|
ГЛАВА XI. Перемирие и «конвенция».
Положение дел на восточном театре. – Положение наших войск в Корелии. – Наступление князя Долгорукова. – Отход Сандельса к Иденсальми. – Бой при Ютасе. – Действия у Гамла–Карбелю. – Десант у Варанпяя и бой у Локколакса. – Бой у Гельсинге. – План Дебельна. – Перемирие в Лохтео. – Поступок Комитета Министров. – Бой у Иденсальми (Вирта). – Оттеснение Клингспора к Улеаборгу. – Ночная атака Сандельса у Вирта. – «Конвенция» в Олькиоки. – Недовольство императора Александа. – Увольнение гр. Буксгевдена. – Оценка его деятельности.
[271]
Влияние решительных успехов графа Каменского сказалось и на восточном театре военных действий.
Не будучи в состоянии за весь июль месяц предпринять что-либо решительное против Сандельса, Тучков ходатайствовал перед Буксгевденом, чтобы в его распоряжение отдан был отряд генерал-майора Алексеева, не входивший в состав отдельного финляндского корпуса, а посланный в Корелию прямо из Петербурга для усмирения там народного восстания. Тучков имел в виду направить эти войска из Сердоболя через Иоенсу в тыл Тайволы, рассчитывая этим маневром побудить Сандельса к отступлению... Ходатайство Тучкова было уважено, но не скоро еще пришлось ему воспользоваться содействием Сердобольского отряда.
Дело в том, что последнему в Корелии, вместо выполнения возложенной на него задачи прикрытия наших границ со стороны вооруженных неприятельских шаек и укрощения мятежа, пришлось, так сказать, вести борьбу за собственное существование. Силы Сердобольского отряда были сперва прямо-таки ничтожны: 4 эскадрона Митавского драгунского полка и сотня казаков. По переходе нашей границы, Алексеев должен был обратиться к жителям с воззванием, приглашая их к спокойствию; задерживаемых с оружием в руках повстанцев ему предписывалось предавать смертной казни; он должен был все время поддерживать связь с Выборгским военным губернатором и с нашими войсками в Куопио, причем в населении распускать слухи, что его отряд двигается только на соединение с войсками генерала Тучкова.
Разумеется, выполнить все эти многочисленные задачи ничтожному пятиэскадронному конному отряду не было ни малейшей возможности.
О брожении в Корелии и о начавшемся вооружении тамошнего населения извещали нас еще заранее православные священники [272] Тайпальского и Иломантского приходов. Тем не менее отряд Алексеева тронулся из Сердоболя в первоначальном составе 4-го июля; 10-го он достиг реки Пиелис, ширина которой доходит до 200 сажен. Здесь паромная переправа оказалась испорченной, а на противоположность берегу обнаружена значительная партия вооруженных поселян. В то же время выяснилось присутствие больших скопищ вправо от отряда Алексеева, близ озера Пиэлис-Ярви. Кроме того Сандельсом, который давно уже оценил для себя значение восстания в Корелии (обеспечение фланга и тыла), отряжен был в Корелию один из его офицеров, Мальм, во главе партизанского отряда. Алексееву, таким образом, враги грозили с фронта и с обоих флангов. Опасаясь быть отрезанным от своего тыла, последний остановился на южном берегу реки Пиелис. 16-го июля на противоположном берегу ее появился Мальм; его прибытие послужило сигналом к общему восстанию окрестных крестьян; в тоже время распущены были слухи о поражении наших войск близь Куопио, скором появлении значительных сил шведов и ожидаемом наступлении в Корелию самого графа Клингспора с главными силами шведской армии. Слухи эти дошли до Алексеева, были приняты им на веру, и он поспешил отступить к границам старой Финляндии, уничтожая за собою переправы. Во время отступления повстанческие банды тревожили наших драгун, устраивая засады и занимая теснины. Мальм искусно придал вооруженным крестьянам вид регулярных войск: он велел им обвязать шляпы тесьмою и приделать к ним кокарды из березовой коры, а к охотничьим ружьям прицепить деревянные крашеные штыки. Это придавало крестьянам сходство с Саволакскими егерями, носившими такие же серые сермяжные свитки, как и местное население.
В Петербурге донесения Алексеева о наступлении в Корелию больших сил неприятеля побудили поспешить с отправкою к нему подкреплений. Взяты были находившиеся под руками1 в пределах старой Финляндии войска: 4-й Егерский полк, четыре эскадрона ямбургских улан и нежинских драгун и четыре конных орудия. 29-го июля, еще до похода всех этих подкреплений, Алексеев был оттеснен Мальмом к самому Сердоболю: Мальм заставил его отступить, выслав сильный отряд на его сообщения. Скопища восставших так тесно обложили в Сердоболе Алексеева, что последний уже распорядился погрузкою на суда [273] всех своих запасов с тем, чтобы, в случае наступления неприятеля, отправить все тяжести Ладожским озером. Но Мальм не решился атаковать Сердоболь; он только перешел русскую границу и расположился в двух верстах за нею, а узнав о подкреплениях, подошедших к Алексееву, поспешил отойти назад. К этому побудило его также и то обстоятельство, что большинство вооруженных им крестьян начали расходиться по домам, как вследствие недостатка в продовольствии, а также желания принять, участие в уборке хлебов, так и потому, что с вытеснением русских войск из своих пределов они считали задачу выполненною.
Отступление Алексеева из шведской Корелии открыло неприятелю, кроме путей на Сердоболь, также дороги в Нейщлоту, гарнизон которого Тучков вынужден был подкрепить за счет своего и без того не особенно многочисленного отряда.
Неудачные действия Алексеева навлекли на него отрешение от командования отрядом. Император Александр заменил его своим генерал-адъютантом, князем Долгоруким, который был подчинен со своим отрядом Тучкову. Таким образом действия наших войск во всей восточной Финляндии наконец были объединены.
1-го августа князь Долгоруков прибыль в Сердоболь, а 6-го выступил в направлении шведской границы, исполняя данное ему Тучковым предписание: выйти через Иоенсуу в тыл Сандельсу и тем заставить его очистить Тайвольскую позицию.
Наступление Долгорукова было непродолжительно: он вскоре получил сведения о сосредоточении на фланге у себя огромного скопища повстанцев, по слухам до 6.000 человек, с регулярными при нем войсками. Такие слухи были, конечно, преувеличены; тем не менее, начальник Сердобольского отряда не рискнул продолжать движение и укрепился у Рускиала, поджидая подкреплений. В это время (половина августа) в Финляндию начала вступать, наконец, 4-я дивизия князя Голицына2, и головые эшелоны ее (2 батальона Тенгинского, батальон Навагинского полков и 3 роты Выборгского гарнизона) были двинуты на подкрепление Долгорукову3. С прибытием [274] их 14-го августа, он выступил из Рускиала, у Кеми разбил довольно значительную банду; оставив здесь гарнизон, немедленно укрепившийся, он дошел до реви Пиелис, через которую благополучно переправился при содействии наших канонерок, присланных из Вильманстранда и пробравшихся сюда по озерам. Дойдя до Иоенсуу, князь Долгоруков приостановился, в виду известия о занятии сильным скопищем противника теснины на дальнейшем пути его следования. Укрепляясь в Иоенсуу, Долгоруков начал производить широкую разведку для более точного выяснения степени справедливости первоначальных сведений и тех трудностей, которые мог неприятель ему противупоставить. Это уже было 1-го сентября, канун Оровайса. Разведка выяснила, что противник вовсе не столь многочислен и при появлении наших партий – отступает. В дальнейшем, дело осложнилось размолвкою Долгорукова с Тучковым: последний, как бы поменявшись ролью с Буксгевденом в отношении к самому в себе в начале похода, понуждал Долгорукова быстрее двигаться вперед, не желая ничего слышать о затруднениях и препятствиях. Пререкания эти могли бы отразиться весьма невыгодно на успехе дела, если бы, благодаря удару, нанесенному под Оровайсом графом Каменским шведскому главнокомандующему, все махинации, направленные против Сандельса, не оказались излишними. Когда 17-го сентября, князь Долгоруков, пройдя 260 верст в месяц и 11 дней, наконец достиг Меланьеми, в одном переходе от тыла Тайвольской позиции, и Тучков изготовился атаковать последнюю на другой день с ним совместно – оказалось, что Сандельс, уже накануне 16-го, сам отступил к Иденсальми. Отступление это вызвано было, конечно, не действиями Тучкова с Долгоруковым, которые никак не могли спеться, a победою графа Каменского. Отступление Клингспора, после Оровайса, вдоль побережья вновь на север уже исключало для Сандельса возможность удерживаться в сердце Финляндии, и он волей-неволей должен был расстаться с Тайвольской позицией и отходить на Иденсальми.
Отсюда видно, до какой степени решительно было влияние успехов графа Каменского. Победы его, одержанные над источником шведской силы, отдали нам в руки действительно всю Финляндию. Как обезматочивший улей, все отряды и банды, доселе грозные и деятельные, сперва растерянно метались в разных направлениях, a затем постепенно таяли. В Корелии волнение еще держалось некоторое время под предводительством некоего Тиянена. Отдельные подвижные колонны из оставленных князем Долгоруковым гарнизонов на этапах в Иоенсуу, Кеми и Рускияле, избороздив [275] край по разным направлениям, привели его в конце концов в полному спокойствию.
Возвратимся к событиям на Ботническом побережье.
Ночь после Оровайской победы 2-го сентября, русские войска, страшно утомленные непрерывным шестнадцатичасовым боем, провели близ местной кирки. Однако уже на рассвете граф Каменский поднял свой отряд, намереваясь безостановочно преследовать противника. Последний, как оказалось, отступил поспешно еще до зари, вследствие донесений о событиях, совершившихся в тылу его.
Еще l-го сентября генерал Козачковский, направленный, как известно, Каменским через Каухава на Нюкарлебю в тыл Клингспору, дойдя до Каухавы, нашел здесь мост разрушенным; тогда, наведя плавучий мост, Козачковский перешел проток и атаковал Ютас, где находился арьергард бригады фон Дебельна, игравший роль заслона для обеспечения слева сообщений шведской армии. Бой при Ютасе оказался для нас неудачным4, и Козачковский должен был отойти к Нидергерме, где и вошел в связь с главными силами графа Каменского.
Этот частный успех над небольшим нашим отрядом при Ютасе сравнительно мало отразился на общем успешном ходе наших дел. Значение победы Дебельна свелось к тому, что он, своею смелою контратакою при Ютасе обеспечил благополучный проход по береговой дороге обозных колонн графа Клингспора накануне Оровайского боя и прикрыл путь отступления самой армии после этого боя. Но кроме отряда Козачковского в тыл Клингспору двигался еще Властов, который, после боя при Карстуле, не переставал гнать перед собою безостановочно остатки разбитого им там отряда фон-Фиандта. Это неустанное преследование продолжалось весь август месяц, причем утомленный и утративший бодрость духа Фиандт уже не делал никаких попыток к сопротивлению, а довольствовался лишь уничтожением переправ и порчею дорог. Как сказано было выше, он продолжал то же и на прибрежном тракте, до тех пор, пока окончательно созревшее решение Клингспора – отступать на север – не побудило [276] отменить это и, наоборот, приказать восстановлять все мосты. Тем не менее, в своей поспешности, бросив Гамла-Карлебю, он не успел восстановить разрушенный им мост у Химанко, на прибрежном тракте. Властов занял Гамла-Варлебю 2-го сентября, в день Оровайского сражения, и таким образом путь отступления шведских главных сил был перехвачен. Указанное обстоятельство, т. е. разрушение Химанкского моста, по свидетельству графа П. Е. Сухтелена5, заставило шведского главнокомандующего «поневоле» принять бой под Оровайсом; иначе весьма возможно, что он, в силу личных свойств своих, и на этот раз постарался бы от него уклониться.
О занятии Властовым Гамла-Карлебю и об отбитой атаке Козачковского Клингспор узнал несколько часов спустя после Оровайского боя. При свойственной ему преувеличенной заботливости о своих сообщениях, такого известия было достаточно для того, чтобы заставить его сняться с бивака и отступить еще до восхода солнца. 3-го сентября он благополучно миновал Ню-Карлебю, сжег здесь мост и занял позицию у Сундбю, располагая задержать здесь наши передовые войска, a тем временем успеть вывезти из Якобштадта запасы и госпитали. После этого Клингспор рассчитывал сбить Властова и продолжать отступление на север. Задача для него облегчалась существованием в Эстроботнии целого ряда рек и протоков, впадающих в Ботнический за- лив и особенно в устьях своих представляющих собою довольно солидные препятствия, хотя и не такие, как весною во время половодья. Там, где во время зимнего похода Кульнев наседал на отступавших шведов, не стесняясь этими преградами и пуская свою конницу в обход флангов по льду Ботнического залива,– теперь Клингспор успешно прикрывал свое отступление, уничтожая мосты и пользуясь морем для отправки водою в тыл всего того, что подлежало эвакуации.
Узнав о захвате Гамла-Карлебю Властовым, Фиандт остановил свой бег на север и попытался через Недерветиль войти в связь с подходящими с юга головными эшелонами армии Клингспора. Властов перешел в наступление, но, угрожаемый с двух сторон, должен был очистить Гамла-Карлебю, и отойти на юг к Недерветиль. Путь отступления шведов оказался опять свободен, и они, пройдя Гамла-Карлебю, продолжали отход на север.
Отсюда видно, что захват пути отступления противника отдельным отрядом, что постоянно стремились делать в эту войну обе [277] стороны, только тогда действителен, когда силы такого отряда достаточно внушительны, чтобы он мог сдержать натиск отступающих в течение нужного времени.
10-го сентября Гамла-Карлебю было занято уже графом Каменским, а Кульнев, опять очутившийся в авангарде и непрерывно удерживавший соприкосновение с противником, восстановив раз-рушенный мост, продолжал преследование; но в 3-х верстах севернее оказалась новая разрушенная переправа, а на другом берегу – неприятельский арьергард, укреплявший позицию. Граф Каменский двинул отряды Властова6 и Козачковского в обход этой позиции, а сам решил форсировать с фронта широкий проток, для чего приступлено было к заготовке плотов. Но на другой день, 12-го сентября, прибыл сюда главнокомандующий граф Буксгевден, выехавший из Або 4-го сентября, по получении донесений графа Каменского об Оровайсе. Видя, что дела приняли совершенно иной оборот, он признал свое личное присутствие здесь более необходимым.
Узнав о приезде главнокомандующего, граф Клингспор обратился к нему с предложением заключить перемирие. Чтобы понять ясно побудительные причины такого обращения, необходимо иметь в виду, что после отъезда из Або графа Буксгевдена там произошли следующие события.
Как известно читателям, Шведский король уже с июля месяца находился на Аландских островах, намереваясь лично руководить высадками на финляндском побережье для содействия графу Клингспору. Неудача первых попыток в этом направлении в начале июня побудила его забрать это дело в свои собственные руки; это понятно, если принять во внимание, что идея содействия Клингспору не непосредственным усилением его войск, а путем десантов в тылу у неприятеля, по-видимому, принадлежала самому Густаву Адольфу IV. Однако, сосредоточение войск, сбор необходимых технических средств и обучение действию на гребных судах шли далеко не успешно. Тем не менее, как только пришло известие о поражении Клингспора при Куортане и Сальми, король решил немедля оказать содействие «северно-финской армии» и отрядил из имевшихся в его распоряжении войск7 2.600 человек, под начальством генерала Лантингсгаузена, которые должны были высадиться в окрестностях Або. Кроме того, из порта Гефле должна [278] была отплыть эскадра с двумя бригадами отборных шведских войск, в число которых входила и королевская гвардия. Эскадра эта имела приказание идти к северной части Аландских островов и здесь ожидать приказания короля относительно места, где производить высадку.
В действительности только Лантингсгаузен достиг своей цели. Он высадился в Варанпяя, в 70-ти верстах от Або; передовые посты и заставы наши, руководимые молодыми офицерами, неосмотрительно ввязались в бой с превосходными силами и были разбиты. Неприятель продвинулся вперед до Локколакса, но здесь встречен был отрядом генерала Чоглокова, которому князь Багратион (оставшийся здесь старшим по отъезде графа Буксгевдена) поручил с батальонами Перновского и Невского полков, полуэскадроном гусар и 4-мя орудиями задержать высадившихся. В то же время посланы приказания всем ближайшим войскам, идти на поддержку Чоглокову. Вечером 3-го сентября стороны столкнулись у Локколакса передовыми частями, а наутро завязалось серьезное дело, окончившееся отступлением шведов к своим судам, так как князь Багратион, шедший лично во главе подкреплений, направил последние вразрез между морем и неприятельским десантом, чем вынудил последний к поспешному отступлению на суда. Что же касается шведской эскадры, вышедшей из Гефле, то она попала в туман и противные ветры; обещанных крейсеров с лоцманом на северной оконечности Аланда она не встретила, a тем временем разразившаяся буря разбросала суда в разные стороны, и они отдельными группами разновременно достигли шведских берегов. Только самое незначительное число десантных войск этого отряда достигло берегов Финляндии и присоединилось к «Северо-финской армии», суда же с артиллерией затонули.
Вести об этой неудаче достигли до короля одновременно с донесениями о поражении Клингспора под Оровайсом. Разгневанный, он решил сразу выбросить все бывшие в его распоряжении на Аланде силы на материк. Свыше 5.000 человек, под начальством генерала Боие, было посажено на суда; им велено высадиться у Гельсинге, причем сам король сопровождал десантный отряд на яхте «Амадис», желая присутствовать при этой операции, на которую возлагал свои последние упования. Как и при высадке Лантинсгаузена, передовые наши части были легко опрокинуты; в течение двух суток шведы оттесняли их, причем, выполняя заранее отданное князем Багратионом приказание, наши отряды отходили концентрически к узловому пункту, Химойсу, где заранее укреплена была теснина. 16-го сентября это сосредоточение совершилось; [279] после произведенной лично разведки, князь Багратион убедился в том, что на этот раз высажены силы довольно значительный, что подтверждалось и личным присутствием короля. Несмотря на то, что слухи сообщали о количестве войск неприятеля сведения преувеличенные, князь Багратион, как истый «суворовец», и не думал о пассивном образе действий, хотя именно этому более отвечала местность. Он решил предупредить готовящуюся атаку противника и самому атаковать шведов. Разделив свои войска (всего 6 с небольшим батальонов) на 3 колонны, он направил правую, под начальством Бороздина, против левого крыла неприятеля, вдоль озера, откуда только что двинулась шведская колонна в 4 батальона в обход нашей позиции; центр, порученный Багговуту, должен был удерживаться близ большой дороги, a левую колонну, майора Бека, он послал в тыл правого неприятельского фланга через цепь утесов, по едва проходимой тропинке, как когда-то не раз сам ходил у Суворова в швейцарском походе.
