: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Потемкин

соч. А.Г. Брикнера

IX.
Пребывание Потемкина в Петербурге в 1791 г.

Хотя Потемкин не участвовал в Измаильском деле, тем не менее императрица благодарила его и по этому поводу «за все добрые и полезные дела» 1. Вообще она в это время относилась к нему в высшей степени благосклонно, хотя и не во всех отношениях соглашалась с его политическими воззрениями. Так напр. весною 1790 года он предлагал императрице, не довольствуясь миром с турками, заключить с ними союз. Екатерина была недовольна этою мыслью и писала ему: «Я не понимаю, противу кого союз с турками нам заключить и сие бы было дело к непрестанным с ними ссорам и хлопотам для и против них; сию мысль лучше оставить, и с врагами христиан не связываться союзом; кавово подобной союз грекам одним был бы горестен, сам рассуди» 2. В другой раз между Потемкиным и Екатериною произошло разногласие по поводу вопроса о враждебных действиях Пруссии. Как было указано раньше, во время пребывания князя в Петербурге, весною 1789 года, этот вопрос был предметом некоторого спора между государынею и Потемкиным. Теперь же она упрекала князя в том, что он недостаточно ценит опасность, грозящую чести России со [186] стороны Пруссии. В одном из ее писем сказано: «Я писала без гнева; одно мое опасение, что обиды, сделанные Российской империи, иногда не принимались с тем чувством, которые рвение к достоинству ее в моей душе впечатлела... я с тобою говорю, яко с собою». В этом ясно проглядывает упрек в равнодушии к достоинству империи. Впрочем, императрица была убеждена в том. что Потемкин умел ценить значение чести государства. После Верельского мира она писала к нему: «Что ты сей мир принял с великою радостью, о сем нимало не сумневаюсь, зная усердие твое и любовь ко мне и к общему делу». Число писем, их тон и характер свидетельствуют об истинной дружбе и привязанности между императрицею и Потемкиным. Князь посылал ей разные подарки, напр. новое музыкальное сочинение Сарти; она ему (в октябре 1790 г.) подарила дачу и т.п. Потемкин хворал часто в это время; Екатерина часто просила его беречь свое здоровье, предлагала разные средства против болезней, и проч. 3.
В свою очередь и князь писал императрице в тоне искренней дружбы, напр. в начале июля 1790 г.: «Матушка родная; при обстоятельствах, вас отягощающих, не оставляйте меня без уведомления; неужели вы не знаете меру моей привязанности, которая особая от всех; каково мне слышать со всех сторон нелепые новости и не знать, верно ли или нет. Забота в такой неизвестности погрузила меня в несказанную слабость: лишась сна и пищи, я хуже младенца. Все видят мое изнурение... Ежели моя жизнь чего-нибудь стоит, то в подобных обстоятельствах скажите только, что вы здоровы» 4.
Все это достойно внимания особенно потому, что среди иностранцев ходил тогда слух о какой-то размолвке между князем и императрицею. рассказывали, что чрезмерные [187] расходы Потемкина во время войны приводили императрицу в отчаяние; когда он, осенью 1790 г., потребовал вновь три миллиона рублей на покрытие издержек, она в сильных выражениях осуждала расточительность князя 5.
Князя в это время считали всесильным человеком. Герцог Ришельё писал в 1790 г.: «Положение Потемкина превосходит все, что можно вообразить себе в отношении к могуществу безусловному. Он царствует во всем пространстве между горами Кавказа и Дунаем и разделяет власть императрицы в остальной части государства. Он располагает неимоверными сокровищами; имения его доставляют ему доходы в размере от четырех до пяти миллионов франков. К тому же он по усмотрению берет сколько хочет из разных касс Империи», и пр. 6.
Князь просил Екатерину о дозволении приехать в Петербург и получил следующий ответ от 22 января 1791 г.: «Касательно до твоего приезда сюда, я тебе скажу, что лично я всегда рада тебя видеть, как сам довольно ведаешь; сверх сего на словах говорить и писать конечно разница, и скорее сношения быть могут в разговорах, нежели на письме. Но дело паче в том в сих смутных обстоятельствах, чтоб не проронить важных минут, которыми воспользоваться ты можешь, быв тамо, скорее нежели здесь для восстановления мира с турками по нашему желанию. Итак почитаю за необходимо нужно, чтоб ты тамо ожидал вестей о импрессии, кою сделает в Цареграде взятие Измаила; ежели же они таковы и сам усмотришь, что твой приезд сюда дела не испортит, мирные договоры не отдалит, либо раннее открытие кампании тем не остановится, дозволяю тебе приехать с нами беседовать; но буде турки окажутся тебе к миру склонными, либо раннее открытие кампании приездом остановишь, тогда нахожусь в необходимости усердно тебя просить предпочитать пользу дел и [188] не отлучаться, но, заключа мир, возвратиться яко миротворцу; либо устроя все к принуждению турок к оному самыми действиями, тогда приехать». Как в этом, так и в следующем письме слышится тон наставления: «Самые недоброхоты», — писала Екатерина 24 января, — «хотя злятся, но оспаривать не могут великие тобою приобретенные успехи, коими Всевышний увенчал и искусные твои труды, и рачение; что же оными не гордишься по совету моему, за сие хвалю, и да не будет в тебе также уничижение паче гордости, а желаю, чтобы ты веселился своими успехами и был приятен и любезен в своем обхождении; сию задачу тебе выполнить не трудно; понеже тогда природный твой ум находит свободное сопряжение с твоим добрым сердцем. Твои ко мне чувства мне известны и как, по моему убеждению, это часть твоего существования, то я уверена, что они никогда не изменятся; я у тебя иных никогда не знала. Господин питомец мой, ты оправдал мое об тебе мнение, и я дала и даю тебе аттестат, что ты господин преизрядный... Я писала к тебе в предыдущем письме, что ежели дела не претерпят от твоей езды сюда, чтоб ты сам решился когда ехать. Теперь вижу из твоего письма, что почитаешь нынешнее время, яко глухую пору; и так думаю, что ты уже в дороге, а сие пишу в запас паче чаяния, ежели не поехал, и возобновляю тебе дозволение приехать, когда усмотришь, что приездом твоим дела не испортятся». Скоро после этого императрица узнала, что князь действительно находится уже на дороге; поэтому она писала ему (15 февраля): «Когда приедешь, тогда переговорим изустно обо всем; ожидаю тебя на масляницу, но в какое время бы ни приехал, увижу тебя с равным удовольствием» 7.
