|
1837 год.
VI.
Песнь кавказских воинов. Прибытие парохода «Язон» в геленджикскую бухту и отряда к крепости Геленджику. Приезд Государя Императора. Высочайший смотр войск отряда. Пожар в крепости. Фриштик для Государя Императора в лагере во время бури. Распоряжение о возвращении войск на зимние квартиры. Толки об изменении плана экспедиции. Проект генерала Вельяминова о покорении Черкесии, по рассказам. Отъезд Государя Императора. Высочайшее распоряжение об изменениях по военному управлению черноморской прибрежной линии. Возвращение отряда на зимние квартиры. Стоянка нашего батальона в станице Темрюкской.
[89]
Песнь кавказских воинов на приезд Государя Императора.
Певец.
Хвала, наш Царь, монарх отчизны милой!
Ликуй средь преданных тебе сердец.
Ты наш орел золотокрылый,
Нам Богом венчанный отец.
Хор.
Славься, Державный! магометане
Век не забудут Твой русский гром;
И на Кавказе, и на Балкане
Ты взнес знамена с нашим орлом.
Воин.
Други! грянем в честь Царя
Православное ура!
И на радостный наш глас
Пусть откликнется Кавказ;
Пусть ущелья диких гор
Вторят наш веселый хор,
Наше русское ура!
В честь державного Царя.
Воины.
Ура! ура! ура!
Певец.
Воззри, наш Царь, на грозные стремнины,
На неприступные громады гор; [90]
Там верные Тебе дружины
С врагом ведут кровавый спор.
Хор.
Горы Кавказа, скалы, крутизны,
Бездны с молитвой мы перейдем,
И за тебя, Царь, в славу отчизны,
С радостью в сердце в битве падем.
Воин.
Други! грянем в честь Царя
Православное ура!
И на радостный наш глас
Пусть откликнется Кавказ;
Пусть ущелья диких гор
Вторят наш веселый хор,
Наше русское ура!
В честь державного Царя.
Воины.
Ура! ура! ура!
Певец.
Здесь выше туч штыков сверкают грани,
С громами неба гром войны гремит;
И от Эвксина до Кубани
Черкес испуганный дрожит.
Хор.
Слава, Всевышний! Царь наш небесный!
Ты землею русских благословил;
Воинство наше силой чудесной,
Непостижимый, Ты наделил!
Воин.
Други! грянем в честь Царя
Православное ура! [91]
И на радостный наш глас
Пусть откликнется Кавказ;
Пусть ущелья диких гор
Вторят наш веселый хор,
Наше русское ура!
В честь державного Царя.
Воины.
Ура! ура! ура!
Певец.
Прийми, наш Царь-отец, лавр новой славы,
Штыками сорванный с кремнистых скал,
Где русский воин путь кровавый
Живою цепью протоптал.
Хор.
Оружий русских блеск и удары,
Клики победы, пламенный бой,
Гибель аулов, кровь и пожары
Век будет помнить дикий герой.
Воин.
Други! грянем в честь Царя
Православное ура!
И на радостный наш глас
пусть откликнется Кавказ;
Пусть ущелья диких гор
Вторят наш веселый хор,
Наше русское ура!
В честь державного Царя.
Воины.
Ура! ура! ура! [92]
Певец.
Позволь же, Царь, отечеством любимый,
Нам при Тебе вождю хвалу пропеть,
На твой глагол с своей дружиной
Он рад Эльбрус перелетел.
Хор.
Наш Вельяминов – горцев смиритель,
Краю родному преданный сын.
Лавры и пальму прийми, воитель,
От закубанских смелых дружин.
Воин.
Други! грянем…и проч.
Воины.
Ура! ура! ура!
В конце августа собственно фортификационные работы укрепления были окончены; на берегу моря возведен был блокгауз для азовских казаков; внутренние работы по устройству помещений для гарнизона приходили к концу, укрепление было наименовано «Михайловским». Ссадина от пули на моей груди зажила; грудь пришла почти в нормальное положение, остался только шрам, небольшая отдышка при движении, изредка кровохаркание, которое к ночи и перед утром усиливалось. Не предвидя, чем может кончиться мое болезненное состояние, я просил командира батальона выдать мне на полученную контузию свидетельство, по которому я мог бы испросить такое же медицинское от пользовавшего меня лекаря, чтобы, в случае нужды, оставить военную службу с чином XIV класса – чему уже были примеры с другими разжалованными – и идти по гражданской части. [93]
Получив свидетельство, я, по случаю отдышки и вообще слабости здоровья, испросил дозволение отправиться в Геленджик морем; отряду же предстоял туда обратный путь той же дорогой, которой пришли, то есть надо было сделать до 70-ти верст по горам. Отряд приготовился к выступлению на 2-е сентября. Накануне этого дня мой ротный командир, в постоянной обо мне заботливости, предложил мне сдать всю мою боевую амуницию каптенармусу и ехать в Геленджик на пароходе «Язон» вместе с капитаном Иваном Ивановичем Масловичем, отправляющимся туда за болезнью. И вот 2-го сентября, еще до выступления отряда, я уже был на пароходе; часов в семь утра подняли якорь, и часов в пять вечера мы были уже на высоте Геленджика. В это время был довольно сильный прибой к берегу, и потому пароход лег в дрейф. Тут поспешили спустить баркас, чтобы скорее, высадив пассажиров на берег, успеть засветло уйти в море. Пока мы плыли к берегу, ветер усилился так, что уже не было никакой возможности причалить к пристани, и потому сопровождавший нас, сидевший на руле, флотский офицер распорядился направить баркас прямо на берег, сажень на пять правее пристани. Здесь, на берегу, в одноэтажном турлучном здании помещалось какое-то трактирное заведение, отстоящее в тихую погоду от уровня моря сажень на двадцать, а в это время волны, доходя до стен строения, вливались даже в окна трактира, а отхлынув, уносили в море все попавшееся на берегу, даже мелких животных: кур, собак и проч. Наш баркас, направленный таким образом, при пособии волны и сильном действии весел, вылетел на берег и врезался в песок не более, как в трех шагах от трактира. Мы поспешно выскочили из баркаса и успели вбежать в отворенные ворота заведения, прежде чем нахлынула следующая волна; ворота были отворены из предосторожности, от разбития их водою. Мы вошли в комнаты трактира мокрые и порядком прозябшие; здесь, переодевшись, [94] напившись чаю, капитан Маслович пошел к своему хорошему знакомому, майору Жердеву, и взял меня с собою.
Сентября 7-го, часов в шесть вечера, прибыл отряд из Новотроицкого укрепления, миновав Геленджик, стал лагерем верстах в двух от крепости на запад, параллельно к берегу моря, развернутым фронтом, обращенным к горам. Кавалерия на левом фланге, пешие черноморские казаки расположились впереди нам при самой подошве гор, заняв высоты цепью своих пластунов. Наш полк составлял правый фланг линии. Начали приготовляться к Высочайшему смотру. Впрочем, все приготовление состояло единственно в постройке новых фуражных шапок по образцу кавказских войск, то есть с козырьками, и в чистке оружия и амуниции. При штабе начальника отряда хлопотали о приличном приеме Государя Императора: встраивалась громадная великолепная палатка, подбитая белым сукном, с золотыми украшениями; заготовлялся блистательный фейерверк; певчие и музыка изучили написанную на этот случай мною песнь на приезд Его Величества – словом, все обещало торжественный прием Государя. Последнее нас не обмануло, но прием страшно не удался. 19-го числа, с вечера, подул из гор, от северо-востока, ветер, усилившийся с полуночи до такой степени, что в лагере почти все палатки были сорваны; даже ружья не могли стоять в козлах, а положены были на землю.
Часов в 10-ть утра, 20-го числа, показался в море пароход под Императорским штандартом; в лагере засуетились разбивать ставку, приготовленную для Государя, но никакие старания и выдумки ничего противопоставить силе ветра, и царская палатка не могла быть разбита,– эта первая неудача огорчила не только начальствующих, но и весь отряд. Часу в первом дня пароход бросил якорь в геленджикской бухте, и в тот же момент, после залпа из всех орудий крепости, началась пушечная пальба и крики «ура!» как в крепости, так и в [95] лагере, прекратившиеся тогда только, когда, при необыкновенном усилии гребцов, баркас достиг берега, и Государь Император с Наследником Цесаревичем изволили выйти на пристань и вступить в приготовленные в комендантском доме покои. После кратковременного отдыха и приема официальных представлений Государь с Наследником навестили раненного генерала Штейбе, которому Всемилостивейшее пожаловано три тысячи червонцев; прошли батальонные лазареты, приветливо разговаривая с ранеными; раздавали денежные награды; некоторым тяжелораненым, не могущими встать с постели, Государь клал собственноручно на грудь знаки отличия военного ордена св. Георгия. На 21-е число назначен был Высочайший смотр войскам, расположенным в лагере. Ветер нисколько не утих; в 9-ть часов утра назначено было вывести войска в строй. Вдруг, часов в 7-мт утра, в крепости ударили тревогу, которая в ту же минуту принята была в отряде. Сначала думали, что показались горцы, но вскоре густой дым, разостлавшийся над крепостью, дал знать, что там пожар. В это же время от всех батальонов по одной роте были послано, в одних шинелях, без боевой амуниции, в помощь гарнизону для тушения пожара. Оказалось, что горели бунты провиантского магазина. Говорили, что от поджога, с целью скрыть бывший в провианте недостаток, и даже между бунтами найден был деревянный фонарь с огарком сальной свечи – хотя это еще не доказательство. К счастью ветер был с берега, а провиант был сложен на прибрежной части крепости, и потому пожар не угрожал опасностью казармам и жилым строениям. Но по близости к бунтам находился батальонный пороховой погреб (Артиллерийский погреб был в стороне от пожара и не под ветром. Авт.), на который долетали искры от горевших рогож и циновок; надо было вынести из этого погреба [96] бочонки с порохом и патроны в ящиках; нижние чины исполняли это распоряжение с необыкновенным усердием. Государь в это время стоял на крыльце своей квартиры и любовался самоотвержением солдат в этом опасном труде, поощряя их своим царским словом и лично направляя их действия. К 11-ти часам пожар почти прекратился, и Его Величество приказал ротам возвратиться в лагерь, сказав им: «через час мы увидимся».
В 12-ть часов войска выстроились побатальонно развернутым фронтом. Все разжалованные были во фронте; в числе их был бывший князь, прапорщик Сангушко (Сангушко, за экспедицию 1835 года, произведен в прапорщики в кавказской линейный № 5-го батальон; а за 1836 год получил орден св. Станислава 4-й степени; на время же экспедиции был прикомандирован к нашему полку. Авт.). Я стоял в первой шеренге 2-й гренадерской роты. Государь император и Наследник прибыли в лагерь, сошли с лошадей. По приближении к правому флангу войск по команде 1-му батальону на «караул», барабанщики с горнистами пробили полный поход, хор музыки заиграл установленное для подобных случаев «отдание чести», а фронт кричал «ура!». То же самое повторялось по приближении Государя к каждому батальону. Его Величество шел по линии левым плечом и весьма близко к фронту, был в сюртуке и фуражке, держа под козырек; рядом с Государем, по правую Его сторону, в такой же форме шел Великий Князь Наследник. Ветер дул прямо нам в лицо; мы с трудом стояли на ногах, и многие отставляли одну ногу назад; при крике «ура!», чтобы избегнуть ветра в рот, мы невольно отворачивали лицо в сторону, некоторые сильно закашливались и строили лицом гримасы; держа ружье на караул, во втором приеме (в осадке) удерживали его одной левой рукою, а правой должны [97] были придерживать фуражки за козырек. Кто этого не сумел сделать – стоял с открытой головою; у некоторых шапки снесло в море. Между 3-м и 4-м батальонами был неглубокий маленький овражек, идущий от гор к морю, заросший бурьяном; черноморцы в своей цепи развели огонь в этом овражке, при опушке леса. Только что Государь подошел к флангу 4-го батальона, от костра, в овраге, загорелся бурьян, и как в это время года в этих местах трава и бурьян высыхают, то пожар почти мгновенно распространился до фронта. 3-й батальон без приказания бросился тушить, и не прошло пяти минут, как пожар был уже затоптан. Между тем, для высоких наших Посетителей с маленькой палатке генерала Вельяминова, которую с трудом удерживали от ветра до 100 казаков, приготовлялся фриштик. Государь император, обойдя войска, вошел в палатку и, через полчаса выйдя с начальником отряда из ставки, скомандовал известным своим звонким голосом: «войска! дети! ко Мне, кто как есть, в чем попало!» Мгновенно все бросились к Государю, роты и полки перемешались, нижние чины в шапках, без шапок. в мундирах, в шинелях, без того и другого – словом, как попало, сбежались к ставке и густою толпою окружили Императора; рядом с Ним был и Наследник. Но в этой беспорядочной толпе, разумеется, офицеры очутились впереди; те из нижних чинов, которые не могли протискаться ближе к Государю, чтобы видеть Его Величество, взлезли на ближайшие деревья. Государь Император первоначально благодарил солдат за их боевую, усердную службу, за храбрость и самоотвержение. Благодаря начальника отряда, обнял его, затем обратился с такою же благодарностью к начальникам частей. При этом разговаривал с некоторыми офицерами, у которых видел медали за персидскую и турецкую войны, обращал речь о походах того времени. С молодыми офицерами, особенно с выпущенными в последнее [98] из кадетских корпусов, заводил речь о минувших экспедициях и о последнем походе, желая им скорее доставить Ему случай украсить грудь их знаком воспоминания о кавказской войне. Когда Государь и Наследник со свитою поскакали в крепость, то почти вся толпа побежала вслед за Ними с криком «ура!», и только по мере их удаления отставала и расходилась к своим местам.
Между тем, ветер не утихал; напротив, казалось, усилился, а потому предположенные в лагере парадный обед и фейерверк не состоялись. Написанные мною строфы должны были бы тоже кануть в Лету, но я их сохранил в память посещения императором отряда во время военных действий на неприятельских берегах Черного моря. Вечером в этот день Император занимался делами и никуда не выходил. В словесном приказании объявлено было, что Его Императорское Величество завтрашнего числа оставляет отряд, отправляясь далее по береговой линии, и чтобы войска, по отъезде Государя Императора, готовились к возвращению на зимние квартиры; раненых и больных и все излишние вещи отправляли бы морем в Тамань. Выступление назначено 25-го числа.
В этот же вечер разнесся слух и пошли толки, будто бы Его Величество думает изменить план наших экспедиций в горах с целью, прежде всего, окончательно занять северо-восточные берега моря для скорейшего прекращения торга невольниками и подвоза контрабандистами соли, кремней и пороха; что по этому-то случаю велел генералу Вельяминову закончить экспедицию и самому поспешить приездом в Ставрополь, где Его Величество желал лично решить этот вопрос, так как генерал Вельяминов настойчиво защищал свой проект покорения Черкесии, составленный им в 1834 году. Известно, что главная мысль проекта состояла в том, чтобы, усилив при берегах крейсерство, занимать постепенно сухим путем примыкающие к [99] морю ущелья – обыкновенные приюты турецких и горских контрабандистов и места их торга пленными; устроить там укрепления, в окрестности от них на 25-ть верст уничтожив все аулы. Но первоначально отделить всю дельту между левым берегом Кубани и северо-восточным берегом Черного моря большой операционной линией укреплений с сильными гарнизонами, дабы можно было постоянно не смиряющимся аулам угрожать набегами из-за Кубани посредством летучих отрядов, могущих, при нужде, найти в этих укреплениях необходимые пособия. Самые же укрепления снабдить в достаточном количестве запасами провианта и всеми предметами военных потребностей; при том соединить их между собою удобными дорогами для движения транспортов и артиллерии, а равно для возможности во всякое время года, в случае нападения горцев на занятые прибрежные пункты, послать туда своевременно секурс или в крайности доставить гарнизонам возможность, уничтожив форты, отступить к главным укреплениям. Часть этих предположений, как мы видели, была уже исполнена в предшествовавшие экспедиции.
22-го сентября. часов в 7-мь утра, сделалось по лагерю известным, что Его Величество вместе с Наследником через час оставляет Геленджик, что Царь, по пути посетив береговые укрепления, высадится на берег в Редут-кале и отправиться через Грузию в Ставрополь; а Великий Князь Цесаревич – прямо в Крым. При этом известии все, кто мог, отправились – одни в крепость, другие к берегу моря, дабы видеть отъезд высоких Посетителей отряда.
Часу в 10-м Его Величество, приветливо простясь с начальником отряда, откланявшись окружавшим Его на берегу, осенив их крестным знамением, вошел в лодку азовских казаков. Вместе с командою «весла на воду!» взвилась ракета, начались пушечные выстрелы, и как в крепости, так и в отряде загремело «ура!», продолжавшееся до скрытия парохода от наших [100] глаз. В этот самый день, вечером, я был в штабе отряда и имел случай достать отданный 21-го сентября Высочайший приказ, с условием никому не говорить до возвращения в Черноморию,– что и было мною строго исполнено. Этим приказом назначался начальником 1-го отделения черноморской прибрежной линии состоящий по кавалерии генерал-лейтенант Раевский с подчинением ему укреплений по всему берегу до укрепления Гагр и тех, которые будут возведены на сем пространстве, и всех линейных батальонов и других войск, в тех местах расположенных; ему же повелено подчинить заведующего геленджикским отрядом военных судов, крейсирующих вдоль черноморского берега, по всем предметам, не относящимся до морской искусственной части. Эта Высочайшая воля доказывала, что мысль генерала Вельяминова об усилении крейсерства – принята, и порядок постройки укреплений не изменится. В это же время я узнал о производстве меня, за экспедицию 1836 года, по Высочайшему повелению в унтер-офицеры, о чем состоялся приказ по корпусу еще 11-го мая, но в полку у нас получен не был. Этим же приказом и за ту же экспедицию произведены в прапорщики из разжалованных Н. П. Колюбакин и Цебриков (Декабрист, разжалованный из поручиков по XI разряду приговора Верховного уголовного суда в 1826 году. Авт.). Под влиянием этих приятных впечатлений, особенно ласковой внимательности ко мне начальства и добродушного обращения Императора с войсками я описал приезд Его Величества в стихах.
Посещение Государем Императором отряда под крепостью Геленджиком.
Средь скал каменистых шумит аквилон, [101]
В ущельях, в долинах бушует;
То борется с черными тучами он,
То бездны Эвксина (В глубокой древности Черное море называлось «понт Аксинский», то есть негостеприимный; впоследствии греки после счастливых по нему плаваний переименовали его в понт Эвксинский, то есть – гостеприимный. Авт.) волнует;
То дубы с корнями с утесов горы
Могучею силой свергает;
То, бешеный, рвет он дружины шатры
И, вольный, средь стана гуляет.
Вдруг, бурный, сильнее в горах засвистал,
Покрыл густой пылью вершины,
И бездны морские сильней всклокотал,
И черные вспенил пучины…
И вот, среди рева бушующих вод
Несясь по стихии глубокой,
Колесами волны пилит пароход
И режет их грудью высокой.
Дым черный струею валит из трубы,
Змеею свой след оставляет;
Ветр быстро свивает дым черный в столпы
И к тучам их в высь подымает.
Флаг Царский! орел с ним над бездной парит,
Двуглавый с порывным играет;
Над ним золотая корона блестит
И славы лучами сияет.
Вот бросили якорь – приветственный крик
Раздался, как в поле сражений,
И грянул Перуном войны Геленджик,
Откликнулось эхо ущелий. [102] * * *
Вот Император наш боговенчанный
При кликах воинов ступил на брег;
Его чело любовию сияло,
Державный взор был радости исполнен.
Полки в строю; и вот наш Царь рядами
Идет; с Ним Сын Его – надежда России…
Шум волн морских и буйный ветра свист,
Крик воинов, гармония музыки,
Слилось в одно: да здравствует Великий!..
Прошел полки; собрав к себе героев,
И с ними Он беседовал венчанный.
О, сколько чувств в груди тогда теснилось,
Какой любовию сердца пылали!
Наш Царь-отец так близок к нам, меж нами;
Как ласков Царь, и как приветлив Он!
Ветр бурный, просвисти между скалами,
Пропой ты песнь хвалы Царю России:
Он первый из царей с брегов Эвксина
Впервые свой державный бросил взор
На эти дикие громады гор.
Великий Петр был на брегах каспийских (Петр Великий, во время похода своего в Персию в 1719 году и при покорении Дербента в 1722 году, посещал кавказские берега Каспийского моря. Авт.),
И гром побед его там грохотал;
А здесь, у этих мрачных, диких скал
Нам суждено здесь встретить Николая.
Развей же, ветр, наш крик среди Кавказа,
Пусть знают горцы славу Венценосца,
Узнают пусть к Царю любовь дружины. [103] * * *
Вот к сынам – друзьям сраженья,
Бросил Царь прощальный взор,–
И полков благословенья
Раздались в ущельях гор…
Вот Царя уж провожают
От абхазских берегов;
Вот и волны рассекают
Весла дружных казаков.
Под колесами машины
Понт Эвксина закипел,
И прощальный глас дружины
По долине загремел.
И сильнее вспенив воду,
Ветер севера завыл,
И по безднам пароходу
Путь волнистый посребрил.
Сентября 25-го, выступив из лагеря, мы направились к укреплению Кабардинскому; оттуда, по устроенной уже дороге через хребет Нако, к Абину; и затем, перейдя плотины на аушедских и лагофишских болотах, прибыли к Ольгинскому тет-де-пону 29-го числа. В течение этих пяти дней ничего замечательного не случилось: перестрелки были ничтожны, и потери почти не было. На другой день, переправясь на правый берег Кубани, пошли на зимние квартиры. Наш 2-й батальон назначен был в станицу Темрюкскую (В этот год по всей Черномории курени и селения приказано было именовать станицами, и звание куренного атамана заменено званием станичного атамана. Авт.). Командир батальона подполковник [104] Быков отозван был в Ставрополь, а на его место назначен был командовать батальоном майор Дмитрий Алексеевич Львов. На зимних квартирах мы проводили время как всегда и везде на Кавказе, то есть жили весело да готовились к экспедиции на следующий год. В предшествовавшие два года бывали на линии тревоги, но в этот год в нашем участке кордонной линии не было ни одного военного события; а только один раз, без всякого разрешения, командующий батальоном, по соглашению с атаманом станицы есаулом Пуленцом, сделал на черноморских каюках, с охотниками из казаков и солдат, экспедицию за Кубань и в тот же день воротился, нарубив там достаточно строевого и дровяного леса; дело кончилось благополучно, и хотя при отступлении завязалась перестрелка, но воротились без потери. Недели через две об этом набеге на неприятельский лес узнал наказной атаман генерал-майор Заводовский, и майор Львов за этот подвиг получил от командующего нашей 20-й пехотной дивизией генерал-майора Фезе строгий выговор.
Тут вскоре мы получили из Тамани известие, что раненый генерал Штейбе прибыл туда на пароходе 3-го октября и на пристани был встречен своей супругою; а на другой день на руках ее окончил дни, к сожалению всех, знавших его. Чтобы почтить память этого, поистине добрейшего, генерала и показать картину схваток наших с черкесами на горах, которые происходят всегда на один лад, я, по тому же примеру, как изобразил картину нападений горцев на равнинах (1836 года), написал стихотворение:
Двенадцатое июля на высотах Суемчиватль в урочище Самсут.
Покоен чистый свод Создателя державы, [105]
И солнце весело глядит на гребень гор;
Среди ж кавказских скал, в вертепе вечных ссор,
Дают герои пир кровавый.
Ни туч, ни облачка среди небес,–
А на земле война пылает.
И дым пороховой окуривает лес,
И человека кровь сухой песок питает.
……………………..
Где дикие скалы
Стали грядой,
Воют шакалы
В сумрак ночной;
Где в час безделий
точит булат
Житель ущелий,
Горных громад;
Там, где наш пленный
В рабстве скорбел,
И в сакле бедной
Цепью гремел;
Где он горами
Стадо водил –
Там со знаменами
Русский штыками
Путь проложил.
И вот, как лестница живая, к облакам,
Туда, где бурь орган под тучами играет,
Извившися змеею по скалам,
Штыками светлыми сверкает
И тянется по круче цепь стрелков;
И с ними вождь. Ряды готовых к бою,
Бесстрашный, он извилистой тропою [106]
Ведет; а там – толпа врагов,
Как стая черная орлов,
С винтовками уселась за кустами.
Идем… Вдруг залп и дым, и блеск;
Град пуль и свист, и крик, и треск,
И шашки встречены штыками…
Хвала, наша Штейбе – вождь-герой!
Где дым, как туча, лег на дикие вершины,
Он с ротою передовой
Уж стал, бросая взор орлиный
На битву вверенной ему дружины…
Ему знаком военной жизни путь;
Он весел, кроток, тих; погибель презирая,
Стоит… Вдруг пуля роковая
Прошла воинственную грудь… * * *
Падал вождь, обитый кровью,
На истоптанный песок,
И исполненный любовью
Поддержал его стрелок;
Жаль стрелку, бедняжке, стало
Своего вождя-отца,
И слезинка засияла
На чертах его лица;
Он вздохнул, да головою,
Ус крутя свой, покачал;
Кровь с штыка оттер травою,
Молвя: добрый генерал!..
Распахнули плащ широкий [107]
На два светлыя ружья,
Понесли с горы высокой
Полумертвого вождя.
За его в сраженьи долю
Мы отмстили во сто раз;
Если б только дали волю –
В море сдвинули б Кавказ…
И надежда нас ласкала,
Мысль приятная была:
Не на век нам генерала
Пчелка-пуля отняла. * * *
Но нет, судьба ему в награду
За добродетели дала одну отраду:
Что б мог еще Царя-отца узреть
В минуты смерти неизбежной,
И на руках супруги нежной
В родной России умереть.
Ты прах! но воины молиться долго будут:
Достоин ты молитв по сердцу и уму;
Тебя в сраженьях долго не забудут.
Почий! мир праху твоему.
Командующий батальоном был человек образованный, хороший музыкант на скрипке, большой любитель охоты на зверя и птицу, и, не смотря на то, что был ранен пулей в левое плечо, стрелял превосходно. Был большой хозяин и весьма гостеприимен, но жесток был с нижними чинами. Он назначил у [108] себя музыкальные вечера, а по праву вдовца иногда приглашал на эти вечера семейства штаб и обер-офицеров войска черноморского. В таком случае обыкновенно вечер заключался танцами под скрипку хозяина с ротными музыкантами: флейты, кларнета, самоделки-виолончеля и необходимой принадлежности ротного хора и оркестра – бубнов, которые вполне оправдали на Кавказе, во всех отношениях, поговорку о них: «славны бубны за горами». После ужина часто восторг гостей доходил до малороссийского «журавля» и русского «трепака», а подчас и до «лезгинки». При такой обстановке нашего зимнего бытия мы встретили, разумеется, очень весело новый 1838 год.
|
