П. А. Нивe

Русско-шведская война 1808-1809 гг.

[304]
С заключением Олькиокской конвенции Финляндия была, наконец, покорена целиком. Но это еще не значило, что война окончена. Чтобы принудить Швецию согласиться на мир, для нас выгодный – а таким мог быть только мир, сопряженный с передачей в наши руки всей Финляндии – нужно было настойчиво и безотлагательно продолжать военные действия; нужно было спешить внести победоносное оружие наше в шведские пределы, дабы истощить у противника все средства для ведения борьбы, и, угрожая его столице, вырвать у него согласие на уступку нам всего захваченная нами края, без чего не могло быть достигнуто с уверенностью то «полное граду Петрову безопасие», о котором мечтал его Великий Основатель...
Этого именно и добивался Император Александр, который, очевидно, понимал, насколько, при тогдашних внутренних политических условиях Швеции, всякая, даже легкая угроза столице королевства, Стокгольму, должна отозваться на состоянии умов и брожении партий, враждебных королю. Вот почему наш Государь продолжал требовать от нового главнокомандующего Кнорринга, как прежде от графа Буксгевдена, выполнения своего первоначального плана, заключавшегося в переброске наших войск тем или иным способом на шведский берег, хотя бы в небольшом сравнительно числе.
Прежде чем перейти к этой операции, необходимо остановиться на предшествующем периоде войны и сделать оценку действий сторон в этот период.
Условия обстановки к весне 1808 года были всецело на стороне шведов. Попытка направить удар соединенными русско-франко-датскими силами в Шонию, превратив эту часть коренной Швеции в главный театр военных действий, не удалась. С нашей стороны неуспех Готландской экспедиции пресек это предприятие [305] в самом зародыше; со стороны Дании дело затормозилось рознью в войсках, вверенных маршалу Бернадотту. Английский флот овладел проливами и сделал исполнение указанного сложного замысла невозможным…
Таким образом, для Швеции исчезла серьезная опасность удара с юга, грозившего ее столице, средоточию политических страстей... У Швеции, в сущности говоря, руки сделались развязанными в отношении Финляндии, сохранившей за собою значение главного театра борьбы, являясь в то же время ее предметом, ее целью, так как Россия вела войну исключительно за ее обладание. Шведский король, получивший к тому же довольно солидное приращение в виде вспомогательного четырнадцатитысячного корпуса английских войск генерала Мура, имел полную возможность стянуть против нас в Финляндии превосходные силы. Но для этого нужно было сознавать, что весь исход войны зависит от исхода борьбы именно в пределах Финляндии и, не увлекаясь никакими другими побочными целями, устремить туда все, что только было возможно... Условия местности на Норвежской сухопутной границе с Данией вполне допускали надежное ее прикрытие слабыми силами; да к тому же датские войска и не выказывали здесь агрессивных намерений... Шведский флот, потерпев некоторый ущерб с утратой финляндских гребных флотилий, был изготовлен значительно раньше нашего; море было в его власти. Таким образом, наш противник мог пользоваться свободою действий на море и развивать свои наступательные планы, связанные с десантными действиями, без опасения серьезной помехи с нашей стороны...
Из сказанного видно, что если в период зимнего похода инициатива целиком была на нашей стороне, a шведский «гарнизон» Финляндии мог безнаказанно подвергнуться отдельному поражению, по причине почти полной физической невозможности подать ему помощь из Швеции, то с наступлением весны положение вещей радикально изменялось. Почин, бывший только что в наших руках, сразу перекачнулся на чашку весов нашего противника. Мало этого, мы с нашими слабыми силами должны были удерживать в своих руках всю захваченную территорию, оберегать длинную линию побережья, да сверх того прикрывать сообщение с Россией от ударов изнутри края, где быстро сформировался очаг партизанских действий...
Грозная действительность не замедлила рассеять радужный мираж мечтаний о мнимой приверженности финляндцев русской власти. Тысячеголовая гидра народного движения внезапно разъединила наши разрозненные отряды, которые очутились в положении островов [306] среди взбаламученного моря... Сосредоточению сил препятствовала необходимость удерживать в своих руках ряд пунктов на побережье и прикрывать свой тыл. При таких условиях и с имевшимися в распоряжении силами, казалось бы, нечего было и думать о наступательных действиях...
Однако, как мы видели, главнокомандующий граф Буксгевден не намерен был уступать так легко инициативу противнику. Он предполагал снова повторить уже два раза неудавшуюся ему зимою комбинацию: заманив главные силы с фронта одною группою своих войск, вывести другую им в тыл.
В данном случае попытка эта не удается, как не соображенная с условиями местности. Активная роль возлагается на свежую колонну Барклая-де-Толли, наступательный порыв которой вынужден иссякнуть в дебрях Саволакса; колонна эта прикована к месту искусною активной обороной Сандельса.
Мастерские действия последнего этим не ограничиваются; он подымает против нас всю Корелию, серьезно вредит нашим сообщениям, забрасывает факел народного мятежа в наши пределы, на берега Ладожского озера, притягивая сюда последние наши свободные силы, a затем заставляя нас отделять в этом, сравнительно второстепенном, направлении даже часть последующих подкреплений...
Не таковы были действия главной шведской группы, предводимой фельдмаршалом графом Клингспором. Его наступление носило робкий, нерешительный, характер. Все свои планы и соображения он подгонял так, чтобы, так сказать, отыграться на диверсиях, а когда дело доходило до неизбежности серьезного боевого столкновения, сдавал командование Адлеркрейцу и под разными предлогами отлучался в тыл... В результате самый опасный для нас период – июнь и июль месяцы – был шведами упущен. Упущен он был, с одной стороны, по причине бездеятельности графа Клингспора, а с другой, благодаря недостаточно энергичному и несогласованному с операциями «финской армии» содействию со стороны шведского короля, внимание которого не было всецело обращено в ту сторону, где собственно решалась участь войны, т. е. в сторону Финляндии.
Первые высадки шведов на наши берега были отражены, как благодаря умелым и находчивым действиям наших войск, так и вследствие слабости самых десантов, являвшихся, по идее короля, только кадрами, к которым должно было присоединиться местное народное ополчение. Полезным для противника результатом этих десантов был единственно только тот, что мятежные шайки на [307] побережье Ботнического залива развили такую деятельность, которая оттянула на себя особые наши отряды...
Высадки эти не сопровождались наступлением главного ядра шведских сил. Клингспор, видимо, воздерживался от решительных действий до получения более серьезной поддержки извне, и, таким образом, драгоценное время утрачивалось в бесплодных попытках и в частных столкновениях, отдельные тактические успехи которых в пользу шведов не приносили никакого серьезного стратегического результата...
Бессвязность в действиях шведов, совершенно между собою несогласованных и к тому же не направляемых, в сущности, единою волею, – вот главная причина бесполезной утраты этого выгодного для них периода войны... Точно также и на море преимущество их господства на нем не было использовано; не было организовано ни одного серьезного десантного предприятия. Дело ограничилось отдельными поисками шхерных флотилий, имевшими общею целью не допустить сосредоточения наших гребных судов в Абовском районе и в результате завершившимися для противника полною неудачею. Что же касается корабельного флота, шведского и английского, то, несмотря на все преимущества своей силы и своего положения, он удовлетворился сравнительно легко доставшимся ему успехом над эскадрой адмирала Ханыкова и, заперев ее, не сделал ни одной серьезной наступательной попытки; поэтому организованный Аракчеевым к половине лета подвоз продовольствия Финским заливом из Петербурга к Свеаборгу производился все время беспрепятственно...
Такой характер действий шведов зависел в значительной мере от стремления короля Густава IV Адольфа добиться одновременно достижения нескольких целей, что являлось для него, при срав-нительно ограниченных силах и средствах для ведения борьбы, безусловно непосильным. Король не внимал разумным советам более рассудительных и сведущих в военном деле людей (как, например, своему генерал-квартирмейстеру Ав-Тибеллю) и желал непременно «вознаградить себя в Норвегии». Это приводило к удержанию в пределах коренной Швеции гораздо большого количества войск, чем требовалось бы для обороны против датчан, и сокращало размер уделяемых для Финляндии подкреплений... Мало того, король, как известно, лишил себя содействия английского десанта...
Тем не менее, несмотря на все это, обстановка в период летних месяцев 1808 года продолжала оставаться на стороне шведов и даже с наличными силами, при большей решительности [308] и согласованности в действиях, они могли достигнуть результатов для нас гораздо более неприятных... В сущности, у них не было ясно сознанного предмета действий. Оперативные соображения Клингспора, как известно, предусматривали только ряд диверсий для облегчения успеха главных сил его «армии», не говоря ничего о цели и направлении ее собственных операций. Один Сандельс как бы инстинктивно понимал, что, покамест силы русских слабы и разбросаны, а море для них ненадежно в смысле коммуникации, – самым чувствительным объектом, центром всего их могущества в Финляндии, являются их сообщения; и вот, как мы знаем, он упорно наносит по ним удары, смело производя поиски по водной сети Сайменской системы озер. Но Сандельсу в руки даны были, в сущности, ничтожные средства: от 2 до 3 тысяч регулярных войск, усиленных вооруженными народными бандами, которые, разумеется, могли производить только мелкие набеги...
Набеги эти могли затормозить наступление колонны Барклая, но и только... Народные ополчения, не взирая на смелость отдельных предводителей, по самой природе своей неспособны к решительным активным предприятиям, требующим известной выдержки в исполнении, что лишний раз подтверждают события этой войны...
Если бы Клингспор был одарен большею решительностью и мог стряхнуть с себя бремя той инертности, которая все время над ним роковым образом тяготела, он, вероятно, воспользовался бы тем вынужденным временем бездействия, которое вызвано было весенним половодьем, и изменил бы группировку своих сил в духе придания Саволакской группе более решительного, активного значения. Он имел на то право, так как возможность пользования внутренними водными путями устраняла для Сандельса главное затруднение, мешавшее наступательным действиям внутри края. Нельзя к тому же не заметить, что вообще побережье притягивало к себе Клингспора роковым образом... Он ждал оттуда помощи и поддержки, чувствовал свой тыл более обеспеченным в непосредственной к нему близости и потому, вероятно, так неохотно отделился от него вслед за Раевским, особенно когда первые десанты не удались... Мало того, даже одержанные частные успехи он опасался использовать, бездействуя почти весь июль и давая широкою рукою нам то, что было для нас якорем спасения – время.
