Восточная война

1853-1856

Соч. А.М. Зайончковского

том 2

Глава XV
Роль Австрии, Пруссии и Германии в первой половине 1854 года

Граф Нессельроде совершенно правильно отметил в своем всеподданнейшем отчете за 1854 год¹, что венский протокол 5 декабря 1853 года явился как бы поворотным пунктом в поведении Австрии, которая переменила роль благоприятного посредника на роль если еще не соучастника действий, то-соучастника замыслов наших противников.
Сделанное ею нам предложение очистить княжества, несомненно, согласовалось с ультиматумом западных держав, и хотя оно было предложено в корректной форме дружественного совета, но наш кабинет не мог сомневаться в настоятельности и решительности предъявленного требования. Хотя барон Мейендорф и сообщал князю Варшавскому², что, вероятно, Австрия не решится вступить на путь, ведущий к войне с нами, без поддержки Пруссии и Германского союза, но тут же замечал, что такую поддержку может устранить только добровольное очищение нами княжеств. Что же касается австрийских вооружений, то, по словам барона Мейендорфа, они имели отчасти демонстративный, а отчасти, в особенности в Трансильвании, серьезный характер.
В начале июня 1854 года Венский кабинет счел нужным повторить свое предложение вывести наши войска из княжеств в решительной форме. Новому австрийскому послу в Петербурге графу Эстергази было предложено сообщить графу Нессельроде³, что Австрия придает особое значение прекращению наших наступательных действий за Дунаем и желает «получить положительные указания на точный и притом не очень продолжительный срок окончания оккупации княжеств». Далее говорилось о невозможности обставлять с нашей стороны эвакуацию княжеств независящими от воли Австрии условиями, так как это повлекло бы необходимость для нее самой «принять меры для охраны интересов, которым настоящее положение столь серьезно угрожает». Депеша заканчивалась предложением послу потребовать от графа Нессельроде скорых и точных разъяснений.
Решительность Австрии явилась следствием ряда событий, которые с момента обострения кризиса вызвали в ней опасения за ее интересы на Балканском полуострове, за настроение ее славянских народностей в случае восстания и освобождения славян Турецкой империи, а также за итальянские владения Габсбургской династии, которым легко могла угрожать наполеоновская Франция. Все это не [143] могло не склонить Австрию к общности видов с морскими державами, что выразилось в целом ряде протоколов, начиная с упомянутого акта 5 декабря 1853 года, подписанных в Вене ее представителями наряду с представителями Англии, Франции и Пруссии.
В отношении установления единства взглядов на события и на условия мира особенно знаменательным является протокол 9 апреля 1854 года⁴. Он подтверждал, во-первых, что фактически не только Турция, но и Франция с Великобританией находятся в войне с Россией, и далее в нем говорилось:
«Нижеподписавшиеся заявляют в эту торжественную минуту, что их правительства остаются согласными по двум вопросам — охранения территориальной неприкосновенности Оттоманской империи, существенным условием которой является эвакуация Придунайских княжеств, и столь близкого чувствам султана уравнения гражданских и религиозных прав христианских подданных Порты, вполне согласованного с независимостью и суверенитетом султана.
Территориальная неприкосновенность Оттоманской империи остается условием sina qua поп всякого договора, имеющего целью восстановить мир между воюющими державами; правительства, представляемые нижеподписавшимися, обязуются совместно отыскать гарантии, которые связывали бы существование этой империи [144] с общеевропейским равновесием, и выражают готовность договориться о наиболее соответствующих средствах для достижения цели своего соглашения.
Правительства, представляемые нижеподписавшимися, взаимно обязуются не входить без предварительного общего совещания ни в какое окончательное соглашение, которое было бы противно изложенным выше началам, с императорским Российским двором и ни с какой державой. Изложенное условие соблюдается независимо от событий, которые могли бы возникнуть вследствие этого соглашения, основанного исключительно на общих интересах Европы и цель которого может быть достигнута только восстановлением твердого и постоянного мира».
Солидарность четырех держав, подчеркнутая приведенным протоколом, показалась Венскому кабинету недостаточной по отношению к Пруссии. В Берлин был послан начальник австрийского Генерального штаба генерал барон Гесс с поручением заключить между двумя главными германскими державами особый договор, который обеспечивал бы Австрии деятельное содействие Пруссии на случай могущих возникнуть осложнений. Австрийскому генералу удалось, несмотря на господствовавшее в Берлине сомнение, склонить Прусский кабинет к заключению оборонительного и наступательного трактата 20 апреля 1854 года следующего содержания⁵:
«Ст. I. Его Императорское и Королевское Величество и Его Величество Король Прусский взаимно себе гарантируют свои германские и негерманские владения так, что всякое нападение, направленное с чьей бы то ни было стороны на территорию одной из двух держав, будет почитаться другой как неприязненное покушение на ее собственную территорию.
Ст. II. Обе высокие договаривающиеся стороны обязуются точно так же охранять от всякого покушения права и интересы Германии; вследствие этого они считают себя обязанными сообща защищать против нападения всякую часть территории германских государств, даже в случае, если бы одна из них сочла необходимым активно выступить по соглашению с другой в защиту германских интересов. Соглашение относительно такого случая, а также соглашение о размерах надлежащей помощи составит предмет особой конвенции, которая явится нераздельной частью настоящего трактата.
Ст. III. Две великие германские державы обязуются с целью придать условиям их наступательного и оборонительного союза надлежащую силу и гарантию держать наготове, на случай надобности, часть их вооруженных сил в полной боевой готовности. Время и место сосредоточения, число и расположение этих сил будут определены особым соглашением.
Ст. IV. Высокие договаривающиеся стороны приглашают все правительства Германского союза присоединиться к этому трактату [145] с таким условием, чтобы федеральные обязанности, указанные в ст. 47 заключительного акта Венского конгресса, приняли для присоединяющихся к трактату государств размеры, требуемые положениями этого конгресса.
Ст. V. Ни одна из высоких договаривающихся сторон не вступит с другими державами в течение существования этого союза в какой бы то ни было частный союз, не находящийся в полном соглашении с основаниями этого трактата.
Ст. VI. Настоящая конвенция будет в возможно скором времени представлена для ратификации ее обоими государями».
Добавочная статья разъясняла смысл второго параграфа этой конвенции, который допускал вооруженную поддержку стороны, «выступающей активно в защиту германских интересов». Эта статья⁶ определенно указывала на оккупацию нами княжеств, что выражалось следующими словами: «Их величества не могли отказаться от соображения, что неопределенно продолжающееся занятие русскими войсками территории нижнего Дуная, которая находится под владычеством Оттоманской Порты, может поставить в опасность политические, нравственные и материальные интересы всего Германского союза, а следовательно, и собственных их государств.
Последствия от такого положения будут тем значительнее, чем на большее пространство распространятся русские военные операции. Австрийский и прусский дворы объединены желанием, насколько возможно, избежать вмешательства в войну, вспыхнувшую между Россией, с одной стороны, и Турцией, Францией и Великобританией — с другой, а также желанием содействовать восстановлению мира. Они смотрят на сделанное петербургским двором в Берлине заявление (согласно которому Россия считает причину занятия княжеств устраненной уступками христианским подданным Порты, имеющими быть осуществленными в ближайшем будущем) как на важный элемент примирения и сожалели бы, если бы это заявление постигла неудача на практике. Они надеются, что ответ Русского кабинета на сделанные Пруссией 8-го числа этого месяца предложения даст им гарантию в том, что русские войска скоро будут отозваны».
Уполномоченные обеих держав составили на случай, если бы эта надежда не оправдалась, следующую конвенцию:
«Императорское австрийское правительство обратится к Императорскому Российскому Двору с особым сообщением, целью которого будет получение согласия от Императора Всероссийского на приостановку движения его войск на турецкой территории и достаточной гарантии скорой эвакуации Придунайских княжеств. Прусское правительство вновь самым решительным образом поддержит это сообщение, ссылаясь на посланные уже в Петербург предложения. Если бы ответ русского двора на предложения Венского [146] и Берлинского кабинетов, вопреки ожиданиям, не удовлетворил бы их вполне относительно двух вышеупомянутых пунктов, то меры, которые будут приняты одной из договаривающихся сторон для достижения цели, подойдут под ст. 2 наступательного и оборонительного союзного трактата, в настоящее время подписанного, т. е. всякое неприязненное нападение на территорию одной из договаривающихся сторон будет отражено всеми боевыми силами, которыми может располагать другая. Однако общее наступательное движение может быть последствием только или присоединения княжеств, или нападения, или же перехода русских войск через Балканы».
Последняя фраза приведенного документа свидетельствует о желании Берлинского кабинета обставить точными условиями свои союзные обязанности вооруженного содействия деятельному австрийскому вмешательству в восточный конфликт. Как король Прусский, так и его министры сознавали, что заключаемый с Австрией союз может повести к решительному столкновению с Россией и безнадежно порвать узы династической и государственной дружбы, которая была столь драгоценна для интересов Пруссии.
Наша дипломатия, следуя указаниям императора Николая, не щадила усилий, чтобы открыть Прусскому кабинету глаза на опасный путь солидарности с западными державами, на который стали Австрия и Пруссия, участвуя в подписании ряда венских протоколов.
В собственноручной записке государя, относившейся к концу 1853 или к началу 1854 года⁷, прежде всего указывается на то, что прусский король, присоединяясь к политике западных держав, станет противником балканских христиан и соучастником всех ужасов, которые явятся последствием возвращения восставших под турецкое владычество. Государь еще раз подтверждал, что его целью являются не завоевания, а гарантия свободы и прав религии балканских христиан и их обычаев.
Если Австрия будет противиться тому, что требует для них Россия, то война с ней как с союзницей турок станет неизбежна. Если прусский король будет поддерживать безумную и несправедливую политику Австрии, то это приведет его к соучастию в недостойном и отвратительном деле (d'une indigne et odeiuse demarche), непосредственным последствием которого явится война с Россией.
Прусский кабинет принял на себя неблагодарную задачу, с одной стороны, удерживать, насколько возможно, Австрию от решительного перехода на сторону Оттоманской Порты и ее уже определившихся прямых союзниц, а с другой — настаивать перед нашим Кабинетом на удовлетворении некоторых требований западных держав и Австрии для избежания всеобщей войны, в которую могла быть втянута и Пруссия. Барон Мантейфель, первый министр [147] берлинского правительства, еще в ноябре 1853 года указывал⁸ нашему послу барону Будбергу на крайне затруднительное положение Венского кабинета. Он подчеркивал, ссылаясь на статьи французской прессы об изменениях карты Европы и пересмотре трактатов, честолюбивые планы императора Наполеона, первой жертвой которых должна сделаться Австрия.
Наш посол прочитал спустя два дня после своей беседы с бароном Мантейфелем в Moniteur, рядом с упоминанием о протоколе, подписанном в Вене 5 декабря представителями четырех держав, французское его толкование, которое сводилось к тому, что Австрия и Пруссия примкнули к англо-французскому соглашению относительно вопросов, возбуждаемых нашим столкновением с Турцией. Барон Будберг предложил прусскому министру напечатать в Staats-Anzeiger по этому поводу соответствующее опровержение⁹. Однако барон Мантейфель отклонил это предложение, ссылаясь на то, что общее политическое положение обязывает германские державы к особой осторожности, что, может быть, полемика была бы на руку Людовику-Наполеону и, наконец, что она обязывала бы к опубликованию самого протокола, который признано необходимым сохранять в тайне. В одной из последующих депеш канцлеру¹⁰ барон Будберг сообщал об упреках, которые делались главой Венского кабинета графом Буолем прусскому министру по поводу сообщения нам документов, подписанных в Вене.
В январе, как известно, уже выяснилось, что наши предложения относительно более тесного соглашения с венским и берлинским дворами отклоняются ими обоими. В официальном сообщении по этому поводу барона Мантейфеля прусскому послу в Петербурге генералу Рохову, сделанном от имени Берлинского кабинета, говорилось": «Цена, которую мы придаем сохранению [148] общих нам не только с Австрией, но и с Францией и Великобританией основ, является для нас законом; мы не должны уклоняться от этих основ и избегать всего, что могло бы вызвать подозрительность лондонского и парижского дворов и толкнуть их, следуя нашему примеру, к изолированным действиям в смысле безвозвратного поколебания вероятности мирного исхода».
Прусский кабинет, озабоченный содействием восстановления мира, отклонил, по словам барона Будберга¹², предложение морских держав заключить ввиду возникшего кризиса соглашение с прочими германскими государствами относительно общего образа действий.
Король внимательно читал представленные ему бароном Будбергом записки Петербургского кабинета, которые разъясняли цели и основания политики императора Николая. В марте 1854 г. в Париж и Лондон отправился, по поручению короля, принц Гогенцоллерн-Зигмаринген, миссия которого состояла в склонении императора французов и королевы Виктории к примирительному образу действий. Миссия эта не увенчалась успехом. Барон Будберг сообщал, со слов ее участника графа Гребена¹³, что в Лондоне решено, по-видимому, энергично вести войну, а император французов явно стремится не только к нашему отказу от предъявленных Порте требований, но и к решительному ослаблению России и разрушению того влияния, которое она оказывает на судьбы Европы. Заявление о прусском нейтралитете в Лондоне было спокойно принято к сведению; император же Наполеон высказал, что он нейтралитет не считает возможным и что Австрия и Пруссия будут увлечены в общий с Францией стан. Ответное письмо Людовика-Наполеона к королю прусскому приглашало последнего примкнуть для предупреждения роста русского влияния на Западную Европу к общему соглашению «всех западных держав»¹⁴.
К концу марта в Берлин прибыл австрийский генерал Гесс. Ему было поручено склонить прусский двор к заключению с Австрией приведенного выше союзного трактата. Исполнение поручения не оказалось трудным. Уверенность императора французов в привлечении обеих великих германских держав в англо-французский стан имела некоторое основание. Из донесений графа Бенкендорфа о беседах с представителями прусской армии¹⁵ можно было убедиться, что люди, наиболее преданные идее прусско-русского братства по оружию, пессимистически смотрели в будущее. «Никто,— говорил нашему военному агенту прусский генерал Врангель,— не предан императору и союзу с Россией более, чем наш король, чем мы — прусская армия. Я и мои товарищи готовы пролить кровь за вашего императора, как за нашего короля... Тем не менее не верьте никаким заверениям и будьте убеждены, что, несмотря на усилия короля и наши, мы подчинимся фатальности и кончим тем, что дадим вовлечь себя в войну против вас...» [149]
Граф Бенкендорф предполагал, однако, что генерал Врангель ошибался. Наш военный представитель пользовался такой симпатией среди прусских офицеров, что ему казалось невозможным, чтобы в конце концов не взяли верх «старые предания союза с Россией», имеющие столь глубокие корни¹⁶.
Положение становилось столь серьезным, что император Николай решился принести еще одну жертву, сделать еще одну попытку избежать необходимости войны с западными державами. Он поручил герцогу Георгу Мекленбургскому отправиться в марте в Берлин для сообщения королю прусскому, что государь согласен присоединиться к заключенной между морскими державами и Портой конвенции на нижеследующих условиях¹⁷:
1) конвенция будет сообщена государю от имени договорившихся сторон при посредничестве прусского короля; 2) нам будет сообщено, в чем состоят гарантии Порты в верном исполнении договора; 3) этот акт не отменит ни религиозных прав, которыми пользуются православные христиане в Оттоманской империи, ни обязательств Порты в ее прежних заявлениях о том, что эти христиане будут пользоваться преимуществами, признаваемыми за христианами других исповеданий, как это изложено в венской ноте и в ольмюцких разъяснениях; 4) наши прежние трактаты, от Кучук-Кайнарджийского до Адрианопольского, будут сохранены и подтверждены.
Инструкция уполномочивала герцога Мекленбургского заявить, что император Николай готов, принимая на вышеизложенных условиях участие в конференции, которая должна собраться в Берлине, прекратить военные действия и повелеть своим войскам очистить Придунайские княжества одновременно с оставлением англо-французскими сухопутными и морскими силами Черного моря и проливов.
Герцог Мекленбургский, приехав в Берлин, встретил самый дружественный прием у короля, который немедленно выразил согласие сообщить западным Кабинетам и поддержать перед ними наши предложения. Он просил герцога остаться в Берлине до получения ответов и старался оправдать образ действий Австрии ее опасениями и отсутствием решительности. Король указывал на необходимость связать ее с Пруссией, так как в противном случае Австрии останется лишь броситься в англо-французские объятия, а Пруссия останется окончательно изолированной¹⁸. Беседы герцога Мекленбургского с королем и с приближенными к нему лицами вращались вокруг прусско-австрийского союзного договора, о заключении которого хлопотал приехавший в то время в Берлин генерал Гесс. Герцог пытался убедить своих собеседников, что заключение договора, которым Австрия сохраняет за собой свободу действий, по необходимости вовлечет Пруссию в сферу чуждых ей [150] интриг, но попытки его имели лишь частичный успех. Король «оплакивал» подписание Венского протокола 9 апреля, но решительно заявил, что ему невозможно устраниться от венских конференций. Удалось достигнуть лишь только того, что договор не принял характера прямо неприязненного по отношению к нам акта и что Пруссия уклонилась в заключенной 20 апреля конвенции от обязательства вооруженной поддержки Австрии вне случайностей, точно определенных в добавочной статье договора. Отрицательные ответы Лондонского и Парижского кабинетов на примирительные предложения русского правительства не заставили себя ждать. Наш кабинет был извещен о них целым рядом сообщений через прусского посла генерала Рохова. Граф Нессельроде, представляя государю эти документы, выразил мнение, что всякая дальнейшая с нашей стороны попытка к примирению не может более привести к какому-либо результату. Император Николай разделил мнение своего канцлера, написав на докладе: «Вполне разделяю ваш взгляд. Все это смешно и недопустимо, словом, лишено здравого смысла. Я сделал все, что был должен и мог сделать. Я не могу сделать ничего более. Бог решит дело, и я подчинюсь Его воле»¹⁹.
Когда же вслед за тем государю была представлена копия Венского протокола 9 апреля, сообщенная нашему кабинету прусским поверенным в делах, то он ограничился замечанием: «Это достойно жалости (pitoyable), но ни в чем не изменяет моих решений»²⁰. Несколько дней спустя был заключен и австро-прусский наступательный и оборонительный договор. Король доверил копию этого акта герцогу Мекленбургскому, а наш посол в Берлине барон Будберг прислал канцлеру²¹ прусский проект договора с изменениями, введенными в его текст по настоянию Австрии²². Барон Будберг отмечал, что сравнение текстов указывает на различие в целях, которые преследовались сторонами. В то время как Австрия стремилась к возобновлению конвенции 1851 года и к обеспечению себе вооруженной помощи Пруссии, эта последняя имела в виду лишь удержать Австрию от дальнейшего сближения с западными державами. Барон Будберг в своем толковании умиротворяющего поведения Пруссии ссылался на ст. V договора, которая [151] запрещала сторонам самостоятельно вступать в соглашения, противные его началам. Это обстоятельство предупреждало будто бы возможное сближение Австрии с Францией и Англией. Приведенное доказательство не показалось императору Николаю убедительным, и государь, читая депешу барона Будберга, отметил соответствующее место двумя восклицательными знаками.
Герцог Мекленбургский дождался в Берлине подписания австро-прусского союзного договора. Он донес государю письмом от 11 (23) апреля²³, что король прусский смотрит на заключение этого договора как на единственное средство отвести Австрию от союза с нашими врагами. Прусский кабинет, писал он, и генерал Гесс заключили не только договор, но и добавочную статью, а также и особое «толкование», которое, впрочем, наши друзья находят недостаточным, хотя все зависит от того, насколько король будет тверд в своих намерениях. В конце своего письма герцог Мекленбургский прибавлял, что король Фридрих-Вильгельм отправит в Вену заявление, излагающее прусскую точку зрения на значение заключенного договора. Несмотря на несогласие короля последовать совету герцога и отказаться от подписания добавочной статьи, этот последний поздравлял герцога с существованием австро-прусского договора, так как «все новые известия плохи». Действительно, обстановка была, по словам герцога, такова, что второстепенные германские государства, и в особенности Бавария и Виртенберг, хотя и склонные к нейтралитету Германского союза, отказались бы последовать за одной Пруссией. К тому же в Вену к этому времени прибыли австрийский посол в Париже и личный друг Людовика-Наполеона барон Гюбнер и из Лондона герцог Кембриджский. Очевидно, что в этом случайном центре европейской политики что-то совершалось. Отказ Пруссии в заключении договора с Австрией или привел бы ее к необходимости подписать этот договор под совместным давлением Франции и Австрии, или же оставил бы Пруссию изолированной, бросая Австрию в направленные против нас объятия Франции.
Барон Мантейфель определенно заявил нашему послу барону Будбергу, что договор в том виде, в каком он был заключен, не связывал Пруссию до такой степени, чтобы лишить ее возможности поддерживать с нами дружественные отношения²⁴. Прусский министр утверждал далее, что Австрия будет настаивать перед нами на очищении княжеств, но должна будет, получив наше согласие, предъявить аналогичное требование и западным державам. Австрия могла добиваться от нас обещания приостановить военные действия, она могла даже в крайнем случае активно вмешаться в войну, но как барон Мантейфель, так и генерал Герлях уверяли барона Будберга, что Австрия категорически обязалась не предпринимать наступления на русскую территорию и не занимать своими войсками Сербию и Боснию. [152]
В крайнем случае она могла лишь оккупировать Валахию. Вообще же целью этой державы был вызов в нашем Кабинете неуверенности, которая могла бы способствовать скорейшему заключению мира.
Заслуживает внимание донесение графа Бенкендорфа²⁵, который во время свидания с генералом Врангелем услышал от последнего в высшей степени тревожные известия. Генерал виделся с возвратившимся из Вены владетельным герцогом Саксен-Кобургским, который ему передал, что Австрия дольше ждать не может. «Ей необходима,— говорил герцог,— эвакуация княжеств. Если Россия не склонится к этому, то Австрия решила объявить ей войну. К 20 июня у нее в Венгрии, Трансильвании, Буковине и Галиции будет 275-тысячная армия, готовая перейти границу. Сам император станет во главе ее, обратившись за содействием к Пруссии и к Германскому союзу и приглашая их перевести армию на военное положение. Едва ли Пруссия последует этому приглашению, но часть Германии сделает это, и тогда Пруссия волей-неволей принуждена будет вступить в борьбу с Россией». Герцог добавлял, что приведенные слова он слышал непосредственно от императора Франца-Иосифа.
Несмотря на то что сообщение о принятых в Вене решениях исходило от лица, известного своей неприязнью по отношению к императору Николаю (герцог Саксен-Кобургский был автором памфлета, направленного против государя), оно имело все признаки достоверности. Австрия была решительным противником освободительных планов императора Николая на Балканском полуострове и опасалась как роста русского влияния среди тамошних славян, так и особенно возбуждения подвластных ей самой славянских народностей.
Император Франц-Иосиф пригласил прусского короля в Тешен. Свидание монархов ни в чем не изменило, как сообщал барон Будберг²⁶, ни взглядов австрийского императора, ни политики графа Буоля, «для которого жалобы на нас являются лишь предлогом для сближения с Францией».
В действительности дело обстояло несколько иначе. Из сообщенной нашему Кабинету депеши прусского посла в Париже графа Гацфельда барону Мантейфелю²⁷ видно, что хотя французское правительство и радовалось заключению австро-прусского союзного трактата, надеясь, что обе германские державы будут вовлечены ходом событий далее, чем предполагают, но сомневалось, однако, в этом. «Было бы величайшим несчастьем,— говорил Друэн де Люис Гацфельду,— если бы Петербургский кабинет удовлетворил Австрию ранее, чем русское могущество будет значительно ослаблено». Французский министр даже запугивал Австрию тем, что если Россия не будет ослаблена, то ничто не помешает ей по заключении мира с западными [153] державами отомстить германским дворам. «Надо довести ослабление России,— повторял Друэн де Люис,— до того, чтобы отмщение стало невозможным».
Приведенного достаточно, чтобы заключить, что Австрия в то время не преследовала общих с западными державами целей, а исключительно заботилась о своих собственных, правильно или неправильно понимаемых, интересах. Прусское правительство, сообщая нашему кабинету депешу генерала Гацфельда, имело в виду склонить нас к удовлетворению австрийских требований об эвакуации княжеств.
Король Фридрих-Вильгельм, возвратившись из Тешена, отправил в Петербург облеченного своим особым доверием полковника Мантейфеля, который должен был изложить государю взгляды прусского монарха. Император Николай, выслушав сообщение, послал 7 июля графу Нессельроде собственноручную записку следующего содержания²⁸:
«Насколько я мог понять смысл и значение намерений прусского короля, которые полковнику Мантейфелю было поручено мне передать, то они таковы: 1) король желает, чтобы наш ответ Австрии был составлен в примирительных выражениях, оставляющих открытым путь к дальнейшим переговорам; 2) далее, король желал бы найти мотив считать ответ удовлетворительным, не дающим повода, по крайней мере по мнению короля, к разрыву между Россией и Австрией; 3) король считал бы себя в этом случае свободным от обязательств заключенной с Австрией конвенции, требующей от него содействия в случае русского нападения на австрийскую территорию; 4) король, признавая в этом вопросе начало взаимности, желает, однако, чтобы мы, считая это начало необходимым исходным пунктом, не ставили точных условий, а предоставили бы их будущим переговорам, которые должны вытекать из первоначального соглашения.
Вот все, что я мог понять. Поэтому настоящую записку надлежит показать г. Мантейфелю и спросить его, хорошо ли я изложил то, что ему было поручено передать. Не находит ли он нужным что-либо изменить или добавить, но письменно, чтобы избежать всяких недоразумений и чтобы сохранить записку как документ.
Раньше этого мне остается разъяснить еще два существенных пункта: 1) прусский король обязуется ответить нам: если [154] Австрия перейдет, под предлогом позднего ответа, к военным действиям или если это уже совершается, то будет ли король считать себя связанным обязательством действовать сообща с Австрией в том случае, если военные операции, по причине несвоевременного нападения, приведут наши войска на австрийскую территорию? 2) Если король признает наш ответ удовлетворительным, а Австрия не признает его таковым и будет нас атаковать или если это уже совершается, то будет ли король считать себя обязанным защищать ее территорию или нет? Казалось бы, если король не признает справедливости австрийского нападения, то он не может, не противореча себе, оказывать ей помощь в том, что считает несправедливым. Вот пункты, которые необходимо выяснить вполне... Без уверенности в них ничего невозможно сделать».
В то время когда в Петербурге писалась приведенная записка, король Фридрих-Вильгельм отправлял государю собственноручное письмо²⁹. В нем король прусский определенно заявлял, что Австрия не займет никаких турецких областей, за исключением Придунайских княжеств, от занятия которых она может отказаться лишь в том случае, если наш ответ на австрийские предложения не отнимет у нее всякого для этого предлога. Фридрих-Вильгельм просил государя о доброжелательном ответе (reponse benigne) на требование Венского кабинета и гарантировал, что это поведет к тому, что дела в Вене примут лучший оборот. Он уверял далее, что император Франц-Иосиф сердечно предан государю (Vous rend son coaer) и что он будет в Париже и Лондоне защитником его интересов, а главное, ничего не предпримет против России.
«Непосредственная опасность отказа,— пишет граф Нессельроде в своем всеподданнейшем отчете за 1854 год,— стала ясной, и мы не могли скрывать ее перед собой. Наш отказ не только обратил бы против нас Австрию, но на се путь увлек бы Пруссию и Германию, которым мы отказали бы в уступке, правильно или неправильно считаемой ими открывавшей дорогу к миру. Удовлетворяя желаниям германских государств, мы, наоборот, хотя и не останавливали Австрию, но по крайней мере могли надеяться (как это было доныне) помешать Пруссии и Германии до конца следовать неприязненным намерениям Венского кабинета. Эти мотивы были причиной тому, что государь принял во внимание советы своего августейшего шурина и в Австрию был отправлен ответ, который оставлял открытым возможность дальнейших соглашений».
В ответе нашего Кабинета указывалось³⁰, что «мы были бы расположены добровольно очистить княжества, если бы получили от венского двора гарантии безопасности». Гарантии эти заключались в двух пунктах: во-первых, Австрия должна была обеспечить нам, на случай очищения русскими войсками княжеств, наступление [155] перемирия, и, во-вторых, она должна объявить себя, вследствие последовавшей эвакуации, свободной от обязательств, принятых ею по отношению к другим державам, и нейтральной на случай возобновления военных действий. Кроме того, наш Кабинет требовал, чтобы эти гарантии были даны в письменной форме и были бы подтверждены Пруссией и Германией.
Канцлер одновременно с этим официальным ответом отправил нашему новому послу в Вене князю А. М. Горчакову другую депешу³¹. В ней он объяснял, что княжества стали для нас, независимо от того, какова бы ни была первоначальная цель их занятия, известной стратегической позицией с тех пор, как Турция объявила нам войну. Таким образом, при сложившейся новой обстановке очищение княжеств представляется для нас в военном отношении явной потерей, которая должна быть во имя справедливости соответствующим образом уравновешена. Граф Нессельроде, упомянув далее о Венском протоколе 9 апреля, добавил, что государь не только не стремится ни к завоеваниям, ни к разрушению Оттоманской империи, но, напротив, готов признать три начала протокола: неприкосновенность Турции, очищение княжеств и обеспечение прав турецких христиан. Канцлер не упомянул о четвертом пункте протокола, о связи «существования Оттоманской империи с общеевропейским равновесием», т. е. об исключении из норм действовавшего международного права преимуществ, признанных за нами Кучук-Кайнарджийским и Адрианопольским трактатами.

Канцлер давал князю Горчакову свои указания в то время, когда Австрия вступила уже с Оттоманской Портой в формальный договор, который имел целью не только достигнуть вывода наших войск из княжеств, но и осуществить пропущенный графом Нессельроде в вышеприведенной депеше пункт Венского договора от 9 апреля.
14 июля по новому стилю состоялось заключение Австро-Турецкой конвенции следующего содержания³²:
«Ст. 1. Его Величество император австрийский обязуется исчерпать все дипломатические средства для достижения эвакуации Придунайских княжеств занимающими их иностранными войсками и, в случае необходимости, даже ввести в дело для достижения этой цели надлежащее число войск.
Ст. 2. Направление военных действий в этом случае будет исключительно зависеть от командующего императорскими войсками. Тем не менее этот последний в надлежащее время будет сообщать о ходе операций главнокомандующему оттоманской армией.
Ст. 3. Его Величество император австрийский обязуется восстановить в согласии с оттоманским правительством в княжествах, [156] насколько возможно, правовое положение в управление этими странами в соответствии с привилегиями, признанными Блистательной Портой. Восстановленные, таким образом, местные власти не будут распространять своих действий на контроль за императорской армией.
Ст. 4. Кроме того, императорский австрийский двор обязуется не входить с императорским российским двором ни в какое соглашение, которое не исходило бы из начала признания суверенных прав султана и неприкосновенности его империи».
Последние три статьи определяли порядок очищения княжеств австрийскими войсками после заключения мира между Россией и Турцией, условия содействия турецкими властями передвижениям, расквартированию и снабжению австрийских войск и, наконец, порядок ратификации заключенной конвенции.
После этого является вполне естественным, что депеши графа Нессельроде не могли встретить вожделенного единомыслия в Австрии, зашедшей слишком далеко по пути соглашений с Портой и морскими державами. Тем не менее император Франц-Иосиф, принимая от князя Горчакова в частной аудиенции его верительные грамоты", высказал мнение, что обязанности государя никогда не казались ему столь тяжкими, как при обстоятельствах, столь противоречащих чувствам сердца. Хотя Франц-Иосиф и не подтвердил при этом надежды, которую высказал наш посол, что ответ Петербургского кабинета должен удовлетворить австрийского монарха, но заметил, что в этом ответе заключается «зерно соглашения». Император уверял дальше, что приказ австрийским войскам вступить в Валахию не заключает никакой враждебной по отношению к нам мысли и обусловлен только решенной уже нами эвакуацией в этой области русских войск. Австрийская армия не вступит в пределы Валахии до тех пор, пока они там находятся.
Что касается графа Буоля, то он заявил нашему послу, что Венский кабинет сделает соответствующие представления Франции и Великобритании и исследует, насколько они расположены к перемирию, ведущему к полному умиротворению. Он предвидит, что морские державы потребуют гарантий в том, что перемирие не явится лишь средством выиграть время. Венский кабинет сообщит после рассмотрения и выдвижения требуемых гарантий свое мнение в Петербург. Австрийское правительство будет ожидать нашего ответа, но во всяком случае оно сохранит за собой свободу действий в будущем, воздерживаясь, однако, до разъяснения вопроса от всякой демонстрации. Граф Буоль предупредил, что он считает необходимым сообщить западным державам точный текст нашего ответа, и добавил: «Наше положение таково, что для нас невозможно особое соглашение с вами. Мы не можем отделиться от западных держав до тех пор, пока не будет достигнута наша общая с ними [157] цель. Она состоит в неприкосновенности Оттоманской империи и в добром, твердом и надлежащем мире... Мы не можем быть ни посредниками, ни судьями. Мы заинтересованная сторона».
Князь Горчаков заметил на это австрийскому министру, что он напрасно отказывается от роли, которой никто ему и не предлагает, и если граф Буоль видит русского посла, мир но и дружелюбно к соглашению расположенного, то это происходит от осознания последним наших потенциальных сил. Князь Горчаков писал далее, что в Вену прибыл от имени короля прусского граф Альвенслебен с поручением содействовать к принятию Австрией на себя задачи сообщить западным державам наш ответ, который признавался Пруссией удовлетворительным³⁴.
Вообще нашему послу казалось, что дела принимают лучший оборот. В депеше от 30 июня (12 июля)³⁵ он не только отмечал, что император Франц-Иосиф «начинает осваиваться с идеей возможности отойти от западных держав», но и высказывал убеждение, что «граф Буоль не так дурен, как мы думали». («Не верю»,— надписал государь против этой фразы депеши.) Далее князь Горчаков распространялся о том, что Пруссия, признав наш ответ удовлетворительным, может рассчитывать на остальную Германию, и это обстоятельство крайне озабочивает Австрию. От его внимания не ускользнула также перемена тона австрийской печати, умерившей свои нападения на Россию. Оптимистическому содержанию депеши несколько противоречило ее заключение, в котором князь Горчаков упоминал о словах, сказанных ему графом Альвенслебеном. «Несомненно,— сказал граф,— что с вашим приездом наступит видимый поворот, но я ему не доверяю».
Несколько иначе события освещал наш военный агент в Вене граф Штакельберг. Он, между прочим, писал³⁶, что приостановка вступления австрийских войск в княжества, с одной стороны, обусловлена известием, что русская армия еще не очистила их, а помериться с нашими войсками австрийцы были не в состоянии; с другой же стороны — сомнениями в том, последует ли Пруссия в могущих возникнуть осложнениях за Австрией. Нам не следует поэтому предаваться иллюзиям о возрождении прежних чувств, о покаянии [158] и благодарности, а сказать, что любезный прием, оказанный князю Горчакову, есть только последствие рассудительности. («Bravo,— пометил государь.— Bien juge, bien dit. C'est tout a fair ce que je pense et j'y reste».) Впрочем, граф Штакельберг замечал, что ни военная неподготовленность Австрии, ни ее тревожное внутреннее положение не остановят ее на избранном пути содействия западным державам, пока германские интересы будут затронуты нашей оккупацией княжеств.
Однако князь Горчаков очень быстро сориентировался в окружающей обстановке и сообщил³⁷ в частном письме канцлеру, что «мы должны приготовиться ко всем, даже худшим, случайностям», что между графом Буолем и графом Альвенслебеном произошел разговор, в котором первый распространялся о французской идее протектората над княжествами; в случае же отказа Пруссии Венская конференция соберется в составе представителей трех держав. Но Пруссия заметно шла от уступки к уступке, от жертвы к жертве в пользу австрийских домогательств. Князь Горчаков высказывал опасение, что граф Буоль, получив отрицательные, как надо ожидать, ответы из Парижа и Лондона, соберет конференцию для того, чтобы принять к сведению совершившийся факт и заявить, что от Франции и Англии более добиваться нечего.
Наш посол отмечал далее, что Австрия и Пруссия пришли к соглашению относительно текста предложений, которые они совместно сделают германскому сейму во Франкфурте в связи с заключенным ими 20 апреля союзным договором. Хотя в эти предложения и были введены некоторые фразы Бамбергской декларации германских государств, но суть предложений от этого нисколько не изменилась.
Декларация, о которой упомянул князь Горчаков, была провозглашена в конце мая второстепенными германскими государствами, которые ввиду разногласия между Австрией и Пруссией решили самостоятельно определить основания политики Германского союза. Вопрос о положении, которое займет союз ввиду конфликта, естественно, возник еще в 1853 году, после объявления нам Турцией войны. Австрия и Пруссия не могли сговориться между собой относительно совместного предложения союзному сейму, хотя бы только в том смысле, что бы оно ограничивалось заявлением об общих усилиях с целью восстановления мира. В особенности Австрия настаивала на упоминании о необходимости решительной защиты ее двойных интересов великой державы и члена союза; Пруссия же удовольствовалась заявлением о своем намерении способствовать умиротворению. Это разногласие, подчеркнутое видимым сближением Австрии с западными державами, вызвало во второстепенных германских государствах опасение быть вовлеченными в войну, причем опасения эти возросли с того момента, когда [159] стал известен прусско-австрийский союзный трактат от 20 апреля 1854 года. Незадолго до этого договора граф Нессельроде разослал нашим представителям при германских дворах циркулярную депешу³⁸, в которой разъяснял, что целью нашего Кабинета является предотвращение всеобщей войны и желание предостеречь германские дворы от того, чтобы они не поддавались стремлениям Франции и Англии вовлечь их в общеевропейский конфликт. Для чего государствам Германского союза следовало объявить себя строго нейтральными. Штутгартский и Мюнхенский кабинеты, и в особенности последний, имея в виду свои династические интересы в Греции, склонялись к мнению, что необходимо противостоять течению, увлекающему Германию в водоворот военных потрясений. Саксония предполагала сама предложить сейму объявить союз нейтральным, Ганновер же провозгласил себя самостоятельно нейтральным. Все эти государства, а также великие герцогства Баденское и Гессенское выработали в согласии с более мелкими владетельными дворами на совещаниях в Бамберге декларацию, состоявшую в следующем³⁹.
1) Эвакуация русских войск из княжеств не соответствовала бы германским интересам без сопровождения ее перемирием и одновременным отступлением других воюющих сторон; 2) каков бы ни был ответ России на ультиматум, который ей предъявлен, Германский союз должен быть допущен к рассмотрению этого ответа, а также участвовать в качестве европейской державы в будущих мирных переговорах; 3) интересы Германии состоят не только в свободном судоходстве по Дунаю, но и вообще в свободе торговли на всех водных путях к Черному морю, и наконец, 4) условиями присоединения Германского союза к Австро-Прусскому договору являются действительное обеспечение прав восточных христиан и неприкосновенность Греции.
Приведенные нами выше депеши князя Горчакова и графа Штакельберга были предметом доклада канцлера государю⁴⁰. Граф Нессельроде находил, что донесения наших агентов из Вены заключают лишь изложение противоречивых впечатлений и мнений, но что сами противоречия свидетельствуют о колебании Австрии, которое дает нам время для подготовки к событиям. Канцлер замечал, что неопределенность можно будет рассеять только по возвращении в Берлин посланного прусским королем к императору Францу-Иосифу подполковника графа Мантейфеля.
Известия из Вены продолжали быть тревожными. Князь Горчаков сообщал⁴¹, что граф Буоль заявил своим приближенным: «Самое позднее, что мы начнем военные действия через три недели. Ответ, который мы пошлем в Петербург, вследствие полученных из Парижа и Лондона заключений, совпадает с отозванием Эстергази». Вместе с этим князь Горчаков писал об отправлении нашего [160] ответа австрийским послам в Париже и Лондоне одновременно с даваемыми им инструкциями, содержание которых граф Буоль не намеревался сообщать ни князю Горчакову, ни австрийскому представителю в Петербурге графу Эстергази. Впрочем, инструкции эти стали известны нашему послу благодаря графу Альвенслебену и состояли в том, что австрийское правительство, находя в признании Петербургским кабинетом трех пунктов протокола от 9 апреля зерно справедливого соглашения, приглашает, несмотря на умолчание о четвертом пункте, западные державы принять русский ответ в самое серьезное внимание и уповает на то, что их решения не лишат Австрию надежды на горячо желаемый ею мир. Венский кабинет, не предвосхищая их решений, полагал, что требование эвакуации войска из княжеств будет первым условием морских держав. В инструкции не было ни слова сказано о том, что Австрия не окажет союзникам содействия, если требования их зайдут слишком далеко, хотя граф Буоль и уверял князя Горчакова, что в этом именно и заключалось значение инструкций, данных им послам в Лондоне и Париже⁴².
Сведения, полученные князем Горчаковым от подполковника графа Мантейфеля, не были утешительны. Наш посол предупредил графа Ридигера⁴³ о вероятности разрыва с Австрией и рекомендовал в случае вторжения австрийцев в наши пределы немедленно сообщить об этом государю и королю прусскому, который не присоединится к Австрии, если будет установлено, что нападение последует с ее стороны. Впрочем, на следующий день граф Буоль уверил нашего посла, что венский двор не предпримет по получении ответов из Парижа и Лондона никакой решительной меры без предварительного сношения с Петербургом⁴⁴.
Днем позже состоялась новая беседа князя Горчакова с австрийским министром⁴⁵. На вопрос нашего посла, какое значение приписывается Венским кабинетом четвертому пункту протокола [161] от 9 апреля о связи политики Турции с общеевропейским равновесием, граф Буоль не дал определенного ответа. Беседа перешла на тему оккупации австрийцами княжеств. Граф Буоль утверждал, что Австрия никогда не даст повода к войне с Россией. Князь Горчаков заметил на это, что если генерал Гесс, вступая в княжества, попросит нашего главнокомандующего очистить страну, а последний ответит, что он остается на своих позициях, и австрийцам придется нас атаковать, то такое положение вещей приведет к войне. «Нет, войны не будет,— ответил на это австрийский министр.— Мы только исполним обязанность заставить вас освободить территорию, занятую вами в нарушение трактатов. Как только этот результат будет достигнут, а это вопрос чести для нашего государя, то мы остановимся у ваших границ, ни в каком случае не переходя их. Напротив, если вы в виде репрессии вступите на нашу территорию, то вы и будете нападающей стороной, а тогда против вас восстанет весь Германский союз, который, как я узнал сегодня по телефону, присоединился к конвенции от 20 апреля⁴⁶.
Князь Горчаков продолжил беседу. Он указывал, увлекаясь «теорией и географией», на возможные в будущем пагубные для Австрии последствия ее политики. Рано или поздно, говорил он, но мир восстановится, и-у Австрии навсегда останется в лице России могущественный сосед, который будет помнить кровавую обиду. Это не угроза, добавил наш посол, а просто аргумент.
Граф Буоль был, видимо, поколеблен. Он в дружеском тоне заметил: «Бьет предпоследний час. Я вам благодарен за откровенность друга. Оставим в покое войну и займемся миром. Я надеюсь, что мы его достигнем». Далее он начал разъяснять, что сделанное им указание западным державам на требование освобождения княжеств не должно вызывать упреков в неблагодарности Австрии, так как Россия уже выразила намерение очистить эти области.
«Нам нужно,— добавил граф Буоль,— не обещание, но самый факт эвакуации. Дело идет о чести императора, и я желал бы избежать необходимости потребовать очищения в определенный срок».
Отношения становились, видимо, обостренными. Когда князь Горчаков обратился с просьбой о предоставлении ему новой аудиенции у Франца-Иосифа для вручения ответа государя на извещение о браке австрийского императора, то он получил записку от графа Буоля, в которой этот последний сообщал, что ответ может быть передан через министра, так как император пребывает вне города и лишь изредка приезжает в столицу⁴⁷.

Французский кабинет наконец заговорил, хотя заявления его, о которых князь Горчаков узнал в Вене, еще нельзя было считать окончательными⁴⁸. В Париже наши предложения находили недостаточными для вступления в мирные переговоры и со своей стороны [162] ставили условием таких переговоров предварительное принятие нами следующих четырех пунктов: 1) пересмотр трактатов, заключенных Россией с Портой; 2) отречение от протектората над княжествами; 3) обеспечение прав христиан и 4) свобода судоходства по Дунаю. Тюильрийский кабинет добавлял к этому, что он оставляет за собой свободу ставить в течение дальнейших переговоров еще новые условия. Граф Буоль решил, по сведениям князя Горчакова, обменяться взглядами с Прусским кабинетом и запросить французское правительство о более точном изложении его предложений. В другой депеше, отправленной в тот же день⁴⁹, князь Горчаков изложил четыре пункта следующим образом:
пересмотр трактата 1841 года;
замена русского протектората в княжествах европейской гарантией;
свобода судоходства по Дунаю;
отмена протектората, осуществляемого державами в пользу своих единоверцев разных исповеданий, и установление общей гарантии прав и преимуществ христиан.

Князь Горчаков сообщал далее, что Англия присоединилась к французским заявлениям и что граф Буоль запросил морские державы, согласны ли они на перемирие, если Россия примет изложенные выше пункты. Франция ответила утвердительно; после же некоторого колебания к ней присоединилась и Англия. Граф Альвенслебен передал князю Горчакову слышанное от графа Буоля заявление, что если Петербургский кабинет примет четыре пункта, а морские державы откажутся от перемирия или от серьезных мирных переговоров, то Австрия отступится от них и перейдет на нашу сторону. Наш посол, не придавая слишком большого значения словам австрийского министра, заметил лишь, что они являются показателем двойственности течений в венских решающих кругах, причем дело клонится всегда к соглашению, когда император Франц-Иосиф действует по собственному побуждению.
Князь Горчаков представил канцлеру по поводу предложенных нам четырех пунктов обширные материалы, состоявшие из его письма к графу Нессельроде и двух приложений, лит. А и В⁵⁰. В письме, которое являлось вступлением к двум упомянутым документам, наш посол отметил, что вопрос о дальнейшем образе действий Австрии поставил бы в затруднение не только его, но, быть может, и саму Австрию. Далее князь Горчаков, коснувшись того, что Великобританский кабинет был бы рад нашему отказу от принятия четырех пунктов, так как это дало бы ему возможность взять назад свое на них согласие, находил, что, в сущности, пункты, выдвинутые западными державами, особой опасности для нас не представляют. Трактат 1841 года, по его словам, не являлся предметом особой заботы с нашей стороны в отношении сохранения его неприкосновенности. [163] Статья о свободе судоходства по Дунаю также уже принята нами. Остается только четвертый пункт, говорящий о гарантии прав христианских исповеданий. В нем, собственно, и заключалось все дело («c'est la clef de la voute»), но «я уверен,— писал Горчаков,— что государь никогда не позволит, чтобы наши единоверцы были менее обеспечены после⁵' тех великих жертв, которые мы принесли для их пользы, чем они были обеспечены ранее этих жертв». Важность четвертого пункта зависела, по мнению нашего посла, от той редакции, которая будет ему придана, а значение его определится дальнейшей практикой. «Я думаю,— продолжал дальше князь Горчаков,— что всякая овца найдет своего пастыря, и никакие громкие фразы о коллективной гарантии не помешают ни одному православному прежде всего обратиться к представителю России. Если эти представители хорошо будут исполнять свой долг, то число тех, которые ныне произносят "Боже, Царя храни", не уменьшится ни на одного».
Князь Горчаков, повергая к стопам монарха возможность судить об его, князя Горчакова, прозорливости (perspicacite), подчеркивал лишь свое уверение в том, что государь найдет во всем сказанном автором записок «русское сердце и русское чувство» («1е сгеиг et la vei-ne russe»).
Приложение лит. А⁵² начиналось указанием, что цель войны заключается в укреплении на твердых основаниях прав наших балканских соплеменников православного исповедания. Если эта цель может быть достигнута согласием великих держав, обусловленным распространением такого укрепления прав и на другие христианские вероисповедания, то ничто не препятствует заключению мира. Требование Австрии об освобождении княжеств нами уже в принципе принято, но только оно должно быть оформлено так, чтобы не вызвать ущерба нашему достоинству. Протекторат над княжествами являлся для нас в материальном отношении предметом постоянных забот и затруднений и при этом создавал призрак нашего участия в злоупотреблениях господарей. В нравственном отношении он действительно оказывал влияние на воображение христианских народностей Турции, хотя в сущности протекторат над испорченными и дикими (batardes) валахами и молдаванами менее важен, чем престиж в глазах балканских народностей нашей расы. Потому отречение от формального протектората над княжествами, при условии освобождения их от всякого протектората, не представило бы особых затруднений. Если это отречение обусловить еще очищением Сербии от турецких гарнизонов, то наш престиж среди балканских славян не только не умалился бы, но, наоборот, возвысился бы в крупных размерах.
Вообще результаты всяких соглашений следует оценивать, по мнению князя Горчакова, с практической точки зрения. История и [164] географическое положение дают России преимущества, которые невозможно уменьшить никакими письменными соглашениями. На предполагаемый мир надлежит смотреть только как на перемирие. Будущий конфликт неизбежен, но для него мы будем иметь в выигрыше время и запас политической мудрости, которые дадут нам возможность подготовить другую почву.
Государь, соглашаясь, по существу, со всеми рассуждениями князя Горчакова, выразил, однако, в собственноручных отметках, сделанных на полях письма, мнение, что естественным прекращением русского протектората в княжествах может быть только их полное освобождение от турецкого владычества, т. е. их независимость.
В приложении лит. В" князь Горчаков подчеркивал, что Австрия, несомненно, вновь поднимет вопрос об освобождении нами княжеств. Она может сделать это в форме, оставляющей открытой возможность дальнейших переговоров, или в форме решительного требования, несовместимого с нашей военной честью. Князь Горчаков советовал в этом последнем случае не давать никакого ответа, но покинуть княжества, развернув армию у Прута. Такой образ действий, не связывая нас ничем в будущем, поставил бы Австрию в крайне затруднительное положение, которое заставило бы ее вскоре искать исхода в мирных переговорах уже по ее личному почину.
Эти мысли князя Горчакова получили полное одобрение государя, который испещрил труд нашего посла в Вене собственноручными пометками: «fortbien», «parfait» и «juste». [165]
Эвакуация наших войск из княжеств совершалась молчаливо, как необходимая стратегическая мера, без принятия каких-либо обязательств и без какого-либо дипломатического акта, который мог бы свидетельствовать, что она происходит в удовлетворение чьим-либо требованиям. Армия князя М. Д. Горчакова отходила на Прут, никем не преследуемая и не разбитая, во всеоружии и в полном спокойствии, имея целью занятие новой стратегической позиции, которая была избрана верховным ее вождем для отражения возможного нападения с Запада. Австрийский кабинет был уведомлен о начавшейся эвакуации лишь несколькими словами князя Горчакова, подтверждавшими только сам факт отхода наших войск из княжеств.
Граф Нессельроде телеграфировал князю Горчакову в Вену⁵⁴, что «эвакуация должна быть рассматриваема как стратегическая необходимость и ни в каком случае — как уступка Австрии». Нашему послу поручалось заявить Венскому кабинету, что выступление русских войск из княжеств лишает сосредоточение австрийских сил всякого мотива, и если оно будет продолжаться, то наше правительство вынуждено будет усматривать в этом признак воинственных стремлений и не замедлит со своей стороны принять соответствующие меры. Князь Горчаков уведомил наш Кабинет в ответ на эту телеграмму⁵⁵, что известие об эвакуации произвело в Вене благоприятное впечатление, и отметил, что решение государя «удесятерило силу нашего политического и военного положения». Но император Николай не так легко уже поддавался уверениям Австрии в ее добрых чувствах.
«Faites savoir a Gortchakoff,— пометил государь на докладе графа Нессельроде,— que je n'ajoute aucune foi a la sincerite de l'Autriche; qu'il se tient fortement en garde de surprise et suit en tous points le programme de la note Lit. B, que j'adopte completement»⁵⁶.
Граф Буоль, приняв к сведению наше сообщение об эвакуации и выразив свою радость по этому поводу, заявил, в свою очередь, князю Горчакову, что Австрия намерена для охранения в них порядка ввести в Валахию две бригады своих войск и желала бы осведомиться, насколько это соответствует видам императора Николая⁵⁷. Государь повелел немедленно ответить, что он не входит в вопрос о том, займут ли австрийские войска княжества после нашего ухода, так как эвакуация происходит единственно потому, что государь признает ее своевременной, а не по каким-либо другим мотивам⁵⁸. Князю Горчакову вновь рекомендовалось при этом неуклонно держаться позиции, выработанной в его записке лит. В и блюсти полную осторожность.
Наш образ действий вызвал в венских политических кругах ту тревогу, которую предвидел князь Горчаков и на которую указывал в своей записке. Генерал Гесс старался в беседе с нашим военным [166] агентом графом Штакельбергом уверить, что эвакуация войск повлекла за собой приостановку сосредоточения или даже отвод австрийских войск от наших границ, но в то же время он предостерегал, что дальнейшие мероприятия в этом направлении последуют лишь после более подробных объяснений нашего Кабинета в письменной форме, а не путем сообщения краткого содержания телеграфной депеши⁵⁹. Граф Штакельберг выражал со своей стороны мнение, что указания генерала Гесса о принятии австрийскими военными властями мер для приостановки подготовки к войне несущественны, так как подготовка в действительности продолжается. Он полагал, что нам и впредь следует держаться выжидательного образа действий, чтобы заставить Австрию или разоряться на непосильное для нее содержание на военном положении крупных сил, или броситься в войну, которая приведет ее к банкротству и революции⁶⁰.
Несомненно, что Венский кабинет сознавал всю опасность двойственности своей политики, которая привела к крайнему напряжению его отношений с нами. Поведение, которого придерживался князь Горчаков в вопросе об эвакуации, ясно показывало австрийским государственным деятелям, что Венский кабинет не может более рассчитывать ни на какое доверие в Петербурге.
Это сознание отчужденности в связи с заботой противодействовать во имя австрийских интересов росту нашего влияния среди славян и вообще на Балканском полуострове привело Венский кабинет к более тесному единению с западными державами. Оно выразилось в сделанном графом Буолем заявлении французскому и английскому правительствам, которое стало нам известно через Берлинский кабинет⁶¹. В этом заявлении граф Буоль излагал содержание четырех пунктов и потом добавлял: «Нижеподписавшийся уполномочен заявить, что его правительство принимает к сведению решение Франции и Англии не входить с императорским Российским двором ни в какое соглашение, которое не заключало бы со стороны этого двора полного и безусловного признания вышеприведенных четырех пунктов. Венский кабинет обязуется также не входить в переговоры иначе как на указанном основании, оставляя, впрочем, за собой право свободной оценки условий восстановления мира в том случае, если бы Австрии самой пришлось принять участие в войне».
Князь Горчаков сообщал частным образом канцлеру⁶², что, руководствуясь данными ему указаниями, он принужден призвать на помощь все свое хладнокровие, чтобы сохранить с австрийскими министрами корректные отношения. «Я решил сделаться,— писал он,— только абстрактным принципом долга. Если бы я слушался лишь моей плоти и крови, если бы я не сдерживал кипения моего национального чувства, то мне, как и Мейендорфу, невозможно [167] было бы не выражать возмущения, которое вызывается каждой новой с ними беседой». На нашего посла успокоительно действовали только известия о том, что сам император Франц-Иосиф был убежден в устранении опасности благодаря свершившемуся освобождению нами княжеств. «Сердце императора Франца-Иосифа,— писал князь Горчаков,— преисполнено радости».
Однако из содержания письма нашего посла было видно, что одного этого утешения ему было мало. Он сравнивал свое положение с положением графа Эстергази в Петербурге, которому также приходилось прикрывать корректными внешними формами напряженность действительных отношений.
В начале августа граф Эстергази сообщил графу Нессельроде депешу от своего правительства, в которой граф Буоль подчеркивал, что Франция и Англия только вследствие настояний Венского кабинета согласились сформулировать в четырех пунктах, о которых говорилось выше, свои условия для вступления в мирные переговоры. Австрийское правительство горячо рекомендовало принять нам эти условия к серьезному рассмотрению.
«Вы употребите все усилия,— писал граф Буоль графу Эстергази,— чтобы подкрепить ценность доказательств в пользу безусловного принятия оснований, на которых мы считаем еще возможным положить предел несчастьям войны, уже потребовавшей столько жертв и обещающей несомненно принять еще более широкие размеры. Австрия усматривает единственный шанс всеобщего соглашения в прямом принятии этих оснований, которые она считает условиями твердого мира. Поэтому петербургский кабинет, принимая четыре пункта, о которых идет речь, может рассчитывать на нашу готовность обратиться к морским державам с самыми серьезными представлениями, чтобы склонить их к немедленному открытию переговоров и условиться об одновременном приостановлении военных действий. Еще раз мы заклинаем (nous adjurons) императорский Российский двор углубиться в неизмеримое значение решения, которое им будет принято, а потому нет надобности рекомендовать вам, чтобы вы, граф, использовали все средства для достижения того, чтобы это решение соответствовало интересам мира. Крайняя серьезность положения может дать вам указание на то нетерпение, с которым мы ожидаем ответа Русского кабинета, и я вас приглашаю сообщить этот ответ в возможно скорейшем времени»⁶³.
Император Николай, со вниманием следя за поведением австрийского правительства и хорошо знакомый со всеми документами, разобранными нами выше, убедился во враждебном направлении австрийской политики в отношении русских интересов. Государь, решившись противодействовать враждебному поведению Австрии, не потерял, однако, окончательной надежды на возможность соглашения трех монархических дворов и противопоставления [168] его соглашению западных держав. В этой возможности государя убеждала как осторожная политика Пруссии, так и вера в личные чувства императора Франца-Иосифа, совместно с сообщениями графа Штакельберга о безвыходном положении, в котором очутилась Австрия. Государь признавал письма Штакельберга «весьма замечательными» и, видимо, руководствовался в оценке политического положения заключенными в них данными. О таком именно настроении императора Николая и его убеждениях свидетельствует его собственноручная записка, относящаяся, как видно из ее содержания, к первым числам августа 1854 года⁶⁴. Мы приводим ее полностью в переводе на русский язык.
«1) Мы объявили, что взялись за оружие не для завоеваний, а единственно для восстановления установленных нашими трактатами с Турцией религиозных прав в пользу их христианских подданных, которые исповедуют греческую веру.
Австрия пожелала, ссылаясь на опасность для своих пограничных славянских провинций, население которых частью исповедует греческий обряд, видеть в наших военных операциях призыв к восстанию ее подданных. Исходя из этого заключения она противопоставляла нам сначала свои плохо замаскированные опасения, а вскоре затем и свою враждебность, вовсе не считаясь ни с нашими торжественными заявлениями, ни с конфиденциальными уверениями, сделанными мною самому императору.
Австрия не ограничилась этим. Она пожелала установить, как условие sine qua поп, неприкосновенность Турции; она осуждала, [169] таким образом, в своих интересах и видах все подвластные Турции христианские народности на бесконечное иго и присваивала себе право определять судьбу наших братьев.
По мере того как мы изыскивали средства успокоить несправедливые опасения Австрии, она, смелея все более, вступила в соглашение с Францией и Англией с целью подтвердить общность их намерений. И это случилось в то время, когда оба эти государства были уже в войне с нами; сама же Австрия считала себя в мире с Россией.
Она, утверждая, что находится с нами в мире, вооружалась в чрезвычайных размерах и двинула большинство своих сил не только в те свои области, откуда они угрожали флангу и тылу нашей армии в княжествах, но и непосредственно к границе нашей империи.
Не ограничиваясь сделанными нам в согласии с Пруссией предложениями очистить княжества, она заключила трактат с Портой, находящейся в войне с нами, и получила от турок право занять провинции, которые она заставляла нас очистить.
Когда мы сообщили Австрии об оставлении нами княжеств, то она избрала этот момент, чтобы обменяться с Францией и Англией нотами, устанавливающими условия, на которых предполагается с нами вести переговоры о мире, хотя она все еще утверждает, что между ею и нами существует мир.
Наконец, когда наши войска вернулись в свои пределы, то она вместе с турками занимает Придунайские княжества; а так как турки намерены двинуться на нас, то в Вене решено не противиться этому, не объявляя при этом нам войны.
Я спрашиваю, в войне или в мире мы с Австрией и могут ли быть нами терпимы ее поступки без унижения в собственных наших глазах и в глазах всего света. Не пора ли потребовать от императора удовлетворения за все, что сделано актами, не поддающимися квалификации?»
Далее государь наметил программу возможного примирения.
«Условия,— писал император Николай,— при которых соглашение было бы возможно, должны заключаться в следующем:
1) немедленное отступление от наших границ всех излишне сосредоточенных там войск, за исключением обыкновенных гарнизонов Галиции и Буковины;
немедленное выступление австрийских войск из Придунайских провинций или же обязательство заставить турок уйти оттуда в кратчайший срок;
восстановление в этих областях законного, определенного нашими трактатами, порядка, под управлением господарей;
признание всех наших прав, установленных нашими прежними договорами с Турцией;
уничтожение нот, обмененных с Францией и Англией; [170]
6) уничтожение договора с Турцией.
Полумесячный срок мог бы удовлетворить нашим требованиям.
Вместо этого мы обещаем допустить Австрию к протекторату над княжествами на равных правах с нами, но и при возложении на нее равных обязанностей.
Мы готовы вступить в переговоры с Пруссией и Австрией о будущих условиях протектората, который надлежало бы установить в турецких владениях для живущих там христиан, исповедующих греческий, католический и протестантский обряды. Согласившись на этих началах, мы действовали бы сообща, чтобы склонить к их признанию христианские державы Европы и заставить Турцию их принять... На таких условиях — забвение прошлого».
В архивах не сохранилось никаких следов по проведению в жизнь изложенных мыслей государя. Вероятно, записка осталась без движения, и она может лишь ярко свидетельствовать потомству о поведении Австрии в отношении облагодетельствовавшего ее своей продолжительной дружбой и жертвами монарха.
Как замечено было выше, Прусский двор, действуя под влиянием разнообразных мотивов и соображений, не последовал за Австрией по пути, ведущему к тесному единению с западными державами. Хотя он заключил с ней «наступательно-оборонительный» союзный договор, но обставил свое участие в активном его осуществлении условиями, умеряющими в значительной степени австрийский задор. Вообще прусская политика подвергалась странным колебаниям и находилась под влиянием самых разнообразных условий. Она находилась под впечатлением традиционной дружбы с Россией и христианских чувств короля Фридриха-Вильгельма с его крайне щепетильной и мучимой сомнениями совестью, под опасением наполеоновской Франции, определялась стремлением объединить вокруг прусского центра второстепенные германские государства и соперничеством с Австрией на федеральном сейме. В Берлине еще твердо не знали, как использовать в интересах Пруссии возникший кризис, и потому держались в предвидении грядущих событий выжидательной политики.
Берлинский кабинет признавал удовлетворительным наш ответ Австрии от 17 июня, в котором мы присоединялись к трем положениям Венской конференции от 9 апреля и заявляли о возможности очищения нами княжеств. Барон Мантейфель сообщил барону Будбергу⁶⁵, что Прусский кабинет опасается, как бы граф Буоль не высказал в своих депешах в Париж и Лондон, что наш ответ, по мнению Австрийского кабинета, не вполне удовлетворителен, а также того, как бы он не предоставил самим западным державам высказать о нашем ответе обязательное для Австрии суждение. Со своей стороны барон Мантейфель заметил, что Пруссия не разделяет мнения графа Буоля о необходимости подвергать наш ответ [171] от 17 июня обсуждению на венских конференциях. Он рассматривал его как сообщение, имеющее целью разъяснить отношение между Россией и германскими государствами и потому совершенно чуждое в то время для морских держав.
В тот же день наш посол в Берлине сообщал⁶⁶, что барон Мантейфель решил не делать более никаких уступок Австрии и заявить в Вене о неприятном впечатлении, произведенном последними австрийскими сообщениями.
Король Фридрих-Вильгельм отправил в Вену графа Мантейфеля с целью повлиять на австрийскую политику в смысле удержания ее в границах благоразумия. Граф Мантейфель имел поручение непосредственно обратиться к императору Францу-Иосифу⁶⁷. Барон Будберг узнал о результатах миссии от самого графа Мантейфеля, который убедился в том, что император Франц-Иосиф «смотрит во всем, что касается политических дел, глазами графа Буоля». Достигнуть изменения австрийской политики, по мнению графа Мантейфеля, возможно было со стороны Пруссии лишь твердостью и непоколебимостью в подтверждении своих заявлений, а со стороны России «воздержанием от агрессивных действий, упорным сохранением принятого положения и спокойным ожиданием нападения»⁶⁸. Барон Будберг сообщал далее, что министр барон Мантейфель упомянул в беседе с ним о присланной графом Буолем в Берлин депеше, в которой австрийский министр напоминал в решительных словах об обязательствах союзного договора от 20 апреля. В ответ на это прусский кабинет [172] ограничился лишь кратким заявлением, что, считая разъяснения России удовлетворительным, он не находит причин для обращения к особой статье союзного договора.
Пруссия старалась, следуя самостоятельным политическим путем, найти поддержку у второстепенных германских государств. Она преследовала двойную цель. С одной стороны, ей представлялся случай оттолкнуть всю Германию от Австрии и собрать ее вокруг себя, с другой же — она надеялась охладить австрийскую горячность несочувствием германских государств слишком решительным проявлениям воинственности венского кабинета.
Барон Будберг изложил в депеше от 24 июля⁶⁹ содержание бесед короля Фридриха-Вильгельма с королями баварским и виртембергским, происходивших в Мюнхене. Оба южногерманских государя оказались противниками австрийской политики, так как она могла повести к разрыву между Россией и Австрией, тяжелые последствия которого пришлось бы нести всему Германскому союзу. Однако оба короля были того мнения, что, если бы все усилия свергнуть Австрию с пути, ведущего к разрыву, были тщетны, то вся Германия должна стать на сторону Австрии.
Баварский министр фон дер Пфордтен, решительным образом осуждая «постыдную политику Австрии», тем не менее заявил представителю прусского правительства при общегерманском сейме, что союз между германскими государствами и Россией является «полной невозможностью». Несколько более колебался в этом отношении саксонский первый министр барон Бейст, который даже приезжал в Берлин справляться, насколько Пруссия расположена стать во главе второстепенных государств для противодействия австрийской политике⁷⁰. Но во всяком случае мы не могли рассчитывать на серьезную поддержку второстепенных германских государств, которые, по мнению барона Будберга, были, во-первых, связаны с Австрией традиционными узами политической общности и, во-вторых, в высшей степени опасались, чтобы не поднялась, в случае поражения Австрии, революционная война и не повторились события 1848 года.
Взгляд барона Будберга оказался совершенно правильным. Баварское правительство очень рассчитывало на свидание королей в Мюнхене в том отношении, что оно станет «отправной точкой более тесного сближения дворов, вступивших в соглашение в Бамберге, с Берлинским кабинетом»⁷¹. Но произошло нечто совершенно обратное. Обмен мыслей с южногерманскими государями так подействовал на короля Фридриха-Вильгельма, что барон Будберг считал его гораздо более сильным сторонником Австрии, чем его советники. Нашим послом особенно подчеркивалась роль Бисмарка, «влияние которого в германских делах было если не решающее, то во всяком случае очень большое». Бисмарк боролся [173] против мнения о солидарности интересов Германии с австрийскими «со всей энергией, вдохновляемой его ультрапрусскими убеждениями, не всегда лишенными, хотя и бессознательного, прусского честолюбия».
Барон Будберг выражал надежду, что в ближайшем будущем, когда наш ответ на австрийский запрос будет сообщен сейму, Пруссия, признавая его удовлетворительным, укрепит при сочувствии других германских государств свое положение и станет более самостоятельна в своей политике.
Но надежда эта не оправдалась, и призывы нашего посла к большей политической самостоятельности не находили отклика у прусских государственных мужей. Его приглашение, обращенное к барону Мантейфелю, о том, чтобы Пруссия заявила письменно, что она считает себя свободной от обязательства защищать, согласно договору от 20 апреля, австрийскую территорию, было отклонено прусским министром⁷².
Император Николай отправил для более полного выяснения взглядов и намерений прусского короля в Потбус, где находился в августе двор, графа Бенкендорфа. Это особенно было необходимо ввиду начавшейся мобилизации прусской армии и сосредоточения наступательных сил у Балтийского побережья.
Письмо графа Бенкендорфа военному министру от 23 августа (4 сентября)⁷³ содержит ряд ценных указаний на влияния и настроения, которые господствовали при Берлинском дворе.
Наш военный представитель был самым сердечным образом встречен полковником графом Мантейфелем, генералом Герляхом и Бисмарком, после свидания с которыми немедленно состоялся и прием у короля. «Король,— писал граф Бенкендорф,— принял меня, если осмелюсь так выразиться, с нежностью, задержал более часа в своем кабинете, спрашивал о Петербурге и выслушал все, что я получил приказание передать ему от имени нашего Августейшего повелителя. Король как бы отстранялся от всего, что я имел честь ему представлять, и все возвращался к своим сердечным и искренним чувствам к императору. Он позже сказал мне: "Со времени вашего отъезда мое положение становилось изо дня в день все более трудным. Вы не поверите всей горечи, которую я испытываю из-за Англии. Еще на днях лорд Кларендон в обидных словах жаловался графу Бернсдорфу на то, что сообщения нашего кабинета вашему излагаются в дружественном тоне". В Австрии все ухудшилось: граф Буоль и Бах все держат в руках. Все высшие чины армии и военная свита императора за вас, но они не смеют высказываться, потому что император говорит о делах лишь с министрами. Я должен, однако, отдать ему справедливость, так как он уверяет меня, что его штыки никогда не перейдут вашу границу... Граф Альвенслебен сообщает мне в последних донесениях, что, может быть, [174] приближается поворот во взглядах императора, хотя на это не следует особенно рассчитывать».
Король, ознакомившись с привезенными графом Бенкендорфом документами, сообщил ему на следующий день, что он намерен переслать в Вену письмо, написанное ему государем. Оно, несомненно, должно произвести смятение среди советников императора Франца-Иосифа и окажет, быть может, желаемое влияние. Далее король заметил, что австрийскому императору лишь 24 года и дело старших возрастом государей открыть ему глаза на то, как плохо его советники служат интересам его страны.
Граф Бенкендорф вел в Потбусе продолжительные беседы с генералом Герляхом и с полковником графом Мантейфелем. Они заметили, что прусская политика не может держаться почвы, на которую стала политика нашего кабинета, так как разрыв с западными державами без крайней для этого необходимости очень опасен для Пруссии. Франция не готова к войне на Рейне, но Англия может одним ударом уничтожить морскую торговлю Пруссии. Разрыв с Австрией был бы еще опаснее, так как король убедился из бесед с южногерманскими государями, что они станут на сторону Австрии. Он считает себя единственным во всей Германии союзником России. Только поэтому Пруссия обратилась к нашему кабинету с нотой, в которой приглашает принять с самым серьезным вниманием четыре пункта, предложенные Францией, и только потому она продолжает держаться трактата от 20 апреля, который является средством удерживать Австрию от рискованных шагов. Значение, [175] придаваемое Пруссией этому договору, видно из переписки между Берлинским и Венским кабинетами, которая будет предъявлена барону Будбергу. Король считает себя нравственно связанным с Россией, и Пруссия своим поведением достигла фактического упразднения соглашений Венской конференции четырех держав.
Конечно, это обстоятельство имело серьезную ценность, но оно само по себе нисколько не предрешало вопроса о наших дальнейших отношениях с Австрией и о той роли, которую в наступающих событиях придется играть Германскому союзу. Пруссия мало-помалу должна была склоняться если не к внешним формам австрийской политики, то к ее сущности, так как в противном случае она рисковала потерять влияние в Германии. Франкфуртский сейм должен был столкнуться с вопросом о четырех пунктах и высказаться о них с достаточной определенностью. Так оно и случилось, и общегерманскому сейму был предложен следующий проект резолюции⁷⁴:
1) Германская федерация признает четыре пункта, как воплощающие в себе основание для восстановления твердого мира и законного порядка в Европе; для германских интересов особенно важное значение имели первый и второй пункты, которых федерация и будет придерживаться; 2) поэтому усилия для примирения воюющих сторон должны продолжаться исходя из указанного основания; 3) всякое нападение на Австрию, на ее территорию или на ее войска в Придунайских княжествах влечет для всей Германии обязательство поддержать ее всеми средствами.
Дальнейшими двумя пунктами резолюции поручалось военной комиссии и политическому комитету сейма выработать и принять надлежащие меры в связи с вышеприведенными его постановлениями.
Приходится, таким образом, признать справедливость слов Друэн де Люиса в отношении роли германских государств в политических комбинациях, вызванных обострением Восточного вопроса.
«Известно,— писал французский министр⁷⁵,— каково было значение нейтральных государств в переговорах, относившихся к Восточной войне; как одобрение большей части этих государств и присоединение к нам некоторых помогли Франции и Англии утвердить преобладание, окончательно увенчавшееся успехом их оружия. В особенности германские дворы сильно повлияли своими решениями на ход событий».
Четыре пункта объединили чуть ли не всю Европу.

Примечания

¹ Архив Мин. иностр. дел.
² Барон Мейендорф — князю Варшавскому 8 (20) мая 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Vicnne, 1854.
³ Граф Буоль — графу Эстергази 3 июня (н. ст.) 1854 г. Там же, карт. А, 1854. [176]
⁴ См. приложение № 146.
⁵ См. приложение № 147.
⁶ См. приложение № 148.
⁷ См. приложение № 149.
⁸ Барон Будберг — канцлеру 30 ноября (12 декабря) 1853 г., № 108. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1853.
⁹ Барон Будберг — канцлеру 2 (14) декабря 1853 г., № 110. Там же.
¹⁰ Барон Будберг — канцлеру 12 (24) декабря 1853 г., № 114. Там же.
¹¹ Барон Мантейфель — генералу Рохову 31 января н. ст. 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Prusse, 1854.
¹² Барон Будберг — канцлеру 11 (23) февраля 1853 г., № 30. Там же, карт. Berlin, 1854.
¹³ Барон Будберг — канцлеру 13 (25) марта 1854 г., № 54. Там же.
¹⁴ См. приложение № 150.
¹⁵ Граф Бенкендорф — военному министру 17 (29) марта 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 3.
¹⁶ Граф Бенкендорф — военному министру 16 (28) марта 1854 г., № 41. Там же.
¹⁷ См. приложение № 151.
¹⁸ См. приложения № 152, 153.
¹⁹ Доклад графа Нессельроде от 3 апреля 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Доклады, 1854.
²⁰ Всеподданнейший доклад графа Нессельроде от 6 апреля 1854 г. Там же.
²¹ Барон Будберг — канцлеру 6 (18) апреля 1854 г., № 78. Там же, карт. Berlin, 1854.
²² См. приложение № 154.
²³ См. приложение № 155.
²⁴ См. приложение № 156.
²⁵ Граф Бенкендорф — военному министру 22 мая (3 июня) 1854 г., № 105. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 3.
²⁶ Барон Будберг — канцлеру 26, 27 и 31 мая (ст. ст.) 1854 г., № 113, 115 и 117. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1854.
²⁷ Граф Гацфельд — барону Мантейфелю 6 июня 1854 г. Там же, карт. Prusse, 1854.
²⁸ См. приложение № 157.
²⁹ Из Гумбиндсна от 18 июня (н. ст.) 1854 г. Госуд. архив.
³⁰ См. приложение № 158.
³¹ Канцлер — князю А. М. Горчакову 17 июня 1854 г. Госуд. архив, разр. XI, д. № 1227.
³² См. приложение № 160.
³³ Князь Горчаков — канцлеру 27 июня (9 июля) 1854 г., № 3. Архив Мин. иностр. дел, карт. Viennc, 1854.
³⁴ Все донесение князя Горчакова было испещрено пометками и вопросительными знаками, сделанными рукой государя.
³⁵ Канцлеру, № 6. Там же.
³⁶ Граф Штакельберг — военному министру 30 июня (12 июля) 1854 г., № 137. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 16. [177]
³⁷ Князь Горчаков — канцлеру 5 (17) июля 1854 г. Госуд. архив, разр. III, д. № 140.
³⁸ См. приложение № 160.
³⁹ Депеша Северина канцлеру из Мюнхена 4 (16) мая 1854 г., № 21. Архив Мин. иностр. дел, карт. Munich, 1854.
⁴⁰ Всеподданнейший доклад графа Нессельроде от 12 июля 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Доклады, 1854.
⁴¹ Частное письмо князя Горчакова канцлеру 10 (22) июля 1854 г. Гос. архив, разр. III, д. № 140.
⁴² Князь Горчаков — канцлеру 10 (22) июля 1854 г., № 31. Архив Мин. иностр. дел, карт. Vienne, 1854.
⁴³ Князь Горчаков — графу Ридигеру 12 (24) июля 1854 г., № 1556. Там же.
⁴⁴ Телеграмма князя Горчакова из Вены в Петербург 13 июля 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 83.
⁴⁵ Князь Горчаков — канцлеру 14 (26) июля 1854 г., № 37. Архив Мин. иностр. дел, карт. Vienne, 1854.
⁴⁶ Германский сейм почти единогласно присоединился к Австро-Прусскому союзному договору от 24 июля.
⁴⁷ Письмо графа Буоля князю Горчакову 17 июля 1854 г. Госуд. архив, разр. III, д. № 140.
⁴⁸ Князь Горчаков — канцлеру 22 июля (3 августа) 1854 г., № 47. Архив Мин. иностр. дел, карт Vienne, 1854.
⁴⁹ Князь Горчаков — канцлеру 22 июля (3 августа) 1854 г., № 53. Там же.
⁵⁰ От 22 июля (3 августа) 1854 г. Гос. архив, разр. III, д. № 140.
⁵¹ Курсив подлинника.
⁵² См. приложение № 161.
⁵³ См. приложение № 162.
⁵⁴ От 24 июля (5 августа) 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 83.
⁵⁵ Телеграмма князя Горчакова канцлеру от 26 июля (7 августа) 1854 г., № 58, из Вены. Там же.
⁵⁶ Всеподданнейший доклад графа Нессельроде 27 июля 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Доклады, 1854.
⁵⁷ Телеграмма князя Горчакова графу Нессельроде 27 июля (8 августа) 1854 г., № 59. Там же, карт. Vienne, 1854.
⁵⁸ Собственноручная записка императора Николая канцлеру 29 июля 1854 г. Там же.
⁵⁹ Граф Штакельберг — военному министру 28 июля (9 августа) 1854 г., № 164. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 16.
⁶⁰ Граф Штакельберг — военному министру 29 и 31 июля (10 и 12 августа) 1854 г., № 168 и 171. Там же.
⁶¹ Приложение к депеше барона Будберга канцлеру 28 июля (9 августа) 1854 г., № 158. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1854.
⁶² Частное письмо от 30 июля (11 августа) 1854 г. Гос. архив, разр. III, д. № 140.
⁶³ Граф Буоль — графу Эстергази 10 августа 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Autriche, 1854. [178]
⁶⁴ Французский текст см. в приложении № 163.
⁶⁵ Барон Будберг — канцлеру 3 (15) июля 1854 г., № 135. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1854.
⁶⁶ Шифр, депеша барона Будберга канцлеру 3 (15) июля 1854 г., № 136. Там же.
⁶⁷ Барон Будберг — канцлеру 4 (16) июля 1854 г., № 138. Там же.
⁶⁸ Барон Будберг — канцлеру 14 (16) июля 1854 г., № 147. Там же.
⁶⁹ 3 августа (н. ст.) 1854 г., № 155. Там же.
⁷⁰ Барон Будберг — канцлеру 21 июля (2 августа) 1854 г., № 142. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1854.
⁷¹ Северин — канцлеру 13 (25) июля 1854 г., № 45. Там же, карт. Munich, 1854.
⁷² Барон Будберг — канцлеру 24 июля (5 августа) 1854 г., № 154. Там же, карт. Berlin, 1854.
⁷³ См. приложение № 164.
⁷⁴ Сообщение Берлинского кабинета. Архив Мин. иностр. дел, карт. Prusse, 1854.
⁷⁵ «Les neutres pendant la guerre d'Orient» par Droyn de Lhuys. Paris, 1868. P. 11.