Невельской Г.И.

Подвиги русских офицеров на крайнем востоке России 1849-55 гг.

С.-Петербург. 1878 г.

Публикуется по изданию: Подвиги русских офицеров на крайнем востоке России 1849-55 гг. Приамурский и приуссурийский край. С.-Петербург. 1878 г.

Глава XII.

Резолюция Государя Императора Николая I. – Распоряжения высшего правительства по поводу последних моих действий. – Возвращение мое в Иркутск. – Женитьба. – Поездка в Аян. – Переход в Петровское на барке «Шелехов». – Гибель барка. – Мои распоряжения в Петровском. – Прибытие в Николаевский пост. – Объявление гилякам.– Донесение генерал-губернатору. – Отправление Н. М. Чихачева и Орлова вверх по р. Амгунь. – Их донесение. – Развлечения в Петровском. – Наше дружелюбное отношение к инородцам. – Зимняя почта. – Жизнь и обычаи инородцев. – Сведения, добытые от них о р. Амур и о крае. – Командировка Чихачева и Орлова. – Возвращение их в Петровское. – Исход 1851 года. – Окончательное занятие устья р. Амур.

В особой аудиенции, испрошенной у Его Величества, Государь Император, выслушав со вниманием объяснение генерал-губернатора о важных причинах, побудивших меня к таким решительным действиям, изволил отозваться, что поступок мой Он находил молодецким, благородным и патриотическим¹ и изволил пожаловать мне св. Владимира 4 степени, на журнале же комитета написал: «комитету собраться вновь под председательством Государя Наследника Престола» (ныне благополучно царствующего Императора Александра Николаевича), и сказал: где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен.
Вследствие этого, генерал-губернатор имел счастье докладывать Его Императорскому высочеству Государю Наследнику о начатом уже мною водворении в приамурском крае, о полученных мною сведениях о положении этого края и о народах, обитающих в оном, и представил свои соображения о дальнейших действиях.
Комитет в присутствии Государя наследника рассмотрел вновь это дело и положил: [115] 1) Николаевский пост оставить в виде лавки российско-американской компании.
2) Никаких дальнейших распространений в этой стране не предпринимать и отнюдь никаких мест не занимать.
3) Иностранным судам, которые обнаружили бы намерение занять какой-либо пункт около устья реки Амур, объявлять, что без согласия российского и китайского правительства никакие произвольные распоряжения в этих местах не могут быть допускаемы, и что каждый из таких самовольных поступков влечет за собою большую ответственность.
4) Российско-американской компании снабжать экспедицию запасами, товарами, гребными судами и строительными материалами. Для сооружения же помещения в Петровском и Николаевском, охранения оных и для других надобностей назначить из сибирской флотилии 60 человек матросов и казаков при 2-х офицерах и докторе, которым кроме казенного довольствия по сибирскому положения производить особое вознаграждение от компании, по соглашению генерал-губернатора Восточной Сибири с главным ее правлением.
5) Если при упомянутом сейчас расходе и от торговли в продолжение 3-х лет российско-американская компания будет терпеть убыток, то по представленному ею расчету правительство обязывается ее вознаградить, но, однако, никак не свыше 50,000 рублей.
6) Продовольствие от казны из Петропавловска, а равно запасы и товары компании из Аяна, должны доставляться в Петровское на казенных судах.
7) Экспедицию эту назвать Амурской и начальником ее во всех отношениях назначить капитана 1 ранга Невельского.
8) Экспедиции этой, а равно все действия и направления ее в пределах настоящего Высрчайшего повеления, находиться под главным начальством и распоряжением генерал-губернатора Восточной Сибири.
9) Начальнику экспедиции, равно и всем служащим в оной офицерам даровать все права и преимущества, какие определены законом начальнику охотского порта и служащим в нем офицерам.
Это постановление комитета 12 февраля 1851 г. было Высочайше утверждено, и на основании оного, от 16 февраля, дана мне от генерал-губернатора инструкция. Вместе с этим главное [116] правление компании уведомило меня от того же числа депешею, что добавочное довольствие должно производить от компании в следующем размере: начальнику экспедиции по 1500 руб. в год, офицеру по 200 руб. и нижним чинам по 40 рублей; требования товаров и запасов от компании, в пределах упомянутой суммы, а ровно и отчеты агентов компании должны утверждаться мною.
На основании Высочайшего повеления правительствующий сенат, от 15 февраля 1851 г., через трибунал внешних сношений уведомил китайское правительство о предположении нашем иметь наблюдение за устьем р. Амур.
Таковы были распоряжения высшего правительства поп оводу последних моих действий и таковы были ничтожные средства, определенные на содержание и действие нашей экспедиции. Нам назначалось на все не более 17,000 руб. в год, тогда как в то же время на содержание губернатора Камчатки и его канцелярии определялось более этой суммы. Из этого ясно, что мне, как и в первом случае, не давалось ни прав, ни средств принимать какие-либо меры к надлежащему нашему водворению в этом крае. С этими распоряжениями, в половине июня, я прибыл в Охотск и, взяв оттуда людей и казенное довольствие, направился в Аян, чтобы принять там товары и запасы компании и оттуда вместе с транспортом «Охотск», который должен был там находиться в исходе июня, идти в Петровское.
Неприбытие в Аян из Петровского транспорта «Охотск» придавало некоторое правдоподобие разнесшимся в то время в Аяне слухам, будто бы команда в Петровском повергается величайшим опасностям и даже будто она уничтожена. Имея в виду это обстоятельство, я немедленно пошел из Аяна в Петровское на транспорте «Байкал», взяв с собою для усиления своих средств прибывший пред сим в Аян компанейский корабль «Шелехов».
Между тем, проездом из Петербурга, я женился в Иркутске на девице Екатерине Ивановне Ельчаниновой, только что вышедшей из Смольного монастыря, племяннице бывшего в то время иркутского гражданского губернатора В. Н. Зорина. Эта молодая моя супруга решилась переносить со мною все трудности и лишения пустынной жизни в диком негостеприимном крае, отброшенном за десяток тысяч верст от образованного мира. [117]
С геройским самоотвержением и без малейшего ропота она вынесла всю трудность и лишения верховой езды по топким болотам и диким гористым тайгам и ледникам Охотского тракта, сделав этот верховой переезд в 1,100 верст в 23 дня. Жена моя, с первой же минуты прибытия своего в Петровское, показала необыкновенное присутствие духа и стойкое хладнокровие. Компанейский барк «Шелехов», на котором я с нею находился, подходя к заливу Счастья, по случаю внезапно открывшейся течи², не смотря на все меры, начал погружаться в воду, так что благоприятный ветер на берег и близость мели дозволили немедленно спуститься на последнюю и тем избавить всех от угрожавшей опасности потопления. В то время, когда «Шелехов» встал на мель, все палубы были уже наполнены водою, и барк погрузился почти до русленей. В то же время пред входом в залив Счастья сел на мель сопровождавший нас транспорт «Байкал». Выстрелов наших не было слышно в Петровском, и потому ответа на них не было, и, кроме того, мрачность не дозволяла видеть из Петровского наши суда. Это обстоятельство и толпа диких собравшихся на лежавшей перед нами кошке подтверждали, казалось, упомянутые неблагоприятные слухи, распространенные в Аяне. Положение наше у пустынного негостеприимного берега при судах, из коих одно лежало на банке затонувшим, а другое сидело на мели,– было весьма опасное и критическое.
Семейства 5-ти матросов, взятых из Охотска, и вся команда барка «Шелехов» соединились на верхней палубе, единственном месте, где не было воды, и с напряженным вниманием ожидали избавления от этого опасного убежища, которое могло мгновенно изменить при первом свежем ветре с моря. В это время капитан барка, лейтенант В. И. Мацкевич, поступивший в экспедицию юный лейтенант Н. К. Бошняк и помощники лейтенанта Мацкевича просили жену мою съехать перовой на транспорт «Байкал». «Муж мой говорил мне, что при подобном несчастии командир и офицеры съезжают с корабля последними,– отвечала им Екатерина Ивановна,– я съеду [118] с корабля тогда, когда ни одной женщины и ребенка не останется на нем; прошу вас заботиться о них». Так жена моя и поступила.
Между тем ветер стих и мрачность рассеялась. Гиляки собрались на кошке, чтобы помочь нам выйти на берег, и дали знать в Петровское, откуда немедленно были высланы 2 шлюпки. «Байкал» с прибылою водою снялся с мели и все семейства и команда были перевезены благополучно с барка. Все слухи, распространенные в Аяне, оказались ложными.
Оставшиеся в Петровском гг. Орлов и Гаврилов успели выстроить 3 домика для помещения офицеров, 30 человек команды и товаров. Мне с женою пришлось на первое время разделить флигель в 2 комнаты с семейством Орлова.
Гг. Орлов и Гаврилов сообщили мне: 1) что, согласно моему распоряжению, транспорт «Охотск» с открытием навигации в Петровском начал готовиться к походу, но сделавшаяся внезапно буря с сильным ледоходом по заливу выбросила транспорт на берег. Кроме того, по гнилости транспорта в нем открылась такая сильная течь, что не было никакой возможности выйти в море. 2) Что последним зимним путем Орлов с 8 человеками отправился на мыс Куегда, чтобы срубить домик для Николаевского поста, то только что он начал рубить лес для этого, гиляки соседних деревень встревожились и объявили ему, что манджуры им строго приказали не дозволять русским здесь селиться, и что из Сен-Зина, с открытием реки, придет сюда большая сила для истребления здесь всех русских и для наказания смертью тех гиляков, которые будут помогать им. Поэтому г. Орлов, во избежание неприятных столкновений, которые могли бы повредить нашим действиям, впредь до прибытия подкреплений, оставил рубку леса и ограничился только лишь тем, что с открытием навигации послал в лиман шлюпку наблюдать за устьем реки Амур³. 3) Что все сношения его с окрестными гиляками были дружественны, и чрез них он узнал, что ныне, ранней весною, плавали в Татарском заливе большие суда, доходившие до лимана. Наконец, 4) что за два дня до нашего прихода стояло на петровском рейде американское китобойное судно. Шкипер его съезжал на берег и г. Орлов объявил ему, что все прибрежье Татарского залива до Кореи и вся эта страна составляет русское владение.
В Петровское прибыли со мною: 22-х-летний лейтенант Н. К. Бошняк, прапорщик корпуса штурманов А. И. Воронин, доктор Орлов, топограф Штегер, 30 человек матросов и казаков, из которых 5 человек семейных, и приказчик российско-американской компании якутский мещанин Березин; таким образом, вся команда амурской экспедиции с командой транспорта «Охотск» составилась в 70 человек.
По прибытии в Петровское, все наше внимание было обращено на разгрузку барка «Шелехов», лежавшего на банке в 10 милях от Петровского, что было сопряжено с большими трудами и препятствиями. К счастью стояла постоянно тихая погода, а пришедший на петровский рейд военный корвет «Оливуца», под командою капитана Сущева, помог этому делу. При благородном и ревностном содействии капитана корвета «Оливуца»⁴ и при энергической деятельности лейтенанта Мацкевича и всех команд разгрузка барка скоро была кончена и весь груз его, кроме соли и сахара, был спасен. Спасли также рангоут и весь такелаж, все же усилия к снятию барка с мели остались тщетны. Барк «Шелехов» был куплен компанией в Сан-Франциско и, как оказалось, компания в этом случае была обманута, ибо, по осмотру барка комиссией под председательством командира корвета И. Н. Сущева, было найдено, что подводная часть его скреплена до такой степени слабо, что держалась только на одной обшивке, так что при первом свежем ветре с моря барк сейчас же развалился и от него не осталось ни малейшего следа.
Сделав распоряжение о выгрузке барка и о снятии его корпуса, я послал мичмана Н. М. Чихачева с топографом Поповым для наблюдения за южной частью лимана и для подробной съемки берега южного пролива. (Н. М. Чихачев поступил в экспедицию с корвета «Оливуца»). Сам же я с лейтенантом Бошняком, [120] приказчиком Березиным и с 25 человеками вооруженных людей на байдарке и вельботе отправился через лиман в р. Амур для подкрепления Николаевского поста, содержавшегося в то время посланною Орловым из Петровского четырехвесельною, вооруженной однофунтовым фальконетом шлюпкой. По прибытии на мы Куегда, я собрал окрестных гиляков и объявил им: «чтобы они не верили манджурским торгашам и не слушались их. Если кто-либо из них будет распускать враждебные для нас слухи, то чтобы таковых представляли в Николаевск, где они будут строго наказаны, а равно будут строго наказываемы и те из гиляков и из других инородцев, которые осмелятся нам угрожать, а тем более изъявлять против нас какие-либо враждебные поступки. Вся эта страна русская, и мы не дозволим никому здесь распоряжаться. Манджуров же мы не боимся и заставим их нас уважать и бояться».
