|
[185] Глава V
Сношения России с Ближним Востоком до воцарения императора Николая I
Первоначальные сношения России с Ближним Востоком долгое время имели характер преимущественно религиозный и торговый, хотя, впрочем, одновременно с этим в Московской Руси уже со времени падения Константинополя проявлялось сознание ее политических задач относительно Турции. Вместе с большой скорбью, вызванной известием об уничтожении Византийской империи, в Москве все более и более распространялось убеждение, что Россия должна быть преемницей этой монархии. Еще старец Филофей писал великому князю Василию Ивановичу, что нельзя и говорить о падении Греческого государства, так как оно только переместилось, и «нынешнее Ромейское царство есть Российское царство». Москва — третий Рим — сияет паче солнца, а «четвертому Риму не бывать».
Несомненно, что такое мнение разделялось и самими московскими царями, но они еще не признавали возможным заявлять политические требования, а заботились лишь о восстановлении торговли с Востоком, прерванной преграждением турками старого торгового пути «из варяг в греки». С этой целью в 1497 году Плещеевым был заключен с Турцией от имени Иоанна III договор о свободной торговле русских в Азове и Каффе. С другой стороны, старания цесаря, Папы и Польши заключить с Москвой наступательный против Турции союз не могли до самого конца шестнадцатого столетия поколебать ее осторожной политики. И замечательно то, что, несмотря на такую видимую безучастность московских государей к судьбе балканских народов, последние смотрели на Москву как на свою будущую избавительницу. Венецианский резидент при Оттоманской Порте в письме к своему сенату в 1576 году прямо свидетельствует о «неограниченном доверии болгар, сербов и греков» к России.
Крайняя осторожность русской политики по отношению к Турции проявлялась и в последующее время, хотя война с «поганым басурманом» почиталась как бы религиозным долгом и заслугой перед христианством. Царь Алексей Михайлович первый более открыто сочувствовал идее борьбы за освобождение балканских народов и даже повелел гостившим в Москве греческим купцам просить всех монахов и епископов в турецких владениях молиться о царе и совершать за него литургию.
Первое столкновение Московского государства с Турцией было вызвано украинскими делами. Оно закончилось заключенным в [186] 1681 году на двадцать лет перемирием в Бахчисарае, по которому Порта отказалась от притязаний на левобережную Украину. В следующем же году, при ратификации этого акта, она, сверх того, обещала не препятствовать паломничеству русских людей в Иерусалим.
Перемирие, однако, продолжалось недолго. Султан Мустафа II попытался возвратить Турции утраченное политическое значение, чем вызвал образование против себя «Священного союза» из России, Польши, Австрии и Венеции. Это был первый союз между Россией и венским двором. Совместные действия привели к заключению при посредстве Англии и Голландии Карловицкого мира, причем уже тогда обнаружилась известная рознь между интересами московского и венского дворов. Последний заключил даже отдельный мир с Портой, вопреки условиям союза и протестам русского представителя. По Карловицкому миру к Московскому государству отошел Азов с его округом.
Более точное определение условий предварительного Карловицкого договора было поручено думному дьяку Емельяну Украинцеву. Украинцев, подобно тому, как много лет спустя другой русский посол, прибыл в Стамбул на военном корабле, остановился с пушечной пальбой у стен сераля и грозно потребовал от Порты исполнения предъявленных условий, а в том числе передачи Гроба Господня от латинян грекам и свободного русского судоходства по Черному морю. От первого требования, однако, посол отказался после того, как ему объяснили, что султан волен распоряжаться в своей империи, и что «государь государю не указывает». Сам переводчик Маврокордато заявил послу, что вопрос о Гробе Господнем есть вопрос внутреннего управления, который может быть разрешен по жалобе иерусалимского патриарха, или о котором русский царь особо может писать султану, но что включать о нем постановления в мирный договор нельзя. Что касается предоставления русским судам свободного плавания по Черному морю, то против этого горячо восстали английский и голландский представители, и это наше требование было Портой отклонено. В конце концов 3 июля 1700 года Украинцеву удалось заключить Константинопольский [187] трактат, статья 4-я которого утверждала переход к России Азова с его округом, а статья 12-я обусловливала «московского народа мирянам и инокам вольное употребление ходить во святой град Иерусалим» без платежа каких бы то ни было податей и «нечинение ни единой досады живущим в странах Государства Оттоманского московским и российским духовным».
Одиннадцать лет спустя известная прутская неудача заставила нас отказаться от Азова и прочих завоеванных от турок земель, а также разорить вновь построенные города. Последовавшими затем Константинопольскими договорами 1712 и 1713 годов были разрешены некоторые частные пограничные вопросы, а трактатом 5 ноября 1720 года Порта согласилась на пребывание в Константинополе русского резидента.
Но эти миролюбивые отношения и даже общие интересы в Персии, с которой ко времени смерти Петра Великого Россия и Турция вели войну, не уничтожили сознания на берегах Невы и Босфора глубокой политической розни между обоими государствами. Турки ясно понимали, что после достижения берегов Балтики русская политика естественно должна была устремиться на юг, для расширения границ государства до берегов Черного моря и для обеспечения их от беспокойного соседства крымских татар и кавказских горцев. Порта делала все возможное для приостановления поступательного движения России к югу, и петербургский Верховный тайный совет предвидел неминуемый разрыв с турками, «понеже по турецким поступкам войны с ними миновать невозможно». Это вызвало с нашей стороны необходимость искать вновь союза с венским двором, который и был заключен в 1726 году.
Австрия с большой для себя выгодой воспользовалась нашим союзом и помощью в начавшейся ее войне с Францией, но не ответила тем же при последовавшем затем столкновении России с Турцией.
Русское правительство, начав военные действия против Оттоманской Порты, потребовало от венского двора [188] условленной помощи, но этот последний, насколько было возможно, медлил, завел переписку об особой военной конвенции и двинул против турок свои войска лишь после одержанных Ласси и Минихом побед и по взятии нами Очакова. Ввиду успехов русского оружия французы стали хлопотать о мире, который и был заключен 18 сентября 1739 года в Белграде при посредстве французского посла маркиза де Вильнева.
Этот «медиацией его христианнейшего величества» заключенный «постоянный, вечный и ненарушимый мир» вовсе не соответствовал успехам русского оружия в предшествовавшую кампанию. Статья 2-я Белградского трактата определяла, что «границы обеих империй быть имеют те, как учреждены и постановлены были в прежних трактатах», а по 3-й статье Азовская крепость «имеет вовсе разорена быть», а «земля той крепости имеет остаться пустая и между двумя империями барьером служить будет». Та же 3-я статья постановляла, «чтобы Российская держава ни на Азовском, ни на Черном море никакой корабельный флот ниже иных кораблей иметь и построить не могла». Идея стран буферов между двумя государствами повторяется и в статье 6-й, в которой было сказано: «быть тем кабардам вольным и не быть под владением ни одного, ни другого империя, но токмо за барьеру между обоими империями служить имеют». Следующие статьи договора подтверждали права русских паломников и духовных лиц, обещали дружеское соглашение о титуле Ее Всероссийского Величества и постановляли, что русские резиденты в Константинополе будут «содержаны и почитаны против министров прочих наизнатнейших держав».
В последующее двадцатипятилетие внимание нашей политики было исключительно обращено на Запад, и наши столкновения с Турцией прекращаются вплоть до первой турецкой войны императрицы Екатерины II.
Успехи в это время русской политики в Польше вызвали опасения западных держав, и в особенности Франции, которая пользовалась значительным влиянием в Константинополе. В январе 1768 года Оттоманская Порта потребовала от русского резидента Обрезкова удаления наших войск из Польши. Требование это было заявлено в столь решительной форме, что Обрезков обещал удовлетворить его в месячный срок. Однако вспыхнувшее вслед за тем в Польше движение, известное под именем Барской конфедерации, сделало невозможным вывод оттуда наших войск. Обе стороны начали усиленно готовиться к войне. Мы на этот раз решили действовать не только на сухом пути, в Молдавии, в Крыму и на Кавказе, но и со стороны моря, отправив флот в Средиземное море с целью поднять восстание черногорцев и греков.
В своем манифесте от 19 января 1769 года к балканским славянам императрица упоминала о «лютости турецкой», которой «свет [189] православного христианства погашается», о том, что Петр Великий и императрица Анна Иоанновна пытались освободить балканские народы от «томительства», и приглашала эти народы «потщитися содействовать» русскому оружию.
Уничтожение турецкого флота при Чесме и победы Румянцева в Молдавии привели к мирным переговорам, которые закончились подписанием знаменитого Кучук-Кайнарджийского трактата 10 июня 1774 года.
По 3-й статье этого трактата крымские татарские народы были объявлены независимыми от Порты, под самодержавной властью собственного их хана Чингисского поколения. Этим постановлением упрощались наши будущие отношения к Крыму и северному побережью Черного моря, и являлась возможность занять со временем эти области без нарушения турецких верховных прав.
Другие важнейшие постановления Кучук-Кайнарджийского договора относились к защите христианских подданных султана и были изложены в 7, 14, 16-й и 17-й статьях. Дипломатическая полемика, возгоревшаяся накануне Крымской войны по поводу значения и пределов применения статей этого договора, заставляет привести здесь их подлинный текст. [190]
Статья 7-я. «Блистательная Порта обещает твердую защиту христианскому закону и церквам оного, равным образом дозволяет министрам Российского императорского двора делать по всем обстоятельствам в пользу как воздвигнутой в Константинополе упомянутой в 14 артикуле церкви, так и служащих в оной разные представления и обещает принимать оные в уважение, яко чинимые доверенной особой соседственной и искренно дружественной державы».
Статья 14-я. «Российскому высочайшему двору, по примеру других держав, позволяется, кроме домашней в доме министра церкви, воздвигнуть в части Галата, в улице Бей-Оглу называемой, публичную Греко-российского исповедания церковь, которая всегда под протекцией оной империи министров остаться имеет и никакому притеснению или оскорблению подвержена не будет».
Статья 16-я специально относилась к княжествам Валахскому и Молдавскому и обязывала Порту, во-первых, «не препятствовать, каким бы то образом ни было, исповеданию христианского закона, совершенно свободного, так же как созиданию церквей новых и поправлению старых, как то прежде сего уже было, и... признавать и почитать духовенство с должным оному чину отличием» и, во-вторых, согласиться также, «чтобы по обстоятельствам обоих сих княжеств министры Российского императорского двора, при Блистательной Порте находящиеся, могли говорить в пользу сих двух княжеств, и обещает внимать оные со сходственным к дружеским и почтительным державам уважением».
Статья 17-я определяла, что в возвращенных Порте Оттоманской Архипелагских островах «христианский закон не будет подвержен ни малейшему притеснению, также как и церкви оного, ниже будет препятствовано к перестраиванию или поправлению оных; люди же, в них служащие, равным образом не имеют быть оскорбляемы, ниже притесняемы».
