|
1840 год.
X.
Возвращение мое в полк. Квартирование в кр. Анапе. Празднование годовщины дня взятия этой крепости. Анапское население. Меновая торговля (сатувка). Празднование 6-го декабря. Аманаты. Назначение в крепость Анапу нового коменданта. Госпиталь и болезни. Кровавая борьба гарнизонов наших укреплений с горцами. Взятие горцами форта Лазарева и укрепления Вельяминовского. Гибель укрепления Михайловского. Самоотвержение рядового Архипа Осипова. Взятие укр. Николаевского. Отражение нападения на укрепление Абин. Награды. Приказ об увековечении имени Архипа Осипова. Назначение М. Ю. Лермонтова в наш тенгинский полк.
[175] В половине января 1840 года штабс-капитан Корецкий выздоровел; я сдал ему должность бригадного адъютанта и явился в полк, в селение Ивановское. Командиром полка был полковник Петр Васильевич Вылазков, который, по случаю отъезда полкового адъютанта поручика Баженова в отпуск, назначил меня исправлять его должность. Петр Васильевич прибыл к нам из образцового полка – видный мужчина, хороший фронтовик. порядочный картежник. Любил, как и многие кавказские начальники, временем покутить – через это не пользовался надлежащим уважением общества офицеров и потерял полк; про него между офицерами ходили юмористические анекдоты. При нем жила племянница, девица с небольшим образованием, но довольно приятная; сам он был большой волокита, но все шло хорошо и мирно. Вскоре после полкового праздника св. Петра и Павла (29-го июня) мы выступили в кр. Анапу. Полковой адъютант А. А. Баженов возвратился из отпуска, и мне приказано было состоять [176] при анапском коменданте полковнике фон-Бринке.
В Анапе мы проводили время весьма приятно. Кроме полкового штаба и одного батальона нашего полка, гарнизон Анапы состоял из черноморских линейных батальонов № 1-го и « 14-го резервного. У полкового командира раз в неделю были танцевальные вечера; семейных домов было более десяти, которые в свою очередь также не отказывали нам в семейных удовольствиях.
Крепость Анапа последний раз взята русскими войсками в 1828 году, 12-го июля (Крепость Анапа построена французскими инженерами в 1771 году. Черкесы называют ее «Бугур-кале». В сентябре 1788 года генерал-аншеф Текели намерен был штурмовать крепость, но, по малочисленности войск, отказался от предприятия. В 1790 году генерал-поручик Бибиков также ходил под Анапу и 24 марта. в день Воскресения Христова, повел войска на приступ; приступ был отражен, и Бибиков отступил; несмотря на это, войска получили серебряные медали на голубой ленте с надписью «за верность». В этом же году эскадра черноморского флота, под начальством контр-адмирала Ушакова, предпринимала вырезать стоявшие на рейде турецкие военные суда, но это предприятие не удалось. 22-го июня 1791 года генерал-аншеф Гудович сделал приступ и после пятичасового жестокого нападения овладел крепостью; в числе пленных находился лжепророк Ших-Мансур, впоследствии умерший на Соловецком острове. По заключенному в Яссах в том же году миру, Анапа обратно отдана Порте. 29-го апреля 1807 года этой крепостью овладел контр-адмирал Пустошкин. По миру, заключенному 6-го мая 1812 года в Бухаресте, крепость опять возвращена туркам. 2 мая 1828 года прибыла к Анапе эскадра черноморского флота под командою вице-адмирала Грейта; высажен был десант генерал-адъютанта Меньщикова, а на другой день пришел к Анапе из Черномории. под командою флигель-адъютанта полковника Перовского, отряд из 4 полков черноморских казаков, 6 рот таманского гарнизонного полка и 20 легких орудий. Когда апроши были доведены до гребня гласиса, начат был спуск в ров, сделаны были бреши в двух бастионах и соединяющей их куртине,– то крепость, не желая испытать штурма, 11 июля сдалась на произвол победителей, и 12-го числа русские войска вступили в крепость. При этом в числе военнопленных оказался шапсуг Сефер-бей; он мальчиком взят был в плен русскими, и его благодетель, в распоряжение которого оно достался, заметив в нем хорошие способности ума. дал ему хорошее воспитание и по примеру многих русских меценатов предоставил ему средства кончить образование в одесском ришельевском лицее. Затем он служил в черноморском казачьем войске и проживал в мирном ауле на правом берегу Кубани, где до настоящего времени существует казачий пост, именуемый «сефербеевский». В начале двадцатых годов он ушел в горы и пробрался в Константинополь (рассказ мирного горца из аула на Кубани). По адрианопольскому трактату 2-го сентября 1829 года крепость эта осталась за Россией. Авт.). С того времени этот день ежегодно [177] празднуется жителями и гарнизоном крепости. После обедни ходят с крестами к тому месту, где вошли войска через пробитую во время осады брешь; там совершают краткую панихиду по убиенным во время осады; затем служат молебен и окропляют святою водою место бреши и все крепостные ворота. Во время моего пребывания в 1840 году в тот день, вечером, был бал у коменданта, помещавшегося в доме, который до взятия крепости занимал паша. Перед садом этого дома сожгли довольно богатый фейерверк. Когда засиял вензель Государя императора – был сделан 101 выстрел из крепостных орудий и пропет гимн «Боже, Царя храни», с хором музыки. Я для этого дня написал стихотворение: «Воспоминание жителя Анапы в день празднования взятия этой крепости». Несколько экземпляров стихов были поднесены дамам сейчас же после фейерверка, при входе их из сада в зал.
Воспоминание жителя Анапы.
Бывало, здесь, Анапы, над стенами,
Бунчук с луною турок развевал; [178]
Бывало, здесь за дружными столами
Черкес и турок вместе пировал.
Но русский стал лишь на брегах Дуная,
Лишь на Балкан орлиный бросил взор –
Вздрогнула Анапа, паденья ожидая,
Черкес бежал в свои ущелья гор;
Наш русский стан у стен развил знамена,
К воротам страшный гром свой подкатил –
И рухнули в пыли Анапы бастионы,
И православный крест с молитвой водрузил.
Теперь в стенах твердыни мусульманской
Припомним мы, отечества сыны,
Как светлый штык наш с высоты балканской
Затмил своим сияньем блеск луны;
Как Государь на берегах Дуная
С дружиной верной славу разделял;
Как с батарей на воинов взирая,
Он царской мыслию полки благословлял;
Как черноморский флот чугунными громами
Страх рассыпал среди пучин морских;
Как Варна гордая в прах пала перед нами,
Как пал залитый кровью Ахалцых.
Други! дружнее, во славу венчанного,
Вспеним мы кубки вином;
Выпьем за здравье Царя православного,
Выпьем за весь царский Дом.
Пусть в горах живет злодейство,– [179]
Что нам хищников разбой!..
Мы слились в одно семейство,
Каждый здесь из нас родной.
Враг-сосед чем будет злее,
Чем опасней будет нам,
Тем мы будем жить дружнее.
Радость, горе – пополам.
Здесь нередко под стенами
Крики слышатся побед,
И красоточка с цветами
Резво входит на банкет,
Не боясь войны раската,–
Ей не страшен блеск булата
И свист пули роковой;
Ей не страшен взмах аркана
Посреди кровавых сеч,
И, как дева Орлеана,
Обнажить готова меч…
Девы-звезды! украшайте
На чужбине наши дни,
На Кавказе расцветайте
Розы северной страны.
Юные други, дети отчизны!
За здравье красавиц станем мы пить:
В них утешение, счастие жизни,
С ними в чужбине нам весело жить. [180]
Комендант крепости вместе с тем был и председателем анапского временного правления, состоявшего из двух членов: один – гражданский (надворный советник Иван Александрович Маскин), другой – плац-майор крепости (капитан Осип Ник. Суходольский). Подчинялись ему также: управляющий таможней (Иван Васильевич Третьяков) и карантинный смотритель (С. П. Воинов), он же заведующий соляным магазином. Поселяне размещались в крепости, где для них построены были довольно удобные домики, и кроме сего еще в четырех станицах: Благовещенской, Джемитей, Витязевой и Николаевской. Станицы обнесены были плетнем с присыпанным к нему банкетом. На углах станичной ограды, на барбетах, стояли крепостные орудия. Все жители были вооружены, и по тревоге все, без исключения, обоего пола, даже дети, могущие поднять камень, обязаны были выходить к ограде. Сверх того, в каждой станице стояла рота пехоты от гарнизона крепости и несколько донских казаков. Соседям анапского поселения были немирные племена: натухайцы и шапсуги (Эти племена мало занимались хищничеством, имея на своих равнинах хорошую почву земли, вели выгодную торговлю с горными жителями и в русскими на Кубани, где для этого устроены были при карантинах меновые дворы. В главе 27 пророка Иезекииля сказано: «На севере финикияне торговали с ионийскими колониями на берегах Черного моря с табаренами и мосхами, которые жили между Черным морем и кавказскими горами». Не были ли последние предками шапсугов и натухайцев? Прим. авт.). Во время управления поселением коменданта фон-Бринка старшины этих племен имели к нему особенное уважение. Надо знать, что в это время жители ближайших к станицам аулов брали под покосы и посевы земли, сколько кому было нужно, по разделу старшин; точно такое же право предоставлялось и поселянам – занимать земли по распоряжению станичного начальника и указанию стариков. Весьма часто случалось [181] видеть на полевых работах поселянина рядом с черкешенкой, поселянку рядом с черкесом, и за всем тем весьма редко возникали какие-нибудь жалобы; серьезных же происшествий во время моего пребывания ни разу не случилось. Соседство шапсугов и натухайцев было даже более полезно, чем вредно для поседения. Соседние жители аулов этого народа всегда заблаговременно извещали коменданта о намерениях более отдаленных от крепости племен: бжедухов, егерукаевцев, махошевцев, баракаевцев, убыхов и других, так что мы всегда знали вперед, где предпринимается нападение: на покос ли, на пастьбу ли скота, на станицу или на колонну и проч., так что ни одно злое предприятие против Анапы неприятелю не удавалось. В самой крепости учреждена была, по три раза в неделю, на избранной площади меновая торговля – «сатувка» (от черкесского глагола «сату» - менять) (По мнению главных начальников края, эта торговля много содействовала уничтожению подвоза контрабанды, доставив горцам средства приобресть честным образом соль и другие предметы, необходимые в их домашнем быту. Авт.). Черкесы привозили на сатувку преимущественно мед, воск, баранье сало, масло, татарский сыр, иногда баранов, рогатый скот и вооружение, по большей части дрвнее, со знаками и надписями времен крестовых походов: панцыри, кольчуги, шлемы, налокотники, луки, стрелы, шашки и кинжалы. Кроме денежных знаков – червонцев голландских, серебряных рублей и полтинников – которые горцы хорошо понимали, денежной единицей для продавца и покупателя, при определении цены, принята была ценность одного пуда соли, а именно 40 коп., продажа которой была казенная. Желавший делать покупки на сатувке, заблаговременно приобретал за деньги в соляном магазине билеты на получение соли. В билете прописывалось количество [182] и цена. В день сатувки ставился у крепостных, так называемых, «русских ворот» особый караул, который обязан был отбирать от приезжающих для торговли горцев оружие. Для этого сделаны были деревянные бирки с условленными знаками, а именно – с известным числом нарисованных масляной краской кружков и черточек, перепиленные надвое так, что если одну половину приложить у другой, то кружки и черточки прийдутся на своих местах. Одна часть такой бирки навешивалась на отобранное оружие, а другая отдавалась владельцу,– и только тот, кто предъявлял половинку выданной от караульного унтер-офицера бирки, получал, по соответственной другой половинке, оружие; на бирках были номера, по которым велся счет выданных бирок. После сатувки счет этот поверялся плац-адъютантом при дежурном по караулам. На сатувку с оружием допускался из горцев только один дежурный старшина, который во все время сатувки должен был находиться при дежурном офицере с переводчиком, и этим-то трем лицам принадлежало первоначальное разбирательство торговых жалоб и недоразумений без всякого вмешательства батальонных и ротных командиров. Если же недоразумение не прекращалось, то давали знать коменданту; весьма часто достаточно было одного его появления для прекращения спора. Горцы высоко уважали Егора Егоровича Бринка за его строгую справедливость при разбирательстве споров и жалоб, за его бескорыстие, радушное гостеприимство, неустрашимость или, лучше сказать, доверие его к горцам. Случалось, что человек по тридцати вооруженных черкесов ночевали в его комнатах; он один был вместе с ними и постоянно без оружия. Нельзя не удивляться, как он своими рассказами умел заставить горцев благоговеть пред именем нашего Государя Императора. 6-го декабря этого (1840) года, в день тезоименитства Его Величества, двадцать шесть почетных натухайцев и шапсугов за особым столом обедали у коменданта, [183] пили шампанское (Егор Егорович к этому дню распорядился, было, приготовить черкесский напиток «бмак-сима», как называют его шапсуги, натухайцы и другие ближайшие к Черному морю народы; но посланный для этого кунак воротился только 8-го числа, и оказалось, что бмак-сима ничто иное, как напиток, делаемый из проса, называемый у кабардинцев «фатагуль», по-татарски вообще – «буза». Не происходит ли от этого последнего названия русская «брага»? Авт.) за здравие Государя и вместе с нами кричали «ура!» при громе выстрелов из орудий. Вечером присутствовали на балу; по окончании бала они танцевали лезгинку, чего никак не хотели сделать в присутствии дам, и исполнили еще под звуки голоса одну пляску и песню с припевом; все это, по просьбе моей, на другой день заведующий хором музыкантов положил на ноты.
Во время управления фон-Бринка крепостью и анапским поселением пять ближайших аулов изъявили покорность, дали присягу и аманатов, и это покорение не стоило ни одной капли человеческой крови. Для аманатов при доме коменданта отведено было особе помещение. Командой аманатов, состоявшей, в мое время, из четырнадцати мальчиков, заведовал поручик Прасолов, а для обучения их грамоте и для религиозных обрядов приглашен был мулла, получавший от казны денежное содержание. Когда Егор Егорович фон-Бринк, с производством в генерал-майоры, назначен был начальником всей действующей кавалерии на предполагавшуюся в то время большую экспедицию, вследствие разорения убыхами некоторых из наших укреплений, тогда на его место прибыл в Анапу комендантом полковник Федор Филиппович Рот, который по нравственным достоинствам ни в чем не уступал своему предместнику: такой же добрый, внимательный, честный и справедливый. Он не изменил ни одного распоряжения бывшего коменданта, но, напротив, многое дополнил по указанию опыта и предполагал даже сформировать из [184] шапсугов и натухайцев эскадрон. Я скоро заслужил и его ко мне расположение – строгим, точным исполнением поручений – и пользовался полным его доверием. Военный госпиталь в Анапе состоял в полном ведении коменданта крепости, имел женское и мужское отделения для поселян; по обширности своей и замечательному порядку содержания во всех частях заслуживал полного внимания. Собственно в Анапе и вообще в укреплениях береговой линии свирепствовала цинготная болезнь, сделавшаяся эпидемическою. Военное начальство и вообще правительство ничего не жалело для устранения этого зла: для цинготных больных отпускали кизил, барбарис, лимоны; когда их не было – отпускали лимонный сок, полагая по шести золотников на человека. Мало этого, вздумали цинготным делать ванны из пивной гущи; не забудьте при этом, что дрова для госпиталя доставлялись морем из Крыма и обходились казне по 120 руб. асс. сажень, а местные дрова по базарным ценам стоили от 6-ти до 8 руб. асс., и по представлению коменданта Бринка разрешено было отпускать вместо одной сажени крымских дров – 4 сажени местных, но комиссариатское ведомство признало это неудобным, и поставка дров из Крыма продолжалась.
Между тем, как мы проводили время в Анапе вполне по мирному положению, другие батальоны роты нашей 1-й бригады 20-й пехотной дивизии (полки тенгинский и навагинский) и черноморские линейные батальоны вели кровавую борьбу с горцами, защищая занимаемые ими укрепления, из которых некоторые погибли окончательно. О постройке этих укреплений я рассказал в своем месте, а здесь, как не очевидец, о нападении горцев и о самоотвержении защитников наших укреплений расскажу только то, что дошло до меня по слухам и путем официальных извещений. Первою жертвою отмены проекта генерала Вельяминова был форт Лазарева, построенный в 1839 году на реке Псезуапе – третьим после распоряжения занимать берега моря десантами. [185] Мое предсказание сбылось: горцы в один год времени поняли невозможность гарнизонам таких укреплений получать секурс своевременно или отступать к ближним укреплениям. По неосторожности же капитана Марченки, о недостатках которого я говорил прежде, укрепление, ему вверенное, 7-го февраля 1840 года было ими взято почти без сопротивления. Подробности этого несчастного события записаны мною по рассказу первого выбежавшего из плена унтер-офицера. Капитан Марченко, как видно, не вникнув в настоящий смысл данной ему инструкции, без всяких соображений, принимая приезжавших к нему горцев, старался с ними сблизиться, сдружиться и заслужить их расположение; а потому допускал кунаков своих не только осматривать все внутреннее расположение укрепления: казармы, склады, вооружение, но даже, когда от дождей и времени осели наружные покатости бруствера, особенно при тур-бастионах, и контр-эскарпы местами обрушились, он сам, воинский начальник укрепления, вместе с приезжавшими к нему из горцев гостями, под веселый час, не слушая советов молодых офицеров, спускался в ров и взбегал на гласис, показывая тем свою ловкость и молодечество. Горцы при этом, разумеется, не упускали случая высмотреть все места удобные для штурма и так были уверены в успехе своего предприятия, что даже в день нападения подошли к укреплению с арбами, на которых сидели женщины и дети – для поднятия добычи. В этот день, рано утром, барабанщик вышел бить «зарю» и едва начал повестку, как вдруг увидел перед собою горцев и сейчас же повестку переменил на «тревогу»; первые горцы бросились прямо в офицерский флигель, другие – в казармы. Воинский начальник, капитан Марченко, как-то успел выскочить через потерну, ведущую в траншею, соединявшую укрепление с блокгаузом (В блокгаузе находилось всего двенадцать казаков азовского войска, но Марченко, вероятно, рассчитывал вместе с ними удалиться на баркасе в море. Устройство блокгаузов при укреплениях имело целью содействовать крейсерам черноморского флота, которые по громадности своих судов не могли близко подходить к берегам, а между тем, контрабандисты, завидев крейсера, кочермы свои вытаскивали на берег посредством кабестана и обставляли свежими ветками, так что с моря места их стоянки казались кустом. При блокгаузах же находилось по два баркаса, вооруженных каронадами, с командами азовских казаков; гребцами были наполовину солдаты из того укрепления, при котором находился блокгауз. Всего таких команд на береговой линии было 10, они составляли прибрежное крейсерство. Авт.) и прикрытую [186] эполементом; но его несколько человек из числа знакомых ему кунаков узнали, догнали и изрубили в куски. Подпоручика Павла Федорова, которого горцы встретили в сенях его квартиры с обнаженной шашкой, вздумавшего защищаться, постигла такая же участь, а вместе с ним бывшего при нем лекаря. Родной же его брат Владимир, прапорщик, заведовавший провиантским магазином, не имев при себе оружия, благоразумно сдался в плен. Прапорщик Богушевич за три дня до события был отпущен для свидания с товарищами в укрепление Тенгинское на Шапсуго. Из нижних чинов взято в плен не более десяти человек, в том числе подпрапорщик Дмитрий Ксархаки; остальные частью погибли от рук неприятеля, частью в пламени, так как горцы, зная, что от солдата мало поживы, сейчас же по входе в укрепление зажгли и лазаретные казармы. Удачное взятие форта Лазарева ободрило горцев и дало им смелость нападать на другие укрепления; а значительные запасы пороха, зарядов, снарядов и даже одно горное орудие, взятые ими при этом случае, дали средства предпринять, в свою очередь, экспедицию на другие наши укрепления по приготовленным уже, как будто нарочно для них, дорогам. Слава победителей несчастной роты капитана Марченки, при этом хорошая добыча и плен, быстро разнеслась в горах, и не прошло месяца, как в ближайшие [187] к берегу моря аулы собрались значительные толпы горцев. Затем, долго не думая, 29-го того же месяца, взяли форт Вельяминовский на р. Туапсе (При этом убиты все офицеры и медик; в плен взяты: раненый в живот навагинского полка капитан Худобашев, человек пятнадцать нижних чинов, все больные из лазарета и иеромонах из церкви. Авт.); 22 марта – укрепление Михайловское на р. Вулан. Но здесь им не совсем посчастливилось: гарнизон укрепления состоял из двух рот – одна рота черноморского линейного № 4 батальона, под командой капитана Лико (он же был и воинский начальник), другая – нашего тенгинского полка 9-я рота, которой заведовал подпоручик Краумзгольд. В роте состояли: прапорщик Гаевский, подпрапорщик Корецкий. фельдфебель Комлев; нижних чинов в роте хотя и числилось по списку 250 человек, но за убылью по болезням м по другим причинам под ружьем в это время не было и половины; всего де гарнизона в обеих ротах, с артиллеристами, считалось до 500 человек вместе с больными. Когда, за убылью этих последних из фронта, нельзя было в случае нападения занять все протяжение линии огня, капитан Лико разделил укрепление углубленным ретраншементом с амбразурою в передовой насыпи для орудия, снятого с оставленного им бастиона, обращенного к ущелью, откуда, скорее всего, можно было ожидать нападения. Известившись же о взятии форта Лазарева, он собрал всех офицеров и в присутствии нижних чинов объявил об угрожающей им опасности; при этом напомнил долг присяги и данное ими обещание начальнику прибрежной линии, генерал-лейтенанту Николаю Николаевичу Раевскому: «не сдаваться живыми; в крайности – взорвать пороховой погреб и погибнуть вместе с неприятелем», как это поклялись исполнить в минувшую турецкую войну моряки брига «Меркурий», и Бог благословил их спасти честь своего флага. Имя Николая Николаевича, как всегда [188] при десантах, вместе с именами Алексея Петровича Ермолова и Алексея Александровича Вельяминова знает каждый старый кавказец; волю этих генералов считали священной. На это напоминание офицеры отвечали единодушным согласием, и солдаты ответом: рады стараться. Затем, распределив гарнизон по бастионам той части укрепления, которую отделили ретраншементом, условились при неустойке отступать к бастиону, в котором находился пороховой погреб, и в крайности привесть в исполнение данное слово. Ожидая нападения, весь гарнизон постоянно был наготове встретить неприятеля, и потому в ночное время в казармах никто не оставался. В ночь с 21-го на 22-е марта, с четверга на пятницу, с той стороны, откуда именно ожидали нападения, с 10-ти часов вечера слышен был лай солдатских собак (Во всех укреплениях, построенных нами в горах, солдаты завели множество собак, которые с большой пользой заменяли ночные разъезды и обходы около укреплений. Авт.), которых на ночь выгоняли за укрепление. Этого было достаточно, чтобы именно в эту ночь ожидать нападения; а потому сам Лико, за ним офицеры и многие из нижних чинов надели чистое белье, а офицеры даже принарядились в лучшие свои мундиры; во все орудия заложили картечь. К утру, часу в четвертом, лай собак послышался во рву укрепления. Тогда с фланга северного бастиона сделан был выстрел, вслед за которым раздался гик неприятеля, прежде прямо перед самым ретраншементом, из-за которого едва успели сделать один выстрел картечью и открыть батальный огонь, как горцы воротились за укрепление, но вскоре затем другие толпы появились на всем протяжении линии огня; удачные выстрелы картечью, хотя на время, задерживали неприятеля, но он, постоянно усиливаясь, наконец, ворвался в укрепление. Тут началась рукопашная свалка. Лико был изрублен в числе первых; [189] гарнизон защищался, отступая к погребу, двери которого были отворены; горцы бросились грабить порох; из погреба повалила пыль. Рядовой роты Краумзгольда, Архип Осипов, закричал: «пора, братцы! Кто останется в живых – помните Осипова!» И с этой речью вбежал в погреб, сделав выстрел… Последовал страшный взрыв; все смолкло,– и солнце, не дойдя еще до полудня, освещало только кровавую картину смерти и разрушения. По словам лазутчиков, нападающих было более 10,000 – можете судить о потере с их стороны. Это событие описано мною по рассказу Е. Е. фон-Бринка, собиравшего из гор сведения от оставшихся в живых пленных (Всех же пленных насчитывали тогда: иеромонаха, двух офицеров и 9-ть человек нижних чинов.) посредством своего лазутчика, линейного казака, бежавшего года четыре тому назад из отряда полковника Засса во время наездов его на егерукаевские аулы. Этого беглеца комендант никогда не хотел наименовать, да и в Анапе кроме его никто не знал имен лазутчиков вообще. В апреле месяце тот же лазутчик принес известие о взятии горцами, 31-го марта, укрепления Николаевского, но уже о подробностях нападения лазутчик ничего не говорил и даже сам не был на месте происшествия, в ущелье Атакуаф. Но контр-адмирал Серебряков, из Новороссийска, известил коменданта письменно, что 31-го марта горцы, в числе шести тысяч, в ночное время напали на укрепление Николаевское. Гарнизон, имевший под ружьем 110 человек (Одна рота черноморского линейного № 7-го батальона, под командою штабс-капитана Евсеева. Авт.), в продолжение целой ночи отражал неприятеля; наконец, поутру, в 7-мт часов, утомленный перестрелкою и подавленный многочисленностью, принял на штыки ворвавшегося в укрепление неприятеля и погиб со славою. [190]
Вскоре после торжественного празднования годовщины дня последнего взятия Анапы, о чем я уже говорил, мы получили сведение из Черномории о неудачном нападении горцев, в числе десяти тысяч, на крепость Абин (Укрепление вооружено было двенадцатью орудиями; имело гарнизона: тенгинского полка 10-ю мушкетерскую роту; навагинского – 4-ю гренадерскую, 10 и 12-ю мушкетерские и две роты черноморского линейного № 7-го батальона. Авт.), построенную в 1834 году на операционной линии, проложенной между Кубанью и Черным морем, от Ольгинского тет-де-пона до укрепления Александрии на р. Дооби. Горцы были отражены подполковником Веселовским с громадною потерею. Вслед за тем анапскому коменданту предписано было объявить по гарнизону, что 26-го мая, перед рассветом, многочисленные толпы горцев напали на Абинское укрепление. Нападение отражено; отнято у ворвавшихся в укрепление горцев два знамени и взято из них десять человек в плен. Государь Император за такое славное дело Всемилостивейшее пожаловал: начальнику укрепления – черноморского линейного № 1-го батальона подполковнику Веселовскому – чин полковника, орден св. Анны 2-й степени с короною и годовой оклад жалованья; всем обер-офицерам, в числе шестнадцати, годовые оклады жалованья, следующие чины и ордена; для нижних чинов всего гарнизона, в числе восьмисот тридцати человек, тридцать знаков отличия военного ордена св. Георгия, годовые оклады жалованья, и двое рядовых произведены в унтер-офицеры. Одним словом, не оставалось ни одного укрепления за Кубанью и на береговой линии, на которые бы горцы не покушались сделать нападения по два, по три и более раз. Вообще же этот 1840 год замечателен не одними только кровавыми событиями в наших укреплениях, но и правительственными распоряжениями, имеющими влияние на будущие судьбы кавказской войны. По Высочайшей воле, [191] объявленной офицерам, поступающим на службу в укрепления береговой линии, кроме прогонов на всякое расстояние, положено выдавать в единовременное пособие годовой оклад жалованья, а если поступают с семейством – двухгодовой. В апреле вновь сформирован черноморский линейный № 3-й батальон, и потому бывший № 3-й – принял № 4-й и т. д. по № 11, принявший № 12-й. В приказе от 23 марта, № 45-й, п. I, сказано: господин военный министр, от 16-го апреля, № 2372, уведомил, что Государь Император, в воздаяние отлично усердной службы и особенных трудов, с примерной твердостью и постоянством переносимых в войне с горцами тенгинским и навагинским пехотными полками и черноморскими № 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9 и 10 бат., Всемилостивейшее повелеть соизволил: штаб и обер-офицерам означенных войск убавить один год к выслуге ордена св. Георгия, а всем нижним чинам оных – уменьшить один год службы. Приказом от 17-го октября черноморская береговая линия разделена на три части: 1-е отделение, от Кубани до Геленджика, вверено контр-адмиралу Серебрякову; 2-е отделение – генерал-майору графу Оперману, 3-е отделение – исправляющему должность начальника отделения полковнику Муравьеву. Вскоре затем мы прочитали приказ военного министра, отданный 8-го ноября, следующего содержания: «устроенные на восточном берегу Черного моря укрепления, основанные для прекращения грабежей, производимых обитающими на том берегу черкесскими племенами, и в особенности для уничтожения гнусного их промысла – торга невольниками, в продолжение зимы и начала весны нынешнего года подвергались непрерывным со стороны их нападениям. Выбрав это время, в которое береговые укрепления, по чрезвычайной трудности сообщения, ни откуда не могли получить помощи, горцы устремились на оные со всеми своими силами. Но в ожесточенной борьбе с горстью русских воинов они встречали везде самое мужественное сопротивление и геройскую [192] решимость пасть до последнего человека в обороне вверенных им постов. Гарнизоны вот этих укреплений покрыли себя незабвенною славою. Из них в особенности гарнизон укрепления «Михайловского» явил пример редкой неустрашимости, непоколебимого мужества и самоотвержения. Состоя из пятисот только человек под ружьем, он в продолжение двух часов выдерживал самое отчаянное нападение свыше одиннадцати тысяч горцев, внезапно окруживших укрепление; несколько раз отбивал их и принуждал к отступлению. Но когда, наконец, потеряв в жестоком бою большую часть людей, гарнизон не видел уже возможности противустоять неприятелю, в двадцать раз его сильнейшего, он решился взорвать пороховой погреб и погибнуть вместе с овладевшими укреплением горцами. На подвиг этот, по собственному побуждению, вызвался рядовой тенгинского пехотного полка Архип Осипов и мужественно привел его в исполнение. Обрекая себя на столь славную смерть, он просил только товарищей помнить его дело, если кто-либо из них останется в живых. Это желание Осипова исполнилось. Несколько человек храбрых его товарищей, уцелевших среди общего разрушения и погибели, сохранили его завет и верно его передали. Государь император почтил заслуги доблестных защитников Михайловского укрепления в оставленных ими семействах. Для увековечения же памяти о достохвальном подвиге рядового Осипова, который семейства не имел. Его Императорское Величество Высочайше повелеть соизволил: сохранить навсегда имя его в списках 1-й гренадерской роты тенгинского пехотного полка, считая его первым рядовым, и на всех перекличках, при спросе его имени, первому отвечать: «Погиб во славу русского оружия в Михайловском укреплении».
В этот же год от приезжавших в Анапу из Ставрополя офицеров мы узнали, что М. Ю. Лермонтов, о котором я упомянул выше (в 1837 году), служивший в настоящее время в гродненском [193] гусарском полку, 18 февраля дрался на шпагах с Барантом, сыном французского посланника при петербургском Дворе, и был ранен: одни говорили – в руку, другие – в грудь; потом стрелялся, и за эту дуэль, как видно из приказа военного министра, Государь Император, 13-го апреля, собственноручной конфирмацией назначил Лермонтова в наш тенгинский полк поручиком. Но он в апреле же месяце, по прибытии в Ставрополь, к нам в полк не явился, а отправился в Чечню для участия в экспедиции.
|