В течение четырех часов боролся с неприятелем Бороздин и, наконец, отбросил противника к деревне Ярвенпяя, которую вскоре и занял. Багговут не дал развернуться двигавшейся против него шведской колонне и начал теснить ее вдоль большой дороги, а наша артиллерия расстроила ряды неприятеля; увлекшись одержанным успехом, обе наши колонны постепенно продвигались вперед и между ними образовывался все больший и больший промежуток. Этим именно и решил воспользоваться генерал Бойе и двинул туда сильную колонну, которая должна была разобщить наши войска между собою. Но эта контратака была отбита Багратионом, который, как под Шенграбеном, повел сам пехоту в штыки и отразил удар, в то время как под руководством его начальника штаба, генерала Адеркаса, рассыпавшиеся по скалам стрелки наши осыпали шведскую колонну продольным огнем с обоих флангов. Этот отпор был успешен, и даже на плечах отбитого неприятеля наши солдаты ворвались на мызу Вианс, составлявшую тактический ключ неприятельской позиции, и овладели ею.
Тем временем майор Бек пробирался по скалам и дебрям в тыл шведов. Как только войска его показались на гребнях утесов и стали с них спускаться, – тотчас же в рядах противника обнаружился беспорядок, замеченный Багратионом, который прямо направил Бороздина к месту высадки неприятеля, не заботясь о связи с остальными войсками. Шведы стали поспешно отступать к Гельсинге. Гродненские гусары, с майором Лидерсом во главе, воспользовавшись небольшою равниною, произвели атаку, [280] и удачный удар этой лихой конницы (отсутствовавшей у шведов) обратил их отступление в полное бегство. В самом Гельсинге генерал Бойе попытался дать еще отпор, дабы хоть сколько-нибудь прикрыть посадку своих войск на суда, но подоспевшая наша артиллерия осыпала их градом снарядов и привела в полнейший беспорядок. Около 1.000 трупов неприятельских – почти 1/5 всего отряда – усеяли поле сражения; 15 офицеров, 350 нижних чинов, 1 знамя, 5 пушек, боевые припасы и весь обоз достались в руки победителя, потерявшего до 400 человек... Бегство шведов происходило на глазах короля, который на своей яхте показался в виду Гельсинге, как раз в минуту разгрома. Он пытался ободрить беглецов и восстановить порядок, но вспыхнувший от огня нашей артиллерии в селении пожар, раздуваемый ветром, грозил серьезной опасностью флотилии шведов. Поэтому суда шведские, не исключая и королевской яхты, поспешили удалиться. По возвращении на Аландские острова, король всею силою своего гнева обрушился на злосчастную свою гвардию и в наказание лишил ее знамен и других преимуществ. Несомненно, такие меры породили глухое недовольство и содействовали успеху совершившегося через полгода переворота, лишившего короля престола его предков. Известия с Аланда пришли в Швецию почти одновременно с вестями об Оровайсе и, разумеется, еще усилили угнетенное настроение.
Действия Багратиона в этом бою высоко поучительны. Они проникнуты духом истинно-суворовской активности, при направлении главного удара в самое чувствительное место противника. Погром у Гельсинге довершил то, что сделано было Каменским под Оровайсом: неудача десантных операций и невозможность их возобновить в ближайшем будущем – лишали шведов всякой надежды на задержку вторичного и на этот раз окончательного завоевания Финляндии.
Главнокомандующему Клингспору стало ясным, что он окончательно и всецело предоставлен собственным силам.
Следует отметить, что предложение заключить перемирие сделано было графом Клингспором еще до отбития высадки у Гельсинге. Главнокомандующий, видимо, не рассчитывал даже на воз-можность повторения такой попытки после неудачи Лантинсгаузена у Варанпяя–Локалакса, а надлежащей связи между ним и королем, надо полагать, не было; иначе трудно себе представить, каким образом близ Або производилось решительное предприятие в то самое время, когда севернее Гамла-Карлебю завязались уже переговоры о приостановке военных действий. Бесполезность затеи шведского [281] короля в данном случае ясна уже из одного взгляда на карту: с отступлением Клингспора севернее Вазы высадка в окрестностях Або становилась так далека от района операций главных масс обеих сторон, что даже при успехе она не могла бы существенно изменить положения вещей. Во всяком случае, она имела бы только моральное значение, тогда как придача этих пяти тысяч непосредственно Клингспору давала бы ему столь значительный перевес в силах, что наше дальнейшее наступление могло бы быть приостановлено.
Граф Клингспор искал перемирия, чтобы поехать в Стокгольм якобы для поправления расстроенного здоровья, а на самом деле – чтобы уклониться от той тяжелой и ответственной роли, которая выпала на его долю. Клингспор намеревался лично убедить короля в необходимости отказаться от намерения отстоять Финляндию. Мы знаем уже, что Клингспор еще в первой половине августа добивался от короля разрешения переправиться со всею своею армией, артиллерией и обозом через северный Кваркен в Швецию, для чего просил прислать достаточное количество транспортных судов. В последующих донесениях он продолжал описывать яркими красками тяжелое положение армии, которая, несмотря на всю свою храбрость, не в состоянии противиться «превосходным силам». Предвидя тяжкие последствия нового отступательного марша на север, во время которого армия, двигаясь в осеннюю непогоду по дурным дорогам, рискует потерять свои тяжести и орудия, а также опасаясь бескормицы, особенно для лошадей, Клингспор настойчиво убеждал короля прибегнуть к этому решению. Пока противник должен будет предпринять продолжительное кружное движение через Торнео, шведский главно-командующий (очевидно не предвидя возможности нашего будущего смелого марша через лед) рассчитывал реорганизовать, пополнить и дать отдых на родине своим истомленным войскам. Король по-прежнему стоял на своем: армия финская обязана защищать Финляндию, как то и значится в королевской инструкции ее главнокомандующему; самому фельдмаршалу, если того требует состояние его здоровья, не возбраняется вернуться в Швецию с тем, чтобы его в этом случае замещал генерал-от-инфантерии Клеркер.
Чем в действительности вызывалось это стремление Клингспора прекратить вооруженную борьбу в Финляндии и перенести ее на территорию коренной Швеции? Не был ли он в сношениях с теми лицами, которые в то время уже подготавливали государственный переворот? Как бы то ни было, выгоды перемирия были [282] всецело на стороне шведов, истомленных физически и нравственно, лишенных продовольствия в опустошенном крае и уже поколебленных духом. «Надежда возвратиться в отечество с мечом в руках совершенно исчезла (пишет шведский ген. Аминов, участник похода). Можно ли после того удивляться, что болезни, неудовольствия и равнодушие мало помалу вкрались в нашу храбрую армию и вскоре оказалось в ней величайшее зло – побеги».
Однако не все шведские генералы находили положение безвыходным и перемирие единственным средством спасти армию. Смелый и энергичный фон-Дебельн, изнуряемый жестокою лихорадкою, вслед за боем у Ютаса, подал Клингспору записку (полученную им во время Оровайского сражения), в которой предлагал броситься всеми силами в направлении одержанного успеха, т. е. вслед за отступившим Козачковским, по дороге на Лаппо–Алаво–Вир- дойс–Таммерфорс. Этим движением все наши войска в южной и юго-западной Финляндии отрезывались от сообщений с Россией и даже могли очутиться между двух огней, если король с Аланда повторил бы свою высадку.
«Русский Император никогда более не услышал бы о своей армии и принужден был бы навсегда отказаться от завоевания Финляндии». При всем уважении к имени генерала Дебельна, как одного из наиболее отличившихся в эту войну шведских генералов-тактиков, нельзя серьезно относиться к этому плану, полному благородного порыва, но совершенно не соображенному с обстановкою. Ни силы, ни главное, качественное состояние шведской армии, особенно в данный момент, не отвечали такому наступлению. К тому же, вторгаясь в центр района нашего расположения, Клингспор, несомненно был бы весьма скоро окружен нашими отдельно действующими отрядами и мог быть сам поставлен в безвыходное положение в смысле питания.
Несомненно, что дальнейшее решительное наступление наше сулило нам быстрое окончание войны; поэтому соглашаться на перемирие было с нашей стороны безусловно ошибочно, В оправдание графа Буксгевдена должно сказать, что ему не было известно о новом положении вещей в Куопиоском районе, где Сандельс как раз к этому времени очистил Тайвольскую позицию, а главною выгодою перемирия наш главнокомандующий именно и считал условие отвода Сандельса назад к Иденсальми. Кроме того, наш главнокомандующий располагал дать отдых войскам, подтянуть продовольствие, а с наступлением зимы приступить к выполнению давно задуманного перехода в Швецию, возможного сравнительно легко только в это время года. Да и самое наступление вокруг [283] Ботнического залива облегчалось зимою, когда главные преграды здесь широкие и быстрые реки замерзали.
Переговоры состоялись в Лохтео 17-го сентября, и перемирие было подписано. Шведы отошли к Химанко, по сию сторону которого проведена демаркационная линия; между Тучковым и Сандельсом она прошла через селение Иденсальми. Срок перемирия установлен не был, и лишь постановлено известить друг друга за 8 дней о возобновлении военных действий.
Донесение о соединении войск Тучкова с Сердобольским отрядом, о занятии ими Тайвольской позиции и об отступлении Сандельса к Иденсальми получено было в Петербурге одновременно с донесением графа Буксгевдена о заключении перемирия. Император Александр Павлович находился в то время в Эрфурте и на время своего отсутствия уполномочил комитет министров объявлять Высочайшие повеления в случаях, не терпящих отлагательства. По предложению военного министра, графа Аракчеева, назначено было экстренное заседание комитета, в которое приглашен генерал Кнорринг, бывший генерал-квартирмейстером наших войск в Финляндии в войну 1788–1790 гг. и поэтому весьма часто являвшийся в качестве как бы «петербургского эксперта финляндских дел». Генерал Кнорринг сам метил в главнокомандующие финляндской армии (он и заместил вскоре графа Буксгевдена) и потому всегда охотно критиковал все действия и распоряжения своего предместника.
Совещание комитета приняло в соображение: a) успехи графа Каменского и расстроенное состояние войск графа Клингспора, тогда как наш отряд Тучкова «находился еще в совершенном устройстве»; б) что предложение о перемирии последовало от Клингспора, когда он занял крепкую позицию за широкой рекою, что подтверждает расстройство его войск; в) что выгода от перемирия – отход Сандельса – уже и так достигнута, и г) что, наоборот, только решительным наступлением Тучкова к Улеаборгу можно добиться окончания войны, отрезав отступление в Швецию остаткам войск Клингспора. Поэтому комитет, именем Государя Императора, предписал главнокомандующему «немедленно разрушить перемирие» и «причиненную тем в действиях остановку вознаградить поспешным движением корпуса Тучкова».
Кроме того, комитет одобрил предположение военного министра послать в Финляндию, кроме уже вступившей туда (с половины августа) 4-й дивизии князя Голицына, с приходом которой общая численность наших войск в Финляндии доведена была до 45 тысяч человек, еще два «резерва»: один из 3-х батальонов [284] (в Ловизу), а другой (из двух батальонов преображенцев и измайловцев) – в Вильманстранд.
Граф Буксгевден, в пространном донесении на Высочайшее Имя, оправдывал свои распоряжения и доказывал необходимость перемирия; однако, комитет министров не признал его доводов уважительными и 4-го октября снова повторил ему Высочайшее повеление немедленно возобновить военные действия. Обо всем этом Государь получил донесения в Эрфурте и вполне одобрил распоряжения комитета, а заключенное перемирие (в письме к государственному канцлеру графу Румянцеву) назвал «ошибкою непростительною «.
Во время перемирия часть войск из колонны графа Каменского была передвинута графом Буксгевденом на усиление Тучкова в силу того особого значения, которое он упорно придавал этой колонне; туда же направлены были гвардейские батальоны Преображенского и Измайловского полков, назначенные в Финляндию согласно постановления комитета министров от 25-го сентября. Остальные прибывшие подкрепления были посланы частью в отряд Каменского, частью (под начальством князя Голицына) эшелонированы между Гамла-Карлебю и Вазою, служа ему ближайшими резервами. Такое расположение, очевидно, вызывалось непрекращающимся ожиданием повторения каких-либо более решительных десантных операций короля с Аланда, направленных ближе к тылу наших наступающих на север войск.
Шведский главнокомандующий, как только подписано было перемирие, тотчас же уехал в Стокгольм, сдав армию престарелому, но не по летам энергичному Клеркеру. Последний укрепил целый ряд позиций у себя в тылу, пополнил ряды своих войск, а также послал подкрепление Сандельсу (было прислано около 3.000 человек из Швеции); свое расположение у Химанко он усилил так, что по словам Михайловского-Данилевского, превратил его «в настоящую крепость»; шведские инженеры приложили здесь все свое искусство и старание; силы Клеркера достигли 9.000 пехоты при 500 человек конницы и 37 орудиях; у Сандельса было до 4.000.
Таким образом, шведы использовали подаренную им нами передышку, насколько было возможно. Густав IV Адольф, несмотря на все понесенные неудачи, упорствовал и ни под каким видом не соглашался очистить Финляндию; он, наоборот, требовал от Клеркера удержать во что бы то ни стало оставшуюся в его руках часть края.
По получении повторного Высочайшего повеления (изданного комитетом министров) о прекращении перемирия, главнокомандующий [285] приказал графу Каменскому перейти нейтральную черту и, войдя с противником в соприкосновение, развлекать его внимание, не переходя в решительное наступление, чтобы дать колонне Тучкова время сбить Сандельса и затем выиграть достаточно пространства для того, чтобы вернее удалось его движение в тыл отступавшим вдоль побережья войскам Клингспора. Граф Буксгевден держался, как сказано, за свою первоначальную идею: «поставить между двух огней» главную группу неприятельских войск. Но и третья по счету попытка его в этом направлении окончилась снова неудачно: «решителем похода» (по выражению Михайловского-Данилевского) оказался, волею судьбы, опять-таки граф Каменский).
Для успеха замысла графа Буксгевдена нужно было, чтобы Тучков начал свое наступление раньше Каменского; поэтому Тучкову было приказано известить Сандельса о прекращении перемирия несколькими днями раньше посылки однородного уведомления графом Каменским Клеркеру. Тучков сообщил Сандельсу, что военные действия будут начаты нами снова 15-го октября в полдень8. Позиция, занятая шведами севернее Иденсальми, у деревни Вирта, имела пассивный характер. За протоком, длиною около 9-ти верст, связывавшим озера: Ииярви и Поровеси, в том месте, где оба берега соединялись длинным мостом около 200 шагов длины, шведы устроили две линии окопов, а на вершине, близ деревни Линна, выстроили сильную батарею, продольно обстреливавшую мост. Восточный (русский) берег протока командовал шведскою позицией и охватывал ее кольцом, но был по большей части покрыть лесом; фронт расположения Сандельса суживался еще небольшим озерком, примыкавшим с запада, a отступление от деревни Линна затруднялось присутствием в тылу второго протока, с небольшим мостом, спуски к которому были весьма круты. Такие невыгоды занимаемой им позиции побудили Сандельса (по словам шведских источников) решиться на принятие здесь только арьергардного боя, тем паче, что силы неприятеля, как доподлинно ему было известно, по крайней мере вчетверо превосходили его собственные. Он полагал лишь задержать русских как можно долее на переправе; обоз свой заранее отослал к Пулькилло, а тяжести и раненых к Вуолиоки на озере Улео, а оттуда водою в Улеаборг (черт. № 21).
Утром 15-го октября войска колонны Тучкова сосредоточились к протоку. Князь Долгорукий, начальник авангарда, беспрестанно [286] вынимал часы, горя нетерпением начать дело, в надежде отличиться и оправдать возлагаемые на него Государем и петербургским обществом надежды. Ровно в полдень9 он повел лобовую атаку прямо на мост, причем егеря наши, вместо того, чтобы, быстро перебежав на ту сторону, помешать шведам разобрать настилку, рассыпались цепью по бокам моста и завязали перестрелку. Неприятельская команда, заранее для того назначенная, успела мост испортить. Долгорукову пришлось послать пионерную роту возобновлять настилку под жестоким картечным и ружейным огнем. Пионеры наши самоотверженно и быстро выполнили это рискованное дело, и 4-й егерский полк дружным натиском перебежал мост, смело атаковал передовые шведские окопы и взял их. Под прикрытием этой атаки, поддерживаемой огнем батареи, занявшей выдающийся мыс восточнее моста, последний перешли еще два полка, Тенгинский и Навагинский. Егеря бросились в атаку на батарею, Навагинцы подкрепили их, а Тенгинцы взяли уступом влево, преграждая шведам доступ к мосту. Деревня Линна была зажжена нашею артиллерией, егеря ворвались уже во второй ряд окопов; шведские орудия замолчали и, казалось, недоставало небольшого лишь последнего усилия для довершения победы. Но тут Сандельс, который до того с присущим ему хладнокровием следил за ходом битвы с холма, неожиданно двинул скрытые им за северным его склоном сомкнутые колонны в штыки навстречу русским. Узость позиции сыграла ему в руку: атакующие столпились на тесном перешейке между протоком Вирта и озером Ала-Тисма, всего шириною около 100 сажен. Передовые цепи егерей были опрокинуты на головы сзади идущих колонн Навагинцев, a Тенгинский полк, будучи отделен озерком, не мог оказать поддержки; смятение сделалось всеобщим; князь Долгорукий, пытавшийся водворить порядок, был убит шальною пулей. Преследуемые шведами наши полки в ужасном беспорядке перебежали обратно на тот берег, причем многие попадали в воду и утонули.
Мост был усеян трупами и ранеными, а подведенные Тучковым резервы (полки Ревельский и Азовский) были на мгновение смяты бежавшими. Шведы подвезли артиллерии и открыли огонь [287] вдоль моста; однако при помощи свежих войск у нас довольно быстро устроились, и завязалась через проток живая перестрелка, прекращенная только с наступлением темноты.
Князь Долгорукий, убитый в этом бою при Вирта (как называют его шведские источники), пользовался расположением Императора Александра и предназначался в заместители Тучкову, действиями которого в Петербурге по-прежнему были недовольны. Приказ об этой перемене получен был двумя днями позже сражения.
Неуспех 15-го октября отразился существенно на характере дальнейших действий. Граф Буксгевден решил опять подкрепить Тучкова частью сил Каменского, и так как он продолжал упорно придавать Саволакской колонне активное значение, то задержал наступление по всему стратегическому фронту. Задержка эта могла весьма невыгодно отразиться на положении наших дел.
Что же касается, в частности, причин Виртовской неудачи, то главной следует считать – пренебрежете в разведке, тем более удивительное, что времени было слишком достаточно: все перемирие. Вместо смелого натиска в лоб на Виртовский мост, можно было легко обойти все дефиле и даже высоту у д. Линна, направившись вдоль протока на север к мысу Лаппиньеми, где проток суживался всего до 25-ти сажен. Переброшенные здесь на неприятельский берег наши силы выходили прямо на единственный путь отступления шведов к Улеаборгу, до которого было не больше полуверсты.
Удача при Вирте вплела новые лавры в победный венок Сандельса, но выгод ощутительных не доставила. «Если принять во внимание (пишет он в своем дневнике), что неприятельских войск было по крайней мере от 7 до 8 тысяч, а шведских не более 1.200 человек..., то нельзя не признать, что дело это было одним из важнейших, выпавших на долю шведского оружия в это кампанию»...
Впечатление, однако, несколько ослабляется, если мы примем в расчет условия местности, в силу которых Сандельс, в сущности говоря, имел дело только с головой нашей штурмующей колонны, причем почти половина нашего отряда так и не приняла участия в деле.
Безрезультатность же тактического успеха Сандельса (непосредственно для его отряда) видна уже из того, что продолжать отступление к Улеаборгу он признал по-прежнему необходимым. Он обратился даже с просьбою о 36-ти часовом перемирии под предлогом необходимости уборки наших раненых. Затем Сандельс отошел на один переход к северу и у Салахми занял снова крепкую позицию, на которой оставался около двух недель. [288]
Тучкову было приказано выждать с дальнейшим наступлением, пока не подойдут к нему двинутые графом Каменским подкрепления (егерский полк, Азовский полк и батальон Низовского), а также до подвоза продовольственных запасов, с трудом продвигавшихся водою по запутанным фарватерам северной части Сайменской системы. Сперва граф Буксгевден придержал войска и на береговой дороге, но доставленные ему сведения (оказавшиеся впоследствии ложными) о выделении Клеркером значительных сил на помощь Сандельсу, побудили его пустить вперед и колонну графа Каменскаго. Нельзя не заметить, что прибытие осторожного главнокомандующего самолично к войскам этой колонны отражалось на образе ее действий. Нерешительность и колебания, наоборот, не были вовсе свойственны графу Каменскому. Получив, наконец, разрешение наступать, он быстро тронулся вперед 20-го октября из окрестностей Гамла-Карлебю, намереваясь решительно атаковать позицию у Химанко, сильно укрепленную шведскими инженерами.
Над Буксгевденом все время тяготела первоначальная предвзятая идея – добиться решительного успеха приданием активной роли Саволакской колонне. Ослабляя графа Каменского, Буксгевден рисковал не добить главную неприятельскую группу, а именно к этому и следовало стремиться, чтобы окончательно завладеть Финляндией и лишить неприятеля кадров для образования новой армии к будущей кампании.
С другой стороны, причина медлительности Буксгевдена та, что он выжидал наступления зимы. Главнокомандующий знал по опыту первых месяцев похода, как облегчалось преодоление чере-дующихся на побережье Эстроботнии широких водных преград, благодаря возможности обходить эти крепкие с фронта позиции, двигаясь по льду залива. Но способность шведов к сопротивлению была настолько подорвана, что в этом облегчении не было надобности. Каменский лучше угадал психологию противника. Уныние и безнадежность царили в шведских рядах. При таких обстоятельствах всякое промедление с нашей стороны являлось спасительным для противника: оно давало ему возможность отдохнуть, оправиться, собрать свои разрозненные силы. Наоборот, при неотвязном, настойчивом преследовании одной угрозы сообщениям оказывалось достаточно.
Не имея возможности обходить шведов по льду, как это делал Кульнев в марте месяце 1808 года, Каменский применяет обратный прием: он продвигает часть сил к верховьям рек, где преграда легче одолима, и маневром во фланг вместе [289] с давлением на фронт вынуждает шведов без боя отдавать нам все эти крепкие позиции, которые при иных условиях пришлось бы одолевать с затратой огромных усилий.
Клеркер поставил себе целью сохранить для Швеции возможно большее количество воинов. Он понимал, что дальнейшее сопротивление в пределах Финляндии не может уже иметь никаких шансов на успех. А так как со стороны моря, несмотря на то, что шведы владели Ботническим заливом, не было ни малейшей попытки облегчить отступавших, – им приходилось, не взирая на истощение материальных и духовных сил, добираться до крайних северных пределов Финляндии. «У нас нет другого выбора (писал Клеркер Сандельсу10), кроме того, что шаг за шагом оспаривать у противника путь к Улеаборгу, не рискуя армией и обеспечивая свое отступление за Улеаборг. Это не будет приятным путешествием в данное время года, но другого выхода нет для спасения армии и прикрытия Швеции с этой стороны». Одновременно с этим Клеркер предписывал Сандельсу так сообразо-вать свое отступление с движением главных сил, чтобы соединение обеих колонн совершить в Лиминго, не допуская отнюдь русских отрезать кому-либо из них сообщения или перервать связь между ними. Таким образом, Клеркер отчасти предвидел именно тот образ действий неприятеля, которого придержался Каменский.
Нельзя не удивляться тому упорству, с которым шведский король Густав-Адольф держался предвзятой идеи об отвлечении наших сил и нашего внимания высадками в юго-западной Финляндии. Эти высадки еще имели некоторый смысл и значение в то время, когда район главных операций на суше не переходил севернее Вазы. Но с уходом шведских войск на Улеаборг, обусловленным, как известно, отказом Густава IV Адольфа в отвозе армии морем в Швецию, всякая связь между «северо-финской» и «южно-финской» армиями фактически утрачивалась. Восстановить эту связь можно было, пользуясь ничем ненарушимым господством на Ботническом заливе, лишь посадив все войска с Аланда на суда и, под прикрытием флота, высадив их на побережье где-либо в северной части Ботники, поближе к району операций, чтобы оказать на них непосредственное влияние... Но об этом и не думали; король возобновлял без всякого внимания к общей обстановке, свои десантные попытки к юго-западной Финляндии, а когда все они не удались, бросил все и уехал в [290] Швецию... Таким образом, Клеркеру приходилось выносить исключительно на своих истощенных силах всю тяжесть отступления.
Кульнев, шедший в авангарде Каменского, быстро продвинулся к Химанко, но, к удивлению своему, обнаружил, что неприятель покинул эту позицию, не приняв боя. Михайловский-Данилевский объясняет оставление этой позиции Клеркером опасением последнего, что его обойдут с тыла, а также упадком духа шведских войск. Вернее искать причину этого отступления в стремлении Клеркера скорее сблизиться с Сандельсом и, сосредоточив все оставшиеся силы, прикрывать ими шведскую границу. Это подтверждается тем, что еще 17-го октября Клеркер отправил бригаду Гриппенберга через Сикайоки к Теммес, чтобы принять на себя отступающего Сандельса. Сам Клеркер с остальными силами, сжигая за собою мосты, отошел за реку Калайоки и здесь снова укрепился на высотах. С трудом подвигаясь вперед через испорченные переправы и по осенней грязи, Кульнев настиг 25-го числа неприятельский арьергард в 4-х верстах впереди Калаиоки, сбил его и преследовал вплоть до главной позиции. Шведы отступали перед ним поэшелонно, взаимно прикрывая друг друга, пока все их силы не соединились у Калаиоки. На другой день 26-го числа, подошел с главными силами граф Каменский. Необходимость сбить шведов с позиции для него обусловливалась еще недостатком продовольствия: транспорты, задержанные испортившимися дорогами, отстали, и Каменский вынужден был искать базу впереди себя. Истощив все местные средства в окрестном районе, Каменский рассчитывал, оттеснив шведов, занять большее пространство края и воспользоваться новыми припасами от жителей.
Позиция у Калаиоки, прикрытая широким устьем реки, была трудноодолима с фронта. Каменский, озаботившийся еще во время перемирия заготовкою моста из легких платформ, перевозимого в особых фурах (Сухтелен, стр. 163), перешел со своей колонной по этому мосту11 поток Саппо близ селения Курикка, после довольно сильной канонады, заставившей отступить шведский арьергард; для преодоления же Калаиокской позиции начальник отряда отделил обходную колонну Эриксона (3 полка с 1 эскадроном и 5-ю орудиями), которая двинулась вверх по реке, чтобы перейти ее поближе к верховьям. Стукнувший в ночь мороз подал решительному Каменскому мысль, еще более упростить дело: он оставил перед фронтом шведской позиции авангард Кульнева (5 батальонов, [291] 2 эскадрона и 2 орудия), подкрепленный двумя полками Демидова, а со всеми остальными войсками двинулся вслед за Эриксоном, прямо по замерзшим болотам. Но это движение оказалось крайне трудным: лед был еще слаб, люди и лошади проваливались по пояс в воду; все генералы и офицеры шли пешком. Движение было крайне медленно: в 8 часов прошли только 5 верст и на другой день добрались до селения Питкейс, где предполагалось переправиться через реку. Тем временем Эриксон уже успел перейти на ту сторону вброд значительно выше и шел вдоль Калаиоки, тесня перед собою шведские передовые посты. Лишь утром 28-го Каменский совершил переправу по наведенному мосту и пошел вслед за Эриксоном, а Кульнев с Демидовым уже восстанавливали мост на фронте и намеревались форсировать и эту переправу.
Только при абсолютной пассивности неприятеля можно было позволять себе так дерзко разделять свои силы в его непосредственной близости, причем почти двое суток противник имел возмож-ность разбить отдельно любую из наших трех групп. Но наши генералы знали, что делали: они ясно понимали, что противник уже в таком угнетенном состоянии, что можно отважиться почти на все.
Вместо того, чтобы попытаться воспользоваться рискованным нашим положением, Клеркер ограничился постепенным оттягиванием своих передовых частей, а когда Эриксон продвинулся настолько, что грозил уже шведскому тылу, – Клеркер очистил и эту позицию, сдерживая наш напор до ночи арьергардом. В ту же ночь Кульнев исправил мост и, перейдя на другой берег, обогнал Эриксона, a затем, помня данный ему приказ «не выпускать из вида неприятеля», устремился, как рьяный охотник по следу, за отступавшими шведами.
Главнокомандующий граф Буксгевден следовал с колонною графа Каменского только до Гамла-Карлебю, где остался для того, чтобы озаботиться доставкою продовольствия к двигающимся спешно по пятам противника войскам. Однако, не смотря на все хлопоты и старания, транспорты застревали, задерживаемые осеннею распутицею, местные же средства были истощены противником, который только что здесь проследовал. Как ни велики были описываемые в самых трогательных красках шведскими историками лишения шведских войск при этом вторичном их отступлении к северным пределам Финляндии, они далеко не могут идти вровень с теми испытаниями, которые выпали на долю наших героев, питавшихся, в конце концов, чуть не одними остатками мерзлого [292] картофеля, выкапываемыми тесаками на заброшенных полях12. Шведы имели все-таки запасы в Улеаборге, получали продовольствие из Швеции морем, наконец, к их услугам была северная часть Улеаборгской губернии хотя и скудная по природе, но еще войной не истощенная. Окрестности Улеаборга шведы успели сильно укрепить; все тяжести, продовольствие и магазины их были уже переправлены на правый берег реки Улео, являющейся сильной оборонительной линией до 400 сажен ширины. Для переправы войск шведских заготовлено было несколько сот судов, а на северном берегу устроена сильная укрепленная позиция, в которой шведская армия имела возможность долго сопротивляться.
Иное было положение наших войск. «Беспрерывные донесения о неуспешном ходе транспортов (доносил Буксгевден Государю) довершали мое беспокойство. Посланные комиссионеры и чиновники единогласно утверждали, что хотя на собираемых в Гельсингфорсе с большим затруднением подводах отправляется провиант, но доставление его, по мере отдаления от Гельсингфорса, делается совершенно невозможным.
Опустошение на 150 верст в ширину, встречаемое по всем дорогам, по причине бывшего в краю сем волнения, брошенных несжатых полей, нескошенных лугов и рассеянных жителей, не только отнимает способы делать перемену транспортным лошадям, но даже сыскать им корм, от чего изнуряемые таким образом подводы делают в сутки не более 10 или 15 верст, а наконец, и вовсе останавливаются. Между тем из каждого кирхшпиля (прихода), через которые отступали шведы, уводили они по 900 и более лошадей и рогатого скота, собирали от 800 до 900 бочек разного хлеба, так что со всяким шагом вслед за неприятелем мы более и более вдавались в опустошенную землю, лишаясь последних способов пропитания себя. Скрывая по возможности от войск сие положение, я предписал продолжать движение согласно операционному плану, усугубляя между тем поиски мои, уже от бывшего перемирия начатая, дабы иметь влияние на умы если не шведского войска, то финского и их начальников. Но при всей наклонности некоторых чиновников в пользу нашу, кроме умножения числа дезертиров, невозможно было поколебать чести, с которою все они готовы омыть кровью каждый шаг их отступления».
Таким образом, граф Буксгевден опасался, что продовольственные затруднения помешают победоносным войскам нашим [293] довершить свою победу, и пытался даже (хотя и безуспешно) склонить финнов к измене своим знаменам.
Подобные попытки «воздействия на умы» происходили главным образом под влиянием советов тех шведских перебежчиков, клевретов Спренгпортена, которые в довольно большом числе пристроились к главной квартире.
Тем временем войска графа Каменского, бодро перенося неслыханные лишения, теснили противника все дальше и дальше. 30-го октября Кульнев настиг шведский арьергард у реки Пюхяиоки; разрушенный до основания мост остановил наступление; Кульневу, с присоединением головного эшелона главных сил под начальством Демидова, приказано было действовать с фронта, а остальные войска свернули вверх по реке, для обхода. 2-го ноября пришел на помощь мороз; на ледяную кору, затянувшую реку, набросали соломы и досок, полили все это водою, и через этот зыбкий помост по одиночке перебрались пехотинцы, а рядом конница, прорубив во льду канал, переходила реку вплавь, переправляя седла на лодках. Смелый этот обход заставил шведов очистить Пюхяиоки без боя.
Отсюда Каменский послал две колонны в разрез между Клеркером и Сандельсом, на Франтсила и Пулькилла. Это движение заставило Сандельса после неудачной ночной атаки на наши войска 30-го октября, поспешать отступлением к Улеаборгу, а Клеркер очистил Брагештадт и дошел до Сиикаиоки, т. е. до того пункта, который в апреле был предельною точкою нашего наступления.
Скажем попутно несколько слов о событиях в колонне Тучкова и о вышеупомянутой смелой ночной попытке Сандельса, бывшей, так сказать, его «лебединою песнью».
После дела у Иденсальми, отряд Тучкова в течение двух недель бездействовал, руководствуясь данным главнокомандующим приказанием. Только авангард Тучкова перешел Виртовский мост и продвинулся на 5 верст к северу, уперев правый фланг в моховое болото. Болото это прикрывало с правого фланга и главные силы Тучкова, расположившегося спокойно по квартирам, считая себя и свой отряд в полной безопасности. Правда, через болото проходила тропинка, но разведавший ее офицер признал ее непроходимою. Однако с наступлением ночных морозов было обращено внимание на возможность движения по замерзшему болоту; к тому же замечено было, что противник производит разведки в этом направлении, и потому в лесу, у начала болота, поставлена была сильная застава (в две роты). [294] .
Действительно, Сандедьс, не упускавший никогда случая воспользоваться малейшей оплошностью противника, чтобы нанести ему вред, решил в данном случае, что разбросанное квартирное расположение Тучкова может оказаться уязвимым. Он вознамерился попытаться произвести нечаянное ночное нападение с тыла на наш авангард, разрушив Виртовский мост, связывавший его с главными силами, и, если возможно, захватив в плен начальствующих лиц авангарда, квартировавших, как было ему отлично известно, в деревушке Фредриксдаль, в версте севернее помянутого моста. Для производства ночной атаки назначен был Дункер, уже прославившийся своими смелыми набегами и ночными делами; в его распоряжение дано около 1.000 отборных людей из всех полков. По лесам и болотам должен был пробраться этот отряд и, совершив пятидесятиверстный обход, ударить на мост, разрушить его и, напав на авангард наш с тыла, уничтожить его и пленить генералов Ершова и Алексеева.
Содействовать атаке одновременным ударом с севера должен был Аминов с 500 человеками, по пущенной Дункером ракете. К вечеру 30-го числа Дункер добрался до д. Свенинмяки, оттуда выступил с таким расчетом времени, чтобы подойти к мосту около полуночи. Шедший в авангарде известный шведский партизан Мальм13 наткнулся неожиданно на вышеупомянутую нашу заставу на краю болота. Видя, что весь план может из-за этого рухнуть, он решил спасти дело быстротой: смело навалился на наши роты, застигнутые врасплох неожиданностью, смял их, прогнал их вплоть до моста, где оказались землянки полков Ревельского и Низовскаго. В темноте мрачной осенней ночи началось всеобщее смятение и жестокая, беспощадная штыковая работа, воспетая очевидцем, поэтом Батюшковым:
«Помнишь ли, питомец славы,
Иденсальми страшну ночь? …
Резня началась свирепая; бились грудь с грудью на тесном мосту, сталкивая друг друга в ледяные волны; шведам уже удалось пробиться к поставленной у моста батарее, но в это время гвардейские егеря, батальон которых, как известно, пришел еще с Барклаем-де-Толли, бросились на выручку, приведенные адъютантом начальника отряда бароном Паленом. Будущие герои Кульма мастерски ориентировались, невзирая на почти полную тьму, ударили на торжествовавшего уже врага с тыла и придали этим смелость нашим авангардным батальонам; последние оправились, [295], и Дункер с Мальмом, во главе своих смельчаков, оказались между двух огней. Обоюдоострое значение формулы: кто обходить – тот сам обойден, сказалось и тут, на этом маленькому но весьма поучительном примере. Темнота спасла шведов от полного уничтожения; отчаянно пробивались они сквозь наши ряды и уходили от преследования в чащу леса. Шестеро офицеров и свыше 200 человек полегло их; в числе пленных оказался и знаменитейший из неприятельских партизан – Мальм. Условленной ракеты не было пущено, а потому Аминов так и не произвел атаки с севера.
На другой день к Сандельсу пришло как раз приказание, отступать как можно быстрее к Улеаборгу. Дождавшись присоединения остатков отряда Дункера, он двинулся, уничтожая за собою переправы. Тучков медленно следовал за ним, задерживаемый дурными дорогами, по причине которых запаздывали транспорты с продовольствием. Таким образом дальнейший отход бригады Сандельса до Франтсилы совершился беспрепятственно.
Здесь Сандельс готовился к обороне, и уже завязалась перестрелка аванпостов, как пришло извещение о заключенной Клеркером и Каменским в Олькиоки «конвенции»14.
Изнуренные беспрерывным отступлением войска Клеркера, по приходе в Сиикайоки, были поставлены в затруднительное положение из-за мороза. Ботнический залив затянуло льдом, и суда с продовольствием, присланные из Швеции, не могли пристать к финскому побережью. Это обстоятельство ставило шведов в положение, близкое к безвыходному. Шведские генералы собрались на совет и решили вступить с неприятелем в переговоры. Граф Каменский, который уже вел войска в наступление против новой позиции шведов, был приглашен в их передовую цепь, куда выехал к нему Адлеркрейц. Последний предложил заключить перемирие, при условии очищения Улеаборга в 14-ти дневный срок. Так как Каменский имел от главнокомандующего секретное полномочие, не отвергать выгодных для нас пред-ложений, и так как ему отлично было известно состояние нашего тыла, то он и согласился прервать военные действия, отправив, однако, условия перемирия на утверждение главнокомандующему. Последний уполномочил Каменского подписать «конвенцию», но только при условии очищения всей Финляндии и притом в срок более короткий. Переговоры велено было Каменскому окончить в три дня, [296] а войска тем временем так направить, чтобы склонить неприятеля к согласию на наши требования. Пока шел к Каменскому этот ответ Буксгевдена, на помощь нам пришла сама природа: бурным ветром и оттепелью взломало лед на реке Сиикайоки, снесло деревянный мост, и таким образом шведы оказались отрезанными от своего тыла. Буря превратила реку в грозный поток, через который устроить временную переправу не представлялось никакой возможности. Если бы Каменский не был связан данным Адлекрейцу словом, он мог бы притиснуть неприятельские войска к реке и поставить в совершенно безвыходное положение.
5-го ноября привезен был от Буксгевдена ответ, и 7-го, в тот самый день, когда Тучков занял Пулькилла, граф Каменский заключил с Клеркером в Олькиоки перемирие на неопределенный срок, главные условия которого заключались в следующем.
1) Шведская армия должна отойти за границу тогдашней Улеаборгской губернии, т. е. за реку Кеми, оставив оба берега этой реки во власти русских; 2) шведская армия должна очистить Улеаборг через 10 дней по подписаны «конвенции», т. е. не позже 17-го ноября; 2-го декабря русские должны занять Кеми, т. е. расположиться от Торнео всего в 27 верстах; 3) все, что будет оставлено шведами потому, что не успеют вывезти, признается военною добычей; 4) шведы обязаны ничего не продавать, раздавать или уничтожать; 5) они не должны трогать ни архивов, ни чинов гражданского управления, которые все должны быть возвращены на свои места.
Вслед за подписанием конвенции граф Каменский уволен был в Петербург, в отпуск для поправления здоровья. Сдавая свой отряд Тучкову и прощаясь с войсками, он произнес слова, ставшие отныне историческими: «Мы завоевали Финляндию – сохраните ее».
20-го ноября граф Буксгевден вступил в Улеаборг. Авангард наш и казаки подавали помощь изможденным неприятельским отсталым и с истинно русским добросердечием делились с ними последним куском. В Улеаборге оставлено было неприятелем 1.200 больных, несколько орудий (18) и 200 ружей. Жители города были немедленно приведены к присяге на подданство России.
Дойдя до назначенной демаркационной линии за рекой Кеми, наш авангард расставил передовую цепь и расположился на биваках, не взирая на стужу, так как селения здесь редки и крайне малы. Шведы отвели свой авангард в Торнео, а главные их силы стали в Каликсе. [297]
Таким образом, основная цель войны – завоевание Финляндии – оказывалась фактически достигнутой: вся шведская Финляндия была в нашей власти. Но Швеция еще не была побеждена, она еще имела средства к дальнейшему сопротивлению; мы даже сохранили ей остатки бывшей «финской армии», испытанные в боях и тягостях походной жизни и потому являющиеся великолепными кадрами для новых формирований. Заключение перемирия, тем более на неопределенный срок, давало возможность шведам воспользоваться подаренным временем, оправиться от поражений и, оказав снова сопротивление, добиться более выгодных для себя условий мира. С этой точки зрения вполне понятно неудовольствие, с которым Император Александр I принял известие об Олькиокской конвенции.
«Не могу я признать (писал он графу Буксгевдену), чтобы конвенция, с остатками шведских войск заключенная, удовлетворяла и в полной мере моим желанием и цели вверенного вам начальства. Войско неприятеля, не более как из восьми тысяч состоящее, болезнями и недостатком продовольствия изнуренное и теснимое, каким образом могло бы противустать силам нашим, в три краты его превосходящим? Быв преследуемо продолжением военных наших действий, каким образом могло бы оно избежать конечного расторжения? Большая его часть рассеялась бы ,не достигнув Улеаборга; остальная, если бы и спаслась, то в расстроенном, изнуренном и ничтожном положении. Конвенция, вами заключенная, похитила у нас сии надежды. Войска наши должны быть в готовности против новых покушений, a сие одно, в настоящее время года, сколь должно быть тягостно, сами вы можете быть свидетелем».
Заключение Олькиокской конвенции было последней каплею, переполнившей чашу неудовольствия, уже почти с самого начала войны скопившегося против графа Буксгевдена в Петербурге. Неудовольствие это привело сперва к охлаждению, a затем и к прямому нерасположению к нему самого Императора Александра, чему деятельно содействовали лица, так или иначе заинтересованные в свержении главнокомандующего с поста. На выяснении причин увольнения Буксгевдена от командования и характеристик его, как начальника, считаем необходимым несколько остановиться.
Увольнение Буксгевдена состоялось при явно выраженном неудовольствии Императора Александра, обусловившем собою проявление к бывшему главнокомандующему ничем нескрываемой не-милости. Немилость эта накапливалась постепенно и зависела от многих причин. По словам К. Ф. Ордина («Покорение Финляндии» [298] I, 403), Буксгевдену «почти с самого начала войны пришлось вести другую, едва ли не более еще трудную войну с интригой, которая пустила в Петербурге глубокие корни и широко разрослась». С первых же шагов действия Буксгевдена, как военные так и гражданские (по управлению занятым краем), подверглись резкой критике Спренгпортена, который сообщал об этом без стеснения Государю то непосредственно, то через канцлера Румянцова. Для выяснения на месте обстоятельств дела в Финляндию послан был сам военный министр Аракчеев, и хотя его личные впечатления и ослабили несколько значение доносов Спренгпортена, но положение главнокомандующего не улучшилось, a скорее ухудшилось, так как между ним и Аракчеевым, что называется, «пробежала черная кошка». Аракчеев, как известно, был весьма злопамятен и мстителен; достаточно было Буксгевдену, по одному мелочному замечанию, ответить ему резким письмом, чтобы военный министр затаил против него вражду, которая, конечно, была для Буксгевдена гораздо более опасна, чем интриги Спренгпортена. Уверения последнего, лейтмотивом которых было, что военные действия в Финляндии должны вестись только для виду, что все сделается преданностью финляндцев к России и ее Императору, – вскоре утратили под собою почву, как только положение дел в Финляндии изменилось, и местное население восстало с оружием в руках. Но и здесь нашлось средство подорвать доверие к главнокомандующему; враги его воспользовались несколькими бывшими злоупотреблениями, чтобы приписать огульно все крестьянское движение войскам, их притеснениям и грубому обращению с населением. По крайней мере, такую точку зрения мы встречаем в обширной записке (на французском языке), поданной уже новым главнокомандующим Кноррингом о положении дел в Финляндии15. Последний, бывший генерал-квартирмейстером русских войск в Екатерининскую войну 1788—1790 гг., считал себя знатоком Финляндии, имеющим гораздо больше прав, чем Буксгевден, на звание главнокомандующего. Поэтому он и его сторонники подвергали в Петербурге каждый шаг Буксгведена самой злостной критике. Мало того, из архивных дел видно, что Аракчеев приставил к Буксгевдену особых соглядатаев, в лице квартирмейстерских офицеров из полков Гавердовского и Турского, которые оба доносили ему за спиною главнокомандующего...16 Таким образом, в Петербурге против Буксгевдена интриговали с двух сторон. Кнорринга постоянно приглашали в военное министерство, a затем, [299] по отъезде Государя в Эрфурт, в комитет министров для разъяснений и советов по финляндским военным делам. Очевидно, эти советы и разъяснения не были согласны со взглядами и ходатайствами главнокомандующего и его штаба. Кнорринг, не ограничиваясь этим, завел переписку с частными начальниками в Финляндии, давая им из Петербурга свои указания: так архив сохранил его письмо Тучкову I (постоянно враждовавшему с Буксгевденом), с советами относительно военных действий его колонны17.
При таких условиях положение главнокомандующего было донельзя трудным. Средства для ведения войны, предоставленные в его распоряжения, были ничтожны (едва 24.000 корпус); просьбы о присылке подкреплений принимались с плохо скрываемым неудовольствием; самые подкрепления высылались пакетами и с большим запозданием, a нередко и с указанием не расходовать их, а беречь для будущих операций в коренной Швеции. А между тем, со своими силами главнокомандующий должен был одновременно удерживать огромную захваченную территорию, наносить удары противнику и действовать против крепостей. Хотя последние и капитулировали к концу апреля, но с наступлением весны дело осложнилось еще более; готовился выступить на сцену флот; необходимо было защищать побережье на значительном протяжении от возможных покушений с моря, а возникшая народная война грозила нашим сообщениям с другого фланга.
Отличительными свойствами Буксгевдена были осторожность и предусмотрительность, которые, видимо, преобладали в нем над решительностью. Не будучи первоклассным военным талантом, он обладал, однако, верным военным взглядом и богатым боевым опытом. Непосредственным помощником его, в должности начальника его штаба, являлся инженер-генерал Сухтелен, человек с солидными по тому времени военно-научными познаниями... Предвидя заранее неизбежность значительного расхода войск в целях закрепления за собою территории Финляндии, и, главное, необходимость защиты ее берегов, Буксгевден заблаговременно стал указывать на слабость сил финляндского корпуса и просить о скорейшей присылке к нему подкреплений. Заявления эти принимались в Петербурге, как уже сказано, очень неблагосклонно, а когда в первой половине лета, слабым нашим силам пришлось одновременно бороться с неприятельскими войсками, восставшим населением и недостатком пропитания, ожидая ежеминутно [300] высадки сильных шведских подкреплений на берегах, – тогда стали все неудачи взваливать на главнокомандующего, приписывая их неумелым его распоряжениям. Император Александр все время желал и настаивал на переносе военных операций в сердце Швеции. Объявив об этом Наполеону еще в марте 1808 года, он, разумеется, был крайне неприятно поражен, когда осуществление этого предприятия оказалось совершенно невыполнимым.
Известно его соперничество с Наполеоном, особенно в военном деле. Императору Александру желательно было щегольнуть быстрыми и блестящими успехами своих войск в Финляндии, тем более тогда, когда французским войскам в Испании приходилось претерпевать непривычные им неудачи. Это стремление ясно слышится в тоне известного письма, которое написано было Наполеону по взятии Або18. Понятно, что неудачи в Финляндии и открывшаяся там народная война, которую тотчас же, в параллель событиям в Испании, назвали войною «гверильясов», раздражали Государя, и неудовольствие его, естественно, обращалось на то лицо, которое являлось в данном случае перед ним ответственным, т. е. на главнокомандующего. Этим настроением Монарха немедленно воспользовались все те, кому по тем или другим причинам нужно было свалить Буксгевдена, и стало чувствоваться, что последнему несдобровать...
