[346]

Глава VIII
Сражение при Четати 25 декабря 1853 года

Тревожное состояние и какой-то дух растерянности, которые царили в сердце князя Горчакова, не были чужды и его начальнику штаба генерал-адъютанту Коцебу. Полное непонимание плана, легшего в основу действий Омера-паши в зиму 1853—1854 годов, отсутствие серьезных сведений о противнике и боязнь наступательных действий его на всем обширном пространстве Дуная от моря до Видина были тому причиной. «Ничего неизвестно о неприятеле... Новых сведений о враге не получено. Необъяснимая тишина!.. Все еще ничего нового о неприятеле. С правого берега Дуная мы не имеем никаких известий, а посему совершенно не знаем о намерениях турок. Тишина, как будто бы затишье перед бурей...» — чуть ли не ежедневно заносил Павел Евстафьевич в свой дневник¹.
Чувство справедливости заставляет признать, что такому мрачному состоянию духа ближайших руководителей нашей армии много содействовала и та неблагоприятная обстановка, в которой проходила зимняя кампания 1853—1854 годов на Дунае. Широкая река, разделявшая враждующие армии, как китайская стена, плохая организация тайных разведок на турецкой стороне Дуная, связанные у князя Горчакова утвержденным планом кампании руки и необходимость защищать обширный театр войны при боязни потерпеть где-нибудь хоть частичную неудачу — это такие специфические черты пагубной пассивной обороны, цепи которой было под силу разбить более могучим талантам и характерам, чем те, которыми обладали князь Горчаков и его начальник штаба.
И в этом отношении нравственная победа, надо сознаться, была на стороне наших врагов.
Омер-паша не только блестяще выполнил возложенную на него задачу дать туркам мобилизовать и развернуть под прикрытием Дуная все свои силы и натренировать в тактических действиях свои молодые войска², но своими удачными наступательными попытками в разных местах Дуная он сумел лишить князя Горчакова нравственного равновесия, сбить его с толку и заставить подчиниться своей воле.
На южном берегу Дуная, как и на северном, недоумевали о том, чего же хочет противник, но у турок, не предполагавших нас атаковать, это было понятно; у нас же, долженствовавших [347] вооруженной рукой подчинить неприятеля своей воле, такое положение вело к нравственному гнету армии, распространявшемуся мало-помалу от старших к младшим.
Такое чувство, даже в своем зародыше, не есть спутник победоносной кампании.
Волнение и суетливость князя Горчакова, как уже сказано выше, более всего касались Мало-Валахского отряда и повлекли за собой, как неизбежное последствие, утомление, нервозность этого отряда и погоню его сразу за несколькими целями.
Нельзя упрекать князя Михаила Дмитриевича в его беспокойстве за свой правый фланг.
Опасение ослабления главных сил отправкой к Калафату, за 300 верст от центра нашего расположения, достаточно крупного отряда, чтобы примкнуть наш правый фланг к Дунаю, нежелание, с другой стороны, допустить турок утвердиться здесь на нашем берегу реки совместно с упорным удержанием ими Калафата в то время, как они легко отказались от своих наступательных попыток на остальных участках реки, давало основание с беспокойством смотреть за тем, что делалось в Малой Валахии.
Генерал Фишбах, поставленный во главе выполнения столь важной и ответственной задачи, положительно был сбит с толку особой заботливостью о нем нашей главной квартиры.
Мы оставили Мало-Валахский отряд расположенным на р. Жио и патрулирующим высылкой сильных разъездов всю местность вплоть до Калафата³.
21 октября генералом Фишбахом был выслан для получения более определенных сведений о силе и намерениях противника на верхнем Дунае в окрестности Калафата сильный кавалерийский отряд в 7 эскадронов гусарского князя Варшавского полка и 4½ сотни казаков. Конница эта, выступив одновременно под начальством флигель-адъютантов полковников графа Алопеуса и князя Васильчикова из лагерей при Ницоешти и Радована⁴, двинулась в тесной связи друг с другом четырьмя колоннами и, оттеснив неприятельскую кавалерию и пехоту, разведала всю местность до линии Пояна, Модловита, Росинищу. В Калафате, по собранным ею сведениям, находилось до 15 тыс. человек, в том числе около [348] 2½ тыс. конницы; в укреплениях острова оставалось 400 албанцев и 9 орудий; впереди Калафата было возведено 5 батарей и в с. Пояны находился кавалерийский пост в 150 человек.
Со стороны Рахова по-прежнему оставалось все спокойно, и турки там расположились по квартирам; у Никополя же было собрано до 70 лодок, и можно было предполагать, что турки делали приготовления к переправе⁵.
Ничего особенного, таким образом, в верховьях Дуная не случилось, но князь Горчаков находился 24 октября под впечатлением ольтеницкой неудачи, и результатом такого настроения главной квартиры было экстренное приказание генералу Фишбаху отодвинуться с его отрядом от р. Жио к Команам, т. е. на три перехода к востоку⁶. На другой день, 25-го числа, когда нервы в Бухаресте успокоились, генералу Фишбаху было опять приказано оставаться на р. Жио⁷.
Однако 27-го числа князь Горчаков вновь не имел другого разговора, как о том критическом положении, в котором он находился; при этом он все видел в черном свете, что отзывалось и на его начальнике штаба⁸. Сильные наступательные действия турок снова начали грезиться нашему военачальнику, и эти опасения опять-таки вылились в путаную и неопределенную инструкцию генералу Фишбаху⁹. Разбирая в ней возможные действия турок и Мало-Валахского отряда, князь Горчаков выражал желание удержать за собой Малую Валахию столько времени, сколько это возможно, не подвергая отряда Фишбаха невыгодному бою, и рекомендовал ему перевести отряд из Ницоешти в Крайово, откуда в случае отступления отряд менее подвергался бы опасности быть отрезанным неприятелем¹⁰.
Вследствие этих распоряжений генерал Фишбах вновь перешел 29 октября со своим отрядом в Крайово, выставив у Радована авангард князя Васильчикова из 2 бат., 4 эск. гусар, 2½ сот. казаков и 4 op. Казаки во главе с есаулом Афанасьевым составили передовой отряд в Быйлешти, откуда должны были высылать разъезды к стороне Калафата для наблюдения за неприятелем и для воспрепятствования фуражировкам противника.
Разрешая, однако, князю Васильчикову высылать партии в разных направлениях для- борьбы с фуражирами, генерал Фишбах ему запрещал долго оставаться на одном месте вблизи Калафата, чтобы не быть отрезанным от главных сил отряда.
31 октября для князя Михаила Дмитриевича был радостный день. Турки взорвали свои укрепления и оставили Ольтеницу¹¹.
Но вслед за тем беспокойство вновь овладело командующим войсками. До него дошли слухи о приготовлении турок к переправе у Никополя. Вследствие этого явилось опасение, что неприятель может угрожать со стороны Турно левому флангу Мало-Валахского [349]

Схема № 18. Расположение Мало-Валахского отряда 29 октября 1853 года.

[350] отряда, и это опасение вызвало сформирование нового отряда, генерала Комара, из полка улан и казаков и дивизиона конной артиллерии¹², который 8 ноября расположился у Руссо-де-Веде для охраны пространства между pp. Ольтой и Веде¹³.
На этот раз беспокойство за Фишбаха не вызвало распоряжения об отходе его отряда на восток, а лишь ограничилось приказанием предварить все части быть готовыми к выступлению.
Войска Валахского отряда тем временем рвались в бой, и к генералу Коцебу поступали просьбы молодых офицеров Генерального штаба разрешить атаковать Калафат¹⁴. Князь Горчаков по-прежнему ни на что не решался, а неприятель тем временем все усиливался на нашем берегу Дуная, и в конце ноября Калафатский укрепленный лагерь представлял уже силу, с которой серьезно приходилось считаться.
По всем собранным сведениям, войска Калафатского отряда к этому времени увеличились до 20—25 тысяч человек при 52 орудиях и состояли почти исключительно из регулярных частей; в том числе кавалерии было около 7 полков. Укрепленный лагерь был расположен на возвышенном берегу Дуная, против Видина, сообщение с которым первоначально поддерживалось на лодках, а впоследствии, в декабре, при помощи плавучего моста. Укрепления были расположены в две линии. Первую составляли ломаные земляные валы с деревянными капонирами и блокгаузами; валы эти были вооружены 50 орудиями среднего калибра. Во второй линии находился ряд редутов, особенно сильных у Крайовской дороги. У самого города был построен редут, вооруженный 6 орудиями, и, кроме того, два укрепления. Войска располагались в землянках и в палаточном лагере, примыкавшем своими флангами к Дунаю¹⁵. Вся кавалерия была расположена на правом фланге, имея около 2 эскадронов у с. Пояны и около 3—4 эскадронов у с. Голенцы-Команы, под прикрытием которых у с. Модловита окрестными жителями строились укрепления¹⁶.
Своим выгодным у Калафата положением турки до конца декабря не пользовались для действия против отряда генерала Фишбаха, а занимались сосредоточением в укрепленный лагерь запасов продовольствия из окрестных деревень и, главным образом, революционированием местного населения.
Турки обращались с ним весьма кротко, объявляя, что пришли освободить народ Валахии от бояр и русских и что за ними идут ревнители свободы Валахии, оставившие край в 1848 году¹⁷.
Приведенные сведения о силе турок под Калафатом совместно со слухами, что на военном совете в Шумле предложено, не теряя времени, начать против нас наступательные действия и что ежедневно ожидается прибытие в Калафат самого Омера-паши, вновь расстроили князя Горчакова. Он опасался захвата турками Крайова [351]

Схема № 19. Калафат.

и необходимости в таком случае очистить Малую Валахию до прихода двинутых на театр войны частей 3-го корпуса, что можно было ожидать не раньше января. Только после этого он считал возможным двинуть часть резерва от Бухареста, не опасаясь за свои сообщения, и изгнать турок из Валахии¹⁸.
«Не совсем разделяю это мнение», — пометил государь на рассуждениях Горчакова¹⁹.
Постепенно увеличивающаяся смелость турок, все возрастающее влияние их на местных жителей и дерзкие фуражировки вблизи расположения наших войск заставили генерала Фишбаха принять более решительные меры для уменьшения сферы влияния Калафатского отряда. С этой целью он усилил авангард 4-м дивизионом гусарского князя Варшавского полка, выделив из него особый летучий отряд под начальством князя Васильчикова²⁰ из 3 эскадронов гусар²¹ и двух с половиной сотен Донского казачьего № 48 полка. Отряду князя Васильчикова было указано находиться примерно около с. Быйлешти, откуда делать неожиданные нападения на турецкие партии, выходившие из Калафата, препятствовать сношению жителей с турками и свозу ими продовольствия в неприятельский лагерь. Южнее отряда князя Васильчикова с этой же целью действовали сильные казачьи партии от ее. Бырки и Кырна на ее. Негою, Расту и Сяпу²².
16 ноября отряд Васильчикова сосредоточился у Быйлешти и Черои, а 18-го числа произошла удачная стычка наших гусар [352] и казаков с турецкой кавалерией у с. Пояны, благодаря которой временно прекратилось появление неприятельских шаек к востоку от этой деревни²³.
Такой результат навел на мысль увеличить число летучих отрядов с тем, чтобы их действиями не дать развиться среди жителей враждебному нам настроению.
Поэтому 20 ноября был сформирован отряд майора Рудзевича из одного эскадрона и сотни, которому был дан район к северу от князя Васильчикова. 2 ноября Рудзевич произвел поиск на ее. Росиницу, Добридор, Четати, Фонтына-Банулуй и Морени; турок нигде не встретил, но захватил в последних двух селах припасы продовольствия, отправлявшиеся жителями в Калафат.
Однако все эти меры не повели к уменьшению турецкой пропаганды среди жителей Малой Валахии, настроение которых становилось все более и более нам враждебным.
Вместе с этим до князя Горчакова начали доходить слухи о непригодности генерала Фишбаха к тому ответственному посту, который он занимал. Князь Васильчиков, назначенный в конце ноября начальником штаба к генералу Фишбаху, писал одному из своих приятелей в главную квартиру²⁴: «Дело начальника штаба при здешнем отряде есть дело трудное и в военном, и в политическом отношениях. Город Крайово набит людьми, ожидающими пришествия турецких войск, чтобы возобновить проделки 1848 года. Здешние бояре постоянно ведут переговоры с пашами. Генерал же наш, не будучи в состоянии справиться со своими подчиненными, не может держать края в порядке. У нас доробанцы бегут — мы им кланяемся, священники проповедуют, что турок должно принимать как избавителей — мы ничего! В казино провозглашают, что русских выгонят из Валахии, — мы молчим... Пора бы, наконец, устроить хоть какое-нибудь управление, потому что нас никто не слушает, а не слушают потому, что мы ничего не приказываем!»
Вслед за этим и князь Горчаков признал, что «Фишбах не имеет достаточного ума, чтобы его оставить одного на таком посту»²⁵, и начал искать для этой цели более подходящее лицо. Выбор пал на генерал-адъютанта графа Анреп-Эльмпта, причем генерал Фишбах не был отозван, а остался в подчинении новому начальнику²⁶.
Граф Анреп 29 ноября прибыл в Крайово, а вслед за ним на усиление Мало-Валахского отряда была двинута из-под Бухареста в Крайово 12-я пехотная дивизия с ее артиллерией и две роты 4-го саперного батальона, взамен которых в первых числах января ожидалось прибытие в Бухарест 8-й дивизии 3-го корпуса, мобилизованного и двинутого на усиление Дунайской армии. Такие силы князь Горчаков считал вполне достаточными для атаки Калафата или по крайней мере для тесного его обложения, если бы [353] турки оказались в нем очень сильными²⁷. Головной полк 12-й дивизии, Одесский егерский, прибывал в Крайово 19 декабря²⁸.
С прибытием графа Анрепа положение Мало-Валахского отряда не изменилось к лучшему. Революционные выходцы продолжали наводнять окрестности Калафата, и жители начали оказывать нашим войскам почти открытое сопротивление. Враждебное нам настроение главным образом обнаружилось по деревням, лежащим близ Дуная, выше Видина, и особенно между селениями Груя, Сальчия и Четати.
Для борьбы с этим злом первоначально решено было посылать в разные направления сильные подвижные колонны из трех родов оружия, а 17 декабря был пододвинут в Быйлешти из Крайова и весь отряд графа Анрепа. Князь Горчаков не признавал такого выдвижения опасным, так как из-за распутицы нельзя было ожидать наступления турок ни со стороны Рахова, ни со стороны Никополя²".
Одновременно с переходом графа Анрепа в Быйлешти часть Мало-Валахского отряда в составе 2 батальонов Тобольского пехотного полка, эскадрона гусарского князя Варшавского полка и двух сотен доробанцев при 4 орудиях под начальством генерал-майора Бельгарда была направлена от Радована на Перитору, Галича-Маре, Сальчию и Кушмир для усмирения этих последних деревень³⁰.
17 декабря Бельгард занял Четати, отогнав оттуда к Гунии и Мадловите партии турецкой конницы, но не успел собрать сколько-нибудь положительных сведений о противнике. Оставив в Четати для усмирения взволнованных доробанских деревень командира Тобольского пехотного полка полковника Баумгартена с одним батальоном его полка, взводом гусар и 25 казаками при двух орудиях³¹, он с остальными войсками своего отряда двинулся через Изымшу, Оберту и Кушмиру в Браништи, где и расположился на ночлег. 19-го числа, произведя своей кавалерией поиск на Грую, он перешел к д. Престол.
Граф Анреп, получивший в это время донесение о появлении турецких разъездов между ее. Мадловита и Скрипетул, стал опасаться за тыл отряда генерала Бельгарда и направил прибывающий Одесский егерский полк на его усиление, причем три батальона этого полка должны были расположиться в ее. Моцацей и Галича-Маре, а 4-й батальон — в с. Бырза в низовьях р. Жио для охраны моста и для наблюдения со стороны Рахова.
19 декабря Мало-Валахский отряд занимал, таким образом, следующие пункты: генерал Бельгард с батальоном Тобольского полка, взводом гусар, двумя сотнями доробанцев и двумя орудиями — с. Престол, полковник Баумгартен с таким же отрядом, но без доробанцев — ус. Четати и главные силы графа Анрепа (3½ бат., [354] 2 эск., 2 сот. и 20 op.) — у Быйлешти, имея в 10 верстах за собой, в Черое, 10 эскадронов кавалерии. Очевидно, такое расположение, при котором Бельгард отстоял от Баумгартена на 30 верст, и этот последний от графа Анрепа на 25 верст, давало энергичному противнику, владеющему укрепленной позицией у Калафата, возможность разбить наши отряды по частям или по крайней мере заставить их принять неравный бой поодиночке. Это и привело к славному, но и совершенно бесцельному делу у с. Четати.

Разброска наших небольших отрядов для занятия валахских селений вверх по Дунаю, севернее Калафата, при нахождении ядра Мало-Валахского отряда у Быйлешти, т. е. на расстоянии почти 40 верст от турецкого лагеря, вполне содействовала выполнению Омером-пашой плана тактической подготовки его войск набегами сосредоточенных сил на раздробленные части русской армии. Растерянность, нерешительность и пассивность, которые до сего времени проявлял Мало-Валахский отряд, почти обеспечивали безопасность таких мероприятий энергичного турецкого главнокомандующего.
Прежде чем предпринимать наступательные действия в значительных силах, Ахмет-паша решил произвести сильную кавалерийскую разведку нашего расположения, обратив особое внимание на с. Четати, которое в глазах турок приобретало большое значение как пункт, долженствующий служить опорой нашего правого фланга при ожидаемом с их стороны обложении нами Калафатского укрепленного лагеря.
При наличии в отряде графа Анрепа целой массы кавалерии турецкая конница скрытно пробралась из Калафата и утром 19 декабря неожиданно появилась перед с. Четати.
Находя неудобным защищать с незначительными силами само селение, вытянутое на три версты в одну линию, полковник Баумгартен, послав генералу Бельгарду донесение о наступлении противника, вывел свой отряд из деревни и расположился по Ульмской дороге на картечный выстрел от Четати. Занятая позиция была обращена фронтом к селению, правым флангом она примыкала к крутому спуску в долину Дуная, а тылом — к оврагу; кроме того, с тыла и флангов она была обнесена рвом с небольшой насыпью к стороне поля³².
Сосредоточив здесь свой отряд, полковник Баумгартен оставил для первой встречи противника в самом селении 4-ю гренадерскую роту и всех штуцерных³³.
Турецкая конница ворвалась в селение, ввязалась в бой с засевшими в нем частями, которыми и была наведена на позицию Баумгартена. Встреченная сильным картечным огнем, она отступила, [355]

Схема № 20. Расположение Мало-Валахского отряда 17-23 декабря 1853 года

[356]

Схема № 21. План сражения при Четати

но повторила атаку с обоих наших флангов. Отбитая вновь, она появилась в тылу нашего отряда и выслала парламентера с предложением о сдаче. В ответ Баумгартен обдал ее картечью и оружейным огнем цепи застрельщиков, рассыпавшихся во рву и за валом. Турки, спешив за оврагом до 200 человек, вновь, под прикрытием их огня, атаковали левый фланг позиции и снова были отбиты. Тогда 4-я гренадерская рота под командой штабс-капитана Грицая 1-го атаковала в штыки спешенную часть неприятельской конницы и выбила ее с позиции. После этого турецкий отряд отступил от Четати на Гунию и Мадловиту, а полковник Баумгартен вновь занял селение, куда к вечеру прибыл и генерал Бельгард со своим отрядом.
По донесению графа Анрепа, результатом описанного дела было прекращение всякого сообщения с Калафатом деревень, лежащих вверх по Дунаю. По турецким источникам, эта рекогносцировка подтвердила им раньше имевшиеся сведения, что деревни вверх по Дунаю заняты каждая отрядом русских силой в два батальона пехоты с достаточным количеством кавалерии и артиллерии.
Отряд графа Анрепа, в видах еще большего стеснения круга действий противника, 22 декабря расположился, по прибытии к нему Одесского егерского полка, следующим образом: [357] в с. Быйлешти — 3 ½ бат., 2 эск., 2 сот. и 20 op.³⁴ Здесь же находился и граф Анреп со своим штабом;
в с. Четати — отряд полковника Баумгартена из 3 бат., 1 эск., 1 сот. и 6 op.^3S;
в с. Моцацей для связи между отрядами, расположенными в Быйлешти и Четати, а в случае надобности и для подкрепления их был расположен отряд генерала Бельгарда силой в 4 бат., 2 эск., 1 сот. и 6 op.³⁶;
в cc. Силешти-Круча и Черая стояло 10 эскадронов гусар³⁷, имея эскадрон на аванпостах у с. Ковей-де-Сус.
Таким образом, несмотря на урок 19 декабря, растянутое расположение семитысячного отряда графа Анрепа оставалось все в том же опасном для нас положении. Князь Горчаков указывал на это начальнику отряда, но он остался при своем мнении, не признавая выгодным очищать с. Четати³⁸. Казалось бы, что существовавшая обстановка вызывала необходимость принятия самых бдительных мер охраны, связи и взаимной поддержки, но, как увидим ниже, в Мало-Валахском отряде на это почти не было обращено внимания. Хотя, впрочем, диспозицией по отряду, отданной 24 декабря, граф Анреп указывал, чтобы в случае нападения неприятеля каждая из отдельно расположенных частей содействовала одна другой и по первому выстрелу шла на помощь атакованным³⁹.
Ахмет-паша решил воспользоваться разбросанностью наших войск и заставить их очистить прилегающие к Дунаю селения.
С этой целью 24 декабря с заходом солнца турки совершенно скрытно от нас вывели из Калифата отряд в 13 батальонов пехоты, 5 рот карабинеров и 3 полка кавалерии при 28 орудиях, всего силой около 15 тысяч человек, и сосредоточили его в Мадловите. Здесь отряд должен был разделиться на три колонны.
Первая, под начальством Измаила-паши, силой в 5 бат., 2 роты караб., 1 полк кавал. и 11 орудий, должна была идти на с. Добридор; вторая, под начальством Мустафы-Тефик-паши, такой же силы, — на с. Муси (вероятно, Моцацей); и третья, под начальством Османа-паши, силой в 3 бат., 300 гусар, 1 полк кавалерии и 6 легких орудий, — на с. Четати. Но, должно быть, под влиянием упорного сопротивления Баумгартена 19 декабря, турки изменили свое решение и в ту же ночь направились всем отрядом на с. Четати, оставив в Мадловите батальон пехоты, эскадрон кавалерии и 2 орудия.
Совершенно скрыто, не обнаруженные ни одним нашим разъездом, турки в четвертом часу утра подошли к Четати. Отряд полковника Баумгартена расположился, не приняв никаких мер предосторожности от внезапного нападения. Разбросанное селение было занято войсками, как на мирных квартирах. Казачьи заставы стояли по опушке деревни, разъезды вертелись около застав, пути [358] к Калафату были оставлены без наблюдения, и неприятель свалился отряду как снег на голову⁴⁰.
Селение Четати и смежная с ним деревня Фонтына-Банулуй⁴¹ лежат на гребне высот, составляющих левый нагорный берег долины Дуная, которая здесь имеет до 600 саженей ширины⁴². Высоты эти круто спускаются к реке и полого в противоположную сторону, кончаясь открытым степным пространством, которое тянется на селения Моцацей, Быйлешти и далее. Обе деревни, Фонтына-Банулуй и Четати, были обнесены со стороны степи большим рвом с насыпью, причем восточнее первой из этих деревень ров шел в две линии, образуя очень удобный для обороны фронтом на юг и восток пятиугольный плацдарм. Следующим опорным пунктом было кладбище, и, наконец, за деревней Четати находилась известная уже по бою 19 декабря позиция, вполне соответствующая силе отряда.
Таким образом, Баумгартен имел сильную, но несколько обширную для его отряда позицию к востоку от д. Фонтына-Банулуй, которая представляла особое значение как лежавшая на пути ближайших к нему подкреплений отряда генерала Бельгарда; за этой первой позицией было расположено узкое и длинное с. Четати, мало удобное для обороны, за которым находилась третья и последняя позиция, представлявшая все данные для упорной защиты отряда.
На рассвете 25 декабря полковник Баумгартен, получив известие о приближении значительных масс турецкой кавалерии, быстро поднял свой отряд по тревоге и приготовился для встречи праздничных гостей. Благодаря этому войска наши не были застигнуты врасплох, а искусное занятие позиции и блестящая оборона Баумгартена вполне загладили прегрешение его беспечного расположения. Оборона Четати и поныне служит блестящим примером образцовой обороны.
Полковник Баумгартен по соглашению с генералом Бельгардом должен был в случае наступления турок обороняться на плацдарме, что восточнее д. Фонтына-Банулуй, где при первом известии о появлении неприятеля он и сосредоточил весь свой отряд. Многочисленность турецкой кавалерии заставляла приготовиться к обороне со всех сторон⁴³.
С этой целью начальник отряда расположил 4 орудия вне деревни по дороге на с. Гунию, 2 орудия влево от селения по дороге на с. Моцацей и разделил боевую часть на три участка: первый, фронтом на Гунию — 4 роты и штуцерные 1-го и 4-го батальонов, второй, фронтом на Моцацей — 2 роты и третий, фронтом на Четати — 2 роты; в общем резерве осталось 3 роты, а четвертая прикрывала обоз. Кавалерии, по ее малочисленности, не было дано самостоятельной задачи, и она прикрывала левый фланг нашего расположения. В каждом участке были высланы сильные стрелковые цепи, [359] за которыми в ротных колоннах расположились частные резервы, а на площади стал общий резерв⁴⁴.
Ахмет-паша, подойдя к Четати, разделил свой отряд на две части. Измаил-паша должен был атаковать во главе 6 бах, 5 эск. карабинер, 2 пол. кавал. и 300 гусар при 16 орудиях полковника Баумгартена, а остальные силы под личным начальством Ахмета составили резерв на случай появления наших войск со стороны Мо-цацей и Быйлешти⁴⁵.
Около 7 часов утра перед Фонтына-Банулуй появилась масса неприятельской кавалерии, которая свернула вправо и развернулась на дороге в с. Моцацей, выдвинув на позицию 10 конных орудий, немедленно открывших огонь. Вслед за кавалерией по направлению из Гунии появились густые колонны пехоты, которые выставили на дороге свою артиллерию, открывшую около 9 часов утра огонь, и развернулись по обе ее стороны в три линии колонн, прикрыв боевой порядок сильными цепями штуцерных. Двукратная фронтальная атака двух турецких батальонов была отбита метким огнем нашей артиллерии и стрелков, причем турецкая пехота отступила в д. Морени, потеряв раненым своего начальника Измаила-пашу.
В командование отрядом вступил Мустафа-Тефик-паша, который, усилив батарею и цепи штуцерных против нашего фронта, решил нанести главный удар в охват нашего правого фланга со стороны крутого спуска, граничащего с долиной Дуная. Рассыпав в цепь целые роты штуцерных, в близком расстоянии за которыми следовали три батальона в сомкнутых колоннах, Мустафа-паша энергично бросился вперед. От целых батальонов нам приходилось отбиваться отдельными ротами. Роты двух братьев Грицай и поручика Калакуцкого встречали турецкие батальоны в ротных колонных. Подпустив турок на близкое расстояние, они обдавали их тремя залпами, производимыми одним взводом за другим, после чего отбрасывали противника штыками. Три вражеских натиска были отбиты таким образом, после чего удар в штыки во фланг 4-й гренадерской ротой заставил турок окончательно отступить назад. [360]
Баумгартен не ввел еще здесь в дело общего резерва, так как турки в своих атаках далеко еще не израсходовали всех сил, и положение отряда по-прежнему оставалось критическим.
Во время этого единоборства наших рот с турецкими батальонами на самых близких дистанциях густые колонны нашей пехоты несли огромные потери от турецких штуцерных⁴⁶, причем они почти на выбор били русских офицеров, отличавшихся от нижних чинов своей формой одежды. Потери турок от нашего огня, судя по турецким и английским источникам, были незначительны, и успех наш следует приписать энергичным переходам в частные контратаки, мужественно и умело проведенным.
Вслед за этим отступившие турки ввели новые силы и, прикрываясь крутыми скатами, начали более кружный охват д. Фонтына-Банулуй, угрожая отрезать нас с этой стороны от Четати. Упорство турок на правом фланге отряда Баумгартена можно объяснить желанием их вытеснить нас из селения на восток, где встретить своей многочисленной кавалерией.
Новая атака неприятеля едва не увенчалась успехом, и застрельщики их начали врываться в крайние дома деревни. Полковнику Баумгартену для отражения удара в этом направлении пришлось использовать две роты своего резерва, а между тем упорство турок все росло.
Было уже 10 часов утра. Потери наши были велики; одних офицеров на правом фланге выбыло из строя 9 человек. В резерве оставалось только две роты, из которых одна прикрывала обоз. Чувствовалось, что турки не прекратят своих атак и что излишняя задержка в д. Фонтына-Банулуй может повести к преждевременной катастрофе. Баумгартену надо было выиграть время, чтобы дать возможность подойти отрядам генерала Бельгарда и графа Анрепа⁴⁷. Достигнуть этого можно было, лишь заняв соответствующую силам отряда позицию за деревней Четати, ту самую, которую Баумгартен оборонял уже 19-го числа. Начальник отряда и поставил себе это ближайшей целью.
Однако вывести войска из боя и отступать под натиском многочисленного противника через длинную и неудобную для обороны деревню было делом весьма трудным, и для выполнения такой операции требовалось искусство начальника и доблесть войск, что в полной мере показали как сам Баумгартен, так и его отряд. Много мешал отступлению и полковой обоз, который находился среди отступавших.
Эта трудная операция была произведена следующим образом.
Оставшиеся в руках 7-я и 8-я роты рассыпались за домами ближайшей к туркам опушки Четати для принятия на себя частей, оборонявших Фонтына-Банулуй. Между ними на дороге было поставлено 2 орудия, ранее стоявших на пути в Моцацей. Под [361] прикрытием этих частей прежде всего начали отходить роты, которым наименее угрожал противник; они предназначались для занятия промежуточной позиции по середине Четати. Первой отошла 3-я мушкетерская рота, расположившаяся за домами площадки, отделявшей одну половину селения от другой; за ней 1-я гренадерская, составившая резерв 7-й и 8-й ротам, и далее 9-я и 11-я, присоединившиеся к 3-й; за ними отошли 4 орудия под прикрытием штуцерных.
После того как таким образом правая сторона Фонтына-Банулуй была очищена, начали отводить роты, составлявшие левый боевой участок, т. е. 10-ю, 1-ю и 2-ю мушкетерские.
При выходе этих рот на площадку между селениями их атаковала турецкая конница, но атака была отражена залпами и штыками. Последней отошла 12-я рота, которая отбила с успехом атаку целого батальона, вновь действуя указанным выше способом, т. е. отбиваясь по очереди залпами повзводно и потом переходя всей ротой в штыки.
Теперь для встречи противника с фронта у нас имелось три роты, а для встречи его с флангов, на длинных фасах Четати, — по две роты на каждом фасе. Под прикрытием этих рот остальные части продолжали отходить назад, на позицию за Четати. Турки своими атаками во фланг старались помешать этому отходу, но с успехом были отбиваемы ротами 3, 9, 11 и 12-й, хотя и наши войска несли громаднейшие потери от перекрестного огня неприятельских штуцерных и их артиллерии.
Движение тобольцев сильно стеснял бывший при них обоз. Взяв первоначально неправильное направление, он едва не попал в плен. Все-таки в руках турок временно остались три лазаретных фургона, у которых были убиты лошади, и враг зверски замучил наших раненых. Все нестроевые, вооружившись ружьями, взятыми у валахов, стали в ряды полка и доблестно бились до конца.
Наконец, казалось, самая трудная часть операции — отступление по селению подходила к концу; Баумгартен с 3-м и 1-м батальонами и полковым обозом подходил к противоположной опушке Четати, прикрываясь от теснивших с юга турок 4-м батальоном. Но здесь истомленную трехчасовым боем горсть храбрецов ожидало новое испытание. Турецкая кавалерия обскакала деревню и заняла уже ту позицию, на которую стремился отряд Баумгартена; на высоте уже стояло 6 конных орудий, из которых два открыли по нашей пехоте огонь.
Положение становилось критическим, и отряд мог быть спасен только особой решимостью и находчивостью своего начальника. Выставив у выхода из селения 4 орудия, Баумгартен собрал роты 3-го батальона и лично двинулся с ними против неприятельской кавалерии. [362]
Атака эта, несмотря на сильный фланговый огонь неприятельской батареи, была проведена с такой стремительностью, что турки кинулись назад, причем нашими смельчаками с боя было захвачено у них два орудия. Между тем сюда подошли и другие два батальона, успешно отбиваясь от ежеминутно повторяемых турецких атак.
Эта последняя позиция, на которой мог еще обороняться отряд Баумгартена, была занята им следующим образом⁴⁸.
В центре, у подошвы высоты, стали 4 орудия, имея влево от себя 1-ю и 2-ю роты в две линии, а вправо 1-ю гренадерскую и 10-ю роты, за которыми во второй лини стала 11-я рота. На правом фланге, на вершине ската, фронтом к Дунаю, стала 7-я рота, имея правее себя гусар и казаков. На левом фланге всего расположения были поставлены остальные 2 орудия и роты 12-я и 4-я гренадерские в затылок друг другу. Тыл позиции прикрывался штуцерными и 8-й ротой, расположившимися вдоль рва и вала, фронтом к оврагу; в резерве за ними стала 9-я рота. Общий резерв образовали остальные две роты, ставшие за главной батареей. Здесь же расположился и обоз.
Не успели еще наши войска занять указанные места, как турецкая кавалерия бросилась отбивать потерянные орудия. Построенная благодаря узкому пространству в густые колонны, она сильно терпела от нашего фронтального и флангового огня и в то же время была встречена атакой гусар и казаков. После пятиминутной рукопашной схватки неприятельская конница пришла в полный беспорядок, бросилась вправо в овраг, завалив его трупами людей и лошадей и оставив здесь еще 4 орудия с подбитыми лафетами и зарядный ящик. Приблизительно в эту минуту был ранен полковник Баумгартен, который лично руководил ходом боя; рана не помешала доблестному командиру тобольцев оставаться в строю до конца боя.
Чтобы не дать неприятелю возможности вывести брошенные им орудия и чтобы поражать огнем с более близкой дистанции отступавшую турецкую кавалерию, Баумгартен двинул вперед охотников, поддержанных 11-й и 12-й ротами и конницей, для занятия [363] оврага. Глубокий ров помешал людям быстро выполнить данное им поручение. Тогда рядовой 12-й роты Никифор Дворник вскочил в ров и, образовав из себя живой мост, помог охотникам переправиться через ров. Овраг был нами захвачен, турецкие орудия, по невозможности их увезти, заклепаны, а лафеты изрублены.
Между тем противник возобновил свои атаки и с других сторон. Более часа обстреливал он наше сосредоточенное расположение огнем 14 орудий, поставленных у выхода из Четати и против нашего левого фланга, после чего вновь бросил в атаку свою пехоту. Три повторных удара против нашего правого фланга были отбиты огнем и контратаками тобольцев; попытки кавалерии против нашего левого фланга были также неудачны.
Было около 12 часов дня. Упорный и кровопролитный бой длился уже около четырех часов. Наши орудия расстреляли почти все снаряды, потеряли лошадей и почти всю прислугу; приходилось заряжать картечью, найденной в отбитых у неприятеля зарядных ящиках. Но турки не унимались, а ожидаемой Баумгартеном выручки ни от генерала Бельгарда, ни от графа Анрепа не появлялось.
Чтобы окончательно сломить тобольцев, турки решили повести последнюю атаку уже на фронт нашей позиции, т. е. со стороны самой деревни Четати. Эта фронтальная атака должна была быть поддержана атакой с обоих флангов. Все было готово для нанесения такого решительного удара отряду Баумгартена, и неизвестно, удалось ли бы храбрецам отразить его или пришлось бы заставить своей смертью неприятеля дорогой ценой купить победу, но в эту минуту турки неожиданно остановились и начали постепенно оттягивать свои войска назад⁴⁹. Остатки тобольцев были спасены... Вдали раздался гул орудийных выстрелов.

Одесский егерский полк после утомительного перехода в 300 верст из-под Бухареста и бесцельного движения по тревоге к Гунии и Четати 24 декабря, к вечеру, расположился на отдых в с. Моцацей⁵⁰. На другой день предполагался церковный парад по случаю дня Рождества Христова, но в 7 часов утра со стороны Четати была услышана все усиливающаяся канонада, а в девятом часу полк в составе отряда генерала Бельгарда спешил уже к Четати на помощь атакованным тобольцам. Нижние чины, доносил генерал Жигмонд, несмотря на утомление, выступили по тревоге на выручку своих товарищей сначала с молитвами и потом с песнями и с радостью, что в такой великий праздник, как 25 декабря, им удастся наконец сойтись с турками. Генерал Бельгард, оставив в Моцацее ранцы и обоз под прикрытием двух рот Одесского полка, остальной свой отряд для движения разделил на две колонны. Меньшую, в составе шести рот [364] одессцев под начальством их командира полка генерала Жигмонда и двух орудий, он направил непосредственно на Четати на помощь Баумгартену, а с остальными войсками своего отряда силой в 2 бат., 2 эск., 1 сот. и 4 op., пошел на с. Гуния, имея целью занять путь отступления турецкого отряда и добивать разбитого Баумгартеном неприятеля⁵¹. Но, получив донесение от высланной вперед кавалерии, что Гуния занята турками слабо и все силы их сосредоточены против тобольцев, Бельгард, не доходя Гунии, свернул на Фонтына-Банулуй и приказал генералу Жигмонду идти туда же для совместного с ним действия. Первоначальное движение генерала Бельгарда на Гунию привело к некоторому запозданию вступления в бой Моцацейского отряда, к разрозненности его действий и к невольной растянутости боевого порядка.
Почти бегом спешил Одесский полк, причем колонне Жигмонда частью пришлось следовать без дорог, по пахотному полю, и в одиннадцатом часу утра, оттеснив турецкие пикеты, одессцы подошли к Фонтына-Банулуй, восточнее которого, около шанцев⁵², турки спешно выстраивали боевой порядок.
В первый период боя против отряда Бельгарда действовало со стороны турок 5 батальонов, 10 орудий и 1 кавалерийский полк⁵³, но по мере развития боя на этом фронте на помощь к Ахмету-паше постепенно прибывали войска, дравшиеся с отрядом Баумгартена, против которого в конце концов было оставлено 4 батальона турецкой пехоты.
Неприятельская позиция была обращена фронтом к Моцацее. Впереди на возвышении за рвами с насыпью лежали развернутые батальоны, прикрытые густыми цепями стрелков; во второй линии находилась пехота в густых колоннах, имея на флангах кавалерию. На высотах правого фланга и впереди второй линии были поставлены батареи.
Отряд генерала Бельгарда развернулся для боя в следующем порядке: на правом фланге колонна генерала Жигмонда из 6 рот 3-го и 4-го батальонов и 2 орудий. Пехота — в ротных колоннах в две линии, имея в первой по две егерские роты и в резерве по карабинерной, а артиллерию в интервалах батальонов. На левом фланге под личным начальством Бельгарда стали также в ротных колоннах в первой лини 3 роты 1-го батальона, имея за собой во второй линии 3 роты 2-го батальона и в общем резерве 2 карабинерные роты. Артиллерия была расположена по два орудия между ротами первой линии. Вся конница почему-то стала на левом фланге, оставив правый фланг совершенно без наблюдения.
Связи между разделенными значительным пространством участками Жигмонда и Бельгарда не было никакой, и генерал Бельгард не принял никаких мер, чтобы руководить боем всего своего отряда. [365]
Около полудня началась сильная орудийная канонада с обеих сторон, причем наши войска, построенные в колоннах и стоявшие открыто, несли несравненно более потерь, чем тонкие линии турок. Под этим огнем Одесский полк стройно двинулся вперед. Тогда турецкие батареи спустились по покатости ближе к передним рвам и открыли огонь картечью, поражая атакующих в фронта и с фланга.
Несмотря на это, пехота генерала Жигмонда под личным его начальством бросилась на турок в штыки, выбила их из первого рва, зашла во фланг и атаковала второй ров; но роты, потеряв раненым командира полка, убитым командира батальона и выбывшими из строя многих офицеров, были стремительно атакованы с фронта свежей турецкой пехотой и с фланга конницей. Этот новый удар, обрушившийся на 7-ю и 8-ю роты, был мужественно ими отбит, но без начальников, без резерва у рот не хватило уже силы продолжать движение вперед; они остановились и начали постепенно отходить на свой резерв, 3-ю карабинерную роту, которая при своем движении на поддержку передовых частей также была атакована неприятельской конницей и блестяще отбила ее.
В то же время 1-й и 2-й батальоны, имея генерала Бельгарда во главе, подготовили атаку артиллерийским огнем, двинулись на центр неприятельской позиции, преодолели картечный огонь и бросились в штыки. Одессцы, встреченные сильным огнем турецкого батальона, расположенного за рвом, и поражаемые во фланг артиллерией, потеряли убитыми обоих батальонных командиров и многих офицеров, приостановились и в свою очередь открыли по туркам сильный огонь. Фланговая атака неприятельской конницы, произведенная в это время против нашего левого фланга, была успешно отбита, после чего наша кавалерия атаковала батарею противника и заставила ее поспешно сняться с занимаемой позиции.
В резерве отряда не оставалось уже ни одного человека; довершить удар было нечем, держать людей в 200 шагах от позиции превосходящих сил противника было бесцельно, назревало решение отойти назад.
«Сознаюсь, — пишет об этой минуте генерал Бельгард⁵⁴, — что ужасная неизвестность о тобольцах делала меня во время сражения несправедливым к Одесскому полку. Я требовал невозможного — полк дошел до окопов Фонтына-Банулуй под самым сильным огнем более 20 неприятельских орудий. Я ожидал найти Баумгартена на позиции, где он был поставлен, но она была занята более чем 12-тысячным неприятелем. В Четати не слышно было ни одного выстрела; очевидно было, что Баумгартен отступил или уничтожен. Между тем я потерял более 300 убитыми и более того ранеными; большая часть штаб-офицеров были убиты, и много [366] ротных командиров выбыло из строя. Видно было, что неприятель, не зная моих сил, страшился за тыл свой. С малыми силами мне невозможно было ему преградить отступление. Тут я получил донесение Баумгартена, что он отступил в Четати и отбился от неприятеля⁵⁵. Тогда, счастливый блестящим результатом, я в состоянии был признать, что войска исполнили свое дело как войска русские. Не имея достаточных сил преследовать бегущего неприятеля, я перестроил свои войска из ротных колонн в колонны к атаке и остановился в ожидании подкреплений из отряда, находившегося в селении Быйлешти, куда послана была записка при выступлении моем из Моцацеи». Но неприятель в то время еще не думал бежать... Из приведенных слов генерала Бельгарда, написанных им почти через два месяца после боя, чувствуется, что он сам не был вполне удовлетворен достигнутыми им результатами, несмотря на молодецкие действия войск. Чувствовалось это и другими, как то свидетельствует многочисленная переписка по четатинскому делу. Самого Бельгарда, как и прочих начальствовавших в этом бою лиц, нельзя упрекнуть в отсутствии безумной храбрости — одиннадцать пуль в его шинели лучшее тому доказательство.
Бельгард вывел свой отряд из сферы турецкого огня. Видя это движение, часть турецкой пехоты бросилась из-за рвов вперед, но первый батальон, повернув кругом, ударил в штыки и отбросил ее с большим уроном. Неприятель, получив сведение о движении отряда графа Анрепа от Быйлешти к Мадловите, прекратил свое преследование и начал быстро отступать на Голенцы-Команы и Гунию.
Нам остается изложить участие в четатинской операции остальной части Мало-Валахского отряда, которая, согласно ранее намеченной диспозиции, должна была действовать совместно с отрядами Баумгартена и Бельгарда в случае наступления турок из Калафата. Надо сознаться, что это ядро войск, предназначенных действовать в Малой Валахии и находившихся под непосредственным начальством графа Анрепа, сыграло в день 25 декабря какую-то непонятную будничную роль. [367]
Напомним, что в Быйлеште стояло 3½ бат., 2 эск., 2 сот. и 20 op., имея в 10 верстах за собой в Черое 10 эскадронов кавалерии. Само расположение ядра отряда не в центре, а на оконечности длинной, растянутой линии от Быйлешти до Четати, по которой граф Анреп разбросал свои войска и которой, видимо, он придавал особое значение, является мало понятным; более подходящим местом ему было бы Моцацей, имеющий также прямой путь отступления к Крайову, как и Быйлешти. Держание 10 эскадронов кавалерии при столь опасной разброске войск вблизи неприятеля спрятанными в 10 верстах за пехотой — еще менее понятно. Смело можно предположить, что, расположив главные силы своего отряда таким порядком, граф Анреп более заботился об обеспечении своего пути отступления на Крайово и Бухарест, чем об активных действиях против зарвавшихся турок. Один из участников этой войны П. К. Меньков в своей злой, но меткой характеристике действующих лиц кампании на Дунае подтверждает это предположение⁵⁶.
25 декабря в 8 часов утра в Быйлеште явственно были слышны пушечные выстрелы со стороны Четати, но, имея в руках 14 эскадронов и сотен кавалерии, граф Анреп не поинтересовался узнать, в чем дело, и хотя бы конницу выслать на помощь атакованным... Граф Анреп принимал церковный парад... Тем временем канонада разгоралась, войска роптали, что не идут на помощь своим, начальник штаба отряда князь Васильчиков настойчиво убеждал в необходимости идти на выстрелы, навстречу неприятелю, на выручку своих — граф Анреп со стойкостью, достойной удивления, выслушивал длинное рождественское богослужение.
Только в полдень, когда от генерала Бельгарда пришло донесение, что под Четати идет сильный бой, и вполне определилось, что от Калафата турки не наступают на Быйлешти, отряд начал собираться в поход. Но граф Анреп не торопился: еще два часа пехота простояла, поджидая подхода из Черои конницы.
Дойдя до с. Скрипетул, отряд остановился и молча созерцал, как турки нестройными толпами пробирались через Мадловиту к Калафату.
Наконец-то судьба давала нам в руки редкий блестящий случай эффектным ударом закончить несчастный год в нашу пользу, поднять упавший дух наших войск, умерить враждебный тон наших западных доброжелателей... До последнего рядового, как пишут современники, каждый чувствовал необходимость быстро двинуться к Мадловите и отрезать турок от Калафата, но к громким возгласам из строя оставался глухим граф Анреп... Он приказал отряду вернуться в Быйлешти, а генералу Бельгарду в Четати на присоединение к Баумгартену.
Отхлынули турки, вздохнули тобольцы и пошли из рокового Четати на соединение с одессцами. Дневник Баумгартена рисует [368] тяжелое положение геройского отряда при этом движении. На руках масса раненых, подвод почти нет, многих приходилось оставлять в Четати под опасением, что турки придут обратно и вырежут... В артиллерии ни одного снаряда, везти орудия не на чем, ибо почти все лошади перебиты. Растревоженные нервы при полном отсутствии точных сведений о намерениях турок порождали частые проявления какого-то панического страха. То там, то здесь поднимается ложная тревога...
Генерал Бельгард получил приказание графа Анрепа вновь идти на соединение с Баумгартеном в Четати лишь в полночь, когда тобольцы ушли уже оттуда, и оба отряда соединились у Добридора, откуда перешли в Моцацей. «Люди были так измучены, — доносил по этому поводу генерал Бельгард⁵⁷, — что и думать нельзя было двинуть их в Четати в эту ночь. Притом потеря, которую они понесли, и то, что многие роты лишились своих начальников, не могло не поколебать их стойкости».
В свою очередь турки, оставив в Мадловите и окрестных деревнях 3 батальона, одну легкую батарею и 3 полка кавалерии, благополучно ушли с остальными войсками в Калафат⁵⁸.
На Дунае после безрезультатного кровопролитного боя в с. Четати наступило вновь временное затишье. А между тем нам этот бой стоил очень дорого. Отряды Баумгартена и Бельгарда понесли огромные для того времени потери. Всего выбыло из строя убитыми 22 офицера и 813 нижних чинов и ранеными 1 генерал, 32 офицера и 1161 нижний чин. Таким образом, общая потеря составляла 55 офицеров и 1874 нижних чина, что на отряд в четыре с небольшим тысячи человек составляет около 50%. Наибольшей своей тяжестью потери легли, как и следовало ожидать, на отряд полковника Баумгартена, лишившегося более трех четвертей своего личного состава и почти всего своего имущества.
По донесению князя Горчакова потери турок доходили до 3000 человек и 6 орудий; Ахмет-паша исчисляет свои потери приблизительно в 1000 человек. Хотя эта цифра и уменьшена значительно, но ввиду полного отсутствия с нашей стороны преследования и самого характера боя можно предполагать, что она не достигала и указанной в донесении князя Горчакова цифры.

Четатинское дело, самое кровопролитное на европейском театре войны в 1853 году, было для нас, как сказано выше, безрезультатным. Действительно, расстроив два полка, выведя из строя более 2 тысяч человек, мы получили только нравственные трофеи в виде взятых шести неприятельских орудий и нового свидетельства доблести и мужества русских войск. [369]
Со своей стороны, мы идем дальше и считаем, что дело это принесло нам отрицательные результаты. Бесцельное пролитие крови и такое напряжение нервов войск, как это было при Четати, всегда влечет за собой неудовлетворенность и упадок духа; войска в общей своей массе инстинктивно чувствуют необходимость больших жертв и сильных потрясений и бесполезность их; этого последнего они не прощают своим руководителям, лишая их необходимого на войне доверия⁵⁹. С другой стороны, наступательные действия турок и беспрепятственный отход их к Калафату давали полную возможность Ахмету-паше писать хвастливые рапорты, которые, при услугах враждебной нам прессы, быстро распространялись по всей Европе и давали возможность нашим явным и тайным врагам поднять голову и трактовать дело у Четати, как нашу неудачу⁶⁰, доказывающую превосходство турецких войск над русскими⁶¹.
Впрочем, французский военный министр высказал в своей резолюции на донесении из Константинополя о деле при Четати более беспристрастное о нем суждение: «Четатинское дело, — пометил генерал Вальян⁶², — есть не что иное, как результат своего рода рекогносцировки впереди Калафата с наступательной целью, произведенной со стороны турок. Оно не имело никакого стратегического значения относительно общей цели операции, но оно восстановило очень интересный факт, который всегда оспаривается, что турки дрались в чистом поле и даже в трудной обстановке, и что они дрались с достаточной методичностью и энергией, чтобы принудить к отступлению противника, более сильного и считавшегося более подготовленным, чем они».
Описанное сражение являлось прямым последствием нерешительности князя Горчакова относительно действий у Калафата, [370] вызвавшей двойственность распоряжений, преследование разнообразных целей и, как результат всего этого, путаницу в мыслях частных начальников, определенно не знавших, что от них требуют и как им поступать.
В постоянном колебании относительно того, атаковать или не атаковать Калафат, выказался весь характер князя Горчакова, не имевшего случая во время всей своей продолжительной службы действовать самостоятельно и совершенно неспособного поэтому на склоне лет к проявлению такой необходимой для военачальника деятельности. Сравнивая записи дневников того времени и переписку начальствующих лиц, можно прийти, однако, к заключению, что желание активно действовать против Калафата у князя Горчакова постепенно все более и более сменялось, в особенности под впечатлением ольтеницкой неудачи, определенным намерением не атаковать Калафат, хотя по свойству своего характера он долго не имел сил сознаться в этом откровенно. Его начальник штаба генерал Коцебу был более определенного мнения и признавал, как и большинство в армии, необходимость для дальнейших операций прикрыть наш правый фланг оттеснением турок у Видина на противоположный берег Дуная. Эта борьба мнений также не могла остаться без влияния на решительность командовавшего войсками на Дунае. Однако в двадцатых числах декабря, накануне кровопролитного четатинского дела, князь Горчаков, по-видимому, решительно утвердился в убеждении не начинать рискованных предприятий против Калафат. «Горчаков нерешителен относительно Калафата», — занес генерал Коцебу в свой дневник 20 декабря. «Князь Горчаков объявил мне, — записал он 24-го числа, — что он не желает атаковать Калафата. Все мои доводы он опроверг указаниями на печальные последствия, которые могла бы иметь неудача атаки»⁶³. «Я не предполагаю, — писал князь Горчаков князю Меншикову в Севастополь⁶⁴, — атаковать турок в их Калафатском убежище. Они укреплены до зубов, и их укрепления вооружены более чем 50 орудиями, из которых половина крепостных, взятых из Видина. Мне кажется, что с моей стороны будет несообразность атаковать неприятеля в том единственном пункте, где все шансы на его стороне. Если он останется за укреплениями, то он нам не сделает никакого вреда, если же он выйдет оттуда, то самый глупый из моих генералов (а в таких я недостатка не имею) разобьет их наголову». Бедный князь Михаил Дмитриевич еще не знал о приготовленном ему графом Анрепом сюрпризе.
В этом князю Горчакову удалось убедить и государя, который, отвечая на письмо его от 21 декабря, выражал согласие не рисковать атакой Калафата, прибавляя, впрочем, «до поры до времени»⁶⁵. Однако императору Николаю князь Горчаков не высказывал свои мысли по этому предмету в такой определенной форме, [371] как князю Меншикову. «Между 10 и 15 января, — всеподданнейше доносил князь Михаил Дмитриевич⁶⁶ накануне получения им известия о четатинском деле, — я полагаю подойти к Калафату, дабы решить, что предпринять. По всем известиям, турки готовятся к отпору, имея более 50 орудий в укреплениях, но есть слухи, что между пашами раздор, и я не теряю надежды, что, может быть, турки уберутся за реку, когда увидят, что им угрожают большие силы».
Растерянность, нерешительность главных руководителей боевых действий, неимение с их стороны строго определенной цели, а следовательно, и неуказание таковой подчиненным, оказывают существенное, хотя, может быть, и труднообъяснимое влияние на этих последних. Выражаясь вульгарно, они, желая соответствовать противоположным указаниям, сразу хотят сесть на два стула и, вполне естественно, оказываются между ними, т. е. на полу. Не зная определенно, что, собственно, хочет от них высшее начальство, не видя перед собой ясно поставленной цели, замученные сбивчивыми приказаниями частные начальники, а за ними и войска опускают руки и халатно относятся к своему делу. Не с целью уменьшить ответственность ближайших исполнителей подчеркиваем мы эту мысль, а с целью оттенить факт несомненно существующей нервной связи между характером старшего начальника и работой войск во всех ее мелких проявлениях.
Отметим еще одну отрицательную черту таких двойственных нерешительных распоряжений, которые, между прочим, присущи были в больших размерах князю Горчакову. Они умаляют ответственность исполнителей, дают большой простор оправданиям и сваливаниям своей вины на старших, парализуют желание и необходимость напрячь все силы к лучшему выполнению ясно поставленной определенной цели. Вяло отданное приказание бить врага, приправленное обширными указаниями на осторожность, и опасение быть разбитым и отрезанным в огромном большинстве случаев повлекли бы за собой внутреннее желание оградить себя от последнего, хотя для вида и могли быть приняты меры для выполнения активной половины задачи. И это в особенности в тех армиях, в которых воля и самостоятельность частных начальников подавлены долгими годами мирного обучения⁶⁷.
Главным виновником безрезультатности четатинского боя современники и история признают начальника Мало-Валахского отряда генерал-адъютанта графа Анреп-Эльмпта. Он таковым и был, но и не без некоторого нравственного влияния и князя Горчакова ввиду его двойственных и неопределенных инструкций.
Изложенное в своем месте расположение Мало-Валахского отряда накануне боя настолько оригинально, что было бы неосторожно приписать его только бездарности графа Анрепа, тем более что [372] начальником штаба при нем состоял отличившийся недюжинными военными способностями князь Виктор Илларионович Васильчиков. Мы имеем очень мало данных судить о личности графа Анрепа. Это был второстепенный деятель, имя которого, вероятно, никогда не попало бы на страницы истории, если бы не неудачное для него четатинское дело.
В начале кампании он лихо командовал авангардом и при движении армии к Бухаресту быстро занял берег Дуная. Князь Михаил Дмитриевич лишь одного его считал способным руководить сложными действиями Мало-Валахского отряда и, выжидая прибытия к этому отряду следующего по способностям за Анрепом, по мнению князя Горчакова, генерала Липранди, готовил графа Анрепа на более важный и ответственный пост. Даже Меньков в своей злой характеристике Анрепа не отрицает, что он обладал «недоученными понятиями о военном искусстве. Стратегия, база, наука войны — вот слова, которые беспрерывно вертелись на языке Анрепа»⁶⁸.
Из всего этого можно заключить, что Анреп не отличался, может быть, военными талантами, но он не был, безусловно, и невеждой в ратном деле. Поэтому причину несоответственного распределения им войск отряда накануне четатинского дела и поведения его в сам день боя следует искать скорее в том нравственном гнете, который должны были произвести на него инструкции князя Горчакова, ставившие ему разнородные цели. А так как самой опасной из всех этих целей в смысле личной ответственности начальника было избежать отдельного поражения и не быть отброшенным от пути на Бухарест, то весьма понятно, что эта забота и была доминирующей в его голове как при расположении отряда, так и в необъяснимой медлительности наступления 25 декабря на Мадловиту. «Если бы Анреп, — писал князь Горчаков военному министру⁶⁹, — мог прибыть вовремя из Быйлешти со своим пехотным резервом и кавалерией, чтобы ударить на неприятеля при его отступлении, то результаты боя были бы еще лучше».
Удивленный такими действиями Анрепа, князь Горчаков писал через несколько дней⁷⁰: «Он не позже чем накануне сам мне писал, что если неприятель атакует Четати, то он двинется на его фланг прямо из Быйлешти на Мадловиту; предположение исполняется, но, вместо того чтобы делать то, что он сам себе наметил, Анреп теряет время в Быйлешти, не доходит далее Скрипетула и возвращается, даже не видавши неприятеля». Полагаем, что все это может быть объяснено, но ничуть не оправдано вышеприведенной точкой зрения.
Нельзя не отметить и целого ряда мелких упущений в деле 25 декабря. Мы показали полное неумение использовать нашу многочисленную конницу в разведывательных целях и неподготовку этой [373] последней к такого рода работе; иначе трудно было бы при многочисленности нашей кавалерии и при близком соприкосновении с неприятелем не заметить сосредоточения больших сил турок в Мадловите и даже подход их к Четати. Генерал Бельгард в своем движении на помощь Баумгартену также, имея достаточно кавалерии, сначала взял с большей частью своего отряда неправильное направление, благодаря чему удлинил время неравного боя тобольцев с наседавшими на них турками. Сам бой Бельгард вел с должной энергией, но удар наносил по частям, ведя фронтальную атаку сильной неприятельской позиции и не имея почти ничего в резерве, что заставило его после первого сильного удара не только перейти к обороне, но и пережить несколько критических минут.
Что касается героев дня — полковника Баумгартена и Тобольского полка, то, кроме небрежного несения охранительной службы, все действия их представляют высокий образец доблестного поведения отряда, решившегося умереть, но не сдаваться и продать свою жизнь возможно дороже. Дело полковника Баумгартена и поныне служит лучшим образцом обороны населенного пункта, могущим служить примером для такого рода операций. «Генерал-майор Бельгард и полковник Баумгартен, — доносил князь Горчаков⁷¹, — показали себя отличными боевыми офицерами». Император Николай Павлович отметил их мужество редкой наградой — орденом Св. Георгия 3-й степени.
Весть о блестящем подвиге тобольцев под Четати наполнила чувством гордости сердца государя, армии и всей России, но одновременно с этим после первых известий начало проявляться чувство неудовлетворенности за бесцельные большие потери и за упущенный случай нанести туркам серьезное поражение, чтобы сильным ударом загладить мелкие, но досадные в начале кампании неудачи осеннего периода. Как ни старался князь Горчаков маскировать в своих донесениях истину, но она не ускользнула от зоркого глаза царя, и мы не ошибемся в своем предположении, что четатинское дело было последней каплей, решившей в мыслях государя замену Горчакова на Дунае князем Паскевичем.
Первое донесение о бое в главной квартире было получено через Ланского поздно вечером 29-го числа. «Войска дрались весьма храбро, — записал Коцебу в своем дневнике⁷². — Исход мог бы быть блестящий, если бы Анреп не сделал громадной ошибки». «Анреп сделал большую ошибку, — повторяет он на другой день. — Турки были бы в его руках, если бы он пошел прямо на Мадловиту. Несчастливо. Князь Горчаков вне себя».
Во всеподданнейшем своем донесении об этом деле, написанном в тот же день⁷³, князь Михаил Дмитриевич не высказал, однако, государю истинных чувств, волновавших его при известии [374] о событии 25 декабря. «Я получил сегодня, — писал он, — донесение графа Анрепа о славном деле при селении Четати... Турки, ободренные большим превосходством своим, дрались весьма упорно. Это видно из весьма значительного урона наших войск... Последствия оного будут весьма выгодны не только тем, что прекратятся поиски турок во внутренность края для возмущения жителей, начинавшего уже делаться опасным, но в особенности влиянием, которое будет эта острастка иметь на будущие действия при Калафате... Жаль только, что успех этот нам стоил столь дорого... Вероятно, причиной наступления турок 25-го числа были настаивания иностранцев, в большом числе в Калафат приехавших».
Почти в таких же радостных выражениях писал князь Горчаков и военному министру⁷⁴, но уже с намеком на досадное опоздание графа Анрепа, которое он, впрочем, оправдывал необходимостью держать войска ввиду холодного времени разбросанными. «C'est la mon plus grand souci», — с грустью заканчивал он свое письмо.
Судя по пометке государя «Очень хорошо», первое впечатление от чтения этих документов было вполне благоприятное, но приложенная к письмам реляция, по своей неясности, дала почувствовать в Петербурге, что в деле 25 декабря есть что-то недоговоренное. «Дело было кровопролитное, — совершенно секретно сообщал военный министр князю Меншикову⁷⁵, — но, по моему мнению, с ничтожным результатом».
Зоркому взгляду императора Николая смутная реляция Горчакова полнее, чем его министру, раскрыла безрезультатность четатинского дела и произвела на него самое грустное, тяжелое впечатление. Государь, по горло обремененный делами, все-таки нашел время собственноручным письмом поделиться своими мыслями с командующим войсками на Дунае. Этот замечательный документ так полно рисует светлую личность Николая Павловича, его доброе, отеческое сердце и дает в кратких чертах такой полный разбор дела при Четати, что мы приведем в подлиннике часть письма, относящуюся к событиям 25 декабря⁷⁶. [375]
«Известие о геройском поведении войск наших в деле под Четати, — писал государь 7 января, — меня не удивило, но тем более с сердечным сокрушением узнал я об огромной потере их, ничуть не соразмерной с предметом, а еще менее мне понятной, как план действий. Реляция писана так неясно, так противоречиво, так неполно, что я ничего понять не могу. Я уже обращал твое внимание на эти донесения, писанные столь небрежно и дурно, что выходят из всякой меры. В последний раз требую, чтоб в рапортах ко мне писана была одна правда¹¹, как есть, без романов и пропусков, вводящих меня в совершенное недоумение о происходившем.
Здесь, например: 1) зачем войска были растянуты так, что в Четати стоял Баумгартен с 3 батальонами, в Моцацее Бельгард с 4, а Анреп в Быйлеште, на оконечном левом фланге с главным резервом? 2) Зачем по первому сведению о движении турок Анреп не пошел им прямо в тыл, что, кажется, просто было, и отчего бы, вероятно, из них никто бы не воротился в Калафат? 3) Отчего Анреп с 15 эскадронами и конной батареей опоздал и не преследовал бегущих турок? Все это мне объясни, ибо ничего этого из реляций понять не можно.
Ежели так будем тратить войска, то убьем их дух, и никаких резервов не достанет на их пополнение. Тратить надо на решительный удар; где же он тут??? Потерять 2000 человек лучших войск и офицеров, чтобы взять 6 орудий и дать туркам спокойно возвратиться в свое гнездо, тогда как надо было радоваться давно желанному случаю, что они, как дураки, вышли в поле, и не дать уже ни одной душе воротиться; это просто задача, которой угадать не могу, но душевно огорчен, видя подобные распоряжения.
Итак, спеши мне это все разъяснить и прими меры, чтобы впредь бесплодной траты людей не было; это грешно, и, вместо того, чтобы приблизить к нашей цели, отдаляет от оной... Спеши представить к награде отличившихся и не забудь об убитых и раненых; пришли их списки.
Нетерпеливо ожидаю, что ты решишь под Калафатом, и надеюсь, что не вдашься в ошибку лбом брать укрепления, в которых притом удержаться нельзя будет за огнем с противного берега...»
Далее государь говорит о необходимости скорейшей переправы через Дунай, что будет изложено в своем месте, и затем так кончает свое письмо. «Сим кончаю, — пишет он. — Дай Бог, чтобы все шло согласно моим желаниям, без бесплодной траты людей, действуя сильно, решительно, не дробясь и тем приобретая превосходство над врагами без усилий, которые, кроме славы, не приносят никакой пользы... Теперь Бог с тобой. Поклонись всем; молодцов от меня поблагодари. Как мне их жаль! Поверить не можешь! Глупых распоряжений, ради Бога, не допускай и с дураков⁷⁸, [376] ежели были, примерно взыщи. Я таких в армии знать не хочу; пора их вон, кто бы ни были. Не пощажу, ей-ей не пощажу!»
Но правдивый князь Михаил Дмитриевич еще раньше, чем вышеприведенные строки письма государя увидали свет, в ряде писем к военному министру старался исправить свое первоначальное донесение и понемногу проливал истинный свет на четатинское дело. Приписывая вину злому року и графу Анрепу, князь Горчаков признавался, что этот бой дал нам лишь бесполезную славу взятия нескольких орудий, тогда как мы могли достигнуть блестящих результатов, и заканчивает патетическим сожалением, что на все милости государя он мог ответить лишь донесением о ничтожном и дорого оплаченном успехе вместо донесения о победе, которая со славой окончила бы кампанию⁷⁹. «Вот доказательство, что я предвидел справедливо», — начертал государь на этом письме, испестрив его своими пометками.
Через несколько дней князь Горчаков⁸⁰, прибыв лично к Мало-Валахскому отряду, даже старался оправдать виновного графа Анрепа в том, что он не атаковал Мадловиты, которая была окружена рвами, наподобие всех валахских деревень, и этим избежал потери по крайней мере в 1000 человек; между тем как одно движение его из Быйлешти дало, по мнению командовавшего войсками, необходимый результат, принудив турок к отступлению.
Однако, получив изложенное выше письмо государя от 7 января, князь Горчаков отказался от своего мнения в невозможности для графа Анрепа атаковать Мадловиту. В обширной записке, приложенной ко всеподданнейшему письму от 21 января⁸¹, он ставил в вину начальнику Мало-Валахского отряда следующие погрешности: 1) в выделении Баумгартена к Четати, вместо того чтобы держать отряд сосредоточенным в двух пунктах — Быйлешти и Моцацее; 2) в бездействии кавалерии, когда были услышаны выстрелы со стороны Четати, и в замедлении своего выступления с пехотой из Быйлешти до подхода туда кавалерии, и, наконец, 3) в остановке у с. Скрипетул, вместо того чтобы атаковать отступавшего в беспорядке через Мадловиту неприятеля. Упоминая и этот раз о рве, окружавшем названное селение, и об опасении поэтому со стороны графа Анрепа его атаковать, князь Михаил Дмитриевич не находил уже такого оправдания основательным и полагал подобную атаку вполне возможной и при существовавшей обстановке незатруднительной, а наступление, «по всем вероятиям, увенчало бы бой самым блистательным успехом»⁸².
«Подробности дела под Четати читал я с величайшим любопытством, — ответил на это государь Николай Павлович⁸'. — Это меня утвердило в моем прежнем мнении. Нахожу, что Анреп оплошал непростительно; авось загладит в будущем, но подобные случаи к поражению нечасто представляются». [377]
Ноябрьские победы на Кавказе и Черном море сильно подняли дух русского общества и воскресили в нем надежду на успешное окончание Россией ее исторической задачи на Ближнем Востоке. «Если увидите митрополита Филарета, — писала графиня Блудова Погодину 25 ноября 1853 года⁸⁴, — просите его от меня молиться за государя в это критическое время и поручить в Лавре, у раки Св. Сергия, молиться и о нем, и о страждущих народах соплеменных, чающих избавления, как некогда ждала его Россия — и готовящихся на борьбу такую же, как Россия во время св. Сергия». Но недомолвки на берегах Дуная несколько охлаждали это настроение и вызвали даже саркастическое пожелание архиепископа Таврического Иннокентия послать подобных Нахимову на Дунай, «который что-то крайне обмелел»⁸⁵.
В свою очередь Шевырев в день Рождества Христова писал Погодину: «Государь весел. Победы его развеселили. Война и война — нет слова на мир. Ото всей России войне сочувствие. Флигель-адъютанты доносят, что таких дивных и единодушных наборов еще никогда не бывало. Крестовый поход. Государь сам выразился, что ему присылают Аполлонов Бельведерских на войну: в течение двадцати девяти лет он ничего подобного не видывал... Никогда еще мнения в Петербурге так резко не высказывались, как теперь. Русского тотчас отличишь от западника. Жертвовать все готовы. Есть движения, напоминающие двенадцатый год...» [378]
Но полученное вскоре известие о четатинском деле изменило настроение. «Дело Анрепа под Калафатом, — записал граф Граббе, — навело грусть на Двор и общество... Распоряжения очевидно нелепы...» Русское общество чувствовало, как все это должно было подействовать на государя, и душой скорбело о нем. «Говорят, — писал 29 января 1854 года Шевырев Погодину, — что государь был нездоров. Молится он по ночам перед сном долго на коленях, и его нашли уснувшего так во время молитвы. Услыши ее, Господи!»... «Вы знаете, — сообщал через несколько дней Хомяков Попову, — что я не сентиментален, но мне его жаль. Я бы рад был сказать слово, как умею, не для Руси только, а и для него. Но где доступ слову? Двадцать лет душили мысль. В важную минуту наткнулись на бессмыслие, и мне чувствуется страшная беспомощность, скрываемая под плохой личиной спокойствия и надежды. Что-то Бог даст? А время великое!»...⁸⁶
И вся польза от славного дела при Четати заключалась лишь в новых геройских лаврах на доблестных знаменах Тобольского и Одесского полков, составивших себе громкое имя в армии и во всей России. Об этом, между прочим, свидетельствует и доныне стоящий скромный крест на площади с. Соловьевки Радомысльского уезда, который был сооружен в 1855 году крестьянином Прокопием Лукичом Савченко «в память храбрецам тобольцам и одессцам, павшим на Четатинском поле 25 декабря 1853 года»⁸⁷.

Описанными событиями окончились наши действия на Дунае в 1853 году. Бросая общий взгляд на происшедшее на главном театре военных действий, мы должны отметить отрицательный для нас результат истекшего периода и ухудшение нашего положения.
«Quant aux Principautes, — писал военный министр князю Меншикову, — les troupes у ont combattu avec une bravoure heroique; mais quel en a ete le resultat. J'en ai le coeur №vre, et je m'attends encore a des mecomptes. Vous trouverez sous ce pli un bulletin sur Paffaire du 25 pres de Kalafat; il a fallu des effortspour le rendre un peu comprehensible, car, d'apres le journal, on у concoit rien»⁸⁸.
Та фальшивая искусственная обстановка, в которую была поставлена Дунайская армия политическими соображениями и обязательствами Петербургского кабинета, совместно с противными военному взгляду и духу императора Николая целями, поставленными нашим войскам, на Дунае расположенным, являются главными причинами неудачных действий князя Горчакова. С другой стороны, этой искусственной обстановкой отлично воспользовался в своих выгодах талантливый турецкий главнокомандующий Омер-паша. [379]
Невозможно было предполагать, чтобы сосредоточение на неприятельской территории грозной стотысячной армии в виде гарантии в исполнении Турцией принятых на себя обязательств не повлекло бы за собой кровавых столкновений. Преграда, отделявшая обе враждующие армии, Дунай, могла послужить к уменьшению опасности близкого соседства лишь при искреннем желании обеих сторон мирно уладить существовавшие недоразумения. Но таковое желание было только со стороны императора Николая; Турция же, чувствуя за собой нравственные симпатии всей Западной Европы и материальную поддержку морских держав, была настроена далеко не так миролюбиво.
Поставленная при подобных условиях Петербургским кабинетом задача армии князя Горчакова — не переходить Дунай, а отбивать лишь посягательства турок на наш берег — была крайне неблагодарна. Она давала противнику возможность под прикрытием Дуная, как за китайской стеной, не только спокойно подготовляться к будущей кампании, но и наносить нам, не опасаясь последствий рискованных предприятий, хоть и мелкие, но досадные в начале кампании удары на широком фронте княжеств, занятых русскими войсками. Дунай служил крайне выгодной для турок преградой не только военной, но и политической. В первый период войны, когда подчинение своей воли воле противника имеет такое первенствующее значение, мы не только добровольно уступили этот могущественный фактор в руки противника, но и постарались создать ему очень благоприятную обстановку. Принужденные только отбивать наносимые удары, мы невольно растянулись на огромном протяжении Дуная, томили и дергали войска и, имея стотысячную армию в руках, всюду были слабы и всюду опаздывали.
Известный стратег той эпохи генерал Жомини, живший во время кампании уже на покое в Брюсселе, в своей интересной записке военному министру о плане войны пишет между прочим⁸⁹: «Я уже сообщал князю Варшавскому и Горчакову мое мнение о той опасности, которую представляет линия Дуная в отношении оборонительных действий, в особенности если их растянуть до Видина. Ясно, что удачное серьезное наступление против нашего левого фланга повлечет ввиду географического положения фронта операций большую опасность правому флангу, так как этот фронт, вместо того чтобы быть параллельным базе, перпендикулярен к линии Прута, которая ее составляет».
Нельзя сказать, чтобы такие мелкие уколы самолюбию благотворно действовали на дух привыкшей до сего времени к победам славной русской армии. Ей непривычна, непонятна была война с турками, взявшими на себя почин наступательных действий. [380]
Как следствие такой обстановки, должны были явиться пагубное недоверие к руководителям военными операциями, уныние и какое-то равнодушие в исполнении святого дела войны.
Надо было быть полководцем, отмеченным особым дарованием и характером, чтобы с честью выйти из того положения, в которое был поставлен князь Горчаков созданной политической обстановкой. К сожалению, ни требуемого характера, ни отмеченных особым даром свыше талантов князь Михаил Дмитриевич не проявил. Он лишь принадлежал к типу тех, по словам Наполеона, хороших генералов, которые сразу видят много хороших вещей и потому размениваются по мелочам, не имея силы воли направить всю энергию к достижению одной очередной и в данную минуту наиболее важной цели. Если мы прибавим сюда какую-то безотчетную боязнь со стороны командовавшего войсками на Дунае предоставить в своих планах необходимый процент на долю риска, ожидание со стороны неприятеля крупных ошибок, наконец, целый ряд вольных и невольных погрешностей со стороны как самого князя Горчакова, так и его сотрудников, то причины бесцветной кампании на Дунае в 1853 году будут ясны.
План, которым решил руководствоваться турецкий главнокомандующий, был изложен в первом томе настоящего труда. Омер-паша с замечательным искусством воспользовался всеми невыгодными сторонами нашего положения, исполняя заблаговременно составленный и строго обдуманный западными руководителями Оттоманской Порты план борьбы с Россией, который как возможная политическая комбинация уже несколько лет нарождался в мечтательной голове честолюбивого Людовика-Наполеона.
Сколько умения, сколько политического таланта и счастливого случая надо иметь, чтобы составить себе благоприятную обстановку для спокойной подготовки страны, армии и политических сочетаний к началу кровопролитной войны с сильным врагом. На это иногда идут годы усиленной систематичной работы, [381] которая и при таких условиях не всегда достигает блестящих результатов, подобных тем, в которых находилась Оттоманская Порта осенью 1853 года, преимущественно благодаря политическим соображениям Петербургского кабинета.
Расслабленная, не готовая к борьбе Турция всецело находилась ко времени разрыва переговоров князя Меншикова в Константинополе под ударами занесенного над ней русского меча. И если бы даже энергичные действия нашей армии и флота, как это первоначально предполагал император Николай, и вызвали вооруженное вмешательство западных держав, то оно было бы скороспелое, без надлежащей подготовки и при непрочно установившемся еще соглашении между новыми союзниками. Смело можно предполагать, что при таких условиях на нашей стороне было бы больше шансов на успех борьбы даже с европейской коалицией, чем это случилось год спустя.
Но принятая русским правительством полуполитическая, полувоенная мера занять княжества и решение не переходить до окончания затянувшихся переговоров Дунай создали для наших врагов на редкость благоприятную обстановку, которой они очень умело воспользовались.
Затягивание переговоров с пристрастным освещением их подкупленной прессой дало время образоваться против нас плотно сложившейся коалиции и враждебно настроить общественное мнение Западной Европы. Турки, совершенно обеспеченные со стороны Дуная, спокойно готовили в течение многих месяцев нашего сидения в княжествах театр предстоящих военных действий, мобилизовывали и сосредоточивали свою армию. И наконец, Омер-паша, зная, что мы добровольно решили не переходить Дунай, мог свободно перебрасывать свои войска с одного пункта на другой, переправляться через реку и безбоязненно атаковать нас превосходящими силами в княжествах, в одном из пунктов нашего растянутого расположения. И надо сознаться, что турецкий главнокомандующий очень удачно пользовался своим выгодным положением: он взял в свои руки инициативу, подчинил все действия и помыслы князя Горчакова своей воле, давал хороший боевой опыт молодым турецким войскам, отучая их в то же время от мысли о непобедимости русских, и давал пищу западноевропейской прессе кричать о нашей неудаче и доблести оттоманской армии.
«С той минуты, — пишет один из иностранных историков Крымской кампании⁹⁰, — как Омер-паша занял Калафат, — император Николай перестал спокойно занимать территорию, которую он пожелал назвать своей "материальной гарантией"». Его тщеславие было задето. Возмущенный мыслью, что возможность владеть этим залогом у него была оспариваема турецким военачальником, он начал исчерпывать свои средства в попытке сосредоточить [382] войска на западном фланге своей растянутой линии. Этой ошибки так желал Омер-паша. К концу года Горчакову удалось сосредоточить в Малой Валахии многочисленный корпус войск, и в первых числах января (нового стиля) укрепления Калафата были атакованы генералом Анрепом. Бой продолжался четыре дня и кончился отступлением русских. Если мы отдадим себе отчет о громадном расстоянии, отделявшем Калафат от ядра русской армии, то можем заключить, что эта бессильная попытка русского тщеславия должна была принести большой ущерб военному могуществу царя.
Омер-паша, сверх того, не менее удачно воспользовался политическими соображениями, которые помешали русским перейти Дунай. Он упражнял в течение зимы свои войска, заставляя их предпринимать нападение против неприятельских постов по всей длине Дуная, от Видина до Рассова. Так как эти нападения очень часто увенчивались успехом и не могли быть прекращены подобными же действиями неприятеля, который лишил себя права переходить реку, то они дали туркам ту уверенность в своих силах, которая служит основанием боевой доблести армии».
Таковы были последствия действий армии князя Горчакова в 1853 году, вызванных по преимуществу той фальшивой обстановкой, в которую были поставлены наши войска в княжествах, и таковы были суждения о них наших врагов, суждения, не лишенные большой доли справедливости.
Но весь вред опутывания армии условными политическими комбинациями сознавался и в Петербурге.
«Les circonstances deviennent de plus graves; mais c'est le moment oil il faut se montrer fier et ferine. Dieu arrangera le reste». Так заканчивал военный министр свое поздравительное с Новым годом письмо князю А. С. Меншикову⁹¹.
Вопрос о переправе через Дунай созрел и вылился в окончательную форму. К сожалению, только время было непоправимо упущено.

Примечания

¹ Записи за конец октября и начало ноября 1853 г.
² Письмо Барагэ д’Илье Друэн де Люису из Константинополя 24 февраля 1854 г. Парижский воен. архив.
³ Напомним, что в распоряжении генерала Фишбаха в то время находилось 8 бат., 16 эск., 24 пеш., 8 кон. op. и казачий полк.
⁴ См. схему № 18.
⁵ Рапорт генерала Фишбаха 25 октября 1853 г., № 125, из Ницоешти. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3431.
⁶ Князь Горчаков — генералу Фишбаху 24 октября 1853 г., № 1801. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3431. [383]
⁷ Предписание 25 октября 1853 г., № 1810. Там же.
⁸ Дневник генерал-адъютанта Коцебу.
⁹ Отношение 28 октября 1853 г., № 1871. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., д. №3431.
¹⁰ Приложение № 68.
¹¹ «Князь радуется по-ребячески», — не упустил занести в свой дневник П. Е. Коцебу.
¹² Бугский улан. Донской № 37 полки и дивизион легко-конной № 9 батареи.
¹³ Князь Горчаков — военному министру 4 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск. 1853, д. № 57.
¹⁴ Письмо капитана Кебеке генерал-адъютанту Коцебу от 5 ноября 1853 г. Следует, впрочем, оговориться, что 9 ноября капитан Кебеке отказался от этой мысли. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., 1853, отд. 2, д. № 3431.
¹⁵ См. схему № 19.
¹⁶ Собран, сведения о турецких войсках. Архив канц. Воен. мин. по сн. в., 1853 г., секр. д. № 57. Записки П. К. Менькова. Т. 1.
¹⁷ Всеподданнейшее письмо князя Горчакова 13 октября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., секр. д. № 47 Записки князя Горчакова от 21 января 1854 г. о действиях в Малой Валахии. Архив канц. Воен. мин по снар. войск, 1853 г., секр. д. № 60.
¹⁸ Князь Горчаков — военному министру 11 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., д. № 57. Князь Горчаков — князю Меншикову 11 ноября 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., д. № 4253.
¹⁹ Пометка на письме князя Горчакова воен. министру 18 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, секр. д. № 57.
²⁰ Начальником авангарда у Радована вместо князя Васильчикова был назначен граф Алопеус.
²¹ 1, 2 и 7 принца Фридриха-Карла Прусского полка.
²² Фишбах — Коцебу 17 ноября 1853 г., № 232. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3431.
²³ Фишбах — князю Горчакову 20 ноября 1853 г., № 245. Архив воен. уч. ком., отд. 2, д. № 3431.
²⁴ Записки П. К. Менькова, т. 1.
²⁵ Князь Горчаков — военному министру 21 декабря 1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 60.
²⁶ Всеподданнейшее письмо князя Горчакова 29 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 88.
²⁷ Князь Горчаков — воен. министру 2 декабря 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., д. № 57. Князь Горчаков — князю Меншикову 23 ноября 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., д. № 4253.
²⁸ Всеподданнейшее письмо князя Горчакова от 6 декабря 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 88.
²⁹ Записки князя Горчакова 21 января 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 60. П. К. Меньков в своих Записках называет выдвижение графа Анрепа к Быйлешти самовольным, вызванным ожидаемым прибытием к отряду начальника 12-й дивизии генерала Липранди и опасением, что его поставят во главе отряда. [384]
³⁰См. схему №20.
³¹ Приказ войскам 3, 4 и 5-го пехотных корпусов от 27 декабря 1853 г., № 177.
³² См. план сражения при Четати 25 декабря, № 21.
³³ Князь Горчаков — воен. министру 23 декабря 1853 г. Архив канц. Воен. мин., по снар. войск, 1853 г., д. № 57.
Рапорт Ахмета-паши. «EchodePOrient», 1854г., №495. Архив Мин. иностр. дел, карт. С, 1854 г.
³⁴ Екатеринбургский пех. п. без 2 рот, которые остались в Радоване при Вагенбурге, дивизион гусарского пр. Фр.-Карла Прусского полка, 2 сот. Донского каз. № 38, батарейная № 1 бат. 10-й арт. бриг, и кон. легк. № 10 батар
³⁵ Тобольский пех. п. без 2-го бат., три роты которого оставались в Крайове и одна в Слатине, эск. гусаре, князя Варшавского п., сотня Донского каз. № 38 п. и 6 op. легк. № 1 бат. 10-й артил, бриг.
³⁶ Одесский егер. п., 2 эск. гусар, князя Варшавского п., сот. Донского каз. № 38 п. в 6 op. легк. № 1 бат. 10-й арт. бриг.
³⁷ Гусарских пр. Фр.-Карла Прусского и князя Варшавского полков.
³⁸ Записка князя Горчакова 21 января 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1853г.,секр. д. №60.
³⁹ Записки П. К. Менькова. Ч. 1.
⁴⁰ Записки П. К. Менькова. Т. 1.
⁴¹ См. схему № 21.
⁴² Журнал военных действий. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 82.
Подв. чин. Тобольского полка. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3712.
Записки П. К. Менькова, ч. 1.
Письмо капитана Батезатула 1 января 1854 г. Севастопольский музей.
⁴³ Расчет всем войскам на случай тревоги был сделан еще 24 декабря. Из дневника Баумгартена. П. Симанский. Бой при Четати.
⁴⁴ См. схему № 21.
⁴⁵ Рапорт Ахмета-паши. Архив Мин. иностр. дел, карт. 1854 г.
⁴⁶ The life of Nicholas I by F. Mayne, p.185.
⁴⁷ «Прошло более двух часов, — пишет об этом моменте полковник Баумгартен в своем дневнике, — а не было видно ниоткуда никакой помощи. Послать о донесением о нападении я не имел возможности, потому что прямо с рассветом показалась неприятельская кавалерия и, заставив отступить наши аванпосты, заняла Моцацейскую дорогу. Но уже в 8 часов не только в Моцацее, но и в Бдыйлешти должна была быть услышана канонада. По расчету времени и расстоянию можно было ожидать прибытия подкреплений из Моцацеи, но, не видя их, я полагал, что не было ли сделано в то же время какой-нибудь диверсии и на Быйлешти, и что в таком случае граф Анреп мог притянуть к себе генерала Бельгарда. Имея в резерве три роты и видя, что неприятель отходит, я приказал отступать под прикрытием этих трех рот». П. Симанский. Бой при Четати. 1904 г.
⁴⁸ См. схему №21. [385]
⁴⁹ По русским источникам, в атаках Баумгартена принимал участие весь отряд Ахмета-паши; по турецким донесениям, 5 батальонов и 10 орудий оставались у них у резерве на случай подхода наших отрядов из Моцацеи и Быйлешти. Генерал Бельгард вступил в бой в 11 часов утра и встретил уже сопротивление со стороны турок; последняя атака на Баумгартена велась 12 часов. Отсюда можно полагать, что турецкая версия более правильна.
⁵⁰ Рапорт генерала Жигмонда генералу Липранди 24 января 1854 г., № 4. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3416.
⁵¹ Рапорт генерала Бельгарда графу Анрепу 30 декабря 1853 г., № 1261. Архив воен. уч. ком. Ген. шт., отд. 2, д. № 3416.
⁵² Шанцами называются рвы и валы, которыми окружены валахские деревни с поля и о которых говорилось выше.
⁵³ Рапорт Ахмета-паши. Архив Мин. иностр. дел, карт. 1854 г.
⁵⁴ Рапорт генерала Бельгарда генералу Липранди 10 февраля 1854 г., № 157. Архив воен. уч. ком. Ген. шт., отд. 2, д. № 3416.
⁵⁵ Вероятно, что донесение было послано Баумгартеном после его вступления в Четати из Фонтына-Банулуй, но так как на пути стояла турецкая конница, те оно пришло очень поздно. Как видно из хода дела у Баумгартена, он далеко не отбился от неприятеля, отступив в Четати.
⁵⁶ Записки П. К. Менькова, т. 1.
⁵⁷ Рапорт графу Анрепу 25 декабря 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3416.
⁵⁸ Рапорт Ахмета-паши. Архив Мин. иностр. дел, карт. 1854 г.
⁵⁹ Архивные материалы по истории Одесского пехотного полка. Полковой архив.
⁶⁰ Kinglake: L'invasion de la Crimee, t. II. P. 51.
⁶¹ The life of Nicholas I by F. Mayne. P. 185—192. Этот автор приходит даже к заключению на основании сражения при Четати, что «русская артиллерия худшая в свете» и что бой этот доказал полное превосходство турецких пехоты и артиллерии над таковыми же родами оружия русских войск.
⁶² Парижский воен. архив. Перевод с французского.
⁶³ Дневник П. Е. Коцебу. Рукоп. отд. Музея Севастопольской обороны.
⁶⁴ От 27 декабря 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., д. № 4253. Перевод с французского.
⁶⁵ Император Николай — князю Горчакову 30 декабря 1853 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
⁶⁶ Всеподданнейшее письмо от 28 декабря 1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 88.
⁶⁷ Эта связь между характером главнокомандующего и поведением войск подтверждается, смеем думать, и поведением наших войск в последнюю Японскую войну.
⁶⁸ Записки П. К. Менькова. Т. 1.
⁶⁹ 29 декабря 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, д. № 57. Перевод с французского.
⁷⁰ Письмо военного министра. 3 января 1854 г. См. приложение №69. [386]
⁷¹ Всеподданнейшее письмо от 29 декабря .1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 88.
⁷² Рукопись. Музей Севастопольской обороны.
⁷³ Всеподданнейшее письмо князя Горчакова 29 декабря 1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 88.
⁷⁴ В письме от 29 декабря 1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., д. № 57.
⁷⁵ Письмо от 7 января 1854 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., д. № 4254. Перевод с французского.
⁷⁶ Письмо в полном виде помещено в приложении № 71.
⁷⁷ Курсив подлинника.
⁷⁸ Курсив подлинника.
⁷⁹ Письмо от 3 января 1854 г. См. приложение № 69.
⁸⁰ Письмо к военному министру от 10 января 1854 г. из Быйлешти. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., секр. д. № 57.
⁸¹ Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 60.
⁸² Генерал Коцебу об этом донесении Горчакова занес в свой дневник следующее: «20 января. Крайово. Много работы при отправлении фельдъегеря в Петербург с ответом государю, что было весьма неприятно, потому что Анрепа никак оправдать нельзя. Весь день ушел на составление ответа, и все же пришлось отложить отправку фельдъегеря на завтра».
⁸³ В письме к князю Горчакову от 1 февраля 1854 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
⁸⁴ Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. ХШ.
⁸⁵ Там же.
⁸⁶ Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. XIII. С. 35.
⁸⁷ Жизнь и искусство. 1899 г. № 221,
⁸⁸ Князь Долгоруков — князю Меншикову 8 (20) января 1854 г. Архив Воен. уч. ком. Гл. шт., д. № 4254.
⁸⁹ Генерал Жомини — военному министру. Брюссель. 19 февраля (3 марта) 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 60.
⁹⁰ Kinglake: «L'invasion de la Crimee», t. 2. P. 51.
⁹¹ Князь Долгоруков — князю Меншикову 31 декабря 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., д. № 4254.