Роланд французской армии», - так говорили о нем. Еще задолго до маршала Нея, Ланн слыл в армии «храбрейшим их храбрых». Он обладал военным чутьем и потрясающей энергией; во время сражений он был невероятно храбр и тверд, как гранитный утес. Ланн прекрасно ориентировался в постоянно меняющейся обстановке битвы и в этом ему практически не было равных, он быстро возвышался и в качествах ума, и в качествах полководца.
|
Ланн Жан, маршал Франции |
К словам, которые приведены выше, нечего добавить, кроме одного – характера будущего герцога Монтебелло. Во-первых, он «поносил все английское и всю свою жизнь рассматривал англичан как надоедливых, упрямых людей, по отношению к которым совершенно невозможно держать себя пристойно. Жан Ланн мог терпимо относиться к австрийцам, пруссакам, русским и даже итальянцам, но хорошим для него мог быть только мертвый англичанин»1. Во-вторых, и это, пожалуй, был главный недостаток будущего маршала, его сильные приступы бесконтрольного гнева и раздражения, его ревность и склонность сильно обижаться приводили к тому, что он, порой, отказывался сотрудничать со своими боевыми товарищами. Недаром Наполеон в минуты откровенности восклицал: «Этот дьявол Ланн обладает всеми качествами выдающегося командира, но он никогда не будет первым, потому что он не может управлять своим характером; эта постоянная драчливость со своими младшими офицерами - огромный недостаток для командира».
Правда, с годами Ланн сумел сдерживать свои приступы гнева, однако, он так и не смог побороть в себе ревность, а порой и зависть к своим товарищам-маршалам и генералам. В большинстве случаев Наполеон терпеливо выслушивал горячего гасконца, словно даровав ему привилегию говорить правду. Причем вспыльчивый характер Ланна часто «взрывал» любую, даже самую безобидную ситуацию. Так маршал был глубоко обижен и возмущен похвалами, которые император воздал (и вполне заслуженно) Мюрату за его великолепную кавалерийскую атаку при Эйлау. «Ваш зять – марионетка, паяц, - кричал гасконец. – У него лицо моськи и рисовка пляшущей собачонки!».
Во время одного из разговоров с Наполеоном Ланн вышел из себя, а когда Бонапарт сделал примирительный жест рукой, маршал вдруг резко изменился в лице, даже глаза у него побелели. «Черт возьми! Только прикоснитесь ко мне!» - и Ланн потянулся к эфесу шпаги.
Много лет спустя, вспоминая подобные сцены, Наполеон рассказывал на острове Святой Елены: «В гневе он (Ланн – С.З.) не позволял никому вставить ни слова, и в таком состоянии он был опасен для собеседника». Но в то же время Ланн был очень отходчив. Любое доброе слово и похвала в его адрес полностью обезоруживали этого человека.
Как человек, Ланн был очень сердечным и бескорыстным; его душевная щедрость приковывала к нему людей, он был, по словам Данн-Паттисона, действительно прирожденным джентльменом2. Он никогда не забывал друзей, умел прощать ошибки, но он никогда не прощал врагов.
Его политические взгляды были, в основном, демократическими; он был одним из немногих соратников Наполеона, кто искренне верил до конца в республиканские идеи. Его порывистость и крайний республиканизм были в равной степени оскорбительны и для императора, и для его «нового» дворянства. Ланн совершенно не переносил подхалимство и идолопоклонство, и презирал таких людей. Не очень радуя «новое» дворянство своими манерами и характером, Ланн, в то же время, располагал к себе солдат и провинциальное общество родного Лектура, где до сих пор к имени герцога Монтебелло относятся с глубоким уважением и почтением.
Будущий герцог Монтебелло родился 10 апреля 1769 года в небольшом городке Лектур, департамента Жер, недалеко от Пиренейского полуострова.
Жан Ланн был четвертым сыном (Всего в семье
Ланна-отца было восемь детей). В семье Ланна всех рождавшихся мальчиков называли либо Жаном, либо Бернаром. А так как имя Бернар было отдано ранее родившемуся сыну, то новорожденного нарекли Жаном.
Младенца крестили на следующий день в надежде уберечь его от смерти. Дело в том, что в эпоху Людовика XV, как впрочем и в другие времена, новорожденные часто умирали у младенчестве.
Одна из легенд, прочно утвердившаяся в исторической литературе и дошедшая до наших дней, - гласит, что будущий маршал Франции и герцог Монтебелло родился если уж не в «сточной канаве», то по крайней мере в нижних слоях общества. В большом десятитомном энцеклопедическом словаре Ларусса о Жана Ланне сказано, что он был «сыном конюха».
Если о молодых годах будущего герцога Монтебелло нам известно очень и очень мало, что неудивительно для людей низкого происхождения, то о родителях Жана Ланна есть некоторые сведения, на основе которых мы сможем более полно составить себе картину, из какой среды вышел будущий маршал Франции.
Предки будущего герцога Монтебелло происходили с хутора Айрод, что в пяти километрах от города Лектур. Они были фермерами, и эта деятельность передавалась от отца к сыну. Сначала семейство Ланнов арендовало ферму, но по мере благоприятных результатов в возделывании не только уже имеющихся, но и целинных земель, предки Жана Ланна сумели обзавестись собственной фермой.
Ланн-отец поселился в Лектуре, чтобы осуществлять, как он указал в акте крещения сына, «торговлю», что предусматривало деятельность как агента по продаже недвижимости или, по крайней мере, что-то аналогичное, соответствующее той эпохе.
К моменту рождения пятого ребенка, то есть Жана, семья Ланнов не была в числе богатых семей, однако нельзя было и сказать, что она бедствовала. Ланн-отец имел ферму, которую сдавал в аренду, имел несколько полей, а также дом, который преподнесла его жена в качестве приданного. Семья продолжала увеличиваться и к 1777 году Ланн-отец и его супруга Сесиль растили восьмерых детей. Для того, чтобы содержать такую большую семью Жану и Сесиль необходимо было работать, как волам, чтобы иметь хотя бы прожиточный минимум и поддерживать в равновесии семейный бюджет. Однако между 1778-м и 1787 годами семья Ланнов должна была отказаться от большей части имущества, которым она обладала, кроме дома и некоторых земель общей площадью половина гектара. Прокормить такую большую семью было все сложнее и сложнее.
|
Дом, в котором
родился Ланн |
Детство будущего маршала, до того момента, когда он откликнулся на призыв «Отечество в опасности», проходило в полном невежестве и необразованности. Будущий герцог Монтебелло не имел даже мало-мальского образования, что, в принципе, неудивительно для семей скромного происхождения и достатка. Правда, старшему брату Жана, Бернару, посчастливилось быть замеченным неким каноником, который обучил мальчика основам катехизиса. Бернар был довольно толковым мальчиком, и каноник, вместо того, чтобы дать ему образование, которое «заслуживает» скромное происхождение Бернара, наоборот, определил его в семинарию, где тот получил довольно приличное образование: не только основы чтения и правописания, но и знакомство с латынью, латинской культурой и другими знаниями. Если впоследствии его жизнь не отличалась никакими успехами, чтобы выделиться и быть в центре внимания, все же признаем, что именно благодаря своему брату, Жанн Ланн получил элементарные знания, научившись читать, считать и писать.
Что делал Жан Ланн прежде, чем вступить во Второй батальон волонтеров от департамента Жер? Единственно, что известно о том периоде будущего маршала, так это то, что крайняя бедность семьи Ланна вынуждает отца направить сына для работы красильщиком. Молодой подмастерье был среднего роста, хорошего телосложения, активным и способным переносить тяжелую работу. Его лицо было приятным и выразительным, глаза отличались пронзительным взглядом. Характер Ланна был полон энтузиазма и довольно вспыльчивым, причем, сам Жан не всегда мог умерить свой норов. Работа красильщика не нравилась молодому человеку, и вскоре он поступил в королевскую армию. Однако здесь его неумеренный и взрывной характер привел к тому, что военную службу пришлось оставить. В этом была повинна дуэль, в которой он участвовал и был ранен. Ему ничего не оставалось делать, как возвратиться в родной Лектур и снова заняться старым ремеслом. Его наставник, некий Гильон, встретил Жана словами: «В этом деле (ремесле красильщика – С.З.) ты многого не наживешь. Торговец сукном тебе это говорит. Возвращайся в армию, возможно, ты сможешь стать капитаном».3
(Когда
Ланн стал дивизионным генералом, то, встретив как-то суконщика Гильона, услышал
следующие слова: «Признайся, что я дал тебе хороший совет. Без меня ты добыл бы
только стоптанные башмаки») Тем временем в Париже происходят события, которые эхом отзовутся не только по всей Франции, но и по всей Европе: 14 июля 1789 года восставшие парижане захватили Бастилию – один из символов французской монархии.
В возрасте девятнадцати лет, в тот самый день, когда комендант Бастилии был повешен на фонарном столбе, Ланн все еще продолжал изучать ремесло красильщика. Все знакомые в один голос разъясняли Жану, что красильщик из него не выйдет никогда и ему следует поискать для себя более подходящую профессию. «Он был стройным юношей небольшого роста, но физически крепким и выносливым. Обычно он мог легко рассориться и так же легко помириться со своими родителями, нанимателями и местными властями, но всем жителям Лектура этот шалопай импонировал, и каждый был рад, если тот забегал в гости поболтать или пропустить стаканчик бордо. О том, что происходило в Париже в городе только шептались, но и этого было достаточно для того, чтобы юный Ланн, хлопнув дверью красильного барака, отправился вступать в Пиренейскую волонтерскую армию»4.
Вступив во Второй батальон волонтеров департамента Жер, Ланн вскоре был избран солдатами младшим лейтенантом. Этому неожиданному продвижению он был обязан, отчасти, его прежним, пусть не очень большим, военным опытом, и, отчасти, его необыкновенным личным магнетизмом и крайними революционными взглядами. Вскоре Второй батальон вошел в Восточно-Пиренейскую армию. Сохранилось свидетельство, подписанное солдатами и офицерами 2-го батальона департамента Жер: «Восточно-Пиренейская армия, 2-я дивизия, бригада генерала Банеля, 2-й батальон департамента Жер. Мы, нижеподписавшиеся офицеры вышеупомянутого батальона подтверждаем, что гражданин Жан Ланн, родившийся в Лектуре, департамента Жер, произведен в чин младшего лейтенанта гренадеров 20 июня 1792 года»5.
|
Ланн в 1792 году |
Однако, несмотря на то, что Ланн имел некоторый опыт армейской службы и стал лейтенантом, он был, как и все новобранцы, отправлен под Тулузу в учебный лагерь Мираль, которым руководил генерал Марбо. Непосредственным начальником Ланна в учебном лагере стал лейтенант Позе, служивший до революции в королевской армии в Шампанском полку.
В этой недисциплинированной орде волонтеров, которую необходимо было обучить основам солдатского ремесла, лейтенант Позе сразу же замечает Жана Ланна, проявлявшего неподдельный интерсе к военным знаниям. Среди новобранцев именно к Ланну возникает особая симпатия лейтенанта Позе. В небольшой характеристике, данной Позе Жану Ланну, есть такие строки: «Молодой гасконец очень подвижный, сообразительный, жизнерадостный, без воспитания и образования, но стремящийся к знаниям»6.
Сын генерала Марбо (Впоследствии
наполеоновский генерал и автор знаменитых «Мемуаров») писал в своих «Мемуарах», что «Ланн испытывал огромное счастье от похвал, которые расточал ему мой отец, потому что он их заслуживал». Возможно, так думал и лейтенант Позе, не сомневаясь, что его подопечный достоин своих эполет младшего лейтенанта.
Между тем во Франции в начале 1793 года происходят важные перемены. 21 января на эшафот поднимается король Людовик XVI, которого теперь, правда, именуют Капетом, и республика, провозглашенная в стране еще в сентябре предыдущего года, получает свою кровавую жертву. Достоверных сведений о том, как Ланн отнесся к этому событию не сохранилось. Однако не приходится сомневаться в том, что это событие нашло горячий отклик в душе молодого республиканца.
Это «ужасное убийство наилучшего из королей» заставило европейских монархов и эмигрантов поднять свои армии и двинуть их к границам Франции, чтобы «надрать уши этим неделикатным республиканцам»7.
Когда Испания, вошедшая в антифранцузскую коалицию европейских держав, объявила войну революционной Франции Второй батальон вошел в состав так называемой Восточно-Пиренейской армии. 17 мая 1793 года на перевале Сент-Лорен-ен-Сердан младший лейтенант Ланн получил свое первое боевое крещение в боях с испанцами генерала Рикардо. В одном из боев батальон Ланна охватила паника и бойцы обратились в бегство. Молодой офицер бросился в гущу беглецов и крепкими выражениями сумел не только остановить, но даже увлечь солдат в контратаку.
25 сентября 1793 года Ланн получает звание лейтенанта, а месяц спустя, 21 октября, - капитана. Девять дней спустя, Ланн получает свое первое ранение: в бою у Баньюлса пуля попадает ему в левую руку. Он был отправлен в госпиталь, находящийся в Перпиньяне. Когда рана стала заживать, наш герой получил от генерала Бассе лаконичное послание: «Мой дорогой друг, я знаю, что твоя рана заживает и что она позволит тебе сесть на лошадь. Я нуждаюсь в тебе».
Этих строк было достаточно, чтобы Ланн, позабыв о своей недолеченной руке, вскочил на коня и прибыл в армию. В лагере генерал Бассе встретил его очень тепло и объяснил, для чего ему необходимо было вызвать молодого офицера из госпиталя, не дождавшись его выздоровления: испанцы хорошо закрепились у Виллелонга, построив на
подступах редуты; у него попросили выбрать такого капитана, который мог бы возглавить 500 гренадеров. И какова роль этих храбрецов? Взять редуты и открыть дорогу для продвижения колонны генерала Латеррада, в то время как две другие колонны под командованием генералов д’Ауста и Сорета обойдут противника с флангов. «Я не хотел, - сказал Бассе, - уступить эту честь никому, кроме тебя, тем более, что наши гренадеры с огромным удовольствием хотят видеть именно тебя».
Ланн не может не понимать, что за этими высокопарными словами стоит не только признание его как хорошего солдата и командира, но и большая опасность невозвращения живым из этой атаки. Ведь не секрет, что 500 гренадерам под его командованием необходимо будет идти в лобовую атаку на сильно укрепленные позиции врага, пробить брешь и дать возможность основным силам без больших потерь развить успех. Но молодой капитан, понимая всю сложность и опасность порученного дела, не отказывается от него и, возглавив этот батальон «смертников», атакует и захватывает несколько передовых постов противника. Испанцы настолько шокированы решительными и умелыми действиями Ланна, что когда его солдаты достигают большого редута они направляют к молодому офицеру парламентера, который просит прекратить военные действия на два часа. Ланн резким и твердым голосом ответил парламентеру: «Твой генерал спрашивает о сроке, когда я собираюсь атаковать редут?». И, не давая опомниться и ответить испанцу, дал противнику… 10 минут на размышление.
Этого достаточно, чтобы оставить редут, а также достаточно времени, чтобы прибыла колонна Латеррада. Однако Ланн не стал дожидаться прибытия подкреплений и с оставшимися солдатами атаковал укрепление врага. Несмотря на яростные атаки и большое желание захватить главный редут, солдаты Ланна откатываются назад, вновь атакуют и вновь отходят. Ланна это не смущает и он вновь готовит солдат к атаке. В это время к нему на помощь прибыла бригада Банеля, после чего Ланн вновь ведет своих солдат в атаку и после ожесточенной борьбы захватывает укрепление противника. В руки французов попали 19 пушек и… 5 тысяч пар сапог. Для солдат этот трофей был как нельзя кстати и доставил больше радости, нежели захваченные пушки врага. Ведь не секрет, что на начальном периоде войны в революционных армиях катастрофически не хватало сапог, хорошего обмундирования, вследствие чего многие солдаты ходили в атаку либо босиком, либо в совершенно истоптанных сапогах.
«Ты прекрасно руководил [атакой], - писал генерал д’Ауст. – ты заслуживаешь награды, и ты ее вскоре получишь. Возвращайся в Перпиньян, чтобы закончить лечение своей раны, а также передай в мэрию бюллетень о победе»8.
В знак признательности за большой вклад в победу у Виллелонга Жан Ланн 25 декабря 1793 года получает звание командира бригады. В это же самое время некий 24-летний капитан артиллерии со странной фамилией Боунапарте, который своими новаторскими идеями решил успех у Тулона, также получил звание бригадного генерала.
Ланн отправляется в Перпиньян для продолжения лечения, где знакомится с Полеттой Мерик, дочерью богатого местного банкира. О Полетте можно было сказать следующее: это была бойкая, жизнерадостная, немного своенравная девушка; одевалась она всегда неброско, но элегантно.
Во время посещения дома Полетты, ее мать, Мария-Терезия, урожденная Моран, довольно благосклонно отнеслась к молодому офицеру. Ей импонировала опрятность Ланна: чистый мундир, почищенные сапоги, хорошо выбритое лицо, а припудренные волосы придавали сходство с офицерами «старого порядка». Она была приятно удивлена внешностью молодого офицера, так как для нее слова революция и неряшливость были синонимами. Единственно, что несколько пугало хозяйку дома – это голос офицера: сильный, резкий, и который, как она заметила про себя, не предназначен был для
декламирования мадригалов.
Если в бою Ланн вел себя, как лев, как «храбрейший из храбрых», то в общении с женщинами был робок и стеснителен. Внук Ланна, Карл, пишет в биографии, посвященной деду, что тот «благоговел перед ними (женщинами) и с наивностью верил в их добродетель»9. Конечно, с годами робость Ланна перед женщинами исчезнет, но пока, не имея опыта общения с ними, он проявляет робость и стеснительность. На вопросы матери и самой Полетты он отвечал скупыми словами… Одним словом, рассказчик он был
никудышным. Никогда будущий герцог Монтебелло не выкажет в описаниях боев, в которых участвовал, той словоохотливости, которая присутствовала у другого гасконца – Иоахима Мюрата. Последний просто обожал рассказывать о своих подвигах.
19 марта 1795 года состоялось бракосочетание между Жаном Ланном и Полеттой Мерик. Побыв непродолжительное время со своей молодой женой, Ланн возвращается в армию. 21-летняя Полетта упрашивает мужа взять ее с собой. Ланн пытается отговорить ее, приводя несколько убедительных доводов: это армия и женщинам там делать нечего, тем более, что идет война; к тому же, военные действия перекинулись на территорию Испании… Но несмотря на все доводы супруга, Полетта настаивала на своей просьбе и, в конце концов, убедила Ланна. Однако молодую супругу хватило только на два месяца и она, утомленная и недовольная суровостью армейской жизни, отправилась обратно во Францию. Но не под «крылышко» матери в Перпиньян, а в Лектур, в дом своего мужа.
Прибыв туда, она увидела огромную разницу между своим прежним уютным и обеспеченным домом и
нынешним. Дом Ланна не соответствовал тому воображению молодой девушки, которое она себе представляла. Это была «несчастная хибарка, лишенная прежде всего предметов первой необходимости, столь хилая и так разрушенная… что было невозможно ее продать больше чем за 300 франков, включая прилегающую местность»10. И, кроме того, эта «несчастная хибарка» оказалась недалеко от квартала Матабио – места, где убивали быков, то есть по соседству с ужасными бойнями и мясными лавками, где во время зимы часто появлялись волки, чтобы питаться падалью. Мрачное место. Для девушки, вышедшей, пусть не из столь богатой, но все же мелкобуржуазной семьи, шок был достаточно сильным.
Тем временем, с 29 апреля по 1 мая 1794 года Ланн служит в дивизии генерала Периньона, будущего маршала Франции, и участвует в боевых действиях, где проявляет присущую ему храбрость, решительность и умение быстро ориентироваться в разных ситуациях. Особенно он проявил себя в боях за редут Монтескью, защищающего лагерь Булу, который занимали испанцы.
25 июля 1795 года договор, подписанный в Бале, прекращает военные действия. Генерал Ламер, начальник штаба Восточно-Пиренейской армии, следующими словами отзывается о молодом командире бригады: «Из доказательств наиболее больших достоинств, которые он постоянно выказывал с самого начала войны, этот командир бригады продолжает показывать своим сослуживцам пример неустрашимости и большого благоразумия в наиболее отважных акциях. Все, что можно сказать о нем – гораздо скромнее того, что он заслуживает»11.
По окончании военных действий Ланн возвращается в Лектур, однако его пребывание там было коротким. 16 июня 1795 года он получает под свое командование 105 полубригаду, которая вошла в состав Итальянской армии.
В сражении при Лоано 23 ноября 1795 года Ланн вновь проявил себя с самой лучшей стороны. Генерал Ожеро в письме Шереру восторженно отзывается о молодом полковнике: «Командир бригады Ланн превосходно выполнил все передвижения, которые были поручены ему генералом Банелем и показал столько же благоразумия, сколько и храбрости. Этот офицер заслуживает большую похвалу и признательность нации»12.
Командующий Итальянской армией генерал Шерер, откликаясь на восторженный отзыв Ожеро, направил столь же хвалебный рапорт Директории. Имя Ланна становится популярным не только на солдатских бивуаках. Правда, из-за нерешительности Шерера, победа при Лоано не принесла больших преимуществ ни армии, ни Франции. Итальянская армия встала на зимние квартиры.
Из этой вынужденной неподвижности Итальянской армии Директория решила извлечь пользу, чтобы реорганизовать ее. Правда, это было сделано в ущерб самой армии: многие талантливые офицеры оказались на половинном жалованье, без определенного командования, что привело к их отставке. 105-я полубригада, которой командовал наш герой была переименована в 51-ю полубригаду. Ланн был понижен в должности и получал половинное жалованье. Вскоре его вообще отстранили от командования бригадой и заменили другим офицером. Ланн не смог стерпеть этого и вышел в отставку.
Но к счастью для Ланна благожелательные отзывы Ожеро и Шерера были прочитаны генералом Бонапартом – новым главнокомандующим Итальянской армии. Наполеон пригласил его к себе. Эти два человека еще не знают друг друга, но это до поры до времени.
В первой же битве при Дего, 15 апреля 1796 года, Ланн обращает на себя внимание Наполеона. Дего – небольшое местечко в Лигурии – был взят штурмом, затем снова отвоеван австрийцами, и снова возвращен французами, благодаря неотразимой штыковой атаке, во главе которой был неустрашимый Ланн. После этого сражения Бонапарт отдает ему во временное командование 69-ю полубригаду, командир которой был убит несколькими днями раньше. Однако, по невнимательности Жюно, бывшего адъютантом главнокомандующего, произошла ошибка, результатом которой было то, что 69-я полубригада вдруг превратилась в 39-ю, у которой был уже командир, бывший старше в звании, нежели Ланн; последний вдруг опять мог оказаться без какого-либо командования, но на выручку ему пришел Бонапарт, который отдал под начальство Ланна 6-й и 7-й батальоны гренадеров, подкрепленных 4-м батальоном карабинеров. Это была элита легкой пехоты. Вскоре эта полубригада получила название «адская колонна».
Действия в авангарде – это то, что нужно Ланну, порывистому, решительному и неустрашимому воину. Его солдаты находятся впереди основной армии, первыми форсируют реки, занимая плацдармы и удерживая их до подхода основных сил; первыми устремляются на захват мостов, обстреливаемые обильным дождем пуль и ядер… И везде Ланн впереди своих солдат, появляясь там, где, выражаясь современным языком, миссия невозможна, и этот неудержимый и бесстрашный человек делает ее возможной. Выносливый и сильный, Ланн никогда не знал, что такое усталость, он никогда не берег ни себя, ни солдат для достижения поставленный цели. Его сердечный и веселый характер, его личный магнетизм завораживал всех перед ним; его пылкий энтузиазм сметал прочь все трудности и преграды.
После победоносного боя при Фомбио Бонапарт рапортует Директории о том, что «бригадный командир Ланн столь же храбрый, сколь и умный, первым ступил на противоположный берег реки (По – С.З.), и успех всего боя во многом принадлежит его отваге»13. При переправе через По у Пьяченцы Ланн вновь отличился. Саличетти с восторгом писал о нем: «В течение двух часов Ланн и его гренадеры преследовали австрийцев, не отставая от наших гусар, мчавшихся на рысях»14.
В сражении при Лоди Ланн во главе колонны атакует мост, который буквально расстреливали австрийские батареи. Но, несмотря на адский огонь, солдаты Ланна захватывают мост и опрокидывают противника.
Ветеран-венгр, взятый в плен у Лоди вспоминал: «Он (Бонапарт – С.З.) совсем не принимает во внимание стратегических и тактических правил. Он оказывается у нас то перед фронтом, то на флангах, а то и в тылу. Такое грубое нарушение всяких правил положительно сбивает с толка. Мы этого выносить не можем»15.
Через пять дней после битвы при Лоди и через один месяц и два дня после начала кампании Бонапарт вошел в Милан, где его приветствовали как героя.
Теперь, имея в безопасности свои линии коммуникации с Францией, Наполеон, не теряя времени, отдал приказ к продолжению наступления. Но не супели французы еще войти в соприкосновение с противником, как были получены тревожные известия из Милана и Павии. Осмелев после ухода главной французской армии, граждане обоих городов восстали, и французский гарнизон Павии даже сдал цитадель мятежникам.
Грабежи, в те времена широко распространенные в рядах французской армии, огромные контрибуции и поставки, наложенные на население, возбуждали против французов почти всеобщую ненависть как среди знатных, так и среди простого люда. Духовенство прилагало все усилия к тому, чтобы эта ненависть, разгоревшись, превратилась в действие.
Через два дня Бонапарт был опять в Милане, во главе отборного отряда в 1500 человек под командованием Ланна, Мармона и Мюрата, но оказалось, что генерал Деспинуа полностью владеет ситуацией. Повернув на Павию, отряд штурмом взял город и получил разрешение беспрепятственно грабить его в течение нескольких часов. Много безвинных граждан погибло во время этого, но Бонапарт твердо решил преподать хороший урок всей Северной Италии, да так, чтобы его хватило надолго. Он приказал казнить французского офицера, сдавшего цитадель. Примерно в таком же духе вершил правосудие и Ланн в деревне Бинаско, без всяких угрызений совести спалив все дома и перестреляв всех мужчин.
После таких довольно суровых экзекуционных мер, Бонапарт возвратился в Милан, оставив Ланна присматривать за подозрительными провинциями и немедленно пресекать все вылазки мятежников.
По распоряжению Ланна замок маркиза Спинолы, который подозревался в том, что был главарем мятежников, был разрушен и сожжен.
В битве при Бассано из пяти захваченных австрийских знамен – два на счету солдат Ланна.
Если подвести своеобразный итог деятельности Ланна в течение этой первой фазы Итальянской кампании, то можно охарактеризовать ее результат фразой из письма Бонапарта Директории после сражения при Бассано: «Я прошу вас представить к званию бригадного генерала командира бригады Ланна; он первый, кто способствовал поражению противника у Дего, кто перешел мост у Лоди и кто первым вошел в Бассано».
Продолжая свои молниеносные маневры, Бонапарт разбивает австрийцев в трехдневной битве при Кастильоне. Имя Ланна при описании этого сражения совершенно отсутствует, его просто не упоминают. С чем это связано? Есть два объяснения. Во-первых, истинным героем трехдневнего боя у Кастильоне стал генерал Ожеро, который впоследствии, когда установится Империя, получит титул герцога Кастильоне в знак особых заслуг в этой битве; во-вторых, Ланн был всего-навсего полковником, командиром полубригады. Однако имеется один весьма любопытный документ, который в некоторой степени объясняет, почему имя Ланна никоим образом не упоминается в описаниях этого сражения. Это письмо Ланна от 9 августа 1796 года, отправленное из Милана гражданину Р… (вероятней всего, это друг Ланна – Поузоль): «Я тороплюсь, мой дорогой друг, сообщить тебе о полной победе, которую мы только что одержали над австрийцами. Мы захватили в плен 12 тысяч человек и уничтожили столько же. Мы потеряли много хороших товарищей. В действительности, дорогой друг, я не могу тебе сказать число. Я был в плену три дня под честное слово, и, помимо того, я принял участие в сражении только в первый день, который был наиболее ожесточенным. Противник не в том состоянии, чтобы продолжать войну. Идет много разговоров о мире…»16.
Кроме этого письма, нет никаких других данных о пленении Ланна и о том, каким образом он попал в плен. Да и сам автор письма не уточняет эти детали, поэтому этот эпизод оставим в том положении, в каком он описан нашим героем.
В сражении у Джоверноло Ланн вновь был ранен, причем серьезно и отправлен в госпиталь в Милан. Однако накануне Аркольского сражения он сбегает из амбуланса, чтобы принять участие в битве, и получает новые ранения.
Выражая высшую степень доверия к молодому офицеру, Наполеон поручает Ланну обеспечить безопасность штаб-квартиры Итальянской армии. Факт красноречивейший. Бонапарт вверяет охрану «мозга армии» и свою жизнь не Мюрату, Жюно, Мармону или Мюирону, которых знает гораздо лучше, а именно пылкому и в то же время предусмотрительному гасконцу. Это – начало тесных служебных, а позднее и дружеских отношений двух военачальников.
После мира в Леобене Бонапарт поручает Ланну особую конфиденциальную миссию. Однако его неуемный и сложный характер чуть не испортил все дело, поставив Ланна в очень затруднительное и неприятное положение. И главнокомандующий должен был написать военному министру в Геную: «Я слышал об ответе, который дал Ланн вам; он вообще горяч, но смелый и хороший человек. Я должен буду написать ему, чтобы он был деликатней по отношению к министру Республики»17.
С лета 1797 года Бонапарт обдумывал идею удара по Англии, но он планировал его в другом направлении, а именно, Египет. Летом в Пассариано в беседах с генералом Дезэ Бонапарт развил эту мысль. В письме Директории от 16 августа 1797 года он уже официально ставил вопрос о завоевании Египта. «Недалеко время, когда мы поймем, - писал он, - что для действительного сокрушения Англии нам надо овладеть Египтом»18. Таким образом, понимая всю важность решающего удара по Англии, Наполеон еще до назначения его командующим армией вторжения на Британские острова размышляет о том, как лучше поразить самого могущественного из врагов Республики, и склонялся в пользу удара по Египту.
19 мая 1798 года Ланн в качестве бригадного генерала отправляется с Бонапартом в Египет. Его бригада входила в состав дивизии Клебера. После занятия Александрии французы двинулись на Каир. Бонапарт выбрал более короткий, хотя и более пустынный, путь через Даманхур. Дорога была очень сложной: солдаты страдали от жары, от нехватки воды; офицеры с трудом сдерживали недовольство и отчаяние. По воспоминаниям Бертрана, вспыльчивый Ланн порой не выдерживал жару и жажду, и «в припадке бешенства срывал с себя шляпу, бросал ее на песок и топтал ногами в присутствии солдат». Однако, несмотря на это, генерал Ланн был одним из немногих генералов и высших офицеров в Египте, который не разделял недовольство и упаднический дух во французской армии после захвата Каира. Солдаты и офицеры желали одного – скорейшего возвращения домой, во Францию. Ланн тайно информировал Бонапарта о недовольных и их планах, а также о поведении и высказываниях генерала Мюрат. Впоследствии, ссора между Ланном и Мюратом переросла в открытую неприязнь и даже ненависть друг к другу.
1 августа в шесть часов вечера английская эскадра адмирала Нельсона все же отыскала французский флот и в морском сражении у мыса Абукир разгромила его. К одиннадцати часам утра 2 августа французский флот перестал существовать; лишь четырем кораблям удалось уйти, остальные были уничтожены или пленены.
Как справедливо замечает Делдерфилд: «Это не было просто поражение на море – это была катастрофа первостепенного значения. Одним ударом победоносная французская армия была превращена в орду отверженных, не имеющих из-за английской блокады никаких средств ни вернуться во Францию, ни получать подкрепления и припасы»19.
Вскоре по приказу Бонапарта Ланн возглавил дивизию Виаля, который был оставлен в Розетте, чтобы руководить провинцией. Занятие Каира не принесло успокоения в души французских солдат: вина нет и местные законы запрещают его употребление; для солдат Итальянской армии, которые познали все прелести Италии, Египет вызывал удручающее впечатление. «Мы не нашли в Каире ресурсов, которые нам предложили Милан, Падуя, Ливорно, Рим, Верона… Невозможно и даже опасно видеть жен богатых, которые всегда под запором и под грозной властью ревнивых тиранов. Однако имеются несколько публичных домов, но уродство, нечистоплотность и косноязычность куртизанок не могли возбуждать душу и заставляли отступать от ужаса самых отважных распутников»20.
9 февраля 1799 года Наполеон предпринял поход в Сирию, в котором приняли участие Клебер, Рейнье, Бон и Ланн, а также кавалерия Мюрата. Путь был таким же тяжелым и изнуряющим, как и во время похода на Каир, даже в феврале солнце жгло нещадно, мучила жажда. Первым препятствием на пути французов стал Эль-Ариш. «Нас поразили, - пишет Догеро, один из офицеров, - оборонительные сооружения Эль-Ариша. Никто не ожидал никаких препятствий вплоть до Газы, где, как мы знали, есть форт. Мы были крайне изумлены, увидев такой хорошо построенный форт… который задержал нас на несколько дней»21.
Эль-Ариш был взят приступов. Не задерживаясь в нем, французы двинулись дальше и к 3 марта подошли к Яффе. На требование Бонапарта сдаться, гарнизон ответил решительным отказом. Последовал штурм. Как вспоминал Наполеон: «Артиллерия открыла огонь; батарея, предназначенная для пробития бреши, разрушила часть кладки башни, которую обстреливала, брешь была признана пригодной для штурма; командир саперного батальона Лозовский с 25 карабинерами, 15 саперами и пятью рабочими артиллерии подготовил ложемент и расчистил пространство перед брешью. 22-й полк легкой пехоты стоял построенным в колонну за складкой местности, служившей плацдармом. Он ожидал сигнала, чтобы броситься к бреши… Генерал Ланн встал во главе 22-го полка, за которым последовали другие полки дивизии; он проник в брешь, прошел через башню, направил свои части направо и налево вдоль стены и захватил все башни; вскоре он достиг цитадели, которую занял… Ярость солдат достигла предела, они перебили всех; город был разграблен и пережил все ужасы, достающиеся на долю города, взятого штурмом»22.
Оставив Яффу, Наполеон двинулся дальше и подошел к Сен-Жан-д’Акре – сильной крепости на берегу моря. 17 марта Ланн захватывает Хайфу, порт который был необходим для доставки тяжелой артиллерии, предназначенной для осады крепости.
Первый штурм крепости был отражен осажденными. Седьмого апреля гарнизон сделал крупную вылазку, которая, в свою очередь, была успешно отбита французами. К 30 апреля вокруг Акры были расставлены тяжелые орудия и началась бомбардировка крепости. Чувствуя, что надежды на успех быстро уменьшаются, Бонапарт провел пять отчаянных атак на Акру между 1-м и 10 мая. Только 8 мая атака была близка к победе: штурмом руководил Ланн. Однако, когда его войска пробились в город, Ланн увидел, что защитники выстроили ряд внутренних оборонительных сооружений не меньшей неприступности. В завязавшейся ожесточенной схватке Ланн был ранен в шею.
Некоторое время он лежал на открытом пространстве, так как все считали его убитым. Один капитан выскочил из траншеи и за ноги втащил раненого генерала туда. Ланн никогда не забыл отчаянный поступок этого офицера. Вернувшись во Францию, он не только помог своему спасителю найти себе достойное занятие, но и часто заходил к нему в гости и помогал ему. Если бы не этот самоотверженный поступок французского капитана, возможно, Ланн был бы жертвой турок и его постигла бы участь тех, кто попадал им в плен - отсечение головы
(Это ранение в шею привело к тому, что до конца своей
жизни голова Ланна была слегка наклонена вправо).
Осада длилась два месяца, с 19 марта по 21 мая, и не принесла никаких результатов. Сняв осаду Акры, Наполеон двинулся обратно в Египет.
В своем донесении Директории Наполеон частично скрыл тот провал, который произошел. Помимо этого, он просил повысить Ланна до звания дивизионного генерала. Не дожидаясь ответа правительства, Бонапарт 10 мая 1799 года повысил Ланна до этого звания: «Главнокомандующий желает дать бригадному генералу Ланну свидетельство удовлетворения правительства за выдающиеся услуги в Италии, в
Египетской кампании, которые он оказал армиям Республики и за услуги, оказанные им в Сирийской экспедиции, где он командовал дивизией – назначить бригадного генерала Ланна дивизионным генералом»23.
Несмотря на серьезное ранение, Ланн не оставил командование. Вопреки опасениям хирургов, беспокоившимся о его ране, никаких серьезных осложнений не было.
25 июля Ланн принимает участие в реванше за неудачу у Сен-Жан-д’Акры. И состоялся этот реванш не где угодно, а там, где менее года тому назад адмирал Нельсон уничтожил французский флот, отрезав все сообщения Бонапарта с Францией – близ Абукира высадилась турецкая армия Мустафы паши.
Сражение началось артиллерийской канонадой, после чего кавалерия Мюрата атаковала укрепления противника. Турецкая пехота держалась стойко, но когда ядра легких орудий французов, сопровождавших кавалерийские колонны, стали поражать турок сзади, они потеряли выдержку, чем немедленно воспользовался Ланн. Он немедленно начал атаку высот, на которых укрепились турки и согнал их на равнину, где они попали под удары кавалеристов Мюрата. Не имея возможности отступить, турки были прижаты к морю. Преследуемые картечью и атакуемые кавалерией, эти беглецы бросились в море, надеясь достичь кораблей, высадивших их, однако большая часть из них утонула.
Проведя рекогносцировку второй линии укреплений противника, французы атаковали ее. При поддержке кавалерии Мюрата 18-я полубригада атаковала редут, расположенный у холма Везир. Однако эта атака не имела успеха и французы оставили на гласисе 50 раненых. «Турки, - как вспоминал Наполеон, - следуя своему обычаю, высыпали на гласис, чтобы отрубить головы этим несчастным и заслужить
серебряный плюмаж. 69-я (полубригада – С.З.), возмущенная этой жестокостью, беглым шагом ринулась на редут и проникла в него. Кавалерия, пройдя между холмом Везиря и деревней, ударила во фланг второй линии и прижала ее к морю. Ланн пошел прямо на деревню и закрепился в ней; оттуда он направился к лагерю паши, где находился резерв; вся эта оконечность полуострова превращается в поле резни, беспорядка и смятения. Паша, с ханджаром в руке, окруженный самыми отважными воинами, совершает чудеса храбрости; он получает тяжелую рану в руку от генерала Мюрата, которого в свою очередь ранит в голову выстрелом из пистолета
(У Мюрата была прострелена челюсть). Наконец, он уступает необходимости и сдается в плен с тысячью своих воинов»24.
Оставшаяся часть турок укрылась в форте, находящемся на другом конце полуострова Абукир. Французы подошли к форту и начальник инженеров Бертран просит у Бонапарта три дня для подготовки инженерных сооружений, необходимых для штурма укрепления. Однако нетерпеливый Ланн, боясь, что слава взятия форта может достаться другому, начал атаку. Наступление провалилось и Ланн, теряя солдат, стал откатываться назад. Турки, ободренные успехом, перешли в контратаку и дошли даже до траншей, вырытых для осадных работ Бертрана. Несмотря на неудачу, Ланн не потерял самообладание и, находясь во главе солдат, как под Арколем, падает, пораженный в бедро вражеской пулей.
Раненого генерала, не успевшего еще в полной мере отойти от предыдущего ранения, отправляют в Александрию. Там он обнаруживает раненого Мюрата. «Два будущих маршала, уже тогда ненавидевшие друг друга, лежали в госпитале бок о бок, и Ланн мог безнаказанно язвить в адрес своего соперника, поскольку у того челюсть была раздроблена пистолетным выстрелом, а все лицо обмотано повязками»25.
Несмотря на кольцо блокады, организованного английскими кораблями, к французам все-таки проникала тоненькая струйка новостей из Европы. Ланн узнал, что его супруга родила мальчика, отцом которого он никак не мог быть. Поэтому одним из первых актов, по возвращении из Египта, был развод с неверной женой. Полетта Мерик пыталась защищаться, но ее адвокаты действовали неловко и неубедительно. К тому же она сама совершала поступки, которые никак не говорили о ее правоте: когда к ней прибыл судебный исполнитель, она просто сбежала из дома, укрывшись у гражданина Дюпена; она не присутствовала на первом заседании и проявляла недовольство решениями суда, всячески задерживая вынос вердикта. Все это сильно огорчало Ланна, который все больше убеждался в неверности своей супруги. В письме министру юстиции, он жаловался на затягивание рассмотрения своего иска о разводе: «Будьте добры, гражданин министра, - писал Ланн, - написать комиссару при гражданском суде департамента Жер, чтобы заставить рассмотреть мое дело. Я сегодня узнал о новых задержках; я прошу вас написать ему (комиссару – С.З.), чтобы ускорить это рассмотрение. Получив приказ выехать в армию, я хотел бы увидеть окончание этого отвратительного дела»24.
Во время судебного заседания, на выступления свидетелей – их было 30 человек – Полетта не могла ничего вразумительного ответить, что могло бы объяснить ее поведение. Она не смогла объяснить сокрытие своей беременности и своих родов, она не смогла объяснить, зачем было необходимо уезжать из Лектура, чтобы родить ребенка, если малыш действительно являлся сыном Ланна. На все заявления
свидетелей она отвечала одно, что это «оскорбление и клевета в ее адрес».
16 июня 1800 года суд вынес постановление: удовлетворить иск генерала Ланна о разводе и считать родившегося сына, именуемого Жан-Клод, «незаконнорожденным».
Брак распался, и Ланн, будучи свободным, стал присматриваться к женщинам, входившим в небольшой двор, который организовал Бонапарт, став Первым консулом. И вскоре его взор остановился на одной из сестер Наполеона – Каролине Бонапарт. И надо же такому случится, что на эту молодую особу «положил свой глаз» человек, к которому он относился с нескрываемой неприязнью. Это был Иоахим Мюрат. Мало того, что тот проявлял интерес к Каролине, она сама проявляла такой же интерес к нему.
Дальновидная и жадная, тонкая и умелая интриганка, она ловко пользовалась покровительством брата – Наполеона. На Святой Елене Бонапарт скажет о ней: «У Каролины – одаренная натура, сильный характер и необузданное честолюбие…»25. И глубокомысленно добавит: «Она родилась королевой… Ей, в отличие от нас, не была известна обычная частная жизнь. Она, Полина, Жером – все они были еще детьми, когда я уже стал первым человеком в стране, а потому не могли и
представить себя в ином положении, нежели то, которое занимали, когда я стал всесильным повелителем»26.
Наш герой был всерьез увлечен этой молодой особой, но она не питала никакого интереса к Ланну и, тем более, не испытывала никаких чувств к нему. Несмотря на это, он просит Наполеона дать согласие на брак с его сестрой. Конечно, Бонапарт не прочь был иметь Ланна среди своих родственников, но этот генерал только что расстался со своей женой, и Наполеон не мог удержаться от особо курьезного в его случае предубеждения против разведенных. В общем, Наполеон отказал ему и отдал Каролину замуж за Мюрата.
А что же наш герой? Как Ланн реагировал на то, что Каролина выбрала Мюрата, а не его? Вполне возможно, что он, как многие отвергнутые молодые люди, считал себя не таким привлекательным, чем его соперник Мюрат. Давайте послушаем, а что говорят современники о внешности Ланна. Первое свидетельство Марбо, бывшего адъютантом генерала: «Ланн был среднего роста и очень хорошо сложен; лицо было приятно и выразительно; глаза небольшие, но выражающие живой ум; характер хороший, когда он сдерживал себя, но временами его заносило; амбициозен, необычайно деятельный и мужественный в любых обстоятельствах». И далее Марбо уточняет: «Генерал Ланн, участвующий в этом деле
(Речь
идет об осаде крепости Сен-Жан-д’Акр), был ранен пулей в шею и с тех пор его голова была наклонена вправо…»27.
Лаура д’Абрантес пишет в своих мемуарах: «Этот молодой генерал был ростом пять футов и пять-шесть дюймов
(165-167
см), стройный, элегантный; ноги и руки довольно красивы. Лицо не отличалось красотой, однако оно было выразительно, и когда его голос выражал одну из военных мыслей в тех ситуациях, благодаря которым он назван был Роландом армии, его глаза метали молнии. У него была репутация храбреца, которая заслоняла собой все другие»28.
Добавим ко всему этому, что Ланн «был изящным и опрятным человеком». Он следил за собой, был всегда одет «с иголочки». Невозможность в походах соблюдать чистоту и опрятность внешнего вида угнетающе действовало на него. В письме своей второй жене, написанном спустя два дня после Аустерлица, он жаловался: «Я хочу тебе сказать, что после моего отъезда из Парижа я не раздевался четыре раза».
В противоположность маршалу Бертье, которого современники описывали как «маленького и плохо сложенного, со слишком большой головой и гадкими руками без ногтей»
(Бертье имел дурную привычку постоянно грызть ногти.
Бывали случаи, когда он «съедал» их до основания) или Даву, отличного солдата, но к несчастью рано облысевшего, с очками на небольшом носу
(Даву начал лысеть в двадцать лет и был очень
близоруким – не различал предметы без очков на расстоянии 100 метров) и, будучи «единственным в армии, кто их носил открыто», Ланн производил достаточно благоприятное впечатление своим внешним видом и внешними данными. Но несмотря на это, он пользовался малым успехом у женщин. Возможно, что некоторая робость в общении была тому виной.
С Каролиной Бонапарт у него ничего не получилось, но он не отчаялся и вскоре встретил молодую девушку – Луизу-Антонету Шоластик Геэнек. Она родилась в Париже в 1782 году и была дочерью сенатора и администратора лесов. Она была прекрасна, умна и образована. Все современники единогласно отмечают в своих воспоминаниях, что будущая герцогиня Монтебелло обладала «безупречной красотой, одновременно величественной и жизнерадостной, украшая добропорядочностью все достоинства, чем привлекала к себе симпатию и вызывала уважение»29.
В Париже в эпоху Империи она слыла первой красавицей, доводя до бешенства светских сплетниц невозможностью выискать хоть какой-нибудь недостаток. Доброжелательная и совершенно лишенная каких-либо амбиций, она смогла обезоружить любых завистников. Вот, что писала о Луизе герцогиня д’Абрантес, чья общеизвестная едкость по отношению к другим женщинам – гарантия правдивости без всяких прикрас и условностей. По словам мемуаристки, Луиза была «точной копией наиболее красивых дев с картин Рафаэля или Корреджо. У нее была та же чистота черт, то же спокойствие во взгляде, та же безмятежность в улыбке…»30.
Ей вторит госпожа де Ремюза, указывая, что лицо Луизы было «прекрасного белого цвета», а «черты были красивы и правильны»31.
|
Луиза Геэнек |
16 сентября 1800 года был заключен брак между «гражданином Жаном Ланном, дивизионным генералом, командующим Консульской гвардией, 29 лет отроду
(В свадебном контракте Ланн убавил себе возраст на два
года), родившегося в Лектуре, департамента Жер… и гражданкой Луизой-Антоннеттой Шоластик Геэнек, 18 лет отроду, родившейся в Париже 26 марта 1782 года…»32.
Новобрачные провели свой медовый месяц в замке Дорнес. Прежде чем отправиться выполнять свои обязанности начальника Консульской гвардии, Ланн вырезал на оконном стекле спальни одно из имен своей супруги - Шоластик
(Это вырезанное имя сохранилось до наших дней).
Несмотря на то, что Луиза получила хорошее воспитание, она, как и ее муж, не часто посещали двор, где собиралось светское общество, отчего те из современников, кто мало ее знал, считали супругу Ланна «сдержанной, холодной и замкнутой».
Луиза привнесла в жизнь мужа сердечность, покой, ласку - все то, чего не хватало Ланну при его профессии военного. Где бы он не находился, Ланн прекрасно знал, что его любят, ждут, что ему верны.
Влияние Луизы на супруга проявлялось довольно ощутимо, особенно на его речь. Благодаря ей, Ланн почти убрал из своего лексикона грубые и резкие выражения, унаследованные от революционных армий и сохраненные в армиях Консульства, а затем и Империи. Однако его характер остался таким же вспыльчивым и неуравновешенным.
Немаловажно, что при всех своих достоинствах Луиза беззаветно любила своего мужа. У счастливых супругов родилось пятеро детей: четыре сына и любимица семьи дочка Жозефина. Их первенца Луи Наполеона Леона крестил папский легат кардинал Капрера. Наполеон часто ставил в пример придворным дамам мадам Ланн, как идеал матери и супруги.
После женитьбы Наполеона на эрцгерцогине Марии Луизе, император назначил мадам Ланн гоф-дамой новой императрицы. Служба в свите австриячки вряд ли могла казаться особым удовольствием для герцогини Монтебелло, хотя она и приняла свое назначение внешне бесстрастно. Тем не менее, обе женщины быстро нашли общий язык и были неразлучны.
После падения Империи вдова маршала Ланна без сожаления оставила свет и целиком посвятила себя частной жизни. Смысл всего ее существования отныне сосредоточился на детях.
Остаток жизни герцогиня Монтебелло провела одна. Оставшись вдовой в 27 лет, она, по-прежнему, прекрасна. К ней сватались многие знатные особы и среди них… король Испании Фердинанд VII. И всех их она отвергла, верная памяти своего единственного и самого лучшего мужчины. Когда Луизу спрашивали о причинах ее одиночества, она отвечала просто: «После того, как я была женой Ланна, я не могу принадлежать никому другому»33.
Любил ли Ланн свою вторую жену? На этот вопрос нельзя ответить однозначно ни «да», ни «нет». Если свою первую жену Полетту Ланн обожал, о чем красноречиво свидетельствуют его письма к даме своего сердца, то отношения к Луизе Геэнек можно назвать скорее добросердечными, дружескими; Ланн не испытывал той неуемной страсти к Луизе, как ранее к Полетте, однако это не означает, что отношения между Жаном и Луизой были прохладными. Луиза обожала своего мужа, боготворила его; для Жана Ланна Луиза была «доверенным другом, который умеет слушать, подругой, умеющей ободрить, женщиной, умеющей любить в полном смысле этого слова»34. Ланн делился с ней всеми своими удачами, невзгодами, мечтами, мыслями, и знал, что в лице Луизы он найдет понимающего, доброго, искреннего, заботливого и снисходительного человека. «У нас было сражение, - пишет Ланн после Фридланда, - которого никогда ранее не было… Я сражался с моим армейским корпусом с часа дня до восьми вечера, не потеряв ни дюйма территории. Наконец-то, моя дорогая Луиза, мои войска покрыли себя славой»35. В другом письме, маршал делится с женой своими переживаниями: «Мое сердце не довольно. Ты знаешь лучше, чем кто-либо другой, что я несчастлив, когда не получаю удовлетворения от выполнения порученных дел…»; в другом: «Как же ты счастлива, когда рядом дети! А я, я должен здесь скучать среди людей, которые никогда не узнают, что такое дружба… Я видел вчера, более чем прежде, моего дорогого друга, ради которого я готов пожертвовать собой (Наполеона – С.З.). Как же этот огромный мир далек от наших чувств»36.
При первой же возможности, оторвавшись от военных дел, от крови и грязи полей сражений, Ланн устремляется не в Тюильри, где видит придворные интриги, сплетни, от которых его мутит, а к своей дорогой подруге Луизе, в обществе которой он отдыхает, успокаивается и набирается сил. Ланна выводят из равновесия курьеры, привозящие «распоряжения» Наполеона, чтобы он и Луиза явились к такому-то ужину или балу, устраиваемому в Тюильри. Однажды, выведенный из себя очередным «приказом» явиться в Тюильри, Ланн заявил посланцу Наполеона: «Передайте ему (Наполеону), что я выполню приказ, если надо явиться в армию, но когда речь идет о чем-то другом, скажите, что я охочусь на жаворонков»37. Правда, история умалчивает, насколько точно выразил мысль Ланна адъютант императора, когда передавал слова маршала Наполеону, но можно предположить реакцию Бонапарта, который вряд ли был доволен таким ответом, пусть даже и смягченным адъютантом.
В кампании 1800 года Ланн впервые имел случай отличиться как самостоятельный военачальник. Командуя авангардом армии, он и его солдаты покрыли себя славой 26 мая на берегах Кьюзеллы, продвигаясь к Кивассо. Майор Броссье описывает это в своем дневнике: «Войска авангарда вошли в Кивассо 28 мая, всеми силами создавая впечатление большей численности для противника, занимающего правый берег реки По, чтобы поддерживать в нем убеждение, что французская армия движется на Турин»38.
Второго июня Бонапарт, перейдя с армией через Большой Сен-Бернар, вошел в Милан, «принимая изъявления всеобщей радости. Горожане обоего пола и всех возрастов толпились вокруг человека, принесшего им свободу и счастье во второй раз», - записал в своем дневнике Броссье. Австрийцы заранее эвакуировали город, оставив большой гарнизон в цитадели, которую Мюрат сразу же обложил осадой.
В этот же день Ланн вошел в Павию после форсированного марша вдоль По, захватив ценнейшие трофеи в городе. «Каждую минуту мы делаем все новые открытия, - сообщал он. – Вы удивились, узнав, что мы обнаружили около 300-400 орудий – осадных и полевых – вместе с лафетами»39.
4 июня авангард Ланна направился к Бельджози для подготовки второй переправы для дальнейшего движения армии на Страделлу. 6-го Ланн, не имея ни понтонного снаряжения, ни артиллерии, все-таки переправился со своей пехотой у Бельджози, несмотря на отчаянное сопротивление противника.
10 июня войска Ланна, имевшие по одним данным 5 тысяч человек, а по другим – 8 тысяч, столкнулись у Монтебелло с 18-тысячным корпусом генерала Отта. Впереди две деревушки: одна Кастеджо, другая, ставшая знаменитой, - Монтебелло. Одна от другой находятся на расстоянии двух с половиной километров. Ланн мог дождаться подкреплений, дождаться основной армии, двигающейся позади, и никто не смог бы упрекнуть его в этом осторожном шаге. Но то, что сделал бы менее решительный военачальник, не сделал Ланн с его неудержимым темпераментом: зная, что ничто так не ободряет солдат, как начальник, идущий впереди них, он встает в первую линию своих войск и атакует противника. Атака идет с двух сторон: Ланн наступает на деревню Кастеджо в лоб, генерал Ватрен обходит ее с фланга. Австрийцы ожесточенно сопротивляются и контратакуют: Кастеджо взято французами, потеряно, взято вновь… Участник этого сражения Куанье из 96-й полубригады вспоминает: «Мы прибыли ко входу деревни Монтебелло, где увидели много раненых… пушка, расположенная в деревне выстрелила картечью по нам, но никто не пострадал. Я пригнулся от этого пушечного выстрела, но сержант, ударив по моей сумке, сказал: «Не опускать голову!» - «Нет», - ответил я. Предупреждая нас о втором выстреле, капитан Мерль кричит нам: «Направо и налево в ров». Не услышав команды капитана, я оказался абсолютно без всякого прикрытия. Я бегу в сторону пушки, пробегаю мимо наших барабанщиков и нападаю на канониров. Так как они заканчивали заряжать, то не увидели меня: я всех пятерых заколол штыком. Наши батальоны бросились на врага.
Это была резня штыками… Солдаты нашей полубригады дрались, как львы… Пленных никто не хотел вести (в тыл) и они уходили практически одни. Поражение (противника) было полное… Консул прибыл, чтобы быть свидетелем этой выигранной битвы и увидеть генерала Ланна, который был весь в крови (он пугал своим видом), так как он был везде посреди огня, испытав на себе всю тяжесть»40.
По словам самого Ланна, огонь был такой силы, что «пули стучали по костям наших солдат, как град по стеклу». Австрийцы потеряли 4700 убитыми, ранеными и пленными.
Несмотря на все мужество и упорство, пять тысяч солдат Ланна были так измождены, что если бы не прибытие Виктора со свежими силами, исход сражения мог быть не в пользу французов. Уставшие солдаты авангарда были отведены в резерв, а свежие силы довершили разгром противника. Тем не менее, эта победа у Кастеджо-Монтебелло в действительности и по всей справедливости была добыта именно Ланном: он, как всегда в самых отчаянных ситуациях, сумел внушить войскам уверенность в своих силах, смог дать необходимый заряд бодрости и твердости, чтобы устоять и победить.
В дальнейшем Ланн был награжден титулом герцога Монтебелло за свою твердость в этом бою, но коммюнике тех дней странно замалчивает его имя, наверное, потому, что Ланн поступил вопреки букве осторожного приказа Бертье – начальника штаба французской армии. В то время основные лавры победы были приписаны Первому консулу, что было крайне несправедливо. Бонапарт переправился на южный берег По только во второй половине и лично не принимал никакого участия в этой битве. Тем не менее подвиг Ланна оказал огромную службу Бонапарту; этот бой подтвердил присутствие Отта около Алессандрии и показал, что сосредоточение войск Меласа было практически завершено. И что еще важнее, по моральному духу австрийцев был нанесен сильный удар.
В знаменитом сражении у Маренго 14 июня Ланн отличился вновь, выказав большое самообладание, твердость духа и храбрость, особенно в первые часы боя. Этот день прославил его имя. Авангард Ланна потерял 40% личного состава и держался из последних сил под ураганным огнем вражеских батарей. Он находился в самом пекле боя, его шляпа была сбита ядром и Бонапарт вполне заслуженно назвал своего боевого товарища «Роландом армии».
К часу дня французы с боем отходили по всему фронту. Несколько раз Ланн, пытаясь выправить ситуацию, бросался в контратаку, однако все его попытки срывались страшным огнем австрийской артиллерии. Однако отход французов осуществлялся в полном порядке. В своем рапорте на имя начальника штаба армии Бертье Ланн писал: «Я отходил эшелонами под ожесточенным огнем и обязан действию нашей прекрасной кавалерии. У меня не было ни одной пушки, чтобы прикрыть свое отступление и, несмотря на это, оно производилось в большом порядке»41. Упорство и твердость Ланна были невероятными: австрийцы потратили не менее трех часов, чтобы заставить его отойти на три километра. Будучи везде, наблюдающий за всем и вся, не заботясь совершенно о себе, этот великий воин внушал уверенность, сплачивал свои поредевшие части, в которые «стреляло картечью восемьдесят артиллерийских орудий». Жюно, отчаянный храбрец и рубака, отдает должное Ланну: «Хладнокровие, всегда ровное, не покидало его при изменениях ситуации, которые влияют почти на всех военных. Он владел собой и под огнем, и находясь в гуще боя, и в обстоятельствах более трудных. К этому бесценному качеству он присовокуплял ту единственную быстроту взгляда, точность оценки ситуации, которыми обладал Первый консул»42.
В три часа дня ситуация стала выправляться: прибытие дивизии Дезэ на поле боя в корне переломило ход сражения в пользу французов. К пяти часам битва была выиграна, австрийцы в панике бежали, потеряв 15 знамен, 40 пушек, около 8 тысяч пленными и 6 тысяч убитыми.
Что касается Ланна, то Маренго – одно из немногих сражений, из которого наш герой выпутался здоровым и
невредимым.
Три недели спустя, 5 июля, «консул Республики, желающий дать особенное доказательство удовлетворения французского народа дивизионному генералу Ланну, командовавшему центром армии в сражении при Маренго, в котором он проявил столько же отваги, сколько и сообразительности, постановляет: военному министру предлагается преподнести генералу Ланну саблю с выгравированными на ней словами: «За сражение при Маренго под руководством Первого консула дана правительством генералу Ланну».
После Маренго военные действия продолжались еще семь месяцев, и в феврале война завершилась подписанием Люневильского договора между Францией и Австрией.
После победы при Маренго, упрочившей положение Бонапарта внутри страны, отношения между Ланном и Первым консулом начинают становится несколько напряженными. Ланн считает, что занимая высокий пост командующего Консульской гвардией, он по-прежнему остался самым доверенным лицом Наполеона. Однако на деле все изменилось, по крайней мере для Наполеона. Нет больше генерала Бонапарта времен первой Итальянской кампании и Египетского похода, сейчас есть только Первый консул, глава могущественной державы, обосновавшийся во дворце французских монархов Тюильри, где по указанию Дюрока стал появляться двор, а не армейский бивуак. Наполеон - Первый консул – очень бы хотел, чтобы «его друг Ланн» понял одно обстоятельство: между ними стоит кое-что. И это кое-что – власть. Власть, которая все больше и больше поглощает Наполеона и напоминает власть королей-самодержцев. И это постепенное, но неуклонное сползание республики к деспотизму, диктаторству не чувствуется республиканцем Ланном, по крайней мере, в отношениях между этими двумя людьми. Он продолжает думать, что Бонапарт его друг, с которым можно вести дружеские беседы и относится по-республикански просто. И это не было пустым звуком: дело в том, что Ланн был одним из немногих, кто осмеливался говорить с Бонапартом, не соблюдая практически никаких форм субординации, он был единственным, кому Первый консул прощал некоторую фамильярность в обращении и в разговоре, прощал даже, когда тот обращался к Бонапарту по-республикански на «ты». Первый прохладный ветерок в отношениях повеял после намерения Наполеона подписать с римским папой Конкордат, который вернул во Францию религию, запрещенную во время революции. Республиканец до мозга костей, Ланн буквально восстал против этого и устроил скандал в кабинете Наполеона. Следующим шагом, усугубившим размолвку, стала кадровая политика Бонапарта, в любом деле ценившего профессионалов вне зависимости от их политических убеждений. А Ланну казалось, что многие такие назначения - бесполезны и даже вредны. И при этом неважно, касались ли они организации работы министерства финансов или заключения Конкордата с римским папой. Ланн предлагал совершенно другие, порой некомпетентные рекомендации; он предлагал Первому консулу прислушиваться только к преданным ему друзьям. В основном Бонапарт отклонял подобные наставления, приводя вполне резонные доводы, однако при этом Ланн, оскорбленный, что к нему не прислушиваются, внушал себе, что Наполеон зазнается. И он не был единственным: Ожеро, Массена, Брюн, Бернадот, Лекурб, Делмас, Удино, Гувион-Сен-Сир, Моро – одни с завистью, другие с искренней приверженностью к республике раздражаются этой властью одного человека. Наиболее осторожные – молчат и выжидают. Более смелые говорят об этом вслух.
К несчастью для самого Ланна, все его перебранки с Первым консулом выходят за рамки взаимоотношений только двух людей. Очень часто всю свою горечь Ланн с присущим его негодованием излагает в кругу генералов и офицеров, недовольных политикой Первого консула, и которые еще больше растравляют душу Ланна, представляя новые «доказательства» «зазнайства и душевной черствости» Бонапарта. И это делалось не просто так: ведь Ланн – командующий Консульской гвардией, отборнейшими войсками, и если удастся хорошо «обработать» командующего в нужном направлении, то с его помощью можно попытаться убрать Бонапарта, ведущего политику, вредную республике. Однако, как это часто случается в подобной ситуации, в тесном кругу «единомышленников» нашлись «доброжелатели», которые стали регулярно информировать Первого консула о поджигательских речах Ланна.
И вот тут Наполеон уже не выдерживает. Перспектива «заговора генералов» ему совершенно не улыбалась. Он прекрасно знал по истории, чем заканчивались подобные сходки в императорском Риме.
Но Бонапарт прекрасно понимал, что у него пока еще нет той власти, которая позволила бы ему сместить героя Монтебелло, Арколе и Маренго с поста командующего гвардией. Слишком уж известной фигурой стал Ланн, чтобы вот так беспричинно отстранить слишком вспыльчивого генерала от должности начальника личной охраны. Но вскоре Бонапарт нашел повод, чтобы «наказать» Ланна за крамольные и опасные мысли и подрывную деятельность за его спиной. Как пишет Шиканов: «До сих пор неизвестно, был ли урок, преподанный Ланну, хладнокровной, заранее обдуманной провокацией или определенным стечением обстоятельств? Известно одно, что «месть» Бонапарта оказалась весьма изобретательной»43.
|
Имение Ланна –
Мезон-Лаффит |
Осенью 1802 года командующий Консульской гвардией поделился с Первым консулом радостным известием: в Париже он стал владельцем превосходного особняка. Бонапарт выглядел крайне заинтересованным:
- И когда же состоится первый прием? - поинтересовался он у Ланна.
- Да, есть одна проблема, - ответил генерал и поведал о ней.
Оказалось, что меблировка здания стоит столь дорого, что даже высокого генеральского жалованья не хватит, чтобы достойно обставить все залы и комнаты. И вот Бонапарт сделал предложение, надолго отравившего отношение к нему со стороны Ланна. С самым невинным видом он порекомендовал временно позаимствовать деньги в казне гвардии. «Возьмите, сколько нужно. Мы уладим это дело», - спокойно произнес Первый консул.
Правда, для того, чтобы подобное решение было законным, требовалось согласие Административного совета гвардии. Но что значит такая формальность, когда глава государства говорит: «Мы уладим это дело»44.
Мебель, доставленная в особняк Ланна, действительно оказалась превосходной. Но радоваться генералу пришлось недолго. Словно по заказу или команде свыше состоялась ревизия финансов гвардии и при этом вскрылась огромная недостача в 400 тысяч франков. «Честный и исполнительный» заместитель командующего гвардией бригадный генерал Бессьер, бывший свидетелем на свадьбе Ланна, тут же довел эту скандальную новость до Первого консула. Бессьер, который был заместителем Ланна, являлся также членом Административного совета гвардии. И в этой должности он мог наблюдать, как расходы сменялись расходами и дыра в бюджете гвардии становилась все больше и больше. Но вместо того, чтобы сказать об этом своему боевому товарищу, который был, помимо всего прочего, еще и его начальником, он решил ничего не говорить Ланну, а «подложить ему свинью» и поведать о неблаговидном поступке своего командира Первому консулу. Бонапарт незамедлительно вызвал к себе Ланна для объяснений: у него, наконец-то, есть повод, чтобы удалить, по крайне мере на какое-то время, слишком популярного и столь опасного генерала.
Пока еще Ланн не испытывает особого беспокойства. Ведь ранее он согласовал свои действия с Бонапартом. Нужно просто напомнить ему о данном обещании помочь.
На этот раз прием, с которым Наполеон встретил соратника, оказался ледяным.
- Недостача, бросающая тень на честь гвардии, должна быть погашена немедленно, - только и сказал он.
- А как же наша договоренность? – заикнулся генерал Ланн.
Ответ Первого консула не оставлял ни малейшей надежды:
- Когда мы обсуждали этот вопрос, то я не имел в виду такую сумму. Она превосходит всякие разумные расчеты45.
Между двумя людьми началась словесная перепалка, переходящая на крик, в основном, со стороны Ланна. Все аргументы, которые говорит несчастный командующий гвардией не производят на Первого консула никакого впечатления. Наполеон дает Ланну три недели, чтобы погасить долг; в противном случае генерал престанет перед военным трибуналом, а это – позор, который невозможно смыть; его имя будет осмеяно, запачкано, карьера будет бесповоротно разбита. Последняя попытка убедить Бонапарта – письмо, которое Ланн пишет ему: «Гражданин консул! Командование вашей гвардии вовлекло меня в расходование 400 тысяч франков то ли для обстановки моего особняка, то ли для полиции корпуса, то ли для вознаграждений, сделанных военным. Вы не верите, гражданин генерал, что вы должны были мне простить эту трату, так как это были ваши распоряжения… Вы знаете, гражданин генерал, о моей порядочности; я не богат, я желал бы, чтобы все то, чем я владею перешло в уплату моих долгов; мне же пускай останутся в богатство три пули, два удара сабли и три штыковых раны, полученных на поле чести. Несмотря на все неприятности, которые я перенес с момента командования гвардией, влияния тех, кто сумел отдалить меня от вас, я, тем не менее, остаюсь вашим преданным другом; вы можете, гражданин консул, распоряжаться моей кровью во имя Родины. Так как мои репутация и честь – это то, чем я больше всего дорожу, я прошу вас, гражданин консул, разрешить опубликовать мое письмо, чтобы опровергнуть все слухи, которые распускают обо мне мои недоброжелатели»46.
Однако ни слова Ланна, ни это письмо не произвели на Бонапарта никакого впечатления: политика все больше преобладала над порядочностью, честью и дружбой.
Естественно, что фракция генералов, сгруппировавшаяся вокруг Ланна, жаловавшегося им на несправедливость и «зазнайство» Первого консула, не только не пришла ему на помощь, но и не собиралась этого делать. И тут же вокруг Ланна образовался вакуум, его начали сторониться. А между бывшими неразлучными друзьями Ланном и Бессьером с той поры возникла непроходимая пропасть. Семь лет спустя, прямо в ходе сражения при Эслинге, они едва не бросятся друг на друга с оружием в руках!
Ну а в 1802 году помощь к Ланну пришла довольно неожиданно. Его долг оплатил генерал Ожеро, время от времени позволявший себе широкие жесты. По поводу Ожеро в шутку говорили, что у него всегда имелся в наличие «хорошо наполненный фургон». Не для кого не было секретом, что он открыто и бесцеремонно воровал на войне, однако это не мешало ему быть отзывчивым человеком и никогда не оставлять друзей в беде. Как только Ожеро узнал о затруднениях Ланна, он без всяких колебаний дал тому необходимую сумму. Долг был погашен. Всю свою жизнь Ланн будет признателен Ожеро за это.
Несмотря на то, что Ланн и вернул деньги, Наполеон сместил его с поста командующего Консульской гвардией, но, помня о его заслугах, не опозорил окончательно. А вскоре, желая подальше убрать слишком вспыльчивого и республикански настроенного генерала из Парижа, направляет его послом в Португалию.
Когда Ланну дали понять, что он будет послом Франции в Португалии, он не препирался, и как военный человек, без лишних вопросов, принял порученную должность. К тому же он был много наслышан о Лиссабоне, у которого была репутация очень богатого города, где наш герой думал поднакопить денег, чтобы возвратить долг Ожеро. И еще одно обстоятельство было немаловажным: после всей этой неприятной истории Ланн хотел как можно дальше удалиться из Парижа, от Бонапарта, чтобы забыть о тех неприятностях, которые свалились на него, как снег на голову. И доброжелательные слова письма, которое Ланн получил от Первого консула, не могли сгладить тот негативный резонанс, ту сильную обиду, которую он испытывал по отношению к Наполеону.
Дипломатическая карьера Ланна, по сравнению с военной, была не столь блестящей, хотя ее нельзя назвать и провальной, как пытаются представить ее многие историки.
Английское влияние на Лиссабон было достаточно сильным и новому посланнику Первого консула необходимо было уменьшить его и убедить португальского принца-регента закрыть порты для англичан. Задача была очень трудной, тем более, что опыта в дипломатических делах у Ланна не было. Ко многим вопросам в начале своего пребывания в Лиссабоне, Ланн подходит с позиции солдата – жесткой и прямолинейной, что очень пугало португальское правительство, которое к тому же принимало французского посланника не столь любезно. Где бы Ланн не появлялся, он «всегда приходил с чудовищных размеров саблей на боку, которая гремела, как гремят ядро и цепи кандальника»47. Если верить герцогине д’Абрантес, то принц-регент дон Жуан начинал дрожать, когда слышал бряцание сабли французского посла на мраморных степенях дворца. Ланн, дипломат из-за обстоятельств, но солдат по призванию никогда не рассматривал свою саблю и звук, который она издавала, как нечто отвратительное. Когда в 1805 году генерал Жюно заменил Ланна на посту представителя французской дипломатической миссии, принц-регент, по словам супруги генерала Жюно Лауры д’Абрантес, хорошо отзывался о пылком предшественнике, особенно вспоминал некоторые детали: «У него была огромная сабля, которая производила невероятный шум на лестнице, когда он приходил». И далее супруга Жюно добавляет: «Эта несчастная сабля много раз доводила до коликов принца Бразильского. Эта большая сабля осталась у бедного правителя в памяти и напоминала о себе не раз своим звоном»48.
Находясь в Лиссабоне и видя, какое сильное влияние Англия имеет в Португалии, Ланн вымещал всю свою ненависть к англичанам на полномочного посла Англии Фиджеральда, иногда приказывая гнать посольскую карету с таким расчетом, чтобы свалить экипаж английского посла в канаву. Больше всего Ланна бесила издевка Фиджеральда над ним, когда тот прибывал на дипломатические приемы, вечера, заседания первым. К глубокому сожалению французского посла, карета, в которой он передвигался, была слишком тяжела, чтобы обогнать легкую бричку англичанина, и никакие устремления ни кучера, ни Ланна ни к чему не приводили: англичанин всегда оказывался первым. И вот в один прекрасный день, Ланну удалось не только обогнать своего ненавистного соперника, но и наказать этого английского сноба, опрокинув в канаву бричку Фиджеральда. В этот день французский посол прибыл первым во дворец. А так как Ланн знал, что помощь к англичанину прибудет не очень скоро то, подойдя к накрытому столу и скрывая улыбку, извинился за своего коллегу: «Не ждите его. Я полагаю, что он не приедет». Ланн чувствовал себя победителем над Англией.
Несмотря на не совсем дружественные отношения, которые были между принцем Бразильским и Ланном в самом начале дипломатической миссии французского генерала, в дальнейшем между этими двумя людьми установились теплые и доверительные отношения. Настолько теплые, что дон Жуан предлагает стать крестным отцом сыну Ланна, которого родила Луиза в июле 1803 года и названного Альфредом. Это предложение регента произвело большое впечатление на французского посла, так как принц крови становился крестником его сыну. «Я согласился, чтобы принц и принцесса держали нашего ребенка над купелью во время крещения», - говорил впоследствии Ланн. По легенде (кто-то верит в нее, кто-то нет, и считает вымыслом) принц-регент преподнес Ланну, его супруге Луизе и новорожденному три горсти алмазов, привезенных из Бразилии: «Одна – крестнику, одна для матери и одна для посла», - с такими словами принц Бразильский одарил семью французского посланника. Правдива ли эта история, или все это выдумка – неизвестно, но факт
остается фактом, что Ланн возвратился во Францию по окончании своей миссии богатым человеком; настолько богатым, что смог не только возвратить долг Ожеро в 400 тысяч франков, но и потом предаваться расточительству.
Некоторые историки утверждают, что Ланн на своей дипломатической должности показал себя полным «нулем». Это слишком смелое утверждение. В данном случае, о Ланне можно было бы сказать словами историка Галлахера, сказанными им в адрес маршала Даву, и которые больше соответствуют действительности: «Человек, который был львом на поле боя, показал себя любителем на политической арене»49. Прежде всего, Ланн – честный и порядочный солдат, он не был политиком и был далек от политических игр и интриг, и потому, без сомнения, выглядел в политических делах несколько наивным. Конечно, нельзя безаппеляционно утверждать, что миссия Ланна в Лиссабоне закончилась апофеозом. И все же, французскому послу удалось сделать многое из того, на что рассчитывал Первый консул: удалось добиться удаления особенно агрессивных французских эмигрантов, виновников многих интриг; снять с должности министра иностранных дел Альмейду, горячего сторонника английского влияния на политику Португалии; удалось восстановить уважение и привилегии французских колонистов, находящихся на португальской территории и, что очень важно, добиться расположения принца-регента, дружба которого позволила Ланну сильно уменьшить влияние Англии на португальские дела.
Дружеские и теплые отношения, сложившиеся между дон Жуаном и Ланном, красноречиво показывает письмо, написанное принцем-регентом Ланну, когда последний, по завершении своей миссии, покинул Лиссабон. «Вот вы уже и в Париже, дорогой маршал
(К
моменту написания этого письма (28 сентября 1805 года) Ланн стал маршалом
Франции (19 мая 1804 года). После коронации Наполеона, Ланн возвратился в
Лиссабон. Его деятельность в Португалии продолжалась до 22 марта 1805 года,
когда он был вызван во Францию, чтобы принять командование над 5-м армейским
корпусом Великой армии). Мне уже сообщили о вашем прибытии; это не было вашим первоначальным планом, и я был очень удивлен его изменением. Мне приятны были известия, о которых вы написали в своем письме без даты; я вам благодарен и пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить вас за ваши два предыдущих письма. Вы отправляетесь с императором в Майнц – это лучше и для него, и для вас, мой дорогой маршал, и я надеюсь, что вы не упустите случая рассказать ему о том, что вы увидели во время вашего пребывания в Лиссабоне и о тех чувствах, которые соединяют наши правительства. Я прошу подтвердить Его Величеству о моей личной привязанности к нему и передайте ему, что ваше скорое возвращение сюда в ранге посла будет гарантией вашей дружбы ко мне… Жан»50.
Несмотря на происки Талейрана, Ланн сумел выдержать все интриги и победить. Он оказался одним из первых, кто сумел разгадать во всей своей беспринципности отвратительную двуликую сущность этого «накрахмаленного плута». Конечно, не все, что хотел бы претворить в жизнь Ланн на посту французского посла получилось, и все же – в его положении, при его возможностях он добился многого, и мы вправе утверждать, что генерал Ланн одержал еще одну победу, теперь уже на дипломатическом поприще.
Когда в 1807 году французские войска под командованием генерала Жюно шли на завоевание Португалии, принц-регент с горечью скажет: «Ах, если бы именно мой друг Ланн командовал ими, я остался бы здесь и доверил бы ему без боязни мою семью и мои богатства»51.
Ланн отказался командовать войсками, идущими завоевывать Португалию – страну, в которой правил его друг. Он никогда уже не возвратится в Лиссабон и навсегда удалился от политических интриг. Он вновь возвратился в армию, к той профессии, которую признавал честной и благородной. Впереди его ждали грохот сражений, победы, слава выдающегося солдата, страдания и смерть на поле боя на 51-й день после сорокового для рождения.
В кампании 1805 года Ланн, уже ставший маршалом Франции, командует 5-м армейским корпусом. Его корпус участвует в Ульмской операции и отличается у Михельсбергских укреплений австрийцев. Взятие этих высот привело к капитуляции австрийской армии генерала Мака 20 октября 1805 года. В письме Луизе маршал писал: «Я отправляю к тебе курьера, чтобы быть уверенным, что ты будешь знать обо мне новости. Я очень устал, но это все ничто, когда мы являемся победителями. Австрийской армии больше не существует. Мы захватили более 30 тысяч пленных»52.
2 декабря 1805 года на холмистой равнине близ деревушки Аустерлиц разыгралось сражение, которое по праву считается самым выдающимся и блестящим в полководческом наследии Наполеона.
Несмотря на полную уверенность Наполеона в успехе, многие маршалы, в том числе и Ланн, считали, что давать битву в сложившихся условиях самоубийство. Обсудив боевую ситуацию, сложившуюся на театре военных действий, группа высших офицеров Великой армии пришла к неутешительным выводам: армии Кутузова удалось уйти от преследования и соединиться с австрийцами, а также с другой русской армией. Таким образом теперь противник располагал численным превосходством и готовился нанести решающий удар. Помимо этого Пруссия в тылу вела себя неопределенно и такое поведение вызывало тревогу. Кроме того, многим французским военачальникам казались крайне неудачными позиции, на которых расположил войска Наполеон.
Маршалы Мюрат и Сульт считали предстоящее сражение почти самоубийством. Посовещавшись с Ланном, они пришли к выводу, что самой правильной мерой в создавшейся ситуации – это отступление. Мюрат и Сульт знали, что именно Ланн всегда говорит Бонапарту правду в глаза и попросили «озвучить» их общее предложение. Маршал согласился, но попросил коллег поддержать его, высказав аналогичную точку зрения. Тут же Ланн принялся набрасывать рапорт императору, но не смог его закончить, так как неожиданно появился Наполеон.
- Итак, господа, как обстоят наши дела? – спросил император. – Надеюсь, все в порядке?
- Мы так не думаем, - ответил Ланн, - и я как раз сейчас пишу вам об этом.
Наполеон в крайнем удивлении пробежал взглядом рапорт:
- Как? Храбрый Ланн советует отступать? Ну, а что скажете вы, маршал Сульт?
И тут происходит то, чего Ланн никак не ожидал услышать. Сульт, нимало не смутившись и с видом чрезвычайно важным, заявил:
- Каким образом Ваше Величество не решили использовать четвертый корпус, он будет действовать за двоих.
Бедного Ланна точно ледяной водой окатили. Вот так «поддержку» ему оказали (Мюрат промолчал).
- Всего лишь четверть часа назад я знал о нашей позиции только то, что мне рассказывали эти господа! Да ведь только на основе их уверений я и высказываю свое мнение, которое я и описал вам после их настоятельных просьб. Слова маршала Сульта – это безответственная болтовня, которой я менее всего ожидал… - с трудом сдерживая ярость произнес Ланн53.
Начался скандал, который прервал Наполеон словами:
- Я тоже полагаю отступление необходимым.
Правда, император не поделился своими истинными намерениями.
Пока шли бои на правом крыле французской армии, где маршал Даву с горсткой солдат сковал главные силы союзников, Ланн удачно отражал все атаки войск Багратиона. Он постоянно находится в пылу боя, впереди самого быстрого из своих солдат, и солдаты, видя своего любимого командира, не теряли духа и уверенности в победном итоге сражения. К полудню войска Багратиона были остановлены на всех пунктах и отрезаны от центра союзной армии. На счету войск Ланна и поддерживавшего его Мюрата около 7 тысяч пленных, два знамени и 27 орудий.
Однако в 30-м бюллетене Великой армии Наполеон упоминает о действиях маршала такими скупыми словами, что это невольно
вызывает чувство обиды у Ланна. И это при том, что о Мюрате сказано много лестного. Чересчур
импульсивный и обидчивый, он не сдерживает своих эмоций и оставляет поле недавнего сражения. Мюрат, желая успокоить своего армейского соратника, торопиться в Вену, куда уехал Ланн. Но было уже поздно: когда Мюрат прибыл в австрийскую столицу, Ланна там уже не было. Перед своим отъездом маршал пишет письмо Наполеону, в котором указывал, что если в Аустерлицком сражении у него и была заслуга, то «вспомнив о ней, император позаботится о его первом адъютанте, командире эскадрона Сюберви, находящегося после ранения в Брюнне». Три дня спустя Сюберви был повышен в звании до полковника.
Единственное ли это объяснение поступку, совершенному Ланном? Вероятно, нет, так как не кажется достаточным и убедительным, чтобы оправдать такое резкое оставление театра военных действий. И все-таки у маршала были причины быть недовольным императором. Генерал Тьебо пишет о Ланне: «Среди всех генералов, маршал Ланн, после Массена, в наибольшей степени обладал военным чутьем, теми вспышками таланта, которые именуются вдохновением, силой воли и быстротой…».
Чтобы оценить ценность этого суждения, следует напомнить, что Тьебо из всех мемуаристов наполеоновской эпохи был наиболее «язвительным» критиком (правда, порой его критика била через край и была слишком язвительна и неоправданна, особенно к тем личностям, которые не нравились мемуаристу).
Как бы то ни было, но через неделю после отъезда из армии Ланн получает письмо начальника штаба французской армии маршала Бертье: «Я сообщил императору о вашем желании возвратиться во Францию… Император выразил согласие с вашим решением, хотя видел, с каким чувством горечи вы уехали. Если перемирие не принесет мира, он надеется на ваше возвращение. Вы можете поручить командование вашим армейским корпусом генералу Сюше»54.
В какой-то степени оставление армии было вызвано усталостью Ланна и его желанием побыть в кругу семьи. Эта мысль подтверждается письмом маршала своей супруге Луизе, написанном 4 декабря, то есть на вторые сутки после Аустерлица: «… Надежда увидеть тебя и детей по завершении кампании – вот, что заставляло меня переносить тоску по тебе…»55.
Однако одно письмо не оставляет никаких сомнений в том, что между Наполеоном и Ланном произошла ссора. Оно было написано маршалу его начальником штаба генералом Компаном и датировано 7 января 1806 годом: «Меня спрашивают со всех сторон: «Почему Ланн уехал?» На этот вопрос я отвечаю с осторожностью. Если я и встретил нескольких придворных, которые не могли скрыть свою радость от вашего отъезда, однако я не увидел и тех, кто сильно желает вашего примирения, и тех, кто надеется, что оно последует тотчас же по возвращении в Париж… Я не говорю о голосе армии, голосе народа, который всегда воздаст должное по заслугам»56.
После подписания мирного договора с Австрией, Ланн уехал на родину, в Лектур, где провел большую часть 1806 года. Там он был в кругу семьи и друзей. В Лектуре он был популярен среди земляков не только своими республиканскими взглядами, но также своим искренним простодушием и бескорыстием, когда к нему обращались за помощью. Он никогда не забывал тех, кто помогал ему. Однажды Ланн встретил крестьянина – друга детства. И так как маршал был приглашен на торжественный обед к главе местной администрации – префекту, то он, спросив разрешение у хозяина дома, посла адъютанта за упомянутым крестьянином. Представив друга всем присутствующим, Ланн усадил его за стол на почетное место, рядом с собой.
Вспоминается еще один случай, происшедший с Ланном позже, в 1809 году. Возвращаясь из Испании, маршал остановился на одной из почтовых станций, при которой находился постоялый двор. Здесь он со слезами на глазах обнял хозяина данного заведения, богато одарил золотом и устроил роскошный обед, на который пригласил все его семейство. Адъютанты маршала недоумевали, пока не узнали причину столь неожиданного поведения Ланна. Дело втом, что это был тот самый капитан, который под стенами крепости Сен-Жан-д’Акр, в Сирии, спас маршалу жизнь. При этом спаситель Ланна сам был опасно ранен и впоследствии демобилизовался. Спасение жизни товарища в бою настоящие солдаты не забывают никогда. А маршал принадлежал к их числу. Он сделал все от него зависящее, чтобы помочь приобрести экс-капитану постоялый двор, дом, скотину, имущество и земельный участок.
Однако новая война, теперь уже с Пруссией, заставила Ланна покинуть родной город, и в сентябре 1806 года он возглавил 5-й корпус Великой армии. С этим корпусом он участвовал в сражении у Йены, где действовал с такой же храбростью и решительностью, с какой действовал всегда и везде. Однако в бюллетене Великой армии о его вкладе в победу, во многом благодаря интригам тщеславного Мюрата, не было практически ни слова. В письме Луизе маршал сетовал на неблагодарность Наполеона, который верил сплетням и интригам Мюрата. Ланн был слишком хорошим и ответственным солдатом, чтобы примешивать все обиды и раздражения на военные дела. И хотя он часто жаловался на несправедливость императора и в разговорах производил впечатление удрученного человека, Ланн выполнял, тем не менее, свои обязанности безукоризненно.
Участвуя в преследовании разбитой у Йены и Ауэрштедта прусской армии, Ланн во многом способствовал тому, что Мюрат заставил капитулировать войска князя Гогенлоэ у Пренцлау. Скорость движения пехоты Ланна была такова, что солдаты 5-го корпуса прибыли к Пренцлау спустя короткое время после появления там кавалеристов Мюрата. Однако все лавры этой капитуляции присвоил себе Мюрат, в своих рапортах дав понять Наполеону, что пехота Ланна двигалась слишком медленно, а посему ему приходилось рассчитывать только на свои силы. В своем рапорте о действиях у Пренцлау Мюрат ни единым словом не обмолвился ни о Ланне, ни о его солдатах. В этом докладе маршал Мюрат говорил только о себе и о своих кавалеристах, что очень обидело Ланна, который 31 октября с горечью писал Наполеону, что его солдаты были обескуражены таким эгоизмом Мюрата. И действительно, есть повод быть пораженным такой бесцеремонностью: солдаты Ланна, несмотря на всяческие лишения, прошли 105 километров за 48 часов, причем первые 78 км были преодолены за 33 часа. После всего этого понятна горечь и сарказм Ланна в письме, адресованном Мюрату: «… без сомнения, большие заботы Вашего Высочества
(Мюрат имел титул великого герцога Клеве и Берга) явились причиной того, что вы забыли о том, что я тоже был там (в Пренцлау – С.З.) во главе своего авангарда, и что я лично принял капитуляцию начальника штаба князя Гогенлоэ… Я очень бы хотел, чтобы Его Величество Император знал об участии моих войск в этом деле и знал, что я буду счастлив, когда это дело будет разрешено; я сражаюсь только ради славы и нет той жертвы, которую я бы не отдал ради вас»57.
17 октября 1806 года Ланн писал жене: «Кажется, что мы двигаемся на Берлин. Если мы останемся там на зиму, я пошлю за тобой». Однако этому обещанию не суждено было сбыться, так как сразу после занятия прусской столицы французские войска двинулись в Польшу, где находились союзники Пруссии – русские войска.
Польша и поляки не вызывали у Ланна никаких чувств, кроме недоверия. В своем первом отзыве о положении дел в этой стране маршал писал Наполеону: «Я попросил некоторых друзей рассказать о положении в Польше и все они в один голос заявили, что будет невозможно возродить эту нацию; здесь царит полная анархия; если мы вооружим поляков, то каждая провинция будет сражаться друг против друга»58. Через четыре дня после этого письма Ланн пишет из Торна, где располагается 5-й корпус: «Согласно тем сведениям, которые до меня дошли, Польша состоит из двух слоев общества: во-первых, очень богатые, интерес и взгляд которых направлены на Пруссию, во-вторых, и это наиболее многочисленная часть, она находится в положении между человеком и животным; у нее нет какой-либо энергии. Я прошу Ваше Величество отнестись с доверием к тем сведениям, которые я высказал по поводу этой нации. Я убежден, что если придется ее
возродить, то в течение двух недель она будет скорее против нас, чем за нас. Я сожалею, сир, но чтобы вынести суждение о духе и способностях поляков в больших городах необходимо посмотреть на нищету и деградацию сельской местности»59.
Однако не политическая обстановка в Польше главенствовала в делах и помыслах маршала. Война с русскими – вот что было главным. В ходе военных действий против русской армии
Беннигсена Ланн был направлен императором к Пултуску, где должен был захватить мосты и зайти в тыл русским войскам. Предполагалось, что в районе Пултуска могут находится только незначительные силы противника. Однако на деле оказалось, что против 20 тысяч французов при 120 орудиях под Пултуском располагались силы в 45 тысяч человек при 200 орудиях под общим командованием самого Беннигсена. Сражение началось в 11 часов утра 26 декабря и шло с переменным успехом. Несмотря на упорство и решительность действий, войскам Ланна не удалось оттеснить русские войска от Пултуска; сражение закончилось ничем. Правда, вечером Бенигсен все же решил оставить Пултуск и отступить.
Следующее крупное сражение, в котором принимает непосредственное участие Ланн – Фридланд, - сражение, завершившее войну и вынудившее русского императора Александра I пойти на мир с Наполеоном.
Нельзя не согласиться, что действия Ланна у Фридланда на начальной стадии сражения не могут не вызывать восхищения. По этому поводу Чандлер писал: «То, что Беннигсен не использовал полных возможностей своих позиций утром, свидетельствует о высоком искусстве маршала Ланна, в совершенстве выполнившего двойную функцию – сковывания и изматывания. Действительно, мастерство маршала Ланна в этом случае вполне сравнимо с мастерством Даву при Ауэрштедте»60.
Письмо Ланна жене 17 июня: «Мы дали сражение, которого еще никогда не было… Я сражался с моим армейским корпусом с часа дня до восьми часов вечера, не уступив ни пяди земли. Наконец-то, моя дорогая Луиза, мои войска покрыли себя славой. Я надеюсь, что это последнее сражение и скоро наступит мир»61.
Маршал оказался прав, говоря о мире. Уже 22 июня было подписано перемирие и сразу после этого начались переговоры между Наполеоном и Александром I в Тильзите.
19 марта 1808 года Наполеон жалует маршалу титул герцога Монтебелло, в знак признательности за его победу над австрийцами у одноименного селения.
До сентября 1808 года Ланн проводит время в Лектуре, откуда он был вызван, чтобы сопровождать Наполеона на встречу с российским императором Александром, назначенной в Эрфуте. Ланн входит в относительно небольшой круг, который император взял с собой: Бертье, Даву, Сульт. Именно герцогу Монтебелло была предоставлена честь встретить на французских аванпостах русского императора. Приобретенный опыт посла в Португалии и общение в великосветском кругу пригодились Ланну при этой встрече. Александр I был приятно удивлен галантностью и учтивостью французского вояки. Маршал произвел на русского самодержца настолько хорошее впечатление, что по окончании переговоров Александр наградил герцога Монтебелло высшим российским орденом Андрея Первозванного. Забегая вперед, скажем, что когда новость о смертельном ранении Ланна во время битвы у Эслинга дойдет до Александра, он, в разговоре с французским послом Коленкуром, выразит горькое сожаление по поводу этого несчастья и, по его словам, «продумал об этом всю ночь».
29 октября Наполеон в обществе Ланна отправляется в Испанию. 3 ноября они были в Байонне, 5-го присоединились в Витории к Жозефу, выехавшему из Мадрида 31 июля. Ланн ехал с тяжелым сердцем в Испанию. О своих чувствах он написал Луизе 4 октября 1808 года из Эрфута: «Я не хочу торопиться, дорогая Луиза, и хочу побыть около тебя. Самое большее, на что я рассчитываю, - это неделя, чтобы побыть с тобой перед своим отъездом в Испанию. Ты знаешь, какое отвращение я испытываю, отправляясь в эту страну… Я надеюсь, что это не будет долгая кампания и к весне мы возвратимся домой»62.
Находясь в Испании, Ланн не получает под свою команду корпус и находится непосредственно при Наполеоне. По словам Марбо, император желал сохранить при себе маршала, чтобы иметь возможность направить его туда, где дела будут идти достаточно плохо, будучи уверенным, что прибытие Ланна выправит положение к лучшему.
23 ноября у Туделы войска Ланна, насчитывающие 34 тысячи человек нанесли поражение 45-тысячной
испанской армии Кастаньоса. Если бы не вынужденное промедление Нея, испанские войска были бы уничтожены полностью. Задержка Нея у Туделы имела неприятное последствие: разбитый, но не уничтоженный Кастаньос отошел к городу, ставшему знаменитым в летописях войны в Испании – Сарагосе.
|
Штурм Сарагосы |
Вскоре Наполеон, не довольный долгой осадой этого важного города, направляет маршала туда. Сарагоса была больше чем просто город. Она являлась хорошей крепостью и символом испанского сопротивления. Несмотря на все желание как можно быстрее овладеть этой крепостью, Ланн вынужден был приступить к более длительной осаде, которая никак не была по душе нетерпеливой и импульсивной натуре герцога Монтебелло. В одном из донесений Ланн сообщал Наполеону: «Государь, это совсем не то, чему мы научились на войне. Я не видел такого упорства. Несчастные защищаются с яростью, которую нельзя себе представить. Я видел, как женщины отдавали себя на смерть… Это война, приводящая в содрогание».
А в письме жене этот человек редкостной отваги признавался: «Я предпочел бы десять ежедневных сражений той войне, которую мы здесь ведем за каждое здание».
27 января французы предприняли штурм города. Он продолжался несколько дней то затихая, то возобновляясь снова. Испанцы дрались с упорством обреченных, французы с таким же упорством пытались ворваться в Сарагосу. После ожесточенных схваток солдатам Ланна удалось закрепиться на батареи
Мучеников, а также в монастырях Санта Энграсия и Тринитариев.
И во время штурма, и во время инженерных работ герцог Монтебелло находится в самых опасных местах, подавая всем пример бесстрашия. 31 января он приглашает генералов и офицеров осмотреть ход осадных работ. По окончании инспекции Ланн отправился обратно не по траншее, а поверх окопов, идя по открытой местности на расстоянии половины ружейного выстрела от позиций испанцев. Более того, на полдороге он поднялся на пригорок и начал рассматривать в подзорную трубу вражеские укрепления. Вскоре яркая униформа маршала привлекла внимание испанских стрелков, которые обрушили ливень свинца. В считанные мгновения несколько офицеров, сопровождавших герцога Монтебелло были ранены, остальные спрыгнули в траншеи. Лишь маршал Ланн оставался недвижим под выстрелами, продолжая отдавать приказы. И только завершив осмотр, он неспешно спустился в укрытие.
Конечно, это можно назвать безрассудством. И, возможно, Ланн понимал это отчетливо. Но он отлично понимал и то, что такие, пусть безрассудные, с точки зрения здравого смысла, поступки очень сильно влияют на боевой и моральный дух солдат. Герцог Монтебелло прекрасно знал психологию солдат.
Ланн жене 30 января 1809 года: «Мы все измотаны; вот уже больше недели, как я не смыкаю глаз. Присовокупи к этому пришедшее в упадок здоровье; но все это не так важно, я хочу закончить это дело»63.
Подкопы и бомбардировки города продолжались с неослабевающей энергией. Сарагоса постепенно разрушалась, превращаясь в руины, однако продолжала сопротивляться любому натиску французов.
Ланн жене 6 февраля: «Какая ужасная война. Я предпочел бы десяток сражений через день, но здесь нам противостоят дома. Я был бы очень рад, если бы мы стали хозяевами Сарагосы в течение месяца. Я так устал, что с трудом держусь даже сидя»64.
18 февраля Ланн предпринял очередной штурм и большая часть главной улицы Сарагосы – Косо – была взята французами. «Но тут произошло нечто такое, чего не бывало ни при какой осаде: каждый дом превратился в крепость, каждый сарай, конюшню, погреб, чердак нужно было брать с бою… Солдаты Ланна убивали без разбора всех, даже женщин и детей, но и женщины и дети убивали солдат при малейшей их оплошности»65.
Взятие монастыря Сан Франциско решило судьбу города. Это обширное здание, расположенное в центре Косо, давало неоспоримые преимущества тем, кто им владел.
20 февраля 50 орудий крупного калибра, которые уже сожгли дотла пригород, открыли адский огонь по Сарагосе, причинив еще больший ущерб собору Нотр Дам дель Пилар. В письме, датированным тем же днем, Ланн писал жене: «Какое ремесло, моя дорогая Луиза, все то, что мы здесь делаем. Сарагоса скоро будет представлять лишь кучу развалин»66.
В этот же день, в четыре часа дня, представители Хунты согласились сдать город. «Сарагоса только что сдалась, - пишет Ланн Луизе. – Какое грандиозное дело, дорогая моя подруга. Возможно, я уеду прежде, чем дождусь приказов Его Величества»67.
Сарагоса не была отдана Ланном на разграбление, как это обычно бывало при взятии городов во время войны, особенно тех, которые оказывали ожесточенное сопротивление. Маршал проявил великодушие по отношению к городу и жителям, несмотря на ту жестокость, которую фанатичные защитники города проявляли в отношении французских солдат. Он ограничился тем, что наложил на город, согласно традиции, контрибуцию в размере 800 тысяч пиастров. Однако город был не в состоянии оплатить такую большую сумму и глава Хунты предложил оплатить контрибуцию сокровищами собора Нотр Дам дель Пилар. Поговаривали, что сам маршал также обогатился, прибрав к рукам один миллион, правда, доказательств в пользу этой версии нет. Однако мы знаем точно, что в благодарность за то, что герцог Монтебелло не отдал Сарагосу на разграбление солдатам, отцы города предложили маршалу букет цветов, выполненных из драгоценных камней, а маршалу Мортье – гвоздику в алмазах стоимостью 100 тысяч франков. В отличие от Ланна, принявшего этот дар, Мортье отказался от подношения.
Взятие неприступной Сарагосы можно по праву поставить в ряд выдающихся достижений Ланна. Однако маршал не испытывал радости от одержанной победы. Он сильно изменился, не ощущая больше справедливости дела, которому служил. «Какая война! Быть вынужденным убивать столько храбрых людей или пусть даже сумасшедших людей! Эта победа доставляет только грусть!» - сказал Ланн, обращаясь к свите, когда все они проезжали по улицам, залитого кровью мертвого города68.
|
Памятник Ланну в
Лектуре |
В конце марта 1809 года Ланн вновь отправляется в родной Лектур. Однако, как это не раз бывало, его мирная жизнь оказалась непродолжительной.
Пока Наполеон увяз в Испании, Австрия решила использовать благоприятный момент. Вооружив и реорганизовав свою армию, она в очередной раз попыталась сбросить с себя гнет Наполеона.
В кампании 1809 года против Австрии корпус Ланна участвует в сражениях у Абенсберга, Рора, Ландсхута и Экмюля. При штурме Регенсбурга, когда неоднократные попытки французов взобраться на крепостные стены были отражены австрийцами, им овладела холодная ярость. «Есть ли добровольцы идти на брешь?» - осведомился герцог. Ответа он не услышал. Вражеский огонь парализовал волю даже самых отчаянных храбрецов. И тогда происходит удивительное. Послушаем Марбо, который участвовал в штурме Регенсбурга. «Ну, коли так, я вам сейчас покажу, что прежде, чем стать маршалом, я был гренадером – и остаюсь им!» - воскликнул тогда неустрашимый Ланн, схватил лестницу и понес ее к пролому. Его адъютанты пытались остановить его, но он отпихнул нас плечом… Тогда я сказал ему следующее: «Господин маршал, вы ведь не хотите видеть нас опозоренными – но ведь так и будет, если вы получите хоть царапину, неся лестницу к валам, пока мы еще живы!» И потом, несмотря на его сопротивление, я выхватил один конец лестницы у него из рук и поднял ее себе на плечо, а Вири взял другой конец, и все наши адъютанты тоже подняли еще две лестницы по два человека на каждую. При виде маршала Франции, спорящего с адъютантами, кто первый полезет на штурм, крик энтузиазма вырвался у целой дивизии. Подбежали солдаты и офицеры. «Вино налито – начнем пить»69.
Поздно вечером Регенсбург был в руках Ланна. Великая армия устремилась на Вену.
Разбитая австрийская армия отошла к Вене и, переправившись на противоположный берег Дуная, уничтожила за собой все мосты.
|
Штурм Регенсбурга
(маршал Ланн в центре) |
20 мая французская армия была сконцентрирована на острове Лобау. На следующий день ее передовые части под командой маршалов Массены и Ланна, перейдя через наведенный понтонный мост, захватили две деревушки: Массена – Асперн, Ланн – Эслинг.
Утром 21 мая эрцгерцог Карл предпринял наступление против переправившихся французских дивизий. Деревни несколько раз переходили из рук в руки. Ланн отчаянно держался за Эслинг, Массена – за Асперн. Потери с обеих сторон были ужасающими, и в один из моментов битвы предмостные укрепления уже казались потерянными. Увидев возможность для кавалерийской атаки, Ланн послал срочное сообщение находившемуся в центре Бессьеру, «приказывая» ему «биться до последнего». «У его адъютанта, тактичного молодого человека, хватило деликатности несколько смягчить эти формулировки, но, услышав об этом, Ланн взорвался от ярости и тотчас же послал другого адъютанта, на этот раз Марбо, строжайше проинструктировав его подчеркнуть слова «приказ» и «до последнего». Бессьер, который уже негодовал, оказавшись в подчинении у Ланна, был в высшей степени оскорблен. «Разве так можно обращаться к маршалу?» - бросил он с несвойственной ему жесткостью. – Приказы! Биться до последнего?» Злосчастный Марбо пробормотал, что, использовав эти слова, он просто выполнял приказ своего начальника. Вернувшись к Ланну, он доложил, при каких обстоятельствах он выполнил свое поручение. Ланн был в восторге, в особенности после того, как все-таки состоявшаяся атака оказалась успешной. «Вы же видите, какой она произвела эффект, - заметил он. – Иначе бы Бессьер пробездельничал весь день!»70
Наступившая в сражении пауза дала возможность Ланну и Бессьеру продолжить свою ссору, и «эта ночь стала свидетельницей одного из самых ожесточенных споров между высшими офицерами Великой армии. Ланн случайно встретил Бессьера лицом к лицу, когда тот как раз отчитывал Марбо за грубость, проявленную им днем, и тотчас же бросился выручать своего адъютанта. «Если бы император поставил меня вам под команду, я бы тотчас же вышел в
отставку! – вскипел он. – Но раз уж вы находитесь под командой у меня, то отдавать приказы буду я, а вы извольте им подчиняться!» И Ланн подробно объяснил, почему он сформулировал свой приказ именно в таком виде. «Это – потому, что вы бездействовали весь день и даже не приблизились к противнику!» - заявил он. «Но это – оскорбление, - парировал Бессьер, - и вы дадите мне удовлетворение!» Его рука потянулась к ножнам. «Если вам угодно, то хоть сейчас», - ответил Ланн и начал вытаскивать саблю.
Нет ни малейшего сомнения, что сейчас могла бы начаться дуэль не на жизнь, а на смерть, если бы не благоразумное вмешательство Массена. «Оружие – в ножны, и немедленно! – загремел он. – Вы – в моем лагере, и я не позволю своим солдатам смотреть, как два маршала тычут друг в друга саблями на глазах у врагов!»71
Оба маршала подчинились. Император, узнав об этом инциденте, принял сторону Ланна и дал понять Бессьеру, чтобы тот подчинялся герцогу Монтебелло. На следующее утро он явился к Ланну за новыми приказами, не дожидаясь, когда они будут присланы к нему. Ланн, недружелюбно посмотрев на Бессьера, произнес: «Поскольку вы, месье, ожидаете моих приказов, я приказываю вам учесть следующие обстоятельства!..» - и начал излагать свои тактические соображения72. Но на этот раз Бессьер держал себя в руках. Он слушал и не подавал никаких реплик.
|
Здание в
Эберсдорфе, где скончался Ланн |
Солнце еще не поднялось высоко, как снова завязалась ожесточенная битва. На глазах у Ланна был убит генерал Сент-Илер. Погиб и старый учитель и друг Ланна генерал Позе. Потом наступило временное затишье, позволившее Ланну и его войскам перевести дух. Когда он отдыхал недалеко от Энцерсдофа, «его нашло ядро, охотившееся за ним еще в Италии, в пустынях Египта, в болотах Моравии и Польши, на равнинах Испании»73. Оно ударило точно маршалу в ноги. «Ничего особенного!» - воскликнул он, пытаясь подняться, но особенное уже произошло, и подняться ему не удалось»74. Солдаты, находившиеся рядом, понесли маршала на перевязочный пункт, но это причиняло ему мучительные боли. Марбо, его адъютант, взяв плащ убитого Позе, собирался подложить его под Ланна. Но тот, отказался, заявив, что это плащ его друга и распорядился продолжать нести так, как несли. В конце концов солдаты соорудили носилки из ружей и донесли его до полевого лазарета, где хирург Ларрей ампутировал Ланну левую ногу.
Ланн стоически перенес операцию, а когда у него началась лихорадка, стал просить воды, однако врачи запретили ее давать. Тогда кому-то пришла в голову идея смачивать ткань в Дунае и потом смачивать губы раненому. Так как состояние маршала было не очень стабильное, было решено повременить его отправку в Вену, и раненого разместили в лучшем месте деревушки Эберсдорф – в здании пивной.
|
Пантеон, где был
похоронен Ланн в 1810 г. |
Наполеон, несмотря на всю занятость и столь неприятный исход битвы, каждый день навещает своего друга. Четыре первых дня после операции Ланн чувствует себя удовлетворительно; он был в сознании и даже чувствовал прилив сил. Он постоянно справлялся о состоянии здоровья каждого, просит Ларрея внимательно осмотреть рану его адъютанта Марбо. По свидетельству врачей, все указывает на то, что Ланн поправится. Наполеон пишет Фуше 25 мая: «Герцог Монтебелло отделается деревянной ногой». Идея протеза, о которой пишет Наполеон, пришлась по душе маршалу, и он даже предполагает сделать заказ механику-протезисту Меслеру, живущему в Вене, чтобы тот сделал протез, аналогичный тому, который Меслер сделал для австрийского графа Палфи.
|
Могила Ланна на
Монмартре, куда было перенесено тело Ланна из Пантеона |
В разговоре с доктором Ланнефранком маршал сказал: «Напишите Корвизару, чтобы он попросил мою жену, если она приедет, сильно не волноваться». И после некоторой паузы, посмотрев в глаза врачу, Ланн произнес: «Она приедет». Он не сомневался в том, что его Луиза, узнав о случившемся, обязательно примчится к нему, как она сделала это два года тому назад, когда маршал был ранен под Пултуском. И Ланн не ошибся в своих предчувствиях.
Когда Луиза узнала о ранении своего супруга, она бросила все и вместе со своим братом, полковником Геэнек, помчалась в Вену…
Но еще задолго до того, как Меслер смог снять мерку для протеза, а Луиза прибыть в Вену, Ланн впал в беспамятство.
Начался сильный бред, во время которого Ланн продолжал командовать войсками, и даже несколько раз пытался вскочить с кровати, чтобы участвовать в схватках. А потом, совершенно неожиданно, лихорадка и бред отступили, и его сознание стало ясным. Маршал стал узнавать людей, подходивших к его кровати. Своему адъютанту Марбо, находившемуся около постели в ночь на 31 мая, он говорил о своей супруге, о своих детях, об отце. В тот же день, на рассвете, маршал тихо отошел в мир иной.
«Единственный человек в Великой армии, никогда не боявшийся говорить Наполеону правду, был мертв, и армия считала эту потерю невосполнимой»75.
|
Памятник Ланну в
нише Лувра |
Приложения 1. ЭТАПЫ ПРОХОЖДЕНИЯ СЛУЖБЫ
1792 – волонтер Второго батальона волонтеров департамента Жер. Су-лейтенант.
1793 – лейтенант. Капитан. Командир бригады.
1796 – бригадный генерал.
1798 – командир бригады Восточной армии.
1799 – дивизионный генерал.
1800 – командующий Консульской гвардией.
Июнь 1800 – командующий авангардом Резервной армии.
1802 – посол в Португалии.
1804 – маршал Франции. Шеф 9-й когорты Почетного Легиона.
1805 – командующий 5-м армейским корпусом Великой армии.
1807 – командующий резервным корпусом.
1807 – генерал-полковник швейцарцев.
1808 – герцог Монтебелло.
1809 – командующий 3-м и 5-м корпусами в Испании.
1809 – командующий сводным корпусом.
1809 – смертельно ранен в битве у Эслинга.
2. НАГРАДЫ
1803 – почетная сабля за Маренго. Легионер Почетного Легиона.
1804 – высший офицер Почетного Легиона.
1805 – знак Большого орла ордена Почетного Легиона.
1806 – командор ордена Железной короны (Италия).
1807 – Большой крест ордена Золотого орла (Вюртемберг). Большой крест ордна св. Генриха (Саксония).
1808 – кавалер ордена св. Андрея Первозванного (Россия).
3. СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Жена – 1-й брак: Жанна Жаклин Барбе (Полетта) Мерик.
2-й брак: Луиза Антуанетта Школастик Геэнек (1782-1856).
Дети: Луи Наполеон леон (1801-1874)
Альфред (1802-1861)
Жан Эрнест (1803-1882)
Густав Оливье (1804-1875)
Жозефина (1806-1889)
ПРИМЕЧАНИЯ 1 Делдерфилд Р. Ф. Маршалы Наполеона. М., 2001. С. 45.
2 Dunn-Pattison R.P. Napoleon’s marshals. N.Y., 1909.
3 Damamme J.-C. Lannes maréchal d’Empire. P., 1987. P. 26.
4 Делдерфилд Р.Ф. Указ. Соч. С. 44-45.
5 Damamme J.-C. Op. cit. P. 27.
6 Ibid. P. 28.
7 Ibidem.
8 Ibid. P. 30.
9 Ibid. P. 65.
10 Ibid. P. 68.
11 Ibid. P. 31.
12 Ibidem.
13 Шиканов В.Н. Созвездие Наполеона: маршалы Первой империи. М., 1999.
14 Чандлер Д. Военные кампании Наполеона. М., 1999. С. 69.
15 Слоон В. Новое жизнеописание Наполеона. М., 1997. Т. 1. С. 265.
16 Damamme J.-C. Op. cit. P. 36.
17 Шиканов В.Н. Указ. Соч.
18 Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1998. С. 152.
19 Делдерфилд Р. Ф. Указ. Соч. С. 103.
20 Damamme J.-C. Op. cit. P. 44.
21 Чандлер Д. Указ. Соч. С. 156-157.
22 Наполеон. Избранные произведения. М., 1956. С. 556.
23 Damamme J.-C. Op. cit. P. 47.
24 Наполеон. Указ. Соч. С. 610.
25 Делдерфилд Р. Ф. Указ. Соч. С. 108-109.
24 Damamme J.-C. Op. cit. P. 82.
25 Тюлар Ж. Мюрат или пробуждение нации. М., 1993. С. 106.
26 Там же.
27 Damamme J.-C. Op. cit. P. 92.
28 Ibidem.
29 Ibid. P. 94.
30 Ibidem.
31 Ibidem.
32 Ibid. P. 95.
33 Шиканов В.Н. Указ. Соч.
34 Damamme J.-C. Op. cit. P. 100.
35 Ibidem.
36 Ibidem.
37 Ibidem.
38 Чандлер Д. Указ. Соч. С. 186.
39 Там же. С. 187.
40 Damamme J.-C. Op. cit. P. 56-57.
41 Ibid. P. 57.
42 Ibid. P. 58-59.
43 Шиканов В. Н. Указ. Соч.
44 Там же.
45 Там же.
46 Damamme J.-C. Op. cit. P. 112.
47 Делдерфилд Р. Ф. Указ. Соч. С. 142.
48 Damamme J.-C. Op. cit. P. 130.
49 Gallaher J.G. The Iron Marshall. A biography of Louis N. Davout. Lnd., 1976. P. 320.
50 Damamme J.-C. Op. cit. P. 135.
51 Ibid. P. 136.
52 Ibid. P. 206.
53 Шиканов В.Н. Указ. Соч.
54 Damamme J.-C. Op. cit. P. 215.
55 Ibidem.
56 Ibidem.
57 Ibid. P. 224.
58 Ibid. P. 225-226.
59 Ibid. P. 226.
60 Чандлер Д. Указ. Соч. С. 359.
61 Damamme J.-C. Op. cit. P. 236.
62 Ibid. P. 240-241.
63 Ibid. P. 248.
64 Ibid. P. 249.
65 Тарле Е.В. Наполеон. М., 1992. С. 260.
66 Damamme J.-C. Op. cit. P. 252.
67 Ibidem.
68 Тарле Е.В. Указ. Соч. С. 260-261.
69 Marbot, Baron M. de. Mémoires. P., 1891. Vol. II. P. 1540155.
70 Делдерфилд Р.Ф. Указ. Соч. С. 236.
71 Там же. С. 237.
72 Там же. С. 238.
73 Там же. С. 240.
74 Там же.
75 Там же. С. 243.
По всем вопросам писать по адресу:
[е-mаil]
,
Сергей Захаров.
|