Невельской Г.И.

Подвиги русских офицеров на крайнем востоке России 1849-55 гг.

С.-Петербург. 1878 г.

Публикуется по изданию: Подвиги русских офицеров на крайнем востоке России 1849-55 гг. Приамурский и приуссурийский край. С.-Петербург. 1878 г.

Глава XXXI.

Основание города Благовещенска. – Первое свидание генерал-губернатора в Айгуне с китайскими уполномоченными. – Предложение генерал-губернатора. – Проект договора. – Ультиматум. – Айгунский трактат 16-го мая 1858 года. – Подписание и размен трактата. – Письмо от Н. Н. Муравьева. – Приказ генерал-губернатора от 180го мая 1858 года. – Плавание Н. Н. Муравьева и прибытие в Николаевск. – Состояние Николаевска в 1858 году. – Освящение первого храма на пеке Амур. – Основание Софийска. – Плавание по реке Сунгари. – Айгунский амбань посещает генерал-губернатора в Благовещенске. – Цель этого посещения. – Ответ Н. Н. Муравьева на статьи Дзян-Зюна. – Тьянцзинский трактат. – Ратификация айгунского трактата. – Путешествие Мартынова из Тьянцзина в Петербург. – Награды. – Краткое обозрение деятельности морских офицеров в приамурском крае.

9-го мая 1858 года в Усть-Зейской станице заложен был архиепископом Иннокентием храм во имя Благовещения, а сама станица переименована в город Благовещенск. На другой день генерал-губернатор на своем катере в сопровождении двух вооруженных катеров отправился в Айгунь, на обед к амбаню. Манджуры еще заранее просили позволения принять Н. Н. Муравьева с подобающими высокому сановнику почестями и салютом, на что он изъявил свое согласие. Поэтому при вступлении генерала на берег показался в стороне дым и послышался слабый треск; пушек, как видно, у них не было, но, судя по звуку, можно предполагать, что это были маленькие мортирки, подобно как в Маймачине. Наши вооруженные катера отвечали им выстрелами из своих орудий, громкий звук которых озадачил и, как впоследствии оказалось, не понравился манджурам. Генерал-губернатора посадили вместе со статским советником Перовским в парадную одноколку амбаня, свите же предложили приготовленных на берегу верховых лошадей, и таким порядком все в парадной форме следовали чрез город и [402] крепость при большом стечении народа. Амбань встретил генерал-губернатора как почетного гостя у одних из наружных ворот, ведущих во внутренние дворы его дома. Введя в комнату, он указал ему на сидевшего там Дзян-Зюна, главнокомандующего амурскими силами, князя И-Шан, родственника царствующего богдыхана. Генерал-губернатора посадили в той же комнате вместе с дипломатическим чиновником Перовским и обер-квартирмейстером полковником Будоговским, переводчиком манджурского языка – Шишмаревым и заведовавшим путевою канцеляриею генерал-губернатора – Карповым; с ними поместились Дзян-Зюн И-Шан и амбань Дзираминга. Секретарь манджуров, ротный командир Айжиндай стоял за столом. Остальные члены свиты генерал-губернатора¹ поместились в другой комнате, служившей сенями для двух половин дома, и были угощаемы сидевшими вместе с ними манджурскими штаб-офицерами, с синими прозрачными шариками на шапках.
Началось угощение, состоявшее из чая и разных сухих сластей, поставленных на стол в нескольких блюдечках; потом подавали жареную баранину и жареного поросенка, нарезанных мелкими кусочками, которые пришлось класть в рот по-манджурски – двумя палочками и, в заключение, подали жидкость наподобие супа с клещевинным маслом. Во время обеда неоднократно подавали теплую рисовую водку (мангалу) в крошечных фарфоровых чашечках, а генералу в серебряной, с соблюдением строго чинопочитания, т. е. начиная всегда с генерала, подносили г. Перовскому и тем, которые или по своей тучности, или по своей презентабельности казались им старше других. Обед прошел весьма весело: говорили любезности, сообщали друг другу новости, но о главном деле ни слова. после обеда князь И-Шан предложил Н. Н. Муравьеву переговорить о деле, но Муравьев отклонил это, говоря, что сегодня будем пировать. а все дела отложим до завтра. Этим генерал, между прочим, хотел показать манджурам, что он не слишком [403] дорожит и вовсе не торопится переговорами с ними. Обед кончился в 7-м часу вечера, после чего генерал-губернатор и его свита отправился на катере и вместе с вооруженными катерами перешли к противоположному берегу, где стали на якорь у песчаного острова.
На другой день, 11-го мая, генерал-губернатор со своим штабом, в парадной форме, перешел на катере к противоположному берегу. Та же одноколка и верховые лошади ожидали их в Айгуне, но на этот раз Н. Н. Муравьев отправился верхом со своею свитою в дом амбаня, где И-Шан ожидал его к 10-ти часам утра. Предварительно условлено было, чтобы при переговорах присутствовали с обеих сторон только необходимые лица: с китайской стороны – князь И-Шан, амбань и Айжиндай; с нашей – генерал-губернатор, Перовский и перводчик Шишмарев. Но в первое же заседание потребовали с картами Будоговского. Все эти лица поместились в той же комнате, в которой накануне обедали, таким образом, что налево от входа на широких нарах сидели по обеим сторонам стола И-Шан и направо от него амбань, а направо от входа, на таких же нарах, сидел за столом генерал-губернатор, справа от него Перовский, а слева – Будоговский (когда его потребовали). Переводчик Шишмарев и секретарь Айжиндай стояли по бокам, каждый у стола своей стороны. Сначала генерал-губернатор изложил с историческою последовательностью наши действия на Амуре, причины и цель этих действий, клонящихся к пользе обоих государств, потом высказал, что для пользы обоих государств необходимо определить границу между ними по рекам Амур и Уссури, так как она представляет удобнейшую естественную черту между обоими государствами.
По окончании всего изложенного Н. Н. Муравьев представил китайскому уполномоченному, князю И-Шану, заблаговременно написанный на бумаге проект пограничной черты по Амуру, Уссури (с верхними притоками ее) и по реке Тюмень-Ула до моря². Чтобы лучше объяснить манджурам направление этой [404] черты, он потребовал из другой комнаты Будоговского с картой.
Затем генерал-губернатор предъявил свое полномочие, написанное на русском и манджурском языках, в котором объяснялось. что ему, генерал-губернатору Восточной Сибири, поручалось от русского правительства вести переговоры с Китаем как о разграничении, так равно и о всех делах, которые, по его мнению, могут клониться к взаимным пользам обоих государств.
Генерал-губернатор предложил обсудить все его предложения о границах, обещал прислать на бумаге проект договора и сказал, что, вероятно, Дзян-Зюн утомлен продолжительным прением (ибо было уже 3 часа после полудня) и, может быть, привык в это время обедать. Потом он просил посетить его и назначил 4 часа пополудни.
Так кончилось первое заседание 11-го мая. Все переговоры велись на манджурском языке, но, несмотря на то, что Дзян-Зюн был истый манджур и родственник богдыхана, он, по-видимому, лучше знал придворный китайский язык, нежели свой родной манджурский. Речь генерал-губернатора к Дзян-Зюну Шишмарев переводил амбаню по-манджурски, а тот передавал ее Дзян-Зюну по-китайски. Когда же генерал-губернатор адресовался к амбаню, то слова Шишмарева на манджурском языке передавались амбаню особым переводчиком по-китайски.
Около 4-х часов стали подвигаться к катеру генерал-губернатора две огромные джонки, назначавшиеся, по словам манджурских чиновников, для переезда Дзян-Зюна. Их поставили [405] по сторонам катера, но Николай Николаевич послал Шишмарева просить Дзян-Зюна приехать к нему на вельботе. Ровно в 4 часа показалось огромное шествие Дзян-Зюна из города с огромною свитою, предшествуемое двумя оруженосцами впереди. На катер генерал-губернатора были приглашены Дзян-Зюн, амбань, Айжиндай, личный секретарь Дзян-Зюна, его прислужник с трубкою и два оруженосца. Угощение состояло из чая, сластей, мадеры, шампанского и, наконец, ликера. Хор трубачей иркутского конного полка играл на берегу в близком расстоянии от катера. Музыка, по-видимому, очень нравилась Дзяг-Зюну, особенно веселые мотивы русских плясовых песен, которые, по его желанию, повторялись несколько раз. Таким образом время шло незаметно, между веселым разговором и обильным угощением.
На другой день, 12-го мая, отправили с гг. Перовским и Шишмаревым проект договора, состоявший из 5-ти пунктов.
В первом определялась точная граница между Россией и Манджурией, а именно: от слияния рек Шилки и Аргуни по р. Амуру до устья реки Уссури, потом вверх по этой реке и по верхним ее притокам до водораздельного хребта; отсюда на верхние притоки реки Тюменб-Улы и по сей, последней, до моря.
Во втором назначалось свободное плавание по всем рекам, составляющим границу.
В третьем дозволялось свободное переселение жителей обоих государств с земель, отошедших во владение другого государства, в течение одного года.
В четвертом утверждалась взаимная торговля по рекам Ауру и Уссури для жителей берегов этих рек; наконец
В пятом назначался пересмотр прежних трактатов относительно торговых сношений и сообщений с Пекином, отправление миссии, послов, курьеров и прочего, могущих доставить пользу и славу обоим дружественным государствам.
По представлению Перовским этого проекта договора манджуры по обыкновению возобновили свои односторонние доводы и опровержения, а о последнем пункте решительно отказались и рассуждать, говоря, что по этим предметам Дзян-Зюн не имеет полномочий, и что ему поручено только переговариваться о делах на Амуре, и если мы желаем касаться нашей торговли с Китаем, то должны будем начать отдельные переговоры, совершенно [406] особо от настоящих. Слово граница манджуры просили исключить, представляя, что граница с Китаем утверждена будто бы прежними трактатами. Айжиндай указал и на слова: «ради большей славы и пользы обоих государств», объясняя, что ненадобно упоминать эти слова, ибо, зачем тут упоминать о славе, когда наше государство и без того так славно, что большей славы ему желать нельзя. По его желанию это выражение было заменено: «ради большей, вечной взаимной дружбы обоих государств». Таким образом, это заседание кончилось без всяких результатов.
Вечером в этот же день приехал Айжиндай для подробнейших объяснений с г. Шишмарев и привез свой проект договора, утверждая, что Дзян-Зюн и амбань никак не согласятся изменить его, так что если генерал Н. Н. Муравьев не согласен изменить своего проекта, то они должны будут разойтись.
Все эти рассуждения с Айжиндаем производились на этот раз с Перовским и Шишмаревым в каюте баржи. В другой каюте, отделенной от первой тонкой перегородкой, находился генерал-губернатор Н. Н. Муравьев, следивший за ходом переговоров, и когда нужно было, то и принимавший в них участие, или посредством записок, передаваемых Перовскому, или посредством громкого разговора заставляя Будоговского говорить громко, как бы в разговоре с ним, ту мысль или то выражение, которое нужно было, чтобы слышали в другой каюте гг. Перовский и Шишмарев.
13-го мая, утром, г. Шишмарев отправился в Айгунь и предложил измененный проект договора (т. е. с выпуском только 5-го пункта и с заменой слова «славы» «дружбой», как выше объяснено) на рассмотрение Дзян-Зюна и амбаня. Прежние споры манджуров снова возобновились. Однако г. Шишмарев успел согласить амбаня на обоюдную торговлю. Изменили 1-й пункт проекта. После этого прибыл на баржу Айжиндай с новым проектом договора, который был составлен согласно условиям с Шишмаревым; показав его Шишмареву, он увез его обратно в Айгунь. Вечером Айжиндай снова прибыл на баржу к Шишмареву и с отчаянием уверял, что он не досмотрел 1-ю статью договора о землях от реки Уссури до моря и, по прочтении, не вник будто бы в смысл этой статьи; только уже по приезде в Айгунь, вместе с амбанем он рассмотрел ее. При этом Айжиндай [407] со слезами умолял Шишмарева изменить эту статью, уверяя, что его ожидает тяжкое наказание за этот недосмотр, так что если не согласятся изменить этой статьи, то он сейчас же в виду нашем утопится в Амуре. Г-н Шишмарев дал ему заметить, что подобные разговоры неуместны. На это Айжиндай отвечал Шишмареву: «хорошо вам так рассуждать, когда вы хотите, чтобы наш Дзян-Зюн вам уступал, и если бы наш Дзян-Зюн хотел бы что-нибудь вам уступить, то он при переговорах рассуждал бы иначе». Г-н Шишмарев повел Айжиндая к генерал-губернатору, пред которым он повторил свою просьбу об исключении из договора 1-й статьи, оставляя только свободное плавание и торговлю по Амуру. Генерал-губернатор сказал Айжиндаю, что об этом не с ним, а с Дзян-Зюном он сам будет рассуждать, а потому ему хлопотать нечего.
Генерал-губернатор, усматривая безуспешность переговоров, что манджуры только тянут время, и что обыкновенным путем никакого толка от них добиться невозможно, решился изменить характер переговоров, дав им настоятельный и твердый оборот. В этих видах он 14-го мая с Шишмаревым и Будоговским прибыл в Айгунь и предложил в виде ультиматума окончательный договор. Манджуры начали приводить доказательства на право владения приамурским и приуссурийским краем и говорили, что они собирают будто бы ясак с жителей этих стран как владельцы оных, что в этой стране и на ее прибрежьях у них всегда были караулы, свидетельствующие право их владения оною, что страна от реки Уссури до моря, и вообще уссурийский бассейн, составляет родину царствующей в Китае династии, а потому уступать его России было бы равносильно измене. На эти объяснения манджуров генерал-губернатор возражал: «ни по реке Амуру, от Хингана до моря, ни по реке Уссури, ни по прибрежьям страны никогда китайских караулов не было. Инородцы, обитающие в приамурском и приуссурийском крае, никогда ясака китайскому правительству не платили. После завоевания русскими, в исходе XVII века, этой страны Россия имеет полное право на оную. По всему левому берегу реки Амур, начиная от Усть-Стрелки до Хингана, никаких китайских постов не существовало. По смыслу же 1-го пункта Нерчинского трактата вся страна от Хингана к востоку до моря должна принадлежать России, а в это пространство [408] входит весь бассейн реки Уссури и устья реки Сунгари, как то доказано положительными исследованиями, произведенными нами в 1850-1853 годах, и что поэтому, назначая границу по реке Уссури, и так уже делается огромная уступка Китаю в уважение постоянной дружбы России с Китаем. Постановлением наших военных постов, начиная с 1850 года, в низовьях приамурского края и наблюдением за устьем реки Амур и прибрежьями края мы защитили его от явных покушений на оные иностранцев. Мы делали это потому, что инородцы, там обитающие, никогда власти Китая над собою не признавали, и потому что край этот Россия всегда считала своим. Последняя блокада прибрежьев этой страны англо-французами ясно доказывает, что эти нации, бывшие в дружбе с Китаем, а с нами в войне, признавали этот край не китайским, а русским. В 1854 и 1855 годах для защиты его от них мы сосредоточили надлежащую военную силу, между тем как китайское правительство не принимало в этом ни малейшего участия и тем ясно сознавало, что этот край принадлежит не Китаю, а России. Родина царствующей в Китае династии находится не в уссурийском бассейне, а в бассейне реки Нан-гуты, впадающей в реку Сунгари, близ города Нан-гуты – местности, до которой мы далеко не касаемся, и, наконец, если в приуссурийском крае и находятся китайцы (манзы), то это беглые преступники, скрывшиеся сюда, как бы в другое государство, для избежания наказания, определенного им по китайским законам. По всему этому весь упомянутый приамурский и приуссурийский край мы вовсе не захватываем от Китая как край, составляющий по всем правилам принадлежность России, но желаем только ныне положительно утвердить здесь границу, до сих пор еще неопределенную, между российскими и китайскими владениями, в видах обоюдной пользы обоих дружественных государств».
Дзян-Зюн и его товарищ амбань не представили ничего в опровержение этих справедливых доводов генерал-губернатора и сказали только лишь, что они не сомневаются в высокой цели русского правительства, но в случае, если бы для подобной цели пришли китайцы в Нерчинский край, то позволило ли бы им российское правительство перейти чрез реку Аргунь и прогнать варваров? Генерал-губернатор на это заметил, что подобные объяснения совершенно неуместны и не относятся к делу, о котором [409] трактуют, и что подобными отклонениями теряется только напрасно время; между тем, как при начале еще переговоров он предупреждал, что время у него нет, и он спешит в Николаевск. Затем генерал-губернатор, усматривая, что все его убеждения склонить Дзян-Зюна на согласие остаются тщетными, встал из-за стола, взял за руки Дзян-Зюна и амбаня и, обращаясь с сердитым видом к переводчику Шишмареву, приказал передать им, что лично с ними остается друзьями, но что он убедился, что мирным путем вести переговоры с ними нельзя. Что он им сказал все, что от него зависит, и теперь их дело обсудить и согласиться на его решительные и неизменные предложения, для чего дается им срок только до завтра. Не дождавшись перевода этих слов, генерал-губернатор быстро вышел из комнаты, у ворот сел на коня и в сопровождении гг. Бодоговского и Шишмарева поехал к пристани, гневно посматривая на собравшиеся толпы народа и тем показывая, что мирным дипломатическим путем с их властями ничего не сделаешь. Вскоре догнал генерал айжиндай и, подъехав к Шишмареву, спрашивал его, куда генерал спешит? «Теперь,– говорит он,– поднялся такой сильный ветер и на реке волнение, что князь И-Шан говорит, что лучше бы немного обождать». Шишмарев, не отвечая на это, следовал за генерал-губернатором, который, подъехав к берегу, быстро соскочил с коня, бросил в сторону нагайку, сел на катер, где его ожидала уже вся свита, и под парусами, при низовом ветре, пошел к противоположному берегу. Толпы собравшихся на берегу манджуров выпучили глаза от удивления: привыкшие видеть генерала, всегда приветливо посматривавшим на толпившийся по улицам Айгуна народ, они вдруг увидели его нахмуренным и рассерженным. Отойдя от Айгуна около 7-ми верст, Н. Н. Муравьев пристал к манджурской деревне левого берега и здесь отобедал со своею свитою, а к вечеру возвратился к вооруженным катерам, стоявшим против Айгуна у противоположного берега реки. Вскоре прибыл сюда чиновник от князя И-Шана узнать о здоровье генерала и о причине его гнева, и вместе с этим просил извинить их, утверждая, что впредь они будут вести себя так, чтобы генерал не сердился.
Такова была сущность представления генерал-губернатора и возражения на эти представления китайского уполномоченного, князя И-Шан. [410]
Эти обстоятельства показали, что инструкции с.-петербургских дипломатов для ведения переговоров с китайцами, инструкции, которым эти дипломаты придают огромное значение и ставят себе в заслугу, здесь не имеют места, и что только решительными действиями, противоположными этим инструкциям, и возможно достигнуть надлежащей цели. Пример амурской экспедиции, действовавшей, как мы видели, радикально противоположно повелениям из с.-петербургских канцелярий, убедил уже генерал-губернатора в необходимости, что прежде чем разговаривать с китайцами, надобно раскинуть военные поселения (станицы) по берегам реки Амур и Уссури, и тем, как представлял и я, фактически указать Китаю, что эту страну Россия всегда считала своею. Только такие действия, т. е. военные поселения и передвижение батальонов и вооруженных катеров (вроде канонерок) и привели к надлежащему результату.
Манджуры, усматривая, что все справедливые доводы наши на обладание приамурским и приуссурийским краем мы имеем возможность подтвердить и нашими совершенными уже действиями и силою, решили придти к соглашению, согласно ультиматуму Н. Н. Муравьева. Но так как они хорошо не знали положения приуссурийского края, то боялись, чтобы в наши владения не вошли местности, откуда происходит их царствующая династия, почему и желали при настоящем договоре сохранить более или менее неопределенное положение в приуссурийском крае, прося генерал-губернатора не употреблять здесь слово «граница», а предоставляя означить ее точно в Пекине на основании предложения, сделанного генерал-губернатором, т. е. провести ее так, как сказано в 1-м пункте.
Вследствие этого, на другой день, т. е. 15-го мая, прибыли на баржу к генерал-губернатору батальонный командир с айжиндаем для окончательного соглашения по всем договорным статьям проекта, представленного в виде ультиматума генерал-губернатором, и с убедительной просьбой от князя И-Шана, чтобы слово «граница» в уссурийском крае было вычеркнуто, т. е. чтобы в землях от верховьев реки Уссури до моря предоставлено было, согласно проекту генерала, утвердить границу в Пекине, а потому эти земли впредь до ратификации в Пекине оставить без разграничения. Генерал-губернатор согласился на изменение редакции первой статьи, почему она и выражена так: От Усть-Стрелки, т. е. слияния рек Шилки и Аргуни, левый берег реки Амура и далее от устья реки Уссури до моря оба берега реки Амура и вся страна до моря да будет владение Российского государства. Правый берег реки Амура до устья реки Уссури – владение Китайского государства. земли, лежащие от реки Уссури и от верховьев ее до моря, оставить между обоими государствами неограниченными до усмотрения Российского Императора и Китайского Богдыхана. К этому по настоянию айжиндая, относительно земель от верховьев реки Уссури, прибавлено: «как и ныне»³. На все это и последовало соглашение генерал-губернатора, ибо это обстоятельство нисколько не изменило существа представленного им вышесказанного проекта. Право свободного плавания по пограничным рекам Амуру и Уссури, о котором говорится во второй статье, в манджурском тексте вышло по рекам Сахалян-Ула, Сунгари-Ула и Уссури-Ула⁴. Айжиндай заметил, что, стало быть, на основании этого пункта трактата русские могут плавать по реке Сунгари и внутрь Манджурии и торговать в лежащих по берегам этой реки городах? Ему отвечали на это утвердительно и доказывали всю пользу от этого как для самих манджуров, так и для всей страны. Он охотно согласился с этим, почему в трактате, во 2-м пункте, и было выговорено: плавать по реке Сунгари и производить торговлю по берегам этой реки.
В заключение генерал-губернатор выразил, что так как теперь они согласились окончательно по всем статьям, то он намерен подойти с вооруженными катерами ближе к Айгуну и салютовать в честь заключенного трактата. Айжиндай предложил на это подойти к их берегу, если генералу угодно, но просил только не стрелять, прибавив при этом: «Мы чиновники, да и наши военные не любят выстрелов». Это желание было исполнено, [412] и затем ни в этот день, ни в следующие за ним дни никакого салюта произведено не было. Для окончания различных мелочных недоразумений Шишмареву приходилось еще два раза ездить к амбаню.
Наконец наступил достопамятный день 16-го мая. Трактат назначено было подписать в 12 часов, но за перепискою беловых экземпляров на русском и манджурском языках время протянулось до вечера. В 6 часов генерал-губернатор со своею свитою в полной парадной форме вышел на берег в Айгуне и пешком отправился к Дзян-Зюну, где тотчас же начали потчевать его чаем и сластями. После краткого приветствия генерал Н. Н. Муравьев сказал князю И-Шану, что он очень рад, что они согласились во всех пунктах и кончили дело, продолжавшееся более полутораста лет и заботившее их правительства. Затем приступлено было к чтению и проверке текста на манджурском языке, и началось подписание трактата на русском и манджурском языках. Подписали: генерал-губернатор, дзян-зюн, князь И-Шан, Перовский, амбань, Шишмарев и айжиндай⁵. После подписи генерал-губернатор и дзян-зюн князь И-Шан взяли каждый в одну руку по два подписанных экземпляра на русском и манджурском языках, в одно время обменялись ими и передали друг другу с взаимным поздравлением.
Окончив весь церемониал по заключению трактата, Н. Н. Муравьев вскоре оставил дзян-зюна, поцеловавшись с ним на прощание, и отправился из Айгуна в Благовещенск. По прибытии на баржу спутники генерал-губернатора, по русскому обычаю, с шампанским в руках поздравили его с совершившимся великим событием, доставившим России более полумиллиона квадратных верст хотя и пустынной, но богатой территории, открывшей Сибири водный путь к океану и, наконец, давшей России на отдаленном ее Востоке твердое политическое значение.
Н. Н. Муравьев, от того же числа, 16-го мая 1858 года, почтил меня следующим письмом:
«Любезный Геннадий Иванович! Сегодня подписан трактат в Айгуне. Приамурский край утвержден за Россией. Спешу [413] уведомить вас об этом знаменательном событии. Отечество никогда вас не забудет как первого деятеля, создавшего основание, на котором воздвигнуто настоящее здание. Целую ручки Екатерины Ивановны, разделявшей наравне с вами и со всеми вашими достойными сотрудниками труды, лишения и опасности, и поддерживавшей вас в этом славном и трудном подвиге. Искренно обнимаю вас, благодарю и еще поздравляю».⁶
17-го мая, ночью Н. Н. Муравьев возвратился в Благовещенск, где на другой день, в воскресенье, было совершено преосвященным Иннокентием (ныне московский митрополит) благодарственное Господу Богу молебствие о радостном и великом событии, и затем все чины, бывшие в Благовещенске, обедали у Николая Николаевича. В тот же день, на церковном параде, генерал-губернатор отдал следующий лаконический приказ:
«Товарищи! Поздравляю вас! Не тщетно трудились мы! Амур сделался достоянием России! Святая православная церковь молит за вас! Россия благодарит. Да здравствует Император Александр II, и процветает под кровом Его вновь приобретенная страна! Ура!»
20-го мая генерал-губернатор отправил подлинный трактат при своем донесении к Государю императору с секретарем по дипломатической части Бютцевым. Таким образом, первое известие, посланное в С.-Петербург из вновь основанного за 10 дней перед сим города Благовещенска, была благая весть о присоединении приамурского и приуссурийского края к русским владениям.
21-го числа генерал-губернатор вместе со своим штабом отплыл в дальнейший путь, к устью Амура. Во время этого плавания обер-квартирмейстер Будоговский избирал места для поселения амурского пешего батальона, который своими станицами в этом же году занял весь остальной левый берег Амура от Малого Хингана до устья реки Уссури. При устье же этой реки было основано поселение 13-го линейного батальона, названное Хабаровским. От этого пункта дальнейший путь свой генерал-губернатор [414] продолжал на ожидавшем его здесь пароходе «Аргунь» в сопровождении прибывшего сюда на встречу губернатора Приморской области г. Козакевича. Прибыв 8-го июня в Мариинский пост, генерал посвятил этот день обзору казарм, церкви и других зданий, выстроенных здесь в течение двух лет после его отсутствия, и 10-го июня прибыл в Николаевск, где был встречен салютом с береговых батарей.
Николаевск после 1855 года, когда генерал-губернатор был в нем последний раз, из нескольких существовавших тогда домиков протянулся на полторы версты по берегу Амура, и в нем одних частных домов считалось тогда уже до 200 нумеров. Генерал остался здесь на несколько дней в ожидании прихода судов эскадры графа Путятина, с известием от него о ходе переговоров в Китае.
15-го июня в госпитальной церкви Николаевска было совершено преосвященным Иннокентием благодарственное Господу Богу молебствие о заключении договора. После молебствия было провозглашено многолетие Государю императору и всему царствующему дому, вечная память Императору Николаю I, многолетие генерал-губернатору Николаю Николаевичу, вечная память всем, положившим живот свой в приамурском крае, и многолетие всем подвизавшимся и подвизающимся в здешнем крае деятелям.
Отправившись из Николаевска на пароде «Амур» в обратный путь вверх по Амуру, 19-го июня генерал-губернатор 21-го прибыл в Мариинский пост, где на другой день, в воскресенье 22-го июня, в его присутствии был освящен преосвященным Иннокентием первый на берегах Амура православный храм. Остальные церкви, строившиеся в Николаевске и в селении Михайловском еще не были окончены. Выйдя 21-го числа из Мариинска в сопровождении парохода «Шилка», генерал остановился у мыса Джай (в 35 верстах выше Мариинска, на главном фарватере реки, откуда этот фарватер отклоняется к левому берегу), где в присутствии его, на избранном пункте для поселения, преосвященный Иннокентий заложил храм во имя св. Софии (Премудрости Божией) и тем положил основание будущему городу Софийску. Отсюда архиепископ Иннокентий с военным губернатором Козакевичем на пароходе «Шилка» отправились обратно в Николаевск, а генерал-губернатор продолжал плавание далее на пароходе «Амур». 28-го июня он прибыл в [415] Хабаровское, а 2-го июля подошел к устью реки Сунгари. Взяв здесь в провожатые манджуров, он вошел с пароходом в устье этой реки и поднимался по ней до 20 верст. Таким образом, пароход «Амур» был первый, конечно, от сотворения мира пароход, который показался на реке Сунгари и положил первое начало русскому судоходству и пароходству по этой реке, на основании предоставленного айгунским трактатом права. Обозрев пройденную часть реки и ее низменные берега и приведя в изумление туземцев (гольды) двух деревень, виденных на берегу, пароход вернулся обратно в реку Амур, открыв при устье р. Сунгари (или правильнее, Амура) бар с наименьшей глубиною 15 футов.
Продолжая путь далее вверх по реке Амур, генерал-губернатор 8-го июля прибыл в Айгунь. Начиная с устья реки Уссури, пароход ежедневно встречал целые десятки барж и плотов, спускавшихся вниз по реке Амур с провиантом, переселенцами, различными тяжестями, с рогатым скотом, лошадьми и прочим, так что река, несмотря на свои пустынные берега, представляла в то время довольно оживленное зрелище. В Айгуне генерал отправился со своею свитою в дом амбаня, находившийся в крепости, где хозяин принял его с распростертыми объятиями у наружных дверей. После кратких приветствий и расспросов о здоровье амбань, по приглашению генерала, отправился пешком вместе с ним на пароход, на котором его прокатили с музыкой вверх и вниз по реке.
По прибытии генерал-губернатора 9-го июля в Благовещенск, 12-го числа туда прибыл на трех больших джонках амбань с огромной свитой. Его джонка с каютой наверху подошла к самой пристани. Для встречи его были посланы на нижнюю площадку пристани некоторые лица из штаба генерал-губернатора, и при его выходе музыка, стоявшая у балкона дома, сыграла марш. Шествие открывали по лестнице пристани 6 пионов (офицеров) с белыми шариками и павлиньими перьями на шапках (за храбрость), за ними следовал церемониймейстер с голубым шариком на шапке, а сзади его – амбань; остальная свита шла в беспорядке. Поднявшись по лестнице наверх берега и подойдя к балкону, передние ряды расступились, стали по обеим сторонам дороги и пропустили вперед церемониймейстера и амбаня. Генерал-губернатор встретил его на пороге балкона. [416] В гостиной амбаня усадили на диване за столом. Слева от него поместился Н. Н. Муравьев, справа генерал М. С. Корсаков, сбоку стола в креслах – комендант Айгуна и два гусайда (штаб-офицера) с голубыми шариками на шапках. Прочая свита амбаня стояла в комнате, а секретарь его вместе с г. Шишмаревым поместились у стола. Подали угощение, состоявшее из чая, варенья, разных сластей, орехов, шампанского, наливок, папирос и сигар. Манджуры вообще не церемонились и не заставляли себя долго просить. Амбань горстями раздавал своим приближенным белые сухари и хлеб, поданные к чаю, свита его горстями же забирала поданные сигары и папиросы и прятала по карманам. Цель приезда амбаня состояла в представлении генерал-губернатору составленного дзян-зюном объяснения статей трактата, в котором между прочего заключались правила для обоюдной между русскими и манджурами торговли на Амуре. Это объяснение состояло из 14 пунктов, заключавшихся в себе большей частью мелочные и стеснительные обряды трусливой китайской администрации относительно жителей левого берега и вообще торговли по Амуру. В них упоминалось о необходимости назначения особых сборных пунктов для взаимной торговли под тем предлогом, что торговля должна быть под надзором особых чиновников, которые будут следить за правильностью ее и устанавливать обоюдные цены. Генерал не принял этих правил, доказывая манджурам, что торговля тогда только может развиваться и быть выгодною для обеих сторон, когда она производится свободно, без всяких стеснений, без надзора: «зачем чиновников утруждать частными делами»,– сказал он. На это манджуры, желая каким бы то ни было доводом настоять на своем, отвечали, что это не составит препятствия, потому что у них столько чиновников, что они не знают, что с ними делать. Все их доводы и убеждения явно клонились к тому, чтобы поставить торговлю в зависимость от чиновников и чтобы таким образом дать последним возможность пользоваться на счет местных жителей, производящих торговлю.
Генерал-губернатор вместе с этим не соглашался на предложение манджуров, чтобы на всем протяжении Амура был назначен только один пункт для торговли, а требовал, чтобы жители обеих берегов производили свободно взаимную торговлю, где пожелают, без всяких стеснений и надзора чиновников. Наконец, [417] после долгих прений постановили, что на первое только лишь время через каждые 8 дней будет открываться семидневная ярмарка по очереди в Благовещенске и Айгуне, а жители обоих берегов могут производить свободно торговлю на всем протяжении реки Амур. На остальные пункты объяснения дзян-зюна генерал-губернатор обещал прислать свой ответ в Айгун. После чего амбань со свитою, получив богатые подарки и отдарив со своей стороны кусками простой шерстяной с шелком материи, грубыми веерами, трубками, связками простого табаку (вроде махорки), китайскими сухими сластями и проч., тем же порядком вернулся со своею свитою обратно на джонках в Айгун.
На другой день был послан ответ генерал-губернатора на статьи дзян-зюна; в нем было сказано: «так как некоторые из этих статей противоречат смыслу трактата, то объяснения на них пришлются из Иркутска». Чрез несколько дней приехал комендант из Айгуна просить, чтобы это объяснение было прислано теперь же для отправления дзян-зюну, но так как генерала не было дома, то он оставил к нему письмо на красной бумаге и прибыл за ответом на другой день. В этот раз он со своими спутниками был принят генералом, который в продолжительной беседе с ним развивал выгоды, которые произойдут для них от более тесного сближения с русскими, толковал о нашей долгой дружбе с Китаем и пользе сохранения ее для Китая, о своем расположении к дзян-зюну и проч. Получив от генерала письмо к дзян-зюну, в котором он обещал прислать объяснения на предложенные им пункты из Иркутска, комендант отправился обратно в Айгун. Вместе с тем генерал-губернатор отправил 20-го июля пароход «амур» обратно в Николаевск, сам же на пришедшем из Усть-Стрелки пароходе «Лена»⁷ отправился в дальнейший путь вверх по реке Амур.
Между тем граф Путятин, соединившись с английским, французским и американским уполномоченными, вместе с их эскадрами прибыл в Печилийский залив; союзники взяли форты при устье реки Пейхо, ведущей к Пекину, и заняли город Тзянь-Цзинь. Устрашенный пекинский двор послал туда своих уполномоченных для переговоров с иностранцами, и граф Е. В. Путятин [418] успел первый заключить с ними трактат 1(13) июня. Несколько дней после этого китайцы заключили трактаты: с американским уполномоченным 14(26) июня, с английским и французским 15(27) июня. Сущность трактата, заключенного графом Е. В. Путятиным, состояла в следующем: об отправлении посланников, о производстве торговли, кроме сухого пути в портах: Шангай Инибо, Фучжлу-Фу, Ся-Сын, Гуандун, Тайван-Фу, на острове Формозе Ценчжоу, на острове Хайнане и во всех других открытых местах для иностранцев. Во всех этих местах Россия по трактату имеет право назначать своих консулов, Торговля, как сухопутная, так и морская, не должна подвергаться никаким стеснениям. Китайцы обязаны подавать помощь при крушениях русских судов у берегов Китая; Гн должны преследовать распространение православного вероисповедания и заботиться о сохранении порядка и назначении наших духовных миссий. Наконец, трактатом этим устанавливалось ежемесячное почтовое сообщение с Кяхтой. Граф Е. В. Путятин, имея в виду сведения, добытые амурской экспедицией о положении пограничного хребта, назначенного Нерчинским трактатом, и результаты действий амурской экспедиции, о границе нашей с Китаем на востоке, в 9-й статье договора между прочего объяснил: «по назначению границ сделаны будут подробные описания и карты смежных пространств, которые и послужат обоим правительствам на будущее время бесспорными документами о границах». Это обстоятельство весьма важно, потому что, как мы видели, устье реки Сунгари и весь уссурийский бассейн по этим исследованиям оказались бы принадлежащими России. Китайцы, имея в виду это обстоятельство, хотя и получили от дзян-зюна, цицикорского князя И-Шан, известие о заключенном им с генерал-губернатором 16-го мая айгунском трактате, но до подписания трактата графом Путятиным не сообщали ему об этом, а уведомили его, спустя несколько дней после заключения им трактата, именно когда уже богдыхан ратифицировал айгунский трактат, заключенный генерал-губернатором, и при этом утвердил, согласно представлению Н. Н. Муравьева, границу нашу с Китаем по реке Уссури до реки Тюмень-Ула и далее по течению оной до моря, т. е. назначил ее определенной чертою. И вследствие этого упоминаемая статья трактата, заключенного графом Путятиным, была исполнена, и таким образом то, чего избегали манджуры при переговорах [419] с генерал-губернатором в Айгуне, т. е слова – граница, теперь было утверждено самим богдыханом. Богдыхан определил границу между Россией и Китаем по реке Уссури до морского берега и тем самым окончательно признал принадлежность приуссурийского края за Россией.
Подлинный договор, заключенный в Тзян-Цзине, граф Путятин отправил в С.-Петербург 7 июня с капитан-лейтенантом Чихачевым чрез Суэц и Триест, а чрез 8-м дней после того, а именно 15-го июня, отсылая прибывшего к нему из С.-Петербурга, чрез Суец, курьером адъютанта Н. Н. Муравьева, подполковника Мартынова, обратно в Иркутск, через Калган, Гобийскую степь, Ургу и Кяхту, граф Путятин послал с ним письмо к Н. Н. Муравьеву и при нем копию с заключенного им в Тзян-Цзине договора. Г-н Мартынов чрез 25 дней прибыл в Иркутск, где, за отсутствием Н. Н. Муравьева, сдал бумаги председательствовавшему в главном управлении Восточной Сибири иркутскому губернатору генерал-лейтенанту Венцелю, который, узнав от Мартынова, что курьер, отправленный графом Путятиным с подлинным договором, капитан-лейтенант Чихачев, уехал прежде заключения французами и англичанами с Китаем договора, нужным счел отправить с этим известием в С.-Петербург очевидца этого события, г. Мартынова, поручив ему доставить туда и копию с заключенного графом Путятиным договора. Г-н Мартынов прибыл в С.-Петербург и в тот же день имел счастье представиться к Государю Императору, вследствие чего в тот же день по Высочайшему повелению были посланы телеграммы в Лондон, Париж и другие европейские столицы о заключенных французами и англичанами договорах с Китаем. Таким образом, Европа в первый раз, через Сибирь, узнала об этом событии гораздо раньше. чем от своих уполномоченных.
Генерал-лейтенант Венцель, отправляя Мартынова в С.-Петербург, в то же время, 11-го июля, послал к Н. Н. Муравьеву на Амур другого курьера с письмом от графа Путятина, с копией с заключенного им договора и с известием о ратификации богдыханом, согласно его проекту, о границе в приуссурийском крае, заключенного им айгунского трактата 16 мая 1858 года. Этот курьер встретил генерал-губернатора, следовавшего вверх по реке Амур на пароходе «Лена» 22-го июля, [420] немного выше Албазина. Получив радостное известие, Н. Н. муравьев вызвал всех наверх и, помолившись Господу Богу, объявил его офицерам и команде. 12 августа пароход «Лена» пришел в Стретенске, где и остался на зимовку. Оттуда генерал-губернатор отправился в Иркутск; во всех селах по этому пути встречали его с колокольным звоном толпы народа; везде провожали его с криками «ура»; в городах являлись депутации и делали денежные пособия в пользу нового края. Все хотели принять какое-либо участие в этой общей радости всей Сибири. По прибытии в Иркутск в 1-м часу пополудни, 20-го августа, генерал-губернатор проехал прямо в Благовещенский кафедральный собор, где был встречен преосвященным Евсевием, епископом Иркутским и Нерчинским, совершавшем соборно, в присутствии всех начальствующих лиц губернии, благодарственное Господу Богу молебствие за окончание великого дела, которое в русской истории навсегда останется соединенным с управлением Восточной Сибирью Николаем Николаевичем Муравьевым. По окончании молебствия, преосвященный Евсевий благословил Николая Николаевича образом спасителя и сказал ему несколько слов приличных событию.
По получении донесения от Н. Н. Муравьева о заключенном им айгунском трактате и о ратификации оного богдыханом, Государь Император указом правительствующему сенату, данным 26-го августа 1858 года, возвел Николая Николаевича Муравьева с нисходящим от него потомством в графы Российской империи с присовокуплением к его имени Амурского. Засим, в ноябре того же 1858 года, по случаю этого события были Высочайше награждены:
а) Следующими по очереди орденами и пенсионами в 2,000 рублей.
Генерал-лейтенант, председатель главного правления российско-американской компании, Политковский; генерал-майор Михаил Семенович Корсаков, контр-адмирал Петр Васильевич Козакевич и я⁸.
б) Пенсионом в 1,500 рублей.
Генерал-майор Николай Васильевич Буссе.
в) Владимиром 4-й степени и пенсионами в 350 рублей. [421]
Лейтенант Николай Константинович Бошняк и штабс-капитан корпуса штурманов Дмитрий Иванович Орлов.
г) Владимира 4-й степени и Анны 3-й степени.
Лейтенанты: А. Ив. Петров и Разградский, поручик корпуса штурманов Воронин, лейтенант Купреянов и доктор Орлов.
Так как я и Д. И. Орлов были семейные, то дарованные пенсионы по нашу смерть Высочайше повелено распространить на наших жен и детей.
Таковы были окончательные результаты открытий, совершенных на маленьком транспорте «Байкал» в 1849 году и затем деятельности наших морских офицеров, составлявших амурскую экспедицию с 1850 по исход 1855 года! Нельзя не признать. что вышеизложенные неоспоримые документы и факты показывают, что разрешение амурского вопроса, обусловливавшего политическое и экономическое значение России на отдаленном ее Востоке, было совершено в главных основаниях единственно нашими морскими офицерами, которым судьба определила там действовать с 1849 по исход 1855 года. Они, возбудив погребенный, казалось, на веки амурский вопрос, представили вместе с этим и практическую возможность без особых затрат казны к его разрешению, т. е. к объяснению – доступно или недоступно устье реки Амур и ее лиман к плаванию мореходным судам⁹.
Они, не получив еще Высочайшего соизволения, не теряя ни минуты времени, решились идти из Петропавловска к устью реки Амур и в ее лиман к местам, считавшимся тогда нашим правительством и всем образованным миром – китайскими, и, несмотря на ничтожнейшие средства, с преодолением величайших затруднений и опасностей положительно доказали, что считавшиеся недоступными устье реки Амур и ее лиман вполне доступны, и что Сахалин не полуостров, а остров¹⁰.
Они, при ничтожестве средств, с каковыми была снаряжена на прибрежья Охотского моря торговая частная экспедиция в 1850 году, несмотря на тяжкую ответственность, единственно по [422] своему усмотрению, решились дать этой ничтожной торговой экспедиции важное государственное направление; заняли военным постом устье реки Амур и от имени правительства объявили туземцам, манджурам и иностранным судам, бывшим тогда близ лимана реки Амур, что этот край Россия всегда признавала своей принадлежностью, и, тем отстранив всякое на устье реки Амур постороннее покушение, сделали первый, твердый и бесповоротный шаг к признанию приамурского края русским¹¹.
Они, при несоответствии данных инструкций, несмотря на тяжкую ответственность, опасности и лишения, единственно по своему усмотрению решились исследовать направление Хинганского хребта от верховьев реки Уди и восточной части реки Амур и этим положительно доказали неправильность понятия о направлении нашей границы с Китаем в этих местах и обнаружили, что приамурский и приуссурийский край должны составлять принадлежность не Китая, а России¹².
Они, несмотря на ничтожество средств, опасности и лишения, исследовали в главных частях остров Сахалин, открыли на нем неисчерпаемые богатства каменного угля и, собрав положительные факты, доказывающие право обладания этим островом России (что он составляет неотъемлемое дополнение амурского бассейна), единственно по своему усмотрению, не имея еще на то повеления, решились занять военным постом этот остров и тем положить твердое основание к присоединению его к империи¹³.
Они, не смотря на ничтожество средств, с перенесением неимоверных лишений, трудов и опасностей возбудили и разрешили там морской вопрос, обусловливавший важное значение для России этого края. Они исследовали прибрежья Татарского залива до 49˚ широты, открыли поблизости к реке Амур залив де-Кастри (Нан-гмар), представляющий ближайший рейд с юга к амурскому лиману; открыли 49˚ северной [423] широты превосходнейшую гавань Императора Николая I (Хаджи), составляющую центральную гавань между корейской границей и амурским лиманом; исследовали пути, ведущие как из этой, последней, гавани, так и из залива де-Кастри на реку Амур; собрали положительные данные о существовании почти круглый год открытых мест для навигации по прибрежью Татарского залива, близ корейской границы и на реке Уссури. Всем этим они положительно доказали, что обладание одним левым берегом реки Амур без уссурийского бассейна с его прибрежьями не представляет возможности утверждения надлежащего политического значения за Россией на отдаленном ее Востоке, и в виду проявлявшегося уже тогда иностранного покушения на эти прибрежья, единственно по своему усмотрению, под личной тяжкой ответственностью решились занять постами на реке Амур селение Кизи, залив де-Кастри и Императорскую гавань и от имени русского правительства объявлять всем появлявшимся у этих берегов иностранным судам, что прибрежья Татарского залива до корейской границы с островом Сахалином составляют российские владения¹⁴.
Они справедливым и глубоким вниманием в коренным обычаям инородцев, изучением их образа жизни, потребностей и отношений, устранением различных столкновений между туземцами, несмотря на ничтожную численность по сравнению с окружающими их со всех сторон дикими [народами] и миллионным населением соседних манджуров, распространили в этом крае русское влияние в такой степени, что генерал-губернатор нашел страну, эту как бы давно принадлежавшей России¹⁵.
Они, утвердившись в главных пунктах амурского бассейна, приобрели в нем господствующее влияние и приготовили надежный и безопасный приют нашим судам и их экипажам в самую критическую для них минуту и, понудив неприятеля блокировать прибрежья края, заставили его этим заявить пред Европою, что приамурский и приуссурийский бассейны принадлежат не Китаю, а России¹⁶. [424]
Наконец, они всеми упомянутыми действиями своими, совершенными вне данных им повелений, единственно по своему усмотрению и под своей ответственностью, фактическим доказали правительству, что только в приамурском и приуcсурийском бассейнах с омывающим их морем и возможно создать надлежащее политическое значение России на отдаленном ее Востоке [и] школу для образования экипажей нашего флота.
Вот почему деятельность наших морских офицеров, составлявших экипаж транспорта «Байкал» в 1849 году и затем амурскую экспедицию с 1850 по исход 1855 года, преисполненная гражданской доблести, отваги и мужества, представляет незыблемое основание к окончательному присоединению к России в 1856 году приамурского и приуссурийского края и одну из видных страниц истории нашего флота и истории отдаленного Востока. Я имел счастье начальствовать этою экспедицией и потому счел своею священной обязанностью изложить эти события с фактической точностью, в последовательном порядке.

Примечания