: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

Кавказский сборник,

издаваемый по указанию
Его Императорского Высочества
Главнокомандующего Кавказской Армией.

Том III.

Публикуется по изданию: Кавказский сборник, том 3. Тифлис, 1879.

 

1837 год.

V.

Движение отряда от Геленджика. Занятие позиции при устье р. Пшады. Официальное известие о приезде Государя императора на Кавказ. Частное известие о смерти А. А. Бестужева. Выступление из лагеря при укреплении Новотроицком. Смертельная рана генерала Штейбе. Назначение на место его полковника Бриммера. Прибытие отряда к устью р. Вулан.

 

От Геленджика мы постепенно стали удаляться от моря и приближаться к горам. Часа через два спокойного марша, в возможной для большего и растянутого отряда тишине, мы начали вступать в довольно узкое ущелье. Между тем, цепи подымались на боковые высоты, где постепенно завязывалась перестрелка. [77] Наш 2-й батальон шел в правой цепи; здесь уже мы не видели держидерева и виноградных лоз, их заменили громадные деревья, по преимуществу ореха, дуба и чинара; местами встречались великолепные кусты роз и жасмина. Последние имели довольно длинные и ровные, аршина в два и более, так сказать, прутья, покрытые бледно-коричневой бархатовидной корой. Отойдя в этот день от Геленджика верст на десять, мы, при закате солнца, остановились биваками для ночлега в красивой долине. Ночь прошла без всяких приключений при зареве оставленных нами за собою пожаров. С рассветом двинулись далее. Стрелковые цепи начали свое дело: закурили трубочки, да от нечего делать постреливали в неприятельскую сторону. Этим, конечно, вызывали горцев из аулов, а те не заставили себя долго ждать, и через какие-нибудь полчаса времени пули начали посвистывать по парам цепи – что продолжалось с маленькими перерывами целый день. По мере приближения отряда к цели нашего похода, то есть к устью речки Пшады (Я слышал от Карла Ивановича Тауша, что еще в 1813 г. герцог де-Ришелье думал на Пшаде открыть, через одесских коммерческих людей, торговлю с горцами, но это почему-то не состоялось. Авт.), протекавшей по ущелью, в цепях на горах перестрелка усиливалась. Наконец наш отряд начал подходить к аулу того же названия. В левой цепи шел батальон навагинского полка; в правой – наш 2-й батальон тенгинского, которым командовал подполковник Константин Васильевич Быков; я был в стрелках 2-й гренадерской роты, цепь наша следовала по самой опушке леса; у нас только изредка просвистывала черкесская пуля, на которую всегда отвечали десятки наших пуль. Между тем, в левой цепи, у навагинцев, с утра перестрелка не умолкала; к этому же времени значительно усилилась; затем послышались там крики «ура!». Всему отряду проиграли сигнал «стой»; из колонны двинулся туда батальон. [78] Из нашей цепи, через отряд, ясно были видны утесистые покатости гор левой стороны ущелья, покрытые кустарником, а на гребне этих высот, за завалами и громадными камнями, виднелись папахи горцев и светились озаренные солнцем их длинные тонкие винтовки. Цепь, отстреливаясь, шла по полугоре; посланный батальон, врассыпную пробираясь между кустарниками и камнями, без выстрелов поднимался к гребню высот. Подойдя на половину выстрела, под личным предводительством командира полка полковника Полтинина, с криком «ура!» пошел в штыки на завал. Горцы встретили наших залпами и начали с вершины сталкивать огромные камни, которые наносили нашим более вреда, чем их залпы, так как батальон, по случаю крутизны, делал движение почти ползком, следовательно, находился под выстрелами. Не более как через четверть часа выстрелы горных единорогов с того места, где были завалы, дали нам знать, что дело кончено с успехом (Это место начальник отряда приказал назвать «навагинская гора». Авт.). Это дело невольно напомнило мне стихи Грибоедова, написанные им, как известно, во время экспедиции 1825 года, под начальством Вельяминова, при котором он состоял тогда волонтером в отряде, расположенном на реке Чегеме, впадающей в Малку близ каменного моста:
«………………………….
Двиньтесь узкою тропою!
Не в краю вы сел и нив;
Здесь стремнина, там обрыв,
Тут утес: берите с бою!
Камень, сорванный стопою,
В глубь летит, разбитый в прах;
Риньтесь с ним, откиньте страх…
……………………………». [79]
После этого дела, отряд двинулся далее и, казалось, что горцы оставили нас; время было уж далеко за полдень, но, в сущности, они поджидали арьергард и перебегали поодиночке и частями перед авангардной цепью на правую сторону отряда,– что мы с полугоры, по которой мы шли, могли видеть даже простым глазом. Вместе с тем завязывалась уже серьезная перестрелка и в правой цепи. А когда колонна отряда начала занимать позицию, то горцы так налегли на эту цепь, особенно на нашу роту, которая шла последней и составляла, как у нас называли, хвост цепи, что стрелки, постепенно ускоряя шаг, почти бежали, и если бы не особая распорядительность и находчивость командира роты капитана Андрея Степановича Соболевского, то невыгодное положение стрелков могло навести на них панику, и тогда, конечно, нам пришлось бы плохо, тем более что высоты, по которым мы шли, оканчивались при береге моря каменистым утесом. К счастью еще, что в это время не было волнения, и потому между скалою и уровнем воды образовалось сухое, щебенистое прибрежье, сажень в пятнадцать ширины, и стрелки, приближаясь попарно к окраине высот, видели перед собою, внизу, не бездну морскую, а ровную, открытую местность, на которой уже выстраивались сходившие с высот роты,– и поэтому не столпились в кучу, а спустились с осторожностью, хватаясь за ветки кустов, растущих между камеями обрыва, скользя по осыпающемуся под ногами щебню. В противном случае горцы, заметив нашу остановку, могли бы гикнуть и броситься в шашки, а нашим трудно было бы устоять противу них на такой невыгодной позиции. Но мы отделались довольно счастливо: при спуске с утеса оборвались только два стрелка, поддерживавшие раненого,– один из них напоролся левым боком на штык товарища и, скатившись вниз, поднят мертвым. Вообще, в этот день в нашей роте убыло из строя: убит 1, ранено 4. К вечеру того же дня, то есть 25-го мая, весь отряд [80] стал лагерем и огородился засеками. Здесь, не теряя времени, приступили к возведению укрепления «Новотроицкого». Начались ежедневные фуражировки для обозных и офицерских лошадей, также для конницы, которой, если сказать по правде, здесь нечего было делать. Строительные материалы для укрепления, разумеется, были под рукою; а для внутренних построек – казарм и прочего – материалы подвозились морем, как и все продовольствие для отряда. Тут уже получили положительное известие об ожидании приезда Государя Императора в отряд. Заговорили о распоряжениях начальника отряда к великолепному приему Его величества. На фуражировках, при заготовлении в лесу туров и фашин, хотя и были перестрелки, но больших потерь не было. Только 29-го мая горцы, подкравшись в лесу к цепи, напали на рабочих, не успевших разобрать ружей, составленных в козлы, изрубили двух саперов из числа наблюдавших за плетением туров и несколько рабочих навагинского полка; при этом ранен пулею, в прикрытии, того же полка один офицер. После того, только на двух фуражировках, два дня сряду, именно 22-го и 23-го июня, горцы сделали удачное для них, по их понятию, нападение: 22-го числа, при обратном движении фуражиров, версты за четыре не доходя до отряда, они заставили нас бросить на дороге несколько вьюков сена и одну нагруженную накошенную травою ротную артельную повозку, найденную на другой день без колес; а 23-го числа, также при возвращении фуражиров утесистым берегом моря, захвативших до 300 баранов, горцы с гиком бросились на арьергард. Овцы, испуганные криком и пальбой, начали одна за другой прыгать в море; остановить баранью панику не предстояло никакой возможности, и потому солдаты начали колоть баранов штыками, часть которых притащили в лагерь. Вскоре после этого в лагере пошли рассказы о славной смерти Александра Александровича Бестужева (Марлинский). Он был, до события 14-го декабря, штабс-капитаном и [81] и Верховным уголовным судом 1826 года причислен к первому разряду подлежащих смертной казни отсечением головы, замененной ссылкою в каторжные работы. Я застал его в 1835 году, как уже упомянул, рядовым черноморского линейного № 3-го батальона, прикомандированным к нашему тенгинскому пехотному полку. В этот же год за экспедицию 1834 года он произведен в унтер-офицеры, затем получал ежегодно награды, поистине им заслуженные. Я не раз был свидетелем его примерной храбрости в стрелковой цепи. За 1835 год дали ему чин прапорщика с назначением в черноморский линейный № 10-го батальон; за 1836 год получил он орден св. Анны 4-й степени с надписью «за храбрость». В настоящем же 1837 году, состоя при корпусном командире бароне Розене, участвовал под его начальством в экспедиции в Цебельду, во время которой, 7-го июня, при десанте отряда в ущелье Адлер, при мысе Константиновском, он находился в стрелках авангардной цепи. По рассказам участвовавших в этом деле, цепь Бестужева, одушевленная его примером, занеслась слишком далеко в лес и, будучи окружена внезапно появившеюся толпою горцев, легла на месте. Подошедший секурс отбросил неприятеля, собрал наших убитых и раненых, но между ними не оказалось Бестужева. Это обстоятельство породило много нелепых о нем слухов и толков. На четвертый день после десанта, в набеге нашем на ближайший аул, при одном убитом мулле нашли пистолет Бестужева, о котором лазутчики рассказывали, что горцы, уважая его храбрость и необыкновенную ловкость при защите себя шашкою, взяли его тяжело раненого в аул, где он от большой потери крови на другой день умер. Это извещение заслуживает полного вероятия. На Пшаде мы простояли до 10-го июля. Под впечатлениями последней перестрелки я написал стихотворение: [82]

Молитва воинов.
Прийми, Творец миров непостижимый,
Моленье воинов – рабов Твоих.
Благослови Россию – край родимый,
Победные знамена их
Благослови!
И осени крестом путь русской славы
С высот святых Сиона твоего.
Храни, Господь! великий трон державы,
Храни Царя и Дом Его
Благослови!
Прийми, Создатель наш, дружин молитвы!
Храни вождей средь жизни боевой;
Храни и нас в минуты страшной битвы,
На страх врагам наш штык стальной
Благослови!
К Тебе, Господь! еще одно моленье –
За братий, гибель встретивших в боях;
Прийми Ты дух их в горние селенья,
Благослови их грешный прах,
Благослови!

Июля 11-го, разбросав засеки, выбрав из них дровяной лес, перенеся его в устроенное укрепление, отряд с рассветом двинулся по прямому на север и, отойдя верст пять или шесть, видимо стал уклоняться к востоку. Наш батальон шел в правой цепи в числе трех батальонов. Цепь была перемешана с черноморскими пластунами; всей цепью или, лучше сказать, правым фасом походного каре командовал артиллерии [83] генерал-майор Николай Александрович Штейбе; боковые цепи, как обыкновенно, шли по горам. Вскоре мы вступили в ущелье Кариок, населенное племенем «Натхокуадс». Движение наше было очень медленное по случаю необыкновенно густого леса. Колонна беспрестанно должна была останавливаться, чтобы давать время вырубать лес и исправлять дорогу для прохода артиллерии и обоза, а цепи, на расстоянии ружейного выстрела от колонны, должны были пробираться едва проходимой трущобой, беспрестанно то взбираясь по крутизне гор, то спускаясь в глубокие овраги. Перестрелка в цепях целый день не умолкала, а в авангарде и арьергарде по временам раздавались пушечные выстрелы. Часов в семь вечера мы остановились на ночлег; наш батальон занял позицию, как шел; при нашей 2-й гренадерской роте провел ночь командир батальона подполковник К. В. Быков. Ночь прошла благополучно, да и в течение дневной перестрелки в нашей роте убыло из строя всего только двое раненых и пятеро заболели, кажется, от усталости. С одним из них было что-то вроде апоплексии: он упал, ему пустили кровь и полумертвого понесли в колонну. На другой день, то есть 12-го числа, двинулись тем же порядком далее. Начальник цепи генерал Штейбе, со своим адъютантом поручиком Попандопуло, взял себе в конвой двух лучших, по указанию капитана, гренадер и пошел по цепи; перестрелка заметно усиливалась. В это время говорили, что мы вступали в ущелье Самсут; пары стрелков, часто с криком «ура!», бросались вперед, а за ними и резервы, чтобы заставить горцев отступить,– и действительно, при этом неприятель прекращал пальбу, но вскоре опять возобновлял. Между тем, мы через эти маленькие диверсии постепенно и для себя незаметно так удалились от колонны, что сигналы горнов из отряда нам не были уже слышны, и горцы появились между цепью и колонной, так что мы очутились между двух огней. В это-то время генерал [84] Штейбе, заметив вправо высоту на довольно значительное протяжение, которая командовала местностью, где должна была проходить вся цепь, приказал капитану Соболевскому собрать всю его роту, и сам повел нас на эту высоту с тем, чтобы нам занимать указанную им позицию, пока не пройдет последняя пара стрелков нашего батальона и не сменит нас гренадерская рота следующего батальона. При подъеме на эту гору мы заметили несколько извилистых тропинок, пробитых конными и пешими горцами в разных направлениях из ущелий, оврагов и мест, где пробивалась ключевая вода. Это обстоятельство приводило к заключению, что на горе, за лесом, должен быть аул, который, по тактике генерал Вельяминова, следовало бы прежде занятия обстрелять ядрами и картечью; но на этот случай у нас в цепи не было ни одного горного единорога. между тем, лес редел и между деревьев начали виднеться сакли и плетни, а нам приходилось подниматься так круто, что солдаты, прицеливаясь ружьем, не могли устоять на ногах. Горцы же, при нашем приближении, открыли из-за плетней и из низеньких, почти при земле устроенных окон саклей, редкий (из экономии пороха), но меткий огонь, и, «на ветер пороха не тратя», они выбирали любого. Не прошло пяти минут, как срезаны были: один передовой унтер-офицер, 4 рядовых, и в то же время генерал Штейбе упал на руки конвойных гренадер, простреленный пулею в грудь навылет. Рота крикнула «ура!» и бросилась на сакли; завязалась рукопашная свалка,– горцы побежали. Аул зажигать не приказано, чтобы пожаром не затруднить следование цепи; такое огненное удовольствие представлялось всегда арьергарду, хотя правило это, как объяснял я выше, нередко нарушалось усердием некоторых ротных командиров, чересчур согретых чувством патриотизма. Между тем, фельдшер наскоро перевязал рану генерала; соорудили кой-как из ружей и наломанных ветвей, прикрытых солдатскими шинелями, носилки и отправили генерала [85] в колонну. Ротный командир, по недостатку при роте офицеров и убыли из строя унтер-офицеров, приказал мне, как бывшему офицеру (я тогда был рядовым), взять 16-ть рядовых и конвоировать в колонну генерала вместе с другими ранеными. Около носилок генерала шел фельдшер и его адъютант Попандопуло, отирая слезы. Генерал сказал дорогою: «я бы хотел увидеть Государя и тогда спокойно бы умер; Его Величество не оставит моего семейства». Затем, обратясь к адъютанту, который нес, очищая от крови золотые часы генерала, добавил: «возьми эти окровавленные часы себе на память; мои де часы сочтены».
Отойдя от цепи версты две, мы услышали сигнал горна, именующий нашу цепь (номер, означавший по уставу правый фланг). При нас не было горниста, а потому я закричал вместе с другими: «здесь»! – и нам повторили тот же сигнал. Тут вскоре мы встретили две роты с горным единорогом, высланные из колонны для открытия сообщения с нашей цепью, так как получено было извещение, чрез разъездных милиционеров, о значительном нашем удалении от отряда. В колонне подошел к нам начальник отряда с офицерами, состоявшими при штабе. Поговорил с ранеными и начал расспрашивать адъютанта Попандопуло о подробностях дела, а я, сдав раненых, чтобы сколько-нибудь отдохнуть, с моею командою остался в колонне. Мы уселись на артельные повозки и так отдыхали часа два. К вечеру того дня последовало назначение, на место генерала Штейбе, начальником правой цепи – артиллерии полковника Бриммера, и мне с моей командою, к которой присоединилось еще человек тридцать милиционеров, пришлось конвоировать вновь назначенного начальника цепи; мы явились в роту часов в 7-мь часов вечера.
На другой день, утром, то есть 13-го июля, с рассветом мы тронулись далее; приказано было нашей цепи понемногу принимать [86] влево, к стороне отряда и стараться вступить в пары высланной между нами и колонной другой цепи. Мы шли без выстрела; неприятель не показывался. Эта тишина доказывала, что он или собирается где-нибудь сделать нападение толпою, или, заметив направление отряда к урочищу Чумчуаш, то есть к морю, на юго-запад, занят был уводом из аулов по этой дороге в леса своих семейств, угоном скота и вывозом запасов. Часов в 10-ть мы соединились с той цепью, которая и была после этого отозвана; мы же получили чрез это прямое сношение с колонной. В полдень отряд вступил в ущелье Суемчиватль. Тут мало помалу начали посвистывать черкесские пули, но неприятеля в лесной чаще решительно невозможно было видеть, и наши стрелки просто-таки пускали свои заряды наугад. Я вообще стрелял чрезвычайно редко и берег заряд для крайней необходимости. В это время, как и всегда, я находился в цепи; со мной в паре был хороший стрелок; шел он сзади меня шагах в двух; недалеко от него был унтер-офицер; выстрелы в разных местах леса раздавались довольно часто. Вдруг отрывистый звук, похожий на удар линейкою по столу, и вместе с ним толчок в мою грудь, как будто кто-нибудь встретил меня колом… Я упал навзничь; ружье вырвалось из правой руки – я держал его наперевес; фуражка и очки слетели на землю. В этот момент я услышал невдалеке крик: «Федорова убили!» - Это был голос стрелкового офицера прапорщика Антипова. Меня подняли, дали из манерки напиться воды, сняли патронташ и перевязь с сумою; шинель у меня была расстегнута, я взглянул на грудь – рубаха была окровавлена и как бы присыпана порохом. Это случилось так: пуля, пущенная в меня, первоначально ударила под острым углом в патронташ, надетый чрез левое плечо, разорвала в нем патрон, пробила насквозь лосиную под ним форменную перевязь и, встретив бывший на груди моей, зашитый в бархате, фарфоровый, оправленный в серебро [87] образ Спасителя (Благословение отца моего, служившего в 39-м егерском полку, с которым был он при взятии генерал-аншефом Гудовичем, в 1791 году, крепости Анапы. Авт.), попала в левое плечо его изображения, разбила фарфор, помяла латуневую под ним подкладку, вдавила серебряный оклад и отразилась, скользнув по наружному покрову груди, произведя на теле продольную ссадину, отчего произошло кровоизлияние, подавшее повод Антипову считать меня убитым. Когда же снимали патронташ, то порох сыпался из разбитого патрона на окровавленную рубаху. Это тоже немало удивило фельдшера, подошедшего перевязать рану. Он для этого взял немного корпии, налил на нее деревянного масла, положил на ссадину, прикрыл компрессом, который приказал мне прижать левой ладонью. Я в таком виде пошел из цепи в сопровождении стрелка, взявшего мое ружье, суму и патронташ. В колонне батальонный лекарь Кедрин возобновил перевязку, укрепив компресс легким пластырем, намазал всю грудь деревянным маслом, пустил мне из левой руки кровь и, заметив., что от усталость клонит меня ко сну, строго приказал мне не спать, а наблюдать за этим поручил одному раненому в ногу унтер-офицеру, посадив его рядом со мною на повозку, который страшно надоел мне аккуратным исполнением этого поручения. Вечером в этот день мы дошли до берега моря и стали лагерем при устье речки Вулан; тут, по обыкновению, сейчас же занялись устройством засек. Ротный командир, который всегда был ко мне внимателен, дал мне особую солдатскую палатку, назначил расторопного вестового, напоил чаем, сам наблюдал обо мне, как отец о сыне. На другой день, рано утром, навестил меня командир батальона К. В. Быков; с ним вместе пришел лекарь Кедрин и фельдшер с фербантом. Грудь при перевязке [88] оказалась немного припухшей и несколько посиневшей; а когда я, куря трубку, сильно закашлялся, то вместе с откашлянной мокротой замечена была кровь. Фельдшер перевязал ссадину тем же порядком, а лекарь прописал какие-то порошки и запретил курить табак. На этой позиции приступили к возведению укрепления; начались обыкновенные работы: посылки в лес, на фуражировки. Августа 22-го, 23-го и 26-го были довольно сильные перестрелки горцев с небольшими отрядами, высылаемыми для истребления окрестных аулов; но я в этих действиях, по случаю болезни, не участвовал. В это время начальник штаба нашего отряда, полковник М. М. Ольшевский, призвав меня к себе, предложил написать стихи на приезд Государя Императора, которые можно было бы положить на музыку и выполнить хором певчих. Я с удовольствием исполнил предложение, и написанное мною стихотворение было одобрено Вельяминовым, который зачеркнул только, как и надо было ожидать, последние строфы, прямо к нему относящиеся.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru