|
XVIII.
Приближение Наполеона с армией. – Отступление Беннигсена к Гейльсбергу. – Дело при Деппене, Бевернике, Лаудене. – Сражение при Гейльсберге. – Движение Беннигсена к р. Прегель, а Наполеона – к Кёнигсбергу.
После дела при Анкендорфе, 26-го мая (7-го июня), я занял с моей армиею позицию на берегах Пассарги от Деппена до Гутштадта.
В ночь, 25-го мая (6-го июня), я получил неоднократные извещения и донесения, что наполеон лично со всеми войсками, находившимися в окрестностях Данцига, а также на Висле, решительно наступает на мою армию. Рано утром, 26-го мая (7-го июня), князь Багратион, стоявший с авангардом на правом берегу Пассарги против Деппена, дал мне знать, что на обширной равнине, расстилавшейся на другой стороне реки, весьма ясно видна линия неприятельской кавалерии, состоявшая более чем из ста эскадронов. Судя по значительной свите лица, осматривающего эту кавалерию, и по восторженным крикам, раздававшимся при осмотре, князь Багратион высказывал предположение, что сам Наполеон объезжал войска. Получив это известие, я лично отправился в авангард, чтобы осмотреть приближающегося неприятеля. [232]
При моем прибытии, большая часть этой кавалерии уже разошлась, но не подлежало никакому сомнению, что передо мною была резервная кавалерия под начальством герцога Бергского (Мюрата), прибывшая из окрестностей Страсбурга, где она была расположена ранее. Мне предстояло поэтому ожидать, что наступательные действия неприятеля не замедлят обнаружиться тотчас по прибытии Наполеона в этот отряд.
Осторожность и благоразумия предписывали мне воздерживаться от всякого решительного столкновения с превосходными силами неприятеля до приискания выгодной для себя позиции, лучше которой я не мог найти, как в окрестностях Гейльсберга, где уже некоторое время производились разные работы с целью еще более укрепить эту прекрасную позицию. Вследствие этого я сделал все распоряжения, чтобы снова отступить к Гейльсбергу и принять сражение в этом месте. В то же время я приказал послать генералу Лестоку подробное извещение о всех уже совершившихся событиях и о тех, которые, вероятно, неизбежно за ними последуют в скором времени. а также и о своих предположениях на время сосредоточить все вверенные мне войска около Кветца и Гутштадта, чтобы действовать сообразно движением неприятеля. Вместе с тем я просил Лестока доставлять мне все известия, которые могут быть им получены о движении неприятеля, находящегося перед ним, и. обращая особенное его внимание на движения корпуса маршала Сульта, предлагал ему, коль скоро сей последний начнет переправу через Пассаргу, у Эльдитента, старался двинуться ему во фланг. Вследствие этого известия генерал Лесток выслал вперед генерал-майора Каменского с отрядом, пришедшим с ним из-под Данцига, присоединив к нему и отряды прусских войск под начальством генералов: Притвица, Рембова и Базкова (Bazkow). Этот отряд достигал цифры 6.000 человек.
Корпус маршала Бернадотта был из первых открывший наступательные действия общей атакой на всю линию аванпостов корпуса генерал-лейтенанта Лестока, который, однако, заметив скоро, что неприятель только преследует одну цель – привлечь наше внимание в эту сторону – не делал никаких перемен в занимаемых им позициях.
Скоро мне донесли, что неприятельский отряд занял Вольфсдорф. Я послал генерала Юрковского с кавалерией правого крыла выбить неприятеля, что и было им исполнено.
27-го мая (8-го июня) неприятель занял весьма сильно высоты позади деревни Каллистен, против Деппена; несколько колонн французских спустились с высот и подошли к берегам Пассраги. Сильный отряд кавалерии переправился через реку, но скоро подвергся [233] нападению бригады генерала Раевского. Полковник Вуич с 25-м полком и полковник Эриксон с 26-м двинулись навстречу французской кавалерии и метким ружейным огнем принудили ее переправиться обратно в весьма скором времени. Я впоследствии узнал, что французы делали только разведку с целью узнать, охраняем ли мы переправу через Пассаргу у Деппена.
Неприятель вскоре произвел вторую попытку под прикрытием сильного артиллерийского огня с высот занимаемой им позиции. Но и эта попытка не удалась.
Император Наполеон сосредоточил большую часть своих войск под Деппеном; именно корпуса: Ланна, Ннея, Бессьера с гвардией, Удино с резервами, корпус Даву и резервную кавалерию великого герцога Бергского. За всеми этими корпусами следовал корпус Мортье. Маршал Сульт со своими войсками перешел Пассаргу у Эльдиттена. Генерал Виктор, получивший начальствование над первым корпусом после того, как Бернадотт, будучи ранен, принужден был оставить командование, остался стоять против войск генерала Лестока.
По неоднократным донесениям о движениях неприятельской армии я не сомневался более в намерении Наполеона перейти со всеми силами реку Пассаргу. Я поэтому немедленно послал генерал-лейтенанту князю Горчакову приказание покинуть Гутштадт, двинуться со всем корпусом к Гейльсбергу и занять все наши позиции на левом берегу реки Алле.
Подобное же приказание было дано и генералу графу Каменскому. С отрядом, присланным от генерала Лестока, он должен был спешить к Гейльсбергу.
Его императорское высочество великий князь (Константин Павлович) приказал генерал-лейтенанту Кологривову с Кавалергардским полком, батальоном лейб-гусарского полка и четырьмя орудиями гвардейской артиллерии двинуться к Лонау, занять этот пост и производить оттуда частые разведки по всем направлениям и дорогам, идущим со стороны Пассарги, в особенности от Вольфсдорфа.
Я приказал генералу Дохтурову оставить занимаемый им пост в Варлаке и двинуться с отрядом в Лингнау с тем, чтобы прикрывать дорогу из Вольфсдорфа в Гутштадт до прибытия всей армии к этому месту.
Князь Багратион получил с аванпостов нашего правого крыла донесение, что неприятель покинул все свои позиции, которые занимал на левом берегу Пассарги, за исключением позиции в Эльдиттене, где замечается значительное скопление неприятельских войск. [234] Чтобы еще лучше разузнать это, князь Багратион послал обоих генералов Иловайских (2-го и 4-го) с их казачьими полками, которые, прибыв в деревню Клейнфельд, нашли там полковника Грекова с полком своим, занимавшим линию аванпостов в этом направлении. Он вел уже сильную перестрелку с отрядом неприятельской кавалерии