|
1845 год.
Воспоминания В. А. Геймана.
VII.
Несколько слов о походе 1845 года в Андию и Дарго.
Поход в Андию и Дарго принадлежал к тому периоду военных действий на Кавказе, когда еще не была выработана строго обдуманная система ведения войны, – говорим система, потому что горная война против воинственного населения, прикрытого недоступною или труднодоступною местностью, независимо плана, требует еще и системы. Движение в горы, разорение аулов наносили неприятелю, сравнительно, незначительный вред. Имущество обыкновенно успевали жители уносить в леса и трущобы, где скрывались и семейства; аулы жгли, но ничего не стоило их опять возобновлять на прежних местах, особенно если они вдали от наших укреплений. Горцы, сравнительно, несли потери гораздо меньше нас, потому что они были вооружены нарезными винтовками, которые стреляли и дальше, и вернее наших весьма плохих кремниевых самопалов. К тому же горцы были искусные стрелки, приучаясь к стрельбе чуть ли не с детства; нашим же солдатам некогда было учиться стрелять, и искусство заменялось огромным количеством выпускаемых патронов на каждый горский выстрел. Затем горцы искусно умели пользоваться местностью и действовали врассыпную, мы же должны были двигаться массами. Горец легко одет, без [367] всякой ноши, быстро мог переменять место; наши же солдаты, с тяжелым боевым снаряжением. зачастую с шестидневным сухарным запасом, шанцевым инструментом должны были двигаться медленно. Вот и главная причина, почему мы, сравнительно, несли громадные потери.
Плохое оружие было главной причиной принятого строя при движениях в Чечне: это был так называемый ящик, т. е. по всем четырем сторонам цепи, потом – поддержки. резервы и в середине обоз. Введение нарезного оружия, вместе с которым впервые обращено было внимание на обучение стрельбе, сразу дало нам перевес в бою; и с этого лишь времени ящик начал терять свою форму; выдвигались отдельные боковые колонны, и неприятель уже не рисковал подходить близко, а должен был держаться на таком расстоянии, что его выстрелы были или совсем недействительны, или пули на излете приносили незначительный вред. Вместе с введением нарезного оружия совпадает отчасти и принятая последняя система ведения войны, что и ускорило падение Кавказа.
Теперь перейдем к краткому очерку ведения военных действий.
В командование генералом Ермоловым кавказским корпусом мюридизм еще не был в силе, хотя к этому времени надо отнести его начало. В Чечне один-два батальона ходили свободно, от пушечного выстрела разбегались все, а в Дагестане каких-нибудь четыре батальона держали в страхе всю страну. В то время горцы были еще совершенно неопытны в деле войны, не были сплочены под одной властью и не были связаны одним интересом; оттого еще не выказались способные военные люди. Общее восстание Чечни в 1840-м г оду, присоединение к мюридизму, признание Шамиля имамом и подчинение его власти, – были началом кровопролитной борьбы последних 20-ти лет, которая потребовала страшных усилий России. Предприимчивые и [368] смелые люди Чечни, как например: Ахверды-Магома, Шуаиб-мулла и позднее в Дагестане Хаджи-Мурат, не считая многих второстепенных, не только содействовали упорной войне с нами, но не раз имели и перевес. Постепенное напряженное состояние наших войск, которые должны были прикрывать и нашу казачью линию, и покорные нам аулы. Дерзкие набеги горцев в наши пределы вызвали и с нашей стороны такие же набеги, которые немало стоили русской крови, не принося никакой пользы. Этими набегами многие начальники подчас и злоупотребляли. Конечно, войска делали свое дело, дрались отлично, но, в общем – это было без всякой цели. Всякий набег (а они по всей занятой нами линии были не редки) стоил нам подчас сотни раненых и убитых. Писались реляции, прославлялась потеря наша, а неприятельская всегда больше, ведь ее проверить было невозможно, и всегда обозначалось: «неприятель потерял самых лучших людей». Сложился по этому поводу даже следующий анекдот: адъютант, докладывая начальнику реляцию, спрашивает: «ваше превосходительство, сколько прикажете показать потери у неприятеля?» – «Да что их жалеть! покажите столько-то». Если по всем реляциям сосчитать показанную потерю неприятеля, то надо удивляться плодовитости горцев, когда еще их так много осталось после покорения Кавказа. Неудачная экспедиция в Ичкерию генерала Грабе в 1842-м году имела ту же цель и тот же характер, как и в 1845-м году экспедиция в Дарго, с той разницей, что последняя велась с другого конца; но обе стоили огромных потерь и не принесли никаких результатов. Впрочем, последняя положила начало систематическому движению вперед посредством проведения просек, устройства укреплений на более важных пунктах, а также целого ряда казачьих станиц и т. д. Мысль – делать просеки, принадлежит, кажется, генералу Ермолову, который в двадцатых годах, построив на реке Сунже кр. Грозную, сделал просеку в ханкальское ущелье; потом [369] просеки были оставлены, и уже при главнокомандующем князе Воронцове были сделаны просеки: гойтинская, гехинская, на Валерике и дальше к Ачхою. Но наряду с этим набеги получили большее развитие. Князь Барятинский окончательно развил и настойчиво преследовал систему просек. Набеги совсем почти прекратились; раз занятый пункт уже не оставлялся. Круглый год медленно, но прочно подвигающиеся вперед отряды уже не без цели, а по строго обдуманному плану решили судьбу Кавказа. Воинственная Чечня, разоренная, скученная в горах, истомленная долгою борьбою, должна была покориться, а с нею пал и Дагестан, который без Чечни не мог держаться, потому что доступ к нему уже был открыт со всех сторон. В составлении метода, хотя медленного, но настойчивого движения вперед, немало было в основании – знание характера горцев. Насколько горцы воинственны, настолько, если не больше, легковерны: малейший успех или оставление на время нами пункта, давало идею о нашей несостоятельности, чем ловкие люди успевали пользоваться и подымали нравственный дух до невозможности. Система набегов, и в них жаркие схватки, постоянные тревоги, делали войска закаленными в боях и трудах: для солдата того времени не было ничего невозможного. Наша пехота поистине была идеалом, о котором в настоящее время можно лишь мечтать. В параллель с этим офицеры тоже были отличные, правда – не паркетные, и многие частенько читали «Современник», но на них всегда можно было положиться, какое бы трудное предприятие не было. Между ними и солдатами была тесная связь, потому что одинаково все подвергались опасностям и равно несли труды. Солдаты уважали своих офицеров и искренно их любили.
Рассматривая затем собственно экспедицию 1845-го года в Андию и Дарго, нельзя не прийти к заключению, что началом неудачи служил огромный падеж транспортных лошадей. Страшные непогоды, имеющие особенный характер в горах, [370] бездорожье или вместо дорог крутые каменистые тропинки, недостаток корма для такого огромного количества лошадей, независимо от тяжестей на вьюках , на большое расстояние – вот главные причины падежа лошадей. Все это отчасти трудно было предвидеть, хотя и много было опытных служивых. От медленной доставки провианта мы еще в Андии ощущали в нем недостаток и бесполезно стояли на месте в ожидании подвоза припасов.
Главную неудачу мы потерпели в так называемой «сухарной экспедиции» 10-о и 11-го июля, давшей нам большую массу раненых, которых надо было нести и везти. Большая потеря продовольственных припасов и боевых снарядов, брошенных в лесу, выразилась в значительном во всем недостатке. Брошенные в лесу три горных единорога, а также брошенные там же убитые и раненые подняли до того нравственный дух горцев, что, когда мы были расположены у Шаухал-Берды, женщины из окрестных деревень собрались с мешками, чтобы делить добычу.
Нам кажется, что можно было бы избегнуть катастрофы в «сухарной экспедиции», если бы при прохождении леса 6-го июля, между Андией и Дарго, в нем мимоходом устроить две сильные засеки и в каждой оставить по батальону с двумя единорогами; тогда, конечно, неприятель не мог бы устроить вновь завалов, и не пришлось бы в этом лесу иметь отчаянный бой. Могут возразить, что в лесу не было воды, да ведь Аксай всего в двух верстах и лагерь в трех: можно бы было при смене приносить с собою воду в манерках, в котелках, даже в ротных котлах, ведь не раз приходилось воду носить и дальше. Главную неудачу боя 10-го и 11-го июля надо приписать наряду в колонну сборных частей. Подобный наряд никогда не приносил пользы и не должен был быть допускаем. Нам тогда же было известно, что генерал Клугенау против [371] этого протестовал, но на это не было обращено особенного внимания, а это именно и было началом неудачи. Потом, выбор людей для исполнения всякого дела – есть главная задача; по нашему разумению, в данном случае не было обращено должного внимания. Например: Клюки-фон-Клугенау бесспорно был храбрый и дельный генерал, но большая часть его деятельность была в Дагестане, где был особый метод боевого порядка, и наоборот, генерал Лабинцев всю свою службу был в лесных походах, требующих особого навыка. Казалось бы, дело 7-го июля следовало поручить генералу Клугенау. а 10-го и 11-го июля генералу Лабинцеву. Потом генералу Клугенау были назначены помощниками генералы: Пассек и Викторов. Первый – пылкий, способный, любимый войсками; последнего никто не знал, да и бывал ли он еще в делах? Не лучше ли было вместо Викторова назначить одного из полковых командиров, Козловского или Бибикова, которые бесполезно оставались в лагере без всякого дела. Весьма важно во всяком деле, особенно в военном, уметь выбрать человека для исполнения известной операции, и весьма ошибаются те военачальники, которые думают: кого бы не назначить для исполнения их предначертаний – лишь бы соответствовал чину. Войска дисциплинированные пойдут за всяким, но пойдут иначе за тем, кого знают, кому доверяют. Ведь тут дело идет о жизни, которая каждому дорога, а войско далеко не есть безжизненное бревно, которым можно ворочать, как угодно. Наоборот, это живая машина, которою должен управлять привычный механик, знающий хорошо малейший винтик ее и умеющий один из них подвинтить, другой – ослабить, там подмазать и т. д. Великий Суворов это очень хорошо понимал, всегда умел сделать выбор, что кому поручить, и его армия не знала поражений. Почему, например, все бывшие корпуса имели один состав, однако 3-й, 4-й и 5-й были лучшими боевыми и считались самыми надежными? очень ясно: к корпусным командирам [372] войска имели полное доверие и за ними везде шли безусловно, веря в победу.
При всей неудаче в делах 10-го и 11-го июля, движение из Дарго к Герзель-аулу могло бы быть исполнено с меньшими потерями, если бы было более обращено внимания на порядок в обозе Что там творилось – одному Богу известно. При выступлении из Андии, на какие-нибудь без малого десять тысяч войска, не считая главнокомандующего, начальника главного штаба и начальника главного действующего отряда, было семь генералов, огромный главный штаб, потом – отрядный, независимо штаба 5-го корпуса, который был тут же; адъютантов – целый легион, все это люди комфорта; масса вьюков, а при них прислуга избалованная, не подчиняющаяся каким бы то ни было распоряжениям, упираясь на значение господ в штабе; в соединении с пешей милицией они производили полнейший беспорядок в обозе, что немало содействовало увеличению потери, так как требовалось не по силам растягивать боковые цепи, прорываемые неприятелем, как это случилось 14-го и 16-го июля.
Нам кажется, что движение в Дарго было бы удобнее от Герзель-аула. если бы у этой крепости собрать ту же массу войск, которая сосредоточилась за теренгульским оврагом, придав пехоте, не считая саперного и стрелкового батальонов, по 300 топоров на каждый, что составило бы 6,300 топоров. В десять дней, много в две недели, не только была бы сделана просека до Дарго, но и колесная дорога до Кречь-Корта. Тогда потери в общей сложности было бы гораздо меньше; доставка провианта на колесах обошлась бы гораздо дешевле, и тогда, конечно, нанесен был бы Чечне удар, и ускорено ее падение, так как от Кетечь-Корта до Ведено всего верст 15-ть, и занятием харачаевского ущелья главные пути в Дагестане были бы в наших руках, не говоря уже о том, что из Дарго и Ведено мы господствовали бы над всею Чечнею, с которой управиться было бы [373] уже не так трудно.
Когда факт совершился, его легко подвергнуть критическому разбору. Теперь прошло много уже лет, и об экспедиции 1845 года легко трактовать. Никто не знал, кроме главнокомандующего, причин, по которым было поступлено так или иначе, поэтому можно рассуждать об его действиях только по совершившимся фактам. Во всяком случае, по трудности экспедиции, громадности жертв 1845-й год есть знаменательный в шестидесятилетней борьбе России с дикими горцами. С этого года выработался более верный взгляд на ведение кавказской войны, которая увенчалась покорением всего Кавказа.
Природа Алжира, с которой так долго боролась Франция, не может сравниться с Кавказом, изрытым громадными горами, непроходимыми дебрями, покрытым вековыми лесами. Исполать вам, богатыри земли русской! Вы доказали, что перед вашей мощной силой все должно пасть. Вечная память павшим героям! Ваши кости разбросаны по всему Кавказу. Слава оставшимся в живых! Вас уже осталось не так много. Теперь взоры России обращены на новые интересы, а при всякой новинке старое забывается скоро. Но поздняя история, чуждая всякой зависти, беспристрастно вас оценить, и ваша доблесть и достойное удивления терпение при перенесении трудов для славы Государя и отечества будет прекрасным примером для грядущего поколения. |
