, а и в движении. Таким образом, столкновение двух враждебных флотилий сводилось, в сущности, к взаимному расстреливанию с тою только разницей, что стреляющие с судов орудия могли эволюционировать, менять взаимное положение, не прекращая своего действия. Успех таких эволюций, разумеется, зависел от многих условий: от ширины и конфигурации фарватера, от направления и силы ветра, расположения и величины ближайших островов и мелей, от искусства гребцов и рулевых и т. д.
Во всяком случае, центральным боевым участком такого боя всегда являлись две сталкивающиеся флотилии, артиллерийская дуэль которых и решала участь боя. Но вспомогательным средством для достижения успеха в этой дуэли было применение десантов в целях использования выгодных свойств анфиладного и тыльного огня. Мы наталкиваемся здесь, даже в этих смешанных операциях, на все те же основные, вековечные, неизменные свойства боевых элементов, от которых, как говорится, никуда не уйдешь [413] и без ясного усвоения которых нет и не может быть правильного понимания военного дела...
Так как единственным оружием гребных флотилий являлся огонь, то боевым построением их был всегда развернутый строй в одну линию, иногда с применением уступов, в целях неожиданного введения части сил в дело из-за закрытия против фланга¹¹. Последнее было возможно, разумеется, только в том случае, если ширина проходов между островами давала достаточно места для маневрирования. Обратно при ограниченности ширины фарватера, для действия на слабые и чувствительные фланги развернутой линии гребных судов, стали переносить огонь на берег, располагая там стрелков и даже батареи так, чтобы анфилировать строй лодок. Первую попытку в таком духе мы видим со стороны шведов в бою при Хирвисало 22 июня 1808 г. (впереди гор. Або), когда одновременно с атакой части канонерских лодок на левый фланг нашей флотилии, преграждавшей фарватер между островами Рунсало и Хирвисало, шведы пытались сделать высадку на острове Рунсало, чтобы оттуда фланкировать нашу линию; но предусмотрительно расположенные на этом острове генералом Коновницыным стрелки не допустили высадки. Успех этой меры несомненно повлиял в направлении ее более широкого применения в последующих столкновениях. При Тавастеншере, 9 июля, когда к Або пробивался 3-й эшелон нашего шхерного флота, под начальством капитана 1-го ранга графа Гейдена, на оба берега пролива между островом Кимито и материком посланы были, по приказанию графа Буксгевдена, присутствовавшего при деле, сухопутные войска, стрелки и артиллерия. Орудия были пере-несены на руках, взгромождены на скалы, и их огонь во фланг оказал, вместе с ружейным, самое решительное влияние на наш успех в этом бою. 20 июля в бою при Сандо (несколько севернее Тавастеншера), шведы также прибегли к сооружению батарей и высадке стрелков на остров Сандо, прикрывавший их правый фланг, а мы расположили пехоту и артиллерию и на материке, и на острове Кимито еще в большем, чем прежде количестве.
При этом, одновременно с боем флотилий, работала на флангах и пехота. Наши две роты, под прикрытием огня артиллерии, пользуясь мелководьем пролива между Кимито и Сандо, перешли его вброд и атаковали во фланг шведские засеки, отогнав отсюда неприятельских стрелков и захватив 4 бывших здесь [414] орудия, которые, разумеется, не могли быть шведами увезены... В свою очередь шведы послали на Кимито целый отряд, который незаметно высадился в тылу у наших войск, бывших на северном берегу этого острова. Отряд этот едва не захватил даже в плен самого главнокомандующего, пировавшего по окончании успешного боя, если бы не возвратившаяся на выстрелы наша рота, ранее высланная на острова западнее Сандо, которая и ударила шведам неожиданно в тыл¹².
Таким образом здесь, наряду с состязанием флотилий, разыгрывается борьба между теми сухопутными отрядами, которые стремятся оказать влияние на ход главного столкновения шхерных эскадр путем анфиладного огня с берега. Шведская позиция на Сандо мешает успеху атаки наших лодок; пехота наша переходить к активным действиям и «снимает" эту позицию. Наша позиция на Кимито вредит шведам, и последние заранее принимают против нее меры, но, по кружности пути, появляются слишком поздно, когда главная цель боя уже была достигнута: шведский гребной флот отогнан, и проход для нашего открыть. Внезапность появления шведского десанта, не сделавшаяся роковой для главной квартиры, только благодаря случайности (присутствие роты на соседнем острове) и частному почину ротного командира, объясняется крупною ошибкою – пренебрежением к охранению во время боя; данный эпизод особенно рельефно подтверждает необходимость иметь это охранение не только на флангах, но и в тылу, даже в таких случаях, когда, по-видимому, опасность с этой стороны почти невероятна...
Итак, особенности условий боевых столкновений в шхерах, в силу самых свойств водяной стихии, резко отличаются от боев на сухом пути. Там, на фронте, по большей части пассивные действия огнем; только в исключительных случаях активность, если можно воспользоваться растяжкой или разрывом неприятельского флота; по большей же части решение боя – на флангах, а порою даже в тылу, который по местным условиям особенно чувствителен. В столкновениях шхерных флотилий, наоборот, успех решается исходом боя на фронте, т. е. единоборства самих гребных эскадр между собою, a действия на флангах, т. е. на сухом пути, имеют значение вспомогательное, примерно схожее с современным стремлением, при большей свободе размещения артиллерии в боевом порядке, искать для части ее батарей такие позиции, которые давали бы наивыгоднейший перекрестный или анфиладный огонь, поражающий [415] наиболее важные пункты или участки... По свойствам берегов и шхер Финляндии, позиции, занимаемые пехотою и артиллерией по флангам фарватеров, на которых ожидается столкновение гребных эскадр, конечно, носят неподвижный, пассивный характер, и только исключительные обстоятельства (как, например, мелкая вода в протоке в вышеприведенном примере) позволяют и здесь проявить известную активность. Активность эта, понятное дело, может быть выказана и путем перемещения водою целых отрядов (см. выше), но такие смелые действия всегда сопряжены с большим риском, и чувствительность такого отряда к своему тылу – т. е. к своему амбаркационному пункту – всегда чрезвычайно велика. В приведенном выше примере шведский отряд Палена имел свыше тысячи человек и 6 орудий, обладал, следовательно, и численным превосходством, и выгодами внезапности, а наши войска на Кимито были, в сущности, без пути отступления, так как средств перебросить их быстро на материк (особенно пушки) не было; тем не менее, достаточно было появления в тылу противника одной нашей роты, чтобы все эти выгоды рушились, a успех, бывший почти в руках, обратился в смятение и неудачу...
Можно ли предвидеть возобновление подобных столкновений при современной обстановке и при нынешних условиях техники? Нам представляется, что важность удержания в своих руках водных путей по шхерам при действиях на Финляндском театре всегда будет существовать, a следовательно, можно предвидеть и борьбу за обладание этими путями. Сказать заранее, каковы будут те средства, которые придется применить для этой борьбы, конечно, трудно. Очевидно, что это не будут уже гребные суда, слишком первобытные и громоздкие, хотя и ими можно будет, вероятно, пользоваться за неимением лучшего.
Вряд ли с такою целью следовало бы употреблять флотилии миноносцев, надводных и подводных, так как эти сравнительно дорогостоящие суда имеют вполне определенное специальное назначение. Вернее всего, что быстро развивающийся водомоторный спорт выработает в скором времени специальный тип канонерской лодки-мотора, приспособленной именно для береговой разведочной службы в условиях шхерного плавания и для охраны шхерных фарватеров и вооруженной либо пулеметами, либо легкими скорострелками. Насколько известно из шведской печати, в Швеции такие типы лодок уже разрабатываются...
Обращаясь к деятельности отдельных родов войск в бою и вне его, видим, что главною владычицею финляндских полей сражения является, конечно, пехота. Это видно уже из соразмерности [416] ее в общем составе отрядов. Например, в корпусе графа Н. Каменского общий состав строевых нижних чинов перед началом его финляндской операции равнялся 31-го июля 1808 года 9.500 (примерно) человекам, из коих пехоты было более 7.000 или свыше 75%, конницы – менее 1.000 человек или всего около 10%. Если считать пехоту с пешей артиллерией вместе, то они составляют от 80 до 90% состава каждого отряда. Число орудий колебалось от 2 до 3 на 1.000 человек.
Таким образом и соразмерность артиллерии была несколько ниже средней нормы, что весьма понятно. Несмотря на то, что при неимении в то время средств, подобных нынешним пулеметам, и при тогдашней слабости ружейного огня, картечный огонь артиллерии, достаточно могущественный при ограниченном обстреле финляндских позиций, являлся существенным средством, чтобы потрясти противника материально и морально и тем обеспечить успех удара, – наделять отряды артиллерией приходилось все-таки весьма скупо. Причин тому две; во-первых – трудность передвижения, размещения и обеспечения артиллерии в составе пехотных отрядов, a затем – и самое главное – трудность питания ее боевыми припасами... Если вообще снабжение всем необходимым составляло в Финляндии вопрос первостепенной важности, то это прежде всего относилось до боевых припасов, расход которых при местных условиях боя был велик, а получить их можно было только подвозом с тыла... Насколько значителен был расход огнестрельных припасов, можно судить по упорству и продолжительности боевых столкновений. Так бой при Куортане 20-го августа (не считая авангардного боя накануне) продолжался с 2-х часов дня до позднего вечера. Оровайский бой – с 8 часов утра до 11-го часа ночи; Севар – с 7 часов утра до 4 часов пополудни. В те времена, при малой величине дерущихся отрядов и короткости расстояний (не более 7–8 тысяч с каждой стороны на пространстве 2– 4 квадратных верст) такую продолжительность должно признать весьма значительной, и несомненно, что она зависела от упорства именно огнестрельного, подготовительного периода боя.
Артиллерия играла в этот период боя преимущественную роль. Стрелковые цепи, прикрывавшие фронт сражающихся, нередко поглощавшие собою (как мы видели) даже всю пехоту отряда, вели обыкновенно перестрелку друг с другом; их огонь, рассредоточенный почти равномерно по всему фронту, значения в деле подготовки успеха почти не имел. [417]
Что же касается огня артиллерии, то его назначение было не столько в том, чтобы подавить вражескую артиллерию или потрясти сильными потерями неприятеля, сколько в том, чтобы обратить на себя огонь возможно большей части неприятельских орудии, т. е., как выражаются и теперь, приковать к себе противника и тем обеспечить успех обходящих частей... Как только обход или охват назревал или (как под Оровайсом) приближался момент решительной контратаки резервом, артиллерия усиливала свой огонь до крайности, действуя уже не по тому участку позиции, который намечался для удара, а по соседним...
Маневрирования артиллерии на поле сражения не было; местность придавала ее действиям позиционный характер. Расположение, занятое ею в начале боя, обыкновенно сохранялось неизменным и почти всегда было приближено к лучшим дорогам, чтобы обеспечить своевременный увоз орудий в случае неудачи. Этим объясняется, между прочим, почему обходные колонны по большей части обходились без артиллерии; исключение – Куортане, где Раевскому приданы две пушки в разобранном виде, и Шелефте, где Алексеев вез за собою пушки по льду на санях. Отсюда ясно, насколько велико в настоящее время значение в Финляндии пулеметов и горной артиллерии, которые пройдут всюду за пехотой...
Решительный успех в боях того времени достигался исключительно штыковым ударом; но финляндские бои именно и поучительны в том отношении, что удар этот всегда производился после надлежащей подготовки, в чем бы последняя ни выражалась, в огне или в соответствующем маневре. По условиям местности, всегда атаковали не иначе, как во взводных колоннах рот. Только шведы в начале войны употребляли для атаки развернутый строй, но уже скоро от него отказались, и при Куортане, Оровайсе и др. они, подобно нам, атакуют исключительно в колоннах... Эти ротные колонны, строй достаточно гибкий, поворотливый и удобоприменимый к местности, a вместе с тем обладающий достаточною сомкнутостью и послушный воле начальника, как раз соответствовали пересеченным полям битв, на которых приходилось атаковать. Таким образом, и этот решительный период боя лежал преимущественно на младших начальниках, главным образом, ротных командирах; старшим начальникам приходилось только указывать цель, воодушевлять войска, пуская их в дело, а уже самая работа в бою была всецело в руках офицеров... Бой при Карстула, где по местным условиям боевой порядок атакующего разбился на три отдельные самостоятельные группы, вероятно, потому именно и оказался «офицерским делом», как его прозвали [418] в армии, что именно при этих условиях атаки работа младших офицеров всего более выделилась.
Что касается конницы, то ее специальной работы в эту войну сравнительно мало видно, главным образом потому, что она, по тогдашним своим свойствам, не могла быть употребляема в Финляндии, так как это соответствовало бы особенностям этого театра военных действий. Атака в конном строю холодным оружием возможна здесь только в виде исключения, а между тем наша конница того времени утратила те свойства, которые были присущи ей в век Петра и Екатерины: она перестала быть самостоятельной. В Финляндскую войну ее деятели не ушли в этом отношении дальше своего времени; даже такие лица, как Кульнев и Денис Давыдов, не сумели оценить того преимущества, какое давало бы в наши руки применение на этом театре именно старинной Петровской системы «корволантов» для широкого воздействия на неприятелския сообщения. Конницу в эту войну мы преимущественно держали в резерве и лишь в виде исключения бросали ее, как Кульнев и Каменский при Куортане, для выполнения в, сущности, несвойственных ей задач (атака на окопы у моста через речку Нисо 19-го августа и на д. Херроя 20-го). Расчет тут был, конечно, на психологическое воздействие неожиданного появления конницы в противоречащей ее природным свойствам обстановке... Зимою 1808 года конницею еще пользовались (налет на Гельсингфорс, действия Силина на фланг боевого порядка по льду залива, у Кульнева во всех боях до Сиикайоки включительно), но именно только как средством для нанесения удара холодным оружием. В качестве органа разведки конница почти совершенно в эту войну не работала. Вообще – разведка была у обеих сторон обоснована почти исключительно на шпионстве местных жителей, служивших обеим сторонам. Сведения эти не проверялись конницею, и часто на них обосновывались целые предприятия (например, наступление наше, 22-го июля, на Гернефорс). Иное видим у Петра Великого и его генералов в 1712–1714 годах (см. A. 3. Мышлаевский «Война в Финляндии в 1712–1714 г.г.).
Предвзятое мнение о непригодности конницы для действий в Финляндии держится у нас, главным образом, на основании опыта войны 1808–09 гг. и только потому, что от конницы требуют лишь выполнения одной из ее задач, выпуская из вида все другие... Плоды такого понимания вещей мы видели еще недавно в Маньчжурии, где наша превосходная по количеству и качествам конница почти бездействовала только потому, что на театре войны преобладала горная местность... О применении деятельности самостоятельной [419] конницы в тылу и на флангах противника во время боя, о работе ее на сообщениях противника, об использовании ее главных свойств: быстроты, неуловимости и независимости не подумали у нас в 1808–09 годах совершенно так же, как и в недавнем прошлом... Единственным оправданием такому забвению свойств конницы, неподражаемо мастерски использованные у нас только Петром и Меньшиковым, а на западе – североамериканцами, может служить одно немаловажное обстоятельство – трудность ее прокормления. Но это обстоятельство оправдывало, в сущности, только то, что конницы нельзя было взять больше; оставление же ее без употребления и преимущественно в хвосте колонны или при резерве только затрудняло для нее же продовольственный вопрос. Наоборот, широкие рейды конницы для захвата важных пунктов в тылу у противника, разрушения переправ, уничтожения транспортов, магазинов и т. п., наконец, для более быстрого содействия фронтальной атаке, были бы вполне осуществимы, ибо требовали движения лишь по дорогам. А они облегчали бы разрешение вопроса о прокорме, так как позволили бы пользоваться местными средствами с более широкого района...

Наш очерк войны 1808—09 годов со Швецией закончен.

Исследование архивных данных, без сомнения, прольет новый обильный свет на те или другие подробности, даст возможность правильнее и точнее охарактеризовать отдельных деятелей эпохи, оценить военно-историческое значение того или другого отдельного факта. В таких поправках – и весьма крупных – нуждается не только одна эта, но и, безусловно, все наши войны. Правильный путь, намеченный в русской военно-исторической науке незабвенным Д. Ф. Масловским, в сущности, едва лишь начат прокладкою, и целые огромные периоды нашего военно-исторического прошлого ждут, чтобы окутывающая их туманная завеса была отдернута... Необходимость тщательного и кропотливого труда в этом направлении бесспорна не только в интересах науки и в целях патриотических, но и по чисто практическим побуждениям. Уроки истории – самые драгоценные уроки. A тем событиям, которые развернулись перед взором наших читателей в предшествующем нашем изложении, неровность и шероховатость которого да не будут вменены нам в вину, ибо главною нашею задачею была срочность работы,– нельзя никоим образом отказать в практической поучительности...
Военное значение Финляндии велико и никогда не перестанет быть таковым, покамест, по мысли и воле Великого Преобразователя [420] и полководца, столица Империи занимает свое нынешнее положение... Этим значением определяется всецело и практический интерес того прошлого, которое смотрит на нас в веренице событий, разыгравшихся сто лет тому назад...

«Прошлое – для будущего», таков мог бы быть девиз, который всего уместнее было бы поставить в заголовке наших очерков...
И поэтому лучшею наградою для нас было бы сознание, что те из наших читателей, которым скромный, беспритязательный труд наш хоть в чем-либо принес или принесет практическую пользу, помянуть нас добрым словом…

Петр Нивe.

Примечания

1. Курсивы наши.
2. К с.-з. от Вильманстранда на дороге в С.-Михель.
3. См. в гл. III план анонимного автора для наступления из Саволакса к Кексгольму.
4. В настоящее время условия несколько иные, и если в зимнее время тактическая, так сказать, доступность Финляндии осталась в прежнем положении, то внешняя изолированность ее в том вилле, как столетие назад, уже не будет иметь места.
«На Финляндию в военном отношении всегда смотрели и доселе смотрят как на окраину, доступную для десанта, но в зимнее время обеспеченную самою природою, так как кто же из наших серьезных противников может попасть сюда зимою; разве одна только Швеция? А Швецию у нас давно уже привыкли довольно основательно игнорировать в военном отношении.
Но за последнее время приходится придти к убеждению, что зимняя недоступность Финляндии внешнему вторжению уже отошла в область преданий… Не будет простым афоризмом сказать, что Финляндия зимою скорее может быть отрезана от России, чем от сообщений с Западом. Уже несколько лет, как правильное грузовое и пассажирское сообщение поддерживается (от Або и Гангэ) всю зиму с портами Швеции и Германии, при помощи ледорезов. При таких условиях нет решительно ничего невероятного в том, чтобы любой из наших возможных противников, из числа обладающих сильным флотом, еще до исхода зимы, следуя беспрепятственно по постоянно поддерживаемым ледорезами путям, высадил в юго-западной Финляндии достаточные силы.
Помешать такой операции, особенно при современном положении наших морских сил, мы вряд ли будем в состоянии. Да и как бы ни были увеличены и улучшены эти силы, все равно они в такое время года будут обречены на бездействие…
Утвердившись безнаказанно в Финляндии, такой десант едва ли может быть надолго задержан малочисленными войсками, в ней квартирующими, ибо зимою финляндская местность способствует обороне лишь в самой незначительной степени. На прибытие же подкреплений – если даже принять, что таковые могут быть туда выделены – потребуется время, особенно если свободное пользование финляндскими железными дорогами для военных надобностей встретит для нас затруднения»…
Наоборот «противник получит возможность получать все необходимое морем по проложенным ледорезами путям, а затем по железным дорогам Финляндии»…
Н. Каменский, «Современное положение Финляндии с точки зрения обороны государства» Спб. 1908 г. стр. 19 и след.
5. В заметках, диктованных ген. Прево-де-Люмиану, он говорил: «a la mer elle (la Russie) sera beaucoup plus forte et ruinera la flotte suedoise».
6. Как было, например, в последнюю русско-японскую войну.
7. Их надежность будет в прямой зависимости от того, на чью сторону станет население, и, во всяком случае, охрана их поглотит несоразмерно много сил.
8. См. последнее издание «Указаний по некоторым вопросам тактики» Императорской Николаевской военной академии.
9. Интересно сравнить этот бой с Тюренченом.
10. См. черт. №№ 23, 24 и 26.
11. Например, атака шведами нашей флотилии при Хирвисало 22 июня 1808 г. (см. выше, глава IX, стр. 222).
12. См. глава IX и черт. № 14.