Граф Буксгевден вполне правильно полагал, что со вскрытием вод нельзя опрометчиво пускаться со слабыми силами, и не овладев морем в такую фантастическую экспедицию, как задуманное Императором Александром вторжение в Швецию, без всякой подготовки и прежде уничтожения той живой силы, которая еще пребывала в пределах Финляндии. Он считал необходимыми либо отложить этот план до зимы, когда переход возможен прямо по льду и не потребуется уже никаких технических водоплавных средств, либо сосредоточить своевременно надежные морские силы и одержать предварительно верх над шведским флотом, после чего только можно думать о переброске сил через Ботнику.
Не вина графа Буксгевдена в том, что наши морские силы, поставленные вне всякой зависимости от сухопутных, действовали несоответственно, и господство на море, несмотря на ошибки шведов и двусмысленное поведение англичан, все-таки оставлено было в руках нашего противника. Можно, пожалуй, упрекнуть главнокомандующего в том, что он слишком много обращал внимания [301] на побережье, придавая первенствующее значение опаснейшего и важнейшего противника не войскам «финской армии» графа Клингспора, а ожидаемым высадкам свежих войск, формируемых и направляемых личною волею короля Густава IV Адольфа. Можно, пожалуй, указать, что только решительность графа Н. Каменского, энергично поведшего наступление против главной группы неприятельских сухопутных войск, привела к окончательному покорению Финляндии, так как разгром этой группы обессилил и народный мятеж; но едва ли справедливо будет винить графа Буксгевдена, который не мог, ведь, предвидеть ошибок неприятеля на море, а также, что шведские десантные попытки поведутся последовательными пакетами, благодаря чему и самое их отражение окажется для нас доступным. Ведь если бы шведский король сосредоточил сразу все бывшие в его распоряжении силы на Аландских островах, бросив держать войска и в Шонии, и на границах Норвегии и одновременно перебросил их в Финляндию, пользуясь запозданием, a затем бездействием нашего флота, – то вряд ли даже графу Каменскому удалось бы спасти положение...
По характеру своему граф Буксгевден, конечно, не был способен, подобно выдающимся полководцам, в критические минуты «сжигать свои корабли» и ставить все на карту. В этом отношении Каменский безусловно стоит гораздо ближе к великим образцами искусства. Но вместе с тем взваливать наши неудачи первого периода кампании 1808 г. только на ответственность главнокомандующего, приписывая успехи второй ее половины исключительно Каменскому (как это делает например, Михайловский-Данилевский) будет вопиющею несправедливостью...
Недоверие к графу Буксгевдену, между тем, простерлось до того, что из Петербурга неоднократно был командирован в Финляндию полковник (потом генерал) маркиз Паулуччи, сардинский выходец, который сперва, по Высочайшему повелению, «обследовал» положение дел в Финляндии, а потом уже стал составлять и операционные планы, находившие одобрение в Петербурге. Понятна горечь обиды, которая звучит в письмах Буксгевдена министру иностранных дел Румянцеву19, когда он пишет о «неприятностях», «двигатели» которых, укрываясь «под эгидой власти», лишают его «возможности открыто доказать их неправду». Эти люди нашли способы дать ему «невозможным инструкции, при Высочайшем повелении в точности сообразоваться с ними, а для большего еще моего унижения автору этих инструкций предоставили [302] быть и подателем мне самого повеления... Я слишком хорошо вижу, откуда идут все эти оскорбления, но меня очень мало знают, предполагая, что честолюбие побудить меня сохранить место во что бы то ни стало; напротив, я охотно уступлю его всякому, кто лучше меня будет заботиться о пользе отечества... Пусть генералы, вроде Спренгпортенов и Кноррингов, меня заступят; может быть, они будут иметь более успеха; по крайней мере, если они сотрудничали в составлении инструкций, то найдут их и удобоисполнимыми... Поэтому если инструкции должны быть непременно исполнены, я твердо решился принести отечеству последнюю жертву, уступив мое место генералу, более покорному наставлениям, которые неизвестный иностранец дает главнокомандующему русской армии».
Одновременно Буксгевден писал и Государю и просил об увольнении от должности. За отъездом Императора в Эрфурт, решение этого дела отложилось, a тем временем в Финляндии Каменский своими ударами быстро склонил весы на нашу сторону. Вопрос об устранении Буксгевдена от командования временно был отсрочен. Но сам главнокомандующий отнюдь не забывал обиды и, несмотря на блестящие победы, упорствовал в своем решении, как видно из его переписки с Румянцевыми Тем временем враги его в Петербурге не дремали. Заключение перемирия в Лохтео послужило новым поводом к тому, чтобы обрушиться на главнокомандующего. Мы уже знаем, что перемирие это было прервано по распоряжению комитета министров, что Император Александр признал его «непростительною ошибкой», которая, однако была снова повторена уже 7-го ноября графом Каменским в Олькиоки.
Конвенция эта привела Императора Александра в негодование, которое целиком отразилось на главнокомандующем. 8-го декабря, возвращаясь с севера Финляндии, Буксгевден получил в Або Высочайший указ об увольнении от командования... Скорбными нотами звучат последние его всеподданнейшие донесения20, в которых ветерану екатерининских войн приходилось даже указывать, что им не свершено «ничего бесславного» и умолять о предоставлении ему возможности лично представить Монарху своему все необходимые разъяснения... Силы Буксгевдена были окончательно потрясены, и здоровье в корень подкошено тяжкими ударами, павшими на его голову, и уже два года спустя, в 1811 г., его не стало... Беспристрастной истории принадлежит теперь произнести свой справедливый [303] приговор над этим военачальником, одним из «стаи славной екатерининских орлов», который, в мере данных ему природой сил и способностей, искренно и бескорыстно радел о пользе государственной.
Личность графа Буксгевдена несомненно принадлежит к числу величавых образов нашего прошлого, образов, трагическая судьба которых невольно влечет к ним и заставляет снисходить к вольным и невольным их прегрешениям. Но, если и могут быть подмечены у Буксгевдена, как полководца и администратора, упущения и даже ошибки, неизбежные при тех исключительно трудных обстоятельствах, в которые он был поставлен, то все они, безусловно, искупаются его уважением, везде и во всем, к интересам России.
Примечания
1. Этим именно только и можно объяснить, что для действий в такой пересеченной местности, как северо-восточная Финляндия, посылали преимущественно конницу и конную артиллерию.
2. Дивизия эта была назначена в Финляндию после многократных, усердных просьб графа Буксгевдена о присылке подкреплений.
3. По усердным просьбам последнего, адресованным прямо в Петербург. Таким образом вышло, что войска, долженствовавшие идти туда, где решалась судьба войны, т. е. в западную часть Финляндии, попали прежде всего на второстепенный театр, в восточную ее часть. Если бы просьбам не вняли в Петербурге, то, вероятно, граф Каменский имел бы в своих руках под Оровайсом силы если не превосходные, то хоть равные Клингспору, и риск для нас этого важного боевого столкновения был бы менее велик.
4. Бой при Ютасе опоэтизирован в «Рассказах прапорщика Столя» Рунебергом и весьма чтится в Финляндии. На поле битвы воздвигнут монумент с изображением фон-Дебельна, который в этом бою, будучи одержим жестокой лихорадкой, спешно прибыл на поддержку арьергарда со своими бьернеборгцами и отбил атаку русских. Распеваемый доныне всею Финляндией воинственный «Бьернеборгский марш», призывающий к вооруженной борьбе за отечество против «насилия», приурочен именно к этой контратаке; ее же изображает известная картина художника Эдельфельдта под тем же названием.
5. «Картины военных действий 1808–09 г.», стр. 152.
6. Присоединившегося опять к главным силам.
7. Войска, собранные на Аланде, с 20-го июля получили, как уже упомянуто, громкое наименование «Южно-финской армии»; одновременно войска графа Клингспора названы армией «Северно-финской». Численность первой не превышала, однако, 6.000 человек.
8. Шведские источники уверяют, что условлено было начать военные действия в час пополудни.
9. Шведские источники, к слову сказать, обвиняют князя Долгорукова в том, что он начал атаку часом раньше условленного времени. В них приводится обыкновенно рассказ о посылке Сандельсом, в 10 часов утра, своего адъютанта к нашим аванпостам для передачи письма, причем адъютант, передавая это письмо ординарцу князя Долгорукова, был удивлен замечанием последнего, что «перемирие истекает через несколько минут». Шведский адъютант посмотрел на часы и сказал, что у него около двенадцати, и получил в ответ, что по русским часам – скоро час, и что русские будут атаковать по своим часам, так как по близости нет астронома, чтобы их исправить.
10. См. Danielson. Finska kriget, стр. 537.
11. Это показывает, между прочим, что мысль Каменского о наипростейшем способе преодоления неприятельских позиций за реками северной Эстроботнии не возникла случайно, а была обдумана заранее.
12. См. записки Фаддея Булгарина.
13. Действовавший раньше в Корелии.
14. Вместо боя Тучков, по русскому обычаю, устроил в ближайшей деревне завтрак, на который пригласил Сандельса и многих шведских офицеров.
15. Д. В.-Уч. Арх. Ген. Штаба, № 4418.
16. Д. В.-Уч. Арх. Ген. Штаба, № 4418 и 1665.
17. Д. В.-Уч. Арх. Ген. Штаба, № 1645.
18. См. выше на стр. 65.
19. См. Ордин, т. I, стр. 408–410.
20. См. Д. В.-Уч. Арх. Гл. Шт. № 1651.
|