Назначив лейтенанта Н. К. Бошняка начальником Николаевского поста, я приказал ему: 1) постоянно иметь при посте военный флаг и при флаге и орудии держать караул, иметь всегда часового; 2) построить на зиму помещение для команды; 3) прапорщику Березину начать производить расторжку с инородцами. Сделав эти распоряжения, 29 июля я на вельботе возвратился в Петровсоке. С корветом «Оливуца», отправлявшемся 1-го августа в Аян, с командою затонувшего барка «Шелехов» послал донесение, как об этом происшествии, так и о распоряжениях моих, генерал-губернатору и депешей уведомил главное правление российско-американской компании о гибели барка. В заключение донесения моего генерал-губернатору я писал: «Из приложенного при сем акте комиссии, освидетельствовавшей подробно барк «Шелехов», Ваше Превосходительство усмотрите, что надобно благодарить Господа, что это происшествие, обнаружившее всю ненадежность барка, случилось у берега, на который была возможность спасти людей и весь почти груз барка с его вооружением, ибо в таком его состоянии, какое оказалось при его осмотре, он неминуемо погиб бы в океане при первом свежем ветре со значительной качкой, на переходе, которой ему предстоял из Аяна в Ситху».
По прибытии мичмана Н. М. Чихачева из южного пролива лимана, я отправил его вместе с Орловым на 6-ти весельной шлюпке вверх по реке Амгунь с целью ознакомления с этим [121] большим притоком реки Амур, впадающим в Амур близ Николаевского поста, а равно и с целью собрания предварительных сведений от туземцев о путях, ведущих с этой реки к Хинганскому хребту, из которого она берет свое начало. Мне нужны были эти сведения, потому что первое, что я предположил сделать – это разрешить пограничный вопрос, т. е. обследовать направление этого хребта от верховьев р. Уди.
Посланные офицеры, войдя в р. Амгунь по протоке, соединяющей ее с протокой Пальво (обследованной мною в 1850 году), и поднявшись по Амгуни до селения Кервет, 3 октября возвратились в Петровское и донесли мне: а) что река Амгунь значительна и судоходна и направление течения имеет вообще северо-восточное; б) по словам туземцев она выходит из тех же гор, из которых берут начало реки: Уди, Тугур, Бурея и Зея. Туземцы селения Кервет (Самагиры) называют эти горы Хинга, что значит каменные, большие. Исток реки Амгунь, по их словам, гораздо южнее истоков рек Уди, Тугура и Буреи. К реке Амгунь близко подходит река такой же величины – Гиринь, которая также берет начало из этих гор, но исток этой последней южнее истока Амгуни. От селения Кервет до упомянутого хребта, по Амгуни, они ездят на собаках около 15 дней. в) Что самагиры ни от кого не зависят и ясака не платят. Они приняли гг. Чихачева и Орлова весьма радушно и жаловались, что манджуры, приезжающие к ним для торговли, обманывают их и делают различные бесчинства и в заключение просили, чтобы мы перебрались к ним.
К половине октября в Николаевском были готовы две юрты, обнесенные засеками, а в Петровском – флигель в 3 саж. ширины и 5 саж. длины, для нашего помещения. Само собою разумеется, что все это делалось из леса прямо с корня; печи же или, лучше сказать, чувалы (вроде каминов), были или сбиты из глины, или сложены из сырого кирпича без всяких оборотов с пролетом напрямую. Ясно, что жить в подобных хоромах было далеко не комфортабельно; во время метелей, случавшихся нередко на открытой кошке, все строения были заметаемы снегом, так что попадать в них не иначе было возможно, как чрез чердаки. Много стоило труда, чтобы разгрести окна для света и двери для входа; прибавьте еще к этому, что мы были окружены в несколько раз превышающим [122] нас по численности диким народом, у которого нож и физическая сила составляют единственное право. Ближайший к нам сколько-нибудь цивилизованный пункт – Аян – лежал в 1000 верстах пустынного и бездорожного пространства, по которому тунгусы верхом на оленях едва могли добраться в 5 или 6 недель.
Несмотря на все это и на различные лишения и недостатки в самых необходимых потребностях для цивилизованного человека, офицеры и команды по примеру образованной и молодой женщины, моей жены, заброшенной судьбой в эту ужасную пустыню и разделявшей наравне с нами без всякого ропота все эти лишения и опасности, переносили их твердо и бодро, сознавая свой долг и пользу от их трудов для отечества.
Главным и единственным, общим для нас всех развлечением летом, было катанье по заливу на гилякских лодках, а зимою на собаках. При этом все мы и Екатерина Ивановна надевали оленьи парки (вроде стихаря), ибо всякая другая одежда была неудобна для такой дикой езды, какая принята в том крае.
Раз предупрежденное энергическими мерами, готовившееся восстание нескольких селений инородцев, подстрекаемых к этому манджурскими купцами-кулаками, которым мы делались соперниками в торговле и, главное, не дозволяли спаивать дикарей, нахально обирать их, наказывая за это по-русски в присутствии гиляков. Строгое соблюдение нами, как бы освященных, диких их обычаев⁵ и, наконец, строгое взыскание при них же и с наших людей за всякую причиненную им обиду – постепенно располагали инородцев в нашу пользу. Вместе с тем, наши пушки, вооруженный вид команды, обычная церемония при подъеме и спуске флага и, наконец, совершавшаяся каждое воскресение и праздник молитва, при которой дозволялось им присутствовать, – поселяли к нам страх, уважение и убеждение, что мы пришли к ним не с тем, чтобы из порабощать, как старались внушать им кулаки-манджуры, но напротив, защищать из от всяких насилий и не касаться их [123] обычаев, сделавшихся у них как бы священными – жизненными. Они скоро поняли, что мы не хотим благодетельствовать их нашими реформами, не сродными им и несоответствующими и, наконец, что мы глубоко вникаем в их нравы и обычаи и манджуров не боимся.
Ласковое обращение со всеми приезжавшими в наши посты инородцами еще более усиливало в них упомянутое убеждение. Они охотно, без всякого опасения, все чаще и чаще начали являться в Николаевское и в особенности в Петровское, где Екатерина Ивановна усаживала их в кружок на пол около большой чашки с кашей или чаем в единственной бывшей во флигеле у нас комнате, служившей и залом, и гостиной, и столовой. Они, наслаждаясь подобным угощением, весьма часто трепали хозяйку по плечу, посылая ее то за тамчи (табак), то за чаем. Несмотря на то, что это общество никогда не мывшихся дикарей, одетых в собачьи шкуры, пропитанные нерпичьим жиром, было невыносимо тягостно не только для молодой образованной женщины того круга, к которому принадлежала моя жена, но и для всякой крестьянки, Екатерина Ивановна переносила с полным самоотвержением как эти посещения, так и их последствия, т. е. грязь и зловоние, которые оставляли после себя гости в единственной нашей комнате. Она понимала, что только этим путем мы могли приобретать понятия о стране пустынной и неизвестной, в которой нам предстояло действовать для блага отечества. Такой радушный прием развязал языки нашим гостям: гиляки и другие инородцы с охотой и откровенностью рассказывали нам о положении края, о реках, его орошающих, о путях, по которым они ездят на нартах и лодках, о затруднениях и опасностях, какие могут встретиться при этих поездках и о средствах к отстранению оных. Наконец, они знакомили нас с нравами, обычаями, образом жизни и вообще с положением и состоянием инородцев, обитавших в этом крае.
Весьма естественно, что подобные сведения были далеко неудовлетворительны. Так, например: при вопросе о расстоянии между пунктами гиляк чертил на полу мелом или углом палки, означавшие число ночей, которые надобно спать, чтобы, следуя на собаках или в их лодке, достигнуть известного места. Но вместе с тем, эти и подобные сведения давали нам понятие [124] о времени и препятствиях, какие нужно ожидать при исследовании страны и на что обращать больше внимания, тем более что средства наши для этой цели состояли тогда их тех же нарт с собаками и утлых гилякских лодок. Кроме того, без предварительных сведений о такой огромной и пустынной стране, которая рисовалась нам на картах, по одним легендам, большей частью ложным, нельзя было составить по возможности практического плана для действий, который направлял бы к главной цели. Между тем, таковой план был необходим, ибо всякая командировка в край, особенно в видах прочного водворения в оном, как выше видели, мне строго была запрещена, а потому лежала единственно на моей ответственности. Ясно, что и в таком положении, прежде чем решиться предпринять командировку, необходимо было уяснить не только практическую возможность ее исполнения с нашими ничтожными средствами, но и вполне взвесить степень безопасности посылаемых, дать им такие подробные наставления, которые отстранили бы все опасности и затруднения. Главная цель моя заключалась в том, чтобы фактически объяснить правительству значение для России этого края на отдаленном нашем востоке. Для этого предстояло разрешить нам, как я выше упомянул, два вопроса: вопрос пограничный и вопрос морской, обусловливавший значение для России приамурского края в политическом отношении.
К ноябрю месяцу все команды в Петровском и Николаевском были, по возможности, размещены на зиму, и Николаевский пост был обеспечен продовольствием и товарами. К этому же времени с тунгусами, прикочевавшими на Петровскую кошку, было заключено условие о доставлении зимним путем, верхом на оленях, писем и депеш в Аян. Они взялись отвозить в Аян из Петровского почту не более 2 раз за зиму. Летом почта от нас должна была доставляться в Аян на казенных судах, совершавших рейсы между Аяном и Петровским. Это обыкновенно случалось 2 или 3 раза в лето. Таким образом мы имели сведения из России в продолжение года не более 4 или 5 раз. Особого судна для экспедиции назначено не было, потому что вся камчатская флотилия состояла из 2 транспортов («Байкал» и «Иртыш») и 2 ботов («Кадьяк» и «Камчадал»). Эти суда постоянно были заняты снабжением Петропавловска, который силились уже тогда утвердить на степень главного нашего [125] порта на Восточном океане. Эти же суда должны развозить продовольствие в Гижигу, Тягиль, Большерецк и Нижнекамчатск, а потому отделять какое-либо из них для экспедиции не представлялось никакой возможности.
Имея в виду эти обстоятельства, генерал-губернатор Н. Н. Муравьев приказал зимою 1850 на 1851 год выстроить в Охотске бот для экспедиции, но, по случаю переноса этого порта в Петропавловск, распоряжения Николая Николаевича исполнить не могли, и вместо бота, в сентябре 1852 г., доставлена была в Петровское на боте «Кадьяк» только часть такелажа и парусины, которые предназначались на вновь строившийся бот. «Кадьяк», по случаю открывшейся в нем сильной течи, не мог возвратиться в Петропавловск и остался на зимовку в Петровском. К навигации мы, по возможности, исправили его, и я надеялся, что по крайней мере он останется при экспедиции, но эта надежда осталась тщетной. После первого же рейса, сделанного им из Петровского в Аян, по распоряжению камчатского губернатора, он был взят из экспедиции и отправлен с продовольствием в Гижигу.
Суда российско-американской компании, плававшие между Ситхою и Аяном, по условию правительства с компанией, не обязаны были заходить в Петровское. Если в продолжение 3 лет и являлось иногда одно из этих судов на петровском рейде, то это делалось единственно по милости и сердоболию начальника аянского порта Кашеварова и то только в таких случаях, когда без прихода этого судна всем нам угрожала чуть ли не голодная смерть.
В какой степени была правильна и надежна зимняя почта наша, отбывавшаяся, как мы сейчас видели, тунгусами на оленях, показывает следующее обстоятельство: весьма нередко тунгус, отправленный с почтой из петровского, чрез две или три недели возвращался с дороги обратно с объяснением, что он мало взял с собою пороху и чаю; он вешал в подобных случаях сумку с почтой на березу и просил, чтобы пополнили эти запасы.
После вышеизложенного, естественно, что тунгус с почтой из Аяна и наше судно с моря встречались в Петровском всеми с особенным чувством, которое могут понять только люди, заброшенные между дикарями в пустыню, отрезанную от всего цивилизованного мира. В особенности это было ощутительно для моей жены, попавшей в такую ужасную обстановку. [126]
Немало труда стоило нам приучить гиляков и других инородцев к благовременному доставлению писем из наших постов и от лиц, командированных в новый край. Инородцы не понимали, что позднее исполнение подобных поручений умоляет их значение. Они считали, что, когда бы не доставить почту – все равно, лишь бы она была доставлена. Так часто случалось, что из Николаевского привозил мне гиляк письмо через 2 или 3 месяца; от офицеров, командированных дальше, случалось получать корреспонденцию еще позже этого времени, а иногда письмо приходило только тогда, когда пославший его офицер уже возвратился. Также немалого труда стоило, чтобы без всякого потрясения жизни и обычаев инородцев внушить им понятие о старшинстве и вообще о начальстве, как то разумеется у образованных народов.
Инородцы не имели никакого понятия ни о праве, ни о старшинстве. Единственным правом, как я выше заметил, они считали нож и физическую силу и полагали, что без этого возможно исполнить что-либо только тогда, когда им угодно, и то за такие товары, какие им понравятся. В этом-то смысле они и называли джангином и пила-джангином (богатый купец) только того, кто при упомянутых обстоятельствах дает им более или менее материи и тамча (табаку). Так, например, глядя на имевшийся у меня портрет Государя Императора, они говорил, что это должен быть пили-пили-джангин, т. е. физически сильный человек, который вместе с тем много дает чаю и табаку.
Надобно было глубоко изучить их жизнь и обычаи, заменявшие у них законы, чтобы навести их на необходимость иметь в селениях такого человека, к которому мы могли бы обращаться с приказаниями и который, в свою очередь, мог бы требовать от них беспрекословного исполнения. Привести к этому убеждению инородцев нижнеамурского края много помогло нам знание существовавших у них обычаев, принимавшихся ими за непреложные законы, вроде поместного права, разумеется, в самом грубом виде.
Инородцы вообще живут значительными селениями (от 100 до 200 душ и более). Эти селения состоят из юрт, вроде наших сараев, по стенам которых устроены широкие нары, [127] нагреваемые идущими от очагов трубами. Посреди юрты, между четырьмя столбами, находится возвышение, на котором спят собаки; в большей части юрт находится тут же привязанный к столбам медвежонок или медведь, с которым они забавляются. Под потолком юрты растянуто несколько жердей, на которых они вешают свою одежду и всякую рухлядь. В очагах, расположенных по обеим сторонам входной двери, вмазаны котлы, в которых они готовят пищу и для себя, и для собак, и для медведя. При каждой из таковых юрт по берегу реки устроены на возвышении, на столбах, небольшие чуланы, служащие для хранения запасов рыбы, ягод, кореньев, юколы и нерпичьего жира,– продуктов их пищи, и наконец, против каждого сарая находится несколько положенных на козла жердей; на эти жерди гилячки вешают чищеную рыбу, из которой мясо идет на пищу людей, а середина, кости – для собак. Рыба эта, провяленная на солнце, называется у них юколой и составляет самую главную необходимость для инородца, все равно как у нас хлеб и соль. Такая юрта или сарай со всеми к ней принадлежностями составляет хозяйство инородца. Сооружает это хозяйство обыкновенно одно семейство, но поселиться в юрте и пользоваться этим хозяйством может всякий из инородцев, который не имеет оного, хотя бы то был пришелец, совершенно посторонний и незнакомый хозяину юрты. Здесь-то и проявляется право хозяина, а именно: он назначает число мест на нарах, которые могут быть отведены для посторонних, и назначает по своему усмотрению работы, которые должны исполнять в его пользу пришельцы; он же наблюдает за точным исполнением пришельцами самых священных для них обычаев (вроде религии), состоящих в том, чтобы никто не ложился на нары головой к стене и чтобы никто не выносил из юрты огня. Они были убеждены, что в случае невыполнения этого в какой-либо деревне, все жители ее должны умереть, и все уничтожится. Неисполнение этого обычая кем-либо из пришельцев, а равно буйство и неисполнение обязанностей, возложенных хозяином, влечет за собой немедленное изгнание гостя, и в этом случае хозяева остальных юрт под страхом немедленной казни (ножом или утоплением) не могут укрыть или приютить изгнанника.
После всего сказанного, не странно ли мне было получать почти с каждой почтой наставления и приказания из Петербургских [128] канцелярий, чтобы я главным образом старался входить в сношения со старшинами гиляков, тунгусов и других народов, посещавших нижнее течение Амура, которых в Петербурге считали какими-то вассальными китайскими князьями. Мне писали, чтобы я заключил с ними условие, вроде торговых трактатов, какие заключаются только между образованными нациями, и, наконец, чтобы под строгой ответственностью я отнюдь не распространял своих действий далее Николаевска.
Всё, что можно было вывести из сведений, доставленных упомянутым путём гиляками, в общих чертах заключается в следующем: 1) что река Амур около селения Кизи довольно близко подходит к морскому берегу89; 2) что в недалёком расстоянии от селения Коль лежат озёра и что реки, впадающие в эти озёра, близко подходят к рекам Тугуру и Амгуни; что все реки эти берут свое начало с того же хребта гор, с которого стекают реки Уда, Горин и Бурея; 3) что одно из озёр — Удыль, посредством протоки Уй, соединяется у селения Ухта с рекой Амуром и что берега этой протоки, сколько можно было понять из объяснений гиляков, должны быть удобны для заселения; 4) что в селение Ухта на озеро Удыль и ближайшие к нему селения Пуль и Кальм, лежащие на левом берегу Амура, для торговли с местным населением приезжают по первому зимнему пути маньчжуры; 5) что путь вверх по Амуру, до селения Кизи, а равно и путь через селение Коль и озеро Чли, ближайшее к этому селению, до селения Ухта, представляются путями безопасными и более других проезжими. По словам гиляков, чтобы доехать из Петровского селения в Кизи надобно спать от 12 до 15 ночей, а до селения Ухта — от 15 до 18 ночей.
Ввиду этих сведений, прежде чем приступить к исследованиям, клонившимся к разрешению упомянутых двух вопросов: пограничного и морского, я счёл необходимым сделать предварительную рекогносцировку к юго-востоку и юго-западу. Поэтому 10 ноября я командировал по первому направлению мичмана Чихачёва до селения Жизи, а по второму — прапорщика Орлова через селение Коль до селения Ухта.
Мичман Чихачёв с приказчиком Березиным, одним гиляком и одним казаком отправились в путь на двух нартах. Офицеру этому приказано было, главное, собирать сведения о путях, ведущих с реки Амура в более или менее закрытые заливы, лежащие на побережье Татарского пролива, а также о плавающих здесь судах. Знакомясь с туземцами, их обычаями и образом жизни, стараться узнавать от них о положении края, принимая во внимание успешность и безопасность предстоящих командировок. Приказчику Березину поручалось вступить в торговые сношения с гиляками и могущими встретиться маньчжурами и узнавать о их потребностях и о способе ведения с ними торговли.
Орлов, знавший очень хорошо тунгусский язык, был отправлен тоже на двух нартах с гиляками. Ему приказано было обращать главнейшее внимание на то, действительно ли находятся в этом крае пограничные столбы, как сообщал о том в 1845 году академик Миддендорф, и не имеется ли над ними со стороны китайского правительства наблюдения как за пограничными знаками; какое представление об этих столбах имеет население, какое направление от верховьев реки Уды принимает горный хребет, с которого берут начало реки, впадающие с одной стороны в упомянутые озёра, а с другой — в реки Тугур, Бурея, Амгунь и Горин; какое местное название носит этот хребет и какое имеется представление о нем у аборигенов по сравнению с хребтом, принимаемым за пограничный, который тянется от верховьев реки Уды к западу, в Забайкальскую область, то-есть есть ли это тот же самый хребет или какой-либо его отрог. Осматривая систему озёр, лежащих между селениями Коль и Ухта, обращать внимание на леса, произрастающие по берегам их, и не сообщаются ли эти озёра между собой при посредстве проток или рек. Достигнув протоки Уй, обратить на неё особенное внимание относительно глубины и удобств к заселению её берегов и к учреждению на них эллинга. Вступая в торговые сношения с гиляками и могущими встретиться в селениях Ухта, Кальм и Пуль маньчжурами, собирать сведения об их потребностях, способе торговли и географии края, что необходимо в связи с предстоящими поездками по новому неизвестному краю. Наконец, достигнув этим путём Амура, следовать обратно под его левым берегом.
20 декабря прибыл из командировки в Петровское мичман Чихачёв с приказчиком Березиным, а вслед за ним 23 декабря возвратился и Орлов.
Чихачёв сообщил, что, следуя вверх по реке Амуру и вступая в торговые сношения с местным населением, обитающим на правом [130] берегу реки, за последним селением гиляков, Аур, они достигли мангуанского и частью нейдальского селения Кизи, предела их путешествия, лежащего на рукаве реки Амур, и от инородцев узнали: 1) что с правого берега реки Амур есть несколько путей к морю; большая их часть ведет в бухты и закрытые заливы, которых на прибрежьях Татарского залива находится немало; что этими путями жители реки Амур ездят к морю для промысла нерпы. 2) Что самый короткий и более других удобный из этих путей тот, который идет из селения Кизи по озеру того же имени. Последнее весьма близко подходит к морю, так что по прорубленной на этом перевале просеке, устланной бревнами, туземцы перетаскивают свои лодки из озера к морю. 3) Что от этого перевала в близком расстоянии к югу находится закрытый залив Нангмар. 4) Что в этот залив туземцы с озера Кизи ездят зимою на нартах чрез небольшие горы. 5) Что ранней весною приходят в Татарский залив большие суда. 6) Что некоторые манджуры, подстрекая гиляков делать нам зло, рассказывают, что будто бы с открытием реки спустится из р. Сунгари большая манджурская сила, чтобы нас и всех гиляков, которые нам помогают, перерезать. Все туземцы, и в особенности в селениях Аур и Кизи, принимали их весьма дружественно.
Г. Орлов объяснил, что из селения Коль он направился к западу и, проехав по этому направлению около 70 верст, достиг озера Чли, тянущегося от юго-востока к северо-западу и, по словам туземцев, имеющего в окружности около 120 верст. От селения нейдальцев Чли, куда он прибыл из селения Коль, следуя по южному берегу этого озера и проехав около 30 верст, он прибыл в селение тех же инородцев, Чальм, лежащее на юго-западном берегу озера. От этого селения, проехав по западному направлению 60 верст и перевалив небольшие возвышенности, достиг селения и озера Нейдаль. Это озеро немного менее Чли, но направление его более западное, а именно: оно тянется от WSW к ONO; с запада в него впадает значительная река того же имени (Нейдаль), по которой г. Орлов с взятым из селения туземцем поднимался на расстояние от устья около 25 верст. Они доходили до места, при котором эта река сближается с рекою Тугур и откуда нейдальцы и другие инородцы ездят на эту последнюю. Для означения [131] перевала, а равно и места, где они съезжаются для торговли, сложены большие груды камней в виде пирамид. По наблюдению Орлова, широта этого урочища оказалась 52˚ 57’N. Река Нейдаль имеет вообще восточное направление и, по словам туземцев, берет начало из того же хребта больших гор, из которого вытекают реки: Уди, Тугур, Амгунь и Буреря. Этот хребет гор нейдальцы называют Хинга, что значит каменный, сплошной (становой). На вопрос Орлова, не знают ли они, какие горы идут к западу и северу от вершины р. Уди, они отвечали ему, что с запада к верховьям этой реки идут те же горы Хинга, из которых выходят упомянутые реки, но что они отличаются от последних только тем, что во многих местах на них есть большие круглые вершины⁶. К северу же от верховьев реки Уди, говорили они, идут совершенно другие горы. Между реками Уди и Тугуром есть несколько урочищ, у которых собираются инородцы, и при этих урочищах сложены такие же груды камней. Подобные же груды и для той же цели, по словам их, есть и за горами Хинга, к западу. На вопрос Орлова, не знают ли они в этих местах каких-либо иных каменных столбов, которые осматривают манджуры или китайцы, они отвечали, что никаких подобных столбов здесь нет и никогда не бывало; манджуров же и китайцев они никогда и не видали в этих местах и не слыхали даже, чтобы они когда-либо сюда приезжали.
Отсюда, по указанию нейдальцев, Орлов перевалил на небольшое озеро и селение Ахту (около 30 верст в окружности), в которое с западной стороны впадает река того же имени; река эта берет свое начало из хребта Хинга. Озеро Ахту лежит к юго-западу от озера Нейдаль, в расстоянии около 50 верст. Это пространство большей частью низменное и болотистое. Озеро посредством небольшой протоки, направляющейся к югу, на расстояние около 20 верст, соединяется с рекою Амгунь. С вершины реки Ахту нейдальцы и другие инородцы переваливают через хребет Хинга на притоки реки Буреи, речки Нимелен и Кучуан. [132]
Из селения Ахту, по упомянутой протоке, тянувшейся по низменности, г. Орлов достиг р. Амгунь и, проехав вниз по оной около 30 верст, прибыл в нейдальское селение Кевби, к которому подходит (на расстоянии около 40 верст к югу) река Биджи. От селения Кевби Орлов ехал до реки Биджи по холмистой поверхности и, проследовав вниз по этой реке около 25 верст, достиг селения Ухтре, расположенного при впадении этой реки в озеро Ухдыль. Общее направление пути от селения Ахту до р. Амгунь было SSO, по реке Амгунь ONO, до реки Биджи на S, а по этой реке до селения Ухтре на ONO.
Все инородцы селений Ахту, Кевби и Ухтре относительно Хинганского хребта подтвердили те же самые сведения, какие г. Орлов получил от нейдальцев на озере Нейдаль и сверх того рассказывали: 1) что с притока реки Амгунь, речки малой Амгуни, они переваливали чрез Хинганский хребет на левый приток реки Буреи, речку Бурейку. выходящую из этого хребта южнее истоков речек Нимелен и Кучуан и рек Тугура и Нейдаль. 2) Что с вершины реки Амгунь, подходящей близко к вершине р. Гиринь, они переваливают чрез тот же хребет прямо на реку Бурею. 3) Что между реками Амгунь и Гиринь лежит большое озеро Самагир, берега которого довольно густо населены инородцами, называющимися самагирами. 4) Что многие нейдальцы перекочевали с озера Ахту и реки Биджи на реку Амур, в селение Кизи и в окрестные селения, а к морю, в залив Нангмар. 5) Что манджуры не ездят в этот край далее селения Ухтре, лежащего на берегу реки Амур при устье протоки, соединяющей с этой рекою озеро Ухдыль и протоку или речку Уй. 6) Что с южной стороны в озеро Ухдыль впадает речка Пильду, которая посредством протока имеет сообщение с рекою Амур и при устье которой лежит большое селение Пуль. И наконец: 7) что селения Пуль и Ухтре большие, и что в них, а равно и в находящемся между ними на р. Амур таком же селении Калью, обыкновенно останавливаются для торга манджуры.
Вследствие этого последнего сведения г. Орлов поехал их селения Ухтре в селения Пуль, Калью и Ухте. В этих селениях он встретил 17 человек манджурских купцов; из них некоторые говорили по-гилякски. Манджуры принимали г. Орлова радушно и выражали готовность вступать с нами в торговые сношения, объясняя при этом товары, которые они желали бы от [133] нас приобретать, и обещали приехать в петровское или Николаевское. В дружеской беседе манджуры изъявляли Орлову сожаление, что некоторые из них подстрекают гиляков делать нам зло и распускают ложные слухи для нас злонамеренные. Русским, говорили они, следовало бы за это хорошенько наказать таких. Наконец они объяснили, что действительно горный хребет, из которого берут начало реки Амгунь и Гиринь, а равно и лежащая от реки Гиринь к югу р. Неида, называется Хинганским (т. е. каменным, становым или сплошным) большим хребтом; что этот хребет, идя от севера и переходя чрез р. Амур (по-манджурски Мангу-Улла) и р. Сунгари (Суннгари Улла) направляется к югу между реками Хургой и Уссури и достигает моря. Что все народы, обитающие в стране, лежащей между этим хребтом и морем, независимы и ясака не платят; почему на всем этом пространстве не только нет никаких манджурских городов или селений, но даже нет и никакого караула. Что манджурское управление и китайская зависимость распространяются только на страны, лежащие к западу от этого хребта, в северной же части живут народы, называемые даурами.
В заключение орлов сообщил: 1) что по берегам упомянутых озер растут строевые леса: лиственницы, сосны, ели и частью кедры, что жители этих озер, а равно и обитатели впадающих в оные рек, и жители р. Амгунь – соплеменны тунгусам и говорят языком, весьма мало разнствующим от тунгусского, так что он их свободно понимал. 2) Что хотя они и носят общее название нейдальцев, но большей частью называют себя по урочищам или озерам, так например: ахтубами, гулями и пульзами. Они вообще смирны и гораздо приветливее и ласковее гиляков. Не только о хлебопашестве, но и об огородничестве и скотоводстве не имеют никакого понятия. Занятия их состоят в зверином и рыбном промыслах; зимою ездят на собаках, а летом на лодках и коротнях, сделанных из бересты. Они, подобно гилякам, вообще питаются рыбой, кореньями, ягодами и дичью. Однако собак, как то делают гиляки, в пищу не употребляют. Получаемое чрез гиляков от манджуров просо и пшеничные и ржаные сухари от удских тунгусов и инородцев с верховья реки Буреи составляют для них лакомство. Образ их жизни такой же, как и у гиляков. Озеро Ухдыль и протока Уй, по словам туземцев, глубоки. Берега протоки Уй, [134] простирающейся на 15 верст, вообще возвышенные и ровные и здесь, по-видимому, есть много удобных мест к заселению и основанию эллинга, почему как эту протоку, так и озеро Ухдыль, на берегах которого много строевого леса, в особенности кедра, необходимо подробно осмотреть и сделать промер по вскрытии реки Амура.
Из селения Ухте Орлов ехал обратно по левому берегу реки Амура; от этого селения до Николаевского поста около (…) верст.
Таковы были результаты этой рекогносцировки; они весьма важны, ибо, выясняя некоторым образом пограничный и морской вопросы и тем, обнаруживая ложное понятие, которое существовало тогда о приамурском крае, они указывали и на важное значение этого края для России и на пути, которыми нам надо последовать, чтобы окончательно разрешить эти вопросы.
1851 год заключился для нас весьма важным обстоятельством, имевшим непосредственное влияние на безопасность наших действий и на направление обследования, а именно: 26 декабря явились в Петровское два гиляка и тунгус с жалобой на гиляков селения Войд (на левом берегу Амура), отличавшихся от других буйством и дерзостью, и на манджуров, приехавших в это селение. Они говорили, что их ограбили, прибили, подстрекали бить русских и распускали слух, что будто бы летом всех русских вырежут.
Вследствие этого я командировал в это селение Березина с 5 чел., вооруженных пистолетами и саблями, матросов и казаков с тем, чтобы захватить виновных и украденные ими вещи доставить в Петровское. Березин исполнил это поручение со свойственной ему отвагою. Гиляки и манджуры выдали ему виновных, но не сразу, а тогда только, когда Березин и его команда направили пистолеты и сабли на окружавшую их буйную толпу (до 80 человек) гиляков, руководимую одним манджуром. Березин объявил им, что если сейчас же не будет исполнено его требование, то немедленно все они будут перебиты, а селение уничтожено. Угроза подействовала как нельзя лучше, украденные вещи были тотчас возвращены и виновные выданы. Березин с этими виновными и вещами в сопровождении нескольких гиляков селения Войд, отправившихся ходатайствовать за провинившихся земляков своих, явился ко мне в Петровское. [135] Я собрал по этому случаю гиляков трех окрестных деревень и в их присутствии наказал виновных розгами, а после того оставил их на 3 дня таскать бревна. Это наказание подействовало на виновного манджура, и он признался, что распускаемые некоторыми из его товарищей злонамеренные слухи есть ничто иное. Как их выдумка. Гиляки, видя, что мы манджура наказываем за худое дело точно также как и их, получили еще большее к нам доверие и уважение; манджуры же фактически увидели власть нашу в приамурском крае, так что после этого при всяких столкновениях с гиляками и другими инородцами обращались к нам для разбирательства.
Около описываемого времени приехали в Петровское четыре гиляка с острова Сахалина; на одном из них, Заковане, Орлов заметил пуговицу, сделанную из каменного угля. На вопрос, откуда он достал пуговицу, Закован и его товарищи объяснили, что они сами делают их из черного мягкого камня, которого на Сахалине, около речки Дуэ и далее, целые горы. При этом они рассказали. Что на Сахалине жило 5 человек русских, из которых последний недавно умер, и что эти русские прибыли на Сахалин гораздо прежде японцев.
С первою зимнею почтою, посланною из Петровского в Аян 11 ноября, я донес генерал-губернатору: а) что данные мне повеления несоответственны с обстоятельствами, встречаемыми на месте и что я нахожусь иногда вынужденным отступать от них; б) что средства, определенные правительством на экспедицию, ничтожны, и наконец, в) что вверенные мне команды переносят большие трудности и лишения. Объяснив это, я просил его:
«1) Прислать в экспедицию еще двух офицеров и 50 человек людей.
2) Назначить и, сколь возможно поспешнее, прислать сюда по крайней мере одно мелкосидящее (до 10 фут) мореходное судно с паровым двигателем. Паровым баркасом и с надлежащими запасами.
3) Так как служба в экспедиции в несколько раз труднее службы в Камчатке и Охотске, то прошу, чтобы лицам, служащим в экспедиции, были дарованы следующие преимущества: а) во время служения в этом крае всем командам производить морское довольствие и засчитать это время в число морских кампаний; б) службу здесь считать вдвойне, т. е. год за два , и в) офицерам за 5-ти летнюю службу определить тот же [136] самый пенсион, какой предоставлен офицерам, прослужившим в Камчатке и Охотске 10 леи».
В то же время в депеше⁷ главному правлению российско-американской компании (копию с которой я сообщил и генерал-губернатору) я представил требования на 1852 год и объяснил, что по характеру края, развитие торговли с инородцами и манджурами в той степени, чтобы она могла возмещать расходы казны на экспедицию, а равно и для распространения в крае нашего влияния, необходимо, чтобы товары, особенно летом, развозились по селениям и по местам сборов инородцев; для чего, кроме складов товаров в Петровском и Николаевском, предлагал устроить таковые еще в нескольких пунктах. Вместе с тем я сообщал: 1) что количество назначенных в 1851 году товаров и запасов оказалось до такой степени ничтожным, что если бы не случайно попавшие в экспедицию товары и запасы с барка «Шелехов», то экспедиция была бы в самом критическом положении; 2) что обмен товаров и характер торговли нельзя предвидеть заранее и поэтому невозможно верно определить требование запасов и товаров, а между тем необходимо, чтобы это требование скорее пополнилось; наконец, .3) я представлял необходимость указания инородцам лучших приемов рыболовства, так как все береговые жители занимаются уже этим промыслом, и для нас будет выгоднее, если мы укажем им на современные приемы.
На основании всех этих соображений я просил правление российско-американской компании: а) удовлетворить требование мое товаров и запасов и. кроме того, предписать начальнику аянского порта и фактории, г. Кашеварову, содействовать экспедиции так, чтобы она по моему требованию была всегда обеспечена; б) прислать маленький 80ми сильный речной пароход с надлежащими материалами, опытными кочегарами и слесарем; и в) прислать 5 опытных приказчиков и 2-х рыболовов с надлежащими снастями для ловли осетров и другой крупной рыбы.
Депешу эту я заключил уверением главного правления, что оно в виду важной государственной цели, возложенной на вверенную мне экспедицию, примет все меры без всяких коммерческих интересов к обеспечению экспедиции по моим требованиям и даст мне право надеяться на скорое исполнение настоящих моих представлений. [137]
Вот при каких обстоятельствах совершилось занятие устья реки Амур и при каких средствах началось водворение русских в приамурском крае!
После двух веков в пустынях приамурского бассейна снова начали россияне возносить мольбы ко Всевышнему творцу о ниспослании им мужества, крепости духа и силы к перенесению неимоверных трудностей, лишений и опасностей для достижения цели, клонившейся ко благу отечества! После двух веков снова начали раздаваться наши выстрелы на берегах р. Амур, но эти выстрелы раздавались не для пролития крови и не для порабощения и грабежей инородцев, как делали то наши грубые предшественники; нет, выстрелы 1850 года раздавались для приветствия русского знамени! Эти выстрелы приветствовали победу в пустынях приамурского края цивилизации над невежеством и зарю близкого осуществления мыслей Петра I-го и Екатерины II-й на отдаленном нашем востоке!
Цель, которую решился преследовать я с моими сотрудниками, собравшимися к 1852 году в Петровское, состояла в том, чтобы обнаружить пред правительством важное значение для России амурского бассейна с его прибрежьями и тем положить твердое основание к признанию навсегда за Россией этого края.
Милостивое изречение Государя Императора о моем поступке по занятию устья реки Амур, как о поступке благородном и патриотическом, несмотря на то, что это действие мое было несоответственно повелению Его Величества; сочувствие, оказанное этому делу Государем Наследником (ныне царствующим Императором) и Августейшим Государем Великим Князем генерал-адмиралом; патриотическая преданность и рвение к оному генерал-губернатора Н. Н. Муравьева и, наконец, полное наше убеждение о важном значении этого края для блага отечества – одушевляли меня и моих сотрудников. Мы все до единого, как бы одна родная семья, несмотря ни на какие опасности и ничтожество средств, твердо решились идти к предположенной цели и надеялись, что с Божьей помощью достигнем ее.
Такова была миссия, выпавшая на нашу долю, и мы встретили 1852 год с твердой решимостью, не отступая ни перед какими преградами, исполнить долг свой пред отечеством! [138]

Примечания