[301]

Глава VII
Действия на Дунае в октябре и ноябре 1853 года

Первый выстрел на Дунае, как было сказано выше, раздался 3 октября у Видина, где турки стреляли по нашим аванпостам, а затем начали свою переправу у Калафата; 10 октября, также еще до условленного начала военных действий, ими было сделано удачное нападение на казачий пикет против Туртукая. С 11-го же числа турки, пользуясь оставшимися у их берегов лодками, почти ежедневно переплывали небольшими группами, в 20—40 человек, Дунай, высаживались под покровом темноты или тумана на наш берег, сбивали пикеты и уходили обратно. Такие набеги производились в разных пунктах на флангах нашей длинной линии, у Гуро-Яломницы, что близ Гирсова, у Калафата и в центре, близ Ольтеницы¹.
Подобные стычки, не имея, в общем, никакого влияния на ход дел, тем не менее действовали очень плохо в нравственном отношении на наши войска, которым не дано было права отвечать такими же набегами; туркам же, приписывавшим нашу неподвижность слабости, они все более и более придавали предприимчивости. Это заставило князя Горчакова просить разрешения и нашим войскам делать вылазки за Дунай; государь согласился на испрашиваемую меру, но лишь на самое короткое расстояние и с соблюдением полной осторожности, чтобы не быть отрезанными².
Между тем, хотя командующего войсками наше венское посольство и предупреждало, что Омеру-паше предписано не переходить за Дунай, но мелкие нападения турок и сведения, собранные им на месте, заставили князя Горчакова нарисовать себе следующую картину ближайших действий турецкой армии. По его предположению, первоначально должны были быть брошены через Дунай два корпуса турок на обоих флангах длинной линии княжеств — один, около 20 тысяч, у Гирсова, а другой, около 30 тысяч, у Видина; сам же Омер-паша с 30—40 тысячами будет ожидать у Рущука, Туртукая и Силистрии, пока действия фланговых корпусов не заставят князя Горчакова отделить часть своих войск, после чего он переправится в одном из вышеупомянутых пунктов для овладения Бухарестом³.
Такое предположение заставило командующего войсками, спокойного ввиду выделения отряда генерала Фишбаха за свой правый фланг, вновь отдать отмененное за день перед этим распоряжение об образовании в Слободзее⁴ отряда графа Анрепа силой в [302] 6 батальонов, 10 эскадронов, 6 сотен и 12 пеших орудий⁵. Этот отряд совместно с войсками генерала Энгельгарда, расположенными у Браилова, в достаточной степени обеспечивал армию князя Горчакова со стороны Силистрии и, главное, Гирсова, но зато такая мера облегчала туркам переправу у Ольтеницы, так как в состав отряда графа Анрепа была взята почти вся пехота авангарда генерала Павлова. Действительно, в случае переправы турок у этого пункта ближайшей пехотной частью оказывался один Селенгинский полк, расположенный у с. Добрени, в 50 верстах от Дуная⁶. Сам же князь Горчаков решил оставаться с 33 батальонами и 32 эскадронами у Бухареста до выяснения обстановки.
Более энергичные попытки турок перейти через Дунай начались с нашего правого фланга, со стороны Калафата. С 12-го числа было замечено передвижение к стороне Видина значительных неприятельских сил, а 16-го числа 10-тысячный отряд регулярных войск быстро переправился в Калафат, занял этот город и, расположив войска лагерем, принялся за энергичное укрепление позиции. Не встречая сопротивления с нашей стороны, турки выслали вперед цепь своих разъездов, которые начали грабить окрестные селения. Генерал Фишбах передвинул свой отряд к Крайово и для противодействия грабежу турецких шаек выслал казачьи разъезды, имевшие удачные с неприятелем схватки. Со своей стороны князь Горчаков предписал генералу Фишбаху в случае наступления турок к Крайову встретить их боем; если же они ограничатся укреплением Калафата, то с нашей стороны [303] выслать лишь летучие отряды, примерно из одного или двух дивизионов, приказав им «действовать партизанами» и стараться мелкими удачными стычками препятствовать неприятелю распространяться по стране⁷.
У князя Горчакова к этому времени уже установился определенный план относительно действия против Калафата. «Если я не атакую их, — делился он своими мыслями с князем Меншиковым⁸, — то это потому, что в мой план кампании не входит отделение отряда войск почти что на 300 верст от Бухареста для того, чтобы драться — почти что каждую ночь турки в разных пунктах переходят на левый берег Дуная, чтобы нападать врасплох на мои посты». Со своей стороны генерал-адъютант Коцебу записал в своем дневнике под 17 октября⁹: «Я все утро занимался с Горчаковым, чтобы убедить его отдать приказание генералу Фишбаху прогнать турок, но это мне не удалось».
Таким образом, относительно цели действий наших войск в Малой Валахии явилось разномыслие между командующим войсками и его начальником штаба, которое, при нерешительности характера князя Горчакова, должно было в будущем вылиться в крайне вредную форму непоследовательных распоряжений и разнородных намерений на нашем правом фланге.
Заняв почти одновременно с действиями в Малой Валахии острова у Силистрии и Туртукая и приступив к их укреплению, турки 20 октября открыли враждебные действия и против Журжи.
Верстах в двух выше этого города, на правом — возвышенном и утесистом берегу Дуная расположена турецкая крепость Рущук, приводимая в оборонительное состояние как усилением верков, так и постройкой по берегу Дуная ряда полевых батарей и сильно занятая войсками. Западный фронт крепости прикрывался рекой Лом, впадающей в Дунай и имеющей в своем устье глубину, достаточную для укрытого размещения всей турецкой флотилии.
На пространстве между Рущуком и Журжей Дунай перерезан целым рядом больших лесистых островов, разделенных между собой, а также отделенных от правого и левого берегов Дуная рукавами большей или меньшей ширины, которые называются речками. Наибольшее значение по величине и своему положению имели острова Радоман, Чарой и Макан¹⁰. Первые два, отделенные от левого берега речками Кишерой и Веригой, были очень низменны, изрезаны узкими затоками и покрыты высоким камышом; о. Макан лежал ниже Журжи и был покрыт густым лесом. Таким образом, правый, возвышенный, берег Дуная скрывал от наших взоров передвижение турецких войск, а лесистые острова — совместно с господствовавшими в осеннее время туманами облегчали неожиданную переправу турок через реку. [304]

Схема № 31. План окрестностей г. Журжи

Журжа, как лежащая на левом берегу Дуная, против Рущука и на пути к Бухаресту, имела, следовательно, важное стратегическое значение, которое и было надлежащим образом оценено командным элементом нашей Дунайской армии.
Вслед за боем у Исакчи генерал Данненберг, желая дать возможность генералу Соймонову с большим успехом противодействовать попыткам турок против Журжи¹¹, усилил гарнизон этого города 1 батальоном, 4 орудиями¹² и 1 сотней казаков, переведенных из Фратешти и Турбату, а генерал Соймонов со своей стороны усилил упомянутые выше острова целым рядом батарей и редутов, не занятых, впрочем, войсками¹³.
Все эти меры предосторожности были приняты как нельзя более кстати: Омер-паша приказал с целью содействовать набегу против нашего Ольтеницкого отряда спуститься части судов рущукской флотилии вниз по реке к Туртукаю.
20 октября около полудня турецкая флотилия в составе 15 двенадцативесельных лодок, имея за собой пароход с галиотом, вооруженным тремя орудиями, на буксире, с посаженными на суда войсками, вышла из устья реки Лом и, прикрываясь туманом, направилась вниз по Дунаю. Валахские посты на острове Чарой заметили благодаря рассеявшемуся туману флотилию только тогда, когда она проходила мимо этого острова. Тотчас же из лагеря по тревоге были вызваны 4 орудия 10-й артиллерийской бригады и рота Томского егерского полка. [305]
Два орудия, расположившись на берегу между островами Чарой и Макан, встретили флотилию метким огнем и заставили ее отойти к правому берегу; вышедший вслед за ней пароход с галиотом открыл по нашим орудиям огонь, но скоро получил ряд повреждений, заставивших его бросить галиот и укрыться у правого берега за незначительным островом Малый Рошу. Между тем два другие орудия под прикрытием роты Томского полка расположились против восточной оконечности острова Макан. Турецкий пароход, простояв около часа на месте, сделал попытку выйти из-за острова, но был встречен таким метким огнем двух нижних орудий и роты Томского полка, что, сделав 18 выстрелов по нашим войскам, причалил, сильно поврежденный, к правому берегу.
На другой день пароход несколько раз пытался выйти из-за острова Макан под прикрытием огня из Рущука, но все его попытки окончились неудачей. 22-го числа турки заняли остров отрядом в 200 человек с целью заставить отойти нашу артиллерию от берега¹⁴.
Обнаружив почти одновременно свои наступательные попытки против нашего левого фланга и центра, у Гирсова и Журжи, и против правого фланга, у Калафата, турки перешли в наступление и в ближайшем от Бухареста пункте, около Ольтеницы.
Против этого пункта, в Туртукае, Омер-паша собрал свыше 15 000 человек¹⁵ и прибыл туда лично для руководства всей операцией. Насколько можно судить, конечная цель действий турецкого главнокомандующего у Туртукая не заключалась в развитии сильных наступательных операций к стороне Бухареста — это не соответствовало ни общему плану кампании, ни собранному Омером-пашой числу войск. Умелое пользование выгодно сложившейся обстановкой, уверенность в неприкосновенности для русских правого берега Дуная, а главное, желание дать своим войскам возможность приобрести частный успех и, может быть, желание утвердить на левом берегу реки опорный пункт скорее всего руководили намерениями турецкого паши. Образование таких опорных пунктов против разных концов растянутого расположения князя Горчакова должно было, как это отлично понял Омер-паша, сбивать с толку нашего командующего войсками и отвлекать его внимание в разные стороны, заставляя исключительно заботиться об обороне, но не об активных со своей стороны действиях против турок.
Расположение наших войск против Туртукая, хорошо известное неприятелю, как нельзя более соответствовало наступательным операциям турок в этом пункте. Редкая цепь казачьих и валахских пикетов, разбросанных по берегу реки и поддержанных сотней Донского казачьего № 34 полка, стоявшей в двух верстах от Дуная, в с. Новая Ольтеница¹⁶, — вот все, что мы могли противоставить [306] здесь первому натиску турок. Ближайшие пехотные части стояли в Будешти, в 18 верстах от Ольтеницы. Справедливые опасения, высказанные по поводу такого расположения начальником 11-й пехотной дивизии генералом Павловым, вызвали со стороны генерала Данненберга приказание ждать личных распоряжений корпусного командира, который при первом выстреле в отряде Павлова прибудет к нему¹⁷. Сплошные туманы, которые в течение многих суток окутывали, не рассеиваясь, Дунай, со своей стороны много содействовали успеху и неожиданности наступательных действий.
В ночь с 19 на 20 октября часть турецких войск, находившихся в Туртукае, скрытно переправилась на остров, расположенный саженях в 300 выше впадения в Дунай р. Аржиса¹⁸, и стук топоров, доносившийся до Новой Ольтеницы, указал, что турки приступили там к работам. Утром 20-го числа неприятель, пользуясь сильным туманом, ввел свои лодки в рукав Дуная, отделявший остров от левого берега реки, и своим огнем заставил наши посты очистить берег р. Аржиса и каменный карантин, находившийся у устья этой реки. Рассеявшийся около полудня туман позволил разглядеть насыпанную уже турками на восточном мысе острова батарею на 10 орудий и ряд ложементов для пехоты. Генерал Павлов поставил свой отряд, находившийся в Будеште, в 20 верстах от пункта переправы, в ружье, а сам поехал по направлению к Ольтенице. Сведения, полученные по дороге, успокоили начальника левого отряда, и к вечеру войска вновь расположились в своих лагерях¹⁹.
Между тем турки усиленно продолжали переправу на остров, а с него и на левый берег Дуная, где около 5 часов дня 21 октября [307] беспрепятственно заняли каменный карантин²⁰, выше которого, в 100—150 саженях, навели мост на судах через р. Аржис. При помощи согнанных с правого берега Дуная нескольких тысяч болгар они начали деятельно укреплять и вооружать карантин, в то время как турецкая конница неоднократно пыталась захватить и предать грабежу селения Новые и Старые Ольтеницы; эти попытки ее с успехом были отражены полковником Власовым с тремя сотнями казаков № 34 полка²¹. К утру 23-го числа у Ольтеницкого карантина находилось уже свыше 8000 турецких войск²², занимавших сильную и искусно укрепленную позицию.
Наступление турок по всей линии Дуная привело в сильное смущение князя Горчакова. Сознание большой лежащей на нем ответственности, невозможность своевременного получения точных инструкций и преувеличенные опасения насчет наступательных намерений Омера-паши, вообще все тревожное нравственное состояние престарелого князя отразилось в следующих словах его письма к товарищу юности князю Меншикову²³: «В Петербурге могут только ожидать событий; обстоятельства очень серьезны. Честь России и неприкосновенность ее границ в настоящее время покоятся лишь на двух головах: на вашей и на моей. Будем же действовать по собственному внушению и собственными силами, так как невозможно рассчитывать, чтобы подкрепления и инструкции прибыли бы к нам вовремя... Со дня на день я ожидаю, что 90 000 фанатиков кинутся на меня сначала из Гирсова и Видина, а потом из Рущука, Туртукая и Силистрии»²⁴.
Князь Меншиков более спокойно относился к положению Горчакова и рекомендовал военному министру как лучшее средство отбить у турок охоту от наступательных порывов сильную экспедицию на правый берег Дуная, хотя бы и без цели утвердиться на этом берегу²⁵. Совет князя, как шедший вразрез с нашими дипломатическими обещаниями, не был принят во внимание.
Как только было получено известие о переправе турок у Туртукая, нервность командующего войсками достигла наибольших пределов. Журжа и Ольтеница — это были два ближайших к Бухаресту пункта, наступление со стороны которых грозило немедленным началом серьезных боевых столкновений. Князь Горчаков был более склонен видеть в попытке против Ольтеницы лишь демонстрацию, ожидая главного наступления со стороны Журжи²⁶. Возможность соединения операций со стороны этого пункта с операциями от Калафата давали такому предположению некоторую реальную окраску.
Между командующим войсками и командиром 4-го корпуса началась деятельная переписка, которая не осталась без влияния и на исход Ольтеницкого сражения. [308]
Генерал Данненберг еще 21-го числа сделал распоряжение о сосредоточении отряда генерала Павлова силой в 8 бах, 24 пеш. op., 6 экс. и 2 кон. op.²⁷ из Добрени и Негоешти на хорошей позиции у с. Митрени (Фундени), в расстоянии около 8 верст от Новой Ольтеницы, и о производстве кавалерией и конной артиллерией этого отряда совместно с тремя сотнями казаков Власова усиленной рекогносцировки расположения турок у Ольтеницкого карантина²⁸. При этом начальнику рекогносцирующего отряда полковнику Козлянинову вменялось в обязанность «не подвергать отряда по пустому урону», а стараться отступать и навести турок на нашу пехоту, занявшую удобную позицию; короче, предписывая полковнику Козлянинову определенный образ действий, его заблаговременно стесняли в средствах к лучшему достижению целей рекогносцировки. Генерал Данненберг не придавал особого значения попытке неприятеля у Ольтеницы, считая ее за демонстрацию, и выражал в письме к генералу Коцебу²⁹ полную уверенность отбить у турок желание оставаться на нашей стороне реки; это, впрочем, не мешало ему сожалеть об отсутствии в двинутом против Ольтеницы отряде большого количества войск.
Князь Горчаков 21 и 22-го числа отправил генералу Данненбергу целый ряд писем и инструкций, следовавших одно за другим положительно через несколько минут, с приказаниями разноречивыми и всегда неопределенными. Убежденный в том, что у Ольтеницы производится демонстрация, командующий войсками решил сосредоточить 12-ю дивизию у Крецешти, ближе к Журже, со стороны которой ожидал главного наступления турок, предоставив генералу Данненбергу справляться у Ольтеницы лишь с поименованными выше войсками. «Весьма было бы желательно, — писал он Данненбергу 21 октября³⁰, — воспрепятствовать неприятелю утвердиться на острове при Туртукае», и за сотню верст сообщал длинный и очень подробный рецепт, как это сделать³¹. «Старайтесь опрокинуть неприятеля у Ольтеницы, — сообщал он 22-го числа³², — при несчастии отступайте медленно в направлении на Крецешти». Через несколько минут князь Горчаков уже переменил свое мнение и находил, что «терпеть турок против Туртукая на нашем берегу никак не следует»³³, и вновь давал подробные указания, как действовать, ни разу не бывши лично на месте. В конце своего письма князь Горчаков «совершенно разделял» мнение генерала Данненберга, что попытка у Ольтеницы есть демонстрация, а потому решил не трогать с места ни 12-й дивизии, ни отряда графа Анрепа. Но не прошло и нескольких минут, как в Будешти летело новое приказание³⁴. Оно начиналось категорическим восклицанием: «Во что бы то ни стало надо выбить неприятеля с левого берега Дуная!» и обещанием личного прибытия к вечеру 23-го с 8 батальонами и 8 эскадронами³⁵ в Негоешти.

[309]

Схема № 15. План Ольтеницкого сражения

Но через две строчки предписания решимость уже покидает князя Горчакова, и он рекомендует генералу Данненбергу атаковать турок 23-го числа, если имеет верную надежду разбить неприятеля; в противном же случае предписывает не завязывать серьезного боя. Только что было отправлено это предписание, как ничего не значащее известие из Журжи заставило вновь князя Горчакова [310] отменить приказание о движении бригады к Негоешти и предписать Данненбергу атаковать турок у Ольтеницы своими силами и сбросить их в Дунай. «Было большое волнение, и мы усердно молились», — заканчивает генерал Коцебу свою запись об этом новом распоряжении³⁶.
Таков в немногих словах был облик нравственного состояния руководства армии, такова была сбивчивость и неопределенность тех целей, которые ставились в основу задуманного предприятия против Ольтеницкого карантина. 22-го числа для выяснения обстановки из главной квартиры был послан к Ольтенице генерального штаба подполковник Эрнрот, который должен был заменить полковника Козлянинова в производстве «безопасной, но и безвредной для обеих сторон рекогносцировки»³⁷. К вечеру Эрнрот вернулся в главную квартиру и успокоил князя Горчакова тем, что карантин занят весьма слабо, что турецкие войска, в нем находящиеся, жалкий сброд, который он берется с двумя батальонами выбить не только из карантина, но и с острова³⁸.
Рассказ Эрнрота водворил спокойствие в доме командующего войсками, и атака Ольтеницы слабым отрядом Данненберга была на этот раз бесповоротно решена.
С полным спокойствием и даже с радостью встречались будущими исполнителями трудного дела ежеминутно прибывающие известия об увеличении турецких сил у карантина. Начиная от корпусного командира и кончая младшими офицерами все были настолько уверены в полной победе, что желали только одного — это увеличения числа турок на нашем берегу, чтобы большее число их потопить в Дунае. Узнав о движении улан на [311] рекогносцировку, генерал Павлов серьезно рассердился, доказывая, что это движение «только испугает турок и не даст им переправиться на свою погибель на наш берег»³⁹. В свою очередь нижние чины с полным восторгом думали о предстоящем бое. С музыкой и песнями, отказываясь от привала, войска потянулись к Ольтенице, ожидая боя после долгого и утомительного бездействия «как желанного пира, как радостного праздника»⁴⁰.
А между тем между рекогносцировкой Эрнрота и последовавшим боем прошли целые сутки, которыми умело воспользовались наши враги — ничтожные укрепления турецкого карантина и жалкий сброд, их защищавший, обратились в сильную преграду, занятую значительным отрядом в 8—10 тысяч человек.

Полем Ольтеницкого сражения служила несколько покатая к Дунаю равнина, ограниченная на севере с. Новая Ольтеница, на юге — течением Дуная, на западе — рекой Аржис и на востоке — отдельной рощей, находящейся в версте от Новой Ольтеницы. С севера на юг это пространство занимало около 2 верст и с запада на восток около 1 Ч версты. Кроме упомянутой выше небольшой рощи, окаймленной кустарниками и камышами и составлявшей восточную окраину поля сражения, был покрыт кустарником и левый берег реки Аржис, но кустарник этот, занимая полосу шириной около полуверсты, был до того густ и низок, что, не представляя прикрытия для войск, сильно затруднял их движение.
Вся равнина от Новой Ольтеницы до Дуная была болотиста, покрыта кочками и изрезана мелкими оврагами, наполняющимися почти в течение целого лета водой, остающейся в них от разлива Дуная и Аржиса. Два таких наиболее глубоких оврага прикрывали с севера каменный карантин, построенный на левом берегу Аржиса при впадении его в Дунай, и отстояли от него на расстоянии 60 и 100 саженей. Кочковатая илистая почва равнины, вообще неудобная для движения, сделалась очень трудно проходимой после дождей, которые предшествовали делу 23 октября.
Ширина Дуная ниже карантина не превосходила 240 саженей; выше карантина, как уже было сказано, имелся большой остров, занятый турками и отделенный от левого берега узким рукавом. Обрывистый правый берег реки возвышался над левым, также круто спускавшимся к воде и дававшим укрытие высаживавшимся здесь войскам. Река Аржис составляла надежное на всем протяжении прикрытие правого фланга наступающих с севера войск; для переправы через нее существовал брод у с. Старая Ольтеница и мост у устья реки, но он находился в районе расположения турок. [312]
Омер-паша после занятия Ольтеницкого карантина принял целый ряд мер к обеспечению расположения своих войск в этом пункте, и надо отдать полную справедливость, что турки воспользовались с большим умением и энергией для усиления своего расположения на левом берегу Дуная теми тремя днями, в течение которых шла бесплодная переписка между князем Горчаковым и генералом Данненбергом, выразившаяся в конце концов в сосредоточении к месту действий около 6000 войск из пунктов квартирования, отстоявших не более 20 верст от Ольтеницы.
Каменное здание карантина было приведено в оборонительное состояние и окружено с трех сторон рядом полевых укреплений, батарей и ложементов, охватывающих пространство около 300 саженей по фронту и около 150 саженей в глубину. Высота брустверов этих укреплений доходила до 4 футов, ширина — до 10—12 футов и глубина рвов — до 7 футов. Орудия стреляли через амбразуры, одетые турами и фашинами. Шагах в 20 перед фронтом укреплений было заложено три ряда фугасов⁴¹.
Всего в описанных выше укреплениях турки к началу боя сосредоточили свыше 8000 человек, преимущественно пехоты и артиллерии с несколькими эскадронами кавалерии⁴². Всей операцией руководил Омер-паша, имея под своим начальством еще четырех пашей: Мустафу, Измаила, Неджи и Алида⁴³.13 орудий заняли батареи, устроенные к северу от карантина и в правом исходящем углу, 7 орудий расположились левее карантина для действия вдоль левого берега Аржиса. Кроме того, на правом берегу Дуная, ниже Туртукая, было выстроено, для обстреливания наших наступающих войск, а также и для обеспечения отступления своих войск, несколько укреплений и батарей, вооруженных 40 орудиями большого калибра и расположенных в три яруса; между ними находились и мортиры для навесной стрельбы; в полуверсте ниже карантина для той же цели стояло несколько лодок, вооруженных 6 орудиями. Наконец, на восточном мысе острова, в 380 саженях от карантина, были построены две батареи всего на 14 орудий [313] большого калибра, предназначенные для действия по карантину в случае занятия его нашими войсками и для содействия обратной переправе турецких войск.
Все расположение турок было прикрыто двойным рядом цепей — пешей застрельщичьей и конной, выдвинутых перед линией укреплений.
Таким образом, турки сумели подготовить себе сильную, трудно доступную позицию, находившуюся под покровительством могущественной артиллерии противоположного берега, обеспечили себе, по возможности, беспрепятственное отступление и сделали крайне затруднительным наше пребывание в карантине, даже если бы нам и удалось им овладеть. Существенный недостаток турецкой позиции заключался в том, что она не соответствовала величине отряда и заставляла держать сосредоточенными на 300-саженном пространстве большую массу войск.
В распоряжении генерала Данненберга для атаки Ольтеницкого карантина находились полки Якутский и Селенгинский, рота 5-го саперного батальона, батарейная № 3 и легкая № 5 батареи 11-й артиллерийской бригады, шесть эскадронов ольвиопольских улан, три сотни Донского казачьего № 34 полка и два орудия донской казачьей № 9 батареи, всего 8½ бат., 6 эск., 3 сот., 24 пеш. и 2 конн. орудий численностью около 6½ тысячи человек. Отряд этот сосредоточился у с. Старая Ольтеница после небольшого перехода лишь к полудню 23 октября и тотчас же был направлен в бой. Ближайшие пехотные части (12-я пехотная дивизия с двумя батареями) находились в это время у с. Крецешти, на расстоянии одного усиленного перехода от Ольтеницы (около 45 верст), но князь Горчаков, как известно, успокоенный рекогносцировкой подполковника Эрнрота и обеспокоенный вестями из Турции, решил этих войск не трогать. Кроме того, близ Будешти, на расстоянии небольшого перехода от Ольтеницы, находилось три батальона Камчатского егерского полка с батареей.
Атака турок была предрешена на основании поверхностной рекогносцировки упомянутого выше офицера, результаты которой были доложены генералу Данненбергу на самом поле будущего сражения в присутствии генералов Павлова и Мартинау (начальника штаба корпуса) в полдень 22-го числа, т. е. ровно за сутки до ее начала. Правда, на рассвете 23-го числа было приказано Генерального штаба капитану Феоктистову с несколькими казаками «обозреть правый берег Аржиса доколе будет возможно»⁴⁴. Это обозрение могло надлежащим образом выяснить корпусному командиру и силу турецких укреплений, и количество их войск, но в действительности оно ни к чему не привело. Феоктистов в 9 часов утра в день боя доложил корпусному командиру результат своей рекогносцировки, который, однако, не изменил намерения [314] генерала Данненберга. Не исполнил ли Феоктистов своего поручения в должном виде или же корпусный командир не обратил внимания на его донесение, остается вопросом открытым⁴⁵.
Когда войска сосредоточились на позиции за Старой Ольтеницей, то им была передана диспозиция для предстоящего боя⁴⁶. Она отличалась всеми характерными особенностями боевых распоряжений того времени. В диспозиции подробно говорилось, в какой колонне двигаться, когда и в какую колонну перестроиться, где остановиться и прочие мелочи, совершенно стеснявшие самостоятельность частных начальников, но зато она почти не касалась цели действий и совершенно не указывала частных задач начальникам участков. Кроме того, в этом интересном документе совсем не говорилось об атаке неприятеля, а лишь делались распоряжения о расхождении в боевой порядок и об открытии артиллерийского огня.
Боевая часть, согласно диспозиции, подразделялась на два участка.
Правый, силой в 2 батальона и 4 орудия⁴⁷, под начальством генерал-майора Охтерлоне; ему было приказано развернуться в кустах у левого берега Аржиса на высоте с. Новая Ольтеница и составить правый фланг «наступательного боевого порядка», выслав штуцерных, поддержанных одним батальоном, возможно ближе к неприятелю, дабы беспокоить его артиллерийскую прислугу. Кроме того, на участок генерала Охтерлоне было возложено наблюдение за правым берегом р. Аржис.
Левый участок, силой в 2 батальона и 12 орудий⁴⁸, под начальством: пехота — генерала Павлова и артиллерия — генерала Сикстеля, располагался западнее дороги из Новой Ольтеницы к карантину, имея батальоны уступом за левым флангом батареи.
Резерв в 4¼ батальона и 8 пеших орудий⁴⁹ первоначально располагался у дороги между Старой и Новой Ольтеницей.
Кавалерия, 6 эскадронов и 2 конных орудия⁵⁰, под начальством полковника Козлянинова, располагалась «в обыкновенном боевом порядке» влево от с. Новая Ольтеница так, чтобы сначала стоять «вне выстрелов неприятельской артиллерии».
Казаки полковника Власова сосредоточивались на флангах боевого порядка.
Пехоте было приказано по занятии указанных мест перестроиться в колонны к атаке. Корпусный командир, оставив за собой руководство боем, назначил местом своего пребывания с. Новая Ольтеница, которую и не покидал до окончания сражения.
Генералу Сикстелю после выстраивания войсками боевого порядка предписывалось пододвинуть батарейную батарею на 400 саженей к неприятельской позиции и открыть огонь по войскам, расположенным около Ольтеницкого карантина. [315]
Ровно в полдень войскам, стоявшим на привале за Старой Ольтеницей, была передана приведенная выше диспозиция. Весть о движении вперед была принята с величайшим восторгом. В одно мгновение ранцы были накинуты, ружья разобраны, и войска пошли с таким желанием скорее встретить неприятеля, что начальникам стоило много труда сдерживать шаг, чтобы их не утомить преждевременно. Миновали Новую Ольтеницу, вышли на поле предстоящих действий, и с тех пор каждый шаг наших войск был виден туркам как на ладони. Через полчаса боевой порядок занял предписанное ему первоначальное положение, и генерал Сикстель во главе тяжелой батареи на полных рысях понесся под прикрытием казачьей цепи к неприятельской позиции до дистанции 400 саженей. Его примеру последовали 4 орудия участка генерала Охтерлоне; пехота усиленным шагом догоняла артиллерию. Тотчас же началась сильная канонада с обеих сторон; турки направили свой огонь как из карантина, так и с того берега Дуная по нашим батареям, которые в свою очередь били сосредоточенным огнем карантин и прилегающую к нему батарею. На правом фланге генерал Павлов выдвинулся со штуцерными Селенгинского полка вперед, чтобы ружейным огнем поражать неприятельскую артиллерийскую прислугу. Якутский полк и артиллерия резерва были переведены за 3-й и 4-й батальоны Селенгинского полка. Кавалерия также продвинулась вперед, заняла рощу и выдвинула два конных орудия на позицию для обстреливания турецких лодок с дистанции около 500 саженей. Генерал Данненберг оставался под прикрытием саперной роты и жандармской команды в Новой Ольтенице.
После получасовой перестрелки наша артиллерия быстро взялась на передки и подъехала на дистанцию первоначально в 350, 300, а потом и на 250 саженей, с которой открыла сильный картечный огонь. Действие нашей артиллерии наносило туркам самое ужасное поражение. Два зарядных ящика у карантина были взорваны, многие орудия сбиты, и сосредоточенная на узком пространстве масса турецких войск поражалась сильным перекрестным огнем. Смело можно сказать, что ни один наш снаряд не [316] пропадал даром. Но и наши потери были значительны, хотя частые переезды артиллерии с позиции на позицию и уменьшали их.
Когда огонь неприятельской артиллерии начал ослабевать, генерал Данненберг направил на позицию восемь орудий из резерва для окончательной подготовки атаки на карантин и двинул вперед Якутский полк. Быстро и стройно, как на учении, понеслись легкие орудия на помощь своим товарищам и снялись с передков перед исходящим углом карантина. Четыре из них открыли огонь по карантину, а остальные четыре — по турецким судам у пристани, из которых одно двухмачтовое вскоре загорелось.
Атака была признана достаточно подготовленной, и генерал Павлов в 3 часа дня двинул Селенгинский полк вперед к турецким укреплениям. К этому времени и пехота несла уже значительные потери от неприятельского огня, а потому солдаты с нетерпением ожидали заветного приказания двинуться вперед. Радостный вестник был встречен громовым криком «ура!», и батальоны, равняясь, как на учении, размашистым шагом кинулись вперед, оставаясь все в тех же густых колоннах к атаке. Замолкший было неприятельский огонь разразился с новой силой. Артиллерия карантина, наполовину подбитая, наполовину снимаемая с позиций для своевременного отвоза ее на противоположный берег реки, почти прекратила огонь. Но зато все укрепления левого берега покрылись густыми цепями стрелков, и неумолкаемая ружейная трескотня встретила наших храбрецов. Островная батарея продольно поражала наступающих картечными гранатами, «турецкий берег казался вулканом, изрыгавшим железо».
Наступление нашей пехоты производилось так быстро, что верховые должны были поспевать за ней рысью. Губительный огонь, вырывавший целыми кучами людей из наших густых колонн, вызывал новые взрывы «ура!», и, смыкая ряды, селенгинцы, а за ними якутцы продолжали литься грозной лавиной вперед, имея перед собой всех старших начальников.
Батарея центра под командой подполковника Шейдемана и два орудия правого фланга под командой подпоручика Врончевского вновь взялись на передки и подскакали на 120 саженей к неприятельской позиции. По беспорядочному движению в карантине заметно было усиленное приготовление турок к отступлению. Еще несколько минут безостановочного движения, и карантин был бы в наших руках. Но нашим измученным войскам предстояли еще неожиданные и пагубные для них препятствия.
Батальоны генерала Охтерлоне в своем наступательном порыве несколько опередили батальоны левого фланга и по выходе из кустов оказались в самом близком расстоянии от левого фланга турецкой позиции, который имел первостепенную важность для неприятеля, так как за ним находился мост через Аржис и [317] единственный удобный для турок путь отступления. Это заставило обороняющегося обратить особое внимание на наш правый фланг. Сильнейший картечный и ружейный огонь с фронта и с фланга встретил наступающих селенгинцев, задержанных переправой через вязкую низину, но десятками падающие начальники и товарищи не остановили молодцов, которые, преодолев препятствие, продолжали катиться по направлению к турецким укреплениям.
Однако через несколько десятков шагов измученные батальоны встретили новую, еще более топкую низину, которая задержала их под губительным огнем турок на несколько минут. Люди вязли выше колена, офицеры и солдаты падали десятками; произошло замешательство, и батальоны, продолжая кричать «ура!», открыли стрельбу. Личный пример офицеров не послужил уже достаточным импульсом для движения вперед; свежих частей, чтобы дать толчок вперед, не было, и батальоны продолжали стоять, стрелять и таять от неприятельского огня.
Между тем в центре вел в атаку 3-й и 4-й батальоны селенгинцев командир полка полковник Сабашинский. Видя, что в колоннах к атаке батальоны несут большие потери, он постепенно перестроил их в ротные колонны, которые относительно легко преодолели первую преграду. Между тем якутцы быстро настигали, перестраиваясь в свою очередь в ротные колонны, селенгинцев, и этот натиск сзади придавал еще более нравственной мощи передовым частям. При преодолении второй преграды более свежие якутцы успели обогнать селенгинцев, и наши батальоны стройно приближались к неприятельским укреплениям. Охотники, имея во главе поручика Зиненко (Селенгинского полка) и прапорщика Раздиришина (Якутского полка), достигли рва турецких укреплений. Неприятельская артиллерия, кавалерия и часть пехоты спешно покидали его, чтобы открыть простор для действия артиллерии с правого берега и с острова.
С нашей стороны вся пехота уже была введена в бой; оставались свежими только корпусный командир с саперной ротой в Новой Ольтенице и ольвиопольские уланы в роще на левом фланге; поддержки ждать было неоткуда, но чувствовалось, что шесть батальонов селенгинцев и якутов, у которых выбыли в это время из строя почти все штаб-офицеры и все офицеры знаменитых рот, имеют еще достаточно физической и нравственной мощи, чтобы через несколько мгновений быть на валах турецких укреплений. В это время, однако, было получено приказание корпусного командира начать отступление⁵¹, которое он мотивировал в своем донесении князю Горчакову⁵² «не только невозможностью без жестокого урона завладеть занимаемой неприятелем местностью, но и тщетностью такого предприятия». [318]
Неохотно, но с полным спокойствием повернули наши батальоны назад и отошли за вязкие низины, где под прикрытием артиллерии задержались для подбора раненых. Батальоны останавливались через каждые 50 шагов в полной готовности отразить ожидавшееся наступление турок. Но эти последние были удивлены не менее наших войск приостановкой штурма. Первоначально они предполагали, что мы совершаем какой-нибудь новый маневр, но, убедившись в отступлении, выдвинули из укреплений кавалерию, которая после первого удачного с нашей стороны ядра ускакала обратно.
Это был последний выстрел на Ольтеницком поле сражения, пущенный в половине пятого вечера. Турки не возобновляли более огня. Подобрав раненых и убитых, отряд генерала Данненберга грустно подвигался к Ольтенице, недосчитывая в своих рядах 980 храбрых товарищей⁵³.
Что касается потерь турок, то они должны были намного превысить нашу потерю. Восьмитысячная масса, скученная на пространстве 300 саженей по фронту и 150 саженей в глубину, представляла отличную цель для перекрестного огня наших 24 орудий. По сведениям из Константинополя, в этом деле были убиты двое пашей — Мустафа и Гассан.
К вечеру 23 октября главные силы нашего отряда сосредоточились на высотах за Старой Ольтеницей, оставив у Новой [319] Ольтеницы авангард в составе 2 бат., 2 эск., 2 сот., 4 пеш. и 2 кон. оруд, и имея казачью цепь на полверсты впереди. Турки продолжали занимать карантин⁵⁴.
Таковы были результаты первого значительного дела на Дунае, которые являлись естественным последствием всех предшествовавших распоряжений.
Постоянное колебание командующего войсками, отсутствие у него определенной цели, погоня за несбыточными при пассивной обороне мечтами одержать верх сразу на многих пунктах и противоречивые приказания, запутавшие частных начальников, отметили предшествовавшую бою деятельность князя Горчакова. Полная нераспорядительность в бою отметила деятельность генерала Данненберга. Неправильная оценка неприятельской позиции и сил, направление главной атаки в лоб вместо того, чтобы ее вести на важный в стратегическом отношении левый фланг, руководство боем с далекого тыла и, как следствие этого, приказание отступить, когда обстановка давала полное вероятие рассчитывать на возможность захвата карантина, остаются, совместно с пристрастным объяснением причин отступления, на совести генерала Данненберга⁵⁵. Действительно, удержаться долго в карантине под огнем 40 орудий правого берега Дуная наши войска не могли бы, но захват его нанес бы существенное поражение туркам, не успевшим еще переправиться через Дунай, поддержал бы престиж непобедимости русских войск и как первая победа мог бы дать совсем другое направление нравственному самочувствию враждующих сторон, а с ними вместе и всей Европе. Навряд ли турки открыли бы огонь по карантину с правого берега реки по перемешанной массе своих и русских войск, а через полчаса после занятия карантина мы могли бы под покровом темноты срыть до основания турецкие укрепления и отойти к Ольтенице.
И не было бы тогда места злорадству иностранной печати и той массы гнусной лжи, которую вылили на неповинную русскую армию ближайшие к этой эпохе иностранные историки⁵⁶.
Что касается поведения войск, то записки всех современников и официальные данные одинаково свидетельствуют о том, что и в ужасной обстановке ольтеницкого боя они выказали те же присущие русской нации свойства, которые одинаково отличали ее во все эпохи исторической жизни. Готовность смять противника — при выбытии из строя большей половины наличного состава офицеров и около пятой части наличного состава всей пехоты — служат тому лучшим, неопровержимым доказательством. Генералы Павлов и Сикстель, самостоятельно руководившие боем и не подчиненные друг другу, но соревновавшиеся в своем порыве вперед; штаб и обер-офицеры, оставшиеся в строю после получения нескольких ран; штабс-капитан Лютер, истекающий кровью, но не [320] позволяющий вести себя на перевязочный пункт, так как не хотел оставить обожавшей его роты; подпоручик Орехов, передающий товарищу образ, благословение матери, и увлекающий солдат вперед, чтобы через несколько мгновений погибнуть смертью храброго; знаменщик унтер-офицер Сназик, израненный, но не желающий, пока жив, передать чести нести знамя другому; Магдик, Чиликин и многие другие нижние чины, отмеченные в официальном донесении⁵⁷, не отставали в подвигах геройского мужества от своих офицеров; наконец, идущие рука об руку пехота и артиллерия, рвавшиеся как на веселый пир в кровавый бой и стройно маневрировавшие под убийственным огнем, — все это представляло такую картину нравственной силы рядовых бойцов Николаевской армии, перед которой бледнеют отзывы многих современников этой эпохи, беспощадно ее порицавших в шестидесятых годах.
Известие о результатах Ольтеницкого сражения привез в главную квартиру генерал Семякин в ночь на 24 октября. Князь Горчаков пришел в полное отчаяние и в ожидании наступления турок на Бухарест отдал приказан ie о немедленном стягивании к центру отрядов генерала Фишбаха и графа Анрепа, но на другой уже день это приказание было отменено⁵⁸. Однако в своем наполовину не договоренном, сбивчивом донесении в Петербург он это сражение назвал «une affaire tres brillante»⁵⁹, хотя, впрочем, через несколько строк прибавлял: «Mais ce n'est qu'un demi-succes, momentane, qui n'est bon que sous deux rapport: il a terrorise les turcs et me donnera quelques jours de repos». Но в Петербурге чувствовалась неискренность донесений с берегов Дуная, и на хвастливое сообщение князя Горчакова, что он заставил турок выкупаться в этой реке, военный министр отвечал следующими ироничными строками⁶⁰: «Ольтеницкое сражение, действительно, блестяще, и я надеюсь, что оно даст вам или отдых, или новый случай выкупать ваших противников, но в таком случае вы нам хоть приблизительно скажите, как велик был неприятель, с которым вы встретились, и какой ущерб вы ему причинили. К нашему великому сожалению, эти подробности не встречаются в вашем донесении о прекрасном деле под Ольтеницей»⁶¹.
С чувством гордости за доблестное поведение своих войск и с чувством глубокого сожаления о бесцельном пролитии крови встретил император Николай тяжелую весть о сражении 23 октября. В нескольких строках собственноручного письма, которым он удостоил князя Горчакова, еще раз обрисовался весь рыцарский, обаятельный облик железной воли монарха⁶².
«Вчера вечером, — писал государь, — я получил твое письмо от 26 октября, любезный Горчаков, и ежели с удовольствием узнал о новом опыте блистательной и никогда несомненной храбрости славных наших войск, то, признаюсь, что не без сожаления, [321] что столько жертв пало для цели, которой постигнуть не совсем могу по краткости и неопределенности журнала.
Кажется, хотелось сбросить турок в Дунай; войска были уже во рву, и, кажется, труднейшее исполнено, орудия свезены — почему же не довершена победа, орудия не взяты? Ежели огонь был прежде жесток, турки бы по своим, вероятно, не стреляли. Надо было довершить победу и полонить, чтобы не ушли, или, перебив, орудия взять. Но дело прошлое; вели вперед писать журнал так, чтобы я мог понимать и следить за происходящим. Согласен с тобой, что положение твое стало довольно трудным — везде остановить переправу турок, разве ниже Браилова дело несбыточное при силе их. Но стоя, как ты, в центре⁶³, есть, однако, возможность разбить турок или по частям, бросаясь на ближних, или, ежели перейдут большими силами в одном месте, дать им отойти от Дуная и тогда атаковать, опрокинуть и преследовать славной твоей кавалерией, заставя дорого заплатить за дерзкое движение». Посылая искреннее спасибо всем участникам боя, государь утешал престарелого князя Горчакова. «Не унывай, — заканчивал он свое письмо, — береги себя и береги войско! Прочее в руках Божьих, на Него вся моя надежда»⁶⁴.
Вообще император Николай в душе не мог оправдать суетливой деятельности нашей главной квартиры на Дунае и перекидывания войск князем Горчаковым от низовьев к верховьям этой реки с целью всюду преградить туркам вход в княжества и свои военные соображения высказывал в целом ряде собственноручных записок и писем. Все мысли государя сводились к держанию главной массы войск в кулаке, чтобы бить сосредоточенными силами перешедших Дунай турок по частям; разброска войск и риск частного поражения их более всего обеспокоивали Николая Павловича. Получив из Вены телеграмму о переходе турок через Дунай⁶⁵, он высказал следующий свой взгляд на характер дальнейших действий Дунайской армии: «По-моему, Горчаков должен бы разбить прежде отряд Туртукайский, потом идти бить Турновский, оставя Анрепа для прикрытия тыла своего за Бухарестом, и заманить Калафатский отряд, отведя Фишбаха, а самому идти от Турно в тыл туркам, ежели б они осмелились следовать за Фишбахом»⁶⁶. Но государь отлично понимал, что давать указания издали совершенно невозможно, и потому очень осторожно делился своими мыслями с князем Горчаковым, более всего опасаясь стеснить его необходимую самостоятельность. Князь же Горчаков в своих действиях соединял здравые мысли государя со своей природной суетливостью и нервностью, и выходило нечто среднее, вылившееся в форму Дунайской кампании 1853 года.
Между тем истинный свет ольтеницкого дела не мог долго скрываться от Петербурга, и уже в начале ноября наследник цесаревич [322] дал ему следующую характерную оценку: «La bravoure des troupes asmirable, la perte considerable, un succes, minime et la situation du prince Gortschakoff devient tres precaire!»⁶⁷.
Подробное рассмотрение реляции об этом деле заставило государя сделать несколько собственноручных замечаний тактического характера, которые и были сообщены для руководства князю Горчакову. Император Николай признавал в своей записке недостаточность артиллерии, начало нами атаки в то время, когда «неприятельская артиллерия не давала еще и мысли, чтобы атака имела удачу»; государь указывал на преступность наступления в колоннах к атаке⁶⁸, в почли сплошном построении, «ибо вторая [333] линия и уступы были почти без интервалов», на неумение пользоваться штуцерными и на прочие технические отступления. Всю переписку по этому поводу и объяснения князя Горчакова мы относим в приложения⁶⁹.

К числу самых сильных и неблагоприятных последствий Ольтеницкого сражения следует отнести то моральное впечатление, которое оно произвело в нашей главной квартире, и в особенности на командующего войсками. «Ужасный день, — занес в свой дневник генерал Коцебу⁷⁰. — Горчаков в отчаянии... Кажется, что турки хотят нас атаковать в превосходных силах на всех пунктах... Горчаков поехал к войскам, но вернулся еще более деморализованным. Я старался поднять его душевное состояние, но должен сознаться, что и сам пал духом». Это настроение не рассеялось и через несколько дней. «Князь Горчаков, — записал Коцебу 27 октября, — не имеет другого разговора, кроме критического положения, в котором мы находимся, при этом он все видит в черном свете...»
Сам князь Михаил Дмитриевич, упоминая в своем всеподданнейшем письме⁷¹ о той «острастке», которую он дал туркам в «блистательном деле» под Ольтеницей, признавал в то же время свое положение опасным. «Турки, — писал он, — решились на наступательную кампанию, чтобы воспользоваться всеми выгодами, коими пользуются, и на беду погода стоит не только хорошая, но, вероятно, простоит еще около месяца сухая и холодная. Их армия в последнее время много усилилась и весьма фанатизирована. Они могут на разных пунктах употребить для наступательных действий около 100 тысяч человек». Враждебное настроение жителей княжеств еще более усиливало беспокойство командующего войсками.
Уверенность в наступательном движении стотысячной армии привела, однако, князя Горчакова к странному выводу. Он опасался стянуть свои войска в две группы — у Браилова и Бухареста и, наоборот, решил «сколь можно долее» иметь три значительных отдельных отряда — против Рущука, Туртукая и в Малой Валахии; в то же время он ходатайствовал о скорейшей присылке на театр военных действий хотя бы одной свежей дивизии.
После боя 23-го числа войска генерала Павлова, как было сказано выше, отступили к Старой Ольтенице, где были приняты все необходимые меры к встрече противника на случай перехода его в наступление, причем войска провели ночь в боевом порядке⁷². Вслед за этим и корпусным командиром, и главной квартирой армии был принят ряд мер к встрече ожидавшегося дальнейшего наступления турок; это ожидание было отчасти вызвано известием об усилении неприятельских войск у Туртукая. [324]
Отряд генерала Павлова был усилен 8 эскадронами улан и 4 конными орудиями⁷³, которые расположились на одной с ним высоте, но на правом берегу р. Аржис. Генералу Павлову было предписано вступать в бой с турками, если они перейдут в наступление, только в случае крайней к тому необходимости, причем генерал Данненберг должен был немедленно поддержать его находившейся в его распоряжении 1-й бригадой 12-й пехотной дивизии. В противном же случае генерал Павлов должен был медленно отходить на Негоешти, где князь Горчаков предполагал сосредоточить всю 12-ю дивизию⁷⁴.
Опасение за наступление турок со стороны Ольтеницы вызвало желание князя Горчакова притянуть к главным силам и большую часть отряда графа Анрепа, сосредоточенного у Слободзеи и наблюдавшего Дунай от Силистрии до Гирсова⁷⁵. Но граф Анреп еще раньше передвинулся к Каларашу, так как получил известие о намерении турок начать против этого пункта переправу через Дунай⁷⁶. Это известие послужило новым источником волнений и нерешительности командующего войсками. Он соглашался оставить у Калараша отряд графа Анрепа лишь «в случае явных приготовлений турок к переправе», причем разрешал атаковать их только в таком случае, «если они не успели еще укрепиться, отнюдь не штурмуя укрепления»⁷⁷. Пример Ольтеницы был, видимо, свеж, и виновный найден: это в глазах князя Горчакова были укрепления карантина, а не вся система, истинная причина ольтеницкой неудачи.
Но так как до 28-го числа силистрийские турки не выказывали «явных приготовлений к переправе», а сосредоточение большей части войск к Негоешти князь Горчаков признавал «делом первой важности», то граф Анреп в этот день выступил с 8 батальонами и 12 орудиями⁷⁸ в Негоешти, оставив у Калараша⁷⁹ отряд генерала Богушевского силой в 8 эск. и 8 op.⁸⁰, взамен которого в Слободзею был выслан из отряда генерала Энгельгарда Люблинский егерский полк (15-й дивизии) с легкой № 7 батареей.
Желая в то же время иметь под рукой готовый резерв как для атаки неприятеля, в случае его наступления на Бухарест, так и для оказания помощи какому-либо из передовых отрядов, князь Горчаков перенес свою главную квартиру из Бухареста в Будешти, сосредоточив в окрестностях этого пункта, а также селений Груи, Добрени и Фундени 23 бат., 8 эск. и 82 op.⁸¹ В Бухаресте были оставлены лишь 2 бат. и 12 op., чтобы в случае надобности образовать отдельный отряд у с. Пересечени⁸².
Но князь Горчаков, сосредоточивая большую часть своих войск в ожидании наступления главных сил турок со стороны Ольтеницы, мало верил в такое наступление и ожидал, что Омер-паша нанесет ему главный удар со стороны Видина и Турно, которому [325] могли противодействовать только отдаленные от главных сил войска Мало-Валахского отряда. Угрозы со стороны Рущука командующий войсками не боялся, так как на сильной позиции в 10 верстах от Журжи был сосредоточен отряд генерала Соймонова (7 бат. и 8 эск.), который мог быть поддержан операциями наших главных сил со стороны Будешти⁸³.
На другой день после того, как граф Анреп покинул со своей пехотой Калараш, направляясь на Негоешти, турки 29 октября начали демонстративную переправу через Дунай со стороны [326] Силистрии. Угроза в этом направлении была особенно чувствительна для князя Горчакова, так как движение неприятеля на Слободзею угрожало коммуникационной линии нашей армии. Вследствие этого командующий армией приказал флотилии сделать диверсию на Гирсово, а генералу Лидерсу сосредоточить свой корпус к Браилову, чтобы поддержать Слободзейский отряд, если бы неприятель двинулся туда от Гирсова или Силистрии. Войска же, собранные у Будешти, в свою очередь могли действовать против левого фланга противника, стараясь отрезать ему путь отступления.
Таким образом, в конце октября все внимание князя Горчакова было обращено на Ольтеницу, со стороны которой ежедневно ожидалось наступление турок на Бухарест. Большая часть войск с этой целью была собрана у Будешти и Негоешти; генерал Лидере приближался к Браилову, чтобы действовать совместно с генералом Богушевским, если бы турки переправились у Силистрии; генерал Соймонов оберегал со стороны Рущука, а Мало-Валахский отряд Фишбаха наблюдал противника со стороны Калафата.
Но вся ольтеницкая операция кончилась для нашей главной квартиры самым неожиданным образом. 30 октября турки, взорвав карантин, безнаказанно ушли с левого берега Дуная, переправившись в Туртукай. «Не понятно», — занес после этого в свой дневник генерал Коцебу⁸⁴; «Обидно», — отметил в дневнике один из участников ольтеницкого боя⁸⁵.
Уход турок из-под Ольтеницы и очищение ими островов против этого пункта дали возможность передвинуть главные силы нашей армии к Бухаресту и расположить их там по квартирам; для наблюдения же за неприятелем со стороны Туртукая у Ольтеницы был оставлен отряд генерала Павлова, уменьшенный до 4 бат., 8 op. и 16 эск., с обычной инструкцией в виде курса тактики, как ему расположиться и как действовать в тех бесчисленных «случаях», которые в полном объеме предугадать за многие десятки верст не суждено ни одному главнокомандующему⁸⁶.
Между тем у Журжи, против Рущука, все попытки турок переправиться на нашу сторону не только не имели успеха, но и дорого им стоили. Здесь действовал храбрый, распорядительный и в меру самостоятельный начальник 10-й пехотной дивизии генерал Соймонов, которого в исполнении его долга не стесняли мелочные, не соответствовавшие обстановке распоряжения главной квартиры из Бухареста, а предписание завладеть островом Макан вызвало даже отпор, с которым должен был согласиться и князь Горчаков⁸⁷.
Как было сказано выше, генерал Соймонов 20—21 октября действовал против турецкой флотилии, которая направлялась от Рущука вниз по Дунаю, и своим огнем не дал неприятельскому пароходу выйти из-за острова Макан. С целью покровительствовать [327] проходу судна турки 23-го числа насыпали на правом берегу реки, ниже острова, редут на 4 орудия, соответственно прикрыв его сильной пехотной частью, а 25-го числа построили на высоте против Журжи и в расстоянии 1200 саженей от нее редут на 5 крепостных орудий.
Отряд генерала Соймонова силой в 7 бат., 8 эск. и 32 op. стоял на позиции у Фратешти (Дая), в 8 верстах от Журжи, которая должна была быть «удерживаема сколь возможно, долее и не иначе оставлена, как если бы была угрожаема обходом»⁸⁸. [328]
В ночь с 27 на 28 октября турки начали производить работы на острове Макан и усиливать там свои войска, что вынудило генерала Соймонова произвести в этом направлении усиленную рекогносцировку⁸⁹. Под прикрытием утреннего тумана были двинуты из Фратешти батальон Томского полка, 8 батарейных орудий и дивизион гусар с конной батареей.
Пешая батарея, спустившись с гребня высот, лихо выехала на позицию против середины острова Макан в то время, как конная батарея расположилась подивизионно на самом берегу Дуная, против оконечности острова. Первые выстрелы наших орудий заставили турок бежать внутрь острова, а часть их на лодках начала переправляться на правый берег реки; три лодки, работавшие около парохода, бросили его и спасались вниз по течению. Рущукские, а также и вновь выстроенные батареи открыли сильный огонь, не действующий против нашего отряда и безвредный для Журжи, что очень успокоило жителей этого города⁹⁰.
Наши батареи, выпустив 51 выстрел, вернулись в Фратешти, а Соймонов приступил к приготовлению новой вылазки уже на остров Макан с целью окончательно выбить из него турок. «Продолжайте по вашему усмотрению подобные действия, — писал ему обрадованный Горчаков, — вообще старайтесь мешать неприятелю устроить переправу всеми зависящими от вас мерами, только не штурмуйте укреплений для избежания большого урона, а действуйте так, чтобы неприятелю наносить сколь можно более вреда, не подвергая себя опасности быть разбитым»⁹¹.
Узнав, что турки вновь усилились на острове Макан, Соймонов утром 31 октября двинулся к Дунаю с отрядом из 3 бат., 2 эск. и 24 пеш. и кон. op.⁹² Расположив свою артиллерию в равных группах против середины и обеих оконечностей острова, он метким огнем заставил турок очистить Макан.
Неприятель в свою очередь открыл сильный огонь из всех орудий крепости и укреплений против Журжи, выдвинув, кроме того, 8 пеших и конных орудий на покатость правого берега Дуная, между островами Чарой и Макан.
Видя малую действенность неприятельского огня, наших 83 охотника, имея в том числе 20 казаков при 4 офицерах⁹³, бросились на пяти лодках под перекрестным огнем турок к острову Макан. Смело вскарабкавшись на высокий и обрывистый берег, охотники разделились на партии и под командой офицеров двинулись внутрь острова с целью уничтожить возведенные на нем постройки. Однако не найдя там никаких укреплений, кроме засек и завалов, охотники благополучно возвратились назад.
Это была последняя неудачная попытка турок, после чего они уже не пытались овладеть островом Макан⁹⁴. [329]
С начала ноября и вплоть до конца 1853 года на всем протяжении среднего и нижнего Дуная происходили только редкие незначительные попытки турок сделать поиски на наш берег реки, всегда оканчивавшиеся для них неудачно.
Так, 3 ноября их двухтысячный отряд, собрав у Никополя свыше 60 лодок, высадился в устье р. Ольты, но ограничился сожжением трех валахских пикетов и бежал, не приняв атаки подполковника Шапошникова, подоспевшего из с. Пятры с находившимися в резерве сотнями Донского № 37 полка⁹⁵.
У Рущука турки 2 ноября построили укрепления на берегу Дуная между островами Чарой и Макан, против которых успешно действовала наша батарея, построенная против Макана. Попытка, произведенная неприятелем в этот же день, завладеть о. Радоман кончилась неудачно, и к 15 ноября он стянул к Рущуку все свои войска, стоявшие против этих островов, а к концу декабря мы окончательно срыли все возведенные там неприятелем укрепления, навели мост для соединения Журжи с Радоманом и собрали при Журже 21 гребное судно, которые могли поднять 210 человек⁹⁶.
Наконец, для лучшего наблюдения за Дунаем от Фламунды до устья р. Веде, и в особенности от Слободзеи до Бригадира, был сформирован летучий отряд полковника Бонтана из 3 офицеров и 195 нижних чинов, поддержкой которому служил батальон Колыванского полка, расположенный в Слободзее⁹⁷.
С ноября нашим войскам было разрешено делать небольшие поиски за Дунай, но лишь с крайней осторожностью, чтобы отправлявшиеся туда партии не были отрезаны от обратной переправы⁹⁸. Государь требовал только делать такие поиски с определенной целью, а не из одного молодечества — «для взятия или уничтожения турецких судов, было бы дело молодецкое и полезное»⁹⁹.
В силу этого с нашей стороны поиски на правый берег Дуная большей частью производились охотниками, преимущественно из казаков, не имея существенного для хода операций значения.
Действия у Силистрии и в низовьях Дуная вплоть до конца года также не представляли из себя ничего существенного и ограничивались лишь незначительными обоюдными поисками и безрезультатными стычками.
Вслед за окончанием ольтеницкой операции начальником Каларашского отряда вновь был назначен граф Анреп, которому главной целью указывалось «воспрепятствовать переправе неприятеля у Силистрии на левый берег Дуная и не допускать его утвердиться на оном...»¹⁰⁰.
В низовьях Дуная генерал Лидере расположил к 10 ноября свои войска в пяти группах¹⁰¹: Измаиле, Сатунове, Рени, Галаце и Браилове¹⁰², имея на передовых постах от Браилова до Рени [330] три сотни Донского № 9 полка. Всего в отряде генерала Лидерса находилось 25 000 человек с 52 орудиями. К тому же времени со стороны турок было собрано в Мачине 15 000 человек при 38 орудиях, под начальством Измаила-паши, и в Исакче и Тульче более 10 000 человек при 30 орудиях, под начальством Садыка-паши, которому было поручено также формировать казачьи полки из некрасовцев и других раскольников, поселившихся в Турции.
Генерал Лидере, чтобы лишить турок возможности переплывать на наш берег Дуная, предположил сделать рекогносцировку Мачина, близ которого у берега находилось до 30 турецких лодок. Наступившие холода дали возможность предпринять экспедицию только 1 декабря, причем цель ее заключалась в рекогносцировке расположения батарей вокруг города и в уничтожении перевозочных средств неприятеля, если бы это оказалось возможным¹⁰³.
С этой целью был сформирован под начальством генерала Энгельгарда отряд из пароходов «Прут» и «Ординарец» с 4 канонерскими лодками, 5 рот пехоты и 2 полевых орудий¹⁰⁴. Для отвлечения же внимания турок в то время должны были демонстрировать против Исакчи пароход «Метеор» и с берега, со [331] стороны Сатунова, 6 орудий под прикрытием 2 рот Житомирского егерского полка.
Отряд генерала Энгельгарда был для производства экспедиции распределен следующим образом: рота стрелков, две роты замосцев и два орудия были посажены на пароход «Ординарец», на котором должны были переправиться на остров Бындой, откуда содействовать своим огнем производимой рекогносцировке; одна рота замосцев была посажена на пароход «Прут», на котором находился и генерал Лидере, и одна рота — на канонерские лодки.
Части, направленные на остров Бындой, расположились по восточному его берегу, против Мачина, и открыли огонь по турецкой пехоте, находившейся в укреплениях около города. Сам же генерал Лидере на пароходе «Прут» и канонерские лодки вошли в 9 часов утра в Мачинский рукав и к 11 часов подошли к мачинской батарее в семь 12-фунтовых орудий, против которой открыли огонь. В "то же время охотники двух рот Замосцского полка, бывших на лодках, направились на гребных судах под начальством полковника Гордеева к турецкому берегу и двинулись, рассыпав цепь, к главной турецкой батарее. Наткнувшись, однако, в виноградниках на турецкие окопы, занятые целым батальоном, наши охотники принуждены были отойти назад.
Генерал Лидере убедился в невозможности продолжать движение для уничтожения разбросанных, под прикрытием батареи, неприятельских судов и ограничился только произведенной рекогносцировкой¹⁰⁵.
Дальнейшее продолжение поисков на Дунае было отложено, чтобы, как писал князь Горчаков, «турки успокоились от сделанной им тревоги»¹⁰⁶.
Однако турки не только не успокоились, но вслед за нашей рекогносцировкой Мачина вновь стянули к берегам Дуная свои войска, первоначально отведенные на зимние квартиры в Бабадаг, и даже усилили их. Так, в конце декабря в Тульче уже числилось их до 2 тысяч, в Исакче — до 4 тысяч, причем в оба города ожидалось прибытие подкреплений до 4 тысяч человек.
К тому же времени турецкие укрепления на нижнем Дунае находились, по сведениям, собранным генералом Лидерсом, в следующем состоянии: в Тульче было 4 открытые батареи на 16 орудий и старый исправленный редут на горе, господствующей над восточной частью города;
в Исакче — 4 открытые батареи на 27 орудий, за ними во второй линии 2 батареи и редут; у Визирского кургана — редут на 4 орудия и на острове перед курганом батарея на 3 орудия;
в Мачине — по правому берегу Мачинского рукава батарея на 2 орудия и 2 батареи на 7 орудий, соединенные ложементом для [332]

Схема № 17. Расположение 4го и 5го пехотных корпусов к концу октября и началу ноября 1853 года.

[333]

пехоты; перед самым городом был построен редут, а на западной стороне города батарея на 4 крепостных орудия;
у Гирсова — редут, батарея и три открытых укрепления; ниже Гирсова, близ места, где в 1828 году была произведена нашими войсками переправа, устроены 3 открытые батареи на 7 орудий и 2 редана.

В начале ноября наша Дунайская армия имела главные силы в составе 31 бат., 7 эск. и 92 op. сосредоточенными у Бухареста, а остальные войска разбросанными по Дунаю, начиная от его устья, в следующих группах¹⁰⁷: 15 % бат. и 16 op. у Килии, Сатунова и Измаила; 11 бат., 8 эск. и 36 op. между Рени и Браиловом; отряд графа Анрепа, 4 бат., 10 эск. и 12 op. между Каларашем и Слободзеей; генерал Павлов с 4 бат., 8 эск. и 16 op. против Туртукая; генерал Соймонов с 7 бат., 8 эск. и 32 op. у Журжи; между Систовом и Никополем 8 эск., 6 сот. и 4 к. op. и, наконец, Мало-Валахский отряд генерала Фишбаха силой в 8 бат., 16 эск., 6 сот. и 32 op. — у Крайова'⁰⁸.
Однако уход турок из-под Ольтеницы и отсутствие новых с их стороны серьезных попыток к переходу Дуная в других пунктах не успокоили князя Горчакова, который считал положение своего противника на Дунае столь прочным, что опасался ежеминутного наступления 90-тысячной турецкой армии¹⁰⁹ в неопределенном покуда для командующего армией направлении. «Се diable de Danube, — жаловался он в письме к князю Меншикову¹¹⁰, — fait que ne puis avoir aucum renseignement sur les mouvements de l'ennemi».
Естественным последствием ожиданий князя Горчакова¹¹¹ было желание его увеличить Дунайскую армию, и с этой просьбой он неоднократно обращался как к государю, так и к военному министру. «По крайней мере две дивизии пехоты, несколько конницы и в особенности два полка казаков мне необходимы», — писал он последнему¹¹². Мотивы к такому увеличению армии были подробно изложены князем Михаилом Дмитриевичем в его письме государю¹¹³. Сюда входили и непременное наступление турок со стороны Силистрии или Никополя и Видина, и желание сберечь большую часть войск на спокойных зимних квартирах. «С теперешним же малым числом войск, — заканчивал он свое письмо, — им не будет, может быть, ни минуты спокойствия; малый резерв мой придется безостановочно водить взад и вперед по каждой тревоге, и того и гляди, что где-либо будет неудача, коей будет в высшей степени трудно помочь»¹¹⁴.
Князь Горчаков старался оправдать в глазах Петербурга разброску своих сил, находя, что в противном случае он был бы уже окружен турками в Бухаресте и его сообщения с Россией прерваны¹¹⁵. [334]
Государь смотрел на дело более трезво и на оправдание командующего войсками заметил: «Предпочел бы так войск не дробить, а наблюдать кавалерией, держа пехоту вокруг себя в резерве»¹¹⁶.
Известие о переправе турок через Дунай, полученное к тому же первоначально через Вену, т. е. из иностранных источников, произвело и на императора Николая такое впечатление, что «война примет весьма серьезный оборот»¹¹⁷; при этом государь, предупредив просьбу князя Горчакова, решил усилить нашу Дунайскую армию войсками 3-го корпуса. «Не могу довольно повторить тебе, — писал при этом государь князю Михаилу Дмитриевичу, — мое желание, чтобы ты берег войска, елико можно, не тревожа напрасно для всяких сведений, часто ложных, но не щадя тогда, когда неожиданностью и быстротой предприятия приобретается решительный успех»¹¹⁸. Упомянув далее о слухах, что после переправы через Дунай турки вступят с нами в переговоры о мире, император Николай категорически выражал надежду, что Горчаков прежде переговоров их разобьет и прогонит за Дунай. Эти слова государь два раза подчеркнул.
На такие правдивые обвинения императора Николая последовал со стороны князя Михаила Дмитриевича ряд оправданий. Исчисляя силы турок для наступательных операций в 90 тысяч человек¹¹⁹, он предполагал, что Омер-паша может действовать одним из трех способов: 1)
наступать незначительными силами в Малую Валахию со стороны Калафата и Турно, отвлекая этим наши резервы от Бухареста к Крайову, и переправиться главными силами у Туртукая, Журжи или Силистрии для атаки Бухареста; 2)
ограничиться устройством нескольких предмостных укреплений на левом берегу Дуная и из них производить набеги; 3)
делая частные тревоги, не предпринимать ничего важного до весны, когда перейти, в зависимости от нашего образа действий, к общему наступлению или к обороне.
Князь Горчаков полагал, что принятое им расположение вполне соответствует противодействию изложенным выше предполагаемым операциям турецкой армии.
В последующих письмах император продолжал успокаивать нервы князя Горчакова. Он считал безрассудством переправу турок у Гирсова — при наличии нашей флотилии и близости корпуса генерала Лидерса и безопасной для нас — у Силистрии, когда Горчаков, имея большую часть войск в сборе, «может дать им карачун»¹²⁰.
Более опасным могло быть наступление неприятеля со стороны Видина, но и это движение не представлялось государю, и вполне справедливо, опасным, так как «отдаляться им далеко, вовнутрь края, мудрено...». [335]
Затрагивал государь в своих письмах и вопрос о зимней кампании, которую многие предлагали ему начать, но он лично был против нее, опасаясь невылазной грязи, которая затруднит движение обозов и артиллерии. Впрочем, Николай Павлович сознавал, что зимним походом «мы изумили бы турок»¹²¹.
Князь Варшавский также затрагивал в своей переписке с государем вопросы, касавшиеся военных действий, и мысли его как будущего главнокомандующего являются особенно интересными. По ним можно было бы судить о том плане, который он будет исполнять, став во главе Дунайской армии, но в действительности, как увидим впоследствии, князь Иван Федорович взглянул, в бытность на Дунае, на обстановку несколько иначе, чем она представлялась ему из Варшавы.
Наше политическое и военное положение рисовалось фельдмаршалу в очень радужном свете. «Англия и Франция должны узнать, — писал он государю¹²², — что их флоты, даже десанты, будут бесполезны. Никто не может воспрепятствовать нам, особенно в Азии, при настоящих средствах и при согласии с Персией, в первую кампанию завоевать до Эрзерума, взяв на жалование курдов. На другой же год взять Эрзерум, пододвинуться до греческих поселений и вооружить греков. С европейской же стороны мы с открытием весны можем занять все земли до Балкан и действовать по обстоятельствам».
Государь и в данном случае смотрел более правильно на обстановку. В своем письме к «отцу-командиру»¹²³ он сознавал, что [336] «турки гораздо сильнее, чем предполагалось, а смелость или дерзость их, благодаря присутствию флотов в Царьграде, достигла до бешенства». Возможной, по словам Горчакова, потери Бухареста государь придавал только политическое значение, так как дерзость Англии и Франции «тогда будет еще нестерпимее, и турки успехом воспламенятся донельзя». Горчакову государь рекомендовал «быть осторожным, не дробить сил и быть готовым броситься на ближайшего врага, не мучить войск напрасными передвижениями и тревогами».
Не радовали императора Николая и кавказские дела. «Воронцов болен и до того ослаб, что не может даже все дела отправлять... Удивительно, что он весь свой корпус, кроме 11 батальонов и вновь пришедшей (13-й) дивизии, все разбил по малым отрядам... Ни корпуса, ни резерва нет; будь он разбит, нечем остановить...»¹²⁴.
На обвинение Паскевичем Австрии и Пруссии в их поведении относительно нас государь заметил между прочим: «Австрии трудно, много забот по Италии и Венгрии; этим извинить только можно ее нейтралитет. Пруссия все дрожит Франции и Англии. Вот наши союзники¹²⁵; и то хорошо, что, по крайней мере, не пристают ко врагам!»
Тем не менее просьба князя Горчакова была уважена, и в ноябре к нему на помощь был двинут 3-й пехотный корпус.
Ожидая наступления турок от Калафата через Крайово на Бухарест, командующий войсками направил в Мало-Валахский отряд 12-ю дивизию и принял меры для его дальнейшего, если понадобится, усиления.
С этой целью 3-й пехотный корпус был двинут из Волыни и Подолии к Скулянам, куда головные части 8-й и 9-й пехотных дивизий прибыли 24 ноября, и получил приказание вступить в Молдавию. В середине декабря в Скуляны прибыла и 7-я пехотная дивизия, которая в конце месяца была распределена, одна бригада — на нижнем Дунае в Сатунове и Рени¹²⁶, а другая оставалась на квартирах в средней Бессарабии с тем, чтобы в случае надобности быть направленной или к Одессе, или к нижнему Дунаю.
Войска 5-го корпуса, смененные 7-й дивизией, переходили в ведение князя Горчакова, усмотрению которого предоставлялось направить их в княжества.
Между тем пассивность наших действий не осталась без влияния и на успех враждебной нам пропаганды среди жителей княжеств.
Вскоре после открытия военных операций оба господаря оставили свои посты и покинули Яссы и Бухарест, что вынудило нас учредить для управления княжествами должность временного военного генерал-губернатора¹²⁷. «Отъезд господарей, — писал [337] император Николай князю Горчакову¹²⁸, — тем хорош, что развязывает нам руки, когда настанет время объявить независимость княжеств и сделать выбор князей для наследственного правления краями».
Одновременно с этим усилилось брожение и среди населения. Временный отъезд князя Горчакова из Бухареста придал смелости революционной партии, но несколько строгих наказаний заподозренных лиц по возвращении обратно главной квартиры сделали свое дело¹²⁹. Гораздо труднее было положение в Малой Валахии, где близость границы и отсутствие наших войск предоставляли широкое поле для успешной пропаганды; там дело дошло даже до открытого сопротивления, оказанного доробанцами (жандармами) трех уездов¹³⁰.
Что касается молдово-валахских войск, то они не только не представляли из себя надежного элемента для подкрепления нашей армии, а скорее, элемент опасный. «Quant a la troup, — писал князь Горчаков военному министру¹³¹, — elle n'a pas envie de se batte ni pour ni contre nous; les officiers principalement qui sont des poltrons, mais il n'y a rien a en resouter. J'envoie dans deux ou trois jours la batterie Valaque a Brailow sous pretexte d'y aimer des betteries de cote. Non que je la craigne, mais pour que, dans le cas ou je serai oblige de quitter Bucarest, les canons ne puissent tomber aux mains des revolutionnaures».
При таких условиях увеличение местной милиции являлось бесполезным, и князь Горчаков находил, что предназначенные для этого деньги было выгоднее употребить на формирование из греков, болгар и отчасти из румын батальонов волонтеров¹³².
Государь, который в мыслях своих уже решил, в случае продолжительного сопротивления турок, весной перейти Дунай и «приступить к объявлению независимости княжеств, Сербии и Болгарии»¹³³, разрешил князю Горчакову приступить к формированию волонтерских рот, ограничив свое разрешение характерным примечанием: «Берегись набрать каналий, которые и наших своим примером развратить могут»¹³⁴. При этом в помощь командующему войсками были командированы два надежных офицера греческого происхождения — генерал Салос и полковник Костанда¹³⁵.
Но обстановка была очень мало подготовлена к тому, чтобы эта мера дала ожидаемые положительные результаты. Население княжеств, как уже было выяснено выше, относилось к нам отчасти безразлично, отчасти враждебно; что же касается христиан, живущих по правую сторону Дуная, то трехсотлетнее иго, которое тяготело над христианскими народностями Турции, делало их мало способными к восприятию того быстрого подъема народного духа, который требовался для достижения самостоятельной [338] жизни. Для этого необходимо было много-много лет подготовительной работы, которая только что начиналась.
В Одессе скромно действовал один из передовых борцов за освобождение болгар, Николай Христофорович Плаузов, посвящавший все свободное от служебных занятий время на поддержку возрождавшейся новоболгарской литературы. Он вел усиленную переписку со своими задунайскими единоплеменниками и ободрял их надеждой на милостивого покровителя православия — государя императора. Преосвященный Иннокентий и генерал-губернатор Федоров в Одессе, Погодин, графиня А. Д. Блудова и многие другие в Москве и Петербурге покровительствовали начинаниям Плаузова и оказывали ему возможное содействие. Труды их не пропадали даром; живой голос все чаще и чаще доносился из Болгарии, и участившиеся со времени объявления войны неистовства турок все более и более увеличивали там число лиц, решившихся с оружием в руках отстаивать свои права.
Однако почва для такого действия еще не была подготовлена ни с той, ни с другой стороны. Правда, в декабре 1853 года особой депутацией болгар было подано прошение императору Николаю о защите и оказании им помощи, но чувство самосознания среди [339] этого народа начинало еще только нарождаться, и трудно было рассчитывать на то, чтобы оно быстро охватило все слои общества. С другой стороны, и официальный Петербург, кроме императора Николая, был мало подготовлен к такой новой, необычной для него задаче, которой он стал чужд со времени Священного союза. «Благодарю очень, — сообщала графиня А. Д. Блудова Погодину¹³⁶, — за копию прошения болгар, которое в самом деле произвело большое действие на государя, тронуло его до слез и первое подало повод к видимому изменению во взгляде политическом^17,1 на вопрос Восточный. Это изменение, к несчастью, никак еще не проникает до дипломатии нашей, и она все находит средство сделать вялыми и бесцветными самые хорошие предположения. Неизлечимо западна и чужда нам вся бюрократия иностранных дел министерства!»
Что касается приезда болгарской депутации в Петербург, то та же графиня Блудова полагала, что «лучше подождать до весны, когда уже совершенно решится война и ее объем».
Русское общество тем временем все более и более прислушивалось к изредка доносившимся до него отголоскам политической бури. И если вначале причины осложнений не для всех были понятны, то по мере увеличивающейся враждебности к нам западной Европы и клевет, распространяемых ее прессой, чувство народного самосознания и гордости, а вместе с ней и сознания необходимости войны постепенно заменяли собой замечавшееся раньше безразличие.
«Les preoccupations croissantes politiques dissipent visiblement la torpeur generale, oil Ton etait plonge jusqu'ici, — писал Тютчев своей жене 23 ноября 1853 года¹⁵⁸. — Les reveil se fait et Ton commence a comprendre... C'est au fond l'annee 1812 qui recommence pour la Russe»... В другом письме, также относящемся к концу 1853 года, Тютчев писал: «II уа quelque chose qui cet hiber donne un peu de la physionomie a la societe... C'est la preoccupation de la situation politique... Ce qui bient de commencer, ce n'est pas la guerre, ce n'est pas de la politique, c'est un monde qui se constitue et qui, pour cela, doit avant toute chose retrouver sa conscience perdue...» Такого же взгляда придерживался в своем дневнике и князь П. П. Гагарин¹³⁹.
Славянофилы признавали бедствия, которые грозили России, вполне заслуженными, и Хомяков с особенным жаром доказывал, что безнаказанно нельзя ни стеснять и подавлять дух человеческий, ни допускать его стеснения и подавления. «Приходилось расплатиться, — писал наш историк Соловьев¹⁴⁰, — за полную остановку именно того, что нужно было более всего поощрять, чего, к несчастью, так мало приготовила наша история, именно самостоятельного и общего действия...» [340]
Наша Дунайская армия томилась тем временем в ожидании возможности сойтись наконец грудь с грудью с врагом, в бесплодных поисках за которым она уже вела в течение многих месяцев трудную жизнь, сопряженную с постоянными лишениями, передвижением и бодрствованием. Победные вести, доносившиеся и с волн Черного моря и с гор Кавказских, еще более горячили сердце русское, и избыток удали находил себе пищу в отважных, но большей частью бесполезных поисках за Дунай.
Но наиболее тяжелый крест продолжал нести князь Михаил Дмитриевич Горчаков. Беззаветно преданный своему долгу, несчастный раб своего характера, он не мог найти силы ни в себе самом, ни в окружавших его лицах, чтобы стать на высоте той трудной задачи, которую судьба, помимо его воли, взвалила на его старческие плечи. «Le manque d'hommes capables chez moi me rend presque fou, — жаловался он князю Меншикову¹⁴¹. — Tout се que j'ai est encroute, endormi, et ne veut pas remuer le petit doigt sans разрешение». Но причина в таком поведении русских генералов лежала отчасти и в самом князе Михаиле Дмитриевиче.
С половины ноября он несколько успокоился за фронт и левый фланг своего расположения на Дунае и все более и более волновался за ахилессову пяту, Мало-Валахский отряд, где и действительно 25 декабря разразился удар в виде неожиданного, бесцельного и кровопролитного дела у с. Четати.

Примечания

¹ Князь Горчаков — военному министру 12 октября 1853 г., № 117. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск. 1853 г., секр. д. № 47.
² Архив канц. Воен. мин. по снар. войск. 1853 г., секр. д. № 47.
³ Князь Горчаков — военному министру 12 октября 1853 г., № 117. Там же.
⁴ См. схему № 6.
⁵ Состав отряда графа Анрепа и задачи, на него возлагаемые. См. В приложении № 55.
⁶ Алабин. Восточная война. Т. 2. С. 91.
⁷ Рапорты ген. Фишбаха от 16 и 18 октября, за № 91 и 100, предписание князя Горчакова 17 октября, № 1689 (Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3317 и 3431) и записка князя Горчакова военному министру 12 октября, № 117. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск. 1853 г., секр. д. № 47.
⁸ Письмо от 19 октября 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4253.
⁹ Рукописный отдел Севастопольского музея.
¹⁰ См. план окрестностей Журжи, № 31.
¹¹ Военно-исторический журнал войск 4-го и 5-го пехотных корпусов за 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3588. [341]
¹² 4-й бат. Колыванского егер. п. и 4 орудия. № 2 батареи. 10-й арт. бриг.
¹³ На острове Радоман 4 батареи и 2 редута, на о. Чарой 1 батарея и на о. Макан 2 батареи, на западной и восточной оконечностях острова.
¹⁴ Журнал военных действий. Архив канц. Воен. мин. 1853 г., секр. д. № 82; Воен. исторический журнал войск 4-го и 5-го корп. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3588; Архив Томского пехотного полка.
¹⁵ Точно определить число турок, собранных в это время у Туртукая, не представляется возможным ввиду их постоянного передвижения.
¹⁶ Всего вместе с пикетами и разъездами на пространстве между Дунаем и Ольтеницей было три сотни Донского каз. № 34 полка с командиром полка полковником Власовым во главе.
¹⁷ Алабин. Восточная война. Ч. I. С. 79 и 80.
¹⁸ См. план сражения при Ольтенице, № 15. С. 349.
¹⁹ Рапорт генерала Павлова начальнику штаба армии 20 октября 1853 года, № 206, из Будешти Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3317.
²⁰ К этому времени переправилось около 800 человек пехоты и 2 эскадрона кавалерии (донес, генерала Павлова нач. шт. армии от 21 октября 1853 г., № 213. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3317.
²¹ Алабин. Восточная война. Ч. II. С. 96—100.
²² Guerin (p. 48) число турок у карантина определяет в 9—10 тыс. человек.
²³От 13 (25) октября 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4253.
²⁴ Перевод с французского.
²⁵ Письмо от 23 октября 1853 г. Архив воен. учен. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4254.
²⁶ Князь Горчаков — генералу Данненбергу 22 октября 1853 г., № 1774. Архив воен. учен. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3317.
²⁷ Якутский и Селенгинский пехотные полки, батарейная № 3 и легкая № 5 батареи 11-й артиллерийской бригады, 6 эскадрон. Ольвиопольского уланского полка и 2 op. Донской казачьей № 9 батареи.
²⁸ Донесения генерала Данненберга от 21 октября 1853 г. Архив воен. учен. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3317.
²⁹ Письмо от 21 октября 1853 г. № 1745. Архив воен. учен. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3317.
³⁰ Письмо № 1746. Там же.
³¹ См. приложение № 56.
³² Письмо № 1774 Архив воен. учен. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3317.
³³ Письмо № 1775. Там же.
³⁴ Письмо № 1782. Там же.
³⁵ 1-я бригада 12-й пехотная дивизия и уланского герцога Нассауского полк.
³⁶ Рукописный дневник от 22 октября. Рукоп. отдел музея Севастопольской обороны.
³⁷ Записки П. К. Менькова. Т. 1. С. 61.
³⁸ Записки П. К. Менькова и дневник П. Е. Коцебу.
³⁹ Алабин. Т. 2. С. 101.
⁴⁰ Там же. [342]
⁴¹ Категорических указаний на то, что эти фугасы были заложены до 23-го числа, а не после, не имеется.
⁴² Французский историк Guerin считает число турок, принимавших участие в сражении, от 9 до 10 тыс. человек.
⁴³ Там же.
⁴⁴ Предписание генерала Данненберга генералу Павлову от 22 октября 1853 года, № 1004.
⁴⁵ П. К. Меньков (ТА. С. 62) и Алабин (Т. 2. С. 108) обвиняют Феоктистова в небрежном исполнении поручения.
⁴⁶См. приложение № 57.
⁴⁷1-й и 2-й бат. Селенгинского п. и 4 оруд. легк. № 5 бат.
⁴⁸ 3-й и 4-й бат. Селенгинского п. и батарейная № 3 бат.
⁴⁹ Якутский пехот, полк, рота 5-го саперн, бат. и 8 оруд. легк. № 5 бат.
⁵⁰ Ольвиопольские уланы и Донская казачья № 9 батарея.
⁵¹ Алабин в своих записках (Т. 2. С. 120) связывает это приказание отступать с ответом генерала Павлова на запрос корпусного командира, что «теперь» карантина он взять не может. Генерал Павлов в течение всего боя летал от правого к левому флангу, и, по всей вероятности, такое мнение им было высказано под впечатлением заминки нашего правого фланга.
⁵² Письмо от 26 октября 1853 г., № 1043. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. №3317.
⁵³ Из этого числа убитых и раненых 45 приходится на долю офицеров (на наличное число 75 человек) и 938 человек почти поровну на полки Селенгинский и Якутский. Подробную ведомость см. в приложении № 58.
⁵⁴ Журналы военных действий; донесение генерала Данненберга князю Горчакову от 26 октября 1853 г., № 1043. Архив воен. учен. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3317); документы капитана Батезатула (рукоп, отд. Севастопольского музея); записки Менькова, Алабина и других.
⁵⁵ Указанные генералом Данненбергом причины отступления заключались в приостановке войск при движении в атаку. Этот случай в действительности имел место, как видно из описания боя, только с двумя батальонами правого фланга, которые, понеся большие потери, не были уже в состоянии продолжать наступление без поддержки с тыла.
⁵⁶ Lournal de Francfort, 1853, № 280; Eugene Pick; A. Du Caste; Leon Guerin, Rousset, M. Tane, Клапка и другие
⁵⁷ См. приложение № 59 и Алабин, т. 2.
⁵⁸ Дневник генерал-адъютанта Коцебу.
⁵⁹ Письмо военному министру 26 октября 1853 г. (Архив канц. Воен. мин. по снар. в. 1853 г., секр. д. № 571).
⁶⁰ В письме от 3 ноября (там же).
⁶¹ Перевод с французского.
⁶² Письмо от З ноября 1853 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115,портф. 14.
⁶³ Курсив подлинника.
⁶⁴ См. приложение № 60.
⁶⁵ Письмо от 20 октября 1853 г.
⁶⁶ Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 76, ч. 1.
⁶⁷ Из записной книжки графа Граббе//Русский архив. 1889. Т. 1. С. 538. [343]
⁶⁸ Как мы видели, 6 батальонов из 8 впоследствии наступали в ротных колоннах, но об этом не было упомянуто в реляции.
⁶⁹ См. приложения № 61 и 62.
⁷⁰ Под 24 октября. Рукопись.
⁷¹ От 26 октября. Архив канц. Воен. мин., 1853г.,поснар. войск, секр. д. № 47.
⁷² Рапорт генерала Данненберга князю Горчакову 25 октября, № 1026. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3318.
⁷⁵ Герцога Нассауского полка и конно-легкой № 9 батареи.
⁷⁴ Князь Горчаков — генералу Данненбергу 25 октября 1853 г., № 1814 и генералу Павлову 26 октября, № 1048. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. №3317 и 3429.
⁷⁵ Предписание графу Анрепу от 25 октября, № 1823. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3428.
⁷⁶ Рапорт графа Анрепа 25 октября, № 56. Там же.
⁷⁷ Предписание 27 октября, № 69. Там же.
⁷⁸ 2-я бриг. 11-й пех. див. и легк. № 4 батарея.
⁷⁹ Рапорт графа Анрепа 27 октября, № 69. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3428.
⁸⁰ Вознесенский ул. п. и конная легкая № 7 батарея.
⁸¹ См. схему № 6.
⁸² В Будешти и Груи — 1-я бриг, и Одесский егер. п. 12-й пех. див., 2 бат. Украинского егер. п., № 4 бат. и № 4 и 6 легк. бат. 12-й арт. бриг, легк. № 3 бат. 11-й арт. бриг, и Донской № 9 бат.
В Добрени — 4-й стрелк, бат. и Бугский улан. п. с 4 op. конно-легк. № 9 бат.
В лагере при Фундени — 1-я бриг. 11-й пех. див. с бат. № 3 и легк. № 5 бат.
В Колентино — подв. № 5 парк.
В Бухаресте — 2 бат. Украинского егер. п. с легк. № 7 бат. 12-й арт. бриг.
⁸³ Письмо князя Горчакова военному министру 28 октября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., д. № 57.
⁸⁴ Рукопись Музея Севастопольской обороны.
⁸⁵ Алабин. Восточная война. Ч. II. С. 140.
⁸⁶ Князь Горчаков — генералу Павлову 1 ноября 1853 г., № 2001. Ген.-кварт. — генералу Павлову 1 ноября, № 1013. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3429.
⁸⁷ Рапорт генерала Соймонова генерал Коцебу 24 октября 1853 г., № 455. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3317.
⁸⁸ Предписание генералу Соймонову 27 октября 1853 г., № 15. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3419.
⁸⁹ См. план окрестностей Журжи, № 31. С. 345.
⁹⁰ Рапорт генерала Соймонова князю Горчакову 28 октября 1853 г., № 483. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3419.
⁹¹ Отзыв генералу Соймонову 29 октября 1853 г., № 498. Там же.
⁹² 2 бат. Колыванского, бат. Томского егер. п., 2 эск. гусар наследника цесаревича и № 2 бат. и легкой бат. 10-й арт. бриг, и кон. легк. № 8 бат. [344]
⁹³ Адъютант нач. 10-й пех. див. поручик Чаплинский, Томского егер. п. поручик Хабарев, кон. бат. подпоручик Бобарыкин и Колыванского егер. п подпоручик Пржеславский.
⁹⁴ Рапорт генерала Соймонова князю Горчакову 31 октября, № 498. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, №3317. Журн. воен. действий Колыванского и материал по истории Томского полка (рукопись).
⁹⁵ Рапорт подполковника Шапошникова генералу Коцебу 3 ноября, № 894. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3317.
Князь Горчаков — князю Меншикову 11 ноября 1853 г., № 4253. Там же.
⁹⁶ Рапорт генерала Соймонова князю Горчакову 4 ноября 1853 г., № 512. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3317.
⁹⁷ Генерал Соймонов — полковнику Бонтану 1 декабря, № 649. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3419.
⁹⁸ Коцебу — Соймонову 10 ноября, № 2084. Там же.
⁹⁹ Император Николай — князю Горчакову 15 ноября 1853 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
¹⁰⁰ Князь Горчаков — графу Анрепу 2 ноября, № 2017. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3428.
¹⁰¹ Князь Горчаков —военному министру 22 октября 1853 г., № 1778. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., секр. д. № 52.
¹⁰² См. схему № 16.
¹⁰³ Рапорт генерала Лидерса князю Горчакову 3 декабря 1853 г., № 3350. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 3410.
¹⁰⁴ 4 роты Замосцского ег. п., рота 5-го стрелк, бат. и 2 op. легк. № 8 бат. 15-й арт. бриг.
¹⁰⁵ Рапорт генерала Лидерса князю Горчакову 3 декабря, № 3350 (Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 3410). Шханечные журналы пароходов «Прут», «Ординарец» и «Метеор» (Николаевский центр, архив). Белыев: Боевые подвиги 60-го пех. Замосцского полка. Архив Житомирского егерского полка.
¹⁰⁶ Всеподданнейшее письмо князя Горчакова 6 декабря 1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 88.
¹⁰⁷ См. схему № 17.
¹⁰⁸ Всеподданейшая записка князя Горчакова 7 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 47.
¹⁰⁹ Там же.
¹¹⁰ От 2 ноября 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., д. № 4253.
¹¹¹ Напомним, что к этому времени у Туртукая турки очистили левый берег Дуная и остров, сняв с укреплений большую часть орудий; на правом берегу Дуная вблизи был виден лагерь отряда силой около 15 тыс. человек. У Рущука их, по-видимому, было такое же число, причем здесь они ежедневно усиливали свои батареи. У Силистрии неприятель свозил на острова против р. Борчи туры и другие материалы для возведения батарей, но р. Борчи не переступал. У Гирсова, куда по временам появлялся наш пароход, турки делали только ничтожные попытки. Наконец, по сведениям нашей главной квартиры, у Калафата, где возводился укрепленный лагерь, находился 15-тысячный отряд турок, имея за собой в Видине и его окрестностях до 20 тыс. человек. [345]
¹¹² От 1 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., секр. д. № 57.
¹¹³ От того же числа. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. №47.
¹¹⁴ См. приложение № 63.
¹¹⁵ Письмо Воен. мин. от 4 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., д. № 57.
¹¹⁶ Приложение № 64.
¹¹⁷ Император Николай —князю Горчакову 26 октября 1853 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
¹¹⁸ Курсив подлинника.
¹¹⁹ Всеподданнейшая записка князя Горчакова 7 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., секр. д. No 47. Приложение № 65.
¹²⁰ Император Николай — князю Горчакову 12 ноября 1853 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
¹²¹ Письмо к князю Горчакову от 15 ноября 1853 г. Там же.
¹²² 2 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 44.
¹²³ От 7 ноября 1853 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
¹²⁴ Приложение № 66.
¹²⁵ Курсив подлинника.
¹²⁶ 2-я бригада с ее артиллерией: в Сатунове — Витебский полк с легкой № 2 батареей, в Рени — Полоцкий полк с батарейной № 2 батареей. Занятие же кр. Измаил было возложено на резервную бригаду 15-й пех. дивизии.
¹²⁷ Князь Горчаков — военному министру 17 октября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г, секр. д. № 57.
¹²⁸ В письме от 20 октября 1853 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
¹²⁹ Князь Горчаков — военному министру 4 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., секр. д. № 57.
¹³⁰ Всепод. письмо князя Горчакова от 21 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 88.
¹³¹ От 4 ноября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., секр. д. № 57.
¹³² Всепод. письмо князя Горчакова от 20 октября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снар. войск, 1853 г., секр. д. № 47.
¹³³ Император Николай — князю Варшавскому 22 октября 1853 г. См. приложение № 67.
¹³⁴ Император Николай —князю Горчакову 20 октября 1853 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
¹³⁵ Император Николай — князю Горчакову 26 октября 1853 г. Собств. Его Велич. библ., шк. 115, портф. 14.
¹³⁶ Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. XIII. С. 18.
¹³⁷ Курсив подлинника.
¹³⁸ С. Аксаков. Ф. И. Тютчев//Русский архив, 1874. С. 295.
¹³⁹ Собств. Его Велич. библ. Рукоп. отдел.
¹⁴⁰ Русский вестник, май 1896. С. 126.
¹⁴¹ В письме от 24 января 1854 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, № 4253.