[221]

Глава V
Действия Черноморского флота до Синопского сражения

По всем известиям, — писал граф Адлерберг князю Меншикову в конце сентября 1853 года¹, — разрыв с Турцией неизбежен, и можно даже ожидать скорого открытия военных действий. Посему необходимо ныне же решить вопрос: как в таком случае употребить Черноморский флот в нынешнюю осень и наступающую зиму?» Далее граф Адлерберг уведомлял князя о том, что государю угодно заблаговременно знать мнение по этому поводу начальника Главного морского штаба, причем присовокуплял, что «со своей стороны государь император полагает, что более всего пользы можно извлечь из нашего флота учреждением крейсерства перед устьем Босфора и вдоль тех берегов Черного моря, где преимущественно турки могли бы пользоваться выгодами морского сообщения во вред нам». Как цель действий для выполнения такой задачи указывалось прекращение подвоза запасов, оружия и даже войск из Константинополя в Варну, Батум и другие приморские пункты европейского и азиатского берегов и усиление крейсерства вдоль нашей береговой линии. Однако такой способ действий допускался государем «лишь в том предположении, что флоты других морских держав ограничатся наблюдением входа в Босфор около Константинополя и не войдут сами в Черное море».
Письмо графа Адлерберга заканчивалось уведомлением, что «Его Величество не дозволяет себе положительного мнения в деле морском, недостаточно ему знакомом», и что поэтому государь желает, чтобы князь Меншиков представил «свое мнение с полной откровенностью, нисколько не стесняясь изложенными здесь высочайшими указаниями».
По всей вероятности, следствием этого письма явилась записка Корнилова, поданная им 1 октября князю Меншикову².
Автор этой записки признавал осеннее и зимнее крейсерство в -Черном море затруднительным, около Босфора даже опасным и вообще мало действительным, так как парусные суда не могли держаться возле берегов, близ которых смело проходят пароходы. Корнилов предполагал выбрать другое средство мешать плаванию турок и в этом отношении остановился на необходимости занятия на европейском и азиатском берегах гаваней, у которых отряды военных судов могли бы безопасно учредить при содействии сильных пароходов свои наблюдательные посты. Адмирал указывал на Сизополь и Синоп³ как наиболее подходящие для этой [222] цели. Оба эти пункта находились на пути движения турецкого флота к театрам военных действий, были удобны к удержанию их малыми силами от покушений с сухого пути и могли вместить на зиму значительные флоты.
Мысль Корнилова о неудобстве зимнего крейсерства разделял и князь Меншиков, который находил его «бесполезным и разорительным для судов»⁴; неизвестно только, как отнесся он к предложению занять Сизополь и Синоп.
Во всяком случае предложение это не было исполнено и, вернее всего, по причинам политического характера, так как такие действия нашего флота уничтожили бы последнюю надежду императора Николая на сохранение мирных отношений с Англией и Францией.
9 октября государь в собственноручном письме к князю Меншикову⁵ вновь затронул вопрос о роли Черноморского флота.
Император Николай, упомянув о том, что объявление Турцией войны не заставит его изменить оборонительного плана на Дунае, который он решил не переходить даже в случае победы над турками на левом берегу реки, выражал намерение действовать на Кавказе наступательно и в случае нападения турок на наши пределы разбить их, а потом овладеть Карсом, Ардаганом, а может быть, и Баязетом.
Далее государь вновь спрашивал князя Меншикова о тех предприятиях, которые можно было бы возложить на Черноморский флот, и со своей стороны обрисовывал положение, в котором этот флот находился.
«Хотя нам здесь еще неизвестно, — писал он, — часть ли только или весь флот английский и французский вошли в Босфор, но в Лондоне были уже угрозы войти в Черное море и прикрывать турецкие гавани, на что Бруннов очень хорошо возразил, что это все равно, что объявление нам войны». Этим Бруннов «напугал», как он сам писал, англичан, которые объявили, что «доколь мы не атакуем турецких портов, то их флот не войдет в Черное море».
Император Николай приказал сообщить великобританскому кабинету, что со своей стороны он примет всякое появление военных судов западных держав в Черном море за открыто враждебный поступок против России и ответит таковым же.
Обращаясь к возможным действиям нашего флота, государь предъявлял князю Меншикову следующие свои желания.
После начала турками действий флоту наносить им возможный вред, забирая отдельные суда, пересекая сообщения вдоль берега и даже бомбардируя Кюстенджи, Варну или какой-либо другой пункт. Ежели же турки выйдут со своим флотом и захотят зимовать где-либо вне Босфора, то позволить им исполнить «эту глупость, а потом задать им Чесму». [223]

Схема № 11. Карта Черного и Азовского морей. 1851.

[224]

Что касается флотов западных держав, то в случае встречи с ними «не на своем месте вместе с турками» действовать против тех и других, как против врагов.
В заключение государь приказывал не отваживаться без нужды на неверное предприятие, но не упускать ни одного случая наносить врагам всевозможный вред.
«Аминь и к делу, — заканчивал свое письмо император Николай. — С нами Бог, а исполнители правого дела князь Меншиков и Черноморский флот и потому — честь и слава!»
Князь М. Д. Горчаков также волновался в Бухаресте относительно той роли, которая будет возложена на наш флот.
«Что меня более всего интересует, — писал он военному министру⁶, — это узнать, какие повеления даст Его Величество нашему флоту; было бы очень желательно, чтобы он крейсировал у устья Дуная и мешал бы проходу в эту реку через Георгиевский рукав турецких вооруженных судов».
Князь Меншиков со своей стороны отказывался допустить возможность выхода плохого по своему составу турецкого флота в море в столь позднее время года, а также занятие им позиции, как о том носились слухи, у мыса Кальякр (к северо-востоку от Варны) или в Бургасском заливе⁷. Но тем не менее он решился произвести рекогносцировку румелийского берега и в случае отыскания турецкого флота действовать нашими соединенными эскадрами, смотря по обстоятельствам. Выводить флот заблаговременно из Севастополя князь не считал полезным, так как цель нахождения его в море — непременно остановить турок, если бы они имели «невероятное» намерение выйти из Босфора.
Меншиков, признавая зимнее крейсерство бесполезным и разорительным для судов, обещал в то же время во что бы то ни стало воспользоваться последними осенними днями, чтобы нанести туркам возможно более вреда, если с их стороны начнутся военные действия или же если за таковые приказано будет признать дело у Исакчи.
Во всяком случае князь Меншиков признавал, что действия нашего флота должны подчиняться поведению двух морских держав и что с превосходными силами сражаться было бы неосторожно. Немало его смущала также неопределенность нашего политического положения и опасение, чтобы действия на Черном море не помешали ведению мирных переговоров⁸.
Но в то время, как шла эта переписка между главными действующими лицами, Черноморский флот не бездействовал. Лишь только успел он сосредоточиться на Севастопольском рейде после перевозки 13-й дивизии на Кавказ, как решено было в предвидении начала военных действий усилить крейсерство в западной и восточной частях Черного моря. [225]
По имевшимся у нас сведениям можно было предполагать, что английские руководители турецких властей составили для начала войны обширный план наступательных действий со стороны Закавказья, чтобы таким образом отвлечь значительную часть наших сил от западной границы; поэтому должно было ожидать движения больших запасов и войск от Босфора к восточным берегам Черного моря⁹.
Для наблюдения за таким передвижением решено было в начале октября вновь выслать в крейсерство эскадру вице-адмирала Нахимова¹⁰ из четырех 84-пушечных кораблей, 3 фрегатов, 2 бригов и 1 пароходо-фрегата¹¹, включая сюда и все находившиеся между Крымом и Босфором крейсера. Этой эскадре предписывалось крейсировать между Анатолией и Крымом, держась, по возможности, на меридиане Тарханкута и параллели 43° и иметь поочередно один фрегат и бриг на Севастопольском рейде как для отдыха этих судов, бывших в крейсерстве с начала лета, так и для сообщения с портами.
Цель посылки эскадры указывалась та же, что и раньше высланным крейсерам, т. е. желание ввиду ожидаемого разрыва иметь наши морские силы у берегов Турции и особенно на сообщении Константинополя с анатолийскими приморскими городами. Одновременно с этим Нахимову указывалось по-прежнему до получения новых инструкций не считаться в войне с турками.
Командиру Севастопольского порта вместе с этим предписывалось¹² поставить на пароходах «Крым», «Одесса» и «Херсонес», находившихся на сообщениях с Константинополем, предназначенную им артиллерию, снабдить их командами и всем необходимым по военному положению, а весь остальной флот держать в полной готовности к выходу в море. [226]
Не успел еще П. С. Нахимов уйти из Севастополя, как там были получены неофициальные сведения¹³ о том, что турецким судам приказано атаковать после 9 (21) октября наши суда, если они их встретят в море в меньших силах и что из Константинополя в Батум послано три турецких пароходо-фрегата с орудиями. Поэтому Нахимову предписывалось распространить свое крейсерство к Анатолийскому берегу между мысом Керемпе и портом Амастро с таким расчетом, чтобы быть на пути сообщения между Константинополем и Батумом.
Нашей эскадре разрешалось подходить на вид берегов, но не позволялось начинать враждебных действий против турок без открытия таковых с их стороны или же без повеления высшего начальства.
11 октября Нахимов ушел в море, чтобы через месяц с лишним вновь явиться в Севастополь уже с лаврами синопского победителя¹⁴.
На следующий день, 12 октября, князь Меншиков и Корнилов, находясь в Одессе, получили известие об открытии турками военных действий у Исакчи, причем князь Александр Сергеевич решил немедленно отправить Корнилова в Севастополь, откуда он должен был предпринять обширную рекогносцировку во главе соединенной эскадры из четырех больших пароходов. Ему было поручено осмотреть Кальякский и Бургасский заливы, спуститься мимо Босфора к мысу Кефкен-Аден и далее дойти до мыса Керемпе, на меридиане которого он должен был встретиться с эскадрой Нахимова. Корнилову надлежало в случае открытия турецкой эскадры немедленно дать знать об этом как эскадре Нахимова, так и остальному флоту, который должен был тотчас же выйти с ними на соединение¹⁵.
16 октября Корнилов прибыл в Севастополь, сообщил особым приказом по флоту о деле под Исакчей¹⁶, выразив уверенность, что всем известная исправность судов Черноморского флота дает полную надежду, что флот этот, быв вызван на бой врагами России, докажет свету справедливость доброй славы, им приобретенной, и предписал ряд мер к полной готовности флота выйти по первому требованию в море.
С этой целью в Севастополе были сформированы три эскадры: две парусные — под флагом контр-адмирала Новосильского, из 6 кораблей (из них четыре 100-пушечных) и 2 фрегатов¹⁷, и под флагом контр-адмирала Вульфа, из 4 кораблей¹⁸, и одна пароходная — под флагом контр-адмирала Панфилова, из 4 пароходов¹⁹. Первые две эскадры составляли резерв на случай надобности выхода в море, а также и для защиты Севастопольского рейда; эскадра же пароходов предназначалась для производства рекогносцировок²⁰. [227]
Одновременно с этим Корнилов отправил корвет «Калипсо» к Нахимову²¹ с подтверждением высочайшего повеления быть до времени в оборонительном положении и выжидать первого выстрела со стороны турок. «Опять предостерегаю вас от англичан, — заканчивал свое письмо Корнилов. — Вам известно, как они решительны, когда дело идет об истреблении чужих кораблей поодиночке; я все опасаюсь, что они выскочат из Босфора, чтобы на вас напасть».
Между тем предполагаемый Корниловым выход на рекогносцировку несколько задержался, так как по прибытии в Севастополь он не нашел всех пароходов в сборе.
22-го числа он получил от князя Меншикова письмо, дающее понятие о том фальшивом положении, в которое был поставлен наш флот запутанными дипломатическими отношениями и постоянной неизвестностью о мире и войне. «Может быть, — писал он, — нелишне было бы показаться вам у Сулина, дабы узнать, не было ли между тем покушений турок учинить набег за Дунаем, и, следовательно, начать действительную войну, что нам развязало бы руки... Но ежели бы турецкий флот действительно расположился где-либо вне Босфора, хотя бы то было и с охранным кораблем английским и французским, я решусь, под своей ответственностью, на всякое действие»²².
Осторожность нашего Министерства иностранных дел во всем том, что касалось действий Черноморского флота в этот период кампании, отчасти объясняется тревожными донесениями барона Бруннова из Лондона о нервности, с которой руководитель английской политики в Константинополе лорд Стратфорд относился ко всем действиям Черноморского флота.
«Я очень рад, — ответил лорд Абердин барону Бруннову на сообщение последнего о благополучном окончании перевозки 13-й дивизии на Кавказ, — что эта операция окончилась до входа эскадр в Мраморное море. Если бы в Константинополе узнали, что ваш флот вышел в море с целым корпусом десанта, то могли бы подумать, что он имеет назначением Варну, Трапезунд, Батум, и Бог знает, чем все это могло бы кончиться»²³.
Только 23 октября Корнилов, подняв свой флаг на «Владимире», вышел с пароходами «Громоносец», «Одесса» и «Херсонес» с Севастопольского рейда и взял курс на Сулин. Предпринимая рекогносцировку, Корнилов принял все меры, чтобы возможно подробнее и незаметнее рассмотреть неприятельские бухты, быть готовым в случае встречи с соответственными силами турок к бою всей соединенной эскадрой²⁴, а также чтобы своевременно известить Нахимова, Севастопольскую эскадру и князя Меншикова, если в море выйдет превосходный в силах турецкий флот. На этот случай он заблаговременно отдал на пароход «Херсонес», долженствовавший известить П. С. Нахимова, запечатанный конверт с инструкцией для действий эскадры последнего. Корнилов высказывал в ней желание, чтобы Нахимов при получении известия о выходе турецкого флота в море двинулся вдоль азиатского берега к Босфору, чтобы отрезать отступление неприятельскому флоту, и он сам предполагал с прибывшей из Севастополя эскадрой действовать с фронта. Если же, оканчивал он, «вам удастся предупредить Севастопольскую эскадру и застать неприятеля на якоре под его крепостями, то блокировать его до соединения, и тогда, с Божьей помощью, может повториться знакомое вам Наваринское сражение!»²⁵
24 октября утром Корнилов подошел к Сулину, где от экипажа австрийского парохода узнал, что флоты западных держав начинают занимать свою позицию в Бейкосе и носятся слухи, что часть их останется в Галиполи; турецкий же флот не покидал еще Буюк-Дере, но там собиралась особая эскадра для отправления ее в Батум.
Несмотря на эти известия, эскадра продолжала свою рекогносцировку к югу, перестраиваясь, смотря по обстоятельствам, то в боевой порядок²⁶, то в походный²⁷, на таком расстоянии друг от друга, которое, по возможности, скрывало бы величину эскадры от взоров неприятеля, но позволяло бы ей в случае столкновения с противником действовать совместно. Сам же Корнилов, пользуясь быстротой хода «Владимира», не дающим дыму антрацитным отоплением и прикрываясь парусами, подходил на самое близкое расстояние к турецким берегам.
Таким образом, им были подробно осмотрены вес заливы и рейды на европейском берегу Турции вплоть до Босфора, но нигде не было замечено ни одного военного судна. 26 октября эскадра пароходов подошла при дурной погоде с сильным северо-западным ветром на 30 миль к Босфору. Тогда Корнилов, опасаясь, что эскадре придется бороться с крепким северо-восточным ветром, который предвещали и барометр, и облака, и потеряв всякую надежду встретить какие-либо военные турецкие суда, кроме обыкновенных крейсеров, содержимых у самого пролива, отправил с донесениями «Громоносец» в Одессу, а «Херсонес» в Севастополь. Сам же адмирал, имея за собой в пяти милях «Одессу», чтобы таким образом возможно более продолжительное время скрывать свое приближение, направился на «Владимире» к Константинопольскому проливу.
В четвертом часу дня он различал уже маяки и между ними множество купеческих судов, среди которых вскоре обнаружил эскадру турецких крейсеров, состоявшую из пяти фрегатов, одного корвета и одного парохода. «Владимир» подошел к крейсерам почти на пушечный выстрел, приведя их в «большую суету и недоумение». Но налетевший с северо-востока шквал и наступавшая [229] темнота заставили Корнилова повернуть назад, на соединение с «Одессой». «Тут я видел, — заканчивает Корнилов свое донесение, — какое преимущество имеют сильные пароходы, и скорбел о нашем в этом отношении недостатке».
Опасение не иметь достаточно топлива до Севастополя заставило адмирала отказаться от свидания с П. С. Нахимовым, которому он не имел ничего сообщить любопытного, и взять курс на Севастополь²⁸, куда он и прибыл 28 октября.
Однако есть основание полагать, что турецкая эскадра, обнаруженная Корниловым с «Владимира» и находившаяся у выхода из Босфора, не была единственной. Лейтенант Железное упоминает в своей записке²⁹, что одновременно с этим из Босфора выходило 3 больших парохода, и у них на буксирах 3 парусных судна, которые по величине рангоута можно было принять за корабли или фрегаты. Пароход «Одесса», направлявшийся в это же время на мыс Керемпе, заметил милях в 16-ти от «Владимира» два турецких корабля, пароходо-фрегат и бриг, лежавшие на пересечении его курса³⁰.
В тот же день «Херсонес», разлучившись с «Владимиром» для следования в Севастополь, увидел в 2 часа пополудни к северу от себя эскадру из шести судов большого ранга, которую он принял за эскадру Нахимова, и поворотил к «Одессе», чтобы предупредить ее об этом. За мрачностью «Одесса» не заметила сигнала [230] «Херсонеса», который между тем увидал на юг от себя три корабля, фрегат и пароход под турецкими флагами. «Херсонес», желая предупредить об этом Нахимова, взял курс на ранее виденную им эскадру, но не догнал ее, а недостаток угля при усиливавшемся северо-восточном ветре принудил его идти в Севастополь³¹.
В то же время эскадра Нахимова, вышедшая, как известно, в море еще 11 октября, боролась все время со свежими северо-восточными ветрами и также 25 октября заметила турецкий пароход, которому удалось благополучно ускользнуть от преследования парохода «Бессарабия» и фрегата «Кагул»³².
Таким образом, по возвращении Корнилова 28 октября в Севастополь, когда у него сосредоточились все указанные выше сведения, для Владимира Алексеевича должно было сделаться очевидным присутствие в Черноморском море значительной турецкой эскадры.

Войска наши на азиатской границе были ко времени прибытия на Кавказ 13-й пехотной дивизии распределены следующим образом³³. В Ахалцыхском уезде в первых числах августа находились под начальством полковника Шликевича два отряда: первый — силой в 1½ бат., 2 op. и 3 сот.³⁴ — ус. Орловки для поддержки Ахалцыхского гарнизона в случае движения туда турок и второй — силой в 1 бат., горн. op. и 1½ сот.³⁵ — у Ахалцыха для защиты этой крепости.
В Александрополе к этому же времени был кроме роты Грузинского линейного № 4 батальона, переведенной сюда из Эривани, лишь один сводный гренадерский батальон.
В Эриванской губернии стоял у Орговского поста против сил, сосредоточиваемых турками у Баязета, лишь отряд из 3 сотен Карабачской милиции, к которым затем был направлен 2-й батальон Гренадерского великого князя Константина Николаевича полка.
В конце августа наместник сделал распоряжение о немедленном движении к Александрополю из Чир-Юрта Драгунского наследного принца Виртенбергского (Нижегородского) полка, сменив его 5 сотнями Донского казачьего № 26 полка и сотней Горского линейного войска.
Эти последние впоследствии должны были быть в свою очередь сменены Донскими казачьими № 41 и 49 полками. Кисловодский же кордон должен был быть занят частями 6-й бригады Кавказского линейного казачьего войска, а затем Донскими казачьими № 36 и 48 полками.
С Драгунским полком прибывала донская конно-артиллерийская казачья № 7 батарея, которая сменялась состоявшей на льготе 10-й черноморской конно-артиллерийской батареей. [231]
Работы на военных дорогах в конце августа были прекращены, и войска с них притянуты к границе. Туда же должны были следовать донские казачьи № 2 и 4 полки.
С прибытием 13-й пехотной дивизии 1-я бригада ее должна была следовать в Тифлис и оттуда для смены частей Кавказского корпуса, несших в Закавказье караульную службу, а из 2-й бригады один полк назначался в Ахалцых, 2 батальона — в Кутаис и 2 батальона — в Сурам.
Действующий на границе корпус³⁶, таким образом, должен был состоять из 25 батальонов, 10 эскадронов, 21 сотни казаков, 62 орудий и 78½ сотен милиции³⁷.
Отрядными начальниками были назначены³⁸: Гурийского отряда, т. е. войск, расположенных в Гурии, Мингрелии и Имеретии, кутаисский военный губернатор генерал-майор князь Гагарин; Ахалцыхского отряда, т. е. войск, расположенных между Сурамом и Ахалкалаками, не включая последнего пункта, — генерал-майор Ковалевский; Ахалкалакского отряда, т. е. войск, расположенных в Ахалкалаках и его окрестностях, — полковник Шликевич и Эриванского отряда, т.е. войск, расположенных в Оргове и Эривани, — эриванский военный губернатор генерал-майор Назаров.
Из приведенного перечня войск видно, что в состав действующего корпуса было включено значительное число милиции. К сбору ее приступили еще в начале июля. Первоначально предполагалось собрать 50 сотен, но затем князь Воронцов испросил разрешение государя довести милицию до 100 сотен. Население относилось очень сочувственно к этой мере, и наплыв желающих служить в милиции был большой.
Кроме воинственного духа местного населения это объяснялось и выдачей хорошего денежного довольствия, отпускаемого милиционерам от казны. Офицеры получали жалованье по чину и порционные деньги; юнкера — по 45 коп. серебром в день, по 2 фунта пшена и по фунту мяса; прочие — от 40 до 30 коп. в день кроме указанного для юнкеров довольствия.
Число сотен милиции в составе отрядов не было постоянным: они призывались по мере надобности, а затем распускались по домам.
Начальник Гурийского отряда князь Гагарин первый получил 8 октября тревожные сведения о приготовлениях турок к открытию военных действий³⁹. Князю Гагарину сообщали, что манифест о войне уже объявлен турецким войскам и Селим-паша разрешил кобулетцам тревожить нашу границу; дорога от Батума к Чурук-Су спешно исправлялась, причем в последнем пункте сосредоточилось до 6000 человек при 20 орудиях; Батумский гарнизон был усилен на 2000 человек, и аджарский паша набирал до 8000 человек милиции. [232]
Ввиду этих данных командированный князем Гагариным к передовым частям начальник штаба отряда полковник Карганов передвинул на границу к с. Нацхотевы 2 сотни милиции, в с. Лихоуры поставил 2 роты Грузинского линейного батальона и 3 сотни милиции, а затем, для отвлечения аджарцев, перевел эти роты на хребет Сомлия.
К посту Св. Николая были направлены роты Черноморского линейного № 12 батальона с 2 орудиями Редуткальского артиллерийского гарнизона, которым было приказано привести этот пункт в оборонительное положение.
Со своей стороны князь Гагарин расположил сотни имеретинской милиции в Марани, передвинул 2 роты Грузинского линейного батальона из Кутаиса и 3 сотни самурзаканской милиции в Редут-Кале для охраны города и пороховых погребов, предложив, кроме того, правительнице Мингрелии княгине Дадиан расположить две сотни милиции в Анакрии, собрать дворянскую дружину и иметь наготове еще 3 сотни милиции.
Два батальона Литовского егерского полка с 4 орудиями легкой № 1 батареи 13-й артиллерийской бригады прибыли 10 октября в Озургеты, и туда же была собрана сотня сванетской милиции, а затем прибыли и остальные 2 батальона этого полка с 4 орудиями, за исключением двух рот, оставленных гарнизоном в Кутаиси.
Ввиду опасного положения Редут-Кале приступили к вывозу из него в Кутаис всех артиллерийских снарядов, а в Марань — части продовольственных запасов. [233]
Виленский егерский полк совместно с легкой № 2 батареей 13-й артиллерийской бригады находился в это время на марше к Ахалцыху, составляя отряд генерал-майора Ковалевского.
С прибытием этого полка в Ахалцых полковник Шликевич должен был выступить с 2 батальонами и 6 орудиями⁴⁰ в Орловку. Здесь должны были остаться из состава войск, там находившихся и вновь прибывших, 1¼ батальона, 6 орудий и 3½ сотни милиции, а остальные войска с присоединением к ним 3 батальонов Эриванского карабинерного полка (прежде расположенного в Орловке) направить в Александрополь⁴¹. В прочих пограничных с Турцией пунктах войска в половине октября были расположены следующим образом⁴²:
в с. Марань стояло для образования резерва Гурийского отряда 2 батальона Брестского полка (с 18 октября) и 4 орудия горной № 1 батареи (к 23 октября);
в Ахалкалаки предназначалось 3 батальона Белостокского полка, но к 22 октября там стояли только 4-й батальон Тифлисского егерского полка, 13-я рота Мингрельского егерского полка, рота Грузинского линейного № 6 батальона и 2 легких орудия;
в Сураме — 2 батальона Брестского полка (с 18 октября), в Александрополе — 6½ батальона, 28 орудий и 2 эскадрона драгун⁴³;
в Эриванской губернии: на Орговском посту — 2-й батальон Гренадерского вел. кн. Константина Николаевича полка, в Эривани — 2 роты Мингрельского егерского полка и Грузинский линейный № 4 батальон и, кроме того, во всей губернии — 27 сотен милиции и 1 бекская дружина.
Затем ожидались на границу: в Александрополь — 2 батальона Эриванского кн. Варшавского полка, рота Гренадерского великого князя Константина Николаевича полка, батарейная № 2 батарея, донская № 7 конная батарея, 4 дивизиона Нижегородского драгунского полка, 6 сотен линейных казаков и донские казачьи № 2 и 4 полки.
В Эривань ожидалось 3 роты Тифлисского егерского полка, 2 роты Мингрельского егерского полка, 4 орудия легкой № 7 батареи (2 орудия из Ахалцыха).
С Лезгинской линии должно было быть отправлено в действующий корпус 2 батальона пехоты и рота саперов.
В начале октября князь Орбелиани 3-й, начальствовавший войсками в Александрополе⁴⁴, узнал, что отряд турецких войск около 10 000 человек выступил из Карса и прибыл к селениям Кюрюк-Дара и Джамутлу (в 20 верстах от Александрополя). Поэтому князь Орбелиани выступил 9 октября из Александрополя для ободрения пришедшего в волнение пограничного населения, оставив в городе лишь линейный батальон и 3 роты пехоты, и занял в 10 верстах от Александрополя, у с. Баяндур, позицию. Здесь он [234] узнал о прибытии к с. Суботан и Хаджи-Вали (в 20 верстах от границы) отряда турецкой кавалерии в 4000 человек, а 11 октября получил сведение о прибытии в Суботан пехоты с артиллерией.
12 октября князь Орбелиани выехал с 3 сотнями казаков на рекогносцировку к с. Ачину и выяснил, что турецкий отряд был силой около 6000 пехоты, 3000 кавалерии и 14 орудий.
14 октября он еще выдвинулся вперед по направлению к Ачину и расположился на позиции у Тавшан-Кишляка для обеспечения выселения пограничных жителей под прикрытие Александропольской крепости, а затем вернулся с отрядом к с. Баяндур.
Переход в наступление турок как со стороны Суботана, так и из Баязета был назначен, по донесениям лазутчиков, на 20 или 22 октября.
Адмирал Серебряков одновременно с этим доносил о снаряжении турками на Батумском берегу значительного числа кочерм, предназначенных, по слухам, для нападения на наше почти беззащитное побережье.
Эта часть границы была наиболее открыта для нападения, и государь особенно за нее опасался, хотя и считал, что с прибытием 13-й пехотной дивизии положение наше значительно там улучшилось. Насколько взгляды в этом отношении в Петербурге и в Тифлисе были различны, можно судить из строк военного министра к князю Воронцову, что в случае вторжения турок он «имеет средство не только отразить попытки их, но покрыть оружие наше славой и при первой возможности наступать к Карсу»⁴⁵.
Та же мысль еще более настойчиво проводилась государем в собственноручном письме его к наместнику от 6 октября 1853 года.
«Не зная, — писал государь⁴⁶, — как ты распределил войска, полагаю, со своей стороны, что ты не пренебрег составить отряд для прикрытия Риона, дабы всякая попытка от стороны Батума, где, как слышно, у турок большие силы, могла встретить должный отпор и тем уничтожить всякую попытку возмутить Абхазию.
Думаю, что это необходимо, признав эту сторону нашей границы за слабейшую, ибо ни Николаевский редут, ни Поти не суть преграды предприимчивому неприятелю. За сим, выждав первые нападения турок, желаю, чтобы ты непременно перешел в наступление, направясъ на Каре, и овладел оным, равно как и Ардаганом⁴¹. Можно надеяться, что, ежели турки осмелятся встретить тебя в поле, ты их разобьешь; за сим покорение Карса и Ар-дагана, кажется, не может быть труднее, чем было в 1829 году».
Почти через месяц после этого государь в письме от 9 ноября вновь затрагивал вопрос о переходе в наступление.
«Вся моя надежда, — писал государь⁴⁸, — на твои действия. Желаю и надеюсь, что не только прогонишь турок, но и сейчас [235] перейдешь в решительное наступление к Карсу. С какими силами ты это предпримешь, не знаю еще, ибо вижу, что 13-я дивизия покуда получила иное назначение.
Обеспечив Гурию или правый фланг, кажется мне, что весьма желательно собрать наиболее сил, дабы действовать решительно на важнейшем пункте наступательно и тем отвлечь неприятеля от других предприятий, обратя на защиту собственного края. При этом считаю одним из первых условий успеха, чтобы войска оставались, сколько можно, в своем боевом составе, а не в сводном, и под своими непосредственными начальниками».
Напомним, что еще 8 июня, когда в Севастополе было получено известие о враждебных намерениях кавказских горцев, крейсировавший у восточных берегов Черного моря отряд был увеличен новыми судами и был подразделен на два отряда: северный — с центром в Новороссийске⁴⁹ из одного фрегата, одного корвета, четырех бригов и одного тендера⁵⁰ и южный — с центром у Сухум-Кале из одного фрегата, одного корвета, одного брига, двух шхун и одного тендера⁵¹ кроме нескольких слабых пароходов Кавказского ведомства⁵².
В особой инструкции, данной судам, крейсировавшим у восточных берегов, указывались кроме общих для всякого крейсера задач и специальные цели — быть в сношении с гарнизонами укреплений береговой линии, оказывать возможное содействие транспортам Кавказского ведомства и даже пополнять при надобности их экипажи⁵³.
Негостеприимные берега Кавказа и бурное время года заставляли наши парусные крейсера держаться сравнительно далеко от берегов и пользоваться лишь редкими, относительно спокойными днями, чтобы к ним приближаться. Это условие давало возможность турецким пароходам, имевшим способность безопасно двигаться во всякую погоду вблизи берегов, безнаказанно ускользать от взора наших крейсеров и не обеспечивало ближайших от турецкой границы укреплений от нечаянного нападения.
В конце сентября⁵⁴ ввиду ожидания близкого разрыва с Турцией суда южного отряда были усилены фрегатом «Сизополь» [236]
и корветом «Андромаха», причем князем Меншиковым было предписано держать на случай начала военных действий поблизости Редут-Кале фрегаты «Мессемврия» и «Сизополь», корветы «Андромаха» и «Пилад» и при них один из пароходов Кавказского корпуса.
Еще до получения этого приказания начальник береговой линии вице-адмирал Серебряков, узнав о появлении турецкого парохода в Батуме и опасаясь его нападения на транспорты, стоявшие в Анакрии, снарядил 27 сентября в крейсерство к укреплению Св. Николая корвет «Андромаха»⁵⁵. Впоследствии, ввиду того что в Батуме оказался не один, а три парохода, в крейсерство туда были направлены фрегат «Сизополь» и корвет «Пилад». Прочие суда малого ранга, разделенные на две смены, содержали крейсерство при остальных укреплениях Черноморской береговой линии⁵⁶. Так как держаться близ укрепления Св. Николая при свежих ветрах (северном и юго-западном) было довольно опасно, а именно эти-то ветры и дули почти в течение всего октября, то наши крейсера больше держались у Пицунды, лишь иногда подходя на вид укрепления Св. Николая⁵⁷.
17 октября фрегату «Сизополь» в соединении с корветами «Андромахой» и «Пиладом» были указаны более определенно места и цель их крейсерства, а именно: они должны были постоянно держаться у пересечения меридиана 10° 42' к востоку с параллелью 42° и приближаться при благоприятной погоде на вид Поти и Редут-Кале, но при ветрах с моря и вообще при малейшей сомнительной погоде должны были немедленно отходить в море, не далее меридиана 10°⁵⁸.
Между тем еще ранее этого последнего приказания, а именно в ночь с 15 на 16 октября, турки произвели нападение на пост Св. Николая и, зверски вырезав почти поголовно весь гарнизон, завладели постом и двумя нашими орудиями.
Нападения на нашу границу более значительными партиями начались еще в конце августа.
23 числа 200 человек вторглись в наши пределы у сел. Кара-Саклу со стороны персидской границы, а на другой день такая же партия перешла кордонную линию у Нижне-Аратлинского поста; но в этих нападениях не участвовали регулярные турецкие войска вплоть до 15 октября, когда совершенно неожиданно для нас, без объявления войны, целый отряд их в ночь на 16 октября произвел нападение на пост Св. Николая.
Хотя этот пост носил название укрепления, но в действительности здесь была лишь таможенная застава, карантин и провиантский магазин муки на 3000 человек.
В сентябре князь Гагарин на запрос князя Воронцова доносил⁵⁹, что постройка здесь укрепления требовала бы значительных [237] средств и рабочих рук; для защиты же его лишь от внезапного нападения достаточно было назначить две роты и милицию и построить редут на том месте, с которого он может обстреливать устье рек Чолока и Натамба, а также мелководную, доступную для движения вброд часть залива. Со стороны моря этот пост все равно являлся беззащитным, если он не будет охраняем особым крейсирующим судном. Подходящей артиллерии для вооружения поста Св. Николая также не было, и на него могло быть назначено лишь два легких орудия из Озургет.
Укрепления в Николаевском ко дню нападения еще не было произведено, и там успели устроить только ров с палисадом. Гарнизон под начальством капитана Щербакова состоял из 2 рот, 2 орудий⁶⁰, команды Донского казачьего № 11 полка и Николаевской таможенной заставы численностью всего 339 человек; кроме того, там находилось 2 сотни милиции князя Георгия Гуриели⁶¹.
В 10 часов вечера 15 октября турки численностью от 5 до 7 тысяч человек внезапно атаковали пост Св. Николая.
Они, не доверяя стойкости кобулетской милиции, которая ранее отказывалась произвести на нас нападение открытой силой, прибегли относительно этой милиции к хитрости. Посадив 3000 кобулетцев на 80 баркасов, вооруженных фальконетами, неприятель обогнул укрепление и пристал к мысу, образующемуся⁶² впадением в море реки Натамбы; здесь турки высадили кобулетцев и вернулись обратно. Последним, таким образом, не было пути отступления, и им поневоле приходилось нас атаковать.
Противник с целью отвлечь внимание гарнизона с этой стороны открыл одновременно сильный огонь с турецкого берега, а затем повел на пост Св. Николая атаку с двух сторон при содействии артиллерийского огня из 4 орудий, открытого с противоположного берега р. Чолока.
После 9-часового непрерывного отчаянного боя гарнизон к 7 часов утра, истощив все снаряды и патроны, был почти весь истреблен⁶³, и только три офицера и 25 нижних чинов, почти все раненные штыками, пробили себе путь отступления, предварительно заклепав оба доставшиеся туркам орудия⁶⁴. Впоследствии к отряду присоединилось еще 63 человека, спасшихся в одиночку.
Турки достигли этого успеха тоже дорогой ценой. Они, озлобленные за это против гарнизона, ознаменовали свою победу жестокостью с пленными, женщины и дети были убиты, иеромонах Серафим, служивший обедню, был зверски умерщвлен, а чиновник таможенного ведомства Заспицкий распят и расстрелян⁶⁵.
Капитан Щербаков еще в 11 часов вечера послал князю Гагарину донесение о нападении, но везший это известие казак был убит турками, и только в 5 часов утра князь Гагарин, узнав о нападении, направил к посту Св. Николая полковника Карганова с 3 ротами [238] Литовского егерского полка, 2 орудиями и сотней милиции, но уже на полдороге⁶⁶ полковник Карганов получил известие о взятии укрепления турками.
Преодолев все трудности пути и переправы через две речки, полковник Карганов, не доходя 2 верст до поста Св. Николая, обнаружил неприятеля, засевшего в числе 4000 человек в густом лесу в крепких завалах. Наш отряд, рассыпав 4-ю егерскую роту и сотню Озургетской милиции, подошел под сильным огнем к завалам, бросился после залпа в штыки и выбил турок, которые в беспорядке отступили к посту. Дальнейшее преследование было остановлено болотистой р. Скудерби, на которой турки разрушили мост.
Переправа через нее обстреливалась как фланговым с р. Молока, так и фронтальным огнем. В течение шести часов шла сильная ружейная и артиллерийская перестрелка, а с наступлением сумерек турки большими силами, с музыкой, перешли в контратаку, переправляясь через р. Скудерби по переброшенным перекладинам. Попытка эта была отбита штыками, и турки, потеряв свыше 300 человек убитыми, отошли обратно к посту.
Наступление ночи и усиление неприятеля, подвозившего в кочермах с турецкого берега р. Натамбы подкрепления, ставило отряд полковника Карганова в опасное положение, поэтому он начал, под прикрытием сильного огня, обратное движение к Озургетам. В полночь наш отряд прибыл на позицию у Чехотского моста, а в 9 часов утра в Озургеты.
Потери в отряде полковника Карганова составляли до 194 человек.
Князь Гагарин заключил из нападения турок на пост Св. Николая и усиления их у Легвы, против Чолокского поста, о намерении неприятеля вторгнуться в Гурию через Озургеты, почему расположился с оставшимися 5 ротами Литовского егерского полка и 2 орудиями у Озургет; туда же он притянул из Кутаиса еще 1½ батальона Литовского полка с 4 орудиями и Гурийское ополчение.
Из Кутаиса войска могли прибыть только через 6 дней, но и тогда в Озургетах составился бы отряд всего силой в 4 батальона и 8 орудий.
Держаться с такими силами против турок, имевших два пути наступления, с поста Св. Николая и с Легвы, было трудно, поэтому князь Гагарин просил князя Воронцова усилить его 2 батальонами Брестского полка и 4 горными орудиями, которые, будучи расположены у Марани, могли служить ему резервом.
Уничтожение склада муки в Николаевском посту ставило Гурийский отряд в затруднительное положение.
Перевезенных оттуда ранее 500 четвертей могло хватить лишь на 15 дней, поэтому князь Гагарин ходатайствовал о перевозке запасов из Поти по р. Риону в каюках до Усть-Ухеникальского [239]

Схема № 12

поста, откуда на черводарских лошадях до Озургет. Таким же образом должны были быть доставлены из Редут-Кале 3500 четвертей, которые следовало перевезти туда из Керчи вместо предполагавшейся выгрузки их в Николаевском посту.
Турки, имея в захваченном укреплении лишний опорный пункт, еще легче могли теперь предпринять действия против нашего побережья, защита которого без помощи флота представлялась невозможной⁶⁷. Поэтому князь Воронцов предложил адмиралу Серебрякову употребить для крейсерства между Редут-Кале и Батумом состоящую в его распоряжении флотилию, если Черноморским флотом не будет для этой цели оказана помощь.
Вместе с тем гарнизон Поти был усилен одной ротой Грузинского линейного № 1 батальона, переведенной туда из Редут-Кале, и сотней Самурзаканской милиции. [240]
Князь Гагарин возлагал, за недостатком регулярных войск, большие надежды на местную милицию, которой у него было собрано до 30 сотен. Милиционерам предполагалось кроме поддержки регулярных отрядов давать и самостоятельные назначения, как-то: оборону отдельных горных проходов и постов пограничной линии.
Известие о взятии турками поста Св. Николая произвело панику среди населения Редут-Кале и Сухума и было совершенной неожиданностью для наших крейсеров, плававших у Пицунды. Находившийся в Сухуме начальник III отделения Черноморской береговой линии генерал-майор Миронов решился немедленно отправиться туда на стоявшем в Сухуме пароходе «Колхида» с ротой Черноморского линейного № 11 батальона, чтобы проверить это известие, ободрить жителей Редут-Кале и в случае надобности поддержать наши войска с моря⁶⁸.
В 9 часов вечера 18 октября «Колхида» под командой капитан-лейтенанта Кузьминского снялась с якоря и при тихой погоде прибыла в 11 часов утра в Редут-Кале. Здесь к ней вышел навстречу казачий баркас, который и был взят на бакштоф.
В Редут-Кале тоже не было никаких определенных известий о результатах боя у поста Св. Николая. Было лишь известно, что он попал в руки турок, но там не знали, был ли он взят обратно нашими войсками.
В 5 часов дня «Колхида» подошла на высоту поста. Поднявшийся туман не давал возможности разглядеть, что делалось на берегу; когда же в 7 часов вечера был брошен якорь, обстановка была по-прежнему невыясненной; у поста Св. Николая были видны огни, но осталось неизвестным, кому они принадлежали.
Поэтому с берегом начались переговоры сигналами. На один пушечный выстрел с «Колхиды» (вопрос «благополучно ли?») из укрепления последовало два выстрела, означавшие, что укрепление находится в опасности от неприятеля, и одновременно со стороны турецкого берега последовало три боевых выстрела. На вопрос «можно ли пристать к берегу?» последовал утвердительный сигнал.
Из этих переговоров можно было заключить, что берег в наших руках. Чтобы окончательно в этом убедиться, туда был отправлен баркас с капитаном Завадским и 30 нижними чинами, а для связи его с «Колхидой» спущена еще шлюпка. Капитан Завадский не мог, однако, ничего выяснить, так как на все вопросы и окрики не получал из укрепления никакого ответа. На сигналы же рожком получались ответы непонятные. Приходилось в море ждать утра. «Колхида» пыталась с 10 часов вечера до 3 часов ночи привлечь на себя внимание какого-нибудь русского крейсера, пускала ракеты, давала сигналы, но вблизи никого не оказалось. [241]
В 3 часа ночи пароход направился прямо к посту Св. Николая. В 5 часов утра все были наверху. Когда туман поднялся, то на укреплении ясно обозначились турецкие значки и их войска, стоявшие развернутым фронтом; справа виднелся неприятельский лагерь, а у устья р. Чолока 5 кочерм.
Капитан-лейтенант Кузьминский решил подойти возможно ближе к берегу, чтобы лучше обрекогносцировать пост, и неожиданно стал на мель в расстоянии 300 саженей от укрепления и в 80 саженях от турецкого лагеря. Данный машине задний ход не помог делу, а между тем турки открыли по пароходу с самого близкого расстояния сильный орудийный (из 7 орудий) и перекрестный ружейный огонь. Команда «Колхиды» не смутилась этим и, пробуя стянуться с мели при помощи кабельтовых, завезенных на казачий баркас, открыла огонь из двух каронад правою борта и бомбического орудия. В то же время люди перевозимой роты расположились по борту парохода, а штуцерные — на баке и отвечали метким огнем на огонь турок. Чтобы облегчить пароход, начали выбрасывать за борт якорные цепи, запас угля и, наконец, срубили фок-мачту, после чего в начале двенадцатого часа дня «Колхида» медленно сошла с мели. В это время неприятельские кочермы отплывали уже от берега, чтобы сцепиться с пароходом на абордаж, но наш удачный выстрел бранскугелем из бомбического орудия потопил одну кочерму и остановил намерение турок. После четырехчасового неравного боя «Колхида» вышла из-под выстрелов, имея 120 пробоин в корпусе, убитыми командира парохода и 12 нижних чинов и ранеными 2 обер-офицеров и 15 нижних чинов кроме легкораненых⁶⁹.
Вся доблесть команды слабой «Колхиды» особенно рельефно обрисовывается при сравнении с поведением сильного английского парохода «Тигр», ставшего 30 апреля 1854 года на мель у берегов Одессы и спустившего флаг после нескольких выстрелов двух орудий нашей конной артиллерии!
Занятие турками поста Св. Николая произвело и в Севастополе, и в Петербурге удручающее впечатление, в особенности ввиду влияния этого события на горцев⁷⁰. Решено было произвести попытку к отобранию поста, для чего князь Меншиков кроме фрегатов «Флора» и «Мидиа», отправил к восточным берегам и пароходо-фрегат «Херсонес».
С 20 октября к Озургетам стали прибывать подкрепления силой в 1½ батальона, 4 орудия и 6 сотен, при помощи которых были с успехом отбиты все дальнейшие попытки турок произвести нападение на разные пограничные пункты Гурии.
В свою очередь и князь Гагарин, возмущенный вероломным нападением турок на пост Св. Николая, горел желанием отомстить им переходом в наступление Гурийского отряда. [242]
У него с присоединением частей Литовского и Брестского полков образовался отряд из 6 батальонов, 12 орудий и более 2500 человек милиции. Князь Гагарин предполагал предпринять с такими силами движение в Кобулетский санджак⁷¹.
Одинаковым желанием горел и начальник береговой линии адмирал Серебряков⁷², который настаивал, впрочем, на направлении действий прямо на Николаевский пост с целью обратного им овладения.
Серебряков, предполагая, что у князя Гагарина имеется 8 батальонов, считал необходимым направить из них четыре с 4 орудиями против Николаевска и остальные 4 батальона оставить у Озургет для прикрытия их со стороны Легвы. Вместе с этим он намеревался со стороны моря, если состояние погоды будет благоприятствовать, содействовать одновременной атакой 2 фрегатами, 2 корветами и 2 пароходами с посаженным на них для десанта одним батальоном.
Нападение адмирал Серебряков предполагал произвести 1 ноября, а 31 октября эскадра должна была прибыть в Редут-Кале и скрытно там расположиться.
Князь Гагарин должен был ввиду той же скрытности двинуться не прямо на Николаевск, а на Сепу, распространяя слух о движении к Легве. Отряд этот предполагалось подвести 31 октября к Сепе и расположить его, не доходя до Сепы двух верст, совершенно скрытно верстах в пяти от Николаевска, чтобы не быть обнаруженным турками.
Ввиду того что неприятель после отобрания нами поста не мог отступать вдоль берега, который обстреливался бы нашим флотом, и поэтому будет вынужден искать путей отступления где-нибудь выше по реке, предполагалось перехватить эти пути отступления отрядом, находившимся в Озургетах.
Минута для атаки Николаевска должна была определиться двумя пущенными с парохода «Молодец» ракетами.
Адмиралом Серебряковым были составлены диспозиции для атаки как для сухопутного, так и для морского отрядов⁷³.
Однако приведение этого плана в исполнение представляло очень много неудобств как по незначительности сил, в действительности имевшихся у князя Гагарина, так и по сложности самого плана и по трудности сочетать действия разделенных неприятелем сухопутных и морских сил.
Так смотрел на дело и государь, положивший на донесении князя Воронцова о предположениях адмирала Серебрякова резолюцию: «Сложно, дай Бог успеха».
Князь Гагарин не вполне сочувственно относился к этому плану. Пост Св. Николая, по имевшимся у него сведениям, сильно укреплялся турками и был занят отрядом до 4000 человек при 5 орудиях [243] под начальством Аббаза-паши. На противоположной, турецкой стороне р. Чолока стояло в укрепленном лагере Лимана до 4000 человек, большей частью регулярных войск с 6 орудиями и против Чолокского поста на урочище Легва — до 2000 при 6 орудиях.
Сам Селим-паша, командовавший всеми войсками в Лазистане, находился в Кобулетах.
Занятие турками Николаевска служило, по мнению князя Гагарина, им не на пользу, а во вред, так как разделяло их силы и ставило их в невыгодное положение при одновременном нашем наступлении с суши и моря.
Начальник Гурийского отряда со своей стороны предполагал более выгодным направить часть сил на Чурук-Су, за Чолок, что дало бы возможность стать твердой ногой в Кобулетах и повлиять на местное население, не особенно тяготевшее к туркам. Но для продолжительного пребывания отряда на Чурук-Су необходимо было обеспечить доставку к нему продовольствия, что являлось бы возможным только при условии оставления на всю зиму парохода с азовскими баркасами в Николаевске⁷⁴.
Но так как, несмотря на свершившееся уже открытое нападение турок на наши пределы, война официально еще не была объявлена, то на переход границы требовалось разрешение князя Воронцова. Взятие нами одного Николаевска не принесло бы, по мнению князя Гагарина, тех результатов, какие можно было ожидать при одновременном наступлении к Чурук-Су.
Мы вынуждены были бы при овладении только постом Св. Николая отделить половину сил (не менее 2 батальонов и 4 орудий) для удержания его в наших руках; кроме того, его необходимо было бы сильно укрепить, устроить в нем зимние помещения для войск и обеспечить 4-месячным запасом продовольствия.
При этом турки не только не покинули бы своих позиций близ Николаевска, но постарались бы их усилить и вооружить крепостными орудиями, имеющимися у них в Батуме, Цихиндзирах и Чурук-Су. Наш отряд был бы в таком случае все время под выстрелами крепостных орудий противника, не имея возможности наносить ему вреда огнем своей полевой артиллерии⁷⁵.
Но занятие Кобулет вызывало при всей своей выгоде и неудобства, а именно необходимость дальнейшего движения к Батуму для овладения им, чего без содействия флота нельзя было достигнуть.
Между тем флот не мог ввиду необходимости охраны побережья, бурного осеннего времени и недостатка угля для пароходов удаляться на долгое время от мест стоянки⁷⁶.
Мысль об овладении Батумом была, как известно, сообщена государем князю Воронцову еще до начала кампании в июне, но наместник признавал эту операцию неисполнимой, пока не будет известно то положение, которое примут в отношении нас Англия и Франция.
В случае разрыва с ними охрана Батума потребовала бы присутствия всего Черноморского флота, а это для него являлось задачей узкой и трудно исполнимой⁷⁷.
К приведению в жизнь планов адмирала Серебрякова и князя Гагарина встретились еще другие затруднения. Накануне 1 ноября стояла столь бурная погода, что флот не мог в намеченный срок принять участия в этой операции, да и князь Воронцов признавал необходимым приостановить всякие наступательные действия со стороны Гурии, ожидая вторжения турок в Ахалцыхский уезд и опасаясь движения неприятеля в Боржомское ущелье и через Сурам к Тифлису.
Наместник потребовал даже для отвращения этой опасности высылки в Сурам трех сотен Имеретинской милиции.
Тем не менее князь Воронцов просил адмирала Серебрякова держать свою эскадру ближе к Поти и Редут-Кале для угрозы турецкому флоту и для обеспечения перевозки из этих пунктов в Марань запасов продовольствия⁷⁸.
Так как барометр предвещал скорое изменение благоприятной погоды, то Серебряков не мог дожидаться прибытия отправленных к нему фрегатов «Флора» и «Мидия» и двинулся к посту Св. Николая⁷⁹ с отрядом имевшихся у него под рукой судов: фрегатов «Мессемврия» и «Сизополь», корветов «Андромаха» и «Пилад», брига «Птоломей», пароходо-фрегата «Херсонес» и трех слабых пароходов Кавказского ведомства «Могучий», «Боец» и «Молодец»⁸⁰.
В ночь с 6 на 7 ноября этот отряд судов вышел под флагом вице-адмирала Серебрякова из Редут-Кале, имея парусные суда на буксирах пароходов и, на случай десанта, на судах один батальон пехоты и восемь азовских казачьих лодок. В 11 часов утра суда при почти полном штиле были поставлены пароходами на указанные им по диспозиции места на расстоянии около 450 саженей от укрепления⁸¹, кроме брига «Птоломей», который по маловетрию не мог подойти на необходимую дистанцию. Турки, сохранив на Николаевском посту все наши строения, возвели новые земляные укрепления и открыли частый огонь из батарей А и Б, вооруженных каждая [245] четырьмя орудиями. Наши суда отвечали им сильным огнем, нанося вред гарнизону, но не имея успеха в действии против орудий, стоявших за земляными насыпями. Через два часа безрезультатной перестрелки наши суда были взяты вновь на буксиры и ушли в море. Мы потеряли убитыми 2 нижних чинов и ранеными 1 обер-офицера и 5 нижних чинов. Суда потерпели различные повреждения, не помешавшие им, однако, продолжать дальнейшую службу⁸².
После этого вице-адмирал Серебряков совершил крейсерство вдоль ближайших турецких берегов, результатом которого было известие о проходе из Трепизонда в Батум и далее к Сухуму четырех неприятельских пароходо-фрегатов⁸³. Эти сведения вынудили адмирала Серебрякова повернуть обратно, и на рассвете 9 ноября он прибыл в Сухум.
Почти в то же время у восточных берегов Черного моря произошел беспримерный и весьма лестный для русского флота факт успешного боя нашего парусного фрегата с тремя турецкими пароходо-фрегатами. Фрегат «Флора» следовал из Севастополя в Сухум-Кале и в ночь с 5 на 6 ноября неожиданно встретился на высоте укрепления Пицунда с тремя двухбатарейными турецкими пароходами, имевшими по 16 портов и вооруженными бомбическими орудиями; из них один был под вице-адмиральским флагом⁸⁴. Но все это объяснилось позднее, на рассвете. Ночью же на опознавательные сигналы «Флоры» пароходы, скрыв свои огни, выстроились в линию и пошли против нашего фрегата. Сойдясь на дальность выстрела, пароходы открыли огонь, на который не замедлила ответом и «Флора». Бой с перерывами продолжался четыре часа, причем турецкие пароходы старались стать против носа нашего фрегата, чтобы безнаказанно бить его, а этот последний удачными маневрами становился к ним боком и действовал батальным огнем.
Вся цель маневров «Флоры» заключалась в том, чтобы держать пароходы против своего борта и не дать им возможности окружить ее с разных сторон. Благодаря искусству командира «Флоры», капитан-лейтенанта Скоробогатова и молодечеству команды цель эта была достигнута блестящим образом, и пароходы, получив повреждения в корпусах, принуждены были выйти из сферы выстрелов нашего фрегата.
Когда рассвело, на горизонте показалась наша шхуна «Дротик», шедшая на веслах по направлению к берегу. Два из турецких пароходов тотчас же бросились в погоню за этим дешевым призом, а третий продолжал держаться за кормой фрегата. Скоробогатов, чтобы спасти шхуну, стал бортом к пароходу и открыл по нему огонь. Тогда два других парохода бросили свою погоню и присоединились к обстреливаемому. Огонь фрегата был так силен, что пароходы более не решались разъединяться, а держались вместе, благодаря чему «Флора» могла им наносить громадный вред. [246]
В девять часов утра пароходы не могли более выдерживать артиллерийского огня нашего фрегата и отступили в беспорядке к западу, имея на буксире пароход под вице-адмиральским флагом. Это судно, с которого распоряжались всем ходом дела и которое действовало лучше других, имело, по свидетельству Скоробогатова, наверху всех людей, одетых не в турецкую форму⁸⁵.
По мнению контр-адмирала Вукотича, корвет «Флора» своим блестящим делом спас Сухум-Кале, куда направлялись турецкие пароходы и где, кроме тендера «Скорый», не было никаких судов⁸⁶.
Появление в наших водах турецких военных судов вынудило адмирала Серебрякова снять с крейсерства мелкие суда и ограничиться для этой цели лишь четырьмя фрегатами⁸⁷.
Наше положение могло еще ухудшиться в случае появления в Черном море англо-французской эскадры, когда гибель не защищенных флотом береговых укреплений становилась неизбежной. Адмирал Серебряков опасался также, чтобы не оправдались слухи о намерении турецкой эскадры сделать поползновение к овладению Гаграми. Турки входили бы тогда в непосредственную связь с горцами и Магомет-Амином, после чего нельзя было поручиться за верность даже мирного населения Абхазии.
Поэтому адмирал Серебряков ходатайствовал об усилении Сухумского гарнизона из 1 -го отделения береговой линии двумя линейными батальонами, которые предполагалось сменить батальонами Черноморского казачьего войска.

Хотя к концу октября манифест о войне не был еще получен в Севастополе, но враждебные операции, открытые уже турками против нас на европейском и азиатском театрах военных действий, заставили князя Меншикова немедленно по получении известия о выходе из Босфора турецкой эскадры принять ряд мер для усиления крейсировавшего у восточных берегов Черного моря отряда судов контр-адмирала Синицына для извещения Нахимова и для поисков турецкой эскадры, если она направится вдоль европейского берега.
С этой целью фрегаты «Флора» и «Мидия» и пароходо-фрегат «Херсонес» должны были отправиться под флагом контр-адмирала Вукотича к Сухум-Кале для подкрепления отряда контр-адмирала Синицына⁸⁸; фрегаты «Коварна» и «Кагул» — к вице-адмиралу Нахимову; эскадра контр-адмирала Вульфа с присоединенным к ней корветом «Калипсо» и пароходом «Грозный» — оставаться на Севастопольском рейде и находиться в совершенной готовности к выходу в море, а эскадра контр-адмирала Новосильского с присоединенным к ней пароходами «Владимир» и «Одесса» и бригом «Эней» должна была немедленно выйти в море [247]
под флагом В. А. Корнилова для исполнения особого возложенного на нее поручения⁸⁹.
Князь Меншиков, посылая, под влиянием ли писем императора Николая или же под влиянием рвавшегося в бой полного энергии Корнилова, в море большую часть флота, в душе не рассчитывал на возможность встречи в такое позднее время года с турецкой эскадрой в открытом море, а атаковать турецкие крепости ему не было дано право; вот почему, надо полагать, он изменил своему намерению лично стать во главе эскадры⁹⁰. «Ваша задача, — писал он по этому поводу князю Горчакову 2 ноября⁹', — как мне кажется, строго оборонительная, моя же — атаковать неприятеля всюду, где его встретят в море, не касаясь крепостей. Для этой цели я имею в море две эскадры, которые, по всей вероятности, встретят только несколько транспортов или пароходов, которые укроются в портах»⁹².
Отправляя 28 октября, до получения манифеста о войне, Корнилова в море, князь Меншиков поставил ему задачу отыскать виденный пароходом «Херсонес» турецкий флот, если он расположится в одном из трех портов — Сизополе, Варне или Балчике⁹³.
Эскадра, врученная Корнилову, состояла из 120-пушечных кораблей «Великий князь Константин» под флагом Корнилова, «Три Святителя» под флагом Новосильского, «Париж», «Двенадцать Апостолов» под флагом Панфилова; 84-пушечных кораблей «Ростислав» и «Святослав», брига «Эней» и двух пароходов «Владимир» и «Одесса», которые должны были присоединиться вслед за выходом эскадры.
В 19 часов вечера 28-го числа Корнилов отдал по эскадре следующий приказ:
«Получив приказание господина начальника главного морского штаба вступить в командование эскадрой, бывшей под флагом контр-адмирала Новосильского, с присоединением пароходов «Владимир», «Одесса» и брига «Эней», и следовать немедленно для открытия и истребления турецкого флота, вышедшего из Босфора, буде он перешел параллель Инады⁹⁴, я объявляю об этом для сведения, кому следует, причем присовокупляю, что флаг мой будет поднят на корабле «Великий князь Константин» и что сего числа ночью или с рассветом я намерен сняться, надеясь, что если бы счастье нам благоприятствовало и мы встретили неприятеля, то с помощью Божьей офицеры и команды судов, со мной отплывающих, вполне воспользуются случаем увеличить наш флот новыми кораблями. Так как манифеста о войне нет, то судам нашим разрешено брать и истреблять одни только турецкие военные суда; купеческие же осматривать и в таком только случае не отпускать, если они будут иметь войска или груз, турецкому правительству принадлежащий, а что касается до судов военных или купеческих [248] других наций, то все остается в старом порядке, и их ни под каким предлогом не должно останавливать. При могущем встретиться бое, я не считаю нужным излагать какие-либо наставления — действовать соединенно, помогая друг другу и на самое близкое расстояние, по-моему, лучшая тактика»⁹⁵.
В тот же день Корнилов отправил с фрегатом «Коварна» письмо Нахимову⁹⁶, в котором выражал надежду, что Павлу Степановичу удастся расколотить в пух турецкую флотилию, посылаемую в Батум или Сухум; о себе же сообщал, что он выходит в море искать турецкую эскадру, виденную «Херсонесом», но думает, что не найдет ее ни в Варне, ни в Бургасе, далее которого переступать не приказано. Свое письмо Владимир Алексеевич кончал выражением надежды пробраться от Бургаса на свидание с Нахимовым.
Таким образом, при выходе в море сфера деятельности эскадры Корнилова была строго ограничена ввиду неизвестности, состоялся ли манифест о войне, о котором ему пришлось узнать только 7 ноября, по возвращении в Севастополь. Впрочем, как можно судить из приведенной выше выдержки из письма князя Меншикова к князю Горчакову от 2 ноября, т. е. по получении им уже манифеста, этот последний не изменил взгляда князя Александра Сергеевича на неприкосновенность турецких приморских крепостей. [249]
29 октября, в восьмом часу утра, эскадра Корнилова снялась с якоря и, обменявшись салютом с эскадрой контр-адмирала Вульфа и крепостью, взяла курс на мыс Калиакра. Выйдя в открытое море, Владимир Алексеевич поднял сигнал: «Объявить командам, что государь ожидает усердной службы, а Россия — всегдашней славы своего оружия. С нами Бог!»⁹⁷.
Все плавание эскадры Корнилова совершалось при самой неблагоприятной погоде. Тотчас за Херсонесским маяком ее встретил крепкий юго-восточный ветер, обратившийся к вечеру в противный юго-западный шторм с большим неправильным волнением и дождевыми шквалами. Противные ветры, штормы, шквалы, град и дождь неотступно сопровождали наши многочисленные суда, разбросанные по всему Черному морю, Корнилову — на западе, Нахимову — в центре и Вукотичу — на востоке с одинаковой трудностью пришлось, за отсутствием спрятавшихся по портам турецких судов, бороться с более грозным врагом — разбушевавшимся Черным морем, и это не один-два дня, а неделю и даже, как, например, Нахимову, свыше месяца.
Лишь только 3 ноября эскадра Корнилова, присоединив к себе «Владимир» и не дождавшись «Одессы», приблизилась к мысу Калиакра⁹⁸. Адъютант адмирала, лейтенант Железнов, был послан на «Владимире» осмотреть Балчик, Варну, Сизополь и Бургас, а эскадра в полной готовности к бою в море или к якорному делу стройно лавировала, ожидая возможности двинуться на неприятеля. Но Железнов беспрестанно подавал печалившие моряков сигналы, что турецкого флота нигде не обнаружил.
Опрошенные же купеческие суда показали, что турецко-египетский флот стоит в Буюк-Дере, по-прежнему имея фрегаты и мелкие суда в крейсерстве у самого пролива; четыре английских и столько же французских линейных корабля при соответственном числе пароходов расположились у азиатского берега, а три турецких парохода 31 октября отправились в Трапезонд⁹⁹.
Таким образом, надежда на столкновение с неприятельским флотом у Корнилова пропала, что он с грустью и сообщил в час дня 4 ноября своей эскадре сигналом с флагманского корабля «Великий князь Константин»¹⁰⁰. Полагая свое пребывание с эскадрой более ненужным, он передал ее контр-адмиралу Новосильскому с приказанием двинуться навстречу к Нахимову, чтобы как можно скорее известить его о турецких пароходах, а сам пересел на «Владимир», которому надо было быть скорее в Севастополе, чтобы запастись углем, и направился на нем к порту Амастро¹⁰¹.
Новосильскому дано было приказание двинуться после свидания с Нахимовым в Севастополь, оставив Павлу Степановичу, если понадобится, 84-пушечные корабли «Ростислав» и «Святослав». [250]
А между тем турецкая эскадра из шести судов находилась в это время в море и не далеко от сферы действий эскадры Корнилова. На нее наткнулся в ночь на 1 ноября пароход «Одесса», отыскивавший Корнилова и разошедшийся с ним из-за пасмурной и бурной погоды¹⁰². Уклоняясь от этой эскадры, «Одесса» двинулась к северу; в полдень 1 ноября она находилась только в 18 милях от эскадры Корнилова¹⁰³, но ввиду мрачности и шторма вновь не могла ее различить.
Спустившись, благодаря повреждению в лопастях колес, к анатолийскому берегу и не найдя эскадры Нахимова, командир «Одессы» направился к Севастополю.
5 ноября с рассветом «Владимир» подошел на вид Анатолийского берега против Пендереклии¹⁰⁴, и здесь Корнилов заметил пароходный дым по направлению к Севастополю, а вскоре затем к югу от себя, в расстоянии отдаленного сигнала, какую-то эскадру из шести судов.
Можно полагать, что это была та самая турецкая эскадра, которую в ночь на 1 ноября видел пароход «Одесса» на параллели Бургаса и на меридиане 0°15' к западу. По всей вероятности, выйдя 31 октября из Босфора для следования вдоль анатолийского берега, она была отнесена господствовавшими в эти дни южными и юго-западными штормами на север, а потом, когда погода немного утихла, взяла свое прежнее направление. Корнилов, предполагая себя благодаря ошибочному исчислению «Владимира» между Амастро и мысом Керемпе, т. е. в районе крейсерства Нахимова, принял эту эскадру за Нахимовскую, и, полагая, что он всегда успеет к ней возвратиться, взял курс на видимый пароход.
«Владимир» под командой капитан-лейтенанта Бутакова начал быстро сближаться с неизвестным пароходом, и в 8 часов утра уже были видны его рангоут и труба. Неприятель, преследуемый «Владимиром», начал попеременно менять свой курс¹⁰⁵, то направляясь к берегу, то удаляясь в море. Когда на нашем пароходе были в четверть десятого подняты рангоут и русский флаг, неприятельское судно пошло прямо на «Владимир», выкинув турецкий флаг; но вскоре противник вновь переменил направление, что дало Корнилову возможность с ним сблизиться. «Владимир», видя, что неприятельское судно малосильнее нашего, пустил ему ядро перед носом; на это неприятельский пароход отвечал залпом с борта, что послужило сигналом для открытия огня и с нашей стороны.
Между тем суда так сблизились, что неприятельские снаряды перелетали через наш пароход; наш же огонь отличался замечательной меткостью, и один из первых снарядов сбил с турецкого парохода флагшток с флагом, который скоро был заменен другим. [251]

Схема № 13. Бой "Владимира" с "Перваз-Бахре"

«Владимир», видя, что у неприятеля не было кормовых орудий, расположился у него в кильватер, чтобы иметь возможность безнаказанно бить его и тем принудить к сдаче.
Турецкий пароход пытался приводить себя в положение, возможное для стрельбы правым бортом, на что «Владимир» отвечал такой же эволюцией и действовал против турок ядрами, бомбами, а иногда и картечью с орудий всего левого борта, на который, кроме того, было перевезено одно кормовое бомбическое орудие. Залпы с турецкого парохода перелетали через «Владимир» и не наносили ему никакого вреда. [252]
В 12 часов дня командир неприятельского парохода, стоявший во все время боя на площадке, был сбит ядром, и вся площадка снесена. Турецкий пароход направил свой курс прямо на азиатский берег. Так бой продолжался около трех часов при образцовом поведении всей команды, при быстрых и сноровистых действиях и при управлении капитан-лейтенантом Бутаковым своим пароходом со спокойствием, напоминавшим мирные маневры.
Тогда Корнилов, видя серьезные повреждения неприятельского судна, решил положить конец делу, сойдясь на дальность близкого картечного выстрела и приняв параллельное неприятельскому пароходу направление. Один залп картечью заставил турецкий пароход в час дня спустить флаг и остановить машину¹⁰⁶.
Взятое с боя судно оказалось 10-пушечным египетским пароходом «Перваз-Бахре» в 220 сил¹⁰⁷, отвозившим письма в Синоп и возвращавшимся в Пендераклию, где он должен был ожидать эскадру турецких фрегатов.
Экипаж судна состоял из 151 человека, из которых было убито 3 офицера и 16 нижних чинов и ранен 21 человек.
С нашей стороны были убиты адъютант Корнилова лейтенант Железнов, офицер, подававший большие надежды, и один нижний чин и ранено 3 нижних чина¹⁰⁸.
Это первое пароходное дело в истории флотов и единственное состязание между двумя колесными пароходами привлекло на себя всеобщее внимание. «Перваз-Бахре», новый, хорошей конструкции, с исправной машиной пароход, был избит до разрушения, кроме машины, которая уцелела, получив лишь несколько пробоин в паровиках и трубе. В кормовой части были вырваны целые доски, рулевая голова сбита, компасы уничтожены, так что приведение парохода в состояние продолжать путь на Севастополь заняло более трех часов времени¹⁰⁹. Что касается «Владимира», то он не потерпел почти никаких повреждений, но артиллерия его оказалась слабой на штырях и в скобах для брюков, которые не выдерживали отдачи орудия и задерживали скорость стрельбы. Это обстоятельство, по мнению Корнилова¹¹⁰, в более равном бою могло бы быть сопряжено с гибельными последствиями.
Командир «Владимира» весьма искусно воспользовался в бою обнаруженной слабостью противника — отсутствием у него кормовых орудий и, следуя ему в кильватер, бил турецкий пароход почти безнаказанно. Бутаков, подготовив надлежащим образом успех атаки, не замедлил этим воспользоваться, сблизился решительным движением вперед с противником и после нескольких залпов картечи заставил спустить флаг.
В 4 часа дня, едва только успели привести взятый пароход в состояние, возможное для продолжения плавания в Севастополь, [253] на горизонте «Владимира» появились две эскадры. Одна, турецкая, — на юге, которую Корнилов вновь принял за эскадру Нахимова, другая же шла от запада, т.е. в направлении, данном отделившейся 4-го числа от Корнилова эскадре Новосильского. Но Владимир Алексеевич, предполагая, что это могла быть также и эскадра турецких фрегатов, пустив приз плыть по румбу в Севастополь, направился к этой сомнительной эскадре, в действительности оказавшейся принадлежащей Новосильскому¹¹¹.
В пятом часу дня Корнилов подошел к эскадре, поздравил людей с призом и, приказав контр-адмиралу Новосильскому следовать навстречу Нахимову для передачи ему словесных распоряжений, взяв пленный пароход на буксир «Владимира», направился в Севастополь¹¹², куда и прибыл благополучно 7 ноября. Новосильскому же было приказано усилить, если потребуется, эскадру Нахимова двумя двухдечными кораблями, а самому со стопушечными следовать также в Севастополь.
В полночь с 5 на 6 ноября Новосильский сошелся с Нахимовым на пересечении меридиана порта Амастро и параллели 42° 12'. На рассвете состоялось свидание между обоими адмиралами. Здесь Новосильский впервые узнал от Нахимова, что манифестом объявлена война с Турцией, и объявил это своей эскадре. В 9 часов утра, оставив Нахимову корабли «Ростислав», «Святослав» и бриг «Эней» и присоединив к своей эскадре «Ягудиила» и бриг «Язон», Новосильский направился к Севастополю¹¹³.
Павел Степанович вновь остался один неизменным стражем Черного моря с эскадрой из пяти 84-пушечных кораблей, двух фрегатов, одного брига и одного парохода¹¹⁴, беспрерывно несших второй месяц тяжелую крейсерскую службу в бурное время года и при несомненной наличности вблизи турецкого флота.
Плавание эскадры Корнилова с 29 октября по 7 ноября выказало в полной мере блестящие качества Черноморского флота и отличную подготовку всего личного состава.
Сопровождаемые постоянными штормами и противными ветрами, суда этой эскадры во все время плавания находились в стройном порядке, готовые атаковать неприятеля, где бы и в каких силах он ни был обнаружен. Но, обращаясь к результатам трудного крейсерства Корнилова, нельзя не пожалеть, что вся блестящая работа эскадры увенчалась лишь частным успехом — взятием с боя «Перваз-Бахре». Причиной этому скорее всего может служить то фальшивое положение, в которое был поставлен Корнилов при отправлении его в крейсерство, ряд неизбежных на войне, а тем паче в море случайностей и, наконец, незначительное число пароходов, которые одни только могли играть роль отличных разведчиков в море, несмотря ни на какую погоду¹¹⁵. [254]
Корнилов отправился в крейсерство в то время, когда манифест о войне еще не был получен. Он был стеснен в своей роли самостоятельного руководителя военных операций разными дипломатическими тонкостями, характеризовавшими общее наше фальшивое в то время положение. Турок, открыто проливавших русскую кровь, он мог атаковать только не южнее Бургаса и никоим образом не трогать их крепостей; при встрече с не имеющими права показываться в Черном море судами враждебных нам западных держав он должен был обходиться с ними дружественно. Князь Меншиков не счел нужным послать ему вслед полученный манифест о войне и тем развязать руки нашей сильной и отлично подготовленной эскадре.
Корнилов, дойдя до Бургаса, исполнил собственно боевую часть возложенного на него поручения; после этого он, не обнаружив нигде турок, отказался от свидания с Нахимовым, поручив переговоры с ним Новосильскому, а сам решил вернуться в Севастополь. Но здесь и начинается ряд досадных случайностей.
«Одесса» в ночь на 1 ноября встречается в море с турецкой эскадрой, ищет Корнилова, ищет Нахимова, не находит ни того ни другого и, потерпев аварию, 3 ноября возвращается в Севастополь. Князь Меншиков, относившийся вообще недоверчиво к возможности выхода в такую погоду турецкого флота в море, не принимает никаких мер к сообщению начальникам наших эскадр сведений, привезенных «Одессой».
Корнилов, благодаря ошибочному исчислению «Владимиром» своего места, поставил себя утром 5 ноября между портом Амастро и мысом Керемпе, тогда как в действительности он находился против Пендереклии. Принятие им при таких условиях обнаруженной к югу эскадры, подходившей по числу судов к эскадре Нахимова, за эту последнюю является вполне понятным.
Благодаря этому турки вновь ускользают от нас. После боя с «Перваз-Бахре» на виду «Владимира» снова появляются две эскадры. Свидание с Новосильским и поверка места своего нахождения, казалось бы, могли влить в душу Корнилова сомнение насчет того, что только что виденная на юге эскадра принадлежала Нахимову, но, по всей вероятности, разговора об этой эскадре между Корниловым и Новосильским не было, так как этот последний после свидания с Корниловым продолжал отыскивать Нахимова в прежнем направлении, не переменив своего курса на юг. Причины, которыми в данном случае руководствовался Корнилов, а также причина неоставления Нахимову стопушечных кораблей не могут быть выяснены при помощи имеющихся в наших руках материалов. А между тем турецкая эскадра свободно разгуливала по Черному морю вплоть до Синопского погрома. [255]

Мы оставили эскадру Нахимова вышедшей 11 октября в крейсерство между Анатолией и Крымом с приказанием держаться по возможности на меридиане Тарханкута и параллели 43° и распространить свое наблюдение к Анатолийскому берегу между мысом Керемпе и портом Амастро с таким расчетом, чтобы быть на сообщении между Константинополем и Батумом, в который были отправлены три турецких пароходо-фрегата с орудиями. При этом Нахимову указывалось, что до получения новых инструкций не надлежит считаться в войне с турками¹¹⁶.
Павел Степанович со своей стороны старался по возможности полнее снабдить свои суда всем необходимым для долгого зимнего плавания и дал командирам достойную внимания инструкцию. «Так как, — говорилось, между прочим, в этой инструкции, — Россия не объявляла войны, то при встрече с турецкими судами первый неприязненный выстрел должен быть с их стороны; те же турецкие суда, которые на это решатся, должны быть уничтожены... Я убежден,, что в случае разрыва между Россией и Турцией, каждый из нас исполнит свое дело»¹¹⁷.
Но в воздухе уже чувствовалась близость войны, и потому жители Севастополя с особой сердечностью прощались с эскадрой, которой суждено было вновь увидеть родной рейд лишь после сорокадневной, ужасной по перенесенным трудам, жизни в море и увенчанной лаврами Синопской победы.
С рассветом при легком северо-восточном ветре эскадра торжественно снялась с Севастопольского рейда. Несмотря на ранний час, все берега и окрестные холмы были усеяны жителями Севастополя, сроднившимися со своим флотом и громко напутствовавшими уходивших на путь славы, тяжелых трудов, а многих и на последние боевые подвиги.
На следующий уже день ветер засвежел, и осенние бури, штормы и очень часто ураганы почти без перерыва сопровождали эскадру во все время этого продолжительного ее последнего плавания.
Казалось, сама природа напевала грустную лебединую песнь могучему флоту, гордо носившему в течение семи десятков лет свой флаг по волнам бурного Черного моря. Всего через год с небольшим этому флоту суждено было погибнуть в своем родном море — погибнуть, чтобы вновь возродиться твердым в наследии своих предков и еще более величественным и прекрасным.
14-го числа эскадра Нахимова была уже у Анатолийского берега, и здесь она впервые была обнаружена трехмачтовым турецким батарейным пароходом, который осмотрел ее издали и, заметив дым подходившей «Бессарабии», скрылся из вида. 20 октября адъютант Корнилова лейтенант Железное привез известие о деле у Исакчи, но эта новость, как известно, не развязала рук нашим морякам, так как Железное вновь подтвердил приказание [256] выжидать первого выстрела турок и быть в оборонительном положении¹¹⁸.
Благодаря такому распоряжению турецкие военные пароходы безнаказанно тянули суда далеко не с мирным грузом с запада на восток на виду связанной по рукам нашей эскадры¹¹⁹.
С нетерпением и, без сомнения, со скорбью Нахимов продолжал бороться у Анатолийского берега с бурями и ураганами¹²⁰ в томительном ожидании вожделенного вестника, который освободил бы его от невыносимой обязанности отражать, но не атаковать. Наконец 1 ноября пароход «Бессарабия» и фрегат «Коварна» пришли из Севастополя с манифестом о войне. Адмирал тотчас же поднял сигнал: «Война объявлена; турецкий флот вышел в море. Отслужить молебствие и поздравить команду». Под звуки бушующего шторма экипажи приветствовали эту новость несмолкаемыми криками «ура!».
Сильный ветер окончательно прервал всякое сообщение между судами эскадры Нахимова, и только 2-го числа вечером адмирал мог передать эскадре свои приказания.
«Не имея возможности, — писал он в своем приказе, — за крепким ветром и большим волнением два дня передать на суда вверенного мне отряда копии с манифеста объявления войны Турции, я передаю их теперь и предлагаю гг. командирам приказать священникам прочесть их при собрании всей команды. Имею известие, что турецкий флот вышел в море с намерением занять принадлежащий нам порт Сухум-Кале и что для отыскания неприятельского флота отправлен из Севастополя с шестью кораблями генерал-адъютант Корнилов. Неприятель не иначе может исполнить свое намерение, как пройдя мимо нас или дав нам сражение. В первом случае я надеюсь на бдительный надзор гг. командиров и офицеров; во втором — с Божьей помощью и уверенностью в своих офицерах и командах, я надеюсь с честью принять сражение. Не распространяясь в наставлениях, я выскажу свою мысль, что в морском деле близкое расстояние от неприятеля и взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика. Уведомляю гг. командиров, что в случае встречи с неприятелем, превышающим [257] нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает свое дело»¹²¹.
Оценивая этот краткий, определенный, полный решимости и достоинства, но в то же время скромный приказ, один из моряков того времени говорит по поводу его следующее¹²². Как знаток дела, адмирал отлично понимал, что успех действий с парусными судами в открытом море зависит от начальника только до первого выстрела. С этой же минуты начальник эскадры должен в полной мере положиться на личные способности и опытность командиров, предоставляя себе лишь лестное право кинуться первым в бой. Если адмирал в течение крейсерства сумел приучить экипажи к управлению кораблями, если он развил в командирах соображение, дал им возможность постичь качества своих судов, вселил в них уверенность, которая не может существовать без чувства собственного достоинства, тогда, подобно Нельсону под Трафальгаром, он может закрыть сигнальные книги. Другое не менее важное и чисто нравственное условие — это тесная дружеская связь между командирами, которая одна только вполне обеспечивает столь необходимую взаимную помощь.
Лазарев и его достойные сподвижники в течение многих лет воспитывали Черноморский флот именно в этом направлении; во время последнего трехнедельного крейсерства в бурную осень под руководством своего опытного адмирала Нахимовская эскадра довершила свою боевую подготовку, и теперь, вступая в открытую борьбу, когда пришло время использовать результат многолетних трудов, Павлу Степановичу незачем было быть многоречивым: от адмирала и до последнего матроса все мыслили у него в эскадре одинаково, все отлично знали, что и как предстоит им делать под флагом своего обожаемого начальника.
Инструкции, присланные Нахимову вместе с манифестом о войне, не изменяли, судя по отданному им приказу, ранее данной ему задачи крейсировать у Анатолийского берега между мысом Керемпе и портом Амастро. Враждебная нам западная печать старалась объяснить после синопского погрома крейсирование эскадры Нахимова именно на этом участке Черного моря нашим желанием во что бы то ни стало атаковать турок, считая, что для охраны Закавказья от подвоза туда морем подкреплений и оружия следовало бы крейсировать у восточных берегов Черного моря. Полагаем, что одного взгляда на карту этого моря достаточно, чтобы видеть, что лучшее выполнение возложенной на Нахимова задачи именно требовало пребывания его эскадры между Крымом и мысом Керемпе.
Здесь, в самом узком месте Черного моря, Нахимову было гораздо легче перехватывать все идущие из Константинополя суда, чем делать это, разбросав свою эскадру вдоль значительного [258] протяжения восточного берега. Да, кроме того, нам было хорошо известно, что главные средства для борьбы на Кавказе могли доставляться именно из Константинополя, а не из соседних с Кавказом азиатских портов, для наблюдения за которыми существовала вторая линия судов под начальством первоначально контр-адмирала Синицына, а впоследствии Вукотича¹²³.
Нахимов по самой природе своей не принадлежал к числу натур нервных, честолюбивых. Поэтому манифест о войне не заставил его кинуться вперед, чтобы во что бы то ни стало отыскать неприятеля и разбить его. Он отлично сознавал важное значение оберегаемого им участка, правильно понял, что целью слабого турецкого флота будут не европейские берега и не Крым, а Кавказ, и потому спокойно оставался между мысом Керемпе и Амастро, где неприятель непременно должен был пройти¹²⁴. И это решение знаменитого адмирала было тем более правильно, что он знал о предпринятых эскадрой Корнилова поисках турецкого флота и не сомневался в энергии этих поисков.
Но Нахимов перестал уже только наблюдать за проходившими мимо него турецкими судами, и результатом полученного права действовать наступательно был захват 4 ноября близ мыса Керемпе нашим пароходом «Бессарабия» турецкого транспортного парохода в 200 сил «Меджари-Теджарета». «Бессарабия» во время крейсерства вдоль берега для осмотра купеческих судов увидала идущий из Синопа турецкий пароход. Скрыв первоначально себя парусами и подпустив неприятеля ближе к себе, наш пароход погнался за ним. После второго выстрела турецкий пароход спустил шлюпки, на которых успели спастись на берег капитан и часть экипажа. Захваченный же приз был доставлен в полной исправности в Севастополь¹²⁵.
5 ноября с 10 часов утра в эскадре Нахимова были слышны выстрелы — то было известное дело «Владимира» с «Перваз-Бахре». Эти выстрелы сильно встревожили Павла Степановича. Предполагая, что Корнилов встретил турецкий флот и завязал с ним дело, он всей душой рвался на помощь, но, как нарочно, мертвый штиль приковывал его к месту. Пришлось «Бессарабии» и пленному турецкому пароходу брать корабли поочередно на буксир, и таким только образом эскадра придвинулась на семь миль к западу¹²⁶. Задувший к вечеру ветер дал возможность прибавить ходу. В десятом часу вечера многочисленные огни обнаружили приближение неизвестной эскадры. Адмирал сделал сигнал приготовиться к бою, но то была эскадра Новосильского.
Подробности разговора Новосильского с Нахимовым остаются для истории неизвестными. Как было изложено выше, Новосильский, заменив у Нахимова наиболее пострадавшие от продолжительного плавания суда другими, утром 7 ноября, исполняя [259] приказание Корнилова, направился в Севастополь, уводя с собой все стопушечные корабли.
Расставшись с эскадрой Новосильского, Нахимов направился к Синопу, чтобы удостовериться, действительно ли там стоят два турецких фрегата и два корвета, о которых сообщили пленные со взятого «Бессарабией» парохода, а также разведать, не сосредоточилась ли там турецкая эскадра, присутствие которой в море с целью пробраться к кавказским берегам было неоспоримо. Для крейсирования же по направлению к Босфору был оставлен фрегат «Кагул»¹²⁷.
С полночи на 8 ноября снова задул сильный юго-западный ветер, который к утру превратился в шторм. Громадное волнение не помешало, однако, в этот день нашим судам различить через Синопский перешеек рангоуты четырех турецких судов, стоявших на Синопском рейде, хотя этот шторм и не прошел даром для эскадры Нахимова. «Святослав», «Храбрый» и «Коварна» получили такие повреждения, что адмирал вынужден был 9-го числа отправить их в Севастополь, куда 10-го отправилась и «Бессарабия» для починки и пополнения запаса угля.
Таким образом, у Павла Степановича осталось в руках только три корабля¹²⁸, один бриг¹²⁹ и в крейсерстве у мыса Керемпе фрегат «Кагул». Адмирал, несмотря на это, продолжал держаться на виду Синопа, чтобы воспользоваться первой возможностью произвести ближайшую разведку числа стоявших на рейде судов.
В это же самое время фрегат «Кагул» в шторм 8 ноября незаметно сошелся с четырьмя турецкими фрегатами, от которых спасся, исключительно благодаря блестящей подготовке личного состава Черноморского флота.
Крейсируя у мыса Керемпе, фрегат боролся не только с сильным юго-западным штормом, но и с туманом, который был настолько густ, что в пяти саженях ничего нельзя было различить. К полудню туман начал несколько подниматься, и вскоре невдалеке на горизонте удалось различить четыре неясных контура судов.
Командир фрегата капитан-лейтенант Спицин принял их за суда эскадры Нахимова, и поэтому «Кагул» продолжал штормовать под теми же парусами. Но каково было удивление экипажа, когда туман всколыхнулся и в 400 саженях от «Кагула» обрисовались четыре турецких фрегата, идущих на него полным ветром. Минута промедления, и наш фрегат должен был очутиться между турок, шедших двумя колоннами. О вступлении в бой со столь неравными силами не могло быть и речи; оставалось сделать отчаянную попытку уйти от преследования. В одну минуту на «Кагуле» закипела молодецкая авральная работа¹³⁰. «Любо было смотреть, — пишет очевидец¹³¹, — на молодцов матросов, понимавших всю серьезность положения, быстро и отчетливо, без суеты и в строгом [260] молчании исполнявших каждый свое дело». Пока турки были в нерешительности, рассматривали сигналы с их флагманского судна, «Кагул» уже отдал все паруса и, глубоко зарываясь носом в пенистые волны, летел как птица, имея прислугу у заряженных орудий. Через полчаса, заметив, что один из турецких фрегатов как бы приближается, наше судно еще прибавило ходу, и с тех пор неприятель, видимо, стал отставать.
Но такая форсировка парусами недешево досталась «Кагулу».. Его бросало, как щепку, и сильными порывами ветра раза два совсем клало набок; вода с шумом переливалась с борта на борт не только на батарейной палубе, но и на кубрике, а в трюме ее набралось до 35 дюймов.
Наступивший вновь туман и сумерки скрыли «Кагул» от неприятеля, но ему еще в течение двенадцати часов пришлось выдерживать разразившийся с новой силой шторм.
Находясь в таком положении, фрегат решил идти на Севастополь, чтобы дать знать о погоне турецкого флота. 10-го числа «Кагул» встретил подходившую к Севастопольскому рейду эскадру Новосильского, дал ей знать о случившемся, после чего фрегат вновь отправился, несмотря на все повреждения и большую течь, в крейсерство к мысу Керемпе.
Своим спасением фрегат был единственно обязан молодецкой распорядительности командира и отличной подготовке всей команды. Этот маленький эпизод является блестящей иллюстрацией характеристики всего Черноморского флота, память о котором не иссякнет вовеки.
Турецкие фрегаты, гнавшиеся за «Кагулом», были под начальством вице-адмирала Османа-паши.
В ночь на 19 ноября, после Синопского сражения, израненный начальник турецкой эскадры был найден на горевшем судне командой с «Кагула». Придя в себя, он с интересом начал расспрашивать о том русском фрегате, который 8 ноября ускользнул от его эскадры в то время, когда он считал его уже совсем в своих руках. Изумлению старого адмирала не было границ, когда он узнал, что находится на том самом фрегате, который, по его мнению, должен был погибнуть, неся все паруса во время бывшего ужасного шторма'³².
Между тем Нахимов все время продолжал держаться у Синопа и наконец 11 сентября, воспользовавшись свежим восточным ветром, подошел к этому пункту на 2 мили и ясно различил там большую турецкую эскадру, состоявшую из 12 военных судов и 2 транспортов.
Положение серьезно изменилось и притом в худшую для Нахимова сторону: он очутился с тремя кораблями против несравненно более сильной турецкой эскадры, которая ежеминутно могла [261] его атаковать. Но не изменилась решимость Павла Степановича не упустить без боя отысканного после таких трудов противника. Эта решимость знаменитого адмирала, еще рельефнее выдающаяся ввиду той затруднительной обстановки, в которой он находился, замечательно характерно выясняется из его рапорта к командиру Севастопольского порта от 11 ноября за № 274, который он отправил с бригом «Эней», вылавировав из Синопского залива¹¹³.
«Обозревши сего числа, — доносил Нахимов, — в самом близком расстоянии порт Синоп, я нашел там не два фрегата, корвет и транспорт, как доносил вашему превосходительству, а семь фрегатов, два корвета, один шлюп и два больших парохода, стоящих на рейде под прикрытием береговых батарей.
Предполагая, что есть какая-нибудь цель у неприятеля, чтобы собрать такой отряд военных судов в Синопе, я положительно останусь здесь в крейсерстве и буду их блокировать до прибытия ко мне двух кораблей, отправленных мной в Севастополь для исправления повреждений. Тогда, несмотря на вновь устроенные батареи, кроме тех, которые показаны на карте Манганари, я не задумаюсь их атаковать». Свой рапорт адмирал кончал убедительной просьбой вернуть скорее два корабля его отряда и фрегат «Кулевча», а также прислать хоть два парохода, столь необходимые в крейсерстве.
Одновременно с этим Нахимов сделал распоряжение о возвращении к эскадре от мыса Керемпе фрегата «Кагул»¹¹⁴. [262]
Между тем князь Меншиков в первых числах ноября получил в Севастополе высочайшее повеление¹³⁵ не атаковать турецкие приморские города, истребить турецкий флот, если он вышел в море, и стараться отрезать сообщение между Константинополем и Батумом. Таким образом, несмотря на пролившуюся уже кровь, действия наших моряков все еще продолжали быть стесняемы дипломатическими тонкостями канцелярии графа Нессельроде.
Князь Меншиков это высочайшее повеление облек в более определенную и менее стеснительную для Нахимова форму, предписав ему по истреблении в Синопе неприятельских судов¹³⁶ пройти с эскадрой вдоль Анатолии к восточным берегам Черного моря, у которых появились турецкие пароходы и делают нападения на крейсирующие там суда¹³⁷
Однако посланные 7 ноября с этим приказанием пароходы «Одесса» и «Громоносец» не могли из-за непрерывных штормов и аварий доставить его по назначению и вернулись в Севастополь. 15-го на рассвете предписание Меншикова вновь было отправлено с фрегатом «Кулевча» и дошло до Нахимова накануне Синопского сражения.
Между тем еще 11 ноября, когда эскадра Новосильского, выдержав шторм у южных берегов Крыма, входила на Севастопольский рейд, с городского телеграфа был замечен даваемый этой эскадре фрегатом «Кулевча» сигнал о погоне за ним турецких судов, а приход в Севастополь одновременно с этим отосланных Нахимовым потерпевших судов выяснил князю Александру Сергеевичу рискованное положение незначительной эскадры Нахимова.
Новосильский поэтому был немедленно по входе на рейд потребован к князю Меншикову и получил приказание тотчас же вновь следовать на соединение с Нахимовым. Эскадре не дали даже как следует запастись провизией, и на рассвете 12-го «Париж», «Великий князь Константин», «Три Святителя», «Варна» и «Гавриил» покинули Севастопольский рейд¹³⁸. Два последних на следующий день были отосланы обратно, вследствие открывшейся в «Варне» течи при крепком восточном ветре, а стопушечные корабли соединились с Нахимовым рано утром 16 ноября¹³⁹ у мыса Пахиоса¹⁴⁰.
Корнилов во время этих распоряжений находился в Николаеве и прибыл в Севастополь только 15 ноября. Тотчас им был сделан ряд распоряжений¹⁴¹ о скорейшем изготовлении всех пароходов к выходу в море, причем из пароходо-фрегатов «Крым», «Одесса» и «Херсонес» формировался особый отряд под начальством контр-адмирала Панфилова, назначение которого пока оставалось в тайне. [263]
16-го в полдень «Эней» доставил в Севастополь вышеприведенное донесение Нахимова о сосредоточении в Синопе большой эскадры, и князь Меншиков приказал Корнилову немедленно спешить на помощь Нахимову с теми пароходами, которые могут быть скорее изготовлены¹⁴².
Утром 17-го «Одесса», «Крым» и «Херсонес» покинули, под флагом Корнилова, Севастопольский рейд¹⁴³.
Если отправление в Севастополь эскадры Новосильского 6 ноября, после свидания с Нахимовым и при явном присутствии в Черном море турецкой эскадры, и вызывает некоторое недоумение, то дальнейшие действия всех высших руководителей Черноморского флота отличаются замечательной определенностью в достижении одной общей цели — не упустить обнаруженной в Синопе турецкой эскадры и обеспечить успех предстоящего дела сосредоточением возможно больших сил.
В действиях Нахимова обнаружилось то редкое сочетание твердой решимости с благоразумной осторожностью, то равновесие ума и характера, которое составляет исключительную принадлежность великих военачальников. Выследив неприятеля, обнаружив его превосходные силы, он сумел удержать у себя и у своего отряда благородный пыл, требовавший немедленно дать волю долго накипавшему чувству обиды, вызванному фальшивой политической обстановкой. И, действительно, атаковать с тремя кораблями более сильную турецкую эскадру, стоявшую под защитой береговых батарей, было бы безрассудно, в особенности когда обстоятельства позволяли рассчитывать на увеличение своего отряда. Но это не отнимало у Павла Степановича решимости вступить во что бы то ни стало в бой и с такими неравными силами, если бы неприятель высказал поползновение ускользнуть из Синопа.
Несмотря на сильный северо-восточный ветер, он все время продолжал держаться со своей эскадрой у самых берегов «из опасения, чтобы неприятель не вышел из порта ночью и, пользуясь попутным ветром, не возвратился в Константинополь»¹⁴⁴.
Между тем Нахимов принял все меры, чтобы скорее увеличить свой отряд. Он сделал энергичное представление в Севастополь и не забыл притянуть к себе крейсировавший фрегат «Кагул», отлично сознавая, что в пылу морского боя ни одно судно не может быть лишним.
Надо отдать должную справедливость и князю Меншикову, который при первом известии о появлении турецкого флота принял с полной энергией ряд мер, чтобы поскорее усилить Нахимова, и Корнилову, который немедленно, получив известие о сосредоточении в Синопе турецкой эскадры, лично отправился принять участие в славном деле. [264]

Примечания

¹ Граф Адлерберг — князю Меншикову 24 сентября 1853 г., № 419. Архив канц. Воен. мин. 1853 г., секр. д. № 60. См. приложение № 47.
² Жандр. С. 67. ³См. схему № 11.
⁴ Князь Меншиков — генерал-адмиралу Корнилову 16 октября 1853 г. Гос. архив, разр. XI, д. № 1249.
⁵ См. приложение № 48.
⁶ Князь Горчаков — военному министру от 12 октября 1853 г. Архив канц. Воен. мин. по снаб. войск 1853 г., д. № 57.
⁷ Князь Меншиков — генерал-адмиралу 16 октября 1853 г. Гос. архив, разр. XI, д. № 1249.
⁸ Князь Меншиков ссылается в письме к генерал-адмиралу на свое всеподданнейшее письмо от 3 октября, которого при всем старании мы в архивах отыскать не могли, так же как и вообще большинства писем Меншикова к государю за 1853 г. В своем же дневнике князь Александр Сергеевич не имел обыкновения затрагивать общеинтересных вопросов.
⁹ Контр-адмирал Афанасьев. (Рукоп. отд. музея Севастопольской обороны).
¹⁰ Предписание адмирала Берха вице-адмиралу Нахимову от 5 октября 1853 г., № 51.
¹¹ Корабли: «Императрица Мария», «Ягудиил», «Храбрый» и «Чесьма»; фрегаты: «Коварна», «Кулевча» и «Кагул»; бриги: «Эней» и «Язон» и пароходо-фрегат «Бессарабия».
¹² Предписание адмирала Берха от 5 октября 1853 г., № 52.
¹³ Отношение генерал-адъютанта Корнилова к командиру Севастопольского порта от 8 октября 1853 г., № 277, из Одессы.
¹⁴ Всеподданнейший рапорт вице-адмирала Нахимова от 11 октября 1853 г. Архив Мор. мин.
¹⁵ Князь Меншиков — генерал-адмиралу 16 октября 1853 г. Гос. архив, разр. XI, д. № 1249.
¹⁶ Приказ по Черноморскому флоту 16 октября 1853 г., № 5. Никол. Центр. архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. № 2385, св. 130. Жандр. С. 71.
¹⁷ Корабли: «Три Святителя», «Двенадцать Апостолов», «Великий князь Константин», «Париж», «Ростислав» и «Святослав»; фрегаты: «Кулевча» и «Мидия».
¹⁸ «Гавриил», «Селафаил», «Уриил» и «Варна».
¹⁹ «Херсонес», «Крым», «Одесса» и «Громоносец».
²⁰ Контр-адмирал Афанасьев (рукопись). Рукоп. отд. музея Севастопольской обороны. Дневник А. Б. Асланбекова (рукопись). Там же. Шханочные журналы. Николаевский архив. Жандр. С. 71—73.
²¹ 18 октября 1853 г. Там же.
²² Письмо от 20 октября 1853 г. из Николаева. Жандр. С. 78.
²³ Барон Бруннов графу Нессельроде 17 (29) октября 1853 г. Гос. архив, разр. III, д. 108.
²⁴ Инструкция, данная ген.-адъют. Корниловым командирам пароходов, помещена у Жандра на с. 80 и 81. [265]
²⁵ Жандр. С. 82.
²⁶ Ордер фронта — на перпендикуляре курса.
²⁷ В кильватер друг другу.
²⁸ Отчет генерал-адъютанта Корнилова, составленный 28 октября 1853 г. Николаевский центр, архив, кн. оп. 23, оп. 185, д. № 1765, св. 61. Жандр. С. 83—85.
²⁹ Жандр. С. 85.
³⁰ Шханочный журнал «Одесса». Николаевский центр, архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. №2438, св. 134.
³¹ Контр-адмирал Афанасьев (рукопись). Музей Севастопольской обороны. Жандр. С. 86.
³² Шханочный журнал брига «Язон». Николаевский центр, архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. №2413, св. 133.
³³ Письмо князя Воронцова военному министру 25 сентября 1853 г. Архив воен. уч. Гл. шт., отд. 2, д. 6562.
³⁴ 3-й бат. Эриванский караб. наследного принца полка, 4-я р. Кавказского саперн, бат, 1 взв. легк. № 7 бат. 21 арт. бр. и 3 сотни милиции.
³⁵ Мингрельский егер. п., горн. № 1 бат. Кавказской гренад, арт. бриг., Донской каз. № 5l п. и милиции.
³⁶ Приказы по действ. Кавказскому корпусу № 1, 2, 3 и 11.
³⁷ См. приложение № 49.
³⁸ Приказ по действ. Кавказскому корпусу № 4.
³⁹ Рапорты полковника Карганова князю Гагарину 8 октября, № 104, и 9 октября, № 1571. Архив Кавказ, воен. окр., Ген. шт. д. № 2.
⁴⁰ 1-й бат. Мингрельского егер. п., 4-й бат. Тифлисского егер. п., 4 op. горн. № 3 бат. и 2 op. легк. № 7 бат.
⁴¹ Предписание генерал-лейтенанту Ковалевскому от 9 октября 1853 г., № 203. Архив Кавказ. воен. окр.
⁴² Отзыв главнокомандующего военному министру 17 октября 1853 г., № 648. Там же.
⁴³ 1-й бат. Грен, великого князя Константина Николаевича п.; 2-й и 3-й бат. Эриванского кар. п.; Св. бат. грен, бриг.; Кавказ, стр. бат.; 3 роты Кавказ, сап. бат.; 1-й бат. ег. князя Воронцова п.; бат. № 1 и № 5 бат.; легк. № 1 и 2 op. № 7 бат.; 2 op. горн. № 1 бат. и дивизион Нижегородского драг. полка.
⁴⁴ Князь Бебутов был болен, а князь Барятинский, который должен был временно командовать корпусом, еще не прибыл в Александрополь.
⁴⁵ Рапорт воен. мин. 5 октября 1853 г., № 1062. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 6565.
⁴⁶ Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 73.
⁴⁷ Курсив подлинника.
⁴⁸ Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 73.
⁴⁹ См. схему №11.
⁵⁰ Список судов этого отряда см выше.
⁵¹ Список этих судов см. выше.
⁵² Всего таких пароходов было шесть, от 44 до 260 сил.
⁵³ Корнилов — Синицыну 8 июня 1853 г., № 123. Николаевский центр. архив, кн. оп. 23, оп. 185, д. № 1734, св. 61. [266]
⁵⁴ Корнилов — Синицыну 28 сентября 185.3 г., № 265.
⁵⁵ Рукописный журнал плавания лейтенанта Бутакова. Музей Севастопольской обороны.
⁵⁶ Рапорт ком. отр. суд., крейсер, у вост. бер. Черного моря, ком. Севаст. порта от 21 октября 1853 г., № 409. Никололаевский центр. архив, оп. 185, д. № 1761, св. 61.
⁵⁷ Эти показания лейтенанта Бутакова, плававшего на «Андромахе» и записавшего их тотчас же под свежим впечатлением, заслуживают полного доверия.
⁵⁸ Вахтенный журнал фрегата «Сизополь» за 1853 г. Николаевский центр, архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. № 2399, св. 132.
⁵⁹ Рапорт 14 сентября № 1077. Архив Кавказ, в. окр., д. Ген. шт. 1853 г., № 2, ч. I.
⁶⁰ Черноморского линейного № 12 батальона; орудия Редут-Кальского гарнизона.
⁶¹ Донесение начальника Черноморского береговой лини о воен. происш., рапорты князя Гагарина 22 октября, № 1733 и 18 октября, № 1678. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., д. № 5.
⁶² См. схему № 12.
⁶³ Убиты 1 офицер и 217 нижних чинов; ранено 2 офицера и 29 нижних чинов.
⁶⁴ Ведомость, прилаг. к рапорту князя Гагарина от 22 октября 1853 г., № 1733. Архив шт. Кавказ, воен. окр.
⁶⁵ Князь А. С. Меншиков не верил донесению об атаке поста Св. Николая с моря, полагая, что шум высадки должен был предупредить гарнизон об угрожавшей опасности, а считал более вероятным нападение с сухого пути. (Письмо князя Меншикова военному министру от 29 октября 1853 г., Архив канц. Воен. мин. по снар. войск 1853 г., секр. д. № 72.) Если принять во внимание, что в эту ночь была ветреная погода, заставлявшая наши крейсера держаться у Пицунды, то шум от высадки, наверное, заглушался шумом моря.
⁶⁶ От Озургет до поста Св. Николая 30 верст.
⁶⁷ В Поти, где был склад в 2300 четвертей муки, имелся гарнизон всего из 75 человек и сотни милиции; в Редут-Кале было 3 роты.
⁶⁸ Рапорт генерала Миронова 22 октября, №731. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 45. Рапорт барона Дюстерлоо. Донесение начальнику Черноморской береговой линии о воен. происш. 1853 г. Архив воен. уч. ком., отд. 2, д. № 5.
⁶⁹ Вахтенные журналы за 1853 г. пароходов «Колхида» и «Боец»; донесение контр-адмирала Синицына командиру Севастопольского порта от 21 октября 1853 г., № 409; рапорт командующего парохода «Колхида» от 21 октября 1853 г., № 12. Николаевский центр, архив.
⁷⁰ Письмо князя А. С. Меншикова князю М. Д. Горчакову от 2 ноября 1853 г. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 4253. Князь Долгоруков — князю Меншикову от 13 ноября 1853 г. Там же, д. № 4254.
⁷¹ Рапорт от 17 октября 1853 г., № 1674.
⁷² Отзыв адмирала Серебрякова князю Гагарину 27 октября 1853 г., № 207. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 5. [267]
⁷³ См. приложения № 50 и 51.
⁷⁴ Рапорт князя Гагарина 28 октября 1853 г., № 1828. Архив Кавказ, воен. окр.
⁷⁵ Рапорт князя Гагарина адмиралу Серебрякову 30 октября 1853 г., № 1852. Там же.
⁷⁶ Письмо адмирала Серебрякова князю Воронцову от 26 октября 1853 г. Там же.
⁷⁷Отношение военного министра князю Воронцову 20 июня 1853 г., № 3893, и его ответ. Архив канц. Воен. мин. 1853 г., секр. д. № 59.
⁷⁸ Отзыв князя Воронцова адмиралу Серебрякову 3 ноября 1853 г., № 660. Архив Кавказ, воен. окр. и рапорт адмирала Серебрякова 9 ноября 1853 г., № 273. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., отд. 2, д. № 5.
⁷⁹ Рапорт вице-адмирала Серебрякова князю Воронцову от 9 ноября 1853 г., № 273. Архив Мор. мин. инсп. деп., II отд., 2 ст., 1853 г., д. № 597.
⁸⁰ Николаевский центр, архив, оп. 18, д. № 22, св. 1.
⁸¹ См. схему № 12.
⁸² Донесения вице-адмирала Серебрякова (Архив Мор. мин. инсп. деп., II отд., 2 ст., 1853 г., д. № 597), контр-адмирала Вукотича (Николаевский центр, архив, оп.85, д. № 1767), вахтенные журналы корвета «Андромаха», брига «Птоломей», пароходо-фр. «Херсонес», корвета «Пилад» и пар. «Молодец» (Никол, центр, архив); журн. плавания лейтенанта Бутакова (рукоп, отд. Музея Севастопольской обороны).
⁸³ Там же.
⁸⁴ См. схему №11.
⁸⁵ Рапорт капитан-лейтенанта Скоробогатова от 11 ноября 1853 г., № 623 (Архив Мор. мин. инсп. деп., II отд., 2 стр., 1853 г., д. № 600); вахт. журн. фр. «Флора» за 1853 г. (Николаевский центр, архив); П. Мордвинов (Морской сборник 1880 г., кн. 8); Всеподданейший доклад Вел. кн. Константина Николаевича за 1853 г. (Архив Мор. мин. воен. пох. канц.), дневник А. Б. Асланбекова (рукоп, отд. Музея Севастопольской обороны) и др.
⁸⁶ Донесение контр-адмирала Вукотича от 11 ноября 1853 г., за № 23.
⁸⁷ Рапорты адмирала Серебрякова 18 и 26 октября 1853 г., № 918 и 724. Архив воен. уч. ком. Гл. шт., д. № 5. Рапорт адмирала Серебрякова 10 ноября, № 276. Архив Кавказ, воен. окр.
⁸⁸ Вукотич должен был сменить в начальствовании отрядом Синицына, которому предписано было вернуться в Севастополь.
⁸⁹ Приказ командира Севастопольского порта 28 октября 1853 г., № 1095. Николаевский центр. архив, кн. 17, оп. 97, д. № 43, св. 3.
⁹⁰ 20 октября князь Меншиков писал Корнилову: «Ежели вы действительно узнаете о выходе турецкого флота из Босфора, то неукоснительно дайте мне знать с назначением пункта соединения с вами». Жандр. С. 79.
⁹¹ Манифест о войне был получен в Севастополе 30 октября. Дневник А. Б. Асланбекова. Рукоп. отд. музея Севастопольской обороны.
⁹² «Votre programme est la defensive stride, a ce que je crois, le mien est d'attaquer Pennemi partout ou on le rencontrera en mer, sans toucher aux places. J'ai deux escadres en mer a cet effet qui probablement ne rencontreront que quelques transports ou vapeurs quise refugieront dans les ports». Архив воен. уч. Гл. шт., отд. 2, д. № 4253. [268]
⁹³ Подлинное донесение генерал-адъютанта Корнилова князю Меншикову о произведенном плавании от 7 ноября 1853 г. (в приложении № 52).
⁹⁴ См. схему № 11.
⁹⁵ Шханочный журнал корабля «Три Святителя». 1853 г. Николаевский центр, архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. № 2385, св. 130.
⁹⁶ Жандр. С. 88.
⁹⁷ Вахтенный журнал корабля «Великий князь Константин» за 1853 г. Николаевский центр, архив, кн. оп. 51., оп. 335, д. № 2380, св. 130.
⁹⁸ Путь эскадры Корнилова показан на схеме №11. "Вахтенные журналы всех судов эскадры. Николаевский центр, архив.
¹⁰⁰ Вахтенный журнал корабля «Двенадцать Апостолов» за 1853 г. Николаевский центр, архив, кн. оп. 31, оп. 335, д. № 2382, св. 130.
¹⁰¹ См. приложение № 52.
¹⁰² См. схему № 11.
¹⁰³ Рапорт командира парохода «Одесса» начальнику штаба Черноморского флота от 3 ноября 1853 г., № 749. Жандр. С. 98.
¹⁰⁴ В отчете Корнилова ошибочно указан подход к Анатолийскому берегу, между портом Амастро и мысом Керемпе.
¹⁰⁵ Эволюции «Владимира» и «Перваз-Бахре» перед боем и во время боя см. на кроки № 13.
¹⁰⁶ Всеподд. отч. великого князя Константина Николаевича за 1853 г. Архив Мор. мин. воен. пох. канц. 1853 г., д. № 155/84.
¹⁰⁷ Напомним здесь, что «Владимир» был вооружен 11 орудиями: 2 — 10-дюйм. бомб., 3 — 68-фунт. бомб, пуш., 4 — 24-фунт. пуш. кар. и 2 — 18-фунт. кар.
¹⁰⁸ Н. А. Обнинский рассказывает в своих записках со слов Бутакова (Русский архив. 1891. Кн. 3) следующую легенду по поводу смерти Железнова, а впоследствии и самого Корнилова: Железнов во время пребывания на Кавказе купил себе за очень дешевую цену отличную шашку и на высказанное по этому поводу Владимиром Алексеевичем удивление объяснил, что шашка досталась ему так дешево потому, что она пользовалась нехорошей славой, что каждый, кто надевал ее в бой, бывал убит. Железнов погиб в первом же деле. Корнилов, несмотря на просьбы окружавших его, взял шашку любимого адъютанта себе, и 5 октября 1854 г. (в первый раз, когда был после того случая под огнем), он погиб. Перебит был пополам и чудесный клинок, который после того хранился у вдовы знаменитого адмирала. Ныне он находится в Севастопольском музее.
¹⁰⁹ См. приложение № 52.
¹¹⁰ Рапорт генерал-адъютанта Корнилова адмиралу Берху от 7 ноября 1853 г., №338. Николаевский центр, архив, кн. 23,оп. 185,д.№ 1764,св.61.
¹¹¹ См. приложение № 52.
¹¹² Шханочный журнал корвета «Три Святителя» за 1853 г. Николаевский центр, архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. № 2385, св. 130.
¹¹³ Там же.
¹¹⁴ Корабли: «Императрица Мария», «Чесма», «Храбрый», «Ростислав», «Святослав»; фрегаты: «Кагул», «Коварна», бриг «Эней» и пароход «Бессарабия».
¹¹⁵ В эскадре Корнилова, ввиду неприсоединения к ней «Одессы», оставался только один «Владимир». [269]
¹¹⁶ См. выше.
117 Плавание брига «Язон» в 1853 г. Путилов. Сборн. Известий. Кн. 3.
¹¹⁸ Жандр. С. 75 и 77.
¹¹⁹ Плавание брига «Язон» в 1853 г. Морской сборн. 1854 г., № 3. Вахтен. журн. за 1853 г. Николаевский центр архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. № 2413, св. 133.
¹²⁰ 3аписки вице-адмирала Забудского. Рукоп. отд. Севастопольского музея.
¹²¹ Морской сборник. 1854. Кн. 3. С. 266.
¹²² Шестаков Ив. Обзор действий на Черном море от приготовлений к настоящей войне до Синопского сражения включительно: Морской сборник. 1855 г. Кн. 2.
¹²³ См. выше, стр. 266.
¹²⁴ Следование эскадры Нахимова со времени получения манифеста о войне и по 12 ноября обозначены на схеме №11.
¹²⁵ Архив Мор. мин. инсп. деп., 1 отд., 2 ст., 1853 г., д. № 383. Командир Севастопольского порта главному командиру Черноморского флота 9 ноября 1853 г., № 900. Николаевский центр, архив, кн. оп. 23, оп. 185, д. № 1764, св. 61. Вахт. журн. парохода «Бессарабия» за 1853 г. Николаевский центр, архив.
¹²⁶ Плавание-брига «Язон» в 1853 г. Морской сборник. 1854 г., № 3. Записки вице-адмирала Забудского. Рукоп. отд. Севастопольского музея.
¹²⁷ Жандр. С. 98. И. Чайковский. Морской сборник. 1899. Кн. 1. Записки вице-адмирала Забудского. Рукоп. отд. Севастопольского музея.
¹²⁸ «Императрица Мария», «Чесма» и «Ростислав».
¹²⁹ «Эней».
¹³⁰ Работы, для производства которых вызывается весь экипаж судна наверх.
¹³¹ И. Чайковский // Морской сборник. 1899. Кн. 1.
¹³² И. Чайковский // Морской сборник. 1899. Кн. 1. Вахтенный журналы. Николаевский центр. архив. Записки вице-адмирала Забудского (рукоп. отд. Севастопольского музея).
¹³³ Жандр. С. 103.
¹³⁴ И. Чайковский. Морск. сборн. 1899 г., кн. 1.
¹³⁵ Письмо князя А. С. Меншикова к В. А. Корнилову от 6 ноября 1853 г.
¹³⁶ В то время князь Александр Сергеевич имел сведение о присутствии в Синопе только двух фрегатов и двух корветов.
¹³⁷ Исторический обзор плавания эскадры вице-адмирала Нахимова. Жандр. С. 101.
¹³⁸ Вахтенный журнал корвета «Великий князь Константин» за 1853 г. Николаевский центр. архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. № 2380, св. 130.
¹³⁹ Вахтенный журнал корвета «Гавриил» за 1853 г. Николаевский центр, архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. № 2393, св. 130.
¹⁴⁰ См. кроки № 11. С. 251.
¹⁴¹ Отношение к командиру Севастопольского порта от 15 ноября 1853 г., № 345.
¹⁴² Жандр. С. 104.
¹⁴³ Вахт, журнал пароходо-фрегата «Одесса» за 1853 г. Николаевский центр, архив, кн. оп. 51, оп. 335, д. № 2438, св. 134.
¹⁴⁴ Донесение вице-адмирала Нахимова о Синопском бое. Николаевский центр, архив, кн. оп. 15, оп. 66, д. № 2, св. 1.