|
Глава IV.
Появление на наших картах неверной границы с Китаем. – Причина невнимания нашего к этому обстоятельству. – Исследование восточного берега Охотского моря и сообщения его с Якутском. – Фомин, Сарычев и Кузьмин. – Экспедиция капитана Литке. – Положение наше на Восточном океане, в Охотске и Петропавловске. – Различные мнения о Камчатке. – Появление в наших морях китобоев. – Их действия. – Заключение трактата между англичанами и китайцами, 1840-1844 г.
Вполне доверяя упомянутым в предыдущей главе заключениям знаменитых мореплавателей о р. Амур, о прибрежьях Татарского залива и сведениям, доставленным нашей миссией из Пекина, мы оставались, весьма естественно, совершенно равнодушными к приамурскому краю; но все-таки упорно отклоняли предложение китайцев о разграничении этого края. Несмотря на это, на географических картах стала появляться граница наша с Китаем, от верховьев реки Уди к востоку до Тугурской губы. Граница эта сначала явилась на английских и немецких картах, а впоследствии и мы нанесли ее на свои, перепечатывая последние с иностранных изданий. Мы делали это, совершенно забывая, что на основании 1-го пункта Нерчинского трактата 1689 г. здесь нельзя было означать какой-либо пограничной черты, и смотрели на это равнодушно, вероятно потому, что давали полную веру упомянутому заключению европейского авторитета о недоступности с моря реки Амур и ее лимана; причем, конечно, приамурский край становился для нас совершенно бесполезным. Между тем, перепечаткой неверных карт мы как бы признавали, что вся страна к югу от произвольно проведенной на них пограничной черты принадлежит Китаю, и не жалели этого, потому что верили таким сказкам, как например: будто китайцы имеют в приамурском [34] крае значительные силы для его охранения или, еще лучше, что на нижнем Амуре находятся города и крепости, каковы Тонден-Кажен и другие.1
Другою причиною нашего равнодушия к этому краю было то обстоятельство, что моря, которые его омывают с северо-востока и востока, а также Тихий океан, были еще чужды промышленному и коммерческому движению, а сопредельные с ним страны, Китай и Япония, были заперты для европейцев.
Берингово, Камчатское и Охотское моря в то время еще не посещались китобоями, их бороздили только одни наши транспорты, перевозившие из Охотска продовольствие в камчатку и северо-американские наши колонии. Возникновение настоящего коммерческого движения в Тихом океане нам казалось тогда весьма отдаленным или, лучше сказать, невозможным и в будущем. Мы никак не могли тогда и думать, что Англия откроет для торговли Китай и вместе в Северо-Американскими Штатами создаст на Тихом океане коммерческое движение. По настоящему, если бы мы следовали планам Петра I и Екатерины II, почин в этом деле должен был принадлежать России. Утвердись мы несколькими десятками лет ранее в приамурском и приуссурийском крае, англичане и американцы не обошли бы нас, заводя торговлю с Китаем.
Теперь интересно оглянуться назад и проследить, что мы делали в то время и принимали ли какие-нибудь меры, чтобы предупредить Англию и Америку или, по крайней мере, чтобы не оставаться безучастными в их предприятии. Ответ короток: мы не только ничего не делали в этом направлении, но даже и не стремились заселить и приучить к оседлой жизни наши восточные владения; что же касается приамурского края, мы его не трогали, боясь этим раздражить китайское правительство, а оно, в свою очередь, не обращало внимания на этот край, опасаясь нас раздражить. Вот какой странной политики держались тогда обе стороны: мудрено при этом что-нибудь сделать.
Оставив таким образом приамурский край Китаю, мы имели в Камчатке и Охотске такую ничтожную силу, которая могла бы только содержать в порядке обитавшие в этих местах [35] кочевые племена, а именно: там у нас было 500 человек морских чинов и 2 сотни казаков при трех транспортах, служивших для снабжения продовольствием чрез Охотск – Петропавловска, Нижнее-Камчатска, Тигиля, Большерецка и Гижиги. Для охранения наших северо-американских колоний положено было посылать из Кронштадта военное судно, но это распоряжение с 1820 г. было отменено и российско-американской компании предоставлено самой охранять свои колонии. Для снабжения же охотского и Петропавловского портов комиссариатскими, кораблестроительными и артиллерийскими запасами и материалами туда, по мере надобности, посылался из Кронштадта года чрез 3 или 4 транспорт. В видах основания производительной оседлости, а равно и для развития в камчатском и охотском краях торговли, в Камчатку и охотский край переселены были из Восточной Сибири крестьяне-земледельцы, и порта; Петропавловск и Охотск объявлены порто-франко. Для поощрения туземцев к огородничеству и хлебопашеству им были дарованы весьма значительные пособия. Начальникам края и служившим в оном офицерам дарованы были особые преимущества, заключавшиеся в награждении следующими чинами и пенсионами за 5-ти и 10-ти летнюю службу.
Все старания правительства создать из Петропавловска и Охотска надлежащие порты на востоке, которые могли бы быть обеспечены на месте, оставались тщетными, ибо сама природа поставила к тому непреоборимые препятствия. Хлебопашество ни в камчатском, ни в охотском крае по климатическим и почвенным условиям и по весьма правильно веденному, ценному, пушному промыслу, вознаграждавшему гораздо значительнее труды, нежели земледелие, не принялось и не существовало. Хлеб родился только на бумагах и в канцеляриях, в действительности же его не только не было для продовольствия упомянутой ничтожной силы, но и для пропитания переселенных с этой целью крестьян. Мука и все необходимое доставлялось в Охотск из Якутска на вьючных лошадях по ценам неимоверно высоким, а из Охотска отвозилось в Камчатку на казенных транспортах2. По этим причинам для Камчатки необходимо было существование Охотска. [36] В российско-американских колониях также невозможно было разведение хлебопашества, а потому с этою и промышленною целью компания заняла залив Бодего, лежащий в северной Калифорнии. Это занятие могло бы иметь важное последствие, но компания, действуя в ограниченном объеме коммерческого своего предприятия, не воспользовалась тогда почти свободным положением западного берега Калифорнии. Заняв узкую полосу земли около залива Бодего, она не шла далее, от моря во внутрь страны и к югу, с тем, чтобы сделать эти места житницею для своих колоний и Камчатки. Попытка ее развести хлебопашество у моря, на полосе земли, подверженной влиянию морских туманов, оказывалась не совсем удовлетворительною; между тем, как в нескольких верстах от моря девственная прекрасная почва и климат давали неимоверный урожай.
Владения компании ограничивались здесь маленьким селением Росс, в который компания ввозила из Ситхи отслуживших срок или неспособных к работе своих промышленников. Из Росса компания получала, однако, мясо, огородные овощи и т. п.; хлеб же, масло, свечи и проч. ввозили в колонию их Якутска через Охотск; а потому, несмотря на более и более обнаруживавшиеся неудобства охотского порта, он все-таки был необходим и для компании так же, как и для Камчатки.
В Охотске не было ни одного начальника. который бы не представлял правительству о необходимости перенести порт в другое место. потому что редкое из судов охотской флотилии плавало там обыкновенным порядком; все они почти каждый год валялись на охотском баре или на охотских кошках, где часто и погибали. Это обстоятельство понудило правительство приискивать место на берегу Охотского моря для устройства порта лучшего, нежели Охотск; но вместе с тем имелось в виду устроить и более удобное сообщение с Якутском, так как существовавшая дорога от Якутска к Охотску была далеко неудовлетворительна.
Две системы рек: а) Алдан с Маей и Алдамой. б) Алдан с Учуром и Удью представляли казалось, возможность устройства сообщения Якутска с восточным берегом Охотска, ибо река Мая, впадающая в реку Алдан, которая в свою очередь впадает в реку Лену, подходит на расстояние около [37] и 150 верст к реке Алдаме, впадающей в Охотское море в 56˚ широты. Река же Учур, впадающая также в реку Алдан, подходит на такое же расстояние к реке Уди, вливающейся в Охотское море в 54˚ широты. Из этих систем рек была принята первая система, потому что по тщательной описи и исследованию капитанов Фомина и Сарычева Удская губа оказалась совершенно неудобною для устройств апорта; Алдамский же залив, по-видимому, представлялся для этого лучшим местом. Для этой цели от урочища Нелькин – пункта на реке мае, ближайшего к реке Алдаме – и начали к этой реке вести дорогу, а по берегам Маи селить крестьян. Для устройства этой дороги и населения по реке Мая много было употреблено труда и капитала (более 600 т. р. сер.), но все усилия оказались тщетными. Горы, болота, горные ручьи и речки, а также климатические условия представляли непреоборимые препятствия. Оседлость по берегам реки Маи, по тем же климатическим условиям и почве (болота, камни, дресва и проч.), не прививалась: хлеб пропадал, люди умирали с голоду и от болезней. Плавание по реке Мае по случаю быстрых течений и шиверов было не только неудобно, но не безопасно. Единственные на всем восточном берегу, между Охотском и Тугуром, заливы Алдамский и лежащий от него к югу Аянский, по строгим наблюдениям и исследованиям Сарычева, Фомина и затем Кузьмина, оказались совершенно неудобными к устройству порта. Между тем, сведения, собранные Кузьминым от удских тунгусов, показывали, что инородцы, занимавшие низовья реки Амура, находятся в независимом от Китая положении, и что устья реки Амура должны быть доступны для входа в него судов с моря. Наконец, рассказы якутских купцов, которые вели торговлю с удскими и тугурскими тунгусами, давали повод сомневаться в справедливости заключения об устье реки Амур гг. Лаперуза, Браутона и Крузенштерна и в справедливости донесения нашей миссии из Пекина о положении приамурского и все сделанные попытки к устройству сообщения Якутска с берегом Охотского моря возбудили сожаление о потере реки Амур и ясно показывали, что только эта река может открыть удобный путь из Сибири к океану.
В 1828 и 1830 гг. начальник байкальской флотилии [38] и П. С. Лутковский3 и капитан Кузьмин просили дозволения у генерал-губернатора Ловинского спуститься из Нерчинска по Амуру в видах ознакомления с рекою, ее устьем и обитающими по ее берегам народами. Вследствие этого предложения, с 1830 до 1832 год происходила об этом предмете переписка генерал-губернатора Ловинского с Петербургом, указывавшая всю важность этих исследований. Несмотря на то, что директор азиатского департамента министерства иностранных дел Родофиникин горячо сочувствовал этому делу, дозволения спуститься по Амуру не только не было, но еще замечено было генерал-губернатору, что «деятельность его в Сибири должна быть единственно направлена для поддержания и охранения дружественных отношений наших с Китаем необходимых для развития кяхтинской торговли; подобное же с нашей стороны предприятие может весьма повредить этим отношениям, а потому оно и не может быть допущено».
Между тем, в 1826 году отправлялась из Кронштадта ученая экспедиция капитана Литке (ныне графа). Она могла бы разрешить, в какой степени справедливы сейчас сказанные сведения гг. Фомина и Кузьмина, а также заключения авторитета европейских знаменитых мореплавателей об устье реки Амур; но, по случаю ученых исследований, чрез которые капитан Литке приобрел европейскую известность и по другим неблагоприятным обстоятельствам, он не зашел в Охотское море4. Его экспедиция, между тем, была последняя, которая имела все средства обнаружить всю неосновательность и фальшивость, распространявшихся тогда между моряками и всеми влиятельными лицами правительства, убеждений об устье р. Амур и его лимане. После этой экспедиции правительство не обращало более внимания на эти места. Затратив много труда и капитала без всякой пользы на устройство пути из Восточной Сибири к прибрежью Охотского моря и, не предвидя еще настоящего движения в Тихом океане, правительство охладело не только к приамурскому [39] краю, который требовал тщательных исследований и снаряжения особых экспедиций, но и к существовавшим тогда нашим владениям в этом океане. Петропавловск, несмотря на дарованные ему преимущества и употребленные капиталы для возрождения там торговли и полезной оседлости, не двигался вперед ни на шаг; он оставался все той же ничтожной деревней. Воды Авачинской губы, в которой расположен этот порт, бороздили только одни казенные транспорты, приходившие из Охотска с мукой, с казенными продовольственными запасами и с приказчиками якутских купцов. Последние привозили ничтожное количество дрянных товаров, служивших большей частью для обмена с туземцами на соболей. Чрез 3 или 4 года являлся в Петропавловск транспорт из Кронштадта с комиссарскими, артиллерийскими и кораблестроительными запасами для команды и портов Охотского и Петропавловского. Камчадалы и инородцы берегов Охотского моря оставались все теми же звероловами. Сельскохозяйственная производительность не только к ним, но и к переселенным сюда с этой целью из Сибири крестьянам решительно не прививалась. Крестьяне, вскоре же после прибытия на Камчатку и на берега Охотского моря, бросали хлебопашество и делались такими же звероловами, какими были и туземцы.
Пустынные, бездорожные, гористые и тундристые местности, на огромное пространство отделявшие Охотский край и Камчатский полуостров от центра управления Сибирью, климатические и другие условия этой страны, препятствовавшие к устройству сколько-нибудь сносных внутренних сообщений, делали то, что даже все благонамеренные представления начальников Камчатки, клонившиеся, например, к отстранению причин весьма быстро уменьшавшегося туземного населения (от занесения русскими в этот край заразительных болезней), были ничем иным, как гласом вопиющего в пустыне. Переписка из Камчатки не только с Петербургом, но и с Иркутском, которого она составляла как бы уезд, длилась десятки лет5; несоблюдение какой-либо пустой, [40] ничтожной формальности возбуждало в канцеляриях множество запросов. Эти и т. п. причины уничтожили всякую энергию в самых усердных и благонамеренных начальниках, почему все они, так и все служившие в Камчатке и Охотске, думали главное лишь о том, как бы поскорее выжить установленный по закону срок для получения привилегий. Вся сила наша в Петропавловске состояла из 100 человек морских чинов и 100 казаков; эти люди составляли гарнизон, полицию и рабочих не только для Петропавловска, но и для всей Камчатки. Для защиты же порта с моря был деревянный бруствер, вооруженный десятью орудиями малого калибра. Охотск, как складочный пункт для Камчатки и наших американских колоний, несмотря на все старания правительства к его улучшению и разведению около него полезной сельскохозяйственной оседлости, представлял такую же ничтожную деревню, как и Петропавловск. Сельскохозяйственная оседлость в охотском крае, подобно как и в Камчатке, не привилась.
По всем изложенным причинам и в виду того, что охотский край, и в особенности Камчатский полуостров, навсегда должны быть считаться отрезанными от метрополии, правительство смотрело на этот край как на необходимое зло, которое надобно было сносить, потому что в крае находилось до 10,000 инородцев, подданных России. Вместе с этим между нашими моряками, приходившими на транспортах из Кронштадта, сложились о Камчатке два совершенно противоположных мнения: одни полагали, что Петропавловск не может быть надлежащим для России портом на Восточном океане, другие же, напротив, утверждали, что Камчатка, как страна, воссевшая над океанами и имеющая превосходную гавань – Авачинскую губу, представляет для Росси все, что только можем мы желать на отдаленном своем востоке, что для подкрепления Камчатки стоит только нам занять какой-нибудь из островов, ближайший к тропикам и Петропавловску (Ф. П. Литке указывал на о-в Боник-Сима), и снабжать Петропавловск и Камчатку продовольствием из Манилы (как представлял А. А. Зеленой, бывший министр государственных имуществ). [41] Это последнее мнение о важности значения для России Петропавловска до англо-французско-турецкой войны разделяли тогда все высокопоставленные правительственные лица и некоторые из генерал-губернаторов Восточной Сибири; в особенности же в этом был убежден генерал-губернатор Н. Н. Муравьев (граф Амурский). Упомянутая война доказала всю фальшивость и полную несостоятельность этого воззрения и убеждения.