Потемкин прибыл в Петербург 28-го февраля 8. На пути его возобновлялись всюду, где проезжал князь, те самые сцены, о которых была речь при рассказе о путешествии [189] князя в столицу после взятия Очакова. Болотов, как очевидец, так рассказывает о приготовлениях к приезду Потемкина в Серпухов: «Лошади, приуготовленные под него, стояли фрунтом; судьи же вместе с московским губернатором, прискакавшим для сретения оного, были все распудрены и в тяжких нарядах». О Лопасне, куда приехал Болотов на пути в Москву, сказано: «Мы нашли и тут великие приуготовления к проезду княжескому и видели расставленные повсюду дегтярные бочки для освещения в ночное время пути сему вельможе. Словом, везде готовились принимать его как бы самого царя. А он, по тогдашнему своему полновластию, и был немногим ниже оного». 0 пребывании Потемкина в Москве говорится: «Вся Москва гремела и занималась князем Потемкиным, приехавшим в оную в последние дни масляницы. Вся знать обратилась к нему для обыкновенного идолопоклонства; но нам удалось видеть его только однажды, проезжающего на нашей улице, с пышною и превеликою свитою, и я, смотря на сие, подумал и говорил сам себе: Ах! долго ли-то тебе, государь наш, поцарствовать и повеличаться, и не приближается ли уже конец твой?» 9.
Из других источников мы узнаём, что было приказано всюду исправлять дороги для Потемкина, и императрица отправила к нему навстречу графа Безбородко 10. Безбородко, сообщавший в это время князю разные известия о положении дел, от имени императрицы испрашивавший мнение Потемкина по разным политическим вопросам, писал ему в январе 1791 года: «Радуюсь несказанно, что вы решились сюда прибыть и тем великую пользу и пособие делам принесть» 11.
Можно думать, что Потемкин, решаясь отправиться в столицу, думал скорее о своих личных интересах, нежели о делах. Письменная беседа с Екатериною в продолжение [190] двух лет, после пребывания в столице в 1789 году, не могла заменить ему непосредственного устного объяснения по разным вопросам.
Князь прибыл в Петербург в такое время, когда усложнение дел в области политики погружало Екатерину в тяжкие заботы. Война турецкая продолжалась, и переговоры о мире пока не имели успеха. Пруссия относилась к России чрезвычайно враждебно, так что считали вероятным разрыв с этою державою. Отношения между Россией и Англией были натянутыми. Французская революция, в свою очередь, содействовала усилению расстройства Екатерины. Польские дела (во время пребывания Потемкина в Петербурге состоялась конституция 3 мая 1791 года) озадачивали петербургский кабинет. Мир со Швецией считался непрочным. Финансовые затруднения, недоразумения, случавшиеся между Екатериною и «молодым двором», соперничество между вельможами — все это, во время пребывания Потемкина в столице до конца июля 1791 года, занимало и заботило императрицу и князя.
