|
ГЛАВА I. Цель войны и политическая обстановка.
Значение Финляндии для России. – Историческая преемственность стремления ее к Балтике. – Роль Финляндии в деле обеспечения «граду петрову безопасия». – Отношения России и Швеции в начале царствования Императора Александра I. – Характеристика Густава IV Адольфа. – Тильзицкий мир и виды Наполеона. – «Географическое» значение войны со Швецией. – Внутреннее состояние шведского королевства и сепаративные стремления финляндцев. – Политическая обстановка к началу военных действий.
[1]
Положение Петербурга само собою определяло и продолжает определять значение для нас Финляндии: прочного ее захвата, рано или поздно, требует «граду Петрову безопасие». По словам профессора А. М. Золотарева1 «самое существование его, как столицы, только и мыслимо при условии полного владения нами всею Финляндиею».
Мысль прочно утвердиться на берегах Балтийского моря теряется в глубине нашего прошлого. Славяне с незапамятных времен сидели на Балтийском побережье. Во время удельно-вечевого раздробления Руси туда же сознательно тянулись Новгородцы. Те же жизненные цели преследовало и обновленное Единодержавием Московское Царство, подходя к ним исподволь. Еще при Иване III, как свидетельствуют летописи, воеводы наши ходили в северную Финляндию «на десять рек», часть сил шла сухопутьем, а другая «морем Акияном да через Мурманский нос». Иван Грозный сознательно считал «Прибалтийскую Вифляндию» своею вотчиною; Борис Годунов, при Царе Феодоре, добился обратно возвращения нам шведами бывших новгородских пятин. Таким образом, Петр Великий, решаясь на войну со Швецией за Балтийское побережье, шел по стопам предков. «Окно в Европу» выбрано было им прямо по заветам отца, который категорически писал Ордину-Нащокину. «Промышляй всякими мерами, чтобы у шведов выговорить в нашу сторону в Канцах (Ниеншанц) и под Ругодивом (Нарва) корабельные пристани и от тех пристаней для проезда к Кореле город Орешек (т. е. всю линию р. Невы).
Стихийное стремление к Балтийскому морю, кроме исторических прав, желания возвратить земли «отчичь» и «дедичь», объясняется, очевидно, стремлением добиться свободных, беспрепятственных [2] сношений с государствами запада. По мнению С. М. Соловьева2 «Петр начинает войну со шведами за Балтийское море, смотря не нее только как на средство достичь внутреннего преобразования». Еще определеннее говорить французский историк Альберт Сорель3: «Россия не могла расти и развиваться, не открывая себе путей для торговли и доступа к цивилизации. Путь для торговли – это значило Балтийское море, а его запирали шведы».
Перенесение в Петербург столицы совершилось, по словам Соловьева, в силу естественного хода истории, как поднят был Владимир за счет Киева и Москва за счет Владимира. Неудобства ее расположения на окраине государства, инородческой, только что завоеванной – были очевидны. «Правду сказать, Петр I близко (т. е. к границе) сделал столицу», – жаловалась Екатерина II приближенным 28 июня 1788 г., когда шведский флот угрожал Кронштадту. Что же заставляло терпеть эти явные невыгоды? – Соловьев отвечает: необходимость. «Новый город основан был там, где западное море всего глубже входит в восточную равнину и наиболее приближается к русской земле».
Полная безопасность новой столицы могла быть достигнута только с приобретением всей Финляндии, которая неминуемо обращалась в естественную базу для наступательных операций шведов к Петербургу. Пока Финляндия пребывала во власти шведов – Россия никогда не могла быть спокойна за участь Петербурга. И действительно, в 1788 г. шведский флот серьезно угрожал ему; во все войны с Швецией последняя неизменно составляла (не исключая и 1808–09 гг.) планы наступления на Петербург сухим путем из Саволакс-Корелии в обход наших войск, действующих на границе. Не обладая прочно Финляндией, Россия не может считать себя хозяином Финского залива; ее морские пути на запад не будут вполне безопасны.
При заключении Ништадского мира обратная уступка Финляндии служила средством добиться прочного договора со Швецией, крайне необходимого нам после тяжелой войны, длившейся 21 год. Петр предвидел это еще в 1712 г., когда писал Апраксину, что «оная (Финляндия) нам ненужно вовсе удерживать, но двух причин ради главнейших (надо овладеть ею): первое – было бы что при мире уступить… и ежели Бог попустит летом до Абова, то шведская шея мягче гнуться станет». Другими словами, Петру Финляндия была нужна, чтобы наверняка заполучить важнейшее южное побережье и Петербург с Выборгом, а затем, чтобы из нее грозить неприятелю [3] в самое сердце его могущества. Пока шведы владели Ливонией, они оттуда всегда угрожали путям, связующим Петербург с Москвою. Ясное дело, что здесь ничего отдавать не приходилось. Петр несомненно сознавал временное значение сделанной ими уступки и лишь старался отсрочить момент нового столкновения заключением союзного трактата с недавними врагами на 12 лет и выдачей им же крупного денежного пособия (8 миллионов ефимиков) в рассрочку. Надо было дать России собраться с новыми силами и завершить внутренние преобразования. В то же время Петр4 намечал в Роогервике будущий военный порт, откуда наш флот, пользуясь фланговою позицией, парализовал бы невыгоды оставления в руках шведов западной Финляндии.
Но эта гениальная идея Петра не получила осуществления. Понадобились еще три кровопролитные войны, еще целый вековой период истории, и в результате мы имеем «Великое княжество Финляндское». В какой мере достигнуто «безопасие» Невской столицы и морских путей на запад уже в наше время – рассмотрение этого вопроса не входит в нашу задачу.
Заключенный в 1790 г. Верельский мир оставил неизменными границы между Швецией и Россией. В течение 17 лет мирные отношения соседей не прерывались. В конце царствования Екатерины Великой, шведами делались даже попытки к сближению, например, известное сватовство короля к внучке Императрицы. При Павле Петровиче русско-шведские отношения оставались дружественными. В 1800 г. Густав IV лично посетил Петербург для возобновления договора «о вооруженном нейтралитете», а Павел I предлагал ему даже поддержку оружием на случай предполагаемых в Швеции и Финляндии волнений во время сейма.
С восшествием на престол Александра I, взгляды и прирожденные свойства обоих Государей оказались настолько различными, что ухудшению личных отношений между ними, несмотря на родственные связи5, удивляться не приходится. Обострению этих отношений немало способствовал целый ряд мелких бестактностей шведского короля, весьма чувствительно задевших русского Императора6. [4]
Вообще Густав IV Адольф, по словам Адлерберга, «от природы был одарен талантами и добродетелями, но доказал своим примером, что качества эти могут быть не только не полезны, но и вредны, если у лица, ими обладающего, недостает осмотрительности и осторожности». Сам отец его, Густав III, предсказывал ему, что он «худо кончит». Отличительною особенностью его – была ненависть к Наполеону, которого он называл «апокалипсическим зверем». Густав IV ничего не читал, кроме Библии и воинского устава, не обладал ни личным мужеством, ни познаниями в военном деле; тем не менее, непременно желал лично распоряжаться военными действиями.
Стремясь подражать своему великому предку Карлу XII, Густав-Адольф облачался в его костюм и вооружался его пистолетами, но, как доносил нас Стокгольмский посланник Алопеус, «видели на нем только одеяние Карла XII, но не видели его, как тот бывал впереди своего войска перед неприятелем»7. Наполеон прямо считал Густава-Адольфа сумасшедшим. «Vous parlerez de ce Souverain comme d’un fou…», – писал он в 1807 г. Маршалу Брюнну.