Вот каково было тогда наше положение на отдаленном востоке; оно, впрочем, гармонировало с тем мертвым состоянием, которое царствовало в то же время и на омывавшем его Восточном океане. Воспоминание о приамурском крае носилось только в легендах между сибиряками.
В начале 1840 годов являются в Охотское, Берингово и Камчатское моря целые флоты отважных и дерзких китобоев и вывозят каждый год из наших морей на десятки миллионов пиастров произведений китового промысла. В то же время англичане объявляют Китаю войну и заставляют эту гордыню и недоступную нацию заплатить огромную контрибуцию и открыть для европейской торговли 5 портов своих. Нас не включили в число других европейцев, потому что мы вели уже торговлю с Китаем через Кяхту. Шангай, весьма близкий к приамурскому краю, делается главным пунктом европейской торговли с Китаем. Правительство наше, застигнутое этим внезапным и быстрым переворотом на отдаленном востоке и не имея там ни надлежащего опорного пункта, ни надлежащей силы, находится вынужденным оставаться равнодушным как к этому движению, так равно к донесениям о дерзких поступках китобоев. Последние грабили не только наши прибрежья, но заходили и в самый Петропавловск, разбивали там караул и разбирали на дрова батареи; по прибрежьям жгли леса, грабили жителей и били в бухтах детенышей китов, истребляя таким образом этих животных в наших морях. Правительство утешало себя тем, что, по крайней мере, Восточная Сибирь наша, по невозможности входа в реку Амур, защищена от всяких враждебных на нее покушений с моря.
Внезапное торговое и промышленное движение в Восточном океане, – движение, в котором еще по мысли Петра I и Екатерины II должна была принять участие, и продажа в то же время росийско-американской компанией Росса возбудили в обществе много толков. [42] Ничтожное положение наше на Восточном океане, потеря приамурского края и продажа наших владений в Калифорнии были любимыми предметами разговора. Из них на первый указывали, как на единственный пункт, в котором мы давно бы могли основать оплот и силу на Восточном океане, а на последний (Калифорнию), как на пункт, где бы Россия могла иметь для своих судов станцию, обладавшую прекрасным климатом и обещавшую большие богатства. В периодических журналах того времени и газетах появились указания на важное значение для России приамурского края. Это обстоятельство, сведения, что гиляки, занимавшие низовья Амура, независимы от Китая6, и, наконец, представления об этом же предмете генерал-губернатора Восточной Сибири Руперта достигли наконец и престола. [43]
Примечания
1. Как показано на карте, приложенной к описанию Китая Архимандрита Иакинфа.
2. Пуд ржаной муки более 3 р. 50 к. сер., масло от 20 до 25 р. и т. д.
3. Ныне адмирал, член адмиралтейств-совета.
4. В инструкции, данной Ф. П. Литке от адмиралтейского департамента, сказано: «после описи Чукотской земли с Анадырьской губою и восточного берега Камчатки, до мыса Лопатки, вы имеете отправиться в Охотское море и от северной оконечности полуострова Сахалина до Удской губы подробно описать берега и все бухты» (т. е. и амурский лиман).
5. Так например: начальник Камчатки, Петр Иванович Рикорд, в 1810 г. просил разрешения построить госпиталь по присланному плану. План этот рассматривался более 20 лет; было сделано несколько самых пустых вопросов, вследствие сделанных на этом плане особенных приспособлений по местным условиям. Между тем, лес и другие материалы, заготовленные для госпиталя, сгнили, так что когда чрез 22 года начальнику Камчатки Голенищеву-Кутузову (в 1832 г.), разрешено было, наконец, построить этот госпиталь, то все уже сгнило, и строить его было не из чего.
6. Эти сведения доставлены были академиком Мидендорфом, осматривавшим восточный берег Охотского моря и не дошедшим всего 200 верст до устья Амура.
|
