Восточная война

1853-1856

Соч. А.М. Зайончковского

том 2

[272]

Глава XVIII
Осада Силистрии

Ко времени начала осады Силистрии князь Варшавский имел сосредоточенными у этой крепости 56 бат., 30 эск., 15 сот., 192 полевых и 52 осадных орудия, 2 парохода, отряд канонерских лодок, 3 артиллерийских парка, осадный инженерный и понтонный парки общей численностью до 65 тысяч человек¹, силы, какие еще никогда не были собраны в предшествовавшие войны с Портой ни против одной из турецких крепостей. Впоследствии-сосредоточенные против Силистрии войска последовательно возросли до 77 бат., 68 эск., 27 сот. при 266 op. общей численностью до 90 тысяч человек.
Большая часть этих сил, а именно пришедший из Черновод отряд генерал-адъютанта Лидерса, была расположена на высотах, прикрывавших голову моста через Дунай, фронтом на юг и юго-запад и предназначалась для отражения армии Омера-паши, если бы таковая атаковала нас со стороны Шумлы. Избранная позиция прикрывалась с юга Алмалуйским оврагом, а с юго-запада несколькими редутами. Вообще фельдмаршал, покорный преследовавшей его идее о необходимости отступать под натиском ожидаемой им атаки Омера-паши, особенно настойчиво старался укрепить позицию отряда Лидерса, на которой, собственно, и был раскинут его главный лагерь². Войска в лагере были расположены в боевом порядке, фронтом на юг и юго-запад³, и смело можно сказать, что Паскевич интересовался этим отрядом, который в его глазах служил якорем спасения в предстоявшей катастрофе, гораздо больше, чем осадой Силистрии. 8-я пехотная дивизия, предназначавшаяся собственно для действия против крепости, расположилась, перейдя на правый берег Дуная, фронтом к Силистрии, между рекой и правым флангом отряда генерала Лидерса. Острова Салган и Гопа были заняты Камчатским егерским полком, остров Голый — Вознесенским уланским полков, а Кременчугский егерский полк с легкой батареей стоял у моста через реку Борч, за которой были сосредоточены парки и госпитали.
Единственное сообщение правого берега Дуная с Каларашем производилось через болотистый остров Голый и реку Борч, причем за мостами на Дунае необходимо было следить с особенным вниманием ввиду наступавшего периода подъема воды в реке.
5 мая вечером решено было начать осадные работы против фортов Арабского и Песчаного. По черновой диспозиции генерала Шильдера, составленной на эту ночь, предполагалось подойти [273] к Араб-Табии на 300 саженей, заложить здесь первую параллель и построить три батареи, чтобы положить предел энергичным работам турок по усилению этого укрепления⁴. Но, видимо, фельдмаршал не согласился на такое смелое выдвижение вперед, и первую параллель решено было заложить вне досягаемости неприятельских выстрелов, на расстоянии 1000 саженей от Араб-Табии, которая имела еще характер полевого укрепления. Общее заведование работами было возложено на генерала Шильдера, расстройство нервов которого к этому времени достигло высшего напряжения⁵.
Однако и заложение этих, названных впоследствии по своей удаленности «бесполезными», траншей не обошлось благополучно. В Елецком полку, бывшем в прикрытии рабочих, произошла ложная тревога, распространившаяся впоследствии и на главный лагерь, и начальствовавший здесь генерал Веселитский отвел войска назад к лагерю, чем заставил прекратить начатые работы⁶. На следующий день заложение параллели на том же месте решено было произвести под руководством генерала Коцебу, и в течение ночи были вырыты траншеи А и В⁷ и начаты на левом фланге редут С и батарея D с прилегающими к ним окопами. Сверх того обращены были в траншеи прибрежные неприятельские ложементы Е и вооружена правая батарея В. В ночь на 8 мая начатые траншеи были удлинены, а батареи вооружены 12 орудиями⁸.
Турки продолжали деятельно укрепляться и до такой степени усиливали свои передовые укрепления, соединяя их между собой и с крепостью целым лабиринтом траншей, что для овладения ими с каждым днем правильная осада казалась все более необходимой. Фельдмаршал же, живший в Калараше, ежедневно приезжал в лагерь осадного корпуса, указывал места для укреплений в лагере и для обороны его системой редутов, но не решался принять действенных мер против Силистрии отделением сильного отряда для обложения крепости, дабы прекратить сообщение осажденных с Шумлой, и назначением для работ свыше 1000—1500 человек в день. Работы вследствие этого шли беспорядочно, вяло, хотя ввиду пассивных в первые дни осады действий турок и продвигались достаточно быстро.
8-го числа на острове Салаган была построена батарея G, а в ночь на 9-е выведена береговая траншея НН и заложена вторая параллель КК на расстоянии уже 300 саженей от Арабского укрепления.
С 9 мая с нашей стороны началось кроме осадных работ производство довольно бесцветных рекогносцировок, цель которых очень трудно определить. Обыкновенно значительные части пехоты выдвигались из лагеря осадного корпуса и придвигались боевыми линиями к турецким укреплениям. Подойдя под выстрелы с передовых фортов, рекогносцирующие части останавливались, смотрели [274] на неприятеля, стреляли и, понеся хотя незначительные, но совершенно бесполезные потери, возвращались в лагерь⁹. Фельдмаршал объяснял эти периодические выступления желанием отвлечь неприятеля от наших осадных работ, ввести противника в заблуждение нашими энергичными действиями и, главное, приучить войска маневрировать в боевых порядках под огнем противника. Весьма возможно, что последняя цель и достигалась, но первые две приводили к совершенно обратным результатам. Турки, не понимая подобных подходов к неатакуемому форту Абдул-Меджид на 1—2 часа без каких-либо против них серьезных действий, приписывали наш уход обратно нерешительности и отправляли победные известия о том, как они успешно отбивали атаки русских, войска которых не имели храбрости довести дело до удара¹⁰.
Первая такая рекогносцировка была произведена 9 мая «для отвлечения внимания неприятеля от наших осадных работ и для обзора турецких укреплений». В 10 часов утра отряд в составе 18 бат., 8 эск., 6 сот. и 56 op. двинулся, под личным начальством князя Горчакова, из главного лагеря в направлении между с. Калапетри и фортом Абдул-Меджид¹¹. Остановив общее наступление отряда, Горчаков подошел с частью войск на пушечный выстрел к укреплению. Для прикрытия своего левого фланга он выслал к Калапетри три сотни казаков, поддержанных дивизионом улан с 2 конными орудиями. Турки, занимавшие пространство между Калапетри и Абдул-Меджидом, выдвинулись сначала вперед, но, попав под наш огонь, отошли к своим укреплениям. В пять часов дня войска наши вернулись в главный лагерь с потерей двух казаков ранеными. «Можно ли,—пишет по этому поводу Меньков¹²,— сравнить эти громадные рекогносцировки с посылками небольших партий с надежными офицерами Генерального штаба, которые могут подкрасться, все высмотреть и, в случае беды, уйти безнаказанно».
О впечатлении, которое произвело на неприятеля выступление князя Горчакова, можно судить из следующих строк письма маршала С.-Арно к военному министру¹³: «8 (20) и 9 (21) мая русские произвели две последовательные и решительные атаки на Силистрию. Они были отбиты и отступили с большими потерями. Турки очень мало пострадали, и их мужество увеличивается. Если Силистрия продержится до 3 (15) июня, то русские ее не возьмут»¹⁴. Омер-паша рисовал в своем официальном донесении маршалу С.-Арно¹⁵ картину прогулки князя Горчакова еще в более мрачном для нас свете: «В воскресенье 9 (21),— писал он,— неприятель сделал три приступа на укрепление Араб-Табия¹⁶. В первый раз русские подошли на дальность ружейного выстрела, но, встреченные картечью и сильным огнем стрелков, они отступили с большими потерями; во второй раз они уже не приближались так близко, [275] и достаточно было одной канонады, чтобы их приостановить; в третий раз они не подвинулись даже и на столько, хотя за войсками и была поставлена кавалерия, которая должна была их подталкивать, но и это не удалось»¹⁷.
Мы нарочно приводим эти выдержки, чтобы подчеркнуть обратную сторону медали бесцельного маневрирования больших масс войск перед фронтом неприятеля. Обман поражает противника своей неожиданностью, энергией, когда вслед за ним наносится главный удар. Повторное же нерешительное выказывание больших сил, которые, ничего не сделав, торопятся уйти назад, производит совершенно иное впечатление — деморализует свои войска и вселяет уверенность в противника, как это и было в данном случае.
В самом деле, еще накануне того дня, когда Омер-паша и С.-Арно делились такими радостными для них известиями, французский главнокомандующий отправил Омеру-паше самое тревожное письмо об ожидаемой судьбе Силистрии.
«Я боюсь,— писал он¹⁸,— что крепость, решительно атакованная противником, не в состоянии будет долго сопротивляться». Маршал, принимая во внимание положение союзников, считал неосторожным ввязываться в генеральное сражение с русскими войсками одной оттоманской армии, хотя бы для сохранения столь важного пункта, как Силистрия. Для нанесения решительного удара надо было ожидать сосредоточения всех союзных армий, а потому С.-Арно не думал уже более о сохранении Силистрии, а лишь о спасении большей части ее гарнизона.
С этой целью французский главнокомандующий рекомендовал коменданту крепости взять, как только он убедится в полной невозможности удержать Силистрию, лучшие 10 000 войск из 16-тысячного гарнизона и прорваться с ними в Шумлу под прикрытием остальных 6 000, которые должны были в то же время произвести демонстрацию атаки наших осадных работ. Чтобы прикрыть отступление прорвавшихся частей, Омер-паша должен был в условленный день выслать на дорогу к Силистрии всю иррегулярную [276] кавалерию, поддержав ее 2 тысячами регулярной конницы, а также направить отряд, отходивший от Калафата на Шумлу, левее, по дороге на Силистрию. Но С.-Арно вполне естественно опасался, что Паскевич не захочет дать утром уйти гарнизону и постарается преградить ему путь своей многочисленной кавалерией. Для противодействия этому он рекомендовал турецкому генералиссимусу выйти из Шумлы с отрядом в 30 тысяч при 100 орудиях и принять на себя отходящий гарнизон на выбранной позиции, в двух переходах от Шумлы.
Но Омеру-паше совершенно не улыбалась перспектива выйти одному навстречу войскам князя Варшавского, и потому он отказался от всяких сложных комбинаций для оказания помощи силистрийскому гарнизону и решил содействовать его отступлению лишь при помощи иррегулярной кавалерии и конной артиллерии, которые держались на этот случай наготове¹⁹.
Однако с 9 мая в поведении турок замечается уже перемена, и они начали мешать нашим работам своими вылазками, с каждым днем становясь все смелее. Так, в этот день на рассвете они заняли траншеи КК, которые нам пришлось покинуть и вести с ними сильную перестрелку. Коцебу приписал нашу неудачу отсутствию порядка у Шильдера, «которым ничего не было предпринято так, как следовало бы». В ночь на 10-е также порядка в работах не было, хотя нам и удалось вновь занять траншеи КК, сделать траншею L, построить и вооружить батарею M двумя орудиями для действия против Песчаного форта. На левом фланге в этот день была построена батарея N в 250 саженях от Арабского укрепления. Неприятель мешал нашим работам своим сильным огнем и даже сделал неудачную попытку атаковать их.
В ночь на 11-е мы продолжали продвигаться траншеей по берегу Дуная и приспособили турецкую батарею О для действия против Песчаного и Змеиного укреплений, а на левом фланге усилили батарею А и вывели траншеи по обе ее стороны.
Омер-паша говорит в своем донесении о какой-то попытке с нашей стороны атаковать Песчаное укрепление открытой силой, для чего наши войска были выстроены в пять линий, но, попав под сильный огонь турок, начали поспешно отступать, открыв беспорядочную стрельбу²⁰. Ничего подобного не было, и это донесение интересно лишь в том отношении, что показывает, какими баснями руководствовались союзники в суждении о действиях на Дунае, а впоследствии и иностранные историки при описании Русско-Турецкой войны. Но что правильно было в донесении Омера-паши, так это свидетельство о крайне вялом ведении нами осады.
12-го числа на правом фланге прибрежная траншея была продолжена на сто саженей, а на левом была выстроена батарея Р, на которой установлено несколько осадных орудий для действия [277] по более удаленному Песчаному укреплению. В ночь на 13 мая на правом фланге атаки были заложены батарея R, действовавшая почти в тыл Песчаному укреплению, батарея S для связи правого и левого флангов атаки и приступлено было к соединению батарей P и R траншеями. На рассвете неприятель открыл против наших работ сильную канонаду, а 13-го около 4 часов дня сделал вылазку и двинулся через овраг в трех колоннах против батарей N и Р, но встреченный ружейным огнем штуцерных и рабочих, а также двумя картечными выстрелами с батареи P обратился в бегство. Вечером турки вновь начали наступать и открыли огонь по нашим работам с батарей и верков. Нам пришлось выдвинуть из траншей резерв и открыть огонь со всех наших батарей, как береговых, так и расположенных в траншеях. Турки удара не приняли, и через час стрельба прекратилась.
13-го и 14-го числа для развлечения неприятеля были произведены прогулки в направлении к форту Абдул-Меджид отрядом в 4 бат., 2 эск. и 6 op. под начальством генерала Непокойчицкого. Отряд этот к ночи беспрепятственно вернулся назад, остановившись на ночлег впереди левого фланга лагеря осадного корпуса.
Ночью на 15 мая на левом фланге были построены и вооружены две батареи, T и I, с целью обстреливать впереди лежавший овраг и, кроме того, в изгибах траншеи е были поставлены две полупудовые мортиры для действия против Араб-Табии, находившейся от траншеи на расстоянии 200 саженей. Кроме того, между батареями T и I, в направлении к Араб-Табии, была выведена новая траншея на расстоянии 115 саженей, на конце которой была заложена батарея Y, с целью действовать как самому укреплению, так и по сообщениям его с дальними фортами. В следующую ночь от батареи Убыла продолжена траншеями построена батарея W для действия по Араб-Табии и для обстреливания впереди лежащего оврага; кроме того, на противоположном, ближайшем к неприятелю, скате оврага была проложена траншея I, выведенная на гребень посредством туров, наполненных фашинами. Траншея эта была обращена совместно с траншеей ff в ложемент для продольного действия по оврагу. В центре атаки работы состояли в усилении существовавших батарей, а на правом фланге были выведены от батареи R три траншеи в расходящемся направлении, длиной каждая в 50 саженей.
Все эти работы, по словам генерала Коцебу²¹, велись вяло, плохо и без всякой системы, так что на скорое взятие передовых укреплений у него было мало надежды. Князь Варшавский, напротив, был доволен успешным ходом работ и рассчитывал, что осада, как он и раньше предполагал, окончится недели в четыре²².
Со своей стороны генерал Шильдер, называвший нашу атаку «практическими саперными работами против турецкого учебного полигона», приходил в отчаяние от того направления, которое [278] придавал осаде князь Варшавский. Фельдмаршал, решив, чтобы турки только «почитали бы себя в осадном положении», поддерживал в неприятеле бодрость и смелость. От блокады мы продолжали упорно отказываться; Силистрия сохраняла свободное сообщение с Шумлой и другими пунктами; подкрепления и обозы продолжали свободно входить в крепость на глазах бездействовавшей русской армии.

Нередко осада, по словам жизнеописателя графа Тотлебена²³, походила на комедию, которая разыгрывалась Бог знает с какой целью. Фельдмаршал, находя иной раз, что тот или другой фланг атаки слишком выдвинут вперед, отдавал приказание прекращать местами работу на более или менее продолжительное время; по его же распоряжению осадные орудия то ставились на батареях атаки, то отвозились для вооружения укрепленного лагеря, устраиваемого в ожидании предстоящего появления союзных войск. Очевидно, что полевые орудия, которыми заменялись осадные, не могли упрочить за нами перевеса в артиллерийской борьбе²⁴. Войска не могли объяснить себе причину ежедневных послаблений, добровольно делаемых неприятелю, и подслушанный Тотлебеном разговор двух солдат вполне правильно определил существовавшее положение дел. «За что мы здесь деремся?» — спросил один другого. «Какой ты дурак,— последовал ответ,— паша хочет сдать Силистрию, а фельдмаршал не хочет ее взять!»
Между тем положение силистрийских турок было незавидное, несмотря на всю энергию их обороны. Они день и ночь усиливали свои укрепления, возводили новые работы и, по преувеличенному понятию англичан, дали нам маленький урок в том, как впоследствии оборонять Севастополь.
В то время как мы с начала осады потеряли всего убитыми 22 нижних чина и ранеными 11 офицеров и 192 нижних чина, потеря их гарнизона за восемь первых дней осады убитыми и ранеными доходила до 1000 человек. Песчаное укрепление очень сильно пострадало от наших батарей, поставленных на острове Салган, и крепость просила подкреплений, но, несмотря на это, энергичный комендант предполагал еще долго держаться, даже в случае падения Араб-Табии и Песчаного. Омер-паша решил помочь гарнизону, отвлекая внимание русских на восток атаками иррегулярной конницы и усилив гарнизон на 1200 иррегулярных стрелков. Кроме того, он намеревался произвести сильную демонстрацию сил со стороны Силистрии, не ввязываясь, однако, в бой, чтобы выяснить, предполагает ли Паскевич принять сражение или нет²⁵.
16 (28) мая Омер-паша сообщал маршалу С.-Арно полученное им известие, которое его очень встревожило, о том, что Паскевич по взятии Силистрии намерен со всеми войсками двинуться к Шумле. [279] Это его заставило торопиться со средоточением туда войск из Калафата, Софии и других пунктов²⁶. Полученное турецким генералиссимусом на следующий день известие от коменданта крепости, что русские поторопятся уйти за Дунай, если часть турецких сил появилась бы у них в.тылу, несколько его успокоило. Омер-паша решил двинуть к Силистрии до 7000 всадников иррегулярной конницы под начальством поляка Садыка-паши (Чайковский), а по другой дороге к Силистрии выдвинуть верст на пятнадцать от Шумлы отряд в составе 28 бат., 10 бат. и 20 эск.²⁷.
В то время как под Силистрией фельдмаршал губил участь всей кампании, в Петербурге император Николай, еще не совершенно разочарованный в своем «отце-командире», жил жизнью Дунайской армии. Положительно удивляешься работоспособности этого могучего государя и человека, его выдающимся военным дарованиям, умению охватить и правильно оценить обстановку, несмотря на то что Паскевич, человек, имевший на государя колоссальное влияние, делал все возможное, чтобы сбить его с правильного пути, на котором стоял государь в отношении плана и способов ведения кампании. Раза два в неделю император писал обширные письма князю Варшавскому, которые могли бы служить чистым откровением для фельдмаршала, если бы они падали на более благодатную почву. Казалось, могучая, богатырская фигура императора Николая развернулась во всю ширь именно в то время, когда грозные тучи сплошным кольцом окружили [280] его страну. И чем более падали духом его ближайшие сотрудники, тем величественнее становилась фигура государя, который верил в Россию, верил в возможность повернуть успех кампании в нашу сторону и, к сожалению, верил в людей, не замечая того, что большую часть всего выдающегося, что он этим людям приписывал, следовало отнести на долю самого государя.
В своих письмах к фельдмаршалу император Николай давал сжатый очерк всей обстановки войны; он очень ясно сознавал положение наших врагов, правильно определял политику враждебной нам, но трусливой Австрии и настаивал на усвоении фельдмаршалом того образа действий, который мог повернуть колесо фортуны в нашу сторону, который при удаче мог много дать, а при неудаче не поставил бы нас в положение хуже того, в котором мы оказались.
«Радуюсь очень,— писал государь фельдмаршалу 11 мая,— что ты велел приступить к осаде Силистрии. В теперешних обстоятельствах продолжаю полагать, что лучшего сделать нельзя. Пойдет ли осада спокойно — хорошо; выйдут ли турки с союзниками на выручку крепости — тем лучше, будет тогда случай их разбить... Ты мне писал, что Шильдер обещает через две недели взять Силистрию; я доволен буду, ежели и через четыре недели — и то хорошо!» В следующем письме государь предостерегал Паскевича о возможном увлечении Шильдера своим «воображением», что могло привести к пренебрежению выработанными опытом правилами атаки, выражал надежду, что турки должны будут бросить укрепления Арабское и Песчаное, но отсюда далеко еще до главной крепости, а потому государь опасался, что в обещанные четыре недели дело не будет кончено. Император Николай считал желательным осаду Силистрии, чего легко было достигнуть благодаря оставлению турками Туртукая, направлением с этой стороны к крепости части наших войск, сосредоточенных на среднем Дунае. Турки именно этого и боялись, но фельдмаршал остался нем к такому выгодному для нас событию. Государь вообще очень боялся, чтобы его мнение не было односторонне, а поэтому он только в исключительном случае, один лишь раз, а именно относительно осады Силистрии, отдал Паскевичу свое повеление в категорической форме; всегда же свои предложения высказывал лишь в виде личных мнений и пожеланий, принять или не принять которые предоставлял фельдмаршалу как человеку, находившемуся на месте и военные дарования которого он ставил очень высоко.
При решении плана военных операций государь пожелал также узнать мнение выдающегося стратега первой половины XIX века генерала Жомини, доживавшего свой век на покое в Бельгии. Мы уже знаем, что в январе Жомини представил свой письменный доклад относительно начинавшейся кампании, а в мае он лично прибыл в Петергоф и удостоился продолжительной беседы с императором [281] Николаем. «Наш взгляд²⁸,— писал по этому поводу государь Паскевичу,— на положение дел совершенно согласен. Он (т. е. Жомини) также полагает, что взятие Силистрии, а потом и Рущука было бы очень желательно».
Поведение Австрии император предугадывал совершенно правильно. Он сообщал, по дошедшим до него сведениям, что сборы австрийцев на нашей границе, а также в Вене и в Италии делаются, чтобы en imposer à la France et à la bourse²⁹. «Делай они дома, что хотят,— добавлял государь,— но не смей нас трогать, и не думаю, чтобы решились».
Внутреннее положение самой Австрии было не таково, чтобы рискнуть на открытый разрыв с Россией, и в Петербурге ходили слухи об усилившемся брожении в Галиции, чем и была вызвана поспешность внезапного увеличения там войск. С другой стороны, сдерживающая в тот период кампании роль Пруссии также не осталась без влияния, и это вызвало со стороны императора Франца-Иосифа приказание эрцгерцогу Альберту укротить его слишком горячее желание разрыва с нами. Во всем этот государь видел большую выгоду для нас в смысле выигрыша времени, которым мы могли бы воспользоваться для взятия Силистрии и дальнейших активных действий. «Не бойся австрийцев,— заканчивал Николай Павлович свое письмо,— но с помощью Божьей и твоими героями бей всех³⁰, кто ни явится».
Государь верно предугадал план ближайших действий противника, а именно, что турки пока не начнут никаких серьезных наступательных действий, а будут сосредоточиваться в Шумле, чтобы выждать там прибытия французов и тогда только перейти, может быть, в общее наступление. О сосредоточении же союзников Николай Павлович также имел вполне определенные сведения, что оно происходит очень медленно и скоро быть оконченным не может. Государь старался убедить Паскевича, что наша развернутая на театре войны армия должна использовать неполную готовность противника, но фельдмаршал по-прежнему оставался нем и видел спасение России лишь в отступлении за Прут³¹.

15 мая наконец было объединено начальствование войсками в траншеях в лице начальника 8-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Сельвана, в помощь которому были назначены генералы Веселитский, князь Урусов и полковник граф Опперман. Заведование осадными работами по-прежнему оставалось в руках генерала Шильдера.
Опасение князя Варшавского относительно наступления союзников турок возрастало все более и более, поэтому 16-го числа он решил выслать особый рекогносцировочный отряд на юг для сбора [282] сведений о противнике. Но и эта попытка была сделана в такой трусливой форме, что ее правильнее считать мерой для предупреждения нечаянного нападения на свою армию, чем разведку намерений противника. С этой целью был сформирован отряд силой в 4 бат., 6 эск., 3 сот. с одной пешей и одной донской батареями, под начальством генерала князя Бебутова. Отряд этот должен был 17 мая выступить к с. Афлотор, отстоящему от главного лагеря верст на шестнадцать, и выслать оттуда разъезды по Базарджикской, Шумлинской и Разградской дорогам для собирания сведений о противнике. Кроме того, князь Бебутов должен был подыскать в Афлоторе лазутчиков, которые сообщали бы нам сведения о неприятеле. 18 мая этот тяжелый отряд, задачу которого с не меньшим успехом могли исполнить несколько эскадронов кавалерии, должен был вернуться обратно в лагерь³². Князь Бебутов неприятеля не встретил и о движении турок никаких известий не получил.
Тем временем в ночь на 17 мая под Силистрией случайно для нас разыгрался весьма драматический эпизод. С наступлением темноты с нашей стороны начались по обыкновению осадные работы, при этом, ввиду неоднократных вылазок турок, мы начали в последние дни ставить за нашим левым флангом особый дежурный резерв, независимо от траншейного караула и его резервов. В описываемую ночь за левым флангом был поставлен отряд в составе 2 бат., 6 пеш. op., 2 эск., 1 сот. и 4 кон. ор.³³ под начальством гвардейской конной артиллерии полковника Костанда, состоявшего без определенного дела при главной квартире. Из дежуривших по очереди в траншеях флигель-адъютантов и личных адъютантов фельдмаршала там находились флигель-адъютант граф Орлов и князь Щербатов. Кроме того, генерал Сельван приказал командиру отдыхавшей в лагере 2-й бригады его дивизии генералу Попову, если он услышит ночью сильную стрельбу в траншеях, выстроить свою бригаду и быть готовым к немедленному движению на помощь. Можно полагать, что это распоряжение, которое впоследствии хотели растолковать как преднамеренное решение вырваться из рук фельдмаршала и самовольно атаковать Араб-Табию, было вызвано опасностью работ, производимых уже на близком расстоянии от неприятельского укрепления, а также проявленными турками энергией и активностью в обороне крепости.
Около полуночи турки вышли из рытвины, находившейся на правом фланге Араб-Табии, и под прикрытием сильного огня с форта двинулись против наших работ левого фланга. Генерал Веселитский легко отбил эту атаку двумя находившимися в его ведении батальонами. Казалось бы, можно было спокойно приступить к прерванным работам, но в это время с барабанным боем двинулся вперед отряд полковника Костанда. К траншеям он подошел уже тогда, когда турки были отбиты, а потому и был остановлен генералами Сельваном и Веселитским. [283]
Только что успокоилось на левом фланге, как турки сделали вылазку против наших работ правого фланга, также удачно отбитую. Араб-Табия в это время замерла и даже не открывала огня по хорошо освещенной и открыто стоявшей группе Сельвана, Веселитского, Костанды, графа Орлова и князя Щербатова. Сильная перестрелка на нашем правом фланге и мертвая тишина грозного укрепления Араб-Табии дали мысль окружавшей генерала Сельвана молодежи, что турецкое укрепление оставлено противником, который устремился на наш правый фланг. Отсюда явилась другая мысль — овладеть быстрым натиском столь надоевшим нам Арабским фортом.
Слабохарактерный генерал Сельван попал как бы в тиски: с одной стороны, на него наседала пылкая, влиятельная, но ни за что не ответственная молодежь и возможность упрека в трусости, из-за которой могла быть упущена минута решительного успеха, с другой же стороны, давал о себе знать страх перед грозным фельдмаршалом в случае неудачи этого рискованного предприятия. Сельван, однако, решил испросить указания генерала Шильдера и отправился искать его в траншеях. Но Шильдера в траншеях найти не удалось, и старый генерал, поддавшись убеждениям окружавшей его молодежи, при уклончивом на его вопрос — атаковать или нет? — ответе генерала Веселитского, единственного человека, мнение которого могло бы считаться компетентным, решил атаковать Араб-Табию.
Войска, назначенные для штурма, выстроились в одну линию, в колоннах к атаке, тылом к нашим траншеям, отстоявшим от турецкого форта шагов на триста. На правом фланге стал 3-й батальон Алексопольского полка, в центре, на интервале шагов в сорок,— 3-й батальон Полтавского полка и на левом фланге — 3-й батальон Замосцьского полка из отряда полковника Костанды. Батальоны Алексопольского и Полтавского полков должны были наступать уступом справа, а батальон Замосцьского полка действовать по усмотрению полковника Костанды. Генералу Попову с резервом приказано было следовать на помощь. Генералы и лица свиты стали перед батальонами.
Благодаря темноте и порядку, в котором строились войска, Араб-Табия продолжала молчать. Но, как бы в насмешку над этим, у нас приказано было ударить бой к атаке, и успокоившиеся после своей неудачной вылазки турки встрепенулись и встретили штурмующих картечными и ружейными выстрелами. Несмотря на убийственный огонь, наступление батальонов продолжалось в полном порядке, и они скоро скрылись во рву турецкого укрепления. Ров был 12-футовой глубины при почти отвесном земляном контрэскарпе; насыпь форта состояла из глинистой земли, и по весьма крутой наружной отлогости, не имевшей бермы, после дождей образовалась твердая кора глины, так что солдаты с трудом выбивали штыками [284] ступени в земле. Ни штурмовых лестниц, ни каких-либо других приспособлений для облегчения эскаладирования укреплений с собой взято не было.
Независимо от этих препятствий войска, воодушевленные присутствием старших начальников, лезли на вал, и по прошествии четверти часа все амбразуры с орудиями были в наших руках, и внут-. ри Арабского укрепления завязалась та борьба не на жизнь, а на смерть, которая за какие-то минуты приводит к полной победе или к поражению. Дрались банниками, прикладами, а то и просто схватившись друг с другом врукопашную, и не только нижние чины, но и офицеры. На глазах адъютанта Муза-паши в такой невероятной рукопашной схватке боролись турецкий поручик с русским штаб-офицером³⁴. И победа была, безусловно, в наших руках.
Кроме свидетельства Омера-паши, что «атака русских дошла до такого предела, когда обыкновенно всякое сопротивление со стороны гарнизона прекращается»³⁵, ручательством этому могли служить и четыре батальона резерва генерала Попова, которые торопились к месту схватки.
Но в то время, когда успех столь рискованно задуманного предприятия был за нами почти что обеспечен и густой мрак ночи начинал уже рассеиваться, вблизи раздался тоскливый звук отбоя. Прозвучал один раз и замер. Никто на него не обратил внимания, кроме генерала Веселитского, который старался узнать, кто дал отбой. Ничего не узнав, не найдя старшего начальника, генерала Сельвана, Веселитский отдал приказ трубить отбой, который раздался вскоре властным звуком по всему фронту. Но войска не слушались отбоя и не хотели уступать завоеванного. Пришлось прибегнуть к настойчивым приказаниям, только после которых войска отошли, переправившись с громадными трудностями через ров и понеся при отступлении большие потери. Генерал Сельван погиб во время штурма, Веселицкий, Костанда, князь Щербатов и граф Орлов были ранены, последний особенно серьезно.
Но отступлением в траншею трех батальонов, первоначально штурмовавших Арабское укрепление, еще не окончилось кровавое дело этой ночи. В момент отступления к месту свалки подходил [285] резерв генерала Попова. Не войдя в связь с бывшими впереди начальниками, не разузнав положения дела и не получив никаких приказаний, Попов повел в атаку свой резерв, преимущественно направляя его в охват Арабского форта. И лишь понеся большие потери и убедившись, что войска Веселитского и Костанды отошли назад, четыре батальона Попова также повернули обратно³⁶.
В этом деле мы потеряли убитыми и ранеными 2 генералов, 26 офицеров и 911 нижних чинов. Турки определяют свои потери в 100 человек, хотя эта цифра, как и все их донесения, подлежит большому сомнению.
На рассвете неприятель выдвинул из-за своего правого фланга кавалерию, думая использовать неминуемый при отступлении беспорядок, но, видя спокойно выстроенные каре, отошел назад.
Так кончился этот «бессмысленный и беспорядочный», по словам Коцебу, штурм, придавший бодрости духа обороняющемуся и задержавший ход работ атакующего. «Гнев фельдмаршала,— пишет Коцебу,— был направлен на Шильдера тем более, что эта неудача помешала ему уехать, как он хотел, когда будет взят форт. Шильдер действительно полусумасшедший, и дело остается не сделанным. Я советовал удалить его»³⁷.
Под Силистрией началось самое строгое расследование самовольного штурма и отыскание виновных. Более всего интересовались узнать, по чьему приказанию начался штурм и кто первый дал отбой. Следствие ничего не выяснило, так как все спрошенные отзывались незнанием, стараясь приписать инициативу штурма убитому генералу Сельвану; ему же, но не так определенно, хотели приписать и первый сигнал отбоя, хотя в душе никто этому не верил. «Темно и вовсе неудовлетворительно,— написал на следственном деле государь,— а верить можно, что бросились сгоряча за бегущими». Записки современников и сопоставление всех мелочей разобранных документов дают нам право думать, что нападение на Арабский форт было произведено так, как оно изложено выше.
Безусловно, вина за штурм и неудовлетворительную его организацию падает на Сельвана как на ответственного начальника, но инициатива всего предприятия лежала не на нем, а на окружавшей его молодежи. Не жажда подвигов и отличий, полагаем, руководила большинством из них, а то же чувство оскорбленного патриотизма бесславным и непривычным для русской армии трусливым сидением на берегах Дуная, которое заставило петербургский патриотический кружок послать на войну пылкого Карамзина, погибшего у Каракула в этот же самый день. Так и здесь вся неурядица осады, открыто сознаваемая в армии пагубная бездеятельность фельдмаршала и счастливо подвернувшийся случай ударили в голову кружку влиятельной молодежи, которая и увлекла за собой Сельвана. Навряд ли поднимется у кого-нибудь перо упрекать старого [286] генерала в предпринятом им геройском самостоятельном решении использовать удачную минуту и быстрым шагом пододвинуть взятие крепости; свершившееся показало, что успех был возможен и предприятие не так безрассудно. Но события в ночь на 17 мая еще раз доказали, что такие предприятия должны быть хорошо обдуманы и организованы, чего в данном случае не было. И в этом Сельван, безусловно, виноват, так как он ничего не обдумал и не принял никаких мер, долженствовавших обеспечить наш успех. При таких условиях является даже сомнительным — могли бы мы, завладев Араб-Табией, удержаться в ней, если бы на место боя не явился кто-либо более опытный, который сумел бы взять в свои руки командование этой случайной операцией?
Что касается первого сигнала отбоя, то, мы полагаем, надо откинуть всякую мысль о том, что он дан генералом Сельваном. Этот опытный служака должен был хорошо понимать, что, идя на такое действо, он в случае неудачи рисковал всей своей службой, так как Паскевич не простил бы ему самостоятельного решения даже и при завладении Араб-Табией. Для Сельвана возврата не было; он мог воротиться только со щитом или на щите. В минуту отбоя к тому же победа склонялась на нашу сторону, а поэтому начальнику отряда не было никакого смысла отзывать свои войска назад. Да притом и трудно выяснить, прозвучал ли отбой за минуту до смертельной раны Сельвана или уже после того, как он выбыл из строя. Наконец, первый отбой на войска не произвел никакого впечатления; он воздействовал лишь на генерала Веселитского, который начал допытываться, кто подал сигнал, и отыскивать генерала Сельвана. Не узнав первого и не найдя второго, он уже от себя приказал несколько раз проиграть отбой и начал делать настойчивые распоряжения об отступлении не желавших отходить войск, приняв на себя, таким образом, общее руководство боем. Вину в отступлении, следовательно, законно возложить на генерала Веселитского. Является странным, что этот отмеченный боевым опытом генерал, отбывший Венгерскую кампанию в должности начальника штаба 4-го корпуса, принял такое несообразное с обстановкой решение. Мы полагаем, что скорее всего можно объяснить тем психологическим состоянием начальника, в которое он попадает, когда ставит себя в положение рядового бойца в рукопашной схватке. Не имея возможности охватить в целом все то, что делается кругом, испытывая на себе все особенности рукопашной схватки, когда при полном напряжении всех сил даже простая физическая боль, утомление или личная в схватке неудача могут ударить по нервам, легко представить себе, что не один ты ослабел, а и все вокруг тебя.
В аналогичном положении находился и генерал Веселитский. Став, как и остальные, во главе штурмовавших батальонов, он одним из первых взошел на вал, но был сбит банником, потом в шею [287] ему попал осколок снаряда, брошенный чьей-то рукой; он вновь оказался на валу и вновь получил удар и был сбит. И тут Веселитский услыхал звук отбоя. Не найдя генерала Сельвана, он наткнулся на раненого полковника Костанду, который упрашивал его начать отступление³⁸. Вот обстановка, при которой Веселитский приказал отступать. Невольно является вопрос — поступил ли бы генерал так, если бы он не находился в рядах передовых бойцов, а несколько сзади, в таком расстоянии, чтобы иметь возможность беспристрастным взором оценить всю обстановку? Думаем, что нет. Нельзя здесь не повторить старой истины, что личный пример старшего начальника законен только тогда, когда у него не осталось уже других способов вести бой, и он бросает на чашу весов победы или поражения себя как последний резерв³⁹.
Тяжело было императору Николаю узнать о новой неудаче, но рыцарское сердце государя оценило мотивы, руководившие инициаторами рискованного предприятия, и ни одного слова упрека не было сказано в их адрес. «Душевно скорблю,— писал государь князю Варшавскому⁴⁰,— о напрасной трате драгоценного войска и потери стольких храбрых, во главе которых ставлю почтенного Сельвана, дорого заплатившего за свою излишнюю отвагу; но мир праху его, он умер геройской смертью! Тем более жалеть должно столь тщетной траты людей, что осада шла до того успешно и с неимоверно малой потерей. Но буди воля Божия! Надеюсь, что возьмешь свои меры, чтобы впредь такой необдуманной отваги и бесплодной траты людей не было». Графу Орлову, который, по донесению фельдмаршала, необыкновенной храбростью обратил на себя всеобщее внимание⁴¹ и был во время штурма тяжело ранен, государь послал Георгиевский крест, как «лучший бальзам на раны».
В своих всеподданнейших письмах князь Варшавский часто жаловался на изнурявшие его лихорадки, о которых, впрочем, мы не встречаем никаких указаний в записках современников и даже в ежедневном дневнике генерала Коцебу, который виделся с фельдмаршалом чуть ли не каждый день. Катастрофы с делом Карамзина и штурмом Сельвана должны были ухудшить здоровье Паскевича, и он действительно свое донесение государю о происшествии в ночь на 17 мая кончал жалобой на трехдневную лихорадку. «Ради Бога, берегись,— ответил ему на это государь.— Надеюсь на милость Божию, что твое здоровье поправится при первой хорошей удаче, и не унывай!»
Из приведенной фразы можно заключить, что, несмотря на частые упоминания фельдмаршала о расстроенном состоянии здоровья, в которых, по сопоставлении их с записками современников, нельзя не видеть намеков на желание Паскевича уехать из армии, государь не считал своевременным понять эти намеки и облегчить фельдмаршалу столь желаемый им отъезд. Он еще верил в своего [288] «отца-командира» и старался очень нежной рукой корректировать ошибки, допущенные им при осаде Силистрии. «По-видимому, оба турецкие форта,— читаем мы в том же письме,— долго еще держаться не могут против весьма искусно веденной атаки. Тогда предстоять будет еще осада самой крепости, на что я считаю не менее как еще три недели! Большое удобство произошло бы для осады, ежели бы ты нашел возможным совершенно осадить крепость и тем прекратить всякое сообщение ее с Шумлой... На скорое прибытие союзных войск, кажется, решительно нет опасения за совершенным у них недостатком лошадей и перевозочных способов. Разве перевезут отряд тысяч в десять в Варну, но и то без лошадей и сильной артиллерии. По всему этому я в полной надежде, что с помощью Божьей овладение Силистрией не подлежит сомнению. Покуда из Австрии ничего не получал и, кажется, ежели и будет что, то не такое предложение, которое сейчас же повлекло бы за собой немедленный разрыв».
Но уверенности императора Николая во взятии Силистрии не суждено было оправдаться. Паскевич упорствовал в предпринятом [289] им решении и довел дело до желаемого им конца. Одновременно с донесением государю о Сельванском штурме фельдмаршал представил записку с начертанием плана кампании с июня в предположении, что австрийцы объявят нам войну. Вся суть этой записки сводилась к необходимости в таком случае снять осаду Силистрии и отойти за Дунай⁴². И Паскевичу удалось наконец сделать первый шаг к примирению государя с мыслью об оставлении Силистрии. «Ежели бы против чаяния,— отвечал император Николай⁴³,— австрийцы нас атаковали, в таком только случае я разрешаю предполагаемый тобою план действий... Уверен, что тогда Бог сподобит тебя жестоко наказать австрийцев за вероломство и неблагодарность».
Между тем положение турок вовсе не было так хорошо, как оно могло нам казаться. Маршал С.-Арно предупреждал военного министра о том, что крепость не может долго держаться и что в течение месяца, т. е. до времени готовности союзников к наступательным действиям, она должна пасть⁴⁴. Французский главнокомандующий упрекал турок в крайне неправдоподобных и фальшивых донесениях о положении дел в Силистрии⁴⁵ и видел в этом желание увлечь его вперед в то время, когда чувство военной осторожности требовало ввиду полной неготовности союзной армии отказаться от всяких выступлений. С.-Арно твердо решил оказывать туркам пока лишь только нравственную поддержку.
С нашей стороны после Сельванского штурма осадные работы продолжались в том же духе, т. е. главное внимание обращалось на подход к Араб-Табии.
В ночь на 19 мая на левом фланге одна траншея была загнута и продолжена на 80 саженей параллельно левому фасу Арабского форта, в расстоянии от него около 70 саженей. Вылазка, произведенная турками, чтобы помешать нашим работам, была отбита⁴⁶, и днем в траншее были поставлены 4 полупудовые мортиры, а на следующую ночь на оконечности ее построена батарея, вооруженная 4 орудиями для действия по левому фасу турецкого укрепления. Дальнейшая работа состояла в движении тихой сапой на высоту, занимаемую фортом, где была заложена батарея на 8 орудий в виде редута. Цель этого редута заключалась в усилении нашего левого фланга и в действии против неприятельского укрепления. Кроме того, тихой сапой была выведена траншея прямо по направлению на Араб-Табию, которая 21 мая подошла к форту на 18 саженей. Для того чтобы иметь возможность вести дальше эту работу с наименьшей потерей, в этот день вечером пространство земли между оконечностью траншеи и оврагом, проходившим подле турецкого укрепления, было взорвано, и оконечность воронки взрыва коронована турками.
Неприятель открыл огонь со всех своих батарей и произвел вылазку с целью разрушить наши работы, но был с уроном отбит. [290]
Интересно прочитать, как изложен этот эпизод в донесении Омера-паши маршалу С.-Арно⁴⁷: «В пятницу, 2 июня (21 мая), русские взорвали мину, чтобы разрушить парапет выдающегося крыла флеши Араб-Табия. К счастью, сила взрыва обратилась назад и засыпала неприятельскую колонну, которая готовилась броситься на брешь. Это стоило неприятелю 400 человек убитыми. Турецкие работы и гарнизон совершенно не пострадали. Гарнизон, видя беспорядок и испуг неприятеля, сделал вылазку на ближайшую батарею и уничтожил там огромное количество русских, которые могли спасти свои орудия, лишь увезя их назад». Это одно из тех донесений, о которых состоявший при Омер-паше полковник Диё⁴⁸ писал генералу Канроберу, что на Дунае так жонглируют с убитыми и ранеными, что можно полагать, что в русской армии не осталось уже ни одного живого человека.
В эти дни силистрийский гарнизон понес большую утрату в лице энергичного коменданта Муза-паши, который был убит у себя на квартире во время молитвы осколком снаряда, пущенного с наших левобережных батарей. Заместителем его был назначен Гуссейн-паша, бывший комендантом форта Араб-Табия; это также был один из выдающихся офицеров оттоманской армии. Но зато турки хорошо использовали дни упадка духа у нас после сельванского штурма, а также отсутствие полной блокады крепости: подкрепили гарнизон запасами и 4000 пехоты, составленными преимущественно из охотников. Это движение было прикрыто полком кавалерии с конной батареей, которые опирались на 10-тысячный отряд иррегулярной конницы, гнездившейся в большом лесу Дэли-Урман, в расстоянии четырех часов пути от Силистрии. Резервом всей высланной вперед конницы служил Дамасский кавалерийский полк, выдвинутый к Рахман-Ихиклеру⁴⁹. Впрочем, иррегулярная конница, находившаяся под командой Садыка-паши (Чайковский), представляла, по словам полковника Диё⁵⁰, такой сброд, что ее с трудом можно было поставить наряду с башибузуками.
Тем временем с нашей стороны осада шла, по выражению князя Варшавского, «туго»⁵¹. Фельдмаршал приписывал это смелой защите турок и знанию стратегии войны, чему способствовали их руководители — иностранные офицеры. Было бы справедливо значительную часть вины в этом отнести и на нашу сторону.
«Ceci est étrange,— писал о наших неудачах под Силистрией генерал Боске⁵²,— et je répugne à me l'expliquer par l'impuissance des russes. Il y a autre chose, comme une démoralisation, une préoccuparion, je ne sais quoi, qui paralyse cette armée».
Между тем нравственная атмосфера в нашем лагере под Силистрией была сгущенная и нездоровая. Чтобы окунуть читателя в эту атмосферу, приведем выписки из дневника генерала Коцебу за эти дни. [291]
«19 мая. Фельдмаршал пытал меня; у нас царит упадок духа. Вечером меня послали в траншеи, где я нашел полный беспорядок — доказательство лжи и обмана Шильдера. Фельдмаршал требует от меня письменного изложения, как продолжать осаду Силистрии.
20 мая. Ночь была спокойна, только несносна из-за фельдмаршала, который давит, как кошмар, и все парализует.
мая. Фельдмаршал произвел бестолковую разведку. Его гнев. Шильдера фанфаронады продолжаются, но на правом фланге Бухмейер будет отдельно работать; эту ночь он начнет. Фельдмаршал опять выказывает боязнь австрийцев, и все это лишь для того, чтобы самому уехать.
мая. Фельдмаршал говорит, что он болен". Ясно, что он хочет уехать; пусть едет.
25 мая. Паскевич объезжает позицию, чтобы показать, как следует занять ее в случае решительного боя. Я сказал Горчакову, что это обман вести осаду так, как теперь, и что нам нельзя достигнуть благоприятного результата, не окружив крепости...»
Со своей стороны князь Горчаков в письме к военному министру от 15 мая сознается, что он не имеет еще ясного понятия о наших делах под Силистрией, и упрекает всегда немного романизирующего Шильдера⁵⁴ в том, что он по достоинству не оценил неприятеля.
Однако при осуждении деятельности этого выдающегося, хотя и чрезмерно нервного инженера надо помнить, что он ожидал успеха от ускоренной атаки при условии полной осады крепости и в то время, когда Араб-Табия представляла собой слабое полевое укрепление, а не тот форт, каким он сделался в середине мая. О необходимости блокады крепости говорил, как мы видели выше, и генерал Коцебу, об этом писал фельдмаршалу и государь, столь не любивший принимать на себя роль гофкригсрата⁵⁵ и потому столь осторожный в своих указаниях⁵⁶. Но Паскевич казался непоколебимым в своих убеждениях. Существенных мер к ускорению осады он не принимал, а лишь искал виновника в неудаче и такового нашел в лице Шильдера.
19 мая князь Варшавский, который так интересовался скорейшим уходом от Силистрии, а не взятием ее, прибег к мере, никогда не приносившей положительных результатов в таком деле. Он решил ввиду того, что «осадные работы идут весьма медленно и далеко не достигают тех результатов, которые предполагал генерал Шильдер», собрать письменные мнения генералов Лидерса, Коцебу, Бухмейера, Хрулева и других с целью увидеть, «не придумает ли кто-либо из них лучшего способа к продолжению работ»⁵⁷.
21-го числа по этому поводу даже был назначен военный совет, который, впрочем, не состоялся, так как фельдмаршал очень увлекся [292] подробными распоряжениями о группировке войск для встречи австрийцев, на что ушел у него целый день. Практический результат всего поднятого шума заключался лишь в том, что на генерала Бухмейера возложили самостоятельное ведение осадных работ на правом фланге, оставив за Шильдером лишь руководство работами на левом фланге, да, кроме того, подтянули к Каларашу Днепровский пехотный полк с батареей и 2-ю драгунскую дивизию с ее артиллерией и Уральским № 2 казачьим полком, а Селенгинский пехотный полк с 6 орудиями и Донской казачий № 40 полк присоединили к войскам осадного корпуса.
22 мая генерал Шильдер вновь произвел, в 5 часов пополудни, взрыв мины в голове наших работ против Араб-Табии, чтобы облегчить этим доступ к неприятельскому укреплению. Турки после этого открыли сильный огонь из всех своих батарей, а в 7 часов вечера произвели значительную вылазку против редута на левом фланге наших траншей. Три неприятельские колонны, преимущественно из волонтеров, кинулись на батарею с фронта и с левого фланга, где предварительно скрытно собрались в лощине. Несмотря на сильный картечный и штуцерный огонь как с атакованного редута, так и с соседней правой батареи, турки бросились вперед, достигли рва и через амбразуры ворвались в укрепление. Артиллерийская прислуга и слабое пехотное прикрытие вступили в рукопашный бой, а два батальона Елецкого полка, находившиеся в резерве, выбили врага штыками. Турки оставили на месте близ редута около 50 тел, но и наши потери доходили до 125 человек⁵⁸.
Энергичная вылазка турок дала князю Варшавскому повод еще раз написать государю, что неприятель «осмелел» и что трудно предвидеть конец осады, так как турки беспрестанно подкрепляют гарнизон крепости⁵⁹.
Омер-паша, выдвигая, как было сказано, свою кавалерию к Силистрии, дал ей инструкцию не только беспокоить неприятеля, но и отвлекать его внимание от того направления, по которому следовали в крепость подкрепления, и возможно более вводить русских в заблуждение, чаще передвигаясь для этого с места на место.
Результатом такого распоряжения турецкого генералиссимуса были неоднократные и бесцельные высылки Паскевичем летучих отрядов до одного перехода по Шумлинской дороге при получении известия о подходе к Силистрии неприятельских кавалерийских частей. Двигаясь в пункты, которые накануне были заняты турецкой кавалерией, мы, разумеется, на другой день никого там не заставали, а турки тем временем, отвлекая наше внимание, спокойно успевали продвигать в крепость запасы и подкрепления⁶⁰.
Но полученные фельдмаршалом сведения о направлении к Силистрии значительных подкреплений и необходимость, наконец, хоть отчасти удовлетворить общему требованию о прекращении свободного [293] сообщения крепости с Шумлой заставили князя Варшавского принять более решительные меры. С этой целью 23 мая был сформирован под начальством генерала Хрулева особый авангард в составе бригады пехоты, кавалерийского полка, 4 сотен казаков с двумя пешими и одной конной батареями, который был выдвинут к истоку речки Алмалуй, по направлению дороги, ведущей через с. Борчма в Шумлу. Цель авангарда заключалась в следующем: 1) оберегать расположение осадного корпуса, 2) наводить нашей кавалерией неприятеля, в случае его появления, на нашу пехоту и 3) не позволять противнику гнездиться в верхней части оврага, по направлению к которому находилась левая оконечность наших работ. В случае же нападения на эти работы отряд должен был поддержать войска, их защищавшие.
В инструкции генералу Хрулеву было подробно сказано, где и как выбрать позицию, как выставить передовые посты, и в заключение указывалось, что кавалерия отряда отнюдь не должна была увлекаться приманкой легкой удачи и отходить на такое расстояние, на котором не могла бы быть вовремя поддержана; ей ставилось, напротив, целью завлекать неприятеля и наводить его на нашу пехоту⁶¹. Таким образом, и здесь главная задача отряда Хрулева сводилась к защите осадного корпуса от нападения, а не к блокаде крепости и даже не к желанию затруднить сообщение Силистрии с Шумлой, так как для этой цели отряд следовало выдвинуть более к западу, хотя бы к Калапетри, на центральную позицию между осадным корпусом и Дунаем.
С назначением генерала Бухмейера самостоятельным руководителем работ на нашем правом фланге атака там пошла несколько живее, и в ночь на 24 мая мы продвинулись здесь своими траншеями вперед в направлении тыла Песчаного укрепления и заложили новые батареи для действия против этого укрепления. На левом [294] фланге атаки работы в эту ночь состояли в установке двух мортир в воронке № 2 для действия по внутренности укрепления, в приближении тихо по капители бастиона Араб-Табия на 8 саженей к контрэскарпу и в производстве и короновании третьей воронки. В следующую ночь была образована новая воронка, и, несмотря на то, что неприятель старался помешать нашим работам, действуя по ним артиллерийским и ружейным огнем из-за завалов, а также тревожа в продолжение ночи рабочих и прикрытие малыми вылазками, мы подошли двойной тихой сапой к контрэскарпу Араб-Табии на 4 сажени. К вечеру 27-го мы подошли уже к контрэскарпу на полторы сажени и приступили к деланию спуска в ров и перехода через него, который в течение ночи был окончен.
Со своей стороны Омер-паша принимал все более и более энергичные меры к подкреплению гарнизона крепости и к «гипнотизированию» князя Варшавского. Так, 26 мая им направлен был из лагеря при Казали-Девэ к Силистрии отряд Бейрама-паши в составе 5 батальонов, 700 башибузуков и 6 конных орудий, который должен был занять лес Дели-Урман, прилегавший к левому флангу нашего расположения под крепостью, с целью беспокоить нас с этой стороны и содействовать сообщению с крепостью⁶².
Турки вполне достигли этим своей цели. Фельдмаршал все более и более волновался, ожидая скорого появления союзников противника из Шумлы, что на фоне вызывающего поведения Австрии заставило его даже отдать 26-го числа распоряжение приготовиться к снятию осады, и только полученные в тот же день успокоительные известия из Вены временно задержали исполнение этого приказания⁶³.
Вообще союзники, видимо, начинали прозревать истинное положение дел под Силистрией, что можно заключить из следующих строк письма маршала С.-Арно, только что посетившего Варну, к военному министру⁶⁴: «Выходит, что Силистрия продолжает успешно сопротивляться русским, которые, кажется, не приняли до сих пор никаких мер к правильной осаде. Они ограничиваются атаками открытой силой или нечаянными нападениями против внешних укреплений, нападениями, которые никогда не удавались и только влекли громадные потери для атакующего. Недостаток ли материальных средств или же распространившаяся по стране весть о нашем сосредоточении и ожидаемом наступлении наших колонн заставили их отказаться от прочного утверждения перед Силистрией, которую они рассчитывали покорить одним ударом,— я этого не знаю. Но дело в том, что положение крепости, которая по первоначальным предположениям Омера-паши сегодня должна была быть в руках неприятеля, до сих пор не было существенно поколеблено»⁶⁵. Французский главнокомандующий выражал далее надежду, что крепость продержится еще долго и что ему не представляется [295] невозможным, что движение вперед союзных армии, хорошо скомбинированное и направленное вовремя, не освободит крепости.
Таким образом, мысль о движении союзных армий на помощь Силистрии впервые облеклась в реальную форму в голове союзного главнокомандующего лишь 29 мая, т. е. когда крепость при энергичном и умелом ведении дела давно должна была быть в наших руках. Да и то эта мысль явилась у маршала С.-Арно как следствие непонятного для него поведения под Силистрией князя Варшавского.
28 мая фельдмаршал решил лично произвести грандиозный маневр под стенами Силистрии с отрядом в 31 бах, 32 эск., 8 сот., 9 пеш. и 3 кон. батарей. Цель этого маневра заключалась отчасти в обозрении отдельных неприятельских укреплений и расположения турецких войск, а также в намерении показать неприятелю значительность наших сил; основная же идея Паскевича состояла в обучении войск маневрировать и устраиваться в виду неприятеля⁶⁶.
Все выведенные из лагеря войска были подразделены на отряды генерала Хрулева (8 бат, 8 эск., 4 сот. и 3 бат.), генерала Гротенгельма (13 бат., 22 эск., 4 сот. и 8 бат.) и Артамонова (10 бат, 2 эск. и 1 бат.). Кроме того, в лагере оставались в полной готовности к выступлению 15 бат., 4 эск. и 26 пеш. op., за исключением войск, находившихся в траншеях.
Фельдмаршал двинулся в 10 часов утра во главе всего отряда в одной походной колонне по дороге к Калапетри, при подходе к которому была открыта неприятельская кавалерия в числе до 4 000 коней. Тогда Паскевич приказал произвести следующий маневр.
Хрулеву с его отрядом обойти с. Калапетри, подняться на высоты и, выстроившись на них, дать знать об этом тремя выстрелами. Гротенгельму обогнуть овраг, идущий к Абдул-Меджиду, и выстроиться в первый боевой порядок, примкнув левым флангом к с. Калапетри; когда же генерал Хрулев даст условленный сигнал, то Гротенгельму начать наступление с барабанным боем, но куда? — неизвестно, вероятно, прямо перед собой. Генерал Артаманов должен был построиться в резервный порядок за правым флангом генерала Гротенгельма.
Турки, узнав о выходе из лагеря нашего внушительного отряда, никак не могли предположить, что цель этого выхода заключалась лишь в обучении под стенами Силистрии войск маневрированию, наподобие того, как это делалось в Красносельском мирном лагере, а потому начали искать каких-либо реальных целей, которыми мог задаться русский фельдмаршал. И действительно, в этот день должен был прибыть в Силистрию из Шумлы транспорт с запасами и, кроме того, подойти отряд Бейрам-паши, о котором было сказано выше. Опасаясь, что мы имеем намерение помешать тому или другому, противник решил отвлечь внимание [296] русских и действовать своей кавалерией против отряда генерала Хрулева, наиболее для них опасного, так как им сначала показалось, что он направляется по дороге на Альфатар.
Два полка регулярной турецкой кавалерии с конной батареей и целой массой иррегулярной конницы двинулись против Хрулева. После нескольких кровопролитных рукопашных схваток с нашими казаками и Вознесенскими уланами, которые были поддержаны Замосцьским и Люблинским полками, турки отступили под прикрытие своих фортов, а их бивак был сожжен.
Тем временем с Абдул-Меджида был открыт сильный огонь по колонне генерала Гротенгельма, при которой находился и фельдмаршал. Одно ядро упало около лошади Паскевича, и он был контужен⁶⁷. Оставшись при войсках до окончания перестрелки, фельдмаршал после этого пересел в дрожки и поехал в Калараш, а войска пошли домой. Во время пути состояние здоровья Паскевича сильно ухудшилось, так что он принужден был лечь в постель⁶⁸. 30 мая фельдмаршал уведомил государя о приключившемся с ним несчастье, которое не позволит ему недель 6—8 сесть на лошадь. Упоминая далее об увеличившейся после контузии лихорадке и о полном расстройстве нервов, князь Варшавский всеподданнейше доносил о своем отправлении в Яссы, где он предполагал ожидать улучшения состояния здоровья⁶⁹. «Осада Силистрии,— были заключительные слова отъезжающего главнокомандующего,— идет упорно и неудовлетворительно, так что мы и первого форта не взяли»⁷⁰. В командование армией на прежних основаниях вступил князь Горчаков.

1 июня, в день отъезда фельдмаршала из армии, был смертельно ранен в траншеях и генерал-адъютант Шильдер, энергичный и доблестный руководитель осады. Эти два «знаменательные», по словам Коцебу⁷¹, события должны были оказать влияние на дальнейший ход атаки крепости. Нет сомнения, что присутствие Паскевича при армии вносило деморализующий элемент в ведение нами силистрийской операции.
Глубоко не желавший, по соображениям того или иного характера, взятия Силистрии, привыкший в течение десятков лет быть полновластным советником государя и, скажем более, избалованный императором Николаем, фельдмаршал был в вопросе об осаде крепости поставлен государем на место и принужден был исполнять его неуклонную волю. Но Паскевич не имел достаточного гражданского мужества просить отозвать его при таких условиях из армии и не имел умения или доброй воли, оставшись при армии, исполнить повеление своего царя с напряжением всех своих душевных и умственных сил. Основная идея Паскевича [297] была не взятие Силистрии, а выполнение своего собственного плана, и эта двойственность в характере работы главнокомандующего должна была проходить красной нитью через все органы управления армией и вносить деморализующее в смысле единства действий начало. Прав или не прав был Паскевич в вопросе о плане кампании, но при данных условиях нахождение его при армии было вредно, и отъезд фельдмаршала являлся действительно знаменательным фактом. К сожалению, только злой гений Паскевича, как увидим ниже, и из Ясс витал не без вредного влияния над Силистрией.
Погиб и Шильдер. Не могла остаться без влияния на дальнейшую судьбу осады Силистрии также и смерть этого генерала. Талантливый, обладавший необходимым военным чутьем, инженер Шильдер со своей энергией и верой в успех дела был душой осады, но чрезмерная его нервность, а может быть, и несколько рискованный, не чуждый увлечениям план овладения крепостью сделали ему врагов среди ближайших советников фельдмаршала. Мы нарочно привели выше выписки из дневника генерала Коцебу, чтобы поднять завесу на сферу тех не поддающихся иногда исследованию историка отношений, которые влияют на то или другое направление событий. -Шильдеру не дали исполнить его план завладения крепостью в полном объеме, но все неудачи свалили на его седую голову. Так или иначе, но лишь он один представил определенный план атаки крепости, заключавшийся в быстром приближении к береговому бастиону, пользуясь тем, что грозной Араб-Табии в то время еще не существовало. Если принять во внимание силу нашей артиллерии на левом берегу Дуная, неготовность гарнизона крепости, моральное влияние на неприятеля нашей удачной переправы и энергичной атаки, то весьма вероятно, что крепость пала бы в срок, указанный Шильдером, но при условии полной осады Силистрии и ведения дела без перерыва и с направлением всей энергии к выполнению точно определенной задачи. Однако насколько все то, что действительно происходило под Силистрией, не соответствовало этим условиям.
Широкий полет мысли Шильдера был скован фельдмаршалом, Коцебу, а может быть, и другими. В чем заключались в полном объеме предложения этих лиц в отношении атаки крепости, мы не знаем, так как этих предложений, судя по сообщению князя Горчакова военному министру, и не было⁷²; все сводилось к желанию завладеть Араб-Табией, и впервые лишь 31 мая генерал Коцебу сознался князю Горчакову, что так вести осаду грешно и что ее следовало бы вести с полным напряжением сил со стороны Абдул-Меджида или же совсем снять⁷³. Таким образом, предложение Шильдера сводилось к взятию крепости, предложение же фельдмаршала было направлено лишь к узкой цели взятия Араб-Табии, [298] после чего только должны были начать рассуждать о способе овладения Силистрией.
В этом предпочтении, отданном Паскевичем Арабскому форту, можно видеть давление на него все той же его основной мысли — опасения атаки нашего осадного корпуса союзниками турок, при которой нахождение на нашем правом фланге турецкого форта являлось для нас опасным.
Следовательно, генералу Шильдеру пришлось вести осаду по плану, совершенно не сходному с его предположениями, и если он взялся за это дело, то только с целью вовлечь нас в осадные работы, полагая, что впоследствии ему удастся направить их соответственно его предложениям. К сожалению, этого не случилось. Осадные работы, ведущиеся без общего руководства, в той борьбе влияний и мнений, которые существовали в главной квартире, не могли идти успешно, хотя благодаря энергии Шильдера они были ко времени отъезда Паскевича доведены до рва Араб-Табии.
После отъезда фельдмаршала и при известной мягкости характера князя Горчакова распри по поводу ведения осады должны были еще более усилиться. И действительно, 1 июня генерал Шильдер набросал черновую записку князю Горчакову, в которой «почтительнейше» объявлял ему свою «личную твердую волю», что он может продолжать и довести до конца работы по взятию Силистрии, но при выполнении со стороны главнокомандующего определенных условий. К сожалению, условия, которые собирался ставить знаменитый инженер князю Горчакову, остались для истории неизвестны, так как он, не докончив записки, поехал в траншеи, где и был смертельно ранен⁷⁴. Потеряв талантливого инженера, который при всех своих странностях был отмечен выдающимися дарованиями и силой характера, способной вырвать необходимое ему [299] решение, главная квартира лишилась и строптивого противоборца со взглядами ближайших сотрудников князя Горчакова.
Обратимся к ходу осадных работ под Силистрией. 28 мая, во время производства князем Варшавским рекогносцировки, против Араб-Табии был закончен переход через ров, продолжалось коронование контрэскарпа и выведена минная галерея под фланг бастиона неприятельского укрепления.
В ночь на 29-е, около четыре часов утра, были произведены последовательно один за другим два взрыва, обрушившие бастион неприятельского укрепления. Наружный обвал воронки был занят 12-й ротой Пражского полка. Не заметив внутри укрепления неприятельские войска, саперы и рота Пражского полка по собственному почину двинулись в укрепление, в котором к этому времени турками заканчивалась постройка редута, о чем наши войска не были осведомлены. Тогда неприятель, выйдя в трех колоннах из-за редута, атаковал наш маленький отряд, который отошел в воронку, поддержанный остальными ротами 1-го батальона Пражского полка. К сожалению, перед сигналом горна прочие батальоны этого полка были отведены в задние траншеи и теперь, из-за глинистой почвы и сильного дождя, не успели своевременно поддержать свои передовые части. Прибывший на место схватки генерал Бельгард направил на поддержку пражцев батальон Кременчугского полка, который находился в лощине на левом фланге наших траншей, и боевой дух был восстановлен; воронка осталась в наших руках, а последовавшая вслед за этим вылазка турок была отбита. Смелая попытка пражского батальона, предпринятая в то время, когда ближайшие поддержки были отведены далеко назад, не принесла пользу делу и стоил:* нам 200 человек убитыми и ранеными. Турки скрыли от своих союзников понесенные ими потери, а само дело было ими представлено как блестящее отбитие атаки на Араб-Табию 16 батальонов русских, которые потеряли при этом более 2000 человек⁷⁵.
В 7 часов утра турки сделали вылазку против правого фланга наших работ, но были легко отбиты, и работы по всему фронту атаки продолжались весь день беспрепятственно.
Тем временем контуженый фельдмаршал не переставал заботиться об осаде Силистрии. 29 мая он приказал снять с батарей атаки осадные орудия, за исключением 16 полупудовых мортир, и заменить их полевыми орудиями, а вслед за этим снабдил генерала Шильдера следующим секретным предписанием:
«Есть известие, что неприятель усиливается под Силистрией, и, может быть, придется снять саду, чтобы идти к нему навстречу. Но, как теперь еще обстоятельства не те, чтобы снять осаду, и продолжение работ, собственно против нагорного форта, доставит ту выгоду, что неприятель будет почитать себя в осадном положении⁷⁶, то предписываю: 1) вести дело так, чтобы осада могла [300] быть, в случае надобности, снята в самое короткое время, и для сего никаких работ не производить, кроме саперных и минных против нагорного форта; 2) все излишние материалы и инженерные принадлежности, кои не суть необходимы для производства вышеозначенных саперных и минных работ, в первом пункте поименованных, отнести к осадному инженерному парку, дабы оттуда их можно было немедленно отвезти за Дунай»⁷⁷.
При наличии таких приказаний странно звучит выраженное Паскевичем почти одновременно с этим предписанием в письме к государю удивление, что осада идет «туго» и мы и одного форта не взяли! Генералу Шильдеру была предоставлена, таким образом, лишь свобода в производстве минных работ, которые и продолжались безостановочно.
30 мая мы старались препятствовать своим сильным огнем работам турок по окончанию редута, выдвинулись траншеей еще влево от крайнего редута на 20 саженей, заложили там батарею на 8 орудий и повели из колодцев, вырытых в сапе, венчавшей контрэскарп, шесть галерей, чтобы заложить мины под бруствер самого укрепления.
Между тем, видя нашу пассивность, турецкие отряды, высланные Омером-пашой из Шумлы, все смелее приближались к Силистрии. Так, отряд Гассана-паши силой в 23 батальона перешел к Гизенли (Guizenli), будучи сменен на своей первой позиции Измаилом-пашой с 6 батальонами. Летучая бригада Бейрама-паши, английского офицера на турецкой службе, вошла в связь с крепостью и усилила гарнизон ее двумя батальонами. Все эти передвижения делались не с целью заставить нас снять осаду, что маршал С.-Ар-но считал предприятием, полным случайностей и опасности, а лишь чтобы отвлечь наше внимание и оказать гарнизону моральную и материальную поддержку⁷⁸. В самой крепости, воспрявшей духом, работы шли полным ходом. Турки для того, чтобы приостановить нашу атаку против Песчаного укрепления, приступили к целому ряду контрапрошных работ, влиянию которых они и приписали приостановку нашей атаки против этого укрепления, в действительности вызванной вышеприведенным предписанием князя Варшавского. Редут в Араб-Табии был совершенно закончен, и турки начали устройство второго ретраншамента позади Арабского форта, так что даже после взятия этого форта мы не могли бы, по словам полковника Диё, начать атаку главной ограды, а должны были бы атаковать этот новый ретраншамент⁷⁹. Но гарнизон Силистрии продолжал сильно страдать от огня наших батарей с левого берега реки, которые анфилировали всю восточную половину крепостной ограды и передовых фортов⁸⁰.
Турки, которые, по словам подполковника Тотлебена⁸¹, начали немного зазнаваться, с 1 июня ежедневно производили вылазки [301] против той или другой части осадных работ, но всегда были с успехом отбиваемы, и работы шли своим порядком. На ночь большая часть неприятельского гарнизона выводилась из крепости и располагалась ближе к передовым фортам в ожидании нашей атаки.
4 июня нами был за венчанием контрэскарпа Арабского форта устроен траншейный кавальер для действия по внутренности неприятельского укрепления, а на следующий день минные галереи были закончены и кавальер доведен до должной высоты, так что открывал внутренность неприятельского укрепления. В половине шестого вечера 7 июня нами были взорваны мины, заложенные под бруствер Араб-Табии. Вслед за взрывом был открыт огонь со всех наших батарей, устроенных в траншеях, на левом берегу Дуная и на островах; огонь продолжался полтора часа и заставил замолчать неприятельские батареи. Взрывом была обрушена значительная часть бруствера, доставившая возможность нашим батареям левого фланга действовать по внутренности неприятельского укрепления. На рассвете этот обвал был занят нашими войсками и коронован турами.
У союзников, несмотря на победные донесения из Силистрии, положение этой крепости все-таки вызывало серьезные опасения. С.-Арно полагал, что она должна будет пасть в самом скором времени, если союзные войска не будут в состоянии своевременно двинуться вперед. Омер-паша предполагал, с целью оттянуть падение Силистрии, начать наступление против русской армии с сильным отрядом, но не для атаки нас, что признавалось рискованным, а лишь с целью демонстрировать свою решимость и, отвлекая внимание князя Горчакова, облегчить положение крепости. Однако турецкий генералиссимус опасался пододвинуться близко к Силистрии только со своими войсками и просил даже при этом демонстративном движении поддержки у союзников, которые должны были [302] выдвинуть свой отряд к Базарджику и этим обеспечить поддержку правого фланга турок. Маршалу С.-Арно нельзя уже было более утешать своего турецкого товарища той «моральной» поддержкой, которая ему оказывалась до того времени сосредоточением союзных авангардов в Варне, и он решил выдвинуть к Базарджику дивизию Канробера⁸². Но Омер-паша, получив сведение, что русская армия под Силистрией достигает 70 000, признал задуманную демонстрацию рискованной, решил ограничиться лишь действием высланных уже вперед отрядов, и движение дивизии Канробера к Базарджику было отменено⁸³.
Высланные к Силистрии из-под Шумлы неприятельские отряды искусно пользовались отсутствием осады крепости и продолжали снабжать ее продовольствием и подкреплениями.
Турецкий генералиссимус уже после снятия осады сообщал маршалу С.-Арно, что принятый им способ беспокоить русскую армию под Силистрией высылкой летучих отрядов из 3—4 кавалерийских полков с артиллерией и несколькими батальонами дал отличные результаты и подкрепления в крепость проходили, не будучи ни разу атакованы русскими войсками⁸⁴.
Необходимость полной осады сознавалась в нашей главной квартире все более и более, но к этой необходимой мере у нас не решались приступить и после сдачи Паскевичем командования армией. Принимались лишь полумеры в виде высылки на дорогу из Шумлы в Силистрию особых отрядов, которые, стесненные подробными инструкциями и связанные в своих действиях, не могли прекратить сообщения крепости с Шумлой.
Кроме отряда генерала Хрулева, выдвинутого, как известно, к верховью Алмалуйского оврага, 1 июня был сформирован особый отряд генерала Павлова силой в 14 бат., 16 эск., 5 сот. и 38 op., которому было приказано расположиться у д. Калапетри, поддерживать связь с отрядом генерала Хрулева, наблюдать все пути от Шумлы и стараться отрезать транспорты, идущие к Силистрии. Но турки, выставив западнее отряда генерала Павлова заслоны, продолжали под их прикрытием свободно сообщаться с крепостью.
В настоящее время является непонятным и странным, каким образом возможно было допустить, что 16 эскадронов и 5 сотен, опиравшиеся у Калапетри на 14 батальонов и 38 орудий, могли дозволить свободное сообщение турок с крепостью? Обстоятельство это можно объяснить отсутствием широкого размаха в кавалерийской разведке и в направлении ее на юг, а не на запад; любимым местом высылки наших разъездов было с. Афлотор, как будто бы к югу, а в особенности к западу от него кончался весь мир. Хотя обучение нашей кавалерии тех времен и было более направлено к нанесению ударов массой, а полевая служба была вообще в упадке, но трудно предположить, чтобы здравый смысл не указал необходимости расширить [303] зону разведки и наблюдения. Полагаем, что причину такого явления следует искать в другом. Страх Паскевича перед ожидаемым наступлением всей союзной армии из Шумлы был так велик, так открыто выказывался и постоянно напоминался, что им были загипнотизированы чуть ли не все военачальники, которые обращали исключительное внимание на то, как бы не пропустить наступающих союзников турок и не быть разбитыми отдельно, а до остального им было мало дела. Если прибавить к этому страх, который все военачальники, не исключая и князя Горчакова, питали к грозному фельдмаршалу, и строгую кару, грозившую с его стороны за самостоятельное решение, то картина будет ясна. Чтобы не быть голословным, приведем следующую выдержку из журнала военных действий: «2 июня в семь часов вечера против отряда генерал-лейтенанта Павлова показались две кавалерийские колонны. Отряд немедленно стал в ружье; колонны отошли в крепость». И только! Отряд силой почти в дивизию пехоты и дивизию кавалерии, высланный разведывать и отрезывать транспорты, при виде кавалерийских колонн думает лишь об обороне, а между тем под прикрытием этих колонн турки провезли в крепость запасы и подкрепления. Конвоировали эти запасы всего три батальона и два кавалерийских полка⁸⁵.
3 июня отряд генерала Павлова был возвращен в главный лагерь, не принеся никакой пользы. Но так как в главной квартире были получены сведения о передвижении войск между Силистрией и Рущуком, то в этот же день был сформирован новый отряд, под начальством князя Бебутова, силой в 10 бат., 16 эск., 1 полка казаков и 32 op., который предназначался для прекращения сообщений между Силистрией, Рущуком и Шумлой. Князь Бебутов был снабжен предписанием князя Горчакова в обычном духе, связывавшем осмысленное решение задачи и намного умалявшем пользу предпринятой меры. В предписаниях князя Горчакова не было, как уже неоднократно говорилось, краткого изложения обстановки и задачи, а было видно старание все предусмотреть и издали руководить отрядом во всех мелочах. Так и в данном случае князю Бебутову указывалось 4-го числа выступить на Калапетри, переночевать у Войдемира или где-либо поблизости и на следующий день направиться через Казымир к Бобуку, впереди которого оставаться до получения приказания. Отряду было предписано бдительно наблюдать за происходившим вокруг крепости, разведывать и заблаговременно открывать следование войск и транспортов со стороны Шумлы, причем разрешалось атаковать незначительные части противника и не вдаваться в бой с превосходящими силами. Это последнее предостережение проходило красной нитью по всему предписанию и должно было связать руки исполнителю. Князь Горчаков рекомендовал даже избегать частных схваток, в особенности кавалерийских, и держать этот род оружия за второй линией пехоты⁸⁶. [304]
Трудно было при таких условиях раскрыть и помешать сообщению Омера-паши с крепостью, которое этот последний организовал как будто нарочно способом, парализовавшим активные действия князя Бебутова. Но Бебутов не побоялся атаковать встреченные у Бабу и Войдемира турецкие отряды и этим временно прекратил сообщение крепости с войсками Омера-паши.
В то время как осадные работы против Араб-Табии приближались понемногу к концу, главные руководители наших операций на Дунае переживали смутное время нерешительности относительно того, как быть дальше с Силистрией. Давно готовое в голове фельдмаршала решение снять осаду не могло быть легко приведено в исполнение ввиду категорически высказанной воли государя, и теперь к выполнению этого решения приходилось подходить с другой стороны. Начался период советов, высказываний и собирания мнений относительно дальнейших действий под Силистрией, чтобы на них уже основать новое представление государю о необходимости отвести армию за Дунай. В течение мая случалось как-то так, что одновременно с личным письмом Пас-кевича государю князь Горчаков писал по тому же предмету подробное письмо военному министру, вполне солидарное со взглядами фельдмаршала, а этот последний присовокуплял в своем письме государю, что вполне разделяет взгляды Горчакова. Таким образом давление на государя шло уже с двух сторон. Однако и это не воздействовало. Князь Варшавский пожелал узнать мнение, продолжать ли осаду Силистрии, и от генерал-адъютанта Лидерса. Было ли это следствием растерянности старого фельдмаршала, вызванной неуспешными действиями, или же Паскевич предполагал подтвердить свои доводы перед государем и мнением [305] такого авторитетного лица, как Лидерс, — сказать трудно. Генерал Лидерс решительно высказался против снятия осады, находя это во всех отношениях невыгодным. «Употребив более двадцати дней для осадных работ,— писал он,— и понеся уже довольно значительную потерю, прискорбно было бы не извлечь из сего никакого результата». Так как для завладения Арабским фортом оставалось сделать немного усилий, то Лидерс полагал, что дальнейшая атака главной ограды не займет так много времени. Он считал достаточным одной дивизии для продолжения осады и полагал, что мы смело можем встретить армию Омера-паши или же своевременно, при надлежащем разведывании, отступить, если бы против нас наступали превосходящие силы всей коалиции. «В настоящее же время,— кончал генерал Лидерс свою записку,— остальные наши силы настолько внушительны, что, пользуясь бездействием неприятеля, можно принять самые решительные меры к ускорению осады, имея тем более в виду усиливающуюся сложность политических обстоятельств»⁸⁷.
Эта записка не произвела впечатления в главной квартире, и 30 мая Горчаков писал военному министру письмо, полное самых мрачных мыслей.
Автор письма находил, что дела под Силистрией идут плохо. Турки, окрыленные успехом, оспаривают шаг за шагом нашу атаку на форты Арабский и Песчаный. Кроме того, в складках местности близ этих фортов держатся всегда наготове 7000—8000 войск, которых атаковать нам нельзя даже в случае занятия Араб-Табии, так как наши войска попадут под перекрестный огонь соседних фортов и вновь устроенных турками укреплений второй линии. Это, по словам Горчакова, заставляло нас приближаться к крепости весьма медленно (pour ainsi dire à pas de taupe). Но такой медленной атаке должно было помешать наступление 120 000 союзников турок, которое князь Горчаков ожидал не позднее как через две недели. Он полагал, что маршал С.-Арно будет наступать двумя потоками: из Шумлы для атаки нашей армии и через Базарджик, чтобы отрезать нас от мостов. Такое положение вещей, кончал князь Михаил Дмитриевич, заставляет сильно призадуматься⁸⁸.
На следующий день князь Горчаков занялся более определенным изложением военному министру положения вещей и своих мыслей о дальнейших действиях. 1 июня фельдъегерь повез в Петербург целую серию внушительных представлений. Здесь были всеподданнейшие письма Паскевича и Горчакова, записка этого последнего и частное его письмо к военному министру.
Заверяя государя по случаю нового своего вступления в командование войсками в чувстве самоотверженности армии, с которым она ожидала предстоявшую ей борьбу, князь Горчаков присовокуплял, что обстоятельства этой борьбы в высшей степени важны, [306] и мысли свои, как поступить в данных обстоятельствах, он повергал через военного министра на усмотрение государя⁸⁹.
В своей записке князь Михаил Дмитриевич исходил из того фальшивого предположения, что союзники турок предполагают в самом непродолжительном времени двинуть против нас от Шумлы 120 000—150 000 человек, которым мы можем противопоставить лишь 70 батальонов и 68 эскадронов. Указывая далее на незначительность выгод, которые нам предоставит взятие крепости, а именно отвлечение этим союзников от всяких предприятий при помощи десантов, чему государь, кстати, еще не верил, и воздействие на христианские племена, что, как в то время уже выяснилось, не могло заставить их взяться за оружие, автор переходил к изложению своего плана дальнейших действий. Он сводился к продолжению осады Силистрии до тех пор, пока не будет получено положительного сведения о том, что очень большие неприятельские силы идут на нас; в таком случае он полагал снять осаду и приготовиться к действию в поле. Если неприятель пойдет на нас вразброд, то бить его по частям и потом вновь осадить Силистрию; но если бы союзники «совокупно и благоразумно» вознамеривались нас атаковать превосходящими силами, то перейти на левый берег реки и отражать все попытки противника к переправе. Когда же неприятель будет ослаблен подобными действиями, то снова перейти в наступление, взять Силистрию и Рущук и зимовать в западной Болгарии. Князь Горчаков полагал, что тогда наш успех над союзниками воздействует на славян и восстание их разовьется с большей силой, совершенно забывая, что несколькими строками выше он писал, что славянские племена «вовсе не показывают готовности серьезно взяться за оружие». Наконец, в случае войны и с Австрией князь Михаил Дмитриевич полагал перейти на левый берег Дуная и отбиваться во все стороны двумя или тремя потоками, а где невозможно будет одолеть врага, там с честью умереть⁹⁰.
Этот план, в котором на снятие осады Силистрии и на переход армии на левый берег реки указывалось как на крайнее средство, когда обстановка сделает для нас невозможным дальнейшую атаку крепости, вполне соответствовал, как мы знаем, и взглядам государя; немудрено поэтому, что император Николай на нем написал: «Я совершенно согласен на этот план, близкий к моему начертанию». Но к записке было приложено частное письмо князя Горчакова к военному министру, общий тон которого несколько расходился с запиской, и в нем сильно проглядывало тяготение автора на левый берег Дуная⁹¹.
Одновременно с князем Горчаковым писал в Петербург и князь Варшавский. «Совершенно разделяя мнение» князя Михаила Дмитриевича, Паскевич выражал государю свое убеждение, что при наступлении неприятеля в превосходящих и соединенных силах было [307] бы для нас пагубно принять сражение на правом берегу реки. «А между тем,— присовокуплял Паскевич,— князь Горчаков не смеет перейти реку, даже когда это будет совершенно необходимо для спасения армии. Может быть, еще время будет дать ему сие разрешение, если то благоугодно Вашему Императорскому Величеству»⁹².
В тот же самый день государь писал князю Варшавскому. Император Николай находился в тревожном настроении. Только что полученные известия о несчастном деле Карамзина и Сельванском штурме, а также о сделанном Австрией предложении по отводу войск из княжеств посодействовали фельдмаршалу получить наконец от государя условное разрешение снять осаду Силистрии, о котором вслед за этим так сожалел император Николай и которым поспешил воспользоваться фельдмаршал, не без основания боясь могущей быть отмены.
«Австрия принимает решительно враждебные меры,— писал государь⁹³,— и доселе удерживается только еще отказом короля Прусского на предложение нам безусловных уступок. Он требует, чтобы были взаимные предложения и противникам нашим.
Итак, настало время готовиться бороться уже не с турками и их союзниками, но обратить все наши усилия против вероломной Австрии и горько наказать за бесстыдную неблагодарность. Сейчас получил донесение, что австрийцы будут готовы не раньше 1/13 июля...
Ежели до получения сего письма Силистрия не будет еще взята или совершенно нельзя будет определить, когда взята будет, думаю, что осторожность требует снять осаду...» [308]
Государь предполагал в таком случае оставить против Силистрии, на левом берегу реки, для охранения нашего тыла и фланга генерала Лидерса с полутора дивизиями пехоты и необходимой кавалерией, а остальные войска сосредоточить на левом берегу реки, выше Силистрии, где и ожидать дальнейших событий. «Ежели война с австрийцами будет неизбежна,— писал государь,— ты в совокупности сил своих найдешь возможность и случай приобрести новую неувядаемую славу, горько наказав вероломных и неблагодарных подлецов».
Свое письмо государь кончал успокоением Паскевича насчет союзников, положение которых не позволяло им скоро появиться на берегах Дуная⁹⁴.
На условное согласие императора Николая снять осаду Силистрии воздействовала, таким образом, исключительно решительная угроза Австрии и желание обратить всю силу своего оружия против этого коварного облагодетельствованного врага. И уже в следующем своем письме государь поставил предел данному им условному согласию. «Снять осаду,— писал он,— будет нужно, думаю, ежели не будет уже никакой надежды скоро овладеть, а неприятель будет близок и в силах»⁹⁵. В этом же письме государь настойчиво указывал Паскевичу уехать лечиться подальше от армии, в Киев или Гомель, находя, что «нет удобства больным оставаться среди военных действий и озабоченным всем, что происходит»⁹⁶.
Но участь Силистрии, как и следовало ожидать, была решена фельдмаршалом до получения последнего письма императора Николая.

Наши осадные работы против Араб-Табии дошли после взрыва мин 7-го числа до своего предела. Оставалось приступить к финальному акту осады — занятию укрепления открытой силой. Это было тем более необходимо, что турки почти что не держали войск в самом форте, а сосредоточили большие массы резервов вблизи, за складками местности. Атака открытой силой Араб-Табии и Песчаного в принципе и была решена, но, к несчастью, 7-е число пришлось на понедельник, и атаку решили отложить на ночь с 8 на 9 июня⁹⁷.
На этот раз подготовления к штурму были сделаны во всех подробностях и успех дела был по мере сил обеспечен.
Песчаный форт должен был атаковать генерал Заливкин с Забал-канским полком, имея в частном резерве Брянский егерский полк; Араб-Табию — генерал Веселитский с Замосцьским полком, имея в частном резерве Люблинский егерский полк. Траншеи в промежутке между обоими фортами предназначался атаковать Камчатский полк. В общий резерв назначались Полтавский, Пражский и Егерский [309] князя Варшавского полки. Общее начальство над всеми войсками, предназначенными для атаки, вверялось генералу Бельгарду.
К каждой атакующей колонне присоединялись саперы и по взводу стрелков для приспособления к обороне и занятия взятых неприятельских укреплений, а также команды охотников, вызванных из полков, предназначенных для атаки.
Войскам надлежало прибыть на сборные пункты к часу пополуночи и начать атаку на рассвете по сигналу, данному с одной из батарей букетом ракет. По этому сигналу Забалканский полк атакует Песчаное укрепление с фронта и тыла, Камчатский — промежуточные траншеи, после чего, взойдя на гору, заходит правым плечом, чтобы взять в тыл Арабское укрепление, которое с фронта атакует Замосцьский полк. По овладении этими укреплениями войска останавливаются и стараются в них укрепиться.
Полки, предназначенные для атаки, принимают следующее построение: впереди охотники с лестницами, непосредственно за ними один батальон в ротных колоннах, причем две роты идут впереди, а другие две поддерживают их; за ними в частном резерве — второй батальон, за которым в общем полковом резерве остальные два батальона в полувзводных колоннах из середины.
Начальникам приказано было собрать офицеров и дать им подробные словесные указания. Войскам действовать холодным оружием и отнюдь не стрелять; на «ура» бросаться не далее как с 50 шагов. Следовало избегать слишком большого скопления войск на атакованных пунктах, поэтому частные резервы должны были следовать на расстоянии 200 шагов, а полки второй линии вводить в дело лишь в крайности. Люди были предупреждены, что так как укрепления решено взять во что бы то ни стало, то сигнала «отбой» не будет и ему не верить.
Для отвлечения внимания неприятеля должны были одновременно с атакой, т.е. на рассвете, начать демонстративное наступление также отряды генералов Хрулева и князя Бебутова, первый — по лощине между Араб-Табией и Абдул-Меджидом и второй — против этого последнего. Кроме того, генерал Хрулев должен был ночью выстроить и вооружить на левом фланге атаки батарею на 12 орудий для обстреливания тыла ложементов и резервов, расположенных в овраге за Араб-Табией.
В течение 8 июня атака должна быть подготовленной действиями всех наших батарей, для чего в траншеи вновь было ввезено несколько осадных орудий⁹⁸.
Однако на этот раз штурму не суждено было состояться. Генерал-адъютант Коцебу описывает в своем дневнике день, предшествовавший штурму, следующим образом⁹⁹:
«8 июня. У нас много работы с приготовлениями к атаке. Все в хорошем расположении духа и полны надежд. Диспозиция хорошо [310] составлена, и сомневаться в удаче нельзя. Помолившись, я в девять часов поехал в траншеи, чтобы там провести ночь. Горчаков был там же; он был сильно озабочен и был единственный в армии, который сомневался в успехе. В час войска должны были начать движение с тем, чтобы с рассветом начать атаку. Мы немного прилегли в палатке Бельгарда, но заснуть не могли. Вдруг слышен шум. Прибыл адъютант фельдмаршала с бумагами — приказом снять осаду крепости и отступить за Дунай! Значит, судьба положила иначе. Фельдмаршал убежден, что Австрия нам объявит войну и атакует нас с тыла. Призрак, который парализует наши действия».
Войскам разосланы были приказания вернуться в лагерь. Надо было видеть, пишет один из очевидцев¹⁰⁰, и слышать в ту минуту солдат. Явное негодование за обманутые надежды громко высказывалось в их рядах.
Чем же было вызвано такое экстренное приказание о снятии осады? 6 июня фельдмаршал получил письмо государя от 1 июня с условным согласием на снятие осады и в ту же минуту отправил со своим адъютантом, графом Протасовым, следующее предписание князю Горчакову¹⁰¹:
«Государь Император в собственноручном письме от 1 (13) июня, в копии при сем для вашего собственного сведения прилагаемом, Высочайше разрешить соизволил снять осаду Силистрии, ежели до получения письма Силистрия не будет еще взята¹⁰² или совершенно нельзя будет определить, когда взята будет. [311]
А как по донесениям вашим видно, что Силистрия еще не взята и времени, когда она взята будет, совершенно определить невозможно; как притом, по сведениям на месте полученным, можно с достоверностью полагать, что австрийцы будут готовы начать действия между 1 и 4 июля нового стиля, следовательно, восемью днями ранее; как между тем французы и англичане, соединясь с турками, могут, по вашим сведениям, в числе 100 тысяч прийти на помощь Силистрии; как при сих обстоятельствах вы сами в письме к военному министру признаете необходимым снять осаду Силистрии, то, по всем сим соображениям, я со своей стороны решительно полагаю осаду Силистрии, не теряя времени, снять, а войска наши перевести на левый берег Дуная».
Предписание знаменательное, которое показывает, что князь Варшавский ясно понял, предпринимая столь важное решение, что условное согласие государя надо надлежащим образом мотивировать, и большая часть этих мотивов легла на послушную голову князя Горчакова. Невольно вспоминаются при этом справедливые, но, к сожалению, запоздавшие слова позднейшего письма государя, в котором он рекомендовал фельдмаршалу уехать лечиться в Киев или Гомель, находя, что «нет удобства больным оставаться среди военных действий».
Как само предписание, так и обстановка, в которой оно было получено, давали возможность начальнику решительному, верившему в пользу того, что он предпринимает, довести дело до конца. Но весь склад характера князя Горчакова и полное его подчинение воле Паскевича делали такую решительность невозможной, и фельдмаршал мог быть уверенным в неукоснительном исполнении его предписания. «Наши желания исполняются, любезный и почтенный князь Михайло Дмитриевич,— писал фельдмаршал в частной записке князю Горчакову¹⁰³.— Дай Бог, чтобы в это время вас не застала атака от турок, французов и прочих. Кажется, что дела поправляются». Князь Горчаков отменил штурм, желая избежать напрасного пролития крови и не имея возможности точно определить время падения крепости¹⁰⁴.
Так сложились события, которые заставили отменить начинавшийся уже штурм турецких фортов. Случайное обстоятельство — понедельник, приходившийся на 7 июня, дал время прийти роковому предписанию фельдмаршала до утверждения наших знамен на Араб-Табии. А кто знает, может быть, этот успех окрылил бы духом решимости князя Горчакова, и он, может быть, совершенно иначе взглянул бы на повеление князя Варшавского. Обладание же Силистрией могло перевернуть весь ход кампании, отвлекши внимание союзников от Крымских берегов на берега Дуная и заставив Австрию перенести центр тяжести своих корыстных вожделений от соглашения с западными державами на соглашение с Россией. [312]
Ведь наступление стотысячной союзной армии являлось только следствием болезненного воображения фельдмаршала, а в действительности ввиду полной неготовности англо-французов инициатива и в этот период кампании по-прежнему, как было и в марте, оставалась в наших руках. Вместо ожидаемого князем Горчаковым наступления к Силистрии 100 тысяч союзников только один Омер-паша предполагал двинуть туда 12 июня 6 72 батальона, 4 кавалерийских полка и 3 батареи¹⁰⁵.
«Горько отступать перед неприятелем,— всеподданнейше доносил князь Горчаков, начиная отход за Дунай¹⁰⁶,— которого войска ваши с толикою радостью встретили бы в поле. Надеюсь, что эта тяжкая операция исполнится благополучно. Европейцы навряд ли поспеют, чтобы ей помешать, но опасаюсь, что Омер-паша придет — не прямо на меня, а к Силистрии и выждет для атаки то время, когда у меня будет на правом берегу Дуная один арьергард. Уповаю на Бога; Он будет нам покровительствовать в столь правом деле вашем и накажет неистовых врагов ваших, особенно австрийского императора, о гнусной неблагодарности которого не могу мыслить, не чувствуя волнения в крови».
Князь Варшавский ограничился лишь сухим донесением об исполнении Высочайшего повеления о снятии осады, но в своем письме военному министру выражал искреннее удовольствие, что повеление об отходе от Силистрии пришло до штурма и этим было предупреждено бесцельное пролитие крови¹⁰⁷.
На государя описываемые события произвели тяжелое впечатление. «Нельзя не жалеть о снятии осады Силистрии, сколь она не вынуждена была замыслами Австрии,— писал государь Паскевичу¹⁰⁸. — Последствия будут весьма неприятны, подняв дух турок, уронив дух наших, напрасно истративших столько храбрости и трудов. Да притом, и что главное, развязав руки союзникам — опять обратиться к исполнению своих высадок, в особенности в Крыму, куда, вероятно, все их усилия теперь обратятся». Государь как бы предчувствовал главного виновника неудачной операции против Силистрии и потому еще раз настойчиво советовал князю Варшавскому временно удалиться из армии с целью восстановления своего здоровья. «В теперешнем твоем положении,— писал император Николай,— ты сам себе вредишь, а пользы для дел не вижу, ибо на коня сесть не можешь, да притом и сдал команду Горчакову. Надо ему дать полную свободу и ответственность всех распоряжений, иначе боюсь запутанности и недоразумений, крайне опасных в столь трудных обстоятельствах».
В письме от 19 июня государь опять касается жгучего вопроса о нашем отступлении. «Итак, да будет воля Божия,— писал он фельдмаршалу¹⁰''.— Осада Силистрии снята. Крайне опасаюсь, чтоб дух [313] в войсках не упал, видя, что все усилия, труды и жертвы были тщетны и что мы идем назад¹¹⁰, а зачем? — и выговорить не смеем. Надо, чтобы Горчаков и все начальники хорошо растолковали войскам, что мы только временно отступаем, дабы обезопаситься от злых умыслов наших соседей. Это слишком важно».
В письме к князю Горчакову государь категорически указывал на главного виновника свершившегося события: «Сколько мне грустно и больно, любезный Горчаков,— писал государь¹¹¹,— что мне надо было согласиться на настоятельные доводы князя Ивана Федоровича об опасности, угрожающей армии от вероломства спасенной нами Австрии, и, сняв осаду Силистрии, возвратиться за Дунай, истоща тщетно столько трудов и потеряв бесплодно столько храбрых — все это мне тебе описывать незачем; суди об этом по себе!!! — Но как мне не согласиться с князем Иваном Федоровичем, когда стоит взглянуть на карту, чтобы убедиться в справедливости нам угрожавшего. Ныне эта опасность меньше, ибо ты расположен так, что дерзость Австрии ты можешь жестоко наказать, где бы они ни сунулись... Не этого опасаюсь; боюсь только, чтоб это отступление не уронило духа в войсках... Скажи всем, что я их усердием, храбростью и терпением вполне доволен и что уверен, что строгим сохранением порядка будут опять готовы на славу, когда время настанет».
В предвидении войны с Австрией государь решил усилить войска, расположенные в Царстве Польском, до таких размеров, чтобы в поле можно было выдвинуть 6 дивизий. Они должны были стать правым флангом к Висле и, прикрыв фронт свой Замостьем, выжидать удобной минуты быстро броситься на Лемберг, на коммуникационную линию войск, двинутых на Волынь.
Кроме опасения австрийцев государь высказывал свое опасение также за Крым и Анапу, видя в этом одно из важных последствий нашего отхода за Дунай.
«Но чтобы был успех,— кончал император Николай свое длинное письмо Горчакову,— нужно не дробиться чересчур и нужно единоначалие¹¹². Князь Иван Федорович сдал тебе команду, итак, действуй сам, решительно и с полной развязкой и ответственностью. Мое доверие к тебе, как и всегда было, полное. Тебе, может быть, суждено провидением положить начало торжеству России...»
27 июня Россия читала о совершившемся событии в «Московских ведомостях» следующее объявление: «По общему ходу обстоятельств генерал-фельдмаршал князь Варшавский, не признавая нужным продолжать осаду Силистрии, предписал князю Горчакову находящиеся под его начальством войска сосредоточить в Придунайских княжествах. В исполнение сего предписания осада Силистрии снята 14 июня, и осадный корпус переправился на левый берег Дуная в совершенном порядке, не понеся ни малейшей потери. Турки не осмелились даже следить за нашим арьергардом». [314]
Известие это произвело ошеломляющее впечатление во всей России, впечатление, которое еще более увеличивалось неопределенностью самого объявления. Гордость народная была возмущена до глубины души, и главное тем, что наше отступление не вызывалось проигранным сражением или вообще несчастным ходом боевых операций, а лишь непонятными народу политическими соображениями, в которых все видели необъяснимую уступчивость Австрии. Общество, и в особенности Москва, было до того взволновано, что, казалось, достаточно было одного мановения царя, чтобы повторился 12-й год, направленный всей мощью гнева великого народа против коварного, неблагодарного и скрытого врага.
Киреевский, приглашая своего друга Веневитинова приехать в Москву, писал ему: «Особенно теперь пора оставить Петербург с его холерным воздухом и нерусским духом, дрожащим от австрийского кулака. Цыгарка испугала медведя. Здесь почти все сословия доходят до отчаяния известиями о наших уступках, а у вас, говорят, не скрываясь, боятся войны и просят мира. Если правда, то можно ли оставаться здоровым в таком воздухе, который так здоров для немцев»¹¹³.
Шевырев же, прочитав объявление в «Московских ведомостях», писал Погодину: «Признаюсь, прочитав известие нынешнее, я так упал духом, что никуда не хочется ехать. Что же? Крест Мачинский будет сорван, и луна на его место. Австрия нам приказывает! Грустно! Лучше молиться Богу и сидеть дома! В день Полтавской победы Москва читала это известие»¹¹⁴.
М. П. Погодин в это время, когда душа каждого русского патриота была возмущена поведением облагодетельствованных нами союзников турок, хотел своим живым словом направить русскую политику на тот путь, который он считал наиболее правильным. [315]
Некоторые из его политических записок докладывались государю, который внимательно их прочитывал. Летом 1854 года государю были представлены две записки¹¹⁵. «Мы увидели,— писал Погодин в первой из них,— что наш прежний образ действий не принес нам никакой пользы со стороны правительств и только навлек одни подозрения и возбудил против нас ненависть народов, так что мы получили в чужом пиру похмелье. Мы объявим, что оставляем Европу в покое и не хотим более принимать никакого участия в ее делах, в делах государств европейских, близких и дальних. Пусть они живут как знают и поступают как угодно». («Так»,— пометил государь.) Такой мерой Погодин считал возможным обратить общественное мнение Европы на нашу сторону и примирить с нами половину наших «фрачных врагов». Далее автор указывал на наших естественных союзников — славян, в особенности болгар, видя в них уже готового¹¹⁶ союзника. Император Николай, как известно, в то время не разделял уже радужных мечтаний горячего сердца Погодина.
В заключение записки Погодин рисовал государю тот подъем духа, который всколыхнул всю широкую Русь. «Мы должны благодарить Бога,— писал он,— что тяжесть упала у нас на крепкие плечи! И есть кому их поддерживать и помогать! Смотрите — по всему Царству-какой несется дух, от Петербурга до Якутска и от Архангельска до Тифлиса. Как будто чует сердце у всякого русского человека, что великое совершается дело, что грозное наступает время, что приходится святой Руси сослужить великую службу. И чудные совершаются дела... Посмотрите — как следуют солдаты по всем трактам! как встречают и провожают их везде обыватели, в городах и селах. Ведь это триумфальное шествие! С какой быстротой производятся рекрутские наборы! Сколько везде является охотников! Это, говорят, на дело! Демидов предоставляет все свое имение, 20 миллионов рублей, Яковлев — пять. Юсупов снаряжает два батальона. Карамзин становится сам в ряды. Долгорукий спешит с фельдшерским ланцетом. Свистунов из статских генералов идет в военные офицеры. Блудов посылает сына. Студенты во всех университетах готовы хоть поголовно. Профессора расстаются с детьми. Архиереи, священники — во всяком видишь, кажется, Пересвета или Ослябю. Купцы жертвуют своими капиталами; бедняки несут свои лепты. Уголовный преступник в Сибири — и тот готов переродиться и совершить подвиг... О, русский человек! Сладко чувствовать, сознавать себя русским в такие минуты!»
Такова была записка, может быть, несколько увлекающегося Погодина, в конце которой он свидетельствовал, что современное состояние русского общества было «несравненно выше, чище, горячее и единодушнее», чем в 1812 году.
В Европе известие об удалении наших войск от Силистрии также произвело весьма сильное впечатление. Кроме бульварных [316] листков, никто, разумеется, не приписал этого факта слабости нашей армии, и все видели в нем вынужденный политический ход, который должен был повлечь за собой великие события. Многие хотели видеть в этом признак на ступающего мира, так как заступничество западных держав за Турцию теряло всякий смысл; другие же сознавали, что Англия и Франция не для того потратили столько средств для отправления своих армий в Варну, чтобы сейчас же увозить их обратно, искали нового объекта действий и указывали на Крым. Как на главную виновницу происшедшего все указывали на Австрию, которая уже заключила договор с Турцией о занятии Валахии, и движение ее войск туда должно было повести к вооруженному столкновению наших войск с австрийцами. «Это событие,— писал Кинглаке¹¹⁷,— оставит свой след в истории, так как неудача под Силистрией положила предел всем проектам овладения европейскими провинциями Турции».
Император Наполеон, которого во всем восточном предприятии более всего интересовала слава и блеск его оружия, был недоволен маршалом С.-Арно, который упустил случай сбросить русских в Дунай; он считал необходимым сделать со своей армией что-нибудь, нанести до окончания кампании какой-нибудь удар и указал на выбор два объекта действий — Анапу и Крым"⁸.
Что касается главнокомандующего союзной армией маршала С.-Арно, то неожиданный наш шаг вызвал в нем растерянность и недоумение. Он отказывался допустить даже возможность, что причина снятия осады заключалась в упорной обороне доблестного гарнизона этой крепости, так как русская армия отступила, по его словам, почти накануне падения Силистрии, и Омер-паша в минуту нашего отступления сообщал генералу Канроберу, что в виду выдвинутого для осады крепости отряда (князя Бебутова) он отказывается от наступательного к ней движения даже при поддержке французской и английской дивизий. «Неужели,— сообщает С.-Арно военному министру"⁹,— прибытие союзных армий в Варну и австрийские демонстрации были достаточны для того, чтобы решить отступление русских? Без сомнения, это не осталось без влияния, но ведь неприятель день за днем следил за нашим сосредоточением и должен был знать, что Силистрия падет до нашего прибытия. Его отступление на левый берег было обеспечено со стороны [317] Силистрии береговыми батареями, и, да позволено будет сказать, не было никакой существенной¹²⁰ военной необходимости, которая заставила бы неприятеля отступать так рано»¹²¹.
Приходилось видеть в этом или причину политическую — желание отвлечь Австрию от соглашения с союзниками — или же намерение русских быстро сосредоточить свои войска и ударить превосходящими силами против австрийцев¹²².
В силу полученного предписания снять осаду Силистрии, князю Горчакову предстояла трудная операция перехода через реку со всем осадным корпусом вблизи освобожденной крепости и летучих отрядов, высланных Омером-пашой для сообщения с Силистрией.
9 июня прошло в предварительных распоряжениях. В ночь на 10-е для обмана противника из передовых траншей были поведены две двойные сапы против неприятельской траншеи, соединявшей Арабское и Змеиное укрепления, и на оконечности одной из этих сап было выставлено несколько рядов туров. Тем временем из траншей мы вывезли 14 осадных и 14 полевых орудий. Неприятель выставленные туры принял за вновь возведенную батарею и днем стрелял по ним несколько часов сряду. В этот же день князь Бебутов произвел удачное нападение на отряд, прикрывавший турецкий транспорт, который направлялся береговой дорогой из Шумлы через Туртукай в Силистрию. Транспорту пройти не удалось, и он отступил на с. Даймушляр, а отряду князя Бебутова было приказано ночью перейти с позиции у с. Калапетри в лагерь главных сил.
В сумерки были сняты с батарей, устроенных в траншеях, остальные 35 полевых орудий и 15 полупудовых мортир, а ночью сняты осадные и морские орудия, находившиеся на батареях острова Малый Голый. Войска, построясь побатальонно сзади передовых траншей, отступили в лагерь, для прикрытия которого первая параллель была занята бригадой 15-й пехотной дивизии при 16 орудиях.
Турки, ничего не подозревая, продолжали всю ночь стрельбу по нашим передовым сапам и только в пять часов утра заметили, что там никого нет¹²³; тогда они нестройной толпой бросились в траншеи, но после выстрела из нашего левофлангового редута отступили в свои укрепления.
Днем 11-го числа началась переправа войск на правый берег реки как по мостам у Силистрии, так и по тем, которые были наведены у Гирлицы. 12-го с раннего утра приступили к разводке ближайших мостов, после чего оставшиеся войска отошли на укрепленную позицию при озере Гирлицы под прикрытием арьергарда генерала Хрулева в составе 15-й пехотной дивизии, 1 бригады 4-й легкой кавалерийской дивизии и казаков, с соответствующей артиллерией. Между тем несколько тысяч болгарских семей из соседних деревень, [318] узнав о нашем переходе через Дунай, двинулись к мостам со всем своим скарбом, прося разрешения переправиться с нашими войсками и тем избежать верной гибели. Это задержало отход нашего арьергарда, который начал переправу лишь к вечеру 13-го числа, прикрываясь заблаговременно оставленным в тет-де-поне батальоном Замосцьского полка и 4 орудиями 8-й легкой батареи 15-й артиллерийской бригады.
14-го числа утром, когда все наши войска переправились и большая часть моста была разведена, на горной дороге из Силистрии показалась турецкая кавалерия, часть которой бросилась на предмостное укрепление, выставив предварительно на позиции конную батарею. Но огонь нашей береговой батареи и канонерских лодок заставил турок быстро отойти назад и стать вне зоны выстрелов.
К девяти часам утра 14 июня последний мост был окончательно разведен, а плоты и суда, на которых были устроены мосты, начали спускать к Измаилу, под конвоем 3 батальонов и под прикрытием 2 пароходов и 11 канонерских лодок.
Кончилась, таким образом, силистрийская эпопея, стоившая нам 2500 человек выбывшими из строя убитыми и ранеными¹²⁴. Но неисчислимо больший вред она нам нанесла тем нравственным гнетом, который произвела во всей России и в армии бездействием в течение лучших трех месяцев кампании, начиная с 11 марта, когда мы до прихода и сосредоточения союзников были единственными хозяевами на театре войны, и перенесением войны в наши пределы с необходимостью отказаться от всяких активных выступлений. Печальный конец силистрийского сидения не дал возможности раскрыть карты нашему скрытому, а потому и наиболее опасному и коварному врагу — Австрии, которая вместо того, чтобы стать [319] открыто на сторону России или западных держав, продолжала искусно пользоваться нашим пагубным намерением сидеть на двух стульях и в течение двух последующих лет парализовала всю мощь России в борьбе с ее открытыми и более благородными врагами.
Свыше полустолетия отделяет нас от описываемых событий, но чувство горечи к свершившемуся и теперь наполняет сердца при воспоминании о прошедшем. Невольно ищешь виновных в том, что произошло, и прежде всего с чувством особого благоговения останавливаешься на незабвенной памяти императора Николая. Что должен был безвинно выстрадать этот государь-рыцарь за себя, за Россию и за дорогую ему армию. Сознавая всей силой своего разума и военного дарования необходимость энергичных действий, он встретил в этом такое противодействие в лице своего военного учителя и друга, которое в другую минуту, может быть, и заставило бы государя, как это неоднократно и бывало, подчинить свою волю мнению человека, которому он верил более, чем самому себе. Но в данном случае мысли князя Варшавского были настолько противоречивы вполне правильно оцененной императором Николаем политической и военной обстановке, что он впервые после 1828 года стеснил волю главнокомандующего и предписал Паскевичу выполнение своей воли о решительных действиях в такой форме, которая не допускала возражения даже для привыкшего к самостоятельности сподвижника государя, каким был фельдмаршал. Паскевич сделал самое вредное, что можно было сделать в его положении. Подчинив лишь по виду, но не от всего сердца свою волю воле государя, он не имел мужества снять с себя выполнение этой воли, а оставшись во главе армии, продолжал иметь в голове, как цель, выполнение своего плана и на осаду Силистрии смотрел как на досадную, но необходимую помеху. В таком разлагающем поведении главнокомандующего и следует искать главную причину нашего безрезультатного сидения под турецкой крепостью свыше месяца.
Главнокомандующий есть тот нервный узел, при здоровой работе которого все дурное в армии атрофируется и все хорошее расцветает пышным цветом, и наоборот. В самой основе исполнения силистрийской операции была положена злая воля главнокомандующего, и она сама собой породила отсутствие определенного плана, настойчивости, отсутствие напряжения всех сил к достижению главной цели, развитие междоусобия и в конце концов неосновательное снятие осады Силистрии, когда дело приближалось уже к благополучной развязке.
Является, может быть, непонятным, каким образом император Николай со своим выдающимся военным дарованием и инстинктом не отстранил князя Варшавского от выполнения задачи, которой тот так не сочувствовал. Но разногласие во взглядах обнаружилось уже тогда, [320] когда Паскевич был на Дунае, а с другой стороны, государь вправе был ожидать, что его «отец-командир» и друг исполнит его волю во всем блеске тех положительных качеств, которыми император Николай так богато оделял в своих мыслях князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского... Трагический конец жизни великого государя начинался. Вера в крупнейший устой его царствования поколебалась.

Примечания

¹ 8, 9-я и 15-я пех. див. с арт., Камчатский егер. п. и № 3 и 4 легк. бат. 11-й арт. бриг., 3-й и 5-й стрелк, бат., 3-й и 5-й сап. бат., 1-я бриг. 3-й легк. кавалер, див. с конной № 5 бат., 1-я бриг. 4-й легк. кавалер, див. с конной № 7 бат., Донские № 9 и 22 и 3 сот. № 34 п. и Донской каз. № 9 бат. п.
² «J'ai vu,— писал по этому поводу один французский офицер маршалу С.-Арно после снятия осады Силистрии,— les retranchements que les russes ont élevé pendant le siège de Silistric sur la rive droite du fleuve. Evidemment les russes s'attendaient à être attaqués par une armée qui viendrait au secours de cette place forte, et c'est un véritable camp retranché qu'ils ont fait, capable de contenir une armée de 50 à 60 000 hommes». Tanski — au maréchal de St-Arnaud. Silistric, le 28 juin 1854 Парижский воен. архив.
³ См. схему № 45.
⁴ H. Шильдер. Граф Э. И. Тотлебен. Его жизнь и деятельность.
⁵ Там же, а также «Дневник П. Е. Коцебу» и «Записки П. К. Менькова».
⁶ Начальник штаба 5-го пех. корпуса — генералу Коцебу 5 мая 1854 г., 1047. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3407.
⁷ См. схему № 46.
⁸ В изложении хода осадных работ мы главным образом руководствуемся «Журналом осадных работ под Силистрисй, представляемым главнокомандующим Государю Императору» (Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 74), сочинением Н. Шильдера «Граф Э. И. Тотлебен», дневником П. Е. Коцебу и проч.
⁹ Записки П. К. Менькова.
¹⁰ Донесения Омер-паши маршалу С.-Арно 24, 25 и 28 мая 1854 г. Париж. Архив Воен. мин.
War with Russia.
¹¹ См. схему № 46.
¹² Записки П. К. Менькова.
¹³ Le maréchal St-Arnaud — au ministre de la guerre, le 25 mai 1854. Париж. Архив Воен. мин.
¹⁴ Перевод с французского.
¹⁵ Omer-pacha — au maréchal St-Arnaud. Choumla, le 25 (13) mai 1854. Париж. Архив Воен. мин.
¹⁶ Между прочим, на это укрепление Горчаков и не наступал. Он подходил к Абдул-Меджид.
¹⁷ Перевод с французского.
¹⁸ Le maréchal St-Arnaud — à Omer-pacha. Au quartier général à Jeni-Kcni, le 24 (12) mai 1854. Париж. Архив Воен. мин. [321]
¹⁹ Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud, le 28 (16) mai 1854. Париж. Архив Воен. мин.
²⁰ Донесение С.-Арно от 25 (13) мая. Там же.
²¹ Дневник.
²² Всеподданнейшее письмо князя Варшавского 11 (23) мая 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 9.
²¹ Шильдер Н. Граф Э. И. Тотлебен. Его жизнь и деятельность.
²⁴ Фельдмаршал в своем постоянном ожидании, что его атакуют, особенно заботился о легкости отступления армии на левый берег Дуная. Он лично рекогносцировал место для наводки второго моста через реку, каковое и выбрал верстах в семи ниже первого, в пункте, прикрытом с юга озером Гирлицы, со стороны Силистрии крутыми скатами высот и с востока речкой, вытекающей из Гирлицы. 12 мая было приказано поднять к этому пункту мост от Гирсова.
²⁵ Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud, le 25 mai 1854. Париж. Архив Воен. мин. Cap. Scimour — au colonel Rosse. Shumla, le 25 mai 1854. Там же.
²⁶ Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud, le 28 mai 1854. Там же.
²⁷ Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud, le 29 mai 1854. Там же.
²⁸ Курсив подлинника.
²⁹ Курсив подлинника.
³⁰ Курсив подлинника.
³¹ Император Николай — князю Варшавскому 11, 18 и 23 мая 1854 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
³² Генерал Коцебу — князю Бебутову 16 мая 1854 г., № 1684. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3430.
³³ 1-й и 2-й бат. Замосцьского сгер. п., 6 op. № 6 легк. бат. 15-й арт. бриг., 2 эск. Ольвиопольского улан. п. и 4 op. легк. № 7 конной батареи.
³⁴ Вернее всего, подполковник Гладышев Замосцьского полка.
³⁵ Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud. Choumla, le 30 mai 1854. Париж. Архив Воен. мин.
³⁶ Следственное дело производилось по случаю происшедшей 17 мая 1854 г. В траншеях тревоги и предпринятого без приказа генерал-фельдмаршала штурма переднего неприятельского укрепления. Архив канц. Воен. мин. 1853 г., секр. д. № 82, ч. II.
Рапорт князя Урусова князю Горчакову 22 мая 1854 г., № 33. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3432.
Журнал военных действий 8-й пех. див. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3586.
Части, подв. Кременчугского егер. п. Там же, д. № 3712.
Описание приказа траншейных работ Замосцьского п. Там же, д. № 3437.
Рапорт полковника Тимашева генералу Лидерсу от 18 мая 1854 г., № 1899. Там же.
Частное письмо князя Горчакова военному министру от 19 мая 1854 г. Архив канц. Воен. мин. 1854 г., секр. д. № 52.
Записки П. К. Менькова. Дневник П. Е. Коцебу. Н. Шильдер. Граф Э. И. Тотлебен. Его жизнь и деятельность.
³⁷ Ради исторической полноты мы приводим эту резкую характеристику Шильдера, чтобы показать, какие ненормальные отношения существовали [322] между главными руководителями осады, но, думаем, что Шильдеру не дали под Силистрией самостоятельно развернуть своего таланта. Более подробно см.: Н. Шильдер. Граф Э. И. Тотлебен.
³⁸ Показание генерала Веселитского.
³⁹ Алабин в своем труде «Восточная война» (Ч. II. С. 245—249), приводит несколько легенд о Сельванском штурме, как отголосок рассказов, ходивших на театре войны.
⁴⁰ 26 мая 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 9.
⁴¹ Всеподданнейшее донесение князя Варшавского от 19 мая 1854 г. Там же.
⁴² Всеподданнейшая записка князя Варшавского от 19 мая 1854 г. Там же. См. приложение № 171.
⁴³ Император Николай — князю Варшавскому 26 мая 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 9.
⁴⁴ Le maréchal de St-Arnaud — au ministre de la guerre. Gallipoli, le 2 juin 1854. Париж. Архив Воен. мин.
⁴⁵ Турецкие донесения об их победах над русскими и о потерях, понесенных последними, вызывали смех у французских офицеров, бывшими при армии Омера-паши.
⁴⁶ Турки эту свою вылазку представили в виде нашей новой атаки на Араб-Табию, которая кончилась для нас громадными потерями (Omer-pacha — au merechal de St-Arnaud, le 4 juin 1854. Парижский воен. архив).
⁴⁷ 23 мая (4 июня) 1854 г. из Шумлы. Парижский воен. архив.
⁴⁸ Le colonel Dieu — au général Canrobcrt, le 15 juin 1854. Парижский воен. архив.
⁴⁹ Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud. Choumla, le 4 juin 1854. Парижский воен. архив.
⁵⁰ Le colonel Dieu — au général Canrobcrt, le 15 juin 1854. Парижский воен. архив.
⁵¹ Всеподданнейшее письмо князя Варшавского от 25 мая 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 9.
⁵² Lettres du maréchal Bosquet. P. 323.
⁵³ Это за все время первое указание в дневнике о болезни Паскевича.
⁵⁴ «Schildcr qui est toujours un peu dans les romans».
⁵⁵ «Я не гофкригсрат, пишу что думаю, что желаю; решай же ты с полной свободой и ответственностью».
⁵⁶ В письмах от 23 и 26 мая 1854 г.
⁵⁷ Князь Варшавский — князю Горчакову 19 мая 1854 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3358, и предписания князя Горчакова генералам Лидерсу, Коцебу, Бухмейеру, Хрулеву и Сержпутовскому от 19 мая 1854 г. № 1568—1571 и 1613. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3411.
⁵⁸ Рапорт полковника Балъца генералу Лидерсу от 11 июня 1854 г., № 2410. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3437.
Сведения о подв. нижн. чин. 8-й артил, бриг. Там же, д. № 3712. Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud, le 9 juin 1854. Парижский воен. архив. Журнал военных действий 8-й пех. див. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3586.
War with Russia. P. 172. [323]
⁵⁹ Всеподданнейшее письмо князя Варшавского от 25 мая 1854 г.
⁶⁰ Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud, le 9 juin 1854. Парижский вoен. архив.
⁶¹ Предписание князя Горчакова генералу Хрулеву от 23 мая 1854 г. № 1663. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3434.
⁶² Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud, le 9 juin 1854. Парижский воен. архив.
⁶³ Дневник Коцебу, запись за 26 мая.
⁶⁴ Le maréchal de St-Amaud — au ministre de la guerre, le 10 juin (29 mai) 1854. Парижский воен. архив.
⁶⁵ Перевод с французского.
⁶⁶ Журнал осады Силистрии. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск 1854 г., секр. д. № 74.
⁶⁷ На Дунае никто не верил в контузию Паскевича. Генерал же Коцебу записал в своем дневнике от 28 мая: «Ядро упало вблизи фельдмаршала, но ни он, ни лошадь его не ранены; он же показывает, как будто он контужен».
⁶⁸ Журнал военных действий. Архив канц. Воен. мин.
Описание рекогносцировки 28 мая. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3437.
Реляция Вознесенского улан. п. Там же.
Le colonel Dieu — au général Canrobcrt, 11 juin 1854. Парижский воен. архив.
Записки П. К. Менькова; War with Russia и др.
⁶⁹ Вопрос о контузии фельдмаршала подробно рассмотрен в статье: Шильдер Н. К. Фельдмаршал Паскевич в 1854 г. // Русская старина. 1875, август. С. 629.
⁷⁰ Всеподданнейшее письмо князя Варшавского от 30 мая 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 9.
⁷¹ Дневник.
⁷² См. выше.
⁷³ Дневник. Рукопись.
⁷⁴ Шильдер Н. Граф Э. И. Тотлебен. Его жизнь и деятельность.
⁷⁵ Журналы военных действий частей, дневник генерала Коцебу и пр.
Le colonel Dieu — au général Canrobcrt, le 11 juin 1854. Парижский воен. архив.
War with Russia. P. 173.
Major Nasmyth's nottes.
⁷⁶ Курсив подлинника.
⁷⁷ Шильдер Н. Граф Э. И. Тотлебен. Его жизнь и деятельность.
⁷⁸ Le maréchal de St-Arnaud — au général Canrobcrt, le 18 juin 1854. Парижский воен. архив.
⁷⁹ Colonel Dieu — au général Canrobcrt, les 10 et 15 juin 1854. Парижский архив.
⁸⁰ Le général Canrobcrt — au maréchal de St-Arnaud, le 18 juin 1854. Парижский воен. архив.
⁸¹ После ранения Шильдера Тотлебен почти самостоятельно руководил работами на левом фланге, хотя заведование всеми инженерными работами было возложено на генерала Бухмейера.
⁸² Le maréchal de St-Arnaud — au général Canrobcrt, le 18 juin 1854. Парижский воен. архив. [324]
⁸³ Le colonel Dcsaint — au général Canrobcrt. Choumla, le 22 juin 1854. Парижский воен. архив.
⁸⁴ Omer-pacha — au maréchal de St-Amaud, le juillet 1854. Парижский воен. архив.
⁸⁵ Le colonel Desaint — au général Canrobcrt, le 22 juin 1854. Парижский воен. архив.
⁸⁶ Князь Горчаков — князю Бебутову 3 июня 1854 г., № 1798. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3430.
⁸⁷ Записка генерал-адъютанта Лидерса, представленная князю Варшавскому 29 мая 1854 г.
⁸⁸ Князь Горчаков — князю Долгорукову 30 мая 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 52.
⁸⁹ Всеподданнейшее письмо князя Горчакова от 1 (13) июня 1854 г. Архив канц. Воен. мин. 1853 г., секр. д. № 88.
⁹⁰ Приложение № 172.
⁹¹ Приложение № 173.
⁹² Всеподданнейшее письмо князя Варшавского от 1 (13) июня 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 9.
⁹³ Император Николай — князю Варшавскому 1 (13) июня 1854 г. Архив канц. Воен. мин. 1854 г., секр. д. № 9.
⁹⁴ Из дневника князя П. П. Гагарина: «Le 19 juin 1854. On dit que l'ordre de lever le siège de Silistrie a été expédié et que l'on regarde la campagne de cette année comme perdue, en reportant le tout sur le maréchal. Quel triste présage pour la conclusion de la paix! Que de sacrifices il faudra faire pour l'obtenir! et quelle honte pour une puissance comme la Russie de se voir dans l'impossibilité d'aboutir». Собств. Его Велич. библ. Рукоп. отд. императора Александра II, № 90.
⁹⁵ Император Николай — князю Варшавскому 6 (18) июня 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 9. См. приложение № 174.
⁹⁶ Из дневника князя П. П. Гагарина: «Le 18 juin 1854. On dit aussi qu'on a conseillé au maréchal de soigner sa santé en se retirant à Varsovie, Pétcrsbourg ou Hommcl. Est-ce vrai? L'armée, dit-on, n'en pouvait plus. Les généraux les plus haut placés étaient exposés à de grossières injures. Quelle triste chose de se survivre». Собств. Его Велич. библ.
⁹⁷ Дневник генерала Коцебу.
⁹⁸ Князь Горчаков — князю Варшавскому 9 июня 1854 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1854 г., д. № 38.
Диспозиция с 8 на 9 июня. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3430. Князь Горчаков — князю Бебутову 8 июня 1854 г., № 154. Там же.
⁹⁹ Рукопись.
¹⁰⁰ Записки П. К. Менькова.
¹⁰¹ Князь Варшавский — князю Горчакову 6 июня 1854 г., № 548/77, г. Яссы. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3358.
¹⁰² Курсив подлинника.
¹⁰³ Князь Варшавский — князю Горчакову 6 июня 1854 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3358.
¹⁰⁴ Князь Горчаков — князю Варшавскому 9 июня 1854 г., № 156. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1854 г., д. № 38. [325]
¹⁰⁵ Le colonel Dieu — au général Canrobert, le 24 (12) juin 1854. Парижский воен. архив.
¹⁰⁶ Всеподданнейшее письмо князя Горчакова от 9 (21) июня 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 88.
¹⁰⁷ Всеподданнейшее письмо князя Варшавского от 7 (19) июня и военному министру от 20 июня 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 9.
¹⁰⁸ Император Николай — князю Варшавскому 14 (26) июня 1854 г. Архив канц. Воен. мин. 1854 г., секр. д. № 9.
¹⁰⁹ Император Николай — князю Варшавскому 17—19 июня 1854 г. Собств Его Велич. библ, шк. 115, портф. 14.
¹¹⁰ Курсив подлинника.
¹¹¹ От 19 июня (1 июля) 1854 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
¹¹² Курсив подлинника.
¹¹³ Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. XIII. С. 129.
¹¹⁴ Там же.
¹¹⁵ От 27 мая. Москва. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14, д. № 77.
¹¹⁶ Курсив подлинника.
¹¹⁷ Kinglake. L'invasion de la Crimée. T. II. P. 181.
¹¹⁸ С Roussct. Histoire de la guerre de Crimée. T. I. P. 112.
¹¹⁹ Le maréchal de St-Amaud — au ministre de la guerre, le 29 juin 1854. Varna.
¹²⁰ Курсив подлинника.
¹²¹ Перевод с французского.
¹²² Из дневника князя П. П. Гагарина: «Le 7 juillet 1854. Le journaux sont de plus en plus menaçants. Ils font de l'abandon de Silistric une tache pour le drapeau, une faute conséquente pour le pays, car clic a donné le moyen aux forces ennemies de se porter sur la Crimée et ils présentent la chute de Sebаstopol comme inévitable. Dieu veuille, et espérons que ces paroles ne seront qu'une de ces phrases dont ils ont été si prodigues depuis le printemps, mais ces phrases il n'y a pas moyen de les lire à froid. Il est probable qu'à présent tout le poids de la campagne va retomber sur ce même Mcnchikoff si indignement coupable envers sin pays et son Empereur. Quelle en sera la conséquence? La Providence lui donncra-t-ellc un moyen de réparer sa faute ou d'en combler la mesure?
Le 8 juillet. On prétend en ville que le maréchal est atteint de folie, tous dex qui le connaissent le redoutent pour lui. Quelle position! 11 aurait fallu pour lui mourir avant cette campagne.
Le 9 juillet. Hier m-mc Kalcrgi me disait: "Le vainquer de Silistric nous a un peu persécutées toutes les deux". Qu'il est donc difficile à un homme de comprendre ce qu'il peut et ne peut pas et ne doit pas oser entreprendre. Paix soit à sa cendre! Ce n'est plus vivre que vivre après cette triste et honteuse campagne, même si le bruit de la folie n'était qu'un faux bruit». Собств. Его Велич. библ.
¹²³ Tanski — au maréchal de St-Arnaud. Silistric, le 28 juin 1854. Парижский воен. архив.
¹²⁴ По донесению Омера-паши, потеря силистрийского гарнизона состояла из 1500 убитых и раненых и 6 пленных. Но этим цифрам, как уже сказано, нельзя придавать никакой веры. Omer-pacha — au maréchal de St-Arnaud, le 1 juillet 1854. Парижский воен. архив.