Имеются указания, что шведский король еще с конца 1802 г. подумывал о войне с Россией. Ненависть к Наполеону отвлекала, однако, Густава от замыслов против нас. Поэтому, до Тильзитского мира, он принимал живейшее участие во всех коалициях против Франции, в которых, как известно, участвовала и Россия.
После Тильзицкого мира наши внешние соотношения коренным образом изменились: прежние союзники превратились в противников и прежде всего, конечно, Англия. Против этого непримиримого своего врага намеревался наполеон прежде всего использовать союз с Россией. Посредством «континентальной системы» он рассчитывал уничтожить морскую торговлю Великобритании, а для успеха этого плана надо было вовлечь в число участников как можно больше государств. Сперва предполагалось совместными усилиями Франции и России воздействовать на Англию; в случае же отказа ее от предлагаемых условий (почти несомненного) – решено было довести дело до разрыва и вместе с тем понудить Данию, Швецию и Португалию закрыть свои порты для англичан. Та из названных держав, которая отказалась бы исполнить это требование, должна была считаться враждебною.
Что же касается Турции (с которой мы с 1806 г. были в войне), то в случае отказа ее принять посредничество Франции, предположено [5] было дать России сперва овладеть Молдавией и Валахией8, а затем, при помощи Французов, добиться, быть может, и совершенного изгнания Турок из Европы.
Едва ли, однако, Наполеон искренно думал допустить что-либо подобное, – он, который сам про Константинополь выражался «c’est l’empire du monde». Предвидя, что упрямый Густав-Адольф IV не порвет с Англией, Наполеон счел более для себя выгодным направить внимание Русского Государя на север9. Он указал Ему на Швецию, как на «географического врага». «Петербург,– говорил он, – слишком близок к финляндской границе; прекрасные петербургские дамы не должны более в своих дворцах слышать громы шведских пушек».
Сперва русский Император неохотно склонялся к этой комбинации; Он доказывал французскому послу Савари. что Финляндия – «это пустыня, обладание которой никого не может соблазнить». Настойчивость Александра I закрепить за собою Дунайские княжества привела к некоторому охлаждению между союзниками. Положение было затруднительное; неисполнение требований Наполеона могло привести к новой войне с ним: недаром он «на всякий случай» оставил 200 тысяч своих войск в Силезии. С другой стороны, немедленный разрыв с Англией грозил появлением в Балтийском море того самого английского флота, с 30 тысячным десантом, который только что (в сентябре 1807 г.) разгромил Копенгаген. Только по получении известия о возвращении этого флота в Англию осторожный Александр решился порвать с нею дипломатические сношения (нота от 270го октября).
Русский государь и его советники, уже тогда предвидя непрочность союза с Наполеоном, на что имеются указания, взвешивали, как использовать этот союз наивыгоднейшим образом. Война с Турцией уже велась два года; в 1807 г. действия наши окончились удачно, перемирие имело скрытою целью сосредоточение превосходных сил, освободившихся от войны с Наполеоном. Естественно и вполне правильно с военной точки зрения было желать сперва покончить уже начатую с Турцией войну. Но, как только выяснилась невозможность этого (во избежание нового разрыва с Наполеоном), [6] Александр I стремится скорее заключить с Турцией мир. Только случайность – смуты и переворот в Турции – помешала успеху этого намерения. Такое положение вещей делало сосредоточение в Финляндии значительно превосходных над противником сил для нас затруднительным.
Из записок Ф. Вигеля и князя С. Волконского видно, что война со Швецией в тогдашнем петербургском обществе сочувствием не пользовалась. Отчасти это зависело от нерасположения вообще к союзу с Наполеоном, но, увы, гораздо менее по заботе о коренных интересах России, чем по мечтаниям космополитического свойства. Одни ненавидели Наполеона как «тирана» и угнетателя революции, другие считали его «узурпатором».
Однако географическое значение войны, необходимость довести до конца завоевание Финляндии, видимо, ясно сознавалось в руководящих сферах, что видно из актов и документов того времени и заявлений выдающихся современников10. Воспоминание о тревоге, пережитой Петербургом в 1788 г., когда флот Густава III угрожал Кронштадту, как видно, еще не успело изгладиться. А тревога была такова, что Екатерина II даже переехала в столицу из Царского «для ободрения жителей» и готовилась сама выйти во главе гвардии к осиновой роще (Левашово).
«La Finlande etait necessaire a la Russie; c’etait le prijet de Pierre le Grand qui, sans cela, n’aurait pas place la capital la, ou elle est», – сказал Наполеону наш посол в Париже, граф Шувалов.
Основное значение овладения Финляндиею настолько сознавалось, что даже падение Свеаборга праздновалось в Петербурге торжественным парадом у памятника Петру Великому, причем «войска проходили церемониальным маршем мимо монумента, воздавая честь Тому, чьи победы придвинули Россию к Балтике». В прокламациях к населению Финляндии самое вступление наших войск в ее пределы объяснялось необходимостью «обеспечить безопасность собственных областей Государства».
По занятии нами Або, главнокомандующий граф Буксгевден, донося о завладении нами всею южною Финляндиею, между прочим, писал:
«Безопасность России давно уже требовала, чтобы пределы наши ограничивались Ботникою и чтобы воды Финского залива принадлежали собственно повелению одних Россиян. Сие намерение было в Бозе почивающего Государя Императора Петра Великого и непосредственным желанием Государыни Императрицы Екатерины Великой. [7] Чувствования самих финнов уже давно приуготовили к сему умы их и соделали ожидание, которого последствия ныне совершились».
Отсюда ясно, что основная цель войны ставилась вполне определенно; Император Александр, не следуя в этом случае своим личным желаниям, не прислушиваясь к голосу общественного мнения, пошел по следам вековой политики предков. «Русские Государи, – пишет Сорель11, – составляли только такие планы, которые могли быть поддержаны национальными чувствами. Их политика, внушаемая природою вещей, проста и ясна, именно это и объясняет ее неизменность, невзирая на перемены царствований и резкие различия в индивидуальности Государей. Пути русской политики – движение к морям Балтийскому и Черному и приближение к центру Европы (овладение Польшей) были заранее намечены».
В итоге, благоприятно сложившиеся обстоятельства сделали то, что Александру I суждено было, по словам С. М. Соловьева, «осуществить заветы Петра Великого, его предтечей и последователей».
Упомянутые Буксгевденом «чувствования финнов» заслуживают особого рассмотрения. Данная эта существенно отражалась и на характере военных действий в эту войну. Одновременно выяснится и внутреннее состояние шведского государства, что важно для правильной оценки его способности к борьбе с внешним врагом.
Северная война низвела Швецию с вершины могущества и славы едва ли не в разряд второстепенных государств Европы. Но еще более вреда причинило Швеции внутреннее разложение, тот, так сказать, политический разврат, который воцарился та в XVIII столетии, чему способствовал целый ряд слабых, неспособных государей. Партии, лишенные почвы в стране, искали поддержки извне; продажность царила во всех учреждениях, и «нация оказалась открытою чужеземному вмешательству». 54 года так называемого «периода свободы» (1718–1772) привели к тому, что королевская власть фактически была упразднена. Дошло до того, что в 1755 году чины шведского риксдага изготовили особый штемпель королевской подписи, прикладывая его к своим постановлениям, когда король отказывался их подписывать. Россия старалась поддерживать раздор шведских партий, так как упадок королевской власти был нам здесь (как и в Польше) выгоден.
Война 1741–43 годов затеяна была партией «шляп», мечтавшей о восстановлении былого могущества Швеции и надеявшейся воспользоваться неустойчивостью русского престола после смерти Императрицы [8] Анны. Она кончилась для шведов неудачно, и мы увеличили Петровское достояние в Финляндии довольно значительным прирезком. Ко времени этой войны относится и первая попытка добиться добровольного отделения Финляндии от Швеции – известный манифест Императрицы Елизаветы Петровны, в котором приглашение отдаться под покровительство России заканчивалось, впрочем, угрозой, в случае отказа, «разорить страну огнем и мечем». Воззвание не возымело действия, хотя около 20-ти сельских общин и одна городская (Улеаборгская) изъявили желание подчиниться воле русской Императрицы. Вообще в Финляндии, с ослаблением в Швеции королевской власти уже наблюдалось отсутствие прежней безусловной верности шведской короне. Во время военных действий было несколько попыток со стороны офицеров-финляндцев завести переговоры с неприятелем. Многие местные обыватели стали подумывать, не будет ли более выгодным отделиться от Швеции и перейти под покровительство России?
Русские государственные люди тоже стали задумываться над судьбою Финляндии. Известный Бестужев впервые предлагал превратить ее в «барьер», или в «государство-буфер», выражаясь по-современному, т. е. в независимое герцогство, под совокупным протекторатом Швеции и России. Остерман предлагал лучше: обратить Финляндию в пустыню, выселив совершенно ее жителей. Об этом плане упоминает Фридрих Великий в своих письмах к прусскому послу в Стокгольме 1750 года, причем, в случае успеха завоевания Финляндии русскими, считает изгнание их оттуда невозможным.
Со стороны финляндских «патриотов» замыслы и проекты об отделении Финляндии от Швеции с сороковых годов XVIII столетия, можно сказать, не прекращались. Из многочисленных попыток этого рода можно упомянуть: заговор об избрании в «короли» Финляндии Великого Князя Петра Феодоровича (вскоре после Абоского мира). В сороковых годах XVIII столетия выборгский уроженец Адам Фреденщтерна составил проект совместных операций России и Дании против Швеции с указанием наивыгоднейших пунктов нападения и т. п. В проекте (переданном Панину) содержался, между прочим, совет разбрасывать прокламации в Финляндии. Проект обсуждался в тайном совете Императрицы Елизаветы Петровны. Фреденштерна выговаривал уже тогда созыв особого финляндского сейма для определения будущего устройства края.
Государственный переворот 1772 года, произведенный Густавом III, по мнению Сореля, «спас независимость Швеции». Укрепление королевской власти в Швеции был, разумеется, России невыгодно. [9] Не жалея расходов на подкупы шведской оппозиции, правительство Императрицы Екатерины прислушивалось к финляндским изменническим проектам.
Тогда-то особенно ярко проявилась деятельность по этой части известного Георгия-Магнуса Спренгпортена, «злого гения» Швеции.
«Республиканец на словах – деспот в душе», вот как характеризует его в своих мемуарах известный Ребиндер (впоследствии министр-секретарь Финляндии при Императоре Николае I). Спренгтпортен, с 1787 года перешедший на русскую службу, начал осаждать своими проектами независимой Финляндии русских сановников. Русские войска и русские деньги должны были явиться на помощь финнам в их восстании против Швеции, после чего Россия должна была гарантировать финляндцам особе устройство в виде «республики финляндских соединенных провинций».
Со совей стороны Потемкин рекомендовал безотлагательно напасть на Швецию и попросту завладеть Финляндией. Но Государыня, зная преимущество инициативы Шведского короля в деле разрыва (только во время оборонительной войны король не был связан решениями сейма), предоставила ему начинать. так и случилось.
В это время в Финляндии, облагодетельствованной Густавом III, проявилось особое малодушие: в войсках вспыхнул бунт; к русским начальникам стали поступать от шведских командиров мирные предложения; в местечке Аньяла группа офицеров финляндцев (шведского происхождения) обратилась к Императрице с особою «нотой», предлагая отделение Финляндии от Швеции с провозглашением первой самостоятельною. Императрица отнеслась к заговорщикам сдержанно; им только словесно было внушено, что «надеяться могут вспоможения, во всем согласно с пользою нашей империи». Аньяльцы открыто предлагали «корону Финляндии» брату короля, Герцогу Зюдерманландскому, а в Петербурге их главным агентом был тот же Спренгтпортен, но дело кончилось распадением конфедерации и заочным приговором всех участников к смертной казни. Главарям удалось от нее ускользнуть, и все они, приютившись у ступеней Российского трона, оказались, уже в интересующую нас эпоху, в роли советников Императора Александра I по финляндским делам.
В массе финляндского народонаселения замыслы Аньяльцев сочувствия не встретили. Во время риксдага 1789 г. представители финского крестьянства особым адресом благодарили короля за освобождение страны от «могущественного и коварного врага». Тем не менее расчеты на возможность достигнуть в Финляндии значительных успехов, опираясь на сочувствие населения, играли и в [10] 1808 году весьма существенную роль. Такой способ действий отвечал отчасти личному характеру Императора Александра, не освободившемуся от мечтаний юности. В то же время Александр (по отзыву Наполеона) был еще «хитрым византийцем». С одной стороны – гуманитарные идеи, стремление привлечь к себе сердца, а с другой – природная склонность предпочитать политическую интригу открытой борьбе с врагом. Ясно, что проекты и планы Спренгтпортена и его единомышленников имели теперь больше веса и значения, чем прежде.
Как только политическая обстановка стала складываться в пользу разрыва России со Швецией, так шведские перебежчики стали работать во всю. Спренгтпортен еще в 1806 г. предусмотрительно подал императору Александру записку, в которой советовал бросить союз с германскими государствами и соединиться с наполеоном. В петербургском обществе распространялись «слухи из Финляндии», рисовавшие положение вещей в каре и настроение населения в самых неблагоприятных для Швеции красках. Положим, оснований к недовольству было достаточно. Финляндия служила всегда козлом отпущения в русско-шведских распрях, а недоверие к финнам была так велико, что все начальство в финских войсках было исключительно шведским. В экономическом отношении Финляндию бессовестно эксплуатировали; заграничная торговля ей была закрыта; велась она преимущественно шведскими купцами, за грош скупавшими финские товары. Меры внутреннего порядка, особо усердно принимаемые Густавом III, преследовали главным образом стратегические цели (например – улучшение путей сообщения, более правильная закладка повинностей и др.). Хронологическая пустота шведской казны вела к непомерному возрастанию налогов.
Несмотря на все это, в массе населения края никакого расположения к России не наблюдалось. Действовали тут и россказни об ужасах русского нашествия, передаваемые из поколения в поколение с немалыми преувеличениями. Да и шведское правительство не скупилось на распространение ложных и извращенных сведений о России при содействии печати.
Решение начать войну созрело у императора Александра окончательно к зиме 1807–08 года. Он повелел ускорить сосредоточение войск к финляндской границе. Нижеследующая выходка шведского короля положила конец колебаниям Александра. Не желая иметь ничего общего с «апокалипсическим зверем», Густав-Адольф IV вернул сперва королю прусскому знаки ордена Черного орла, а затем отправил и Русскому императору орден св. Андрея Первозванного при следующем письме. [11]
«Мой брат, шурин и кузен. Я исполняю тяжелый долг. возвращая Вашему Величеству знаки ордена св. Андрея Первозванного. Поступив так относительно короля прусского, пожаловавшего Наполеону Бонапарту орден Черного Орла, я был бы непоследователен, если бы я в подобном же случае не поступил одинаково и относительно Вашего Величества. Прилагаю при сем копию письма моего прусскому королю, которое объяснит Вам мотив моего поступка, обоснованного на столь же неизменных причинах, как и чувства, с которыми остаюсь и т. д.».
Александр I тотчас же вернул свой орден Серафимов при таком же письме: «Предвидя, что Ваше Величество намерены мне вернуть орден св. Андрея, я, дабы облегчить Вам это, делаю первый шаг и возвращаю Вам орден Серафимов, который я от Вас получил. Вместе с тем я прошу Ваше Величество и т. д.».
К началу 1808 года сосредоточение русских войск, назначенных для вступления в пределы Финляндии, в Выборгской губернии закончилось. Задерживало лишь устройство продовольственной части. Шведский король был обо всем точно осведомлен по донесениям своего посла Стедингка.
Точно также нашему послу в Стокгольме Алопеусу было приказано тщательно следить за приготовлениями и передвижениями шведских войск, а также за сношениями с Англией. Таким образом, тогдашние дипломатические агенты не чужды были и военных вопросов, заменяя как бы отчасти нынешних военных агентов. Дипломатическая переписка, затеянная в это время шведским королем (по вопросу о нейтрализации Балтийского моря) имела, очевидно, целью лишь выигрыш времени. Учрежденный королем «тайный оперативный комитет» (hemliga krigsberedningep) работал с лихорадочной поспешностью по составлению планов обороны и принятию целого ряда мер в этом направлении. Для скрытия всех этих приготовлений, как раз в день подписания союзного трактата с Англией, шведский король пригласил к себе Алопеуса и спросил его о причинах сосредоточения русских войск на границе. Алопеус ответил, что это делается с целью обезопасить Петербург от высадки англичан. Вместе с тем король предупредил, что он оповестит русское правительство о принимаемых им в Финляндии военных мерах, преследующих исключительно оборонительные цели. Это происходило ни более, ни менее, как 8-го февраля н. ст., т. е. ровно за тринадцать дней до начала войны!
Почти одновременно (и, конечно, в демонстративных целях) поручено было Стедингку испросить у Русского императора аудиенцию, для последней попытки к примирению. «Бог свидетель, – сказал [12] ему Александр, – что я не стремлюсь захватить у Вас ни одной деревни». Союз с Россией, а следовательно, и с Францией, он рекомендовал королю, как единственный спасительный шаг, советуя «покориться закону необходимости».
На другой же день после этого знаменательного разговора (5-го февраля нов. ст.) послан был с курьером к Алопеусу ультиматум, для вручения его шведскому правительству, а в Париже декларация к иностранным дворам, помеченная 10-м февраля. Но, по непредвиденной случайности (плавучие льды в Ботническом заливе) сообщение морем Швеции с Финляндией прервалось на три недели. Таким образом, курьеру пришлось ехать через Торнео. По той же причине запоздали и весьма важные донесения своему правительству барона Стедингка: они дошли только к 21-му февраля (2-му марта), т. е. 12 дней позже перехода наших войск через границу. Что же касается до курьера, то он 28-го февраля (7-го марта) был захвачен близ Гернезанда, а депеши его вскрыты и опубликованы во всеобщее сведение. Одновременно в Стокгольме арестован Алопеус и конфискован его архив.
Русское правительство отплатило за такой «турецкий» образ действий изысканною предусмотрительностью в отношении Стедингка. Единственно, в чем его ограничили, это в том, что ему не позволили вернуться домой через Финляндию – ясно почему: чтобы не дать ему возможности передать шведскому главнокомандующему Клингспору какие-либо сведения о русской армии.
Россию нередко упрекали и упрекают за то, что вторжение ее войск в Финляндию совершенно было без формального объявления войны. Из вышеизложенного ясно, что ожидать результата посланного ультиматума равносильно было отсрочке почти на месяц. А такая отсрочка лишала нас зимней кампании, предоставлявшей нам значительные преимущества, не говоря уже о том. что каждый день, даже час промедления при неготовности противника, играл ему в руку… Рисковать в такой степени успехом мы, очевидно, не могли…
Нельзя не признать, что политическая обстановка складывалась для нас в данном случае выгодно. На западном фронте Пруссия только что обессилена Наполеоном; Австрия готовится к новой с ним борьбе. Недавний грозный враг, император французов – наш союзник. Дания оттягивает на себя часть шведских сил. Наконец, Англия, хотя и субсидирует Швецию и даже считается ее союзницей, ведет какую-то двусмысленную игру и даже есть основание подозревать существование между ею и нами какого-то тайного соглашения. [13]
Последнее столкновение двух северных соседей, из коих Швеция уже утратила былое могущество конца XVII и начала XVIII века, а Россия, наоборот, росла и крепла все предшествующее столетие, достигнув венца своей мировой славы в блестящий век Екатерины разразилось, казалось бы, в условиях для нас благоприятных. Швеция, лишенная уже Ингерманландии, Ливонии, Померании и целой трети Финляндии, имела всего до 610,000 кв. верст пространства и не более 2½ миллионов населения, тогда как территория тогдашней России простиралась уже на 16,170 тыс. кв. верст с сорокамиллионным населением12. Конечный результат борьбы, даже в случае единоборства противников, при достаточной с обеих сторон настойчивости, предугадать при таких условиях был нетрудно, вопрос был только в том – на сколько времени будет отсрочен этот конец. А выигрыш времени, при политическом состоянии тогдашней Европы, мог весьма и весьма много значить. Дотяни Швеция борьбу не до 1809, а хотя бы до 1811 года, кто знает, как и когда разрешился бы вековой вопрос об обеспечении Петербурга?
При столь благоприятных политических условиях, а также при общем перевесе материальных сил и средств, при неготовности к борьбе противника и, наконец, при преимуществах вторжения в Финляндию зимою, предстоящий поход представлялся его организаторам и участникам предприятием легким, тем более, что решительным козырем в игре должны были явиться «чувствования финнов». Однако для быстрого достижения намеченных целей необходимо было посчитаться со своеобразными местными условиями, из коих главным в данном случае являлись особенности театра войны и его населения.
Примечания
1. Русский Вестник 1902 г. № 8.
2. Публичные чтения о Петре Великом, стр. 60.
3. Европа и французская революция, т. I, стр. 399.
4. См. М. Марченко: «Мысли Петра Великого о создании порта на балтийском берегу».
5. Они женаты были на родных сестрах.
6. Например, Густав приказал перекрасить в шведские государственные цвета весь пограничный мост на реке Кюмени; новорожденному сыну своему дал титул Великого Герцога Финляндского, какового, со времени завоевания Финляндии Петром, не носили уже шведские принцы. Вслед за этим у нас Высочайше повелено было именовать Выборгскую губернию – «Финляндской». Наконец, Густав IV самовольно задержал провозимую через Швецию в Россию английскую субсидию и удержал из нее 375 тысяч риксдалеров, оставшихся недоплаченными по условиям трактата 1791 г. К таким же выходкам может быть отнесена и обратная отсылка ордена Св. Андрея Первозванного, уже непосредственно перед разрывом.
7. В. Уч. Арх. д. № 1666, стр. 13.
8. В то время, по силе заключенного с Турками в Слободзее перемирия, мы только что обязались очистить эти княжества.
9. Подобно тому, как при Екатерине II Пруссия старалась оттянуть наше внимание от проекта раздела Турции, возбудив вопрос о Польше. Фридрих Великий находил, что «русский поток надо канализировать» и писал в своих мемуарах: «Было два исхода: или остановить Россию на пути к ее обширным завоеваниям или, что всего разумнее, попытаться извлечь из нее пользу».
10. Например, Гр. Румянцева, Гр. М. И. Кутузова, Сенатора Обрескова и др. (см. Окраины России 1909 г. № 44).
11. Т. I, стр. 105.
12. См. Sundbard «Sveriges Land och Folk” и Военно-статистический сборник, под редакцией Н. Н. Обручева, стр. 50. Ныне в Швеции без Финляндии и Норвегии – свыше 5 миллионов жителей.
|