Нет сомнения, что Потемкин в это время принимал деятельное участие в делах. Многочисленные рескрипты императрицы к князю, относящиеся к этому времени, беседы его с разными иностранными дипломатами и русскими сановниками, объяснения с императрицею по разным вопросам государственного управления — все это свидетельствует о том, что князь, находясь в Петербурге, был, так сказать, соправителем, важнейшим консультантом по главным делам политики, что его должность главнокомандующего войсками, продолжавшими воевать с турками, имела в это время сравнительно мало значения. Особенно деятельно участвовал князь в приготовлениях к отпору Пруссии в случае разрыва с этою державою 12. В беседах с представителями иностранных держав он нередко обнаруживал высокомерие и надменность. Так напр. он. озадачил Витворта бесцеремонностью, с которою говорил о [191] делах. После приезда в Петербург чрезвычайного английского посла Фокнера (Fawkener) Потемкин, принимая у себя на даче английских дипломатов и Гольца, вел с ними переговоры о заключении мира с Турцией 13. Нельзя решить, на чем основан отзыв русского дипломата, графа С.Р. Воронцова, что Потемкин, по случаю переговоров с Англией, обнаруживал малодушие и трусость. Он же рассказывает, что Потемкин предоставил значительную сумму денег русскому посланнику в Париже, Симолину, чтобы подкупить графа Мирабо и заставить его содействовать разрыву между Францией и Англией 14. Потемкин, между прочим, и в Вене содержал агентов, по большей части авантюристов, которые впутывались в дипломатические дела и, под защитою всемогущего своего патрона, разыгрывали там довольно важную роль. Русский посол в Вене, Андрей Кириллович Разумовский, был недоволен князем. Но, несмотря на недовольство, этот русский дипломат, находившийся в Петербурге во время пребывания там Потемкина, был очень обрадован, когда князь дружески принял его и беседовал с ним о политических делах. «Князь у вас силен и всемогущ», писал к сыну старик, граф Кирилл Григорьевич Разумовский: — «что он с тобою ласково обходится, то хорошо; что ко мне о его дружбе и преданности говорит, и то не дурно; но все сие есть монета придворная и весьма легковесная, на которую полагаться нельзя». Андрей Кириллович Разумовский всячески льстил Потемкину; находясь в Вене, он исполнял его политические и личные поручения, присылал ему вина, приискивал музыку для оркестра, и проч. В одном из писем (от 10 августа 1791 г.) сказано: «Великие люди считаются величайшею редкостью; они составляют самое драгоценное сокровище для народов: Екатерина и Потемкин, не имеющие равных себе гении, приводят в удивление человечество и делают ему честь» 15. [192]
Что касается Англии, то Потемкин действительно полагал, что Россия не в силах воевать с этою державою. Храповицкий писал 9 апреля: «Князь (Потемкин) с графом Безбородкой составили какую-то записку для отклонения от войны. Князь говорил Захару: Как рекрутам драться с англичанами? Разве не наскучила здесь шведская пальба». Главным поводом натянутости отношений между Англией и Россией были турецкие дела. Самойлов, восхваляя дипломатические способности Потемкина, пишет о важной беседе князя с Фокнером: «При сем случае князь доказал ему излишность и неполезность требований Англии. Он изъяснил ему все те средства, коими Россия в состоянии удержать прусского двора наглость; он несомнительными доводами доказал, сколь непреодолима твердость императрицы и что никакие угрозы не могут над нею подействовать, но, напротив того, паче утвердят в достижении ее предмета. Сие свидание имело влияние на ум г-на Фокнера; он уверился, что Россия далее Днестра завоеваний за собою удержать не пожелает, почему Англия ослабила требования свои и не столько уже возбуждала врагов против России» 16.
Роль, которую играл Потемкин во время пребывания в Петербурге в отношении текущих государственных дел, была самая видная. Он советовал Екатерине не слишком враждебно относиться к императору Леопольду 17, содействовал смягчению судьбы несчастного Радищева 18, защищал князя Безбородко от происков Зубова 19, и проч. Между тем как иностранные дипломаты удивлялись резкости в обращении князя с графом А.Р. Воронцовым 20, Безбородко гордился тем, что Потемкин с ним работал, и через него представлял свое мнение о делах.
О случаях прямых неприятностей между Зубовым и [193] Потемкиным мы не знаем, но между ними происходили кое-какие косвенные столкновения.
Однажды, как рассказывает в своих «Записках» Державин, некто майор Бехтеев, в присутствии многих лиц громко жаловался Потемкину на отца Зубова, который «ограбил его», отняв у него, без всякого права, деревню. Потемкин защитил Бехтеева, заставил отца Зубова уладить это дело, чем, разумеется, сильно задел самолюбие молодого Зубова 21. О другом случае сам Зубов рассказывал (в 1819 или 1820 году) своему управляющему, М. Братковскому, следующее: «Хотя я победил его (Потемкина) наполовину, но окончательно устранить с моего пути никак не мог; а устранить было необходимо, потому что императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его. Потемкин главная причина тому, что я не вдвое богаче. Дело вот в чем: однажды императрица объявила мне, что за мои заслуги дарит мне имение в Могилевской губернии, заселенное 12,000 душ крестьян... но потом спохватилась, что имение это уже подарено Потемкину. Потому она за столом сказала князю: ««Продай мне твое Могилевское имение»». Потемкин, покраснев до ушей, быстро оглянувшись, отвечал, что исполнить желание ее величества не может, так как имение вчера продано — ««вот ему!»» и он указал на стоящего за его креслами молодого камер-юнкера Голынского. Императрица, сильно смутившаяся, догадываясь, что Потемкин проник ее намерение, спросила Голынского с замешательством: ««Как же это ты купил имение у светлейшего?»» Потемкин, упреждая ответ, метнул мнимому покупщику выразительный взгляд, и догадливый Голынский глубоким поклоном подтвердил выдумку князя Таврического. По этому можно судить, каков для меня злодей был Потемкин, когда с такою наглостью лишил меня 12,000 душ» 22. [194]
Зато сохранились данные, не оставляющие ни малейшего сомнения в том, что происходили сильные личные столкновения между императрицею и князем. На этот раз повествования историков-памфлетистов, как напр. Гельбига и Кастера, подтверждаются заметками в таких источниках, которые заслуживают полного доверия. Однако и при этом случае оказывается несостоятельность рассказов иностранных писателей, как-то систематически враждебно относящихся к Екатерине и Потемкину. Так напр. Гельбиг пишет, что между князем и императрицею, вскоре после его прибытия в столицу, произошло полнейшее охлаждение и что лишь внешние соображения заставляли обоих показывать вид, будто между ними продолжались прежние дружеские отношения. У этого же писателя мы встречаем заметку, что нежелание князя принять энергические меры для заключения мира с турками особенно содействовало раздражению Екатерины 23. Замечание это не лишено некоторой доли правды, но о полном разрыве между ними не может быть и речи.
