: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

 

 

Трагедия полководца

Маршал Ней в 1815 году

«Что за человек! Что за солдат! Что за сорвиголова!»

Наполеон о маршале Нее.

 

 

ГЛАВА 3.

Суд над Неем в палате пэров. –
Смерть. 1815.


«Разве милосердие не должно проявляться именно там, где особенно глубоко падение?»
Виктор Гюго.

«Если бы мы только знали!»
Герцогиня Ангулемская.

«Вот, друг мой, великий урок, как надо умирать!»
граф Рошешуар.

I

Желание наиболее непримиримых роялистов осудить «храбрейшего из храбрых» не заставило себя долго ждать. На следующий день после вынесения вердикта военного суда о своей некомпетенции, вышло постановление за подписью короля, которое гласило:

«Мы, Людовик, милостью Бога король Франции и Наварры.
Учитывая статью 33-ю конституционной Хартии, с согласия наших министров, мы приказываем:
Палата пэров без промедления приступит к судебному процессу над маршалом Неем, обвиняемому в государственной измене и покушении на безопасность государства. Она сохранит для этого процесса тот же порядок, как и при подготовке законов, однако не будет разделяться на комиссии.
Президент палаты будет допрашивать обвиняемого во время судебного заседания, выслушивать свидетелей и руководить дебатами. Мнения будут приниматься в соответствии с протоколом, используемым в трибуналах.
Настоящее постановление будет доведено до палаты пэров нашими министрами, государственными секретарями и нашим генеральным прокурором при нашем королевском дворе в Париже, которым мы поручаем поддержать обвинение и участвовать в обсуждении»
1.

В пять часов вечера герцог Ришелье, исполняющий обязанности председателя Совета министров и министра иностранных дел1, вслед за министрами поднялся на трибуну палаты пэров. Он выступил с достаточно жесткой речью, которая, по словам герцога де Брольи, была составлена Лэне, и которая очень удивила министров, ничего не знавших о ее содержании. Однако это не смутило герцога Ришелье. «Чрезвычайный военный трибунал, - начал он свое выступление, - созданный, чтобы осудить маршала Нея, объявил о своей некомпетенции2. Мы не можем сказать вам обо всех причинах, которыми он руководствовался. Достаточно знать, что одним из мотивов является то, что этот маршал обвинен в государственной измене.
В соответствии с Хартией именно вам следует осуждать подобные преступления. Для осуществления этой высочайшей юрисдикции нет необходимости организовывать палату как обычный трибунал. Порядок, которым вы следуете в процессе рассмотрения законопроектов достаточно торжественен и внушающий доверие, чтобы судить человека, независимо от его сана и звания! Следовательно, палата достаточно составлена, чтобы осудить за государственную измену маршала Нея, обвиняемого в течение столь продолжительного времени...»2.
Эта часть выступления Ришелье подвигла герцога де Брольи заметить, что министр предписал палате покончить с маршалом так же быстро, как с простым законопроектом.
На эту реплику Ришелье не обратил внимание, однако, предвидя возражения, что в палате пэров нет генерального прокурора, он добавил: «В Хартии этого нет, этого не пожелали в ней предусмотреть. Возможно, этого не должно быть. Для некоторых преступлений в государственной измене, обвинитель должен выступать перед палатой депутатов; для других – именно само правительство должно им быть. Министры – подлинные представители обвинения, и мы считаем, что скорее исполняем свою обязанность, нежели вершим правосудие, представляя перед вами прокуратуру»3.
Как пишет по этому поводу Вельшингер: «Если бы адвокаты маршала получили эти заявления, которые доказывали, насколько мало врагов Нея заботила защитительная система правосудия, они не потеряли бы ни свое время, ни свой труд. За несколько часов они сумели бы продемонстрировать правительству очевидное доказательство, что это был не объективный процесс, а проявление ненависти и мести»4.
Однако герцог Ришелье пошел еще дальше в своем выступлении и перед удивленными пэрами произносит слова, которые произвели огромный резонанс: «Господа, не только во имя короля мы исполняем этот процесс. Мы делаем это во имя Франции, уже давно возмущенной и теперь ошеломленной. От имени Европы мы пришли одновременно заклинать и требовать от вас осудить маршала Нея!
Бесполезно, господа, следовать методу судей, детально перечисляющих все обвинения, которые высказываются против обвиняемого; они бьют ключом в ходе процесса, который будет разворачиваться на ваших глазах. Эта процедура существует в полном объёме, несмотря на некомпетентность и даже из-за очевидной её некомпетентности. После прочтения документов, которые мы представим в ваши секции, вы ознакомитесь с обвинениями. Таким образом, нет необходимости характеризовать различные преступления, в которых обвиняется маршал Ней: они все совпадают со словами, начертанными этой Хартией, которая, после потрясения основ общества во Франции, является самым надежным фундаментом.
Мы обвиняем перед вами маршала Нея в государственной измене и покушении на безопасность государства.
Мы осмеливаемся сказать, что палата пэров должна ярко осуществить репарации перед всем миром; они должны быть быстрыми, так как важно сдержать возмущение, поднимающееся со всех сторон. Вы не допустите, чтобы самая продолжительная безнаказанность породила новые бедствия, еще более грандиозные, чем те, которые мы пытаемся избежать. Министры короля обязаны сказать вам, что подобное решение военного совета (имеется в виду военный трибунал, состоявшийся ранее – С.З.) стало триумфом для мятежников. Важно, чтобы их радость была короткой, чтобы она была для них губительной. Таким образом, мы умоляем вас, а также от имени короля, мы требуем от вас приступить незамедлительно к суду над маршалом Неем, следуя той процедуре, которой вы придерживаетесь при обсуждении законов, за исключением изменений, внесенных постановлением Его величества, которое он вам предоставил для ознакомления.
Согласно этому постановлению, ваши судебные функции начинаются с этой минуты. Вы не должны ради самих себя, господа, прислушиваться к каким бы то ни было речам, которые могли бы обнаружить ваше суждение в пользу или против обвиняемого. Он предстанет перед вами в день и час, которые определит палата3»5.
Тотчас же пэр Франции маркиз Бонней поднялся со своего места и выдвинул следующее предложение: «Я прошу, чтобы палата безотлагательно заявила, что она с почтением признает доклад, оглашенный только что от имени короля министрами Его величества; что она признает компетенцию, которая ей предоставлена статьей 33-й конституционной Хартии, и что она готова исполнить свой долг»6.
Подытожив все выступления, президент палаты от имени всех пэров заявил, что палата с уважением отнеслась к сообщению Ришелье, которое он сделал от имени короля; что она готова, на основании статьи 33-й Хартии, выполнить свой долг, полностью придерживаясь королевского постановления.
Затем началось обсуждение по вопросам, относящимся к порядку проведения судебного заседания, после которого палата добавила к своей резолюции следующие слова: «С сегодняшнего дня придерживаться постановления короля».
Герцог Виктор де Брольи, который в качестве пэра Франции4 принимал участие в заседании и в трехкратном голосовании во время вынесения окончательного вердикта, впоследствии констатировал: «Палата, даже состоявшая из большинства роялистов, выслушала эту речь с таким возмущением, что на следующий день Ришелье вынужден был публично покаяться»7.
Герцог Ришелье никак не предполагал, что его выступление вызовет глубокое огорчение в душах патриотически настроенных французов и оскорбит их высокие чувства. Некоторое время спустя он дал что-то вроде объяснения своего поведения: «Я отсутствовал во Франции в течение 24 лет, - сказал он. – В течение столь длительного времени я лишь на короткое время появлялся там (во Франции). Я чужой для людей, как вещь». Мол, восторженный прием, оказанный союзникам роялистами сбил его с толка; он говорил о желаниях Европы и находил это естественным; говорил, что он старался иметь наилучшие отношениях с европейскими государями, чтобы извлечь пользу своими добрыми намерениями в переговорах, которые открылись для подписания окончательного мира8.
Однако за этими словами следовали другие слова, которые никак не согласовывались с предыдущими, и тем более с поступками.
Правда, Вельшингер пишет по этому поводу следующее: «Я лично пытался найти следы этого покаяния в протоколе заседания, но ничего не нашел. Вероятно, если сей факт имел место, то он произошел без шума, и редактор протокола не принял его в расчет. Как бы то ни было, но министр иностранных дел официально потребовал от имени Европы осудить маршала Нея». И далее вполне справедливо заключает: «Все это – наиболее очевидное доказательство иностранного вмешательства в наши политические дела в 1815 году. Оно казалось тем более очевидным, что министр, выступающий таким образом, еще являлся атташе, два месяца до этого, находясь на русской службе, и, казалось, что император Александр говорил его устами»9.
На следующий день после известных Ордонансов короля от 24 июля, произошла довольно любопытная сцена между русским царем и представителем короля бароном Витролем, секретарем Совета министров. Александр I попросил некоторые разъяснения о проскрипционных списках и проявил неудовольствие. «Я выразил Его величеству, - сообщает нам Витроль, - свое удивление тем, что я должен защищать перед ним меру, которую не приняли по своей воле, если бы мы не были сдавлены инсинуациями, а также настоятельными просьбами союзников». Александр ответил: «Я порицаю не саму меру. Я считаю необходимым убедиться в вашем будущем и узнать о подавлении такой гнусной измены»10.
Таким образом, по признанию Витроля, проскрипционные меры были навязаны и признаны необходимыми самими союзниками! Понятно желание Витроля спустя годы свалить вину за проскрипции на союзников, однако нет никакого сомнения в том, что и сами роялисты, получив бразды правления после более чем 25-летнего мытарства по европейским дворам, и более чем когда-либо ожесточенные против собственного народа, Наполеона и его сподвижников, проявили огромное желание любым способом покарать неугодных. Конечно, нельзя не согласиться с тем, что союзники, будучи победителями, имели огромное влияние и давление на короля, который, наоборот, не имел ни права, ни сил сопротивляться их желаниям. Будучи хоть и не злобливым, но гордым человеком, Людовик XVIII должен был страдать от этого «гнусного вмешательства»11.
Однако язык экстремистов, учинивших по всей Франции так называемый «белый террор», отвечал чаяниям союзников. Союзники, ощущающие себя хозяевами страны, вели себя в высшей степени надменно; высшие чины упрекали министров и даже самого короля за то, что те неспособны со всей суровостью наказать за предательство, разрушившее трон и потрясшее Францию. Высшие чины союзников требовали от короля и его правительства гарантий, что меч правосудия обрушится на головы тех, кто совершил преступления против короны, Франции и Европы. По словам барона Витроля, «иностранные министры, а также правители при любом случае призывали всех к этому, и даже короля, которого это смущало. В конце концов ситуация дошла до того, что граф Поццо ди Борго и другие министры в категоричной форме заявили нам от имени своих монархов: если они получат доказательства, что мы не можем покарать тех, кто вероломно предал мир в Европе и поставил Францию на волосок от гибели, они сами осуществят правосудие; что они схватят для отправки в Сибирь все тех, о ком было известно, что он принял участие в этом грандиозном покушении, и что если мы не можем объявить их вне закона, они изгонят их из Европы». И что же Витроль? Находит ли он нужные слова в ответ на столь наглые угрозы европейских монархов? Находит: «Не следует больше колебаться!»12. Это был призыв к действию и роялистская партия больше не проявляет колебания!
Эти угрозы, правда, исходили не только из уст высокопоставленных чинов союзных армий и европейских монархов. Пресса также не отставала от них; особенно старались англичане: «Times» и «Morning Post» упрекали французского короля за то, что он проявляет трудно понимаемое великодушие к тем изменникам, которых во что бы то ни стало необходимо сурово наказать. «Times» идет дальше: она составляет список тех, кого дoлжно повесить на Гревской площади как презренных злодеев, и в этот список было внесено даже имя Бенжамена Констана. В самой Франции главным рупором, призывающим расправиться с бунтовщиками 20 марта, был Шатобриан. «Пришло время приостановить курс вашего великодушия, - обращается он к Людовику XVIII. - Вы завладели мечом, с помощью которого Правитель небесный доверил властям на земле обеспечить спокойствие народов»13.
Лорд Кленкарт говорит Генцу: «Необходимо поразить всю верхушку заговора. В противном случае, Европы не будет через год». Лорд Ливерпуль пишет Талейрану: «До тех пор, пока справедливость не восторжествует, будет невозможно считать правительство короля долговечным»14.
«Это возмущение против тех, кого называли авторами и виновниками 20 марта, - замечает Неттмен, - становилось все более и более требовательным при виде общественных несчастий. Их делали ответственными за нашу захваченную территорию, угрозу целостности Франции, за наше униженное национальное достоинство, наши департаменты, подвергнутые грабежу чрезмерными реквизициями, наконец, за все унижения, которые на нас налагают алчность, наглость и злопамятство раздраженного победителя. Напоминали, что Людовик XVIII в период первой Реставрации напрасно предал забвению все ошибки и проявил милосердие ко всем преступлениям революции; вновь возвращались к Людовику XVI и вопрошали, что там, где великодушие потерпело неудачу, необходимо проявить суровость»15.
Возмущение и жажда крови переходили все разумные границы! И при таком развитии событий, по натуре мягкий и не злобливый король терял присутствие духа, дозволяя своим молчаливым согласием творить самые несправедливые наказания своему окружению, эмигрантам и союзникам.
Один из адвокатов маршала Нея Дюпен сказал достаточно точно: «Именно от имени иноземца исходило обвинение и требование осудить. Именно под его воздействием были осуществлены аресты. Он хотел одного из наших прославленных воинов принести в жертву. Ему отдали Нея. Жертва была выбрана хорошо, так как не было ни одной союзной державы, которая упрекала бы его за то, что он побеждал их войска и их генералов». Наконец, Беррье-отец в своих воспоминаниях констатирует, что все явные актеры этой драмы действовали по принуждению и винили в этом исключительно иноземцев, «которые хотели обесчестить славу нашего оружия!..» Тоже признавал и его сын16.
Королевское правительство полагало, что отдавая на закланье одну большую жертву, оно тем самым ослабит притязания союзников и спасет целостность французской территории. Что из этого получилось, - мы увидим позже.
13 ноября герцог Ришелье вновь выступил перед палатой пэров, огласив новое королевское постановление, являвшееся добавлением оглашенного ранее. Постановление содержало несколько пунктов, расписывающих процедуру ведения судебного заседания.
Статья 1-я гласила, что генеральный прокурор огласит обвинительное заключение.
Статья 2-я – будут выслушаны все свидетели, а также обвиняемый. Протокол должен быть составлен в порядке, установленных Уголовным кодексом.
Статья 3-я – функции судебного делопроизводства в уголовных делах, предписанные законами, должен исполнять секретарь-архивариус палаты пэров. Себе в помощь он имеет право назначить клерка, который должен принести присягу.
Статья 4-я – когда палата завершит подготовительные мероприятия к судебному процессу, она должна оповестить об этом королевских комиссаров, которые составят обвинительный акт.
Статья 5-я – этот обвинительный акт будет представлен палате пэров, которая вынесет, если потребуется, решение об аресте и назначит день открытия дебатов.
Статья 6-я – обвинительный акт, постановление об аресте и список свидетелей должен быть оглашен перед обвиняемым судебным исполнителем палаты пэров. Он также должен предоставить обвиняемому копию процедуры.
Статья 7-я – дебаты будут открытыми для общества. В день, назначенный палатой пэров, обвиняемый появится в зале в сопровождении своего адвоката.
Статья 8-я – Порядок допроса свидетелей, дебаты, приговор и его исполнение – все должно сопровождаться согласно Уголовному кодексу.
Между тем, если палата пэров решит огласить приговор в отсутствие обвиняемого, в зале должны остаться его адвокаты, которые и выслушают приговор. Если это произойдет, до обвиняемого донесет решение суда секретарь-архивариус палаты»17.
16 ноября Шарль де Ремюза писал своей матери: «Мы здесь очень заняты процессом над Неем. Речь премьер-министра очаровала мадам де Ш***... Следует полагать, что обвиняемый будет казнен, когда вы получите это письмо. Кажется, ему отрубят голову. Все это ужасно и величественно»17. Правда, говоря о реакции женщин, Шарль пишет, что незначительные дамы, «подняв свои голубые глаза к небу, скажут: «Какое приятное удовлетворение!»18.
Из этого письма отчетливо видно, какое нетерпение проявляли в салонах, ожидая осуждения и казни маршала Нея. Для большинства роялистов казалось, что два-три дня было бы достаточно, чтобы закончить весь процесс.
Вслед за пэром Франции Линшем, поговаривали о том, чтобы привести на эшафот, как обыкновенного убийцу, героя Гогенлиндена, Фридланда, отступления из Москвы! И никто из роялистов, и тем более ультрароялистов, с ожесточением требовавших именно такой казни, не вспоминал о том, что еще в годы революции и революционных войн именно Ней часто спасал от смерти эмигрантов.
А между тем, адвокат Беррье, делая упор на этом, говорил: «Будучи в Германии в то время, когда законы были столь ужасны для эмигрантов, попавшим во власть французских армий, он предоставлял им убежище с риском для собственной безопасности». И приводил многочисленное число пленных из полков Короны, Бюсси, Карневиля, вырванных будущим маршалом из рук неминуемой смерти. К сожалению, как до процесса, так и во время него об этом старались не вспоминать.
Несколько дней спустя госпожа де Ремюза отвечала своему сыну по поводу выступления Ришелье в палате пэров: «Мне очень не понравилась речь, которой мадам де Ш*** так довольна. Я нахожу излишним то, в чем он обвиняет; я нахожу злом то, что он выносит решение раньше времени. Во всех его словах сквозит лишь угроза, потому что он боиться, и это не достойно его». Мадам Ремюза вполне могла оценить речь Ришелье. В конце своего письма она просит сына: «Постарайтесь мне искусно выразить мнение моего кюре»19.
Тот, кого она назвала «мой кюре» был не кто иной, как Талейран, который, не желая компрометировать себя, воздерживался от всяких громких заявлений по поводу данного процесса. Между тем, однако, именно ему приписывали слова, сказанные после речи в палате бывшего градоначальника Одессы и близкого друга Александра I: «Читали ли вы указ5 монсеньора герцога де Ришелье?..»
Высказывая мнение о своем преемнике на пост министра иностранных дел, Талейран с иронией произносит: «Это – превосходный выбор… Именно этот человек знает лучше всего Крым!»6.
Конечно, не стоит забывать один немаловажный факт, который влиял на поведение герцога Ришелье, требовавшего немедленного осуждения маршала Нея. Он не хотел лишний раз раздражать Европу против Франции и, в то же время, пытался смягчить, насколько это было возможным, те суровые требования, которые исходили от союзных монархов по отношению к Франции. Все это домокловым мечом висело над головой герцога. «Их требования, - пишет Вельшингер, - были такими, что могли смутить наиболее дальновидный разум и ужаснуть наиболее крепкое сердце. Европа наконец выпрямлялась. Она с цинизмом проявила намерение, которое скрывала столь искуссно, так сказать, раздробить, раскрошить Францию...». Таким образом, Европа не только желала «сурово наказать» тех, кто встал на сторону Наполеона 20 марта и нарушил работу Венского конгресса в то время, когда он завершал «делить между собой по своему усмотрению народы и территории», но она также «требовала от Франции, считавшейся ее союзником, принести в виде неслыханной жертвы границы и деньги»20.
Талейран, еще будучи министром иностранных дел, жаловался на манеру поведения, которую избрали для себя европейские монархи по отношению к своему августейшему собрату – французскому королю, а в его лице и к народу Франции. Вывоз картин и статуй из Лувра, осуществленный по приказу Веллингтона, потряс не только французов, но и Людовика XVIII, никак не ожидавшего такого бесцеремонного отношения к нему и к его стране.
Не только Талейран, но и Людовик XVIII, будучи по своей натуре не злобным человеком, был поражен тем образом действий, какой принялись осуществлять союзники на территории Франции. Ему все это тем более было не понятно, учитывая то факт, что сами союзники из всех кандидатур будущих властителей Франции выбрали именно Бурбонов. Через самое короткое время даже долготерпеливый Людовик XVIII не выдержал. Король направил союзникам протест, который, по словам Вельшингера, «стал для его памяти вечной славой». «Поведение армий союзников, - говорится в протесте Людовика XVIII, - незамедлительно приведет мой народ к тому, что он возьмет в руки оружие по примеру испанцев. Будучи моложе, я встал бы во главе их, однако, если мой возраст и недуг мне не позволяют это сделать, по крайней мере я не желаю делать вид, что одобряю акты насилия, от которых страдаю. Если я не могу добиться справедливости, я с решимостью уеду из своего королевства и попрошу убежища у короля Испании. Если те, кто после захвата человека, коему они объявили войну, продолжают относиться к моим подданным как к врагам, и кто должен и на меня, следовательно, смотреть как на такового, хотят посягнуть на мою свободу, - они повелители. Я предпочитаю остаться в Тюильри в качестве тюрьмы, будучи пассивным свидетелем несчастья моего народа!21»7.
Однако союзников мало заботят протесты французского короля. Кнесебек пишет конфиденциальное письмо Веллингтону, в котором есть такие строки: «С такой нацией нравственные гарантии не существуют, поэтому необходимо прибегнуть к другим мерам, чтобы уповать на ее спокойствие». Таким образом, англичане начали с того, что предприняли вывоз артефактов, чтобы преподать французам «большой урок нравственности». Союзники решили сделать мирные предложения - подтверждают Парижский мирный договор, однако тут же начинают «исправлять» границы в угоду своим интересам: Бельгия отходит к Нидерландам, Савойя – к Сардинии, сильные крепости Конде, Филипвиль, Мариенбург, Сарлуи и Ландау перестают быть французскими; Франция выплатит 800 миллионов компенсации и в течение семи лет будет за свой счет содержать 150-тысячную оккупационную армию; наконец, Эльзас и Лотарингия отойдут к Пруссии. Именно против таких чудовищных требований протестовал Людовик XVIII, а Талейран не мог скрыть своего изумления действиям союзников8. Он отчетливо видел, что из-за всех его интриг, он теряет доверие союзников. Он идет к королю и подает рапорт об отставке, хотя втайне надеется, что король не примет ее. К удивлению Талейрана Людовик XVIII принимает отставку министра иностранных дел. «Король, - вспоминал Талейран, - принял ее с видом человека, освобожденного от тяжести. Моя оставка была также облегчением для императора России, который оказал мне честь ненавидеть в моем лице человека, который очень хорошо знал о благородном его характере, о его бывшем либерализме и набожности. Ему был нужен простак, и я не мог быть им»22.
«Перед раздражением союзников, - говорит Альбер Сорель, - пылом немцев, всеобщим нетерпением Европы, с побежденной и уставшей Францией… необходимо было большее, чем тонкость, такт, невозмутимость; необходимо было то, чем ни Талейран, ни Фуше никогда не обладали – характером»23. Король выбирает на место Талейрана человека, который был другом Александра I, с помощью которого можно было добиться уступок со стороны союзников. Это был тот, над кем Талейран насмехается в своих мемуарах, говоря, что «герцог Ришелье, русский генерал-лейтенант и бывший губернатор Одессы, безусловно, очень хороший человек, однако новичок в дипломатии и, быть может, столь же наивен. Убежденный, что среди образов Божества на земле не было более достойного, чем император Александр, он, взявшись за дела Франции, не придумал ничего лучше, чем идти умолять свет и поддерживать этого принца»24.
Не ожидавший со стороны короля такого быстрого удовлетворения своей просьбы об отставке и, вследствии этого будучи и удивленным и раздосадованным, Талейран с плохо скрываемым чувством гнева оставлял свой министерский пост, что подвигло Монсеньора, брата короля графа д’Артуа, не без злорадства произнести: «Он сбился с пути. Он должен был к нашему прибытию привести в порядок свои дела с папой. Его возвратили бы в церковь и сделали кардиналом!..»
Несмотря на насмешки Талейрана, герцог Ришелье взялся за дела с решительностью и самопожертвованием, что привело к некоторому успеху. Он добился, не в последнюю очередь благодаря резкому письму короля, смягчению первоначальных требований союзников: 800-миллионная компенсация, которую Франция была обязана выплатить, была уменьшена на 100 миллионов; оккупация Франции союзными войсками была уменьшена до пяти, а в некоторых местах до трех лет; за Францией были оставлены крепости Конде, Шарлемон, форты Эклюз и Жюкс, за Францией были оставлены Эльзас и Лотарингия. Именно на этих условиях был подписан Парижский мирный договор. Однако этот успех не мог успокоить его душу и, согласно Баранту, после подписания договора Ришелье казался потрясенным: он бросил шляпу на пол и, сев на стул, в отчаянии обхватил голову обеими руками; ничто не могло его успокоить; он плакал он боли и ярости.
На следующий день он написал Деказу: «Все кончено. Я поставил вчера свое имя на этом роковом договоре, будучи больше мертвым, чем живым. Я поклялся в том, что не сделаю этого и сказал об этом королю. Этот несчастный принц, обливаясь слезами, заклинал меня не отказываться от этого, и с этого момента я решил более не колебаться…».
И после таких выражений патриотизма, удивительно и страшно выглядит его речь в палате пэров, в которой герцог требует осудить на смерть прославленного и храбрейшего воина Франции!
Как воспоминание об этих ужасных переговорах, герцогу осталась карта Франции, на которой были отмечены те территории, которые союзники хотели отделить от Франции. Ее подарил Ришелье император Александр I со словами: «Вот, дорогой герцог, чего мы избежали!»9
Подписанный Парижский договор, который палаты собирались ратифицировать, содержал в себе благоприятное положение, касающееся маршала Нея. Статья 11-я гласила: «Парижский договор от 30 мая 1814 года и окончательный акт Венского конгресса от 9 июня 1815 года подтвердили и оставляют в прежнем виде все те постановления, которые не были изменены настоящим договором». Одна из статей Парижского договора от 30 мая 1814 года, а именно – статья 16-я, гласила следующее: «… Никакой индивид, к какому бы сословию и положению он не принадлежал, не может быть преследуем, потревожен и заподозрен из-за своей внешности и в своих правах собственника ни под каким предлогом или из-за своего поведения или политического мнения, или своей приверженности к какой бы то ни было из договаривающихся сторон, правительств, прекративших свое существование или по любой другой причине».
Таким образом, маршал Ней был под защитой не только Конвенции, подписанной 3 июля 1815 года всеми сторонами, но и Парижским договором 1814 и 1815 гг. В дальнейшем мы увидим, насколько чисты были помыслы союзников и насколько они собирались выполнять подписанные договоренности.
Те, кто мог бы подавить или хотя бы смягчить неистовые страсти, подавали в числе первых пример неуемной вспыльчивости. Все современники оставили нам впечатления о той ненависти и мести, которые властвовали в тот период, особенно среди женщин, как это неудивительно слышать. Шарль де Ремюза в своих письмах матери упрекал тех представительниц прекрасного пола, которые вели себя ужасным образом, с нетерпением ожидая вынесение смертного приговора маршалу.
В своем ответе сыну мадам де Рекамье писала: «Я, как и ты, в гневе против этих женщин… Я хотела бы убедить этих женщин, что злобные страсти искажают многое. По правде говоря, мой друг, любовь их вылечила бы намного лучше, но страсть ради страсти, ненависть наверняка приведет их в ад»25.
Надо полагать, что неистовство ультрароялистов было очень большим, так как, по словам герцога де Брольи, «оно точь-в-точь напоминало наиболее скверные дни национального Конвента»26. Барант добавляет, что ультрароялисты находились «в состоянии настоящего бешенства», и «правительству Людовика XVIII была необходима очень проницательная осмотрительность и огромная энергия, чтобы спасти от смерти маршала Нея»27. Дюверье де Оран (Duvergier de Hauranne) подтверждает, что необходимо было жить в эту эпоху, чтобы составить представление о негодовании, которое было вызвано отказом военного суда осудить маршала Нея: «Шли разговоры, что только что раскрыт обширный заговор, и новая революция вот-вот готова вспыхнуть. Некоторые, и главным образом женщины, от одной мысли, что Ней может избежать смерти, впадали в такие вспышки гнева или горя, которые заставляли содрогаться»28. Вьель-Кастель сообщает нам об ужасающем брожении в обществе, а Бенджамин Констан констатирует: «Сколько кровожадности в женщинах! Слова, которые они сочли возможным произносить, мною невозможно написать10»29.
Гизо в своих мемуарах сообщает о том же и сожалеет, что подобные помешательства ума и языка не стали серьезным предупреждением для короля; такая ярость наносила огромный ущерб правительству, не подавлявшему ее, а также палате пэров, которая готовилась дать удовлетворение всем своим безжалостным вердиктом: «В этом торжественном обстоятельстве, - продолжает он, - власть не сумела быть сильной; лишь посредственность время от времени может быть сильной»30.
Генерал Невиль сожалел, что его друзья «были слишком склонны к суровым средствам, которые должны были пасть, к сожалению, на правительство короля»31.
Наконец, Ламартин, обрисовывая неуемные страсти двора, свидетельствует, что женщины самого высокого ранга усиленно интриговали среди судей, чтобы Нею вынесли смертный приговор. «Мы самолично, с удивлением и грустью, могли наблюдать беготню, мольбу, соединение рук, расплывшиеся улыбки этих женщин, выпрашивающих концессии, о которых они вымаливали для удовлетворения своей ненависти»32.
«Неужели недавнее прошлое ничему не научило? - восклицает Вельшингер. – Стоит ли удивляться кровожадному аппетиту презренной толпы, если элегантная аристократка проявляет себя жадной до крови? Стоит ли удивляться убийствам маршала Брюна и генерала Рамеля?» И в самом деле – стоит ли! И добавляет: «Ненависть к маршалу Нею удваивалась с ненавистью к Наполеону. Не имея возможности отомстить «узурпатору», - они взяли себе в жертву его первого лейтенанта11»33.
«Нынешний арест, донос, судебное преследование, и вот она – картина Террора», - писала из Тулузы своему сыну госпожа де Ремюза. И несколько дней спустя с тревогой добавляет: «Наши тюрьмы заполнены до такой степени, что стоит опасаться болезней, и средства, которые некоторые задумали для их освобождения, заставляют дрожать!»34.
12 ноября, несмотря на то, что это было воскресенье, палата пэров собралась на заседание. Оно не прошло даром и было посвещано организационным вопросам предстоящего судилища. Генеральный прокурор Беллар был ответственен за составление нового постановления, которое дополняло бы такое же от 11-го и окончательно устанавливало порядки, которым должна следовать палата пэров во время рассмотрения дела маршала Нея.
Процедура была составлена королевским генеральным прокурором; свидетели должны быть заслушаны, а обвиняемый допрошен канцлером, президентом палаты пэров; протокол должен быть составлен, согласно порядку и формам, установленным процессуальному кодексу; функции секретаря суда должен был вести секретарь-архивариус палаты.
Как только заседание было закрыто, решения были переданы комиссарам короля, которые должны были составить обвинительный акт и представить его пэрам, которые, в свою очередь, должны были назначить день дебатов. Обвинительный акт, постановление об аресте и список свидетелей были переданы судебным исполнителям палаты, им же была передана копия с заседания по процедуре ведения предстоявшего суда.
Дебаты были назначены на 13 ноября. Герцог Ришелье вновь поднялся на трибуну, чтобы заявить, что он и его коллеги приложат все усилия, чтобы присутствовать как можно чаще на заседаниях; он заметил, что каждый пэр должен участвовать в дебатах и потребовал учреждения листа записи голосующих.
До заседания, которое должно было начаться в 11 часов утра, Ней распорядился распространить в палате запрос, в котором просил о возобновлении той процедуры, которая имела место ранее, - перед военным советом. Это просьба была отклонена. Свидетели – генерал граф Бурмон и герцог Реджио – должны были быть выслушаны. Кроме этого, в распространенной бумаге маршал остановился на речи, произнесенной герцогом Ришелье, в которой последний от имени Европы потребовал осудить Нея. «Разумеется, я верю, - пишет князь Москворецкий, - что Европа сохранит горькое воспоминание о многочисленных и ярких победах, которые французы одержали над ней. Если это единственная претензия – я готов дать обоснование, но если наши трофеи - обвинения против меня, то преступность моих побед слишком очевидно, чтобы я его отрицал». И тут же добавляет, что он верит «в благородство души и великодушие союзников»35. Последние слова, что это – ирония или надежда? Ближайшее будущее ответит на этот вопрос!
После соображений, высказанных Ришелье по поводу регламента, президент палаты пригласил генерального прокурора Беллара зачитать обвинительную речь. Это был человек высокого роста, с широким лицом, на котором выделялся длинный прямой нос и выступающий подбородок, губы были плотно сжаты, а глаза глубоко посажены. Вся его физиономия говорила о твердом характере. Когда он воодушевлялся, кровь приливала к его жирным щекам, и его лицо багровело в зловещий цвет. Его отличала непринужденная, пылкая, но несколько напыщенная речь. Чересчур экзальтированный роялист, Беллар был жестким человеком и привносил в свои обвинительные речи искреннюю, но слишком выразительную страсть. Сын каретника, получивший основательную подготовку в этом ремесле, он, однако, проявил большой интерес к юриспруденции, изучая вопросы права у Пиго, прокурора Шатле. В 1785 году он с блеском защитил диплом. В 1792 году, занимаясь адвокатской деятельностью, он сумел достойно провести защиту и спас от смертной казни де Сент-Леона, Лакоста и госпожу де Роган. Во время рассмотрения судебного дела Людовика XVI, его подумывали привлечь к роли защитника короля. Во время Директории он защищал интересы папского нунция Саламона, однако побоялся, что не сумеет спасти его от смерти. Прелат, увидев, как Беллар с удрученным видом вошел в камеру, спросил его об этом. На что адвокат ответил: «Увы! Что вы хотите, чтобы я сказал?.. Когда у нас в качестве судей только слабые и предубежденные люди, стоит всего опасаться!..» Однако люди, о которых говорил нунций, оказались более справедливыми, нежели судьи Нея: они оправдали Саламона.
В период Консульства он был в числе защитников генерала Моро. В оправдательной речи Беллара есть любопытные пассажи: «Известие об аресте генерала Моро и причине ареста, - говорил он, - поразили все души глубоким унынием. Они вопрошали: так виновен или невиновен он… Был ли он виновен? Что! Моро, этот простой солдат, но великий во главе армий и посреди боев, за простоту в обращении и поведении прозванный братьями по оружию человеком из Плутарха!... Был ли он невиновным? Что думать тогда об этом правительстве, до сих пор столь достойного нашего доверия и нашей любви, но которое, отодвигая все проявления уважения, которое оно провозгласило как свободу личности, бросило в оковы лучшего своего воина, вознаграждая обвинение против этого генерала, оказавшего столько выдающихся услуг, одержавшего столько побед, получившего столько гражданских венков за сохранение целых армий, присоединившего столько обширных территорий в состав французской империи?.. Пример генерала Моро, - продолжал Беллар, - только доказывает одну важную истину: среди тех, кого Провидение обрекло жить в героические времена, в эти блестящие, но ужасные времена, когда род человеческий, уставший от продолжительного спокойствия, внезапно предается беспорядочному движению, от которого обновляется облик земли, от которого с грохотом сотрясаются общественные устои, от которого сталкиваются друг с другом империи, где одни троны возводятся, а другие рушатся, - нет никого, кто способен был увериться в том, что однажды он предстанет в роли обвиняемого!..»36.
Эта речь очень напоминает выступление адвоката Беррье в адрес маршала Нея.
Затем Беллар очень долго перечислял все подвиги Моро, как, это теперь делали с еще большим размахом адвокаты Нея. Он оправдывал поведение своего подзащитного и в то же время произносил Бонапарту хвалебные слова… Беллар, без сомнения, должен был бы вспомнить об этой оправдательной речи и проявить себя менее пренебрежительным к оправданиям и к смягчающим обстоятельствам, на которые ссылались защитники маршала Нея. Однако он не только этого не сделал, но и не пытался сделать, и вел судебное заседание в достаточно агрессивной и непримиримой манере.
До 1814 года, будучи членом общественнного совета департамента Сена, он примиряется с режимом Наполеона. Однако, видя неминуемый крах Бонапарта, он сговаривается с другими членами совета, чтобы попытаться свергнуть деспотический режим. 30 марта 1814 года, за день до капитуляции Парижа и за шесть дней до отречения Наполеона, он встречается с Готье д’Отесервом, чтобы убедить его составить прокламацию, которая стала бы настоящей обвинительной речью против императора. Среди многих претензий, упрекающих тирана, - призыв на военную службу, «вынуждавшее на безбрачие наших дочерей», пленение римского папы, чрезмерные налоги, - это возвание требовало прекратить все оскорбления и жестокость; Беллар и его сподручные призывали парижан отречься от всех обязательств по отношению к Наполеону и способствовать восстановлению древней монархии в лице Людовика XVIII. Эта прокламация была подписана тринадцатью членами совета.
Беллар, Периньон и другие намеревались ознакомить Талейрана, вставшего во главе так называемой комиссии Временного правительства, c данным возванием. Прибыв в Париж, делегация получает довольно холодный прием. Удивленные, делегаты, тем не менее, зачитывают свою прокламацию. На следующий день, 1 апреля, Беллар с единомышленниками пытается напечатать свое возвание в газетах, однако из этого ничего не получается, только 2-го числа его прокламация появляется в журнале «Деба». Об этом случае Беллар вспоминал: «Монитер» о ней никогда не упоминал. Талейран этого не хотел».
Однако это усердие Беллара не пропало даром и обратило внимание Людовика XVIII. Во время первой реставрации он назначен на должность государственного советника. Во время «Ста дней» Беллар бежит в Голландию и пишет там апологию династии Бурбонов. После второго воцарения Бурбонов на престоле Франции, он получил должность генерального прокурора. Когда начнутся многочисленные политические процессы, гонения бонапартистов и сочувствующим им, Людовик XVIII скажет Беллару, чтобы подбодрить его: «Месье, вам выпало несчастье быть генеральным прокурором, как и мне – быть королем!»
В ходе предварительных дискуссий палата пэров не согласилась с генеральным прокурором, который агитировал всех действовать как можно быстрее. Было поддержано предложение барона Сегюйе, первого председателя суда Парижа, что после выступления генерального прокурора и оглашения обвинительного акта, должны быть заслушаны свидетели. Таким образом, палата избрала порядок, на котором настаивал Ней.
Со своей стороны, палата депутатов, чтобы не оставаться в стороне, предалась некоторыми многозначительным мероприятиями.
В день, когда герцог Ришелье произносил свою речь в палате пэров, граф Жермени потребовал в тайном комитете пожизненного изгнания для членов семьи Бонапарт, а также людей, вошедших во вторую категорию ордонансов короля от 24 июля. Граф де Лабордонэ готовил торжественный акт амнистии, правда, исключив из списка «тех бесстыдных заговорщиков, тех опасных людей, которые на всех этапах Революции оставили свой след и повышали свое состояние на несчастьях людей». Предполагалось показать примеры строгости преимущественно среди «ветеранов Революции, этих заговорщиков, пресыщенных почестями, наслаждениями, богатством, процветание которых воспламенило столько амбиций, возбудило столько надежд и произвело столько преступных планов»37.
Как это неудивительно, но в числе первых под эту категорию подходили как Талейран, князь Беневетский, так и Фуше, герцог Отрантский. Правда, пока готовился этот документ, именно эти интриганы и предатели ускользнули.
«Чтобы арестовать этих преступных заговорщиков, - в гневе восклицал Лабордонэ, - нужны кандалы, палачи, казни! Смерть, только смерть может устрашить их сообщников!»38.
Этот бесноватый роялист осмелился произнести то зловещее слово, которое Франции было снова уготовано испытать на себе, спустя 22 года, - «Террор».
13 ноября этот мрачный документ был принят во внимание. А потому стало очевидно, что подобного рода амнистия не оставляет никакой надежды на проявление великодушия к маршалу Нею.


Пояснения

1. 25 и 27 сентября Ришелье был заменен Талейраном на этом посту.
2. Лэне написал министрам, призывая их убедить палату пэров в необходимости быстрого осуждения. «Никогда, - писал он, - она не решится отклонить вынесение судебного решения, которое все ей передали. Если бы она это сделала, то несла бы ответственность перед Богом и людьми».
3. «Речь Ришелье, - вспоминает Вьель-Кастель, - несомненно, является одним из наиболее мрачных памятников этой эпохи. Палата пэров была удивлена и недовольна. Сочинение Лэне обнаруживает в высшей степени отпечаток болезненной раздражительности, которая вкупе с пылким воображением время от времени сбивает с пути этого государственного деятеля». // Viel-Castel. Histoire de la Restauration. T. IV.
4. ноября 1815 года он имел право занять место в палате пэров, достигнув положеного возраста.
5. Намек Талейрана более чем понятен, если учесть, что указы исходят только от короля или императора.
6. Талейран был более справедлив к герцогу, когда предложил ему, в июле 1815 года, войти в Совет министров и получить портфель министра внутренних дел. Он считал тогда это основой своей политики, так как было необходимо пощадить обидчивость русского императора, игравшего столь большую роль в коалиции. Талейран защищал герцога от всех возражений, которые неслись со всех сторон: мол, герцог стал уже давно чужаком для Франции и французов. Наконец, он напоминал всем, что имя Ришелье было овеяно славой и блеском на протяжении двух веков истории страны, и что эта слава накладывает на герцога обязательства и долг, от которых он не может освободиться.
7. Согласно Талейрану, сторонники союзников не пожелали признавать это письмо. Один не столь известный факт доказывает это. Господин Гал…, ведущий переговоры в Лодеве, 27 июля направил копию королевского письма своему компаньону В…, который, в свою очередь, сообщил об этом господам Жувену и Торелю. Шевалье де Лаферье, комиссар короля в Лодеве, узнав об этом, арестовал господ В… и Гал… Они предстали перед уголовным судом Лодева, который 25 ноября осудил первого на четыре месяца тюремного заключения и выплате штрафа в размере 1500 франков, а второго – на два месяца тюрьмы и 500 франков штрафа; в последующие пять лет они лишались гражданских прав. Вынесенный вердикт обосновывался тем, что «так называемое письмо короля не имело никакой другой цели, как оклеветать сердце и чувства Его величества и намерения его августейших союзников!» Осужденные апеллировали к суду в Монпелье, который 19 января 1816 года отменил это несправедливое решение. // Welschinger H. Op. cit. P. 187.
8. Герцог Ришелье не разделял взглядов союзников в отношении Франции и говорил Александру: «Франция, возвращая своих королей, должна восстановить ту территорию, которой они управляли. Без этого любая реставрация была бы неполной».
9. Эта карта осталась в документах наследников герцога Ришелье.
10. Побег Лавалета был причиной не меньшего раздражения. Один из роялистов был в такой ярости, что Мунье иронично спросил у него: «Ну что ж, посмотрим, сколько пинт крови вы потеряли?»
11. Мио де Мелито, направленный в 1815 году с политической миссией в западные департаменты Франции, сообщал Наполеону, что отношение в этих регионах к императору было довольно холодным и безразличным. «Я не могу от вас скрыть, - добавляет он, - что вы имеете почти везде среди женщин открытых врагов, и во Франции этими противниками не следует пренебрегать».

 

 

 

По всем вопросам обращаться по адресу: [е-mаil] , Сергей Захаров.



Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru