Н. Волконский. 1858 год в Чечне.
V.
Последствия взятия аргунского ущелья. Наступление генерала Евдокимова в малую Чечню. Изъявление покорности и принятие русского подданства девяноста шестью аулами. Сожжение этих аулов и переселение жителей на Сунжу. появление Шамиля. Противодействие его целям. Мнение о покойном графе Евдокимове. Диспозиция войск для охранения левого крыла от вторжения Шамиля. Кавалерийский бой при Ачхое и торжество драгун. Неудавшиеся намерения Шамиля. Зачатки благоденствия переселенцев.
Николай Иванович Евдокимов вовсе не забыл о том, что наступает светлый праздник, и что не мешало бы дать Христову [456] народу возможность несколько поотдохнуть да провести эти дни как следует. Может быть, он даже и хотел это сделать, но необходимость ковать железо, пока оно горячо, заставила его предпочесть боевые движения всякому отдыху и всякому празднику.
1-го апреля, лишь только он спустился с Даргин-Дука, тотчас же двинулся в малую Чечню, взяв собою десять с половиною батальонов пехоты, 3 сотни казаков, 2 сотни милиции и 6 орудий. Во вновь возведенном на развалинах Дачу-Барзоя укреплении он оставил всего один батальон навагинского полка, под командою майора Черепанова, а на Чанты-Аргун выставил четыре с половиной батальона пехоты, одну сотню казаков и 4 горных орудия, под начальством полковника Шатилова. Главное назначение последней колонны состояло в разработке дорог, устройстве моста и в охранении нового укрепления от всяких покушений наиба Батока, который при угрожающем положении относительно его такой солидной колонны волей-неволей должен бы был сидеть на Чанты-Аргуне спокойно, не тревожа нас с этой стороны.
Горячее железо, о котором мы выше сказали, были не что иное, как какое-то движение в малой Чечне, которое лазутчики хотя и объясняли в нашу пользу, но пока еще никаких доказательств тому не представили. Сердце же генерала Евдокимова чувствовало, что каково бы ни было это движение, но если он им сумеет вовремя воспользоваться в свою сторону и предупредить всякие поползновения Шамиля на жителей малой Чечни, то, естественно, в накладе не будет. Он знал, что аргунская экспедиция не может и не должна остаться без последствий.
Выше было замечено, что взятие аргунского ущелья отрезывало всякие сношения и сообщения жителей малой Чечни с горцами, населяющими нагорную Чечню. Первые из них в этом убедились тотчас же и предвидели заранее свою участь. Благоразумие требовало или бежать к Шамилю, или сдаться; но так как перовое условие было положительно невозможно, потому что [457] нужно было пробираться чрез завоеванные нами земли, натыкаясь постоянно на наши укрепления в малой и большой Чечне, то приходилось избрать второе. В этом и состояло движение горцев, о котором вскользь, поверхностно получил первоначальные сведения командующий войсками. Понятно, что тут было не до светлого праздника.
Не успел начальник отряда прибыть к Энгелику. как один за другим девяносто шесть аулов, с населением до 15-ти тысяч, предъявили ему свое желание принять наше подданство. В этом-то и состояли главнейшие последствия взятия аргунского ущелья: ни десятки лет и ни один период кавказской войны не приводили к таким блестящим результатам, к каким привели семьдесят пять дней аргунского похода. Тут не только владычество Шамиля было окончательно подорвано, но и поколебался с этой минуты весь северный Кавказ; участь его была предрешена.
Все дело произошло следующим образом:
Когда генерал Евдокимов явился 1-го апреля на Энгелик, он уже застал там колонну полковника Рихтера, прибывшую накануне. В тот же день, прежде всех других, явились к нему депутаты от гойтинского общества, соприкасающегося с Энгеликом и занимающего отсюда все пространство реки до Урус-Мартана. Выслушав их красноречивую и льстивую исповедь о том, что русские для них – чуть не первейшие благодетели, а Шамиль со всем своим причетом – дрянь, яман, и что они готовы хоть сию минуту пасть перед нами на колена, лишь бы только охранить и оградить их при переселении, куда указано будет, от шамилевых партий, могущих препятствовать их искренним и честным намерениям,– генерал Евдокимов сказал им два-три комплимента, подходящих к случаю, обещал оказать им всякое содействие и велел угостить «почтеннейших» на славу. Всех депутатов тотчас же спровадили в [458] милиционный лагерь, и началось ликование – благо, что пророк Магомет здесь не присутствовал.
Накормленные по горло и полупьяные депутаты, в восторге от приема, разошлись в свои ближайшие аулы.
Шамиль еще не знал о коварном намерении своих подданных, но до Батока слухи долетели как бы по телеграфу,– и не успели депутаты закончить свой раут, как уж он пробирался горами к вероломным изменникам, чтобы остановить и наказать их, и к полуночи сидел уже у гойтинцев почти на шее. Жители об этом немедля сообщили генералу Евдокимову, и он тотчас же, еще до рассвета, поставил на ноги шесть батальонов пехоты, четыре орудия, две сотни казаков и двинул их в лес, к верховьям Энгелика, навстречу Батока, зная очень хорошо, что это движение чрез аулы, изъявившие готовность покориться, не могло быть для него опасным.
Батока, конечно, благоразумно посторонился, и наши войска, таким образом, прикрыли гойтинское общество, как диадема любую голову.
И началось переселение кавказских «гуннов»: заскрипели по разным направлениям десятки арб, закудахтали куры, заблеяли бараны и овцы, завизжали дети. Целый день прибывали арбы в лагерь – и образовался новый отряд. Содом был невероятный. Батока в это время думал как-нибудь перехватить хоть один транспорт, но лишь только намеревался прорваться – везде натыкался то на артиллерию, то на пехоту, то на казаков. Усмотрев, что на этот раз должен покориться необходимости, он проклял гойтинцев со всеми их чадами и домочадцами и, ретировавшись подальше, на высоты гор, засел там со всеми своими воинами – и то лишь на всякий случай – в раздумье молчаливом.
На следующий день примеру гойтинцев последовало и гехинское [459] общество. Повторилась та же история, которая едва окончилась в течение трех дней.
Командующий войсками, конечно, не задерживал долго в лагере всех этих наших новых подданных и приказал, чтобы по прибытии каждого транспорта он был на другой день эскортируем на Сунжу, где переселенцам тотчас отводились места в виду станиц, а также и между станицами, расположенными по этой реке.
Чуть только жители оставляли свои родные аулы, усердные солдатики тотчас зажигали их в двадцати местах, и едва наши «гунны» достигали лагеря – от их жилищ оставался только дым и пепел.
Батока все это видел, но горю помочь не мог.
Когда гойтинское и гехинское общества были снесены с лица земли и с географической карты, Николай Иванович, убежденный, что пример вообще заразителен, подвинулся 8-го апреля на Рошню. Тут уж места были большей частью поистине недоступные, в особенности между верховьями рр. Теньги и Гехи. Но это не помешало произвести диверсию подобную предыдущей: оставив малую часть войск в лагере, генерал двинул большую часть их них в горы и занял господствующие позиции. Снова потянулись в нашу сторону десятки и сотни арб со всем своим скарбом, и снова задымились и запылали аулы и хутора, считавшиеся еще накануне неприятельскими.
Таким образом, до 15-го апреля включительно, командующий войсками блуждал со своим отрядом по всем окрестным трущобам и, сказать попросту, выкуривал оттуда население малой Чечни.
Батока вознегодовал и отправился восвояси.
Увидев, что тут делать более нечего, генерал Евдокимов, оставив одну колонну на распутье движения переселенцев, сам [460] с остальными войсками спустился на плоскость и 16-го апреля расположился на Валерике.
Потеря наша при перестрелках, происходивших во время переселения горцев с шатоевским наибом, заключалась в двух убитых и девяти раненых нижних чинах.
При этих всех обстоятельствах и в большую Чечню стали закрадываться преступные, по мнению Шамиля, идеи. Было над чем бедному имаму поломать свою седую голову. Убедившись теперь окончательно, что его детище – Кази-Магома – никуда не годен и ни на что не способен, он отозвал его с театра военных действий в Дарго-Ведено под крыло трех маменек, а сам явился в большой Чечне, предваряя, проповедую, угрожая. Жители этой плоскости и на этот раз его послушались: стеклись под его знамя в числе двух тысяч человек и расположились в лесах между крепостью Воздвиженской и укреплением Шали. Узнав об этом, и генерал Евдокимов передвинулся опять на Аргун, оставив на Гехе часть своего отряда для того, чтобы никто не обеспокоил движения переселенцев.
Цель Шамиля была – не только угрожать нам своею особою и своими скопищами, не только стараться возвратить переселенцев в нагорные места малой Чечни, но и достойно наказать их за вероломство и измену. Но генерал Евдокимов зорко следил за всеми его действиями и, забыв о всяком отдохновении, оставляя без внимания все тяжелое положение в полном смысле слова оборванного и истрепавшегося отряда, расположил войска по обеим сторонам Аргуна таким образом, что какое бы движение Шамиль не предпринял – оно делалось ему тотчас известным и тотчас же было предупреждаемо. Тут уж была не война, но игра – и почти что игра на уловки, где одолеть и осилить должен был тот, у кого больше ума, предусмотрительности и осторожности. А последнего качества, в особенности, генералу Евдокимову не занимать стать. [461]
О покойном графе солдаты говорили, что это – генерал «не задорный, но кремень». В этих двух выражениях действительно заключалось все, что можно сказать о главных качествах и особенностях Николая Ивановича. Он употреблял все ухищрения, чтобы обойти драку: отвлекал неприятеля, обманывал его ложными диверсиями, надувал распространяемыми им самим ложными же слухами,– словом, вводил в дело те уловки, которые иной так называемый бонтонный генерал всегда бы признал несколько унижающими его генеральское достоинство. Покойный же Евдокимов не считал унижениями и отвергал личные достоинства там, где дело шло, во-первых, о пользе государства; во-вторых, о спасении жизни десятков и сотен людей и, в-третьих, где того и другого, в войне с народом исключительным, нельзя достигнуть иначе, как жертвуя нередко не только генеральской бонтонностью, но даже, пожалуй, и личным достоинством.
Оттого-то при многих недостатках свойственных человеку, не воспользовавшемуся высшими идеями века, заслуги Евдокимова, как воина, как руководителя битв, были достойно оценены и вполне достойно награждены.
При своей военной сноровке, которая далась ему на Кавказе вследствие долгой и личной опытности и менее всего вследствие какого-либо подражания, потому что Евдокимов был сам представителем и родоначальником особой школы – он действительно был генерал не задорный: бывало, сколько можно и кого можно – Шамиля или его наиба – надует и двигается потихоньку вперед, принимая бой лишь там, где его избежать невозможно, где уж «некуда податься», по кавказскому выражению. Сразился – и сел на этом месте, потому что оно ему было нужно; но, раз усевшись, утверждался уже так прочно, что четыре Шамиля с двадцатью четырьмя Кази-Магомами не сдвинули бы его одной ноги с занятой позиции. [462]
Так он себе и подвигался все вперед и вперед.
Еще одно важное качество покойного генерала заключалось в том, что он одного шага не делал без цели. Так у него было всегда и в житейском быту. Вообще практичность сквозила везде и во всем.
Оттого-то и аргунскоео ущелье взято, оттого-то и северный Кавказ покорен.
Итак, генерал Евдокимов играл с Шамилем на уловки или, еще вернее, в кошки-мышки – уподобление вполне безупречное. По мере того, как имам хотел прорваться в одном пункте, Николай Иванович тотчас опускал цепь и загораживал ему дорогу; по мере того, как Шамиль сторонился от какой-нибудь, по его мнению, западни – генерал поднимал цепь, приглашая его в круг. Наконец, когда он увидел, что «почтеннейший» возымел намерение попросту прорвать эту цепь там, где ему нужнее и удобнее, командующий войсками тотчас принял меры, загородив ему все выходы в этот круг. Для чего расположил войска следующим образом:
1) два батальона, одну роту стрелков, два дивизиона драгун, две сотни казаков и шесть орудий, под командою полковника Алтухова, близ ст. Ассинской – чтобы преградить неприятелю доступ частью в малую Чечню и вообще на сунженскую линию;
2) три батальона, одну роту стрелков и четыре орудия, под командой полковника Кауфмана, на высоте горы Сейвидук, на границе галашевского общества – чтобы охранить Владикавказ и частью военно-грузинскую дорогу;
3) семь сотен казаков, одну сотню милиции и четыре конных орудия, под командою полковника Шостака, на Камбилеевке – чтобы преградить горцам доступ в Осетию и а Назрановский округ;
4) один батальон и два горных орудия, под командою полковника [463] Баженова, в Тарской долине – для освежения просеки к Владикавказу и частью для охранения его;
5) два батальона, четыре сотни казаков и шесть орудий, под командою подполковника Беллика, в Урус-Мартане – ауле хотя и мирном, но разбойничьем и неблагонадежном, способном прежде всех других поддаться влиянию Шамиля. Помня этот аул хорошо, я не ошибусь, должно быть, считая в нем не менее 400-500 дымов. На плоскости малой Чечни он составлял более или менее серединный пункт столько же по отношению ко вновь водворенным в то время на Сунже аулам, сколько и по отношению к другим покорным нам аулам на плоскости малой Чечни.
Таким образом имаму были заперты все главные горные выходы, хотя, конечно, некоторые лазейки все-таки оставались. И вот, по одной из этих лазеек он решился выдвинуться на плоскость между рр. Ачхоем м Нетхоем, овладеть ачхоевским аулом и оттуда, взяв в свои руки общества галашевское и галгаевское, действовать на малую Чечню.
План очень хороший, но, к сожалению имама, он ему не удался, потому что полковник Алтухов, предугадывая при помощи лазутчиков его намерения, 8-го июня перешел от ст. Ассинской на р. Нетхой, чтобы ближе следить за его движениями и защитить покорные нам аулы. Должно полагать, что Шамиль не знал об этом движении полковника Алтухова, так как не останавливался в своем намерении, и на следующий же день вышел со своим громадным скопищем, тысячи в три человек, из лесных трущоб и потянулся у подножия черных гор по предвзятому направлению. Полковник Алтухов, оставив при себе пехоту, четыре орудия и две сотни казаков, последовал быстро по пятам Шамиля, держась в стороне настолько, чтобы скрыть свое движение, а полковнику Никорице поручил с двумя дивизионами драгун и двумя конными орудиями, опять-таки стороною, [464] обогнать Шамиля и встретить его, где будет удобнее.
Этот день был днем праздника и торжества драгун, так как им пришлось выйти полными победителями из такого кавалерийского дела, из такого неравного и опасного боя, каких немного было на Кавказе.
Драгуны и артиллерия поскакали на рысях. Приближаясь, сообразно местности, постепенно к подножию гор, полковник Никорица поравнялся с Ачхоем и тут лицом к лицу встретился с массой горцев, численность которых даже не предугадывал. Пока драгуны стянулись и выстроились в колонны, он успел сделать по неприятелю несколько картечных выстрелов. Но это его не поколебало, во-первых, потому, что с ним был уже не Кази-Магома, а во-вторых, потому что Шамиль вполне рассчитывал раздавить драгун. Не ожидая, пока свершатся его расчеты, полковник Никорица бросился в атаку и врезался, так сказать, в самое сердце неприятельского отряда. Горцы стойко выдержали этот удар и как железным кольцом охватили драгун со всех сторон. Кавалерия наша была буквально поглощена неприятельским скопищем. Боевые клики прекратились, выстрелов более не было, и только со всех сторон раздавался стук и звон сабель. Было два момента, когда драгуны подались назад, потому что масса напирала, но, мгновенно оправляясь, они в свою очередь снова ломали неприятельские ряды, прорывали передние из них и углублялись в самую середину шамилевского отряда. Тут они вырвали у горцев два значка, которые, между прочим, остались трофеями их победы.
Рукопашный бой длился далеко более получаса. И хотя неприятель был видимо расстроен, но до окончательной победы было еще далеко, тем более что при значительном превосходстве горцев у них еще была часть сил вполне свежих, почти не [465] тронутых, тогда как руки драгун заметно уставали и силам их была же, наконец, граница.
Но в эту минуту показался полковник Алтухов с пехотой и четырьмя полевыми орудиями. Еще издали с громким «ура!» пехота бегом пустилась не неприятеля. Последний стал пятиться к лесу, скрываясь в опушке. Тогда драгуны уступили честь и место своим собратам: стрелки тотчас рассыпались вправо и влево, орудия заняли фланги, а роты бросились вперед, к опушке. Горцы встретили их градом выстрелов, но это не помогло: пехота, не стесняясь, тысячью руль прорвала опушку и села не шее у неприятеля; артиллерия громила, где могла.
Через пять минут дело было кончено: горцы в беспорядке бежали за Нетхой и скрылись в трущобах черных гор. Выстрелы стихли; на поле битвы валялось до пятидесяти неприятельских трупов; число раненых и мертвых тел, унесенных с поля, превышало это количество, как оказалось впоследствии, почти вдовое. Солдаты, опершись на ружья, вытирали ладонями крупный пот, катившийся с их лица. Драгуны, спешившись, оправляли лошадей и сбрую. Издали, вне выстрела, некоторые жители ближайших аулов смотрели на эту картину удивленными глазами: так все это совершилось быстро и неожиданно.
В этом молодецком деле у нас ранено два офицера и двадцать восемь нижних чинов; убито на месте трое рядовых.
Уже вечерело. Драгуны бережно приняли своих убитых и раненых товарищей и отступили пока к аулу.
Казалось бы, что после такого урока Шамилю следовало уняться. Но старик был упрям, и притом он хорошо знал характер горцев, во имя которого следовало действовать немедля – под влиянием ли победы или неудачи. Считая себя, как добрый римлянин, «разбитым, но не побежденным», он на следующий день вторгся в галашевское общество и неожиданно занял [466] Мужич и Алкун – два аула, готовые всегда, подобно Урус-Мартану, принять его прежде других.
К чести старого воина нужно сознаться, что он на этот раз предупредил и обманул генерала Евдокимова, который никоим образом не мог ожидать от него такого решительного шага.
Но зато на этом и кончилась удача имама, потому что была приостановлена столько же своевременною распорядительностью командующего войсками, сколько и вообще не благоприятствовавшими старику обстоятельствами.
Лишь только Николай Иванович узнал о новой дерзости своего противника, как тотчас приказал полковнику Алтухову соединиться с отрядом полковника Кауфмана, а новую колонну, под командою полковника Черткова, послал занять станицу Нестеровскую, усилив эти войска возможно большим числом милиции и двумя сотнями горского казачьего полка.
В два дня все распоряжения были приведены в исполнение, и войска, стоя на назначенных им местах, ожидали случая дать новый отпор и урок неприязненным скопищам.
Шамиль знал обо всех этих движениях, но, не попытав счастья, не решился оставить занятые им аулы. А чтобы попытать это счастье, он положился на наиба Батока, которому вверил большую часть своих скопищ с придачей, в помощь, родного сына. Батока двинулся к аки-юртовскому ущелью и засел в лесах у аула Наглиева. Всю ночь он провел в лесу, производя разведки и рекогносцировки. К утру он убедился, что всякое стремление прорваться на плоскость или к Сунже, или вообще состязаться с нашими войсками, было бы не только для него бесполезно, но даже гибельно. Предпочитая не ронять своих заслуг в глазах Шамиля наивернейшим поражением, наиб возвратился к нему с понурой головой, не выпустив ни одного заряда. [467]
Шамиль же, сидя в Алкуне, не оставался тем временем праздным: он выбрал из среды мюридов десятка два наиболее дельных, преданных и благонадежных и отправил их в разные места Осетии – склонить на свою сторону население всякими мерами, увещаниями и обещаниями. Мюриды действовали добросовестно, но осетины не видели никакой выгоды входить в сношения с Шамилем, и поэтому все усилия миссионеров остались без всякого успеха. Они возвратились к имаму с тем же, с чем возвратился и Батока.
Шамиль еще раз убедился, что звезда его меркнет; он распустил свои скопища по домам, и сам в сопровождении детища и небольшой свиты ретировался восвояси.
Насколько все эти обстоятельства подготовляли падение Шамиля в его собственной среде, настолько же они притягивали к нам взоры и желания непокорного населения.
С отступлением имама вся малая Чечня вздохнула свободно, в особенности переселенцы, которые пуще всего боялись кары своего бывшего владыки. Новые аулы быстро начали отстраиваться и укрепляться. Поля засеялись, и затем, скоро обильные всходы дали почувствовать нашим новым подданным, что под владычеством и покровительством русских живется и лучше, и уютнее, и безбеднее. Следовало ожидать – хотя и под большим сомнением – что бывшие разбойники и авантюристы станут со временем похожими на людей. [468] |