|
Глава XI.
Прибытие мое в Петербург. – Объяснения с князем Меньшиковым и в комитете. – Прибытие в Иркутск 27 марта. – Поездка в Якутск и Аян с М. С. Корсаковым. – Встреча с Д. И. Орловым. – Основание Петровского зимовья. – Плавание мое вверх по Амуру. – Объявление от имени правительства о принадлежности приамурского края России. – Предписание Д. И. Орлову. – Донесение генерал-губернатору 4-го сентября 1850 г. – Отправление мое в Иркутск и оттуда в Петербург.
По прибытии в Петербург 28 января 1850 г., я явился к князю Меньшикову и представил ему все чистые и черновые журналы и карты наших исследований и открытий, а вместе с этим и рапорт Н. Н. Муравьева о том, что в виду сделанного мною открытия в навигацию же 1850 г. необходимо занять устье р. Амур 70 человеками воинских чинов. Для исполнения этого Н. Н.
Муравьев просил князя Меньшикова о назначении меня в его распоряжение. Его Светлость принял меня весьма благосклонно и объявил, что хотя Государь Император, довольный весьма смелым моим поступком, простил меня за то, что я, не получив еще Его повеления, решился идти к устью р. Амур и в ее лиман, но граф Несельроде и большинство членов особого комитета, которого граф был председателем, обвиняли меня за таковую дерзость1 и изъявляли Его Величеству сомнение в справедливости моих открытий на том основании, что «они совершенно противоречат докладу графа Несельроде и донесению барона Врангеля в исходе 1846 г. о том же предмете, а равно и донесениям нашей миссии в Пекине». На это я отвечал князю, что таковое заключение графа Несельроде и большинства комитета, [104] как он изволит увидеть из представляемых ему документов, совершенно ошибочное и для меня и всех моих в этом деле сотрудников оскорбительное. «Кроме того,– сказал я,– правительство всегда может поверить, в какой степени справедливы мои донесения Вашей светлости, доведенные до Высочайшего воззрения, и если они окажутся согласными с мнением графа Несельроде и большинства комитета, то я подвергаюсь строжайшей ответственности гораздо большей той, каковую они уже определили, а потому почтительнейше прошу Вашу светлость защитить меня и моих сотрудников от подобных нареканий».
С особым вниманием князь А. С. Меньшиков рассматривал карты и журналы и выслушивал объяснения мои о причинах, по которым весьма легко могли впадать в ошибки мои знаменитые предшественники и выводить таковые же ошибочные заключения об этих местах. Затем князь объявил мне, что он вполне уверен в справедливости моих открытий и важности оных и вполне разделяет мнение Н. Н. Муравьева о необходимости немедленного занятия устья р. Амур, и наконец, что министр внутренних дел Л. А. Перовский вполне этому сочувствует, но в особом комитете, под председательством графа Несельроде, в котором представление Н. Н. Муравьева будет рассматриваться м куда меня, вероятно, потребуют для объяснений, встретится огромное противодействие этому делу. Почему князь и предлагал мне быть готовым к этому и быть смелым в комитете в объяснениях, а равно приказал мне немедленно явиться к Л. А. Перовскому и объяснить ему все то, что я ему говорил, «ибо в комитете,– прибавил князь,– одни только мы с Перовским будем отстаивать вас и представление Муравьева о необходимости немедленного занятия устья реки Амур».
На другой день я явился ко Льву Александровичу Перовскому. Он принял меня с полным радушием и сочувствием к этому делу. Выслушав со вниманием мои объяснения, он сказал: «К несчастью графы Несельроде и Чернышев, а за ними Сенявин (директор азиатского департамента) и Берг – члены комитета, в котором будет рассматриваться представление Н. Н. Муравьева,– совершенно иного со мною мнения. Они, опираясь на донесениях нашей миссии из Пекина и донесении Врангеля, уверяют Государя, что ваше донесение ошибочно, и опасаются столкновения с китайцами, которые будто бы имеют на р. Амур огромную силу [105] и крепости, весьма достаточные для ограждения от вторжения в реку с моря. Вас призовут в этот комитет и вы должны быть готовы выдержать сильную атаку со стороны графов Чернышева и Несельроде, которые сердятся на вас и на Муравьева за то, что он, вопреки Высочайшему повелению, остановил экспедицию Ахтэ, и за то, что совершенно без их участия Высочайше утверждено было разрешение вам на опись р. Амур и ее лимана».
Такой прием и объяснения со стороны князя Меньшикова и Л. А. Перовского весьма естественно возбудили во мне энергию и силу, чтобы бороться со всеми случайностями при достижении предположенной цели. С такими чувствами, 2 февраля 1850 г., я и явился в особый комитет, под председательством графа Несельроде, в котором Высочайше повелено было рассмотреть упомянутое представление Н. Н. Муравьева.
Граф Чернышев объяснил мне, какому бы строгому наказанию я должен был подвергнуться за опись лимана и устья реки, не получив еще на то Высочайшего соизволение и предписания князя Меньшикова. Затем как он, так равно и граф Несельроде и Сенявин сказали, что они, полагаясь на знаменитый европейский авторитет моих предшественников и на донесение столь же знаменитого адмирала Врангеля, уверены, что я ошибся при своих исследованиях лимана и устья реки. Наконец они изъявляли удивление, каким образом возможно занять устье реки с такою ничтожною силою (70 человек), как представляет Муравьев, когда им положительно известно, что река охраняется большою китайскою силою.
На это поддерживаемый князем Меньшиковым и Л. А. Перовским я с почтением отвечал: «Отправясь из Петропавловска к описи лимана, я исполнил верноподданнейший долг мой. Миловать и наказывать за это меня может только один Государь». Затем, объяснив им все неблагоприятные обстоятельства и случайности, по которым могли мои знаменитые предшественники прийти к фальшивым заключениям, я сказал: «мне и моим сотрудникам Бог помог рассеять эти заблуждения и раскрыть истину. Все, что я доношу, также верно, как верно то, что я стою здесь. Что же касается до китайской силы, то сведения об этом, доставляемые миссией из Пекина, неправильны. Не только китайской силы, но и малейшего китайского правительственного влияния [106] там не существует. Инородцы (гиляки), там обитающие, находятся в самом диком состоянии и вовсе не воинственны, и я полагаю, что не только с 70-ю, но и с 25-ю человеками их можно держать в порядке. Инородцы эти считают себя от Китая независимыми, и весь этот край при настоящих открытиях, т. е. возможности проникнуть в оный с юга, из Татарского залива, может сделаться добычей всякого смелого пришельца, если мы, согласно представлению генерал-губернатора, не примем ныне же решительных мер. Я сказал все, и правительство в справедливости мною сказанного может легко удостовериться». За сим князь А. С. Меньшиков объяснил, что он тщательно рассматривал все мои, даже черновые, журналы и находит, что открытия мои справедливы, а потому он, а за ним и Л. А. Перовский полагали крайне необходимым не только утвердить представление Н. Н. Муравьева, но и усилить наши действия тщательным наблюдением за лиманов, рекой Амур и берегами Татарского залива посредством крейсерства там военного судна.
Между тем большинство членов комитета и в особенности графы Несельроде и Чершышев в виду упомянутых причин, а главное – опасения, чтобы не иметь неприязненных столкновений с китайцами, полагали держаться состоявшегося Высочайшего повеления 15 февраля 1849 г., т. е. основать зимовье на юго-восточном берегу Охотского моря для того, чтобы российско-американская компания могла производить там расторжку с гиляками. Вследствие этого, 3 февраля 1850 г., и последовало Высочайшее повеление на имя генерал-губернатора:
1) В заливе Счастья или в какой-либо местности на юго-восточном берегу Охотского моря, но отнюдь не в лимане, а тем более на реке Амур, основать зимовье.
2) В зимовье том российско-американской компании производить расторжку с гиляками, но ни под каким видом и предлогом не касаться лимана и р. Амур.
3) Для основания этого зимовья, а равно и для охранения оного. взять 26 человек матросов и казаков из Охотска.
4) Исполнение этого произвести под наблюдением и по распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири, под непосредственным ведением которого и должны состоять все действия этой экспедиции.
5) Для приведения в исполнение на месте этого повеления, [107] а равно и для избрания для зимовья, командировать в распоряжение генерал-губернатора капитана 2-го ранга Невельского.
В тот же день, на основании положения о Сибири, я был произведен в следующий чин капитана 1 ранга и назначен для особых поручений к генерал-губернатору.
С такою инструкцией я, 27 марта, явился к Н. Н. Муравьеву в Иркутск, а 3 апреля вместе с М. С. Корсаковым, командированным в Охотск для наблюдения за переносом этого порта, отправился в Якутск и оттуда в Аян. Из Аяна на транспорте «Охотск» с 25 человеками команды 27 июля прибыл в залив Счастья, где и нашел г. Орлова, посланного сюда, как выше сказано, из Аяна зимним путем по распоряжению генерал-губернатора. При Орлове переводчиками были: гиляк Позвейн, знавший по-тунгусски и тунгус Афанасий, говоривший по-русски.
Здесь Орлов донес мне: 1) что река Амур, близ устья, вскрылась 8 мая. Северная часть лимана и залив Счастья, а также все пространство моря к северу от лимана были затерты льдами до 20 июня, так что достигнуть до устья реки Амур через лиман ее из залива Счастья не представляется никакой возможности ранее 20 июня. 2) Что он, прибыв в деревню Чиар-рах (на левом берегу Амура, близ ее устья) еще зимним путем, едва только к 10 июня мог добраться чрез горы на оленях в залив Счастья. Южная часть лимана очистилась ото льда к 15 мая, море же к югу от лимана, по сведениям от гиляков, было чисто гораздо ранее, так что судно с юга может свободно войти в реку около половины мая; и 4) что по сведениям от туземцев река Амур около устьев рек Уссури и Сунгари очищается ото льда в исходе марта, т. е. 5 неделями ранее, чем устье.
Тщательно осмотрев вместе с Орловым берега залива Счастья, мы нашли, что кошка, составляющая восточный берег этого залива, представляет единственную местность, к которой могут подходить суда с моря для передачи грузов; почему 29 июня 1850 г. мы и заложили здесь зимовье, названное мною Петровским.
На основании сведений, полученных мною от Орлова, нам нельзя было оставаться в Петровском; во-первых, оттуда невозможно было следить за устьем р. Амур, за южной частью ее [108] и лимана и за прибрежьем приамурского края, а во-вторых, прежде чем представится возможность достигнуть из Петровского этих мет, иностранцы, пришедшие на судах с юга, могут утвердиться в них. Кроме того, постоянное занятие залива Счастья нам было бесполезно еще и в том отношении, что залив этот, подобно Охотску, Аяну и вообще всем заливам Охотского моря, до исхода июня бывает затерт льдами, и суда в заливе Счастья, подобно как и в упомянутых заливах, без вытаски на берег – зимовать не могут. В этом заливе, следовательно, не могло быть и порта. По этим причинам я решился идти в р. Амур и там: 1) исследовать, не имеется ли близ устья реки местности удобной для зимовья судов. 2) Разведать, в какой степени достоверны сведения, доставленные г. Орловым, о состоянии южной части лимана и реки. 3) Узнать, в какое время являются иностранные суда в Татарском заливе, и не подходят ли они к лиману, и 4) чтобы, на основании полученных таким образом данных, действовать ныне же решительно в видах достижения главной цели, объясненной в представлении моем генерал-губернатору в ноябре 1849 года.
С таким намерением, взяв с собою переводчиками гиляка Позвейна и тунгуса Афанасия, с 6-ю человеками вооруженных матросов на шлюпке, вооруженной однофунтовым фальконетом, я отправился из Петровского по северному каналу лимана в р. Амур, оставив Д. И. Орлову следующее распоряжение:
«К 1-му августа на оленях горою прислать на мыс Куегда 2-х матросов с топографом, которые и должны там ожидать до 10 августа; если же к этому времени я туда не приду, то принять энергические меры к нашему разысканию. Если все поиски останутся тщетными – донести в Аян генерал-губернатору и, оставив при себе на зимовку транспорт в Петропавловске, продолжать действовать согласно Высочайшей воле и ожидать дальнейших распоряжений от генерал-губернатора».
12 июля, северным лиманским фарватером я вошел в р. Амур и поднялся вверх по оной до мыса и селения Тыр, лежащего на правом берегу реки против устья реки Амгунь, в расстоянии от устья р. амур около 100 верст. На этом пути подробно исследовал протоку Пальво и соседние с нею протоки и нашел, что в Пальво, между селениями Мая и Пальво, могут совершенно безопасно зимовать суда. Эта местность находится [109] в 70 верстах от устья реки Амур, а от мыса Куегда – Константиновским полуостровом, в 35 верстах.
Подойдя к мысу Тыр, я увидел на берегу несколько манджуров и толпу инородцев – гиляков и мангунов до 200 человек; они, по-видимому, были озадачены появлением нашей шлюпки. Выйдя здесь на берег в сопровождении переводчиков Позвейна и Афанасия, я подошел к старшему из манджуров, которого гиляки называли джангин, что значит богатый старик, купец; этот манджур сидел с важностью на обрубке дерева и тем показывал свое начальническое влияние на окружавшую его толпу манджуров и инородцев. Он важно и дерзко спросил меня, зачем и по какому праву я пришел сюда. В свою очередь и я спросил манджура, зачем и по какому праву он здесь находился. На это манджур еще с большей дерзостью отвечал, что никто из посторонних, кроме их, манджуров, не имеет права являться в эти места. Я возразил ему, что так как русские имеют полное и единственное право быть здесь, то я требую, чтобы он, манджур, со своими товарищами, манджурами, немедленно оставил эти места. На это манджур, указывая на окружавшую его толпу, потребовал от меня, чтобы я удалился, и что в противном случае он принудит меня сделать это силою, ибо никто без дозволения их, манджуров, не может сюда являться. Вместе с этим он дал знак окружавшим его манджурам, чтобы они приступили к исполнению его требования. В ответ на эту угрозу я выхватил из кармана двуствольный пистолет и, направив его на манджура, объявил, что если кто-либо осмелится пошевелиться, чтобы исполнить это дерзкое требование, то в одно мгновение его не будет на свете. Вооруженные матросы по моему знаку немедленно явилась ко мне. Такой совершенно неожиданный для всех поступок так ошеломил всю эту толпу, что манджуры сейчас же отступили, а инородцы, отделившись от них, начали смеяться над их трусостью и видимо были довольны этим действием, давая тем знать, что они будут на моей стороне. Джангин побледнел, немедленно соскочил со своего места и, кланяясь мне, объяснил, что желает со мною быть в дружбе и просит меня к себе в палатку в гости. Я согласился и узнал от него: 1) что им запрещено спускаться сюда по реке Амур, что они бывают здесь самовольно, с ведома только лишь мелких чиновников города Сен-Зина [110] (около 300 верст от устья Сунгари), за что этим чиновникам они дают взятку соболями, которых выменивают у гиляков, гольди и мангунов на товары и, большей частью, на водку (араки); 2) что на всем пространстве по берегам реки Амур, до Каменных гор (Хинган), нет ни одного китайского или манджурского поста. Что все народы, обитающие на этом пространстве, по рекам Амур и Уссури до моря, не подвластны китайскому правительству и ясака не платят. И 3) что река Амур при устьях впадающих в нее рек Сунгари и Уссури, а равно и эти последние, вскрываются ото льда гораздо ранее, чем р. Амур в этих местах.
Гиляки и мангуны, прибывшие сюда с юго-западного берега Сахалина и берегов татарского залива, сообщили, что с ранней весною приходят ежегодно в Татарский залив большие суда и останавливаются часто у берегов, берут насильно у них рыбу и делают различные бесчинства, за которые их никто и не наказывает.
Вследствие этих сведений, я объявил манджурам и инородцам, что хотя русские давно здесь не бывали, но всегда считали реку Амур о Каменных гор (Хингана), а равно и всю страну с моря с островом Карафту (Сахалином), своей принадлежностью. Что же касается прихода в эту страну иностранных судов и причиняемых ими насилий жителям, то они решились принять против этого меры и поставить вооруженные посты в заливе Искай (Счастья) и при устье р. Амур для защиты всех обитающих в упомянутом крае жителей, которых русский Великий Царь (Пила-пали Джангин) принимает отныне под Свое высокое покровительство и защиту, о чем я, как посланный сюда от Царя для этой цели, им и объявляю. Для того же, чтобы было известно это и иностранным судам, приходящим к берегам этого края, я приказываю предъявлять им мое объявление.
Это объявление, переданное мною гилякам и манджурам, было такого содержания:
«От имени Российского правительства сим объявляется всем иностранным судам, плавающим в татарском заливе, что так как прибрежье этого залива и весь приамурский край до корейской границы с островом Сахалин составляют российские владения, то никакие здесь самовольные распоряжения, равно и обиды обитающим инородцам, не могу быть допускаемы. [111] Для этого ныне поставлены российские военные посты в заливе Искай и на устье р. Амур. В случае каких-либо нужд или столкновений с инородцами нижеподписавшийся, посланный от правительства уполномоченным, предлагает обращаться к начальникам этих постов».
За сим, уладив к обоюдному удовольствию жалобы инородцев на манджуров, с которыми они ко мне тут же обращались, я пошел обратно. 1 августа 1850 г. я достиг мыса Куегда и здесь, помолясь Господу Богу, в присутствии собравшихся из окрестных деревень гиляков и при салюте из фальконета и ружей поднял русский военный флаг. Оставив при флаге военный пост, названным мною Николаевским и состоявший из 6 человек матросов при фальконете и шлюпке, я сам отправился на оленях, горою, в Петровское. Оставленному здесь топографу я приказал сделать береговую съемку реки Амур от этого поста до лимана, северо-восточного матерого берега лимана и берегов залива Счастья до Петровского зимовья.
По прибытии в Петровское я предъявил стоявшим там на рейде гамбургскому и американскому китобоям такого же содержания объявление о принадлежности России приамурского края до корейской границы и Сахалина. Между тем, окрестные гиляки, узнав о распоряжениях и действиях наших на р. амур, собрались ко мне в Петровское с просьбою, чтобы русские оставались с ними и их защищали. В виду этого обстоятельства и в виду большего оправдания моих действий я предложил гилякам, чтобы из их среды отправилось со мною в Аян два человека с тем, чтобы они засвидетельствовали в Аяне это желание своих собратов и других инородцев. Вследствие этого вызвались следовать со мною в Аян гиляки Позвейн и Питкен. 2 сентября на транспорте «Охотск» я прибыл с ними в Аян. Там они и объявили желание своих собратов начальнику порта, Кашеварову, и бывшему в то время в Аяне проездом камчатскому преосвященному Иннокентию. Гиляки эти просили, чтобы мы не уходили с реки Амур и защищали их как от насилия манджуров, так и от бесчинств команд с китобойных судов, все чаще и чаще появляющихся в этих местах, и наконец, заявили, что как они, так равно и все инородцы вверх по реке Амур до Каменных гор (Хингана), р. Уссури и до моря, никогда не были подвластны Китаю и ясака не платили. [112]
После этого я приказал командиру транспорта «Охотск», лейтенанту Гаврилову, взяв семейство Орлова, продовольственные запасы и товары, следовать на зимовку в Петровское для содействия Д. И. Орлову, которому предписал: с закрытием р. Амур и ее лимана перевести людей из Николаевского порта в Петровское; перед открытием же реки снова поставить этот пост в усиленном виде и начать производить в нем постройки. Тщательно делать на шлюпке наблюдения над устьем р. Амур и ее лиманом к югу. Собирать сведения от туземцев о состоянии края и о судах, подходящих к лиману с юга и плавающих в Татарском заливе. В случае встречи с этими судами или на берегу с их командами объявлять, что все эти места до Нерчинской границы составляют русские владения. Наконец, с открытием навигации 1851 года прислать в Аян транспорт «Охотск» с донесениями.
О всех упомянутых действиях и распоряжениях своих по прибытии в Аян я сейчас же послал с нарочным донесение генерал-губернатору Н. Н. Муравьеву от 4-го сентября 1850 г. Вот отрывок этого донесения:
«Из этого Ваше Превосходительство усмотрите, что, оставаясь в Петровском и действуя только лишь в пределах данного мне Высочайшего повеления, опасения мои, выраженные вам еще в 1849 г. о возможной потере для России навсегда приамурского края, если при настоящих открытиях мы не будем действовать решительно, могут легко осуществиться. Представленные мною факты подтверждают эти опасения. По этому вся моральная ответственность пред отечеством пала бы справедливо на меня, если бы в виду этих фактов я не принимал всевозможных мер к отстранению этого.
Осмеливаюсь уповать, что при ходатайстве вашего Превосходительства Государь император милостиво воззрит на его верноподданного, осмелившегося преступить его высочайшее повеление при упомянутых обстоятельствах».
10 сентября я отправился из Аяна в Иркутск, чтобы лично объяснить генерал-губернатору о крайней необходимости принять решительные меры к прочному утверждению нашему в нижнеприамурском крае, для чего усилить экспедицию судами и командами, согласно упомянутому моему мнению, выраженному ему в ноябре 1849 года. [113] Между тем генерал-губернатор уехал из Иркутска в Петербург, оставив распоряжение, чтобы я и М. С. Корсаков, по прибытии в Иркутск, следовали немедленно к нему в Петербург. Поэтому в половине декабря 1850 года я вместе с Корсаковым прибыл в Петербург в то самое время, когда донесение мое, посланное из Аяна по Высочайшему повелению, передано было на рассмотрение особого комитета, составленного под председательством графа Несельроде. В числе лиц, назначенных в этот комитет, были: князь А. С. Меньшиков, Л. А. Перовский и генерал-губернатор Н. Н. Муравьев.
Николай Николаевич объявил комитету, что действия мои были согласны с его представлением и мнением. Князь А. С. Меньшиков и О. А. Перовский, поддерживая генерал-губернатора, высказали, что, кроме того, действия мои были вызваны важными обстоятельствами, встреченными мною на месте, и что после этого следует не только усилить Николаевский пост, но в устье реки, ее лимане и в Татарском заливе необходимо иметь постоянно военное судно. Большинство членов комитета, в особенности граф Чернышев (военный министр) и Несельроде (министр иностранных дел), признали, что эти действия в высшей степени дерзки и навлекают на меня строжайшее наказание2, так как они противны Высочайшей воле и, кроме того, могут иметь вредное влияние на дружеские отношения наши с Китаем и на выгодную для нас кяхтинскую торговлю. Потому в виду этого соображения и в виду того, что по донесению нашей миссии из Пекина китайское правительство имеет уже настолько достаточное наблюдение за нижнеприамурским краем, чтобы отстранить всякое покушение на него иностранцев с моря, комитет положил: Николаевский пост снять и, согласно Высочайшей воле 1849 г., производить российск.-американ. компании из Петровского расторжку с гиляками и другими инородцами, обитающими на юго-восточном берегу Охотского моря, отнюдь не касаясь реки Амур, ее бассейна, Сахалина и берегов Татарского залива. [114]
Примечания
1. Именно – желали разжалования.
2. Заключили меня разжаловать.
|