Время это дало нам возможность, прежде всего, сознать, что дело еще поправимо; что, несмотря на крайнюю невыгоду нашего положения до наступления зимы, можно еще обойтись без применения [309] той меры, которую уже начали в то время обсуждать и проектировать в Петербурге, т. е. без перехода к пассивной обороне по всему фронту...
Здесь, между прочим, бросается в глаза явление весьма характерное для той переходной эпохи состояния нашего военного искусства, которую являет собою у нас Александровское царствование...
В Петербурге Императора Александра окружают, по преимуществу, иностранцы, среди которых многие (тот же маркиз Паулуччи, Пфуль, Опперман, Вольцоген и др.) получили впоследствии печальную известность в1812 году, при составлении первоначальных планов этой кампании. Многие из этих лиц пропитаны были учениями тех односторонних кабинетных теоретиков стратегии, которые как раз в это время стали появляться в западной Европе (Бюлов, Эрцгерцог Карл, Ксиландер и др.¹)… Результатом теоретических измышлений этих лиц, в ряду которых деятельную роль играл и будущий главнокомандующий Кнорринг, было составление того пресловутого оборонительного (к счастью невыполненного) плана, по которому наши войска должны были растянуться кордоном на 500 верст от Бьернеборга до Кеми.
На театре военных действий, во главе войск, оказываются генералы другого типа, преимущественно сподвижники и вскормыши еще Суворовской школы, не искушенные в теоретических умозрениях, но прокаленные, так сказать, в горниле боевого опыта, под руководством такого гения, каким был неподражаемый «чудо-вождь». Люди эти понимали военное дело чутьем, любили его, просвещали себя «помощью чтениев" (как советовал им их учитель), воспитываясь на классических походах древности² и на ближайших деяниях славного века Екатерины...
В Петербурге, по-видимому, относятся к ним с плохо скрываемым недоверием; подвергают их при всяком удобном случае контролю, навязывают им свои планы (например «советы» Кнорринга Тучкову I, постоянные вмешательства Спренгпортена и того же маркиза Паулуччи). Архивы сохранили целые груды донесений, соображений, даже доносов, целью которых было, между прочим, оклеветание главнокомандующего гр. Буксгевдена, для чего искусно пользовались враждою к нему Аракчеева... Отсюда видно, что вести войну приходилось не только с врагом, но и с интригой всякого рода, тормозившей дело управления военными действиями... Мало этого, главнокомандующему приходилось бороться еще, как [310] мы знаем, с трениями по части согласования действий на море с сухопутными операциями. Граф Буксгевден смотрел на флот, как на орган служебный, как на одно из средств ведения борьбы при тех местных условиях, которые предоставляла нам захваченная нами Финляндия. Так как в навигационный период противник мог грозить нам преимущественно со стороны моря, то главнокомандующий, считая себя вынужденным охранять берега Финляндии от подобных покушений, смотрел на флот, с одной стороны, как на орудие разведки, а с другой – как на средство нанесения ударов флотилиям или десантным отрядам противника, дабы пресечь в самом корне его попытки произвести вы-садку. При этом флот корабельный должен был работать в более дальнем расстоянии от берегов и, отыскивая таковой же флот неприятеля, мешать последнему выполнять свои стратегические задачи и, следовательно, искать с ним решительного столкновения; флот галерный – вести разведку ближнюю и, укрываясь в засадах, производить нападения на транспортные суда, как только они выбросят войска на материк, с тем чтобы поставить последние в безвыходное положение.
Обстоятельства отчасти благоприятствовали нашему флоту; силы противника были разделены, но, как известно, адмирал Ханыков затянул свой выход из Кронштадта, потерял время в Гангэ и в результате, по какому-то плохо объяснимому недоразумению, уклонился от решительного боя со шведами, успевшими получить лишь небольшое английское подкрепление. В результате корабельный флот наш, без особых усилий со стороны противника, оказался «выведен из строя» и закупорен в Балтийском порте, откуда уже к зиме перебрался в Кронштадта. Счастье наше, что противник не догадался воспользоваться благоприятно сложившеюся обстановкою и не проник в Финский залив. Здесь могла бы быть на время прервана морская коммуникация Петербурга со Свеаборгом, чего справедливо опасались и граф Буксгевден и Аракчеев; а это обстоятельство, очевидно, весьма невыгодно отразилось бы на положении наших войск, занимающих Финляндию. Нам бесспорно помогал несколько двусмысленный образ действий английского флота; будь иначе – неуспех на море отразился бы на сухопутных операциях гораздо внушительнее. Если бы шведы сумели именно в это время использовать как должно свое господство на море, пресечь наш подвоз морем и одновременно метко направить на финляндский берег те свободные силы, которыми они еще располагали, то даже победы графа Каменского над Клингспором едва ли сыграли бы столь решительную роль. [311]
В общем, действия на море в кампанию 1808 года существенная влияния на ход военных действий не оказали, несмотря на успешный для нас тактический исход большинства столкновений в шхерах. Официальный историк наш, Михайловский-Данилевский (стр. 316–17), усматривает недостаточную успешность действий наших на море в устарелости типов наших судов, в недостаточной обученности экипажей, в привлечении на гребные суда сухопутных солдат, составлявших там даже большинство, а главное – в трудности плавания по шхерам. «В сем лабиринте островов (пишет он) начальнику гребных судов недостаточно быть только морским офицером. Положение островов и утесов, фарватеры и проходы должны быть ему знакомы... У нас не было надежных карт: мы нуждались и в лоцманах; все жители уходили при приближении русских судов, оставались только женщины и дряхлые старики, а ни те, ни другие не могли быть проводниками»³. Превосходство шведов, в смысле знания своих вод и в отношении подготовки – неоспоримо. Их «армейский флот», создание Августина Эренсверда, готовился более полустолетия; наш был в значительной степени импровизацией. И все-таки, в большинстве столкновений шхерных флотов мы, оказываясь почти всегда слабейшими и даже чувствуя хронический недостаток в огнестрельных припасах, неизменно одерживали верх. К сожалению, дело ограничивалось лишь отбитием удара; довершить его преследованием, добиться полного разгрома неприятеля, мы не могли, опасаясь рисковать движением по незнакомым фарватерам. Вот почему все эти шхерные наши победы, в сущности, были бесполезны; потери в личном составе неприятелю недолго было пополнить, a повреждения починить. Первоначальной основной цели действий гребного флота, приобретения господства в шхерах, мы так и не достигли. Мало того, столкновения шхерных эскадр происходили все время совершенно независимо от действий на суше, мало руководствуясь стремлением оказать существенное влияние на ход десантных операций. В этом смысле почти одинаково грешили обе стороны. Шхерные флотилии тягались друг с другом, а высадки бывали отбиты обыкновенно одними усилиями сухопутной обороны.
Все вышеуказанные обстоятельства дали нам возможность благополучно переждать трудное время и восстановить свое положение в Финляндии даже ранее, чем настала новая зима, облегчившая нам эту задачу. Убедясь, что наступление правым флангом нашего стратегического фронта немыслимо, главнокомандующий, желая [312] вместе с тем избавиться от пассивно-оборонительных планов, составляемых в Петербурге, вручает полную мочь графу Каменскому, возлагая на него лишь задачу одержать решительный успех над главною группой Клингспора...
К этому времени, очевидно, высшему командованию нашему стало ясным, что шведские войска, сосредоточиваемые королем на Аланде, вовсе не являются, как это казалось прежде, опаснейшею для нас группой противника. И это убеждение, в связи с окончательным отказом действовать наступательно против Сандельса, приводит к тому, что в руках графа Каменского собираются если не превосходные силы, то такие, которые позволяют серьезно меряться с неприятелем... В сущности, десятитысячный корпус Каменского – это как раз то нормальное для Финляндии количество войск, которое, по местным условиям, может действовать совокупно, в руках одного вождя. Прибавка Каменскому войск сверх этой нормы уже была бы, пожалуй, для него малополезна, так как уменьшала бы его подвижность, вынуждая даже, быть может, не пользоваться этим излишком, так как теснота полей сражения не позволила бы развернуть одновременно более значительные силы...
Каменский выказал в эту кампанию большие военные дарования. Он всецело оправдал выбор и доверие к нему главнокомандующего и прозрение Суворова, отметившего его способности еще в Швейцарском и Итальянском походах. Кое-что «суворовское» несомненно сквозит и в образе действий молодого вождя, героя Куортане и Оровайса.
Правильный выбор предмета действий и способа действий против него сразу перемещает центр тяжести успеха в нашу сторону. Граф Буксгевден, опасаясь за побережье, все время придавать большее значение отражению высадок и войскам короля на Аланде, поэтому боялся выделить против Клингспора достаточно сил; кроме того, самые эти действия строил на идее кружной угрозы дальнему тылу шведской армии, не осуществимой, как оказалось, по условиям местности. Каменский, собрав в свои руки отряд такой числительности, которая давала ему право на самостоятельные действия, намечает себе целью главную группу неприятельских войск Клингспора, а способом действий избирает решительный удар по возможности всеми силами. При этом, неудачно испробовав в самом начале операции излюбленное Буксгевденом давление на сообщения, он сразу бросает этот затяжной способ, приводящий только к уклонению противника от боя, и переходит к способу ближнего флангового удара, соединенного с фронтальным наступлением, отряжая лишь небольшие группы на [313] тыл противника для отвлечения его внимания. Таким именно манером нанесены Каменским те удары при Куортане, Сальми и Оровайсе, которые сразу изменили положение дел на всем театре войны и, в сущности, решили судьбу кампании. Шведские войска окончательно пали духом, народная война быстро угасла, остатки войск Клингспора и Сандельса были снова отброшены на север и отделены от так называемой «южно-финской» Аландской армии короля, которая не была своевременно придвинута морем к ним на помощь и только в пустую затратила свои силы на бесполезные высадки.
Помимо этого, шведы не подумали поддержать с моря отход армии Клингспора и заблаговременно передвинуть на север более значительную часть своего шхерного флота, бесполезно таявшего в абовских водах в постоянных стычках с нашими гребными флотилиями... Под Оровайсом у Клингспора оказалось случайно под руками пять канонерских лодок (пришедших из Улеаборга); и те, как мы знаем, оказали весьма вредное для нас влияние на ход сражения. Если бы этих канонерок было здесь больше; если бы часть шведских войск была перевезена на них южнее вдоль побережья, там высажена и выведена внезапно в тыл атакующих войск Каменского как раз в решительный момент боя, когда все резервы успели добежать и были введены в дело? Наконец, если бы в оровайском бою принял участие шведский корабельный флот, который, с уходом эскадры адмирала Ханыкова, бездействовал? Исход кампании, несомненно, мог бы быть для нас иным, и пришлось бы (как это и предвидел Буксгевден) завершать завоевание Финляндии зимою, быть может, ценою новых тяжелых усилий.
Отсутствие надлежащего объединения власти над сухопутными войсками и флотом сыграло, безусловно, решающее влияние на неблагоприятный для нас исход морских операций. Петр Великий действовал в Финляндии примерно в таких же условиях⁴, но у него совместные операции сухопутных сил и галерного и корабельного флотов направлялись единою могучею его волею и мыслью; сухопутные войска его были вполне освоены с действиями на гребных судах; при нем армия и флот составляли даже не две руки одного туловища, a нечто единое, нераздельное. Поэтому и совместная работа их шла дружно, рука об руку, чего уже не заметно в позднейших финляндских войнах.
Весьма поучительно, что в одном из предписаний морского министра Чичагова, данных начальству морских сил в Финляндии, читаем подтверждение «известной истины, что согласие есть [314] душа всякого дела, кольми паче военного, и что усилия и подвиги воинские только тогда бывают благоуспешны, когда они управляют единодушием и, истекая от сосредоточения главнокомандующей власти, стремятся к единой общей цели». Однако тот же Чичагов сам нередко подавал обратный пример, вступая в пререкания с графом Буксгевденом и желая управлять самостоятельно из Петербурга морскими операциями вне зависимости от общего хода дела на главном театре войны. Даже шхерную флотилию контр-адмирала Мясоедова он не признавал возможным под-чинить всецело главнокомандующему, а только обязал его: «все движения свои начинать и располагать по совещанию и согласию» с ним.
У шведов точно также не было согласованности в действиях сухопутной армии, оборонявшей Финляндию, десантов, долженствовавших ее поддержать, и облегчавшего им эту задачу флота, хотя фактическое объединение высшего руководства всеми этими органами вооруженной борьбы у них существовало в лице короля, самолично явившегося на театр военных действий. Но Густав-Адольф IV оказался совершенно не на высоте принятой им на себя роли. Вместо общего, планосообразного руководства всеми операциями в духе основной их идеи, установленной еще в феврале и вполне соображенной с обстановкою, король то вмешивался в частные распоряжения отдельных начальников, то принимал на себя руководство таким специальным делом, как организация десантов, не заботясь о связи своих намерений и распоряжений с действиями графа Клингспора. В результате – у нашего противника операции на море и высадки производились совершенно почти независимо от того, что совершалось на суше, а потому оказали на эти последние события влияние почти неощутимое.

По заключении перемирия, войска наши были разделены на четыре «корпуса» и отдельный отряд (1-й Улеаборгский Тучкова, 2-й Вазаский князя Голицына, 3-й Абоский князя Багратиона и 4-й Нюландский графа Витгенштейна; отдельный Куопиоский отряд был подчинен выборгскому военному губернатору Обрескову). В общей совокупности своей они именовались теперь уже «армиею»; были укомплектованы, снабжены и доведены до общей численности в 52.439 человек, считая с нестроевыми, а без них – 48.418 человек. Из них в улеаборгском корпусе было свыше 11 т. в вазаском – 13 т., в абоском – 10 т. и в нюландском – 9 т. Такова была числительность финляндской армии к 1-му января 1809 г.
Новая организация имела целью по возможности устранить допущенное нарушение нормальных войсковых соединений, свести [315] дивизии и бригады вместе, расположив их при этом так, чтобы, с одной стороны, группировка сил ближе соответствовала научаемому плану дальнейших действий, а с другой – давала наибольшая удобства в смысле снабжения войск продовольствием.
Вместе с тем старались разместить войска в тех частях края, которые менее потерпели от войны, заботясь таким образом об облегчении местных жителей. Кроме того, время перерыва в военных действиях было посвящено мерам по упорядочению продовольственной и санитарной части. В Гельсингфорсе, Свеаборге, Або, Вазе, Куопио и Тавастгусе устроены большие госпитали (от 300 до 400, а первый даже на 700 мест); в Ловизе, Экнесе, Бьернеборге и Гамла-Карлебю – малые (на 100 мест). Главные про-довольственные магазины (на 18 тыс. человек и 3.000 лошадей) устроены в Гельсингфорсе, Або, Лилькюро и Улеоборге, а расходные – в Тавастгусе (на 35 т. чел. и 8 т. лош.) и Куопио (25 т. чел. и 5 т. лош.). Кроме того заложен ряд небольших магазинов (на 2–5 тыс. чел.) в Ловизе, Экнесе, Нюштадте, Бьернеборге, Нерпесе, Гамла-Карлебю и Брагестадте и на этапных пунктах по главным коммуникационным путям, для проходящих команд.
Таковы были последние меры графа Буксгевдена, уволенного в начале декабря от командования и замещенного генералом Кноррингом.
Целью дальнейших военных действий ставилось немедленное и решительное перенесение операций на шведский берег. Неоднократно было уже указано на те выгоды, которые давала нам зима, уменьшавшая обороноспособность местности в Финляндии и Швеции с замерзанием внутренних вод, устранявшая содействие неприятельских морских сил и возможность их поддержки со стороны английского флота. Мало того, зима создавала естественный помост между Финляндией и Швецией. С наступлением весны шведы могли снова пополнить свои войска, получить более решительную помощь Англии, повторить совместные действия с флотом, и возобновить десантные операции по финляндским берегам, которые на этот раз, под влиянием недавних уроков, могли быть уже произведены с исправлением прежних ошибок. Короче говоря, зимние действия позволяли наш непрерывно удерживать за собою почин и, пользуясь преимуществами положения, не давать противнику времени оправиться и собраться с новыми силами; наоборот, отсрочка операций до весны играла во всех смыслах в руку про-тивнику и вела к затяжке борьбы, нам, безусловно, нежелательной.
Не следует забывать, что весь расчет Густава IV Адольфа на успех был построен на непрочности нашего союза с Наполеоном; [316] а нам, обратно, эта самая непрочность (надо думать, предвидимая и нашими государственными людьми), повелевала спешить поскорее закончить войну, дабы извлечь из нее те выгоды, необходимость приобретения которых предписывали нам одновременно и география, и история...
Император Александр, сознавая всю невыгоду для нас ведения операций в навигационный период, писал об этом новому главнокомандующему Кноррингу и повелевал: «усилить наши военные действия в настоящее зимнее время». Общая идея плана заключалась в том, чтобы двинуть одновременно на шведский берег три группы войск: от Або через Аландские острова и Аландсгаф; от Вазы через Северный Кваркен и из Улеаборга через Торнео. Целью такого наступления ставилось: 1) « Одновременным действием наших войск на места, между собою отдаленные, разделив силы неприятеля, озаботить и расстроить его и пользуясь превосходством нашим в числе, приобресть более надежды к принуждению шведского короля на мир; 2) занятием Вестро-Ботнии иметь в руках наших залог к миру, основывая окончательные постановления его на обратной уступке шведам сей области⁵, и 3) во всех случаях, предполагая даже, что переход через залив не принудит неприятеля к миру, выгоды наши требовали, пользуясь зимним временем, поставить твердую ногу на той стороне Ботнического залива, чтобы впоследствии можно было усиливать там наши предприятия, уже не опасаясь быть отрезанными при весенних трудных переправах».
«Таковы суть причины,– прибавлял Государь ,– побуждающие ускорить сим предприятием»; он не скрывал от себя всех трудностей, сопряженных с его выполнением, но убеждал Кнорринга, что они «исчезают при сравнении с теми препятствиями, которые должны будут встретиться весною», и что «лучше одним кратковременным, но решительным напряжением сил положить конец делу», чем «вести войну тягостную и продолжительную».
В заключение подтверждалось, что Высочайшие намерения усилить зимою военные действия – «непременны и решительны».
Инициатива перехода наших войск в Швецию по новейшим исследованиям⁶, исходила от нашей союзницы Франции. Из переписки Коленкура, французского посла в Петербурге, видно, что еще в марте 1808 года главным исходным пунктом для переброски [317] наших войск через Ботнику намечалась Ваза, причем полагали даже совершить десант на судах, если не удастся воспользоваться льдом. Как известно расчеты эти не оправдались: 1-го мая 1808 года быть в Стокгольме (как писал Александр Наполеону) русской армии не удалось, отчасти вследствие двуличия того же Наполеона, который старался затянуть вооруженную борьбу своего союзника, чтобы вернее его ослабить, и строго корил Коленкура за его непродуманные советы; «не переставайте быть французом»,– писал он ему...
В конце 1808 года переход наших войск в Швецию был бесповоротно решен, и первоначально Император Александр намерен был возложить общее командование этою экспедицией на графа Н. Каменского. В архивах⁷ сохранился черновик Всеподданнейшего донесения Каменского, в котором последний отклонял от себя это назначение, ссылаясь, с одной стороны, на слабое состояние здоровья, «не соответствующее усердию» его к службе, а с другой – предвидя «не только большие затруднения, но почти невозможность к выполнению предполагаемая плана»; поэтому «малая надежда в успехе» заставляла его опасаться, что «неудача, которой легко ожидать, может приписаться «ему в вину».
Однако, Каменский счел своим долгом, «яко верноподданный», повергнуть на благоусмотрение Императора Александра свои мысли об этой экспедиции, несомненно, легшие в основание последующего операционного плана, но с довольно существенными от него отличиями, безусловно повлиявшими на сравнительно слабый стратегический успех всего предприятия.
Прежде всего, по мнению Каменского, «если для понуждения шведов к миру благоугодно будет Вашему Императорскому Величеству сделать нападение на самую Швецию, то должно на сие употребить силы значительные, которые бы могли действовать решительно и привести то дело в коротком времени к окончанию».
Каменский предлагает направить через Ботнический залив в Швецию также три корпуса⁸: один берегом через Торнео в западную Ботнию, другой через Кваркен на Умео и третий через Аланд. Но, по мысли Каменского, каждый из этих самостоятельных корпусов играет особую роль, и соответственно этому определены и их силы. Северный корпус, в 10.000 человек, имеет назначение демонстративное. Он должен начать наступление первый, еще до [318] зимы, «быстро атакуя везде противящегося неприятеля»; в виду невозможности доставки за ним продовольствия, он должен быть снабжен по меньшей мере на три месяца, короче – иметь базу при себе, передвигая ее последовательно за собою.
«Главная армия» тем временем должна собраться к Вазе; в ней следует иметь не менее 30.000 строевых рядовых, она должна дождаться замерзания Кваркена, иметь при себе готовый 10-дневный провиант и месячную пропорцию сухарей с заготовленным для нее транспортом. Переправу через Кваркен следует совершить так, чтобы после того соединиться с наступающим от Торнео корпусом и общими силами (т. е. 40.000) «действовать по обстоятельствам, имея главное свое направление на Штокгольм».
Третий корпус (10.000-ный) должен очистить Аландские острова от неприятеля и, утвердясь там, если Аландсгаф замерзнет (что, вообще, редко бывает), перейти тоже в Швецию и «содействовать прочим корпусам».
Каменский настоятельно требовал, чтобы «все сии три корпуса были в полной команде назначенного начальника сей экспедиции, который, завися единственно от Вашего Императорского Величества, должен иметь полномочие действовать по обстоятельствам и по своему благоусмотрению и иметь, сверх того, полномочие, заключить мир, не испрашивая уже предварительно о том, а для того должен он заблаговременно иметь наставление, на каких кондициях может он приступить к заключению оного».
«Чем более будет он иметь власти и чем более будет он удостоен доверенностью Вашего Величества (прибавляет Каменский), тем более может он действовать с успехом, а паче всего не должны войска или чиновники, под ним состоящие, не получать ни от кого никаких повелений, кроме его».
В заключение своего рапорта Каменский все-таки считает нужным признать «таковую экспедицию весьма сомнительною». «Необходимо, чтобы Кваркен замерз твердо и на некоторое время, что не каждый год случается. При сильном ветре с моря лед на Кваркене часто взламывается». «Сей переход более 60 верст, где должно будет идти по компасу, в один день перейти не можно, и может в самое время перехода сделаться перемена погоды. Большой мороз может большую часть корпуса истребить, при вьюге же может и весь корпус занести и заморозить», наконец, противник «может опустошить свой собственный край» и этим поставить наши войска в критическое положение, особенно, если пролив как раз в это время очистится от льда и придется отступать через Торнео. [319]
Таким образом, Каменский откровенно излагал Государю все опасности и трудности задуманного предприятия... Уже то обстоятельство, что он не брал его на себя, показывало всю его рискованность, так как Каменский был смел и решителен и от опасных предприятий не имел привычки уклоняться...
Заболели и еще 3 корпусных командира: Тучков, князь Голицын и граф Витгенштейн, замененные гр. Шуваловым, Барклаем и Багговутом. Таким образом, во главе своего корпуса остался неизменно только один князь Багратион.
Составленный в Петербурге окончательный план, хотя по внешности и был сходен с приведенными соображениями графа Каменского, однако весьма существенно от них отличался. Сила корпусов была уменьшена вдвое, причем самым сильным должен был быть не Вазаский, a Абовский корпус (20 т.), которому Каменский придавал всего менее значения. Затем, не было установлено той последовательности, при которой у Каменского наступление начинал северный корпус, навлекая на себя внимание противника, по приближении его к Умео – совершал переправу главный корпус, a затем уже южный корпус оттягивал силы противника на Аланд, для ослабления обороны столицы, к которой должна была идти сорокатысячная масса с севера.
Наоборот, как видно из приведенного выше предписания Императора Александра главнокомандующему Кноррингу, мы рассчитывали «одновременным действием наших войск на места между собою отдаленный разделить силы неприятеля». Но, как видно будет из последующего, именно одновременности этой трудно было достигнуть; a кроме того она (по условиям расстояний между корпусами) приводила к известной разрозненности, изолированности, а потому и – неуверенности их действий.
Подготовка всего необходимого для экспедиции замедлилась до чрезвычайности. С наступлением зимы прекратился подвоз продовольствия морем к Гельсингфорсу, а подвоз сухим путем встретил огромные затруднения, особенно в деле сбора подвод. Между тем основным условием успеха экспедиции было обеспечение ее всем необходимым. Поэтому главнокомандующий Кнорринг, опасаясь, что продовольственный вопрос затормозит дело, стал добиваться разрешения еще более сократить численность экспедиционных корпусов.
В результате возникла переписка с Петербургом; время шло; проходили декабрь, январь и начало февраля – лучшие месяцы для выполнения плана. Государь 12-го февраля выразил, наконец, свое неудовольствие Кноррингу довольно резко. «С удивлением увидел [320] я (писал он ему), что только ныне вознамерились вы приступить к сбору войск для приуготовления их к действиям, и теперь только собираете вы нужные для того сведения, тогда как с самого отъезда вашего к вверенному вам начальству известны уже вам были решительные предположения мои касательно зимних операций. Не менее того удивляет меня, что приведение в действие Аландской экспедиции производится столь медленно, что и поныне, к сожалению моему, не вижу я даже и начала оного, когда надлежало бы уже в сие время последовать окончательное сей экспедиции исполнение. Я привык требовать точности в исполнении моих повелений и не люблю их повторять.
Надеюсь, что в последний раз вы к оному меня принуждаете».
В ответ на это Кнорринг откровенно признался в своем бессилии исполнить Высочайшую волю и просил об увольнении от службы. Тогда Император Александр (по совету Коленкура, как удостоверяет М. М. Бородкин, стр. 195) прибег к крайней мере: послал в Финляндию человека, пользующегося полным его доверием и известного своею энергией – военного министра Аракчеева. Последний 20-го февраля прибыл в Або и, имея в руках Высочайший Указ, предоставляющий ему «неограниченную во всей Финляндии» власть (там же), меньше чем в две недели устранил все затруднения, тормозившие дело.
В письме к нему от 7-го марта Государь не скупится на благодарность своему «без лести преданному» любимцу, a поведение Кнорринга называет прямо «бесстыдным»...
Из всех частных начальников один князь Багратион не проявлял неуверенности и уныния. «Прикажите – пойдем»,– коротко отвечал он Аракчееву. Наоборот, Барклай-де-Толли, а также граф Шувалов, засыпали последнего, как градом, представлениями, доказывающими неисполнимость их задачи...
Барклай доносил о некомплекте имеющихся войск, о замедлении в движении остальных частей отряда, о недостатке боевых патронов, неимении карт, отсутствии связи с Шуваловым, а также о неизвестности относительно неприятеля.
«Одним почерком пера» (пишет Михайловский-Данилевский) уничтожил Аракчеев все эти затруднения, указав источники пополнения недостающего и в заключение писал: «на сей раз желал бы быть не министром, а на вашем месте, ибо министров много, а переход Кваркена Провидение предоставляет одному Барклаю-де-Толли «. Понятно, что такое заключение должно было подействовать на самолюбивого генерала и вызвать в нем крайнее напряжение энергии. [321]
Заслуга Аракчеева в отношении организации Заботнической экспедиции безусловно велика; он вдохнул энергию в исполнителей и добился того, что воля его Повелителя могла быть осуще-ствлена... Но вместо решительного по последствиям предприятия, намечаемого Каменским (а еще прежде Буксгевденом), что только и могло привести к желанному результату, т. е. к понуждению Швеции сдаться на выгодные для нас условия мира, – дело свелось как бы к поиску, к кратковременной угрозе, которая, даже при том полном внутреннем развале, в котором находилась Швеция, не могла быть и не была действительной.
Тяжелое положение последней извне осложнялось крупною безурядицей внутри государства. Неудачный исход кампании в Финляндии, условия Олькиокской конвенции, болезненность в войсках и неустройство санитарной части, непомерные военные расходы, далеко превзошедшие размеры отпущенной англичанами денежной субсидии, – все это возбуждало крайнее недовольство в населении, которым, конечно, пользовались враждебные королю политические элементы.
Рядом с этим начались несогласия у короля с его единственным союзником, Англией: англичане не хотели увеличить денежное пособие Швеции, считая, вероятно, это предприятие невыгодным и даже посоветовали Густаву IV Адольфу прервать с ними союз и заключить с Россией отдельный мир... Дело дошло до того, что разгневанный шведский король собирался уже наложить запрещение на английские торговые суда, от чего его насилу отговорили министры и представители купечества...
Упрямый король решил все-таки продолжать войну, хотя по смете военных издержек на 1809 год требовалось 26 миллионов талеров, т. е. в 2½ раза больше, чем обращалось в Швеции наличных денег. Пришлось наложить чрезвычайную подать, объявить рекрутский набор: это вызвало повсеместный ропот, тем более, что эти экстренные меры были приняты королем единолично, без созыва государственных чинов...
В январе 1809 года Густав IV Адольф обратился с письмом к нашему Государю, в котором ставил Императору Александру прямой вопрос: на каких справедливых условиях Финляндия может быть возвращена Швеции? В ответе на это содержатся следующие знаменательные, собственноручно приписанные Государем слова, смысл которых не утратил своего значения и до настоящего времени:
«Финляндия присоединена к России по праву завоевания и по жребию битв и не может быть отделена от нее иначе, как оружием». [322]
К середине зимы в Швеции не было сделано еще никаких серьезных военных приготовлений. После Олькиокской конвенции генерал-квартирмейстер Ав-Тибелль представлял королю свои соображения, предусматривая в них возможность, в случае суровой зимы, перехода русских войск по льду⁹; он предлагал сосредоточить все остающиеся силы в двух группах, которые держать, одну севернее, а другую непосредственно близ Стокгольма, на случай нашего перехода через Аландсгаф¹⁰, причем Аландские острова считал необходимым очистить. Король на это не соглашался; он чувствовал какое-то особое пристрастие к Аланду и требовал непременно его оборонять.
В результате, даже ко времени приближения весны, никаких мер по организации обороны страны не было еще принято. Главная группа шведских войск, нетронутый еще 15-тысячный корпус, бывший в Шонии для обеспечения со стороны франко-датских вы- садок, продолжал оставаться там же в бездействии, когда, отсюда уже опасности никакой не грозило и не могло быть. Войска, действовавшие против Норвегии, стояли на границе на широких зимних квартирах; большая часть войск, вернувшихся из Финляндии, была распущена по домам, и только, главным образом, финские полки размещены были по берегу Ботнического залива, под начальством Клеркера, между Торнео и Умео. В этой части армии развились страшная болезненность и дезертирство¹¹. С сентября 1808 г. по конец года в Умео было не менее 4.000 больных, из которых 1.115 умерло. В одежде был страшный недостаток. Беглых было так много, что в декабре Клеркер опасался, что к весне придется совершенно расформировать его армию¹².
Для непосредственной обороны столицы король набрал едва 4– 5 тыс. человек, да сверх того около 6 тыс., вместе с вооруженными жителями, выдвинуто было для защиты Аланда.
Настроение населения и армии было враждебно королю, который нигде не показывался и жил уединенно в своем замке Гаге. Датчане рассылали в народе и в войсках прокламации, подстрекавшие шведов к тому, чтобы свергнуть Густава и провозгласить монархом датского короля, что приводило бы к восстановлению Кальмарской унии. Дело дошло до того, что в войсках, бывших на норвежской границе, вспыхнул бунт, и они пошли на Стокгольм, подстрекаемый своими начальниками... Это случилось в последних [323] числах февраля, как раз в то время, когда у нас наконец приступили к выполнению наступательного плана и тронулись из Або на Аланд...
Этим внутренним состоянием шведского государства, несомненно хорошо известным Императору Александру и его советникам, только и может быть оправдан тот смелый план наступления в Швецию, который был нами составлен. При других условиях такой план следовало бы признать ничем не оправдываемым риском, так как основного условия его успеха – своевременности появления всех трех колонн в Швеции – было почти немыслимо достигнуть при огромном расстоянии между колоннами и неминуемых трудностях и случайностях их движения.
Войска, назначенные в состав колонны Багратиона, сосредоточились между Або и Ништадтом в последних числах февраля. Общая численность отряда: пехоты 15½ тысяч и около 2 тысяч конницы, артиллерии и пионер; всего до 17 тысяч. Таким образом, эта группа оказывалась самою сильною. В состав ее входили: по батальону от полков гвардии Преображенского, Измайловского и Егерского; полки 1-й, 2-й, 30-й и 31-й егерские, Белозерский, Петровский, Перновский, Либавский, Невский, Брестский, Вильманстрандский, Рязанский, Кексгольмский и батальон Великолуцкого. Конницу составляли лейб-казаки, 4 эскадрона Гродненских гусар, Уральская сотня и Донские казачьи полки Исаева и Лащилина. Сборным местом всей колонны был назначен остров Кумлинге, один из наиболее крупных островов Аландских шхер, отстоявший от восточного побережья Большого Аланда в 1½–2 переходах. Согласно данного ему плана, Багратион должен был идти 5-ю колоннами, причем четырем из них надлежало угрожать противнику разом в нескольких пунктах, сохраняя, однако, между собою связь, с тем, чтобы сосредоточиться, если понадобятся совокупные усилия; что же касается пятой (несколько более сильной) колонны, то ей предназначено было обойти Аландский архипелаг с юга и стараться выйти к западному берегу крайнего острова Эккер-э, чтобы отрезать защитникам Аланда отступление к Стокгольму.
Оборона Аланда возложена была на генерала фон-Дебельна, в распоряжении которого находилось не более 6 тысяч регулярных войск и до 4 тысяч вооруженных жителей. Дебельн предвидел, что удержать ему Аландские острова вряд ли удастся¹³ и, принимая деятельные и энергичные меры к упорной их обороне, не забывал об обеспечении своевременного отхода своих сил на [324] шведский берег. Опасаясь ненадежности льда в Аландсгафе, который в случае южного ветра легко мог быть взломан, Дебельн пытался сперва убедить короля в том, что Аланд надо вовсе очистить, не жертвуя лучшими остающимися у Швеции войсками (в его отряд входила вся королевская гвардия). Однако согласия на то со стороны Густава-Адольфа не последовало, и велено его оборонять во что бы то ни стало. «Непременно отстаивать Аланд,– писал король в собственноручном рескрипте своему военному министру. – Весьма важно иметь по ту сторону залива военный пункт. Прикажите сосредоточить армию и отправить на Аланд нужные подкрепления». Характерно, что предписание это, данное за 6 дней до низвержения Густава с престола, не было исполнено, но только в отношении второй его половины, т. е. сбора войск и отправки подкреплений на Аланд; первая же половина отменена не была, и Дебельну предоставили оборонять Аланд какими угодно способами и средствами¹⁴.
Опасаясь, что наши войска могут обойти архипелаг с юга, Дебельн вывел все население южных островов в полосе 140 верст шириною, сжег и опустошил в ней все селения, кроме церквей, а сам сосредоточился исключительно на Большом Аланде, преградил все пути засеками, устроил в важнейших прибрежных пунктах морские батареи, а остров Эккер-э укрепил в качестве редюита, решив держаться до последней крайности.
Получив распоряжение быть готовым к выступлению по первому приказанию, князь Багратион выслал два авангарда: генерал- майора Шепелева (правый) и Кульнева (левый)¹⁵, которые продвинулись вперед на переход, заняв подходящие острова и выслав по льду разъезды, нащупать противника. Уже 22-го февраля казаки имели удачное столкновение с передовыми шведскими постами и захватили 20 пленных.
26-го февраля Багратион, получив приказание выступать, тронулся на лед и пошел на остров Кумлинге, назначенный сборным местом всей колонны. Войска были обильно снабжены теплою одеждою (полушубками, теплыми фуражками и валенками); транспорт саней, нагруженных продовольствием, вином и дровами, бесконечною черною змеей тянулся за войсками по ослепительной снежной пустыне. 28-го присоединился к колонне военный министр граф Аракчеев, в сопровождении главнокомандующего Кнорринга и [325] бывшего нашего посланника в Стокгольме Алопеуса. Кнорринг играл роль бессловесной куклы. Аракчеев распоряжался всем полновластно, опираясь на волю Государя. Алопеус был снабжен Государем особыми полномочиями на случай, если со стороны шведов последует поползновение вступить в переговоры. Для облегчения этого желанного исхода предписано было сторожевым частям нашим оповещать неприятельские, что в главной квартире нашей имеется такое лицо, которое уполномочено, в случае надобности, возобновить дипломатические сношения.
2-го марта войска сосредоточились на Кумлинге, а 3-го выступили 5-ю колоннами, через полыньи и сугробы; пехота шла рядами, конница – где по два, a где и по одному... Первый переход совершен был беспрепятственно; передовые части шведов очищали мелкие острова и уходили к западу.
К вечеру этого дня первые четыре колонны заняли остр. Варде, против большого Аланда, а пятая прошла через остров Соттунга на остров Бенё, где столкнулась с неприятельским арьергардом.
Казаки атаковали его, а Кульнев с остальными своими войсками, т. е. всею конницею и двумя ротами (одна из них – лейб-гвардии Егерского полка), пошел по льду в обход острова. Это заставило шведов поспешно отступить, увозя отряд на заранее подготовленных обывательских подводах. Конница их преследовала неотступно, но шведы быстро ускользнули, так как фон-Дебельн, выяснив наше наступление с двух сторон, велел всем своим отдельным передовым и боковым прикрывающим отрядам стягиваться на Большой Аланд, где он намеревался оказать сопротивление.
Как раз в это время начальник Аландского отряда получил из Стокгольма известие о совершившемся там государственном перевороте... Произошел он следующим образом: 28-го февраля в Стокгольме принесся слух о бунте в войсках на норвежской границе, бывших под начальством Адлерспарре, и о наступлении их к столице с целью низложения короля. Положение последнего стало критическим. С минуты на минуту ожидалось появление русских войск с одной стороны, а в то же время с другой стороны внезапно нагрянула новая гроза – измена своих. Сперва Густав Адольф думал ударить на бунтовщиков с войсками стокгольмского гарнизона (всего 4.500 человек), затем решил вывести последний на соединение с 15 тыс. корпусом, стоявшим в Шонии и всеми силами сокрушить мятежников. Ближайшие советники короля отговаривали его от такого решения и убеждали вступить в мирные переговоры с Россией и созвать государственных [326] чинов для выяснения мер по облегчению народа. Когда же король отверг это наотрез, он был схвачен и обезоружен собственными же советниками и генералами, в числе которых были и граф Клингспор и его начальник штаба Адлеркрейц. Густав IV Адольф (по слухам, уже собиравшийся бежать в Англию) был взят под стражу, низложен, и правление королевством вручено его дяде, герцогу Карлу Зюдерманландскому. Позднее, уже в мае, соз-ванный риксдаг официально объявил Густава и его потомство лишенным престола, а корону вручил регенту, принявшему имя Карла XIII.
Известие о случившимся в Стокгольме пришло к генералу Дебельну 3-го марта, почти одновременно с донесением о наступлении русских. Дебельн, желая очевидно воспользоваться неожиданным поворотом событий для отвращения опасности от столицы Швеции, которая в такую сумятицу могла быть легко захвачена русскими войсками (от Аланда до Стокгольма 5–6 переходов), послал к нам переговорщика, полковника Лагербринка, для извещения о случившемся. На беду при колонне Багратиона находились и Аракчеев, и главнокомандующий; таким образом, неизбежно было направить к ним этого парламентера. Так Багратион и поступил, а сам взглянул на дело с чисто военной точки зрения, т. е. признал попытку Дебельна ничем иным, как только способом выиграть время; поэтому он дал своим колоннам толчок, наседать смелее на неприятеля. Колонны наши наводнили Большой Аланд, уже отчасти очищенный шведами, отступившими к его западному краю. Только левая колонна графа Строгонова, в предшествии неутомимого Кульнева, нагнала у Лемланда неприятельский арьергард, который после небольшой стычки обратился в бегство, бросив свои орудия. В двое суток занят был почти без боя весь архипелаг. «Войска Его Императорского Величества (доносил Багратион) ознаменовали себя неограниченною ревностью и явили пример неутомимости. Делая переходы денно и нощно для достижения бегущего их неприятеля, они... преодолели все препоны, натурою поставленный».
4-го марта в нашу главную квартиру приехал сам генерал фон-Дебельн, которому из Стокгольма было приказано всеми средствами добиться остановки нашего наступления. Он завязал переговоры, сперва с Кноррингом и Сухтеленом, a затем и с графом Аракчеевым.
Последний сперва не согласился на перемирие, настаивая на том, что «цель Императора Александра состоит не в покорении Аландских островов, но в принуждении Швеции подписать мир в Стокгольме». Вместе с тем Аракчеев предложил Кноррингу [327] ускорить наступление наших войск, что, как известно, уже исполнялось ими по почину самого Багратиона...
Итак, 5-го марта наступление поперек Аланда продолжалось; все колонны имели ряд арьергардных боев со шведами, захватили несколько трофеев, в том числе одно знамя. К вечеру 5-го Дебельн сосредоточил все свои силы на крайнем западном острове Эккер-э, которому с юга уже угрожала колонна Строгонова. В ночь с 5-го на 6-е марта шведы пошли через Аландсгаф, прикрывая внутри огромных каре то казенное и частное имущество, которое успели увезти. Большая часть его, однако, была брошена; Дебельн пытался сжечь часть запасов, но быстрота нашего преследования не позволила это выполнить. В наши руки попадали оставленные батареи с орудиями и боевым комплектом, лазареты, повозки, магазины и т. п. На утро конница авангарда Кульнева, который уже 5 суток не сходил со льда, не видав никакого жилья, настигла арьергард неприятеля у Сигнальшера (маленькая группа островов посреди Аландсгафа). Казаки Исаева окружили одну колонну, свернувшуюся в каре, врезались в нее и отбили 2-а орудия и 144 пленных; потом нагнали далее другое каре и здесь взяли еще две пушки; гродненские гусары изолировали последний батальон Зюдерманландского полка и совершенно его окружили. 14 офицеров, 442 нижних чина, с батальонным командиром Энгельбрехтеном во главе, после непродолжительной перестрелки вступили в переговоры и вскоре положили оружие. По расчету самих шведских источников, это отступление, не считая сдавшегося целиком батальона, стоило Дебельну около 1.200 человек, большею частью попавших в руки русских отсталыми.
В общем, число пленных, забранных Кульневым на льду, превысило силы его отряда, а все пространство снежной пелены Аландсгафа было усеяно брошенными повозками, зарядными ящиками, предметами вооружения и снаряжения и т. п.
Тем временем фон-Дебельну были пересланы Аракчеевым те мирные условия, с принятием которых могут быть прекращены военные действия. Условия эти были: а) уступка Финляндии с Аландом в вечное владение России; б) отказ от союза с Англией, и в) обещание защитить Швецию от англичан вспомогательным корпусом. Граф Аракчеев сделал крупную ошибку, приостановив дальнейшее наступление через Аландсгаф в ожидании получения ответа из Стокгольма. Впоследствии он перед Государем обвинял наших генералов «в худом желании отправиться в Швецию» (М. Д., стр. 189), но вряд ли можно допустить, чтобы отданное им категорическое приказание не было бы исполнено. А на [328] отдачу подобных приказаний он был уполномочен. Вернее пред-положить (как это и делает К. Ордин, I, 425), что сам всесильный военный министр почувствовал неуверенность в себе в виду того риска, которому подвергся бы весь 16-ти тысячный корпус Багратиона, если бы он оказался в Швеции отрезанным от своей базы в случае взлома льда в проливе Аландсгаф... Противник экспедиции Кнорринг, главнокомандующий только номинальный в эту минуту, разумеется, все время выставлял все возможные устрашающие доводы...
В результате через Аландсгаф послан все тот же неизменный, ничего и нигде не боявшийся и ни перед чем не останавливающейся Кульнев. Он повел за собою лейб-уральскую сотню, по 2 сотни казаков полков Исаева и Лащилина и 3 эскадрона гродненцев. Ночь с 6-го на 7-е марта отряд этот провел на Сигнальшере; перед ночлегом Кульнев отдал свой знаменитый приказ¹⁶: «Бог с нами! Я пред вами; князь Багратион за вами. В ночь, в два часа собраться у мельницы. Поход до шведских берегов венчает все труды наши. Сии волны истинная награда, честь и слава бессмертная! Иметь с собою по 2 чарки водки на человека, кусок мяса и хлеба и по два гарнца овса. Море не страшно тому, кто уповает на Бога. Отдыхайте, товарищи!»
Выступив в 3 часа утра, Кульнев, имея песенников впереди, в 8 часов прошел расстояние от Сигнальшера до шведского берега, представлявшее собою бесформенные груды друг на друга нагроможденных льдин. Сторожевые посты шведов, бывшие на берегу, пораженные появлением русской конницы, были мигом с налета атакованы казаками; они засели за каменьями и оттуда выбиты спешенными уральцами. Кульнев так разбросал свой отряд, что он казался гораздо многочисленнее, и кроме того через переговорщика уверил шведов, что главные силы наши наступают южнее, направляясь к Нортелье, городу, лежащему в двух переходах севернее Стокгольма. Грисслегамн был сдан Кульневу без боя, и он доносил оттуда Багратиону: «честь и слава российского воинства на берегах Швеции. Я с войском в Грисслегамне воспеваю: Тебе Бога хвалим!»
Появление Кульнева, в ста верстах от столицы на шведском берегу, вызвало переполох в ее населении: многие бросали город и вывозили свое имущество. Но вскоре обещание герцога Зюдерманландского, переданное через Дебельна, прислать уполномоченных [329] для начатия переговоров, побудило Кнорринга и Аракчеева, чтобы доказать искренность своих стремлений к миру, пойти навстречу желаниям нового правителя Швеции и приказать нашим войскам возвратиться в Финляндию. Распоряжение это коснулось не только Кульнева, но и других колонн, уже достигших к этому времени известных успехов.
Как оказывается, Дебельн ввел с умыслом наших генералов в заблуждение: все это было с его стороны ловкою стратагемой. Он нарочно обусловил перед ними присылку уполномоченного тем, чтобы «ни один русский отряд не вступал на шведскую землю»; этим он избавил Стокгольм от неминуемо грозившей ему участи, ловко провел хитрого Аракчеева и вынудил нас еще целые полгода вести войну...
Барклай-де-Толли, назначенный командиром Вазаского корпуса вместо князя Голицына, по прибытии своем в Вазу в 20-х числах февраля, не нашел там не только необходимых приготовлений к предстоящему переходу корпуса на шведский берег, но даже продовольствие войск, бывших на месте, не было обеспечено. «Магазины пусты» (доносил он Кноррингу 23-го февраля), «полки и команды, кроме 25-го егерского полка, не имеют ни на один день запасного сухарного провианта и едва удовольствованы на сей месяц... Навагинский полк, расположенный в Гамле-Карлебю, удовлетворен только по 18-е число сего месяца; в тамошнем магазине ничего нет, следственно, до прибытия туда отправляемых транспортов он терпит совершенный голод. В лейб-Гренадерском, Полоцком и Тульском полках, которые близко и могут собраться в Вазу в два или три дня, под ружьем рядовых только 3.462 человека... Остальные полки могут прибыть сюда: Навагинский через 12, 25-й егерский через 18–20 дней, а по сборе сих полков буду я иметь 5.468 человек под ружьем. О полках, назначенных из Улеаборгского корпуса, сведений еще не имею; едва ли они через три недели сюда прибудут. В Тульском и Полоцком полках недостает 34.000 боевых патронов...»... «Не имею я карт ни здешних мест, ни Швеции. Связи в действиях с корпусом графа Шувалова установлено быть не может. Не имеем никаких верных известий о неприятеле, а знаем, что он собирает силы свои близ Умео...». В конце концов, Барклай приходил к заключению, что при таких условиях идти в Умео с 5.000 человек – невозможно¹⁷.
Аракчеев указал Барклаю средства быстро пополнить недостаток продовольствия и боевых припасов. Недостающее количество [330] муки было пополнено отправкою 1.000 четвертей добавка, организованною еще прежде Аракчеевыми что вместе с наличною мукою, примерно в том же количестве, давало запас продовольствия для всего отряда на 1½ месяца. Недостаток боевых патронов Аракчеев рекомендовал пополнить от людей, не состоящих в комплекте и из запасного артиллерийского парка в Гамла-Карлебю (140 верст от Вазы). «Поставляя сие на вид» Барклаю, Аракчеев заключал свое предписание следующими словами, долженствовавшими, так сказать, «пришпорить» самолюбие последнего.
«На счет объяснения вашего, что вами очень мало получено наставлений от главнокомандующего, то генерал с вашими достоинствами в оных и нужды не имеет. Сообщу вам только, что Государь Император к 16-го марта прибудет в Борго, то я уверен, что вы доставите ему на сейм шведские трофеи. На сей раз я желал бы быть не министром, а на вашем месте, ибо министров много, а переход Кваркена Провидение предоставляет одному Барклаю-де- Толли».
При таких обстоятельствах Барклаю-де-Толли, которому было Аракчеевым строжайше предписано, «скорее приступить к исполнению води Государя Императора», непременно донеся об исполнении, и немедленно идти к Умео, ничего иного не оставалось, как двинуться с теми войсками, которые были близ Вазы, не дожидаясь других. К тому же откладывать поход же позволяло и приближение весны, заставлявшее опасаться возможного вскрытия залива. В состав отряда, назначенного для совершения единственного в своем роде подвига, таким образом, вошли: лейб-Гренадерский¹⁸, Тульский и Полоцкий мушкетерские, три сотни казаков, 8 орудий; всего числом до 3.500 человек. Пермский полк оставлен в Вазе для обеспечения операционной линии. По прибытии остальных войск корпуса (т. е. полков: Тенгинского, Навагинского, 24-го и 25-го егерских), приказано их отправлять эшелонами на присоединение к первоначально переправившейся группе, которая таким образом выполняла задачу авангарда.
Ботнический залив между Умео и Вазою суживается до 100 верст; этот пролив и называется Кваркеном. Близ берегов Швеции и Финляндии имеются группы по большей части необитаемых шхер, которые суживают ледяное поле до 60-ти верст. Тем не менее в один переход совершить переброску отряда с одного берега на другой было невозможно; ночевка на льду была неизбежной. Трудность и опасность перехода заключались в том, что вследствие [331] постоянно повторяющихся юго-западных ветров лед в Кваркене несколько раз в зиму взламывается; поэтому при движении здесь всегда грозит опасность быть поглощенным пучиною или попасть в остающиеся повсеместно трещины и полыньи во льду, не видные под снегом. В зиму 1808–1809 годов раз-рушение ледяного покрова происходило здесь уже два раза. Такие условия приводят в тому, что сколько-нибудь ровной ледяной поверхности здесь никогда не бывает, а наоборот, льдины нагромождаются друг на друга, напоминая груду осколков сахара, но только с более острыми, режущими краями...
Отсюда видно, что этот 60-ти верстный переход был делом величайшей опасности и трудности, нужна была великая сила духа, чтобы на это решиться и привести это отважное решение в исполнение...
Военная история знает лишь один еще зимний переход войск через море: это переход шведского короля Карла X через Большой и Малый Бельты в 1658 году. Но уже одного взгляда на карту и сравнения расстояний достаточно, чтобы видеть огромную разницу между этим событием и тем, что сделали наши войска в 1809 году. Вот почему мы и решаемся назвать деяние Барклая-де-Толли с его отрядом «единственным в своем роде» подвигом. Справедливость, однако, не позволяет скрывать от себя, что подвигом этим мы обязаны в значительной мере энергии Аракчеева, по собственному его выражению, «столкнувшего» Барклая на лед...
Кстати говоря, Датчане, наши союзники, подумывали переправить корпус в Шонию по пути Карла X, но лед был взломан в Зунде, и они ограничились рассеянием в южной Швеции прокламаций при помощи воздушных шаров. В этих прокламациях шведский народ приглашался избрать в короли свои, взамен отрешенного Густава IV Адольфа, датского короля, чтобы восстановить таким образом Кальмарскую унию.
Еще до вступления в командование Барклая-де -Толли предварительные разведки, произведенные по поручению его предместника, князя Голицына, л.-гв. Преображенского полка капитаном графом Толстым и войсковым старшиною Киселевым, выяснили возможность перехода, но и крайнюю рискованность его; в то же время разведчики узнали, что шведских войск близ Умео немного.
Барклай-де-Толли разделил свои силы на 2 колонны («отделения»); одна, полковника Филисова – 2 батальона, 2 орудия и сотня казаков; другая, генерал-майора Берга – лейб-Гренадерский и Тульский полки, 2 сотни и 6 орудий. 5-го и 6-го марта обе колонны сосредоточились на островах близ Вазы, Вальгрунте и Бьеркэ; войсковой старшина Киселев с полусотней и посаженными на сани 40 мушке-терами [332] был отправлен на острова Гольмен и Гадден близ шведского берега, с целью напасть врасплох на неприятельские посты (если они там имеются) и разведкою выяснить силы и расположение шведов на берегу.
1-я колонна должна была идти, на Гольмен, 2-я – на Гадден, а отсюда с двух сторон, с северной и южной, обе должны были двинуться на Умео. Войска снабжены были 10-ти дневным запасом сухарей и 4-х дневным фуража; обозов взято не было, только патронные ящики на полозьях и сани для отвоза раненых¹⁹.
7-е марта проведено было отрядом Барклая на биваке на необитаемых скалах, окруженных ледяною пустынею, 8-го, в 5 часов, начался незабвенный в наших летописях переход. Борьба с природою началась с первых же шагов. К счастью, погода была тихая, и мороз не превышал 15°. То карабкаясь на утесистые обломки, то обходя и делая извилины, знобя и засекая ноги об острые края льдин, бодро шли вперед наши воины... Особенно страдали лошади... Артиллерию, хотя и везомую на полозьях, в конце концов пришлось оставить на полу-пути под прикрытием. Движение было крайне медленное; несмотря на все значение быстроты, приходилось давать людям частые короткие отдыхи, иначе они едва не падали от изнурения, так утомительно было движение по изломанной и изборожденной поверхности льда... Тем не менее, к 6-ти часам вечера в течение 12 часов пройдено было 40 верст, и войска добрались до отдельных бесплодных островов Гольмена и Гаддена, предварительно занятых Киселевым. Последний, со своими казаками и отборными стрелками Полоцкого полка, неожиданно напал, еще днем раньше, на занимавшую остров Гольмен шведскую заставу, разбил ее наголову, но, к сожалению, не смог захватить всех людей в плен: спасшиеся, очевидно, должны были предупредить своих о движении русских. Поэтому, как ни устали у Барклая люди – времени терять было нельзя. Он передохнул только до полуночи; костров развести было нечем; в полночь Барклай выступил и повел колонну Берга прямо к Умео, а Филисов пошел через остров Гольмен и далее на Умео с севера. Достигнув устья реки Умео, ранним утром Барклай дал роздых. К счастью, у берега во льду оказались два торговых судна; их немедленно раскололи на дрова: костры, наконец, запылали и иззябшие люди смогли отогреться. Последний этот переход пришлось идти выше колена в снегу, и остановка в устье Умео вызвана была полным изнеможением отряда после 18-ти часового марша... Как доносил Барклай впоследствии, «понесенные в сем переходе труды единственно русскому преодолеть только можно». [333]
Близ Умео находился шведский отряд графа Кронштедта, численностью не более 1.000 человек; он стоял себе на мирном положении, ничего не подозревая. 9-го числа только прибежали несколько людей, спасшихся с захваченных нами аванпостов, и сообщили о том, что русские войска уже вблизи шведского берега. Спешно стал стягиваться Гриппенберг, но уже на рассвете 10-го его передовая цепь была опрокинута нашими стрелками и спешенными казаками; на плечах у неприятеля они скоро были уже у ворот Умео. Видя, что ему не успеть сосредоточиться, и чувствуя, что русские в превосходных силах, Гриппенберг вошел в переговоры²⁰. В конце концов заключено было перемирие, по которому шведы обязались сдать Умео и всю Вестро-Ботнию до реки Эре, передав в наши руки все запасы продовольствия.
Последнее обстоятельство было самым важным. То, что Барклай захватил в Умео, обеспечивало его наличная силы более чем на месяц, а заключенное перемирие давало ему крупную выгоду: он мог спокойно дождаться остальных эшелонов (сосредоточение сил). Поисками Филисова в направлении к Торнео обнаружено еще значительное число запасов и захвачено несколько транспортов.
Хотя силы Барклая и превосходили то, что имел в своем распоряжении Кронштедт, но шведы имели войска свежие, а наши были изнурены тяжким переходом, да к тому же артиллерия была оставлена позади, а у неприятеля она имелась. При таких условиях пойти на перемирие, в целях выигрыша времени для подтягивания артиллерии и остальных эшелонов, для подкрепления сил и, наконец, для того, чтобы успел проявить себя на севере граф Шувалов, со стороны Барклая было решением вполне благоразумным и обстановке отвечающим.
10-го марта совершилось торжественное вступление наших войск в Умео; 11-го марта подошел Навагинский полк; Барклай рассчитывал вскоре подтянуть и остальные, a затем двинуться в направлении к Стокгольму; но 12-го пришло приказание Кнорринга, извещавшее о заключенном на Аланде перемирии и предписывавшее вернуться обратно в Вазу. Исполнено это было Барклаем только 15-го числа, так как нужно было дать продолжительный отдых людям, среди которых было до 200 человек с отмороженными ногами, a затем Барклай не желал, чтобы « обратный поход имел вид принужденного отступления». Все захваченное имущество и продовольствие было возвращено обратно шведам. «Увезти с собою взятую добычу»,– писал Барклай,–»походило бы единственно на корыстолюбие, а истребить и привести в негодность... не было [334] бы знаком миролюбия с нашей стороны»... Большим облегчением при обратном походе были 120 обывательских подвод, которыми могли пользоваться солдаты; кроме того усталых подсаживали казаки на своих коней...
В результате подвиг, совершенный 8–10-го марта отрядом Барклая-де-Толли, свелся лишь к беспримерному преодолению природы. Но понесенные этими доблестными войсками тяжкие труды не были испытаны совсем задаром: они оказали важное влияние на события, совершившиеся одновременно на крайнем севере.
По заключенной 7-го ноября предшествующего 1808 года в Олькиоки конвенции демаркационною линией между обеими сторонами назначена была река Кепи. Наши передовые посты располагались всю зиму на левом берегу этой реки, укрываясь в отдельных хижинах, еле защищавших людей от ужасных морозов. Главные же силы Улеаборгского корпуса стояли на широких квартирах между рекою Кеми и городом Улеаборгом. Шведы, под общим начальством Клеркера, разделены были на две группы, из коих меньшая, графа Кронштедта, располагалась в окрестностях Умео и, как мы знаем, захвачена была врасплох Барклаем-де-Толли; большая (свыше 7-ми тысяч) группа Гриппенберга рас-квартирована была между Торнео и Питео. Так как селения здесь на крайнем севере весьма бедны и редки, то пришлось войска Гриппенберга, состоявшие преимущественно из финнов, весьма разбросать. Вследствие истощения сил после всех перенесенных тягостей бедственного отступления, в войсках этих широко рас-пространились болезни; офицеры и солдаты были одеты в лохмотья; жалованья никто не получал уже шестой месяц. Число лошадей было уменьшено до минимума, а то, что оставалось (главным образом конский состав артиллерии), пришлось разместить, в поисках фуража, далеко вглубь страны от расположения отряда.
К концу февраля граф Шувалов стянул у Кеми около 4.000 человек. По общему плану на его колонну возлагалось наступление на Торнео, причем надлежало разбить близ границы шведские войска, захватить магазины и как можно быстрее продолжать движение в Умео, на соединение с Барклаем-де-Толли. «Никакие извинения не будут приняты в уважение и все препятствия должны вы преодолеть, дабы не быть после в ответственности. Такова есть Высочайшая воля Государя Императора», – предписывал ему 2-го марта Аракчеев.
6-го марта граф Шувалов известил Гриппенберга о прекращении перемирия. Гриппенберг тотчас же принял меры к тому, чтобы сосредоточиться в Калликсе, в 70-ти верстах за Торнео; [335] последнее было занято небольшим авангардом, расположение которого было усилено укреплениями, сделанными изо льда...
Сбор шведского отряда с квартир шел крайне медленно; помимо значительной разброски, задерживал недостаток продовольствия и, главное, запоздание в прибытии лошадей, которые были далеко в тылу. Гриппенберг упорствовал в своем решении собрать свои войска непременно в Калликсе. Как пишут шведские авторы (например, Норденсван, стр. 446) сосредоточение корпуса с отходом назад «противоречило его храбрым, рыцарским понятием». А между тем, «рыцарство» Гриппенберга нарушало известный совет Наполеона: «никогда не назначать для сбора своих войск такой пункт, в котором противник мог предупредить в значительных силах». В данном случае это оправдалось в полной мере. Пока шведы медленно стягивались к Калликсу, наш Улеаборгский корпус быстро двигался к Торнео двумя дорогами; правая колонна самого Шувалова шла по суше, a левая, генерал-майора Алексеева, направилась по льду залива прямо на остров Биоркен, т. е. выходила в тыл неприятельскому авангарду. В войсках Алексеева роздано было до 800 пар лыж, но жестокий 30-ти градусный мороз не позволял ими пользоваться.
Торнеоский авангард не принял боя и спешно отступил, бросив более 200 больных, часть оружия и продовольствия. Последний перед Торнео переход Шувалов сделал более 30-ти верст в 6 часов, не имея почти отсталых; что же касается Алексеева, то его колонна прошла 50 верст. На другой день преследование продолжалось тем же порядком. Пройдя 35 верст за Торнео, авангард графа Шувалова, бывший под начальством Эриксона, настиг шведский арьергард; завязалась слабая перестрелка; солдаты при 27° мороза не могли стрелять – у них коченели руки. Шведский арьергард (находившийся впереди Калликса в 18 верстах) – 2 батальона под начальством известного уже нам подполковника фон-Фиандта – отстреливался слабо и уже собирался очищать позицию и отступать, как со стороны Шувалова последовала попытка войти с неприятелем в переговоры. Он послал полковника Ансельма-де-Жибори предложить Гриппенбергу сдаться, указывая на бесполезность сопротивления, так как Умео занято Барклаем. Немедленно военные действия были прекращены, и авангарды остались друг против друга в ожидании результата сношений нашего переговорщика с начальником шведского корпуса, находившимся в Калликсе. Дело было под вечер, так что свидание состоялось уже около полуночи. [336] Гриппенберг и Пальмфельд сошлись с Ансельмом в деревушке Сангис, близ расположения шведского арьергарда. Наш парламентер весьма искусно смущал и вводил в заблуждение шведов, что силы графа Шувалова в несколько раз превосходят их собственные и могут легко подавить их, имея тем более возможность все время обходить их по льду Ботнического залива, а сверх того – путь отступления вглубь страны будет прегражден Вазаским русским корпусом. Но Гриппенберг, не имея еще сведений о переходе Кваркена, отверг предложение. Тогда атака была возобновлена. Войска наши надвинулись с фронта, артиллерия открыла огонь, a Алексеев продолжал обход свой по льду залива. Но уже вскоре от шведского генерала прибыл парламентер с предложением войти в переговоры. Объясняется эта перемена тем, что в Калликсе, куда Гриппенберг снова вернулся, его ожидало известие о занятии Умео нашими войсками. Таким образом, путь отступления был Гриппенбергу действительно перехвачен. При этом известия дошли преувеличенные, а именно – что Умео занято 9–10 тыс. чел. пехоты с 700– 800 конницы... Тревожный вести эти побудили храброго и непреклонного, но малоискусного Гриппенберга созвать военный совет. Не встретив сочувствия на совете своему намерению сопротивляться, Гриппенберг ушел с совета, разразившись проклятиями, и не дождавшись какого-либо решения.
Граф Шувалов на перемирие согласия не изъявил, а потребовал сдачи, дав сроку четыре часа на принятие поставленных им условии. 13-го марта подписана была в Калликсе капитуляция, по которой: а) корпус Гриппенберга обязывался положить оружие; б) финны отпускаются домой, дав честное слово не служить до мира; шведы должны также присягнуть, что не будут служить в эту войну, и их отпустят тогда в Швецию; в) все оружие и боевые припасы должны быть сданы; г) обоз оставлен при войсках; д) все магазины, вплоть до Умео, передаются русскому комиссару.
Всего сдалось шведов, с нестроевыми, свыше 7 тысяч²¹; из них 1.600 больных; орудий взято 22, знамен 12.
Калликская капитуляция (по словам Михайловского-Данилевского) «разрушила последнее звено, соединявшее Финляндию с Швецией», так как с этого дня финны прекратили участие в войне, и оборона Швеции легла исключительно на ее коренные войска. В шведской литературе высказывались нередко предположения, что [337] капитуляция являлась следствием подкупа; любопытно, говоря кстати, что подобный обвинения возникают у шведов чрезвычайно легко. На самом деле, состояние войск Гриппенберга, состав их (преимущественно из рвущихся домой финнов) и изолированное положение на крайнем севере страны,– причины вполне достаточнае для объяснения совершившегося. Надобно еще прибавить известия о государственном перевороте, неизвестность в отношении ближайшего будущего и т. п.
Крупный успех, достигнутый графом Шуваловым, не получил, однако, развития, так как пришло известное уже распоряжение Аракчеева, в силу которого, в виду заключенного им перемирия, северный корпус наш отведен был в Торнео и здесь задержался до весны. Одновременно с этим в самой Финляндии произошли не лишённые важности события в политическом отношении, в связи с которыми находились отчасти, как смена главнокомандующего, так и составление новых наступательных планов.
Итак, зимняя Заботническая операция, благодаря легковерию графа Аракчеева, разыгралась почти впустую и не привела к желанному для нас результату. Шведы на мир не пошли, добившись только нужной им проволочки, вследствие отвода назад наших трех колонн. А между тем обстановка для нас сложилась исключительно благоприятная, какой не мог предвидеть первоначальный составитель плана операции, граф Каменский. Переворота и смута в Стокгольме, при слабости в нем войск и сравнительной близости Багратиона к шведской столице; водворение Барклая в Умео, успевшего захватить продовольствие в размере, обеспечивающем его наступление до Стокгольма, не преграждаемое никем; наконец – капитуляция Гриппенберга в Калликсе, обнажавшая всю северную Швецию – все это создавало условия, способствовавшие проявлению быстроты, смелости, даже дерзости в исполнении задуманного предприятия. Так именно и понимали это, благодаря природным военным качествам, такие от мозга костей и до конца ногтей военные люди, как Кульнев и Багратион, нетерпеливо и стремительно гнавшие перед собою шведов. Их замысел заключался в том, чтобы с налета, вися на хвосте у противника, захватить и самую его столицу; при том безначалии, которое в данную минуту царило в Швеции, такой захват делал нас господами положения, и нам оставалось только диктовать побежденным свои условия... Тогда, само собою разумеется, наши стремления закрепить за собою Финляндию с Аландом показались бы всем только умеренными...

Примечания

1. См. Стратегия Г. А. Леера, т. I, прил. № 1.
2. Например, Я. П. Кульнев с театра войны писал в 1808 году брату: «Чтение Квинта Курция есть беспрестанное мое упражнение!»
3. Зависимость, которая и по днесь отчасти сохранила свою силу, так как лоцманская часть Финляндии вся в местных руках.
4. См. А. З. Мышлаевский. «Война в Финляндии 1712–1714 гг.».
5. Отсюда видно, что, в сущности, дальнейшие операции на шведском берегу должны были обеспечить за нами обладание всею Финляндией совершенно также, как Петр Великий в 1712–1714 гг. завоевывал ту же Финляндию для того, чтобы «было, что при мире уступить» (см. главу 1-ю).
6. См. М. М. Бородкин «История Финляндии, время Императора Александра I», гл. VI, стр. 191–194.
7. Д. В.-Уч. Арх. Гл. Шт. № 4419.
8. Первоначальная мысль л зимнем переходе в Швецию выражена была Буксгевденом еще в марте 1808 г. в его «Предположении о переходе в Швецию»; там намечалось уже наступление тремя колоннами (Д. В.-Уч. Арх. Гл. Шт. № 1651).
9. Nordensvan, стр. 397.
10. Пролив между Аландскими островами и Швецией.
11. Весьма понятное, так как финнам, в сущности, дальнейшая борьба была чужда и не ясна.
12. Там же; стр. 400.
13. Что и выразил ясно королю при своем представлении ему в конце января (Норденсван, 406).
14. За очищение Аланда ратовал перед королем и генерал-квартирмейстер Ав-Тибелль, но король был непреклонен и – прибавляет иронически Норденсван (409) – «Аланд пришлось оборонять до последнего дня пребывания Густава IV Адольфа на троне Швеции».
15. Кульнев был в авангарде 5-й (обходной) колонны.
16. Приказы генерала Я. П. Кульнева, оригинальные по стилю, во многом интересны и поучительны. Их можно найти в старинной книжечке издания 1817 г. «Дух генерала Кульнева или черты и анекдоты, изображающие великие свойства его».
17. Из донесения Барклая Кноррингу от 23-го февраля № 3 (Д. В.-Уч. Арх. упр. гл. шт., № 1675).
18. Ныне Л.-Гв. Гренадерский.
19. См. диспозицию Барклая в том же деле № 1675.
20. Ссылаясь на происшедший в Стокгольме переворот.
21. По шведским сведениям – 2 тысячи; в доказательство приводятся точные арифметические подсчеты. См. Норденсван стр. 431. В свою очередь, Михайловский-Данилевский основывает свою данную на шведской же строевой записке, подписанной Гриппенбергом и врученной Шувалову.