В «Записках» Державина, находившегося в это время в Петербурге и постоянно имевшего дело то с князем, то с императрицею, сказано: «Надобно знать, что в сие время крылося какое-то тайное в сердце императрицы подозрение против Потемкина, по истинным ли политическим каким, замеченным от двора причинам, или по недоброжелательству Зубова». Далее Державин рассказывает, что Зубов, от имени императрицы приказал ему, поэту, писать для князя, что прикажет, но отнюдь ничего не принимать от него и не просить; он сообщает также, что императрица однажды, в присутствии всего двора, сознательно и намеренно кольнула Потемкина тем, что восхваляла доблесть адмирала Чичагова, победителя шведов при Ревеле, и еще тем, что, против воли Потемкина, она хотела назначить Державина своим докладчиком по военным делам. «Князь», — пишет Державин, — «узнав сие, не вышел [195] в собрание и, по обыкновению его, сказавшись больным, перевязал себе голову платком и лег в постелю». Рассказав о празднике, устроенном Потемкиным, Державин прибавляет: «Князю при дворе тогда было очень плохо. Злоязычники говорили, что будто он часто пьян напивается, а иногда как бы сходит с ума; заезжая к женщинам, почти с ним незнакомым, говорит несвязно всякую нелепицу» 24.
Храповицкий рассказывает о следующих эпизодах в половине марта: «Захар из разговора с князем узнал, что (императрица), упрямясь, ничьих советов не слушает. Он намерен браниться. Она плачет с досады; не хочет снизойти и переписаться с королем прусским».
И прёжде, — как известно уже читателям, — между Екатериною и Потемкиным происходили недоразумения по вопросу об отношении России к Пруссии. Екатерина, поддерживая честь и достоинство России, относилась враждебно к королю Фридриху-Вильгельму II; Потемкин же, считая положение России опасным, требовал большей уступчивости со стороны императрицы. Как видно, в данном случае самые важные политические соображения поссорили временно императрицу с князем. Столь серьезное отношение к де лам политическим производит вообще довольно благоприятное впечатление. Но, как кажется, минуты разногласия, взаимного раздражения повторялись, и, быть может, предметом спора служили часто и гораздо менее важные дела. Все это до такой степени расстраивало императрицу, что она даже часто хворала в это время. Храповицкий писал 22-го марта: «Нездоровье. спазмы и сильная колика с занятием духа. Князь говорит, чтоб лечиться; (императрица) не слушается, полагаясь на натуру». На другой день: «Продолжение слабости. Всем скучает. Малое внимание к делам» 25.
Особенно любопытен рассказ Секретарева, бывшего камердинером у Потемкина, о личных отношениях между [196] им и императрицею. Легко возможно, что этот рассказ, относившийся к тому времени, когда рассказчик, которого князь и императрица обыкновенно называли Федею, был очень молодым человеком или чуть не мальчиком, представляет собою данные о времени последнего пребывания Потемкина в Петербурге. Тут сказано: «У князя с государыней нередко бывали размолвки. Мне случалось видеть, как князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал с места и скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял ее и так ею хлопал, что даже стекла дребезжали, и тряслась мебель. Они меня не стеснялись, потому что мне нередко приходилось видеть такие сцены; на меня они смотрели, как на ребенка, который ничего не понимает. Однажды князь, рассердившись и хлопнув по своему обыкновению дверью, ушел, а императрица вся в слезах осталась глаз на глаз со мною в своей комнате. Я притаился и не смел промолвить слова. Очень мне жаль ее было: она горько плакала, рыдала даже; видеть ее плачущую для меня было невыносимо; я стоял, боясь пошевельнуться. Кажется, она прочла на лице моем участие к ней. Взглянув на меня своим добрым, почти заискивающим взором, она сказала мне: ««Сходи, Федя, к нему; посмотри, что он делает; но не говори, что я тебя послала»». Я вышел, и войдя в кабинет князя, где он сидел задумавшись, начал что-то убирать на столе. Увидя меня, он спросил: ««Это она тебя прислала?»» Сказав, что я пришел сам по себе, я опять начал что-то перекладывать на столе с места на место. ««Она плачет?»» — « «Горько плачет»», отвечал я. ««Разве вам не жаль ее? Ведь она будет нездорова»». На лице князя показалась досада. ««Пусть ревет; она капризничает»», проговорил он отрывисто. ««Сходите к ней; помиритесь»», упрашивал я смело, нисколько не опасаясь его гнева; и не знаю — задушевность ли моего детского голоса и искренность моего к ним обоим сочувствия, или сама собой прошла его горячка, но только он встал, велел [197] мне остаться, а сам пошел на половину к государыне. Кажется, что согласие восстановилось, потому что во весь день лица князя и государыни были ясны, спокойны и веселы, и о размолвке не было помину» 26.
Бывали случаи неудовольствия, но отношения между императрицею и князем оставались искренними, и раздражение уступало место дружбе и привязанности. При всей слабости женской натуры императрица, благодаря своему положению и своим способностям, имела перевес над Потемкиным. Однажды, когда он, именно в это время, рекомендовал ей какое-то, по ее мнению, совсем недостойное лицо для занятия довольно высокой должности, она отказала князю в назначении этого кандидата и писала ему: «He по красоте, не по уму, еще менее по знанию и по опрятности телесной представляешь человека в армии инспектора. Он же столь взбалмошной, что по городу хвастается, что он тебя поймал и за нос водит... Дурак сей столь ленив, что кроме еды да петуховой драки и в голове ничто не помещается... Он тебе чести в армии не принесет; несчастлива бы армия была, ежели в ней не найдется единого человека достойнее того глупца. Позволь сказать, что рожа жены его, какова ни есть, не стоит того, чтоб ты себя обременял таким человеком, который в короткое время тебе будет в тягость; тут же не возьмешь ничего ...муж окажется весьма тяжелым бременем... Мой друг, я привыкла тебе правду говорить; ты мне ее также говоришь, когда случай к тому представляется. Сделай мне удовольствие выбрать на эту должность кого либо более подходящего. Я люблю доставлять тебе удовольствие; не люблю также тебе отказывать; но я бы хотела относительно этой должности, чтобы все сказали: вот прекрасный выбор... Извини меня, ежели я скажу, что муж и жена тебя обманывают; я знаю, что ты сие не любишь, но остеречь тебя не может быть иное, окроме слово лишнее» 27. [198]
Из этого письма видно, что, несмотря на случившиеся в это время размолвки между князем и императрицею,. продолжались в сущности прежние дружеские отношения между ними. Из «Записок» Храповицкого видно, что Потемкин постоянно находился в обществе Екатерины. 5-го марта у князя был ужин, на котором была и великокняжеская чета; 9 апреля в дневнике секретаря императрицы сказано: «Князь был ввечеру у государыни и оттуда пошел на исповедь». В другой раз — это было уже летом — императрица из Петергофа приехала к князю обедать в Таврический дворец и оттуда отправилась в Царское Село 28.
Внешние знаки милости не прекращались. Безбородко 25 марта 1791 года писал Милорадовичу: «За прошедшую кампанию велено сенату заготовить генерал-фельдмаршалу князю Г.А. Потемкину-Таврическому похвальную грамату и сверх того соорудить ему, на иждивении государственном, в столице ли или в деревне, где он пожелает, дом со всем убранством и пред домом воздвигнуть монумент с изображением побед и завоеваний, под его руководством учиненных» 29.
В письмах императрицы к Гримму за это время говорится весьма часто о Потемкине в тоне истинной привязанности. Так напр. в письме от 3 марта сказано: «Четыре дня тому назад приехал к нам фельдмаршал князь Потемкин-Таврический; он был хорош, более любезен, более остроумен, чем когда либо, и в чрезвычайно веселом расположении духа. После столь успешной кампании можно быть в ударе». В конце апреля Екатерина с радостью сообщила Гримму, что Потемкин в восхищении от великого князя Александра Павловича; в другом письме она хвалила подаренные ей Потемкиным и особенно удобные башмаки, причем прибавила, что все теперь при дворе носят эту новоизобретенную обувь 30. [199]
Замечание о чрезвычайной веселости князя могло относиться разве только к самому началу пребывания его в столице. Другие современники, напротив, находили, что Потемкин в это время отличался самым мрачным расположением духа. Самойлов пишет: «В продолжение последнего пребывания князя в Петербурге, непонятно от чего, пришло ему в мысль странное воображение, что он доживает свой век; а потому, чтобы заглушить или развлечь мрачность сего воображения и рассеять мысль о близкой его кончине, он вымышлял заниматься увеселениями и учреждать пиршества, так что в столице ни о чем не мыслили более, как о составлении веселостей; но сие, равно как и занятие делами государственными, толико важными, не уничтожало в князе Григорие Александровиче скучных предчувствований и погружало его нередко в задумчивость неразвлекаемую» 31.
Пышность и роскошь, которыми окружал себя князь во время своего последнего пребывания в Петербурге, изумляли современников, По случаю гулянья в Екатерингофе он явился с многочисленною свитою, состоявшею из множества генералов, офицеров и пленных пашей 32. Гельбиг доносил в марте своему двору: «Князь Потемкин с удовольствием присутствует при устраиваемых в честь его министрами, генералами и купцами празднествах... С здешними вельможами он обращается в высшей степени гордо и надменно, обнаруживая презрение к ним, и иногда заставляя их ждать по целым часам в своей передней и иногда не допуская их вовсе к себе. Он тратит громадные суммы на покупку разных драгоценных вещей; мне говорили, что он первую неделю своего пребывания здесь накупил таких предметов на сумму 100,000 рублей». В другом письме Гельбига сказано: «Образ жизни Потемкина расточительностью превосходит все, что только можно вообразить [200] себе. Расходы на его пиршества доходят до 20,000 рублей на каждое. Однажды одна уха на одном из пиров князя стоила 1,300 рублей; ее подали в серебряной ванне; другой раз он накупил устриц на 300 рублей, фруктов на 1,000 червонцев. За две люстры он заплатил 40,000 рублей; два дивана в той же комнате, где были повешены люстры, обошлись в 42,000 рублей. Самые роскошные обеды он устраивал в пост, не обращая внимания на ропот народа. В отношении к женщинам он нарушает все правила приличия; мужья же, робея пред ним, не препятствуют этому. Все это должно будет повести к опале князя, о приближении которой поговаривают под рукою. Он же уповает на твердость своего положения и презирает всех и все... При публичных выходах он является осыпанный бриллиянтами, в блеске и со свитою государя, и народ, как кажется, признает его таковым» 33. «Приглашая князя, вельможи» — говорит Гельбиг в другом месте — «считали часто своим долгом лично прислуживать ему, за обедом стоять за его стулом, как делается с суверенами. Впрочем бывали и другие, которые не унижались до того. а садились за стол» 34.
Екатерина уже давно подарила князю дом, который, по близости от казарм Конной гвардии, стал называться Конногвардейским или позже, по титулу владельца, Таврическим. Дом этот был построен по плану, самим князем избранному. Потом он продал этот дом в казну за 460,000 рублей. Когда же зашла речь о построении ему дома в награду за его победы, он снова выпросил себе это здание, следовательно получил и дом и около полумиллиона рублей 35.
В этом Конногвардейском доме или Таврическом дворце князь в то время, когда еще дом не был убран, даже не совсем достроен, задумал угостить императрицу [201] великолепным праздником, роскошью и пышностью превосходившим все прежние пиршества такого рода. К тому же он, быть может, желал отблагодарить богачей, устраивавших для него обеды, ужины, балы и маскарады 36. За несколько дней до праздника в этом доме явилось множество всяких художников. Стали поспешно отделывать и украшать покои. Из лавок взято напрокат до двухсот люстр и множество зеркал, кроме тех, которые были привезены с зеркального завода князя. От придворной конторы принято 400 пудов воску заимообразно; кроме 9–10,000 свечей было приготовлено более 20,000 стаканчиков с воском; для ста человек прислуги была сделана новая, богатая ливрея. Многие деревянные строения, окружавшие дворец, были сломаны, чтобы фасад дома производил более выгодное впечатление. Перед дворцом устроена большая площадь для народного праздника.
Гостей на празднике, устроенном Потемкиным, было несколько тысяч. Потемкин ожидал Екатерину в залах своего дворца. На нем был малиновый фрак и епанча из черных кружев в несколько тысяч рублей; брильянты сияли везде. Унизанная ими шляпа была так тяжела, что он передал ее своему адъютанту и велел везде носить за собою. При появлений императрицы он сам высадил ее из кареты.
Для царственных гостей в огромной зале или ротонде была устроена колоннада. Великолепная эстрада отделяла эту залу от зимнего сада, огромного здания, в котором для большого эффекта освещения расставлены были колоссальные зеркала, обвитые зеленью и цветами. В этом саду устроен был храм с жертвенником, на котором высилась статуя Екатерины из белого мрамора. В глубине сада красовался грот, а перед ним стояла хрустальная пирамида с вензелем Екатерины. Покои блистали картинами, коврами, великолепными обоями и разными прихотливыми украшениями, в числе которых особенное внимание [202] обращал на себя золотой слон, носивший на спине велико-лепные часы и шевеливший глазами, ушами и хвостом.
При появлении государыни ее встретили две кадрили; в ту же минуту воздух огласила известная песня Державина «Гром победы раздавайся». В кадрили участвовали великие князья Александр и Константин, После танцев хозяин повел императрицу и все собрание в другую залу, где увидели сперва балет, далее комедию «Les faux amants», а потом пантомиму «Le marchand de Smyrne». Около полуночи начался ужин. Потемкин стоял за креслом императрицы, пока она не приказала ему сесть. В продолжение всего вечера хор пел сочиненные Державиным стихи. Наконец — как рассказывает поэт — Потемкин «с благоговением, пал на колени перед своею самодержицею и облобызал ее руку, принося усерднейшую благодарность за посещение». Екатерина уехала во втором часу ночи» 37.
На другой день рано утром Екатерина в письме к Гримму описывала частности великолепного праздника, причем собственноручно набросала план главной залы в Таврическом дворце. «Вот как, государь мой»,— сказано в конце письма,—«проводят время в Петербурге, несмотря на шум и войну и угрозы диктаторов» 38. Последнее замечание — намек на враждебное отношение Пруссии к России; неоднократно в это время императрица смеялась над королем Фридрихом-Вильгельмом II, принимавшим тон «диктатора».
Стихи Державина, сочиненные для праздника в Таврическом дворце, относились главным образом к событиям турецкой войны. В них говорилось о взятии Измаила; [203] тут поэт сравнивал императрицу с Минервою, князя с Марсом, старшего внука Екатерины с Александром Великим. Были намеки также на греческий проект, на предполагаемое восстановление Византийской империи.
Все это происходило в то время, когда продолжалась турецкая война, в то время, когда современники находили, что Потемкин недостаточно энергично домогался окончания войны и заключения выгодного мира. He только находили, что князь был плох как полководец, но также считали его слабым дипломатом. М. С. Потемкин еще в 1790-м году писал к брату: «Видно, турки хотят нас проводить. Здесь давно знают, что турки нас обманывают. Я слышал, что недоброжелатели княжие говорят, что князь не хочет ничего делать... он в обман дается» 39. Теперь же, в 1791 году, находили, что Потемкин думает скорее о развлечении и забавах, нежели о турецкой войне. Даже Самойлов в своей панегирической биографии князя замечает, намекая, впрочем, на переговоры с английскими дипломатами: «По сим-то обстоятельствам князь Григорий Александрович пробыл в столице долее, нежели военные обстоятельства главного над армиями начальства ему позволяли» 40. Гораздо более резко выражался Завадовский в письме к С. Р. Воронцову от 6 июня: «Князь, сюда заехавши, иным не занимается как обществом женщин, ища им нравиться и их дурачить и обманывать. Влюбился он еще в армии в княгиню Долгорукову, дочь князя Барятинского. Женщина превзошла нравы своего пола в нашем веке: пренебрегла его сердце. Он мечется как угорелый. Уязвленное честолюбие делает его смехотворным. Пороки Аннибала, пороки Александра видим, без их великих дарований. До сих последних достигнуть труднее, чем претворить нашу столицу в Капую, в Вавилон... Он таков же как всегда. He знаю, воображаешь ли ты столько, как я, все способы, что мы имели для нынешней [204] войны турецкой, и как, напротив, турки были слабы. Вместо удара навек сокрушительного, мы еще и того не достигли, что произвели в предыдущую войну... He дивись, если мы об армии меньше знаем теперь, когда сам вождь у нас, нежели как его не было» 41.
Специалисты военной истории очень мало ценят стратегические способности Потемкина, и напр. Петрушевский замечает: «Кампания 1791 года в Турции велась довольно деятельно, потому что Потемкин проживал в Петербурге, сдав войска во временное начальствование князя Репнина. Она ознаменовалась несколькими крупными делами: взятием штурмом Анапы, разбитием турецкого флота при Канаврии, победою князя Репнина при Мачине» 42.
Петров замечает также: «Одержать победу над графом Зубовым было для Потемкина желательнее, чем разбить визиря... Ряд поражений, нанесенных русским оружием неприятелю, поражения, начавшиеся именно после отъезда князя Потемкина из армии, делали сомнительным его военный талант и доказывали, что в его отсутствие дела могут вестись не только не хуже, но, напротив, несравненно лучше и решительнее. Зная боевую опытность князя Репнина, князь Потемкин опасался, чтобы в его отсутствие не произошел решительный бой, результатом которого могло последовать заключение мира, под которым не будет красоваться его имя. Поэтому, живя в Петербурге, князь Потемкин в письмах своих к князю Репнину ясно намекал, что не надобно было предпринимать ничего решительного до дальнейших повелений» 43.
Ф.П. Лубяновский, адъютант князя Репнина, говорит в своих «Воспоминаниях», что на все письма Репнина к Потемкину в Петербург он не получил ни одного ответа, что Потемкин даже задерживал курьеров, которые должны были отправляться в армию Репнина. Случился следующий [205] интересный эпизод. Императрица, находясь в Царском Селе, вызвала В.С. Попова, управляющего канцелярией Потемкина. В 6 часов утра Попов явился. Императрица была не в духе. «Правда ли», — спросила она,— «что целый эскадрон курьеров от князя Репнина живет у вас в Петербурге?» — «До десяти наберется». — «Зачем не отправляете их?» — «Нет приказания».— «Скажите же своему князю, чтобы сегодня же, непременно сегодня, он отвечал Репнину, что понужнее; скажите ему: я велю; а мне пришлите записку, в котором часу курьер ваш уедет». «He добились мы», говорил после Попов,— «от кого императрица узнала про курьеров». Ходил перед тем по городу слух, что однажды, прежде чем государыня вышла к столу, пошли гости к закуске, в том числе граф Алексей Григорьевич Орлов и Л.А. Нарышкин. Сей последний говорил, в общей беседе о войне, что из армии не было известий, но и Репнин-де ничего не делал. Орлов молча подобрал к себе все ножи со стола и потом просил Нарышкина отрезать ему чего-то кусок. Тот туда-сюда: нет ножа. «Так-то и Репнину, когда ничего не дают ему, нечего делать», сказал Орлов 44.
Без сомнения императрица была очень недовольна медленностью действий князя Потемкина. Сохранилась краткая записка ее к князю, в которой сказано: «Ежели хочешь камень свалить с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в армию курьера и разреши силы сухопутные и морские произвести действия наискорее, а то войну протянешь еще надолго, чего конечно ни ты, ни я не желаем» 45.
28-го июля Репнин одержал блистательную победу при Мачине и начал переговоры. Потемкин, узнав об этих важных событиях, должен был видеть, что может утратить [206] обаяние победителя в войне, которую он начал, но которую мог кончить другой. Раздосадованный своим неловким положением при дворе, где он не мог удалить Зубова, расстроенный ипохондрией, мыслью о близкой кончине, болезненными припадками, князь должен был решиться покинуть столицу. 24 июля в 5 часов утра он выехал из Царского Села 46. Современники рассказывали о страшном раздражении князя по поводу успехов Репнина 47. Ходили также слухи о личном столкновении между Екатериною и князем накануне отъезда последнего. Императрица старалась уговорить его к отъезду, ради скорейшего окончания войны; Потемкин желал оставаться в Петербурге. Наконец, императрица чрез Зубова или чрез Безбородко хотела приказать ему уехать. Никто из вельмож не по желал пойти к князю с столь опасным поручением. Тогда она самолично пошла к князю и объявила ему в решительном тоне что ему пора ехать, что дела требуют этого. Потемкин из своенравного, строптивого, упрямого — сделался совершенно скромным, послушным, кротким и повиновался желанию Екатерины, так что все удивлялись в последние дни и часы пребывания Потемкина в столице его кротости, мягкости, крутой перемене его нрава 48.
Признавая, что этот рассказ саксонского дипломата, Гельбига, имеет анекдотический характер, считая возможною некоторую неточность заключающихся в нем частностей, мы считаем вероятным, что, в общей сложности, рассказ Гельбига соответствует ходу дела, к тому же он подтверждается следующим письмом Ростопчина к С.Р. Воронцову, рельефно очерчивающим характер последнего пребывания Потемкина в столице: «Вы не можете представить, граф, сколько повредила последняя поездка его в Петербург многим лицам, пользовавшимся до того времени уважением. Низость восторжествовала над высокомерием [207] и притворными чувствами. Последнею слабостью князя Потемкина было влюбляться во всех женщин и прослыть за повесу. Это желание, хотя и смешное, имело полный успех... Женщины хлопотали о благосклонности князя, как мужчины хлопочут о чинах. Бывали споры о материях на платья, о приглашениях и проч. Он был почти сослан; значение его упало; он уехал, истратив в четыре месяца 850 тысяч рублей, которые были выплачены из Кабинета, не считая частных долгов» 49.

 

 


Примечания

 

1 «Сб. Ист. Общ.», XLII. 135.
2 «Сб. Ист. Общ.» XLII. 66.
3 «Сб. Ист. Общ.» XLII. 80, 103, 104 и 113.
4 «Р. Старина», ХVII. 416. Действительно между 13 апреля и 13 мая в XLII томе Сб. Ист. Общ. нет писем Екатерины к Потемкину.
5 Minerva, 1799. III. 113-115. Депеша Гельбига к Лоссу от 15 октября 1790 в «Арх. Кн. Воронцова» XXVI. 476.
6 Сб. Ист. Общ. LIV. 149.
7 «Сб. Ист. Общ.», XLII. 136-138, 143.
8 «Дневник Храповицкого».
9 «Зап. Болотова», 1791 г., стр. 806 и 811.
10 Minerva 1800. IV. 512.
11 «Сб. Ист. Общ.», XXVI. 307.
12 Самойлов в «Р. Арх.», 1867. 1553-1554.
13 Herrmаnn, «Geschichte des russischen Stааtes». VI. 404, 412.
14 «Архив князя Воронцова» VIII. 22.
15 Васильчиков, «Семейство Разумовских». III. 122.
16 «V. Архив», 1867. 1554.
17 Minerva, 1799. III. 259.
18 «Арх. кн. Воронцова», V. 401-402.
19 «Сб. Ист. Общ.» XXVI. 425.
20 Herrmаnn, «Ergаnzungsbаnd». 102.
21 Грот, «Державин», VI. 614-616.
22 См. подробности этого деда в биографии Зубова, в «Р. Старине» XVII. 43-44.
23 «Minerva», 1800. IV. 511-514.
24 Грот, «Державин», VI. 616-620.
25 Храповицкий 17, 22, 23 марта 1791 г.
26 «Русский Архив», 1882, I, стр. 164.
27 «Сб. И. Общ.», XI-II. 141-142.
28 Храповицкий, 2 июля 1791 г.
29 «Сб. Ист. Общ.», XXIX. 533. П.С.3. № 16953.
30 «Сб. Ист. Общ.», XXIII. 494, 504, 525, 545.
31 «Русский Архив», 1867, стр. 1555.
32 Reimers «St.-Petersburg аm Ende seines ersten Jаhrhunderts», St.-Petersburg. 1805. I. 375-376.
33 Herrmаnn, «Ergаnzungsbаnd» 102-103.
34 Wir hаben mehr аls einmаl gesehen» и проч. «Minerva», 1800, IV. 516.
35 Грот, «Державин», I. 370.
36 См. письмо Тимофея Кирьяка в «Р. Архиве» 1867, 673-693.
37 Подробное описание праздника см. в вышеупомянутом письме Кирьяка. Множество данных собрано Гротом в его издании сочинений Державина, I. 377-449 и VIII. 591-596. См. также мою статью «Potemkins Gliick und Ende» в журнале «Bаltische Monаtsschrift», Неue Folge. Bd. I. Heft. 11 u. 12». Заметки современников в журнале «Minerva», 1800, IV. 518, письмо Сенак-де Мельяна в «Архиве князя Воронцова», XXV. 44, Mаsson, «Memoires secrets», II. 237 и проч.
38 «Сб. Ист. Общ.», XXIII. 517-519.
39 «Р. Архив», 1879, II. 194.
40 «Р. Архив», 1867, 1554.
41 «Архив князя Воронцова», XII. 68.
42 Петрушевский, «Суворов», I. 420.
43 Петров, II. 241, причем ссылка на рассказы Лубяновского.
44 Петров, II. 241-242.
45 «Сб. Ист. Общ.», XLII. 148. Издатель отнес эту записку к марту. Верно ли это? В издании этой же записки в «Р. Старине», XVII. 649 сказано: «Без числа».
46 Храповицкий, 24 июля 1791 г.
47 «Minerva», 1800, III. 527.
48 «Minerva», 1800, IV. 540.
49 «Архив князя Воронцова», VIII. 44.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru