Трагедия полководца

Маршал Ней в 1815 году

«Что за человек! Что за солдат! Что за сорвиголова!»

Наполеон о маршале Нее.

ГЛАВА 1.

Ватерлоо. – Арест.
1815 г.

(продолжение)

VI

После выполнения своей миссии, Ней возвратился в свое имение Кудро, находящее в 30 лье от Парижа. В течение трех последующих месяцев он ни разу не появился при дворе и не искал никаких милостей от Наполеона, однако это не помешало маршалу принять от Наполеона звания пэра Франции, полученное из рук императора 2 июня 1815 года.
Правда, в мае Ней получает письмо из военного министерства, в котором его приглашали принять участие в церемонии раздачи новых орлов полкам французской армии на Марсовом поле. Князь Москворецкий не стал игнорировать это событие и отправился в Париж.
Выезжая на Марсово поле, Наполеон был не в настроении из-за ссоры, произошедшей между ним и братом Люсьеном. Последний убеждал императора объявить об отречении от власти именно во время этой церемонии. Наполеон отказался в резких тонах, а брату Жозефу заметил: «Однако, отречься! Какая глупость!»
Прибыв в Париж, князь Москворецкий в числе четырех маршалов гарцевал под окнами кареты Его величества императора. Увидев его, Наполеон произнес:
- Я думал, что вы уже сделались эмигрантом.
- Я должен был это сделать намного раньше, - ответил маршал. – Теперь уже слишком поздно⁹⁰.
Как уже говорилось, Наполеон возвел Нея в звание пэра Франции. 4 июня было открыто первое заседание палаты, в котором принял участие и новоиспеченный пэр Франции. Правда, деятельность князя Москворецкого в палате так и осталась незамеченной.

Между тем, союзные державы, собравшиеся на Венский конгресс и узнавшие о бегстве Наполеона с Эльбы и высадке во Франции, объявили его «вне закона» и решили сообща собрать миллион солдат, чтобы окончательно уничтожить «чудовище». 25 марта был подписан официальный договор о союзе между Англией, Австрией, Пруссией и Россией и возникла Седьмая коалиция, подкрепленная обещанием Англии ассигновать 5 миллионов фунтов стерлингов. Пруссия и Англия сразу выставили соединенную армию в 200 тысяч человек, а другие правительства начали готовиться к войне. Все переговоры с Наполеоном были прерваны. Хотел или не хотел того Наполеон, но он принужден был сражаться.
11 июня император отправил военному министру Даву следующее лаконичное послание: «Кузен мой, позовите маршала Нея: если он желает участвовать в первых сражениях, которые будут иметь место; скажите ему, чтобы он был 14-го в Авене, где будет располагаться моя штаб-квартира»⁹¹.
Естественно, Ней не желает игнорировать такое приглашение, поскольку речь идет не только об отражении вражеского нашествия, но и приобретении новой воинской славы.
Тотчас же при своем прибытии к войскам (15 июня) он получает от Наполеона командование левофланговой группировкой, состоящей из корпусов Рейля и д'Эрлона, а также кавалерии Лефера-Денуэтта.
Вообще, решение Наполеона поручить князю Москворецкому командование одним из флангов Северной армии, было ошибочным назначением. Император не мог не знать о плюсах и минусах своего подчиненного. Ведь еще в 1808 году Наполеон низко отзывался о стратегических способностях маршала, говоря, что тот понимает ее на уровне «мальчишки-барабанщика»⁹². Как пишет по этому поводу Чандлер, подобное назначение было самым неподходящим «для воина, на которого все еще можно было положиться там, где требовалась отвага и энтузиазм в деле, однако от него нельзя было ожидать способности к хладнокровным стратегическим расчетам, которая требовалась от командира с большой самостоятельностью в действиях»⁹³. Конечно, Наполеон совершил ошибку, поручаю Нею начальство левофланговой группировкой Северной армии, однако император совершил ошибку и в том, что слишком поздно принял это решение. По крайней мере, если бы он принял решение об этом намного раньше, маршал имел бы время и возможность «познакомиться со своими солдатами и офицерами, прежде чем вести их в бой, что оказалось фатальным»⁹⁴.
15 июня 1815 года Северная армия начала Бельгийскую кампанию захватом Шарлеруа, разъединяя английскую и прусскую армию. Перед походом по армии читали прокламацию Наполеона:

«Солдаты! Сегодня годовщина Маренго и Фридланда, которые дважды свершили судьбы Европы. Тогда, как и после Аустерлица, как и после Ваграма, мы были чересчур великодушны! Мы верили заявлениям и клятвам принцев, которых оставили на троне! Однако теперь, объединившись друг с другом, они попирают независимость и священнейшие права Франции. Они начали самую несправедливую из агрессий. Что ж, давайте встретим их! Или мы и они не те же, что и раньше?
Солдаты, при Йене с этими самыми пруссаками, ныне такими высокомерными, каждый из вас бился один против трех, а при Монмирайле – один против шести!
Пусть те из вас, кто был узниками англичан, поведают вам о своих невзгодах и ужасных страданиях!
Саксонцы, бельгийцы, ганноверцы, солдаты Рейнской конфедерации горько сетуют на то, что вынуждены выступить с оружием в руках на стороне принцев, врагов справедливости и прав всех наций; им известно, что Коалиция ненасытна! Поглотив двенадцать миллионов поляков, двенадцать миллионов итальянцев, миллион саксонцев, шесть миллионов бельгийцев, она проглотит и меньшие по величине государства Германии.
Безумцы! Минутное благополучие их ослепляет. Им не по силам подавить и унизить французский народ. Войдя во Францию, они найдут там себе могилу.
Солдаты! Нам предстоит совершить трудные переходы, воевать в сражениях, противостоять опасностям, но мы будем стойки, и победа будет за нами – права и честь, благополучие страны будут вновь отвоеваны!
Для несгибаемых французов настало время победить или погибнуть»⁹⁵.

Солдаты восторженно приняли эту прокламацию, оглашая округу криками «Да здравствует император!»
Однако Бельгийская кампания началась с очень неприятного инцидента, который многие восприняли как предвестник грядущей катастрофы. Командир 14-й пехотной дивизии генерал Бурмон (из 4-го армейского корпуса генерала Жерара), известный нам по событиям в Лон-ле-Сонье, старый вандеец и роялист, вместе со своим начальником штаба полковником Клуэ и четырьмя офицерами перебежали к пруссакам. Правда, Блюхер не пожелал видеть генерала-изменника и передал ему через своего адъютанта, что считает Бурмона «собачьими отбросами». Однако Бурмон выдал пруссакам оперативный план Наполеона, о чем они, впрочем, и сами догадывались. Французские солдаты после этого случая стали еще подозрительнее относиться к своему начальству. Вся, если так можно выразиться, пикантность ситуации заключалась в том, что именно Ней был одним из тех, кто настаивал перед императором и военным министром Даву о предоставлении Бурмону командования дивизией. Военный министр на все просьбы в поддержку Бурмона отвечал, что не верит в лояльность Бурмона (и будущее показало, что он был прав), поскольку считал этого генерала роялистом и боялся, что тот предаст императора при первой же возможности. На просьбы же генерала Жерара маршал Даву написал: «Вы знаете об уважении и дружбе, которые я к вам испытываю. Укажите мне всех генералов и офицеров, которых вы хотели бы получить, и вы их получите, за исключением генерала Бурмона»⁹⁶.
Не найдя понимания у князя Экмюльского, военного министра, Ней, Жерар и другие стали воздействовать на Наполеона, чтобы он своим авторитетом повлиял на Даву. Однако все просьбы императора военный министр оставлял без ответа. Тогда Наполеон вызвал к себе Даву и в ходе оживленного разговора спросил:
- Предписания генералу Бурмону отправлены?
- Ваше величество не отдавал мне приказа, - ответил князь Экмюльский.
- В действительности я отправлял вам просьбу, что одно и то же. Необходимо делать все сразу.
- Сир, - произнес Даву, - я не оспариваю заслуги генерала Бурмона. Говорят, что он оказал много услуг во время кампании во Франции. Я сам мог оценить в начале 1813 года в Саксонии его большую энергию и ум. Позже, когда кризис будет преодолен, я не буду иметь никаких возражений, чтобы использовать его, но сегодня он не внушает во мне никакого доверия.
- Почему? – спросил Наполеон.
- Потому что ситуация полностью отличается от той, какая была в 1814 году: в то время было одно знамя, ныне – два.
- Но Жерар ручается за него головой, - продолжал убеждать военного министра Наполеон.
- Жерар неправ. Я не ручаюсь ни за кого, я ручаюсь только за себя. Я напомню Вашему величеству старые слова, сказанные двадцать лет назад, которые столь же актуальны и сегодня: «синие» останутся «синими», «белые» так и будут «белыми»¹.
- Неважно, - ответил император на возражения князя Экмюльского. – Я обещал, и вы должны понимать, что мое обещание дoлжно исполнять.
- Сир, если бы мы находились в обычных обстоятельствах, Ваше величество не направляло бы руку своего военного министра, который скорее предложил бы свою отставку, чем подписался по тем, что, по его мнению, компрометирует интересы императора и страны. Я с неохотой подчиняюсь, и льщу себя надеждой, что Вашему величеству не придется раскаиваться в этом⁹⁷.
1 апреля распоряжение, подписанное Даву и отправленное генералу Бурмону, объявляло, что последний назначен командиром 3-й пехотной дивизией в 4-м армейском корпусе генерала Жерара.
Когда Ней прибыл в Авен, то имел встречу с Наполеоном и отобедал с ним. По всей видимости, император еще не решил, принимать ли маршалу участие в кампании или нет, поскольку не предложил ему ни лошадей, ни каких-либо средств для наступления вместе с армией. Князь Москворецкий прибыл в штаб-квартиру Наполеона в фермерской двуколке, ему даже не приготовили никакого жилья, и он вынужден был переночевать в комнате одного из тыловых генералов. Маршал даже не смог купить ни одну лошадь. Правда, на следующий день он узнал, что маршал Мортье вдруг слег с ишиасом и не сможет принять участия в войне. Насколько герцог Тревизский, командовавший Императорской гвардией, действительно заболел – сказать трудно, возможно, его болезнь была лишь поводом, чтобы не участвовать в походе из-за возникших больших сомнений в успехе предстоящего дела. Так или иначе, но Мортье согласился продать Нею своих лошадей.
Если накануне Наполеон еще раздумывал, предоставлять ли Нею командование, то на следующий день император, приняв князя Москворецкого более милостиво, отдал под его начальство все левое крыло Северной армии, состоящее из 1-го армейского корпуса графа д'Эрлона, 2-го армейского корпуса Рейля и кавалерия Келлермана. Император тотчас же приказал маршалу отправляться в Госселье принимать командование.
16 июня произошло два сражения: у Линьи Наполеон столкнулся с пруссаками Блюхера и разбил их; в то же самое время Ней вел ожесточенный бой с англичанами у Катр-Бра, но не осилил их, совершая не только ошибку на ошибке, но и неуверенность.

Накануне Ней ужинал с императором, который внушил маршалу мысль о необходимости овладения пересечением дорог у Катр-Бра. Однако князь Москворецкий после свидания с Наполеоном не счел нужным дать хоть какие-то предварительные приказания своим подчиненным о действиях на следующий день и провел остаток ночи в Госсели. И это, несмотря на то, что император настоятельно рекомендовал маршалу как можно быстрее занять Катр-Бра, что, в итоге, говорит об отсутствие у Нея, по крайней мере в этот период, какой-либо инициативы, чем отличается самостоятельный полководец. Поэтому прав Дэвид Чандлер, когда писал, что у князя Москворецкого «должно было сложиться совершенно ясное представление о том, что его флангу... предназначено выполнять самую важную роль 16 июня. Он никак не мог понять впоследствии (во всяком случае, ранее 6.30 вечера, когда стало слишком поздно), что обстоятельства в корне изменили очередность планов императора уже в середине дня, - и это непонимание явилось во многом причиной неразберихи и хаоса сражения, которые так обесценили успех у Линьи и у Катр-Бра. Но это ни в коем случае не оправдывало Нея за то, что он не приказал Рейлю готовиться к атаке рано утром 16-го, а д’Эрлону подтянуть свой корпус и быть готовым поддержать ее. Его можно обвинить в полном пренебрежении своими обязанностями по этим двум пунктам. Было уже 11 часов утра, когда Ней только начал отдавать приказы»⁹⁸.
Правда, нельзя вину за допущенное промедление всецело сваливать на Нея. Отчасти в этом был виноват и сам Наполеон, который отдал собственные приказы не ранее 8.30 утра. По всей вероятности, Ней не отдавал свои приказы именно по этой причине, желая получить письменные подтверждения устных указаний, которые император отдал маршалу накануне. И все же, несмотря на это, как указывает Чандлер, «Ней все же проявил полное отсутствие инициативы и желания действовать; совершенно не было причин, помешавших бы ему дать предварительные приказы на сосредоточение своим корпусам. Его полная пассивность, отсутствие инициативы, указывает генерал Фуллер, так контрастирует со смелыми действиями английского генерала Перпонше накануне вечером, когда тот овладел Катр-Бра в прямом противоречии с письменным приказом Веллингтона»⁹⁹.
Лишь в 11.45 утра 16-го генерал Рейль, согласно приказу Нея, начал организовывать своих солдат, чтобы выйти на дорогу к Катр-Бра через Фран. Но даже несмотря на это против Нея действовала лишь дивизия Перпонше, насчитывающая не более 8 тысяч солдат, в то время как только корпус Рейля имел в своих рядах 20 тысяч человек. Одна решительная атака французам принесла бы им успех и англичане были бы отброшены от Катр-Бра, однако этого смелого наступления не последовало.
Если Веллингтон делал все, чтобы побыстрее подтянуть дополнительные силы на помощь Перпонше, Ней, в свою очередь, проявлял непостижимую нерасторопность и медлительность, что, конечно же, сыграло немаловажную роль в общем итоге этого дня.
Лишь в 2 часа дня французы начали обстреливать английские позиции, после чего генерал Рейль начал наступать, но слишком робко, боясь, что Веллингтон уже имеет у Катр-Бра значительные силы, скрытые за высокими хлебами.
Несмотря на столь робкое наступление, массированный напор французов все-таки ощущался и около 3 часов дня дивизия Башлю захватила деревушку Пиромон, на левом фланге Перпонше, а вскоре дивизия Фуа овладела Жемьонкуром. Таким образом, когда Веллингтон лично прибыл к полю боя, оборонительная линия Перпонше вот-вот была готова рассыпаться. Однако этого не произошло: прибывшая кавалерийская бригада ван Мерлена из Нивеля усилила силы Перпонше; вскоре к полю боя подошла дивизия Пиктона – 8 тысяч человек. Прибытие этих подкреплений не только усилили оборону англичан, но и значительно уменьшили численный перевес, который имел Ней.
Когда принц Оранский предпринял неудачную кавалерийскую атаку французов, к полю боя постепенно подходили бывшие на марше батальоны английской армии, а прибытие войск герцога Брауншвейгского и вовсе лишил французов шанса на успех в этом сражении, по крайней мере до того момента, если Ней не бросит в бой 20-тысячный корпус д’Эрлона.
Около 4 часов дня Ней получил приказ за подписью начальника штаба Северной армии маршала Сульта энергично разобраться с англичанами, после чего повернуть направо и атаковать пруссаков у Линьи. Этот приказ гласил: «Господин маршал, час назад я написал Вам, чтобы сообщить, что Император будет атаковать противника в половину третьего с занимаемых позиций между деревнями Сент-Аман и Бри. На данный момент схватка идет очень жестокая. Его Величество приказывает мне сообщить, что Вы должны незамедлительно сманеврировать так, чтобы окружить противника справа и хорошенько ударить ему в тыл. Если Вы будете действовать энергично, его армия погибла. Судьба Франции – в Ваших руках. Поэтому не медлите ни минуты, поступайте согласно приказам Императора, удерживая высоты Бри и Сент-Амана, чтобы принять участие в победе, которая может оказаться решающей. Противник захвачен fllagrante delicto (захвачен врасплох – лат.) при попытке воссоединиться с англичанами. Герцог Далматский»¹⁰⁰.
Только получив этот приказ, князь Москворецкий понял, наконец, всю важность захвата пересечения дорог у Катр-Бра. Поэтому он отправил курьера к графу д'Эрлону, чтобы тот поторопился. А в ожидании подхода 1-го корпуса князь Москворецкий бросил в очередную атаку уже уставший корпус Рейля, который добился успеха на левом фланге, однако у Пиромона практически не добился никаких положительных результатов...
Между тем, 1-й корпус д'Эрлона к 4 часам вечера находился недалеко от поля боя. Сам командир корпуса поскакал вперед, чтобы предупредить Нея о скором прибытии своих войск. Однако в это время происходит нечто экстраординарное, коренным образом повлиявшее на всю ситуацию в этот день. Как замечает Чандлер: «Это был момент, когда злая судьба еще более сгустила «туман войны»¹⁰¹.
«В отсутствие д'Эрлона, - пишет Саундерс, - всем его войскам было приказано изменить направление и маршировать к полю битвы у Линьи. Предъявитель этих инструкций, которые были отданы от имени императора, так никогда и не был окончательно идентифицирован, хотя д'Эрлон, который должен был знать об этом лучше всех, утверждает, что это был Лабедойер. Кто бы это ни был, ему удалось совершенно убедить командовавших 1-м корпусом генералов, что он передает им прямые указания Наполеона, и, понаблюдав за тем, как ведущая колонна сворачивает с дороги на Брюссель у Cabaret de l'Empereur (Кабачок Императора – фр.), он продолжил свой путь во Фран в поисках д'Эрлона»¹⁰².
В схожей тональности пишет об этом Чандлер: «Этот ревностный служака (Лабедуайер – С.З.), который должен был установить устный или написанный карандашом приказ Наполеона Нею, обнаружил корпус д'Эрлона на дороге, направляющийся к Катр-Бра, вместо того, чтобы идти на восток к Линьи. Прекрасно зная критическое положение императора и Груши и надеясь избежать лишней потери времени, отправляя людей д'Эрлона на выполнение их обходного марша, де Ла Бедойер остановил головную дивизию и послал ее в новом направлении от имени императора. Однако из-за непонимания головные части направились к Сент-Аману вместо Ваньеля (как того хотел Наполеон) – другими словами, скорее к французскому, чем к прусскому флангу. Или почерк в записке был неразборчив, или этот документ был в самом деле сфабрикован де Ла Бедойером (как считают некоторые), или, возможно, он сам не понял истинное намерение Наполеона, этой ошибке было суждено в свое время вызвать почти панику в корпусе Вандамма и приостановку решающей атаки гвардии на Линьи более чем на час. Устроив с самыми лучшими намерениями подобный хаос, де Ла Бедойер затем поскакал дальше и встретил самого д'Эрлона, который временно отсутствовал в корпусе, выехав вперед для рекогносцировки позиции у Катр-Бра, прежде чем вести в бой свои соединения»¹⁰³.
Узнав об этом, д'Эрлон поспешил возглавить свои войска, отправив к Нею своего начальника штаба генерала Делкамбре, чтобы тот объяснил маршалу об изменении ситуации.
Когда Ней узнал из уст Делкамбре об изменении движения 1-го корпуса, он пришел в неописуемую ярость. В это время к маршалу прибыл адъютант императора Форбен-Жансон с подлинным текстом приказа Наполеона, отданного в 3.15 дня, а также устным приказом императора о немедленном захвате Катр-Бра. Это явилось последней каплей для неуравновешенного князя Москворецкого, который весь свой гнев обратил против несчастного адъютанта. Последний настолько был поражен и растерян, что позабыл передать маршалу письменный приказ, о котором Ней узнал только вечером.
Когда князь Москворецкий успокоился, он произнес, обращаясь к Форбен-Жансону: «Скажите императору о том, что вы здесь увидели. Против меня воюет вся армия Веллингтона. Я удержусь на том месте, где стою, но, так как д'Эрлон не подошел, я не могу обещать большего»¹⁰⁴.
Отослав императорского посланца, Ней обратился к полю боя, где англичане предприняли контратаку от Катр-Бра. Это действие, предпринятое неприятелем, вынудило маршала принять новое решение, а именно, 1-й корпус должен быть незамедлительно отозван обратно, даже несмотря на приказ Наполеона!
Вот как трактует последующие события Чандлер: «Д'Эрлон уже был на расстоянии видимости от поля боя в Линьи, когда ему подали новый приказ. Он немедленно повиновался этому последнему распоряжению несомненно благодаря своей привычке «не рассуждать» и снова изменил направление марша своей колонны на обратное, к Катр-Бра. Все-таки он решил оставить дивизию генерала Дюрютта и три кавалерийских полка под командованием Жакино для обеспечения связи; но ни д'Эрлон, ни Дюрютт не известили нормальным образом ставку императора, приняв такое решение. В результате этой трагикомедии с приказами и контрприказами войска д'Эрлона потратили всю вторую половину дня и вечер, маршируя взад и вперед между двумя полями боя, не сделав ни единого выстрела ни на одном из них. Вся горькая ирония этих событий заключалась в том, что если бы I корпус эффективно вмешался в любое из этих сражений, французы одержали бы настоящую победу»¹⁰⁵.
Эти же самые события Саундерс трактует следующим образом: «Колонна д'Эрлона находилась в двух или трех милях от наполеоновского штаба... Может показаться невероятным, но Наполеон не послал д'Эрлону никаких приказов. Он возобновил приготовления к финальному удару по Линьи, позволив д'Эрлону вернуться во Фран. Таким образом, он отказался от возможности привести битву к ее идеальному завершению. Почему он так поступил, остается загадкой. Существует версия, что он смирился с возвращением д'Эрлона во Фран ввиду опасного положения Нея. Д'Эрлон находился достаточно близко к Катр-Бра, чтобы знать о серьезных проблемах Нея, и, вероятно, поделился этими данными с адъютантом Наполеона; возможно также, что в тот момент его обогнал Делькабр с приказом Нея возвращаться во Фран, и в этом случае Наполеон мог узнать от своего адъютанта, что д'Эрлон срочно нужен Нею. Все это может объяснить неспособность Наполеона использовать войска, столь ему необходимые для успешного осуществления его стратегии...
Избрав путь компромисса, он (д'Эрлон – С.З.) оставил одну из своих дивизий (во главе с Дюрюттом) и кавалерию у Ваньеле для использования на правом крыле в случае необходимости, а с остальными пошел к Франу. Трудно сказать, какой он мог найти лучший выход из положения, хотя на его долю выпало немало горьких упреков за то, что он не был ясновидящим и не мог предвидеть, что битва у Катр-Бра уже стихнет к тому времени, когда он будет на месте, и что из-за его отсутствия битва при Линьи не оправдает возложенные на нее ожидания решающей победы Наполеона. Все, что ему было известно: один из адъютантов Наполеона приказал его корпусу идти напрямик к Линьи, а когда он прибыл, выяснилось, что Наполеон явно его не ждал. Взволнованный адъютант переусердствовал и ввел его в заблуждение.
Если бы Наполеон в дополнение к приказу Сульта от 3.15 пополудни послал новые указания д'Эрлону направиться к полю битвы в Линьи, вряд ли можно себе представить, что он не послал бы способных офицеров, чтобы вести этот корпус в правильном направлении для осуществления им задуманного. Как бы то ни было, по приказу или нет, войска появились кстати, и удивительно, что не было предпринято никаких усилий, чтобы использовать их в Линьи. Если бы пруссакам было нанесено тотальное поражение, Нею ничего не нужно было бы делать, кроме как сдерживать англичан у Катр-Бра. Но Наполеон не только отпустил д'Эрлона, но и в оставшееся время никак не задействовал Дюрютта, так же, как и Лобау, прибывшего в тот момент к месту событий. Таким образом Блюхер избежал катастрофы»¹⁰⁶.
Тем временем, к Веллингтону подошли новые подкрепления, благодаря которым численное превосходство уже стало на стороне англичан. Подход подкреплений к неприятелю вывел Нея из состояния равновесия и способности что-либо соображать здраво. Обернувшись к Келлерману, он произнес приказным тоном: «Генерал, необходимо совершить невероятное. Нужно опрокинуть эту массу пехоты противника. Судьба Франции в ваших руках. Возьмите свою кавалерию и уничтожьте эту пехоту. Я поддержу вас всей оставшейся у меня кавалерией». Слова маршала поразили генерала, поскольку лишь одна его бригада была на поле боя, а остальные три находились еще на марше. Видя, что данный приказ может привести к гибели его кавалеристов, Келлерман попросил повторить приказ, однако князь Москворецкий в нервном возбуждении отмахнулся, произнеся: «Идите! Идите же!»
Пустив своих кирасир в полный галоп¹⁰⁷, Келлерман, против всех ожиданий, достиг успеха: сначала попал под удар французов 69-й полк Холкегта, понесший огромные потери и лишившийся знамени; французский поток продолжил свое движение, налетев на 33-й пехотный полк и заставивший его в беспорядке отступить в лес. Вспоминая эту блестящую атаку, современник, участник сражения, вспоминал: «Уланы и кирасиры противника – самые бравые солдаты, которых я видел, - писал полковник Фрейзер. – Они провели несколько лихих атак и несколько раз наступали наперекор нашей пехоте»¹⁰⁸.
Итогом действий кавалеристов Келлермана – овладение столь долгожданным пересечением дорог. Однако этот успех не был поддержан Неем, как он обещал, ни пехотой, ни кавалерией, и уже вскоре французы попали под ружейный и артиллерийский огонь англичан. В одно мгновение атакующие французы превратились в толпу беглецов; под Келлерманом была убита лошадь, а он сам чуть не попал под копыта лошадей собственной кавалерии. По словам капитана де Ватри, Келлермана спасло присутствие духа; ему удалось «схватиться за удила двух лошадей своих кирасир, чтобы не быть затоптанным насмерть»¹⁰⁹.
Видя поражение своей кавалерии, французская пехота Рейля не решалась идти вперед. В свою очередь, Ней призывал своих солдат не отчаиваться и дождаться д'Эрлона, приход которого должен был придать сражению новый поворот. Однако пехоты д'Эрлона не было, в то время как Веллингтон вновь получил подкрепления, доведшие численность его войск до 36 тысяч человек. Это позволило английскому командующему перейти в общее контрнаступление и отодвинуть французов к Франу. Лишь в 9 часов вечера на поле боя появились измученные солдаты 1-го корпуса, которые, однако, уже ничего не смогли изменить.
Поле битвы было усеяно телами убитых и раненых. Веллингтон потерял 4800 человек, половину из которых составили британцы; французы потеряли 4 тысячи солдат.
По словам Чандлера, «основной причиной безрезультатности сражения являются ошибки Нея. Во-первых, он провел все утро 16 июня в бездеятельности, когда победа была близка. Во-вторых, вплоть до 6.30 вечера и позднего прибытия приказа Наполеона, данного в 3.15 дня, Ней совершенно не понимал, что его сектору отведена только второстепенная роль, поскольку это касалось самого Катр-Бра, и что, следовательно, выделение им д'Эрлона для участия в сражении при Линьи с целью завершить разгром Блюхера было его самой важной задачей. Если бы только Форбен-Жансон не забыл бы вручить ему оригинал приказа от 3.15 в свое первое прибытие! В-третьих - хотя это ни в коей мере не было виной Нея, - бесцеремонность (хотя, несомненно, из самых лучших побуждений) де Ла Бедойера, не посчитавшегося с приказами Нея и вначале не обратившегося к нему за разрешением, вызвала цепную реакцию событий, приведших к тому, что от I корпуса вообще не было никакой пользы»¹¹⁰.
Согласно рапорту Нея, написанному маршалу Сульту, вся вина за неудачу у Катр-Бра была взвалена, совершенно необоснованно и несправедливо, на генерала д'Эрлона, который лишь исполнял те приказы, которые поступали к нему.

«Я атаковал английские позиции у Катр-Бра, - писал маршал, - с величайшей отвагой, но ошибка графа д'Эрлона лишила меня верной победы, так как в тот самый момент, когда 5-я и 9-я дивизии корпуса генерала Рейля опрокинули всего противника перед ним, I корпус ушел к Сент-Аману поддерживать левый фланг Его Величества; но роковым обстоятельством было то, что этот корпус, совершив контрмарш, чтобы присоединиться к моему крылу, не оказал никакой помощи ни на одном поле боя.
Дивизия принца Жерома сражалась с большим мужеством; Его королевское высочество был слегка ранен.
На нашей стороне было только 3 пехотные дивизии, бригада кирасир и кавалерия генерала Пире. Граф Вальми (генерал Келлерман – С.З.) провел великолепную атаку. Все выполнили свой долг, кроме I корпуса.
Противник понес тяжелые потери; мы захватили несколько пушек и знамя.
Мы потеряли 2000 убитыми и 4000 ранеными. Я приказал написать доклады генералам Рейлю и д'Эрлону и препровожу их Вашему превосходительству»¹¹¹.

Остаток дня после битвы Ней провел в обществе Жерома Бонапарта и армейских офицеров. По свидетельству адъютанта принца Жерома, солдаты «ухаживали за ранеными и располагались биваком. К сожалению, у нас не было никаких запасов провианта; солдаты рассредоточились по местности, воруя, чтобы не голодать. Маршал пригласил принца Жерома на ужин. Столом служила доска, опиравшаяся на два пустых бочонка, свечи были воткнуты в горлышко бутылок»¹¹².
Маршал был раздражен, высказывая свое неудовольство в адрес Наполеона, который, во-первых, дал ему инструкции с опозданием и которые совершенно не соответствовали реальному положению вещей; во-вторых, князь Московский обвинял императора в том, что тот отобрал у него 1-й корпус, тем самым лишив победы.
Утром следующего дня, несмотря на прибытие накануне свежего корпуса д'Эрлона, Ней проявлял нерешительность, отказавшись атаковать англичан, не имея на то приказаний от Наполеона. Подобная апатия еще раз доказывает, что Ней был скорее хорошим исполнителем, нежели самостоятельным, инициативным полководцем. Конечно, доля вины дoлжно возложить и на императора, который вечером или ночью обязан был отослать маршалу приказы на следующий день. Вполне возможно, что не решаясь атаковать неприятеля, маршал не знал о намерениях императора и его реакции, если бы он вдруг перешел в наступление против Веллингтона. В этой связи Саундерс пишет, что князь Москворецкий «сделал тот единственный разумный шаг, который он мог сделать в данных обстоятельствах: он с раннего утра держал войска наготове (выделено мной – С.З.) и ждал приказа»¹¹³.
Правда, Дэвид Чандлер опровергает слова Саундерса, говоря, что «все утро 17-го со стороны войск Нея не было никаких признаков активности. Казалось, что вся французская армия... заколдована и бездействует, находясь как бы в состоянии летаргии. Если бы Ней атаковал, хотя бы даже в полдень, он сделал бы отход Веллингтона почти невозможным. Но он даже не тронулся с места, а его солдаты принялись стряпать себе обед, и сотни столбов дыма поднялись над французскими биваками (выделено мной – С.З.)»¹¹⁴.
На следующее утро Наполеон решил посетить войска Нея, но прибыв под Катр-Бра во второй половине дня император остался недовольным тишиной и отсутствием каких-либо активных действий; больше всего Наполеона возмутило то, что солдаты, рассевшись на земле, наслаждались покоем и едой. «В ярости, - продолжает Чандлер, - он приказал им немедленно вставать и строиться, но войска приготовились к выступлению только в 2 часа дня. Наполеон ощутил, как безвозвратно исчезает его победный шанс. Повернувшись к д'Эрлону, он сказал: «Франция погибла. Поезжайте, мой дорогой генерал, встаньте во главе кавалерии и изо всех сил преследуйте арьергард»¹¹⁵.
Наполеон начал преследование отходившего Веллингтона, пытаясь навязать англичанам сражения. Преследование было настолько активным, что битва была бы неминуема. Однако испортившаяся погода перепутала все карты императора и битву пришлось отложить, так сказать, до лучших времен. Английский офицер, участник этих событий, вспоминал, что Наполеон был очень близок и наступал англичанам на пятки. Как только он и его артиллеристы покинули один из холмов, то «всадник, за которым следовало еще несколько кавалеристов, вылетел галопом на плато, которое я только что оставил. Их темные фигуры рисовались силуэтами на освещенном фоне, отчего они казались ближе к нам, чем это было на самом деле...»¹¹⁶.
Как не стремился Наполеон навязать англичанам сражение на марше, однако ужаснейший ливень и размытые от них дороги лишили французскую армию стремительности марша и позволили англичанам отойти за гребень Мон-Сен-Жана. «Чего бы я не отдал, - сетовал император, - чтобы иметь власть Иисуса Навина остановить солнце на два часа!»¹¹⁷.
Приближался час Ватерлоо!..

Только один маршал из четырех, в той или иной степени участвовавших в кампании, до конца исполнял свой долг, демонстрируя невероятное бесстрашие, граничащее с безрассудством. По словам Рональда Делдерфилда, только его и современники и последующие поколения «будут вспоминать за его граничащие по смелости с фанатизмом «сольные» атаки под Ватерлоо. Это был подобающий занавес для личной драмы полководца, почти непрерывно сражавшегося без малого двадцать три года»¹¹⁸.

Когда раздался первый пушечный выстрел, было 11.35 утра.
Нападением французов на Угумон открылось знаменитое сражение при Ватерлоо. Части корпуса Рейля атаковали замок, но встретили ожесточенное сопротивление англичан.
Тем временем Наполеон сосредоточил большую батарею из 84 пушек перед своим правым центром, готовую пробить брешь в центре союзников, предваряя атаку корпуса д’Эрлона, двинувшегося в наступление в половина второго дня.
Однако еще ранее, Наполеон заметил какое-то движение в стороне от Шапель-Сен-Ламбера. Все решили, что это передовые части маршала Груши, однако все надежды тотчас же рухнули, когда стало известно, что это вовсе не французы, а пруссаки. Взятый в плен прусский офицер, препровожденный к императору, поведал всю правду: оказалось, что Блюхер, оторвавшись от преследовавшего его Груши, прикрылся у Вавра корпусом Тильмана, а со всеми остальными силами бросился на помощь Веллингтону. Тридцать тысяч пруссаков приближались для атаки против слабо прикрытого французского правого фланга.
Узнав об этом, Наполеон не приостанавливает атаку д'Эрлона. Наоборот, он ставит во главе атаки неутомимого князя Москворецкого с приказом во что бы то ни стало прорвать центр англичан.
Несмотря на яростный огонь неприятельских батарей, французы неумолимо карабкались по склону к гребню хребта. После нескольких ожесточенных схваток всем показалось, успех уже близок, однако Веллингтон постоянно подкреплял свои силы резервами и в итоге отразил это наступление французов.
Охарактеризовывая Нея при Ватерлоо, Рональд Делдерфилд пишет: «Ней сражался, как сумасшедший, всегда во главе ударных батальонов. Под ним было убито две лошади, он затребовал третью. Каким-то чудом он оставался невредимым; его не брали ни пуля, ни штык, ни клинок. Однако те, кто видел, как он организовывал крохотные арьергардные отряды на дороге к Смоленску, Орше и Ковно, отмечали странные изменения в его поведении. За все время долгого, сопровождаемого боями отступления из России он оставался спокойным, холодным и выдержанным. Если он молчал, то за него говорил повелительный жест, вселяющий бодрость в слабых и отгоняющий тень смерти от глаз умирающих. При Ватерлоо же ни ободряющих слов, ни жестов Нея никто не наблюдал. Он бранился, проклинал и кромсал врагов, но никаких жестов ободрения не делал. Он бушевал, неистовствовал, выкрикивал призывы, но ободрял своих людей только личным примером, а не словами. За два дня до битвы при Ватерлоо, у Катр-Бра, кто-то слышал, как он прорычал: «Если б только меня убила английская пуля!» Теперь, на склонах Мон-Сен-Жан, многим казалось, что он специально ищет смерти. Что это было: следствие угрызения совести или желание смерти у человека, отдавшего войне всю свою жизнь?»¹¹⁹.
3.30 дня: несмотря на неудачу, Наполеон потребовал от Нея продолжать атаки английского центра и во что бы то ни стало захватить ферму Ла-Э-Сент. Вновь послышалась ужасающая артиллерийская канонада со стороны французских батарей. Под прикрытием огня Ней вновь бросился вперед во главе двух бригад 1-го корпуса. Атака провалилась, однако решительные наступления французов вынудили Веллингтона сузить фронт обороны и отвести войск на несколько сот метров назад.
К сожалению, князь Москворецкий почему-то решил, что это движение – начало отступления англичан. Даже не пытаясь разобраться в ситуации, Ней, «увлекаемый вперед избытком пыла»¹²⁰, распорядился подтянуться бригаде тяжелой кавалерии генерала Мильо и возглавил атаку. Когда же французские кирасиры взобрались на верхушку плато, они натолкнулись на выстроенные в шахматном порядке английские каре, готовые к бою и встретившие французов плотным ружейным огнем...
Многие говорили, что не Ней, а Наполеон бросил вперед кавалерию; доходили до того, что заявляли, будто бросок кавалерии – это отсутствие боеспособной пехоты. Однако это – ложь, поскольку под рукой были не только дивизии Алликса, Донзело и Марконье, пусть и потрепанные в атаках на английский центр, но и вся дивизия Башлю и вторая бригада Фуа, еще не участвующие в битве¹²¹.
Правда, генерал Делор, узнав о приказе Нея начать кавалерийскую атаку, заявил, что он не имеет приказ от непосредственного начальника Мильо. С исказившимся лицом, князь Москворецкий подскакал к генералу и решительным тоном скомандовал: «Вперед! За Францию!» Несмотря на ошибочность подобной атаки, Делор вынужден был повиноваться приказу маршала Франции. Кирасиры двинулись вперед, поддержанные гвардейскими красными уланами и конными егерями Лефера-Денуэтта, которого, в свою очередь, съагитировал Мильо.
Эта атака произвела неизгладимое впечатление на англичан. Один из современников вспоминал:

«Ни один человек, присутствовавший при этом и выживший, не мог до конца жизни забыть ужасающее великолепие этой атаки. Мы видели вдали что-то казавшееся огромной движущейся линией, которая, приближаясь, сверкала, как мощная морская волна, отражающая солнце. Все ближе и ближе неслась эта конница, пока сама земля не начинала сотрясаться от этого громового топота. Казалось, что ничто не сможет устоять перед напором этой ужасной накатывающейся массы. Это и были знаменитые кирасиры – в основном старые солдаты, отличившиеся почти во всех сражениях Европы. Невероятно быстро они оказались уже в пределах 20 ярдов от нас, оглушая криками «Vive l’Empereur!». Прозвучала команда: «К встрече кавалерии готовьсь!»; каждый солдат в передней шеренге встал на колено, и перед разъяренными французскими кирасирами возникла стена, ощетинившаяся сталью штыков в руках крепких британских солдат»¹²².

Другой очевидец Шоу-Кеннеди вспоминал:

«Выполненное с прекрасным построением, наступление этой величественной и высокодисциплинированной кавалерии было чрезвычайно эффективным зрелищем. Эти великолепные всадники были столь преданы делу Наполеона, столь уверены в нем и в себе, столь жаждали отомстить за нанесенные французской армии поражения; и во главе их стояли самые талантливые и опытные кавалерийские командиры, поддерживавшие железную дисциплину. Начало их атаки было необыкновенно красивым и волнующим»¹²³.

«Ничего подобного не было видано со времени взятия тяжелой кавалерией большого московского редута, - писал Виктор Гюго в своем великом романе «Отверженные». - Недоставало Мюрата, но Ней был тут. Казалось, что вся эта масса людей превратилась в сказочного дива и обрела единую душу. Эскадроны, видневшиеся сквозь разорванное местами огромное облако дыма, извивались и вздувались, как кольца полипа. Среди пушечных залпов и звуков фанфар – хаос касок, криков, сабель, резкие движения лошадиных крупов, страшная и вместе с тем послушная воинской дисциплине сумятица. А над всем этим – кирасы, как чешуя гидры»¹²⁴.
Французские кирасиры эшелон за эшелоном накатывались на плато, охватывая каре, теряя людей от прицельного ружейного огня, пробивая бреши в сомкнутых рядах французов. «Весь фронт английских каре был атакован сразу. Неистовый вихрь налетел на них. Но эта стойкая пехота оставалась непоколебимой. Первый ряд, опустившись на колено, встречал кирасир в штыки, второй расстреливал их; за вторым рядом канониры заряжали пушки; фронт каре разверзался, пропуская шквал картечного огня, и смыкался вновь. Кирасиры отвечали на это новой атакой. Огромные кони вздымались на дыбы, перескакивали через ряды каре, перепрыгивали через штыки и падали, подобные гигантам, среди этих четырех живых стен. Ядра пробивали бреши в рядах кирасир, а кирасиры пробивали бреши в каре. Целые шеренги солдат исчезали, раздавленные лошадьми. Штыки вонзались в брюхо кентавров... Каре, как бы прогрызаемые этой бешеной кавалерией, стягивались, но не поддавались... Чудовищна была картина этого боя! Каре были уже не батальоны, а кратеры; кирасиры – не кавалерия, а ураган. Каждое каре превратилось в вулкан, атакованный тучей; лава боролась с молнией»¹²⁵.
Веллингтон ответил на эту атаку Нея контратакой кавалерии Эксбриджа. Кирасиры оказались меж трех огней, не имея возможности перестроиться. В итоге, французы вынуждены были очистить плато и отойти, прикрывшись егерями Лефевр-Денуэтта.
Однако затишье было непродолжительным. Приведя в порядок кавалерию, Ней вновь бросил ее против английских каре.
Между тем, Наполеон был только свидетелем этой грандиозной атаки, резко отзываясь о действиях князя Москворецкого: «Это преждевременное выступление, которое вполне может привести к фатальному результату. – Он (Ней) подводит нас, как он это сделал и при Йене»¹²⁶. Несмотря на такие высказывания, император все-таки решил вывести Нея из затруднительного положения, отдав приказ Келлерману поддержать князя Москворецкого. Правда, герцог Вальми потребовал подтверждение приказа, однако не дожидаясь повторения, командиры дивизий, разгоряченные видом схватки на плато и желании поскорее помощь своим товарищам, самовольно приняли решение о наступлении. Это движение подтолкнуло генерала Гийо также повести в бой остаток гвардейской кавалерии. Таким образом, к 5 часам вечера порядка 9000-10000 кавалеристов вновь ринулись на штурм английской боевой линии. «То была уже не сеча, - писал Гюго, - а мрак, неистовство, головокружительный порыв душ и доблестей, ураган сабельных молний... Плато Мон-Сен-Жан было взято, отбито и взято вновь... Веллингтон, на три четверти побежденный, героически отдавал им должное, повторяя вполголоса: Великолепно!»¹²⁷.
Ожесточение Нея, опьяненного бешенством боя, дошло до безумия. Он вновь и вновь кидал уставшие и поредевшие эскадроны в огонь, как дрова в печь, в котором они сгорали. Несмотря на огромные потери, Ней добился лишь нескольких локальных побед, однако закрепиться на плато так и не смог.
В пылу боя князь Москворецкий так и не вспомнил о пехоте. А ведь она была и могла поддержать кавалерийскую атаку: 6 тысяч солдат Рейля, бывшие поблизости, вполне могли быть использованы для этой цели. Но маршал вспомнил о них только в шесть часов вечера, когда кавалерия выдохлась и понесла огромные потери. Увы, все усилия Фуа и Башлю не смогли изменить ничего и, потеряв 1500 человек за несколько минут, они, в свою очередь, откатились назад.
Наполеон понимал, насколько важна позиция у Ла-Э-Сент, поэтому он вновь приказывает Нею взять ее во что бы то ни стало. На этот раз князь Москворецкий действовал правильно, организовав согласованную атаку кавалерии и пехоты, что привело к успеху: ферма наконец-то была взята. Не теряя ни минуты, Ней расположил батарею в 300 ярдах от англичан и открыл по ним ураганный огонь, нанося огромные потери в их ряды. Поражение англичан казалось неизбежным: армия ужасающим образом истекала кровью: «лишь по кучке солдат, окружавших знамя, можно было судить о том, что здесь был полк; иными батальонами командовали теперь только капитаны или лейтенанты»¹²⁸; потери среди офицерского состава были огромны, а «целый полк ганноверских гусар Камберленда, с полковником Гаке во главе, – его впоследствии судили и разжаловали, – повернул вспять, испугавшись рукопашной схватки, и бежал Суаньским лесом, сея смятение до самого Брюсселя»¹²⁹. По словам адъютанта генерала Альтена, «центр линии был вскрыт. Мы остро нуждались в поддержке. В какой-то момент исход сражения был очень сомнителен»¹³⁰.
Со всех сторон к Веллингтону прибывали офицеры, описывая ужасающую картину в армии, на что «железный герцог» отвечал: «У меня нет других приказов, кроме как держаться до последнего человека»¹³¹.
Ней требовал у Наполеона свежей пехоты, уверенный, что лишь одно усилие, и англичане будут разбиты и побегут. Однако единственным ответом императора были слова: «Des troupes! Ou voulez-vous que j’en prenne? Voulez-vous que j’en fasse?¹³²»²
Несмотря на катастрофическое положение, Веллингтон старался казаться всем невозмутимым, однако слова, произнесенные им, выдавали его истинные чувства: «Блюхер или ночь!» - слышала слова «железного герцога» сильно поредевшая свита.
В последнем усилии вырвать победу у англичан, Наполеон бросил в бой свой главный резеры – гвардию. Эту атаку вновь возглавляет неутомимый Ней. Все лошади под ним пали и он возглавлял атаку, идя впереди пешком. «Очевидец описывает, - пишет Рональд Делдерфилд, - как он поднимался по склону, - его лицо почернело от пороховой гари, один эполет был сорван пулей, форма порвана, и весь он был выпачкан в грязи. Кто-то закричал: «Вон идет Le Rougeaud!» - и даже раненые вставали и следовали за гвардией. Величайший режиссер не смог был создать более впечатляющий сценарий последнего акта легенды о Наполеоне»¹³³.
«Идя навстречу неминуемой смерти, гвардия кричала: «Да здравствует император!» История не знает ничего более волнующего, чем эта агония, исторгающая приветственные клики»¹³⁴.
Но в этот момент колонны прусский войск прорвали французские заслоны на крайнем правом французском фланге и ринулись по тылам. Атаки и огонь пруссаков приводит к неописуемому распаду и панике в рядах французской армии. Некоторое время Императорская гвардия, несмотря на то, что творится у нее в тылу, продолжает идти вперед с приветственными криками, однако вскоре зашатались и «медвежьи шапки». Это стало последней каплей и по всей французской армии прокатилось паническое настроение. «Армия вдруг дрогнула со всех сторон одновременно... За криками: «Измена!» раздалось: «Спасайся!» Разбегающаяся армия подобна оттепели. Все оседает, дает трещины, колеблется, ломается, катится, рушится, сталкивается, торопится, мчится. Это неописуемый распад целого... Люди давят, теснят друг друга, ступают по живым и по мертвым. Руки разят наугад, что и как попало. Несметные толпы наводняют дороги, тропинки, мосты, равнины, холмы, долины, леса – все запружено этой обращенной в бегство сорокатысячной массой людей. Вопли, отчаяние, брошенные в рожь ружья и ранцы... нет уже ни товарищей, ни офицеров, ни генералов, – царит один невообразимый ужас»¹³⁵.
«Панике не поддался лишь один человек, - пишет Рональд Делдерфилд. - В течение всей своей жизни Мишель Ней, князь Московский, герцог Эльхингенский, сын бочара из Сарлуи, никогда не поворачивался спиной к врагу на время большее, чем требовалось, чтобы собрать бегущих и зарядить ружье. Изменять своим привычкам в своей последней битве он не собирался». Размыхивая обломком сабли, весь в крови, в пыли и пороховом дыме, князь Московский пытался остановить бегущий поток солдат, пытался собрать их вместе, чтобы дать отпор пруссакам. «И даже в этой ужасной ситуации солдаты продолжали восхищаться своим рыжеволосым маршалом. «Да здравствует маршал Ней!» - кричали они, продолжая отступать. Это ни в коем случае не было иронией – они отдавали должное этому сверхчеловеку»¹³⁶.
Англичане перешли в наступление, вдохновленные прибытием Блюхера. Прусская кавалерия рубила толпы бегущих французских солдат, сея еще больший ужас среди них. Приказ Блюхера был короткий: никого в плен не брать и уничтожать всех, кто попадется на пути.
Как и при отступлении из России, Ней был в числе последних, кто покидал поле недавнего сражения.
Трудно не согласится с мнением Эрика Перрена, который, давая оценку действиям маршала, писал: «При Ватерлоо Ней, которому было предназначено выдержать главный удар и понести самые тяжелые потери, еще раз продемонстрировал вызывающую восхищение храбрость, но не более того. В 1813 году в Денневице он не стал ни Даву, ни Массеной в их лучшие дни. Так неужели он мог стать таковым на мрачной равнине Ватерлоо?»¹³⁷.

Пояснения

1. Смысл этих слов таков: во времена революции «синими» были республиканцы, революционеры. Сторонников же короля именовали «белыми» по цвету знамени Бурбонов.

2. «Войск! Откуда мне их взять? Хотите от меня, чтобы я их сделал?» (фр.)

По всем вопросам обращаться по адресу: [е-mаil] , Сергей Захаров.