Таким образом, значительная часть Кучук-Кайнарджийского договора касается обеспечения религиозных прав христианского населения Турции, дарованных им победами русского войска; но, надо сознаться, что этот общий смысл договора был в большей степени стеснен его буквальным текстом, который ограничивал право вмешательства России лишь некоторыми турецкими провинциями и к эпохе Крымской войны низвел значение его до полного ничтожества.
Успешная борьба с турками вызвала появление известного «Греческого проекта» Потемкина. Он предлагал в своем «великом плане восточной системы» изгнать турок из Европы и образовать Греческое царство с русским великим князем на престоле. Графом Без-бородко была даже составлена в 1782 году подробная записка о разделе Оттоманской империи и о восстановлении Греческой монархии. [191] По этой записке предполагалось венскому двору предоставить в его торговых интересах укрепиться на Средиземном море, а Англии, Франции, Испании и Венеции передавались острова на Архипелаге или порты и округи в Морее и по берегам Африки.
По поводу греческого проекта императрица Екатерина вступила в переписку со своим союзником императором австрийским Иосифом, который после некоторых колебаний согласился на петербургские предложения, и в 1787 году, вслед за присоединением к России Крыма, на столбе близ только что основанного Севастополя поведено было начертать знаменитую надпись: «Дорога в Константинополь».
В этом же году вспыхнула новая война России с Турцией, так как Порта не могла дружелюбно относиться к столь открыто проявляемым замыслам петербургской политики.
Впрочем, успехи этой политики возбуждали недружелюбие к России не только в Турции, но и во многих европейских государствах. Даже австрийский посол в Константинополе предупреждал свое правительство о том, что Кучук-Кайнарджийский трактат и занятие берегов Черного моря дают России слишком большой перевес в делах турецкого Востока, и что «поддержка Оттоманской империи не будет более зависеть от государств Европы, а лишь от доброжелательства России». Особенное же волнение по поводу последовавшего присоединения Крыма к России выказал версальский двор. Он вошел с представлением ко всем европейским дворам, указывая на мнимые опасности, угрожавшие Европе, и приглашал Австрию и Пруссию вступить в союз для противодействия замыслам петербургской политики; при этом французское правительство предлагало соответствующее территориальное вознаграждение себе и своим союзникам. Однако в Вене и Берлине французские предложения встретили весьма холодный прием, а императрица Екатерина решительно отклонила дипломатическое посредничество версальского двора.
Открытый разрыв между Россией и Турцией был, ввиду такого положения Европы, несколько отсрочен, но когда императрица [192] приняла титул царицы Херсонеса Таврического, то Оттоманская Порта стала деятельным образом готовиться к будущей войне. К этому времени у нее нашлись и неожиданные союзники в лице Англии и Пруссии.
Первая, теряя свои североамериканские колонии, устремила все свои взоры на Индию, и установление свободного сообщения с Южной Азией стало для нее вопросом первостепенной важности. Поэтому англичане старались не только не допустить, чтобы этот путь был прегражден владениями столь могущественной державы, какой являлась Россия, но даже чтобы русское влияние не сделалось преобладающим на берегах Босфора. Со своей стороны, король прусский был недоволен союзом России с Австрией и тем противодействием, которое его планы вообще встречали в Петербурге.
15 (27) июля 1787 года великий визирь вручил нашему посланнику Булгакову ультиматум, которым требовалось признание отдавшегося под покровительство России грузинского царя Ираклия турецким подданным, отозвание русских консулов из Ясс, Бухареста и Александрии, подчинение турецкому осмотру всех русских судов, выходивших из Черного моря, и выдача укрывшегося в России молдаванского господаря Маврокордато. Вскоре Порта стала действовать еще решительнее, требуя возвращения Крыма, а затем, заключив Булгакова в Семибашенный замок, объявила России 12 (24) августа 1787 года войну за «нарушение трактатов захватом земель».
Исполнялось, таким образом, горячее желание Потемкина; война, долженствовавшая повести к выполнению Греческого проекта, началась. Петербургский двор был так уверен в возможности легко справиться с Турцией, не прибегая к посторонней помощи, что изъявление императором Иосифом готовности ополчиться на турок и даже известие об отозвании из Константинополя австрийского посла были приняты на берегах Невы довольно холодно.
В феврале 1788 года появилась царская грамота сербам, черногорцам и «всем родственным знаменитым славянским народам», которой они призывались к борьбе с турками. Грамота достигла своей цели: восстали албанцы, македонцы и сербы, а греки создали даже флот, который с некоторым успехом действовал против турок.
Война, однако, затянулась, а политические отношения в Европе складывались, между тем, не в пользу России. Пруссия успела заключить в 1789 году союз с Турцией, а в следующем году и с Польшей, обещая последней свободное преобразование ее государственного устройства. Король шведский Густав III также объявил нам войну, требуя оставления Финляндии и заключения с Турцией мира на основаниях Белградского договора. [193]
Такая неблагоприятная политическая обстановка заставила императрицу Екатерину заявить в Берлине, что она согласна заключить мир с Портой Оттоманской на условиях подтверждения этой державой Кучук-Кайнарджийского договора, а также уступки России Аккермана и земель по Днестру и признания независимости Молдавии и Валахии.
Порта отвергла эти условия, и продолжавшаяся война дала возможность русским войскам покрыть себя неувядаемой славой.
Между тем политический горизонт омрачался все более и более. Верный союзник России австрийский император Иосиф скончался, а его преемник поспешил заключить с Турцией отдельный мир и возвратить ей завоеванные провинции и города, оставив за собой лишь Орсову. Англия и Пруссия открыто заявили в Петербурге, что они не допустят нарушения на Востоке statu antequo bellum и начали готовиться к военным действиям. Но петербургский двор, несмотря на крайне неблагоприятное стечение обстоятельств, оставался непреклонным и со своей стороны готовился к решительной борьбе с коалицией, в которую в'ходили Англия, Пруссия, Голландия и Польша. Британский флот направился уже в Балтийское море, прусские войска подошли к Курляндии, польские вступили в Волынь.
В это трудное для России время разыгралась французская революция, и императрица Екатерина не замедлила воспользоваться тревогой монархических дворов в Европе. «Я ломаю себе голову, — писала она в 1791 году, — чтобы пододвинуть венский и берлинский дворы в дела французские. У меня много предприятий неоконченных и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали». Революция в Европе сыграла на этот раз по отношению внешней политики России не ту роль, которую ей пришлось сыграть шестьдесят лет спустя.
Образование в мае 1791 года союза против французской революции из Австрии, Англии, Испании и Сардинии развязало руки императрице Екатерине. Порта, видя себя оставленной, признала после поражения при Мачине необходимость покориться, и 11 августа 1791 года были подписаны предварительные мирные условия. Сам мир был заключен графом Безбородко в Яссах 29 декабря 1791 года.
Статья 2-я Ясского мирного трактата подтверждала Кучук-Кайнарджийский договор, акт 1783 года о присоединении к России Тамани и Крыма, а также конвенцию 1779 года и торговый трактат 1783 года.
Следующая статья устанавливала реку Днестр границей между Россией и Турцией, причем все завоеванные российскими войсками земли и крепости, а в том числе Аккерман и Измаил, возвращались Блистательной Порте.
4-я статья подтверждала в особенности постановление Кучук-Кайнарджийского договора относительно княжеств Молдавии и [194] Валахии, причем Порта обязывалась сложить с княжеств все старые счеты, не требовать никакой контрибуции и освободить их на два года от всякой дани и тягостей.
6-й статьей Порта обязывалась обуздывать народы, обитавшие на левом берегу пограничной реки Кубани, и ответствовать за чинимые ими убытки.
Мир в Яссах не соответствовал, таким образом, успехам нашего орудия, и его заключение было вызвано как изложенными выше политическими осложнениями в Европе, так и необходимостью приняться за другие «неоконченные предприятия» императрицы Екатерины. Он является заключительным актом екатерининской политики в Восточном вопросе и в связи с подтверждаемыми им прежними договорами свидетельствует о значительных успехах, достигнутых Россией.
Границы России распространились до Черного моря, и этим обеспечивались как наши торговые интересы, так и политическое влияние на дела турецкого Востока. Заботы русского правительства при заключении мирных договоров о «твердой защите Портой Оттоманской христианского закона и церквей оного» возвысили его нравственный престиж в глазах христианских народностей Турции и создали ему право вмешательства в их религиозные дела.
С другой стороны, политика императрицы Екатерины II вызывала всеобщее недоверие Европы. Греческий проект, заявление о желании занять Константинополь и частичное приведение этих замыслов в исполнение — все это не могло не внушить подозрений тем государствам, которые издавна имели в Леванте жизненные экономические и политические интересы.
Величие России ослепляло петербургских сановников. В конце царствования императрицы Екатерины была составлена, например, графом Зубовым записка, известная под названием «общих политических соображений». Автор этой записки проводил ту идею, что в состав России должны войти в полном объеме не только Турция, но также и Австрия, Пруссия, Польша, Дания и Швеция. Такой план не мог, разумеется, вызвать особенного сочувствия дворов упомянутых государств и явился лишь новым основанием для обвинения нашего правительства в честолюбивых замыслах и в посягательствах на независимость чуть ли не всех европейских наций.
Император Павел, вступив на престол, круто повернул с пути, по которому шла наша политика в течение предшествовавшего царствования. Он отказался от системы территориальных приобретений, и его внешняя политика должна была «обратиться в удаленную совершенно от всякого желания завоевания». [195]
Независимо от других причин, которые могли влиять на волю императора Павла, охранительная политика оправдывалась внутренним экономическим расстройством, в котором находилась Россия в последние годы царствования императрицы Екатерины. Но миролюбие петербургского двора и «пренужное отдохновение России» продолжались недолго, так как правительство вскоре изъявило намерение «противиться всевозможными мерами неистовой французской республике, угрожающей всю Европу совершенным истреблением закона, прав и благонравия».
Император Павел приступил к коалиции Австрии и Англии против «богомерзкого» французского правительства и, обеспокоенный французскими планами относительно Египта, заключил союз с Турцией. 23 декабря 1798 года в Константинополе был заключен трактат, цель которого состояла в сохранении неприкосновенности владений обеих сторон и в противодействии французским замыслам на «ниспровержение закона Божия, престолов государских и всякого порядка».
Русская эскадра вице-адмирала Ушакова принудила французов очистить захваченные ими Ионические острова, из которых, на основании русско-турецкой конвенции 21 марта 1800 года, была образована самостоятельная республика под покровительством России и Турции.
Но к этому времени идеи императора Павла приняли другое направление. Он был недоволен и Пруссией, не приставшей к коалиции, [196] и Австрией, благодаря которой русские войска оказались в тяжелом положении в Швейцарии, и Англией, захватившей остров Мальту и не возвращавшей его мальтийскому ордену, гроссмейстером которого был Павел Петрович. Идея защиты справедливости и отвлеченных принципов уступила место екатерининской идее заботы об интересах России.
Выражением такой перемены в мыслях государя явилась записка, составленная по его приказанию графом Ростопчиным. В этой записке политика петербургского двора подвергалась решительной критике, и прямо указывалось, что единственным руководителем действий первой державы в мире — России — должны быть ее собственные интересы. Ростопчин приводил в пример Пруссию, сумевшую округлить свои владения. Он предлагал, для того чтобы доставить России «новые богатства, моря и славу» и превозносить имя императора Павла «выше всех государей, живущих по смерти в храме бессмертия», заключить союз с мятежной, но уже успокоенной Францией и приступить к разделу оттоманских владений. Турцию автор записки называл безнадежно больным человеком и из ее наследия отдавал России «Романию, Булгарию и Молдавию», а из Греции и островов Архипелага учреждал республику, выражая надежду, что со временем греки сами подойдут под скипетр Российский2. Австрии, которая «подала столь [197] справедливые причины к негодованию»3, автор предлагал отдать Боснию, Сербию и Валахию4, Франции — Египет, а Пруссию предполагалось вознаградить землями в северной Германии.
2 октября 1800 года император возвратил Ростопчину его записку с надписью: «Опробую план ваш во всем; желаю, чтобы вы приступили к исполнению оного: дай Бог, чтоб по сему было».
Но здание Ростопчинской политики рушилось в ночь с 11 на 12 марта 1801 года.
Император Александр Благословенный, со своей стороны, считал существование Турции залогом спокойствия и безопасности России и своему послу в Вене приказал оказывать возможное содействие сохранению Оттоманской империи, так как ее бессилие и плохое внутреннее управление «служат драгоценным ручательством безопасности». В то же время нашему послу в Париже графу Моркову, который доносил о том, что Наполеон заводит разговор о падении Турции, было предписано отвечать определенно, что Россия не имеет никаких против нее враждебных планов5.
Однако такое дружелюбное отношение петербургского кабинета к Порте не отвратило ее от сближения с Францией, которая, не добившись соглашения с Петербургом, обратила свои взоры на Константинополь.
Вспыхнувшее в 1804 году восстание сербов выставлялось французским послом в Константинополе Себастиани делом интриг России, хотя на самом деле петербургский кабинет не только не поддерживал сношения с восставшими сербами, но, наоборот, отклонял всякое общение с ними. И действительно, поданная императору Александру записка сербского митрополита в Венгрии Стра-тимировича, в которой он просил об освобождении сербов и об образовании сербского государства под главенством одного из русских великих князей, была возвращена автору, а на длинное прошение, привезенное сербскими депутатами в Петербург в октябре 1804 года, последовал ответ, предлагавший им направиться в Константинополь, где их законные требования будут поддержаны русским послом.
Тем не менее Себастиани удалось убедить Порту в неприязненных намерениях России, что вызвало принятие ряда враждебных против нас мер, которые выразились в закрытии для русских судов проливов и в смещении господарей Дунайских княжеств.
Русский посол Италийский потребовал немедленной отмены упомянутых распоряжений, а также охраны Ионических республик против нападений Али-паши. Для поддержки этих требований наша южная армия приблизилась, под начальством генерала Михельсона, к турецкой границе, а затем, к концу 1806 года, заняла Дунайские княжества, причем генерал Михельсон начал формировать сербские волонтерские отряды. [198]
18 (30) декабря 1806 года Порта официально объявила нам войну, надеясь на поддержку Франции и не обращая внимания на угрозы англичан, флот которых прошел Дарданеллы и которые требовали уступки России обоих княжеств. Австрия в этой борьбе осталась нейтральной, несмотря на предложение петербургского кабинета присоединить к ее владениям Боснию и Сербию взамен согласия на присоединение к России Молдавии и Валахии.
Тем временем Восточный вопрос вступил в новый фазис. В Тильзитском договоре нашлась тайная статья, гласившая, что если Порта не согласится на французское посредничество и не заключит с Россией мира в течение трех месяцев со дня вручения ей французской ноты, то договаривающиеся стороны примут меры для освобождения от ига и притеснения турками всех областей Европейской Турции, за исключением Румелии с Константинополем.
Однако соперничество России и Франции в делах Турции не прекратилось, и заключенное 12 (24) августа 1807 года, при посредстве французского генерала Гильемино, перемирие в Слобод-зее не удовлетворило императора Александра, так как в нем не упоминалось о присоединении к России Дунайских княжеств. Наполеон не соглашался на такое расширение наших границ, и лишь неудачи в Испании склонили его к заключению в 1808 году в Эрфурте конвенции, по которой он признавал за Россией право на присоединение Молдавии и Валахии. Результатом этой конвенции было предъявление петербургским двором к Порте целого ряда требований, в числе которых были: уступка Дунайских княжеств, признание русского протектората над Грузией, Имеретией и Мингрелией и самостоятельность Сербии, под покровительством России и Турции.
Но в течение двух последующих лет обстоятельства переменились. На сторону Турции стали встревоженные нашим союзом с Наполеоном Австрия и Англия. Эскадра последней вновь появилась в Дарданеллах, и 3 января 1809 года был заключен англо-турецкий союз.
Вследствие отказа Порты удовлетворить наши требования война возобновилась, но велась вяло и не приводила к решительным результатам. С другой стороны, разрыв России с Францией представлялся все более вероятным и наконец неминуемым. Нашему главнокомандующему Кутузову было послано повеление заключить мир с Турцией в возможно непродолжительном времени. Это повеление было исполнено в Бухаресте 16 мая 1812 года, после уничтожения Кутузовым главного корпуса турецких войск.
Бухарестский мирный договор подтвердил (ст. 3) все заключенные до него между Россией и Портой трактаты, конвенции, акты и постановления, не отмененные позднейшими договорами. Он признавал (ст. 4) границей в Европе реку Прут и левый берег [199] Дуная до Килийского устья, а относительно азиатской границы (ст. 6) определял, что «границы восстанавливаются совершенно так, как оные были прежде до войны и как постановлено в третьей статье предварительных пунктов. Вследствие чего Российский императорский двор отдает и возвращает Блистательной Порте Оттоманской... крепости и замки, внутри сей границы лежащие и оружием его завоеванные». Впоследствии эта статья вызвала ряд недоразумений, так как, по толкованию министра иностранных дел графа Румянцева, она должна была определять лишь, что Россия возвращает только области, ею завоеванные, а не присоединенные к ней добровольно. По 8-й статье договора Порта даровала сербам прощение и общую амнистию, а также «все те выгоды, коими пользуются подданные ее островов Архипелагских... и дает им возможность чувствовать действие великодушия ее, предоставив им самим управление внутренних дел их».
Бухарестский договор был заключен в неблагоприятное для России время, когда она все свои помыслы направляла к борьбе с нашествием Наполеона. Поэтому требования, предъявленные Порте, были самые умеренные, и в Петербурге подумывали не только о мире с Турцией, но и о союзе с ней.
Недовольными остались лишь сербы, которым Порта обещала гораздо более того, что им было предоставлено 8-й статьей Бухарестского трактата. Поэтому они прервали начавшиеся после войны в Нише переговоры и вновь восстали. Но турецкие войска успели рассеять мятежные отряды, вожди которых или погибли, или скрылись, подобно Кара-Георгию, за границу. В Сербии остался только Милош Обренович, вскоре ставший фактическим и нравственным вождем народа.
Надежды восточных славян на близкое освобождение от турецкого владычества расцвели с новой силой после падения Наполеоновской империи, но им суждено было, и то отчасти лишь, исполниться в течение многих десятков лет.
Участники Венского конгресса исключительно заботились о торжестве начал легитимности и политического равновесия; их идеалом было охранение дореволюционного statu quo, а также поддержание полного застоя и спокойствия. Эти начала они применяли и к Оттоманской империи, которой хотели даже гарантировать неприкосновенность владений. Однако такому поступку воспротивились Россия и Англия.
В феврале 1815 года появилась русская циркулярная нота о том, что Европа из естественного сочувствия к единоверцам и из гуманных начал международного права, соединяющего цивилизованные народы в одну семью, обязана оградить турецких христиан от [200] зверских преследований. Однако заступничество за угнетаемых христиан первоначально ограничивалось одними словами, и просившие о нем в Вене сербские депутаты получили в ответ: «Вы должны действовать одни».
Необходимость вмешательства Европы в турецкие дела стала выясняться лишь с 1821 года, когда вспыхнуло греческое восстание.
Весной этого года сын молдавского господаря и генерал русской службы Александр Ипсиланти перешел из Бессарабии в Молдавию и стал во главе движения, которое одновременно возгорелось в Мо-рее и других греческих областях, а также и на остовах Архипелага. В марте Ипсиланти отправил в Петербург письмо, прося заступничества России, к которой обращались, по его выражению, мольбы десяти миллионов христиан. На этот призыв граф Каподистрия отвечал Ипсиланти упреками6 в том, что он осмелился в своих прокламациях обещать восставшим содействие великого государства, причем было замечено, что если под этим государством он подразумевал Россию, то жестоко ошибся, так как Россия останется неподвижной. Одновременно Ипсиланти был исключен из службы, и ему был запрещен возврат в Россию.
Граф Каподистрия не замедлил также сообщить в Константинополь, что император Александр «громко и торжественно осуждает революционные движения, угрожающие новыми несчастьями греческим областям Оттоманской империи».
Между тем европейские кабинеты встревожились возможностью активного вмешательства России в дела турецкого Востока и приписывали ей честолюбивые замыслы.
Князь Меттерних принялся усиленно ломиться в открытые двери, убеждая императора Александра7 в том, что греческое восстание «есть последствие заранее обдуманного плана, прямо направленного против самой страшной для революционеров силы, против союза монархов с целю восстановления законного порядка и его охранения».
Порта, озлобленная борьбой с греческим восстанием, искала опоры в мусульманском фанатизме. В мечетях был прочитан фирман о заговоре христиан против правоверных, и возбужденная толпа произвела страшную резню во многих городах, не исключая и Константинополя, где погиб вселенский патриарх, схваченный фанатиками в церкви в день Св. Пасхи. Дипломатическое вмешательство по этому поводу русского посла барона Строганова привело к переговорам, в которых Порта проявила крайнюю раздражительность, а вслед затем рядом принятых мер явно нарушила трактаты с нами. Тогда барон Строганов предъявил 6 (18) июля 1821 года ультиматум, в котором говорилось, что хотя на основании Кучук-Кайнарджийского договора Россия может оказывать христианам покровительство на всем пространстве владений [201] Оттоманской Порты, но что «Императорский кабинет предпочитает сослаться на принятое всеми христианскими державами обязательство поддерживать общее единение и безопасность». Ультиматум требовал, чтобы Порта возвратила христианской вере ее преимущества, восстановила разрушенные церкви, даровала амнистию всем восставшим, которые изъявят покорность в определенный срок, а также чтобы она назначила господарей в Дунайские княжества и вывела бы из них войска. Неисполнение этих требований в восьмидневный срок, по словам ультиматума, «узаконивало защиту греков». После некоторого колебания Порта ответила, что принятые ею против восставших меры необходимы и вполне естественны, и барон Строганов 29 июля 1821 года со всем посольством выехал в Одессу.
Разрыв дипломатических сношений на этот раз не привел к войне, так как одновременно между Петербургом и Веной шла переписка о предложенном графом Нессельроде совокупном вмешательстве великих держав для восстановления порядка на турецком Востоке8. Переписка эта закончилась составлением в Вене особого протокола, по которому Порта должна была признать право вмешательства России, с целью защиты христиан, очистить Дунайские княжества и назначить уполномоченных для совместного с русскими уполномоченными разрешения спорных вопросов. Россия и Австрия обеспечивали Порте, со своей стороны, обладание греческими областями на условиях дарования им самоуправления. В случае же непринятия Портой условий протокола Австрия обязывалась порвать с ней дипломатические сношения.
Такая редакция протокола не была одобрена Меттернихом, который не пожелал его подписать, находя, что заключенные Россией с Турцией трактаты не дают нам права покровительства христианам в восставших областях. В своем меморандуме от 19 апреля 1822 года князь Меттерних предлагал, чтобы решение всех спорных вопросов и обеспечение прочного мира на Востоке было вверено [202] особой конференции из представителей союзных держав и турецких уполномоченных.
С этой запиской Меттерниха была связана судьба графа Каподистрии. Он советовал ответить Венскому кабинету в том смысле, что Россия предпочитает ожидать событий, сохраняя за собой полную свободу действий; но это предложение не встретило сочувствия императора Александра, и Каподистрия был удален. Государь полагал в то время, что «нет политики русской, французской, австрийской, прусской, а есть лишь общая политика для общего всех народов счастия»9.
На Балканском полуострове между тем события быстро следовали одно за другим. Собравшееся в Эпидавре греческое национальное собрание обнародовало 15 (27) января 1822 года акт независимости и отправило своих депутатов на конгресс монархов в Вероне; они не были приняты монархами и ограничились обнародованием в Анконе предназначавшейся для конгресса декларации к народам Европы. Это обращение греческого народа встретило повсюду живейшее сочувствие, и во всех странах стали образовываться филэллинские союзы и комитеты.
Петербургский кабинет продолжал оставаться на прежней точке зрения общего с союзными державами воздействия на Оттоманскую Порту. Граф Нессельроде издал новый меморандум, в котором предлагал образовать из греческих владений Турции три княжества — Восточной, Западной и Южной Греции. Для обсуждения этих предложений решено было созвать в Петербурге конференцию союзных держав. Англия не пожелала принять участия в этой конференции и решительно стала на сторону восставших греков. В феврале 1824 года в Лондоне был устроен для греческого национального правительства заем в 20 миллионов франков, и блокада греческих портов турецкими судами была признана недействительной.
Между тем упомянутая выше конференция собиралась в Петербурге два раза, в июне 1824 и в феврале 1825 годов, и после долгих прений пришла к довольно платоническому заключению, что следует «убедить Порту в необходимости допустить для прекращения волнений на Востоке вмешательство великих континентальных держав».
Такое постановление конференции не имело, разумеется, никакого практического результата, и греки, потеряв всякую надежду на помощь России и континентальной Европы, искали единственной опоры в Англии. В августе 1825 года заседавшее в Навплии греческое национальное собрание постановило передать «священное сокровище национальной независимости и свободы и политическое существование Греции под защиту Великобритании».
Тогда только петербургский кабинет признал невозможным дальнейшее бездействие. Граф Нессельроде запросил Вену и Берлин, [203] что следует предпринять, если Порта не даст убедить себя в необходимости вмешательства. Ответы прусского и австрийского дворов, объявивших себя противниками убеждения Порты силой и всяких по отношению к ней мер принуждения, окончательно открыли глаза петербургским государственным людям. Император Александр повелел своим представителям при союзных дворах сообщить им, что отныне в восточных делах Россия будет руководствоваться своим собственным интересом. Мысль о неизбежности войны была вполне усвоена государем, которому, однако, не суждено было привести ее в исполнение.
Бросая общий взгляд на наши отношения к турецкому Востоку со времени падения Константинополя и до воцарения императора Николая Павловича, невольно приходится прежде всего отметить ту нравственную связь, которая существовала между Россией и подвластными Турции христианскими народностями с первых дней утверждения Оттоманской империи в Европе.
Слабость Московского государства в начале этой эпохи и его отдаленность, а впоследствии и насущные потребности России, направлявшие ее деятельность в другую сторону, не придавали этой нравственной связи большого реального значения. Она выражалась только тем, что во всех своих сношениях с Турцией наши государи являлись перед Портой ходатаями за своих единоверцев. Но, по мере роста России и сближения ее границ с Балканским полуостровом, единение ее с подвластными Турции христианами все более и более увеличивалось. Вооруженные столкновения России с Портой начинают понемногу становиться сигналом для восстания тех христианских народностей, которые сохранили еще под гнетом турецкого ига свою жизненную силу.
Одновременно с этим и в русско-турецких трактатах отводится все большее и большее место заботе об обеспечении христианских народностей и их религии. Кульминационным в этом отношении пунктом является царствование императрицы Екатерины II, которая заключением Кучук-Кайнарджийского мирного договора дала могущественнейший толчок к самостоятельной жизни большинства христианских народностей турецкого Востока. В то же время этот договор предоставил России фактическое право защиты христианских жителей некоторых турецких провинций и нравственное покровительство над всеми подвластными Порте христианами. Приобретение нами северного берега Черного моря сближало Россию с опекаемыми ею народностями и еще более увеличивало ее значение в этом отношении.
К сожалению, меняющаяся в разных направлениях политика последующих двух царствований намного умалила значение действий [204] великой Екатерины и внесла в отношения христиан турецкого Востока к России тот разлад, который, при доброй помощи заинтересованных в турецких делах европейских государств, намного поколебал нравственное ее среди них значение.
В особенности обильно печальными последствиями в этом отношении царствование императора Александра. Оно в корне подорвало доверие к нам христиан и впервые вызвало оставшееся с нашей стороны без ответа толкование европейскими кабинетами Кучук-Кайнарджийского договора не по духу его, а по букве, исключительно примененной к положению Турции конца XVIII столетия. В конце же царствования императора Александра Благословенного была впервые предъявлена Европой, в лице князя Меттерниха, претензия на коллективное разрешение дел христианского Востока.
В течение царствования этого государя можно отметить также зародыш того преувеличенного значения, которое дипломаты петербургского двора начали придавать всевозможным нотам, меморандумам и депешам. Из средства подготовительного, долженствовавшего служить исключительно к выяснению общих взглядов и намерений, мнили сделать их средством, решающим судьбы народов. Родоначальник такого направления вице-канцлер граф Нессельроде, казалось, полагал, что интересы государства исключительно зависят от убедительности его нот, забывая, что в мировых вопросах ноты хороши только тогда, когда поддержаны твердой решимостью довести дело до конца. И замечательно, что в этот период признаваемого исключительного могущества нот и трактатов не было обращено внимания на различие в толковании Кучук-Кайнарджийского договора, которое обнаружилось уже с достаточной ясностью.
Но кроме тех нравственных целей, которые преследовала Россия в постоянной борьбе с Турцией, ей приходилось заботиться и об удовлетворении своих жизненных интересов, требовавших открытого выхода в Черное море и обеспечения границ от нападения диких кочевников. Благодаря успешным войнам императрицы Екатерины мы достигли на юге наших естественных границ.
Такое законное тяготение к югу не могло, разумеется, нравиться тем государствам, торговые и политические интересы которых соприкасались [205] с Турцией; но Россия доекатерининской эпохи не внушала большого опасения, а потому и не встречала существенных препятствий к достижению своих планов. Величие же, приобретенное ею за время царствования императрицы Екатерины II, а главное, обширные восточные проекты наших государственных людей конца восемнадцатого столетия заставили несколько иначе смотреть на миссию России на Ближнем Востоке. И хотя с воцарением императора Александра Благословенного в основу русской политики легло сохранение до последней возможности существования слабой Турции, но вышеуказанные проекты и двойственная относительно Порты политики императора Александра Павловича дали возможность созреть общему убеждению в исключительно завоевательных намерениях России относительно Порты Оттоманской. Вся последующая политика Александра I, девизом которой с высоты трона признавалось поглощение русских интересов интересами общеевропейскими, не уменьшила недоверия к России, но зато отодвинула ее в делах Востока на второстепенный план.
Изложенный период русско-турецких сношений дает также возможность определить и отношение иностранных дворов к исторической миссии России. Наиболее заинтересованной в этой смысле выказала себя Австрия, отличие взглядов которой выяснилось еще с 1700 года; образ же ее действий во время наших столкновений с Портой оставался всегда одинаков. Почти в таком же положении находилась и Англия, которая только однажды, во время ее борьбы с Наполеоном, стала на сторону русских требований. К концу же рассматриваемого периода ее влияние не только в Турции, но и среди христианского населения южной части этой империи упрочилось за счет уменьшившегося влияния России. Что же касается до Франции и Пруссии, то обе эти державы в русско-турецких делах находили лишь средство давления на Россию в видах тех или других своих интересов.
Таково было наследие по делам Востока, которое принял на себя юный император Николай Павлович. Оно далеко не находилось в том блестящем состоянии, в котором было оставлено его бабкой, и чуждому замыслов уничтожения Турции и захвата Константинополя государю Николаю Павловичу пришлось вынести на своих плечах подозрительность Европы, которая, сама того не замечая, играла в руку всесветной в то время повелительнице морей.
Примечания 1 Данилевский. Россия и Турция. СПб., 1878; Sorel. L'Europe et la revolution; Пыпин. Славянский вопрос по выводам И. Аксакова//Вестник Европы, 1886.; Попов. Россия и Сербия. 1869; Богданович М. И. История царствования императора Александра I; Шильдер. Император Павел I; Шильдер. [206] Император Александр I; Татищев. Внешняя политика императора Николая I. СПб., 1887; Мартене. Собрание трактатов и конвенций, I, II, VIII, IX, XII; Бар. Розен. История Турции; Бухарев. Россия и Турция. Исторический очерк. СПб., 1878; Жигарев. Русское положение в восточном вопросе. М., 1896;Попов. Россия и Сербия. М., 1869; Данилевский. Россия и Европа. СПб., 1871; Синклер. Восточный вопрос. СПб., 1878; Ed. Engelhardt. La Turquie et le Tanzimat. Paris. 1882; M. Погодин. Историко-политические письма и записки. M., 1874; Adolf Beer. Die orientalische Politik Oesterreichs seit 1774. Prag & Leipzig, 1883; Жомини А. Г. Etude diplomatique sur la guerre de Crimée, Paris, 1874; Юзефович Т. Договоры России с Востоком. СПб, 1869; Рамбо А. Живописная история древней и новой России. М., 1878.
2 «Можно и подвесть», — заметил при этих словах император Павел Петрович.
5 «Чего захотел от слепой курицы!» — пометка государя.
4 «Не много ль?» — заметил государь.
5 Депеша канцлера Воронцова от 24 декабря 1802 года.
6 В письме от 26 марта 1821 года.
7 Записка от 26 апреля (8 мая) 1821 года.
8 Депеша графу Головкину 22 июня (4 июля) 1821 года.
9 Собственные слова государя Шатобриану на Веронском конгрессе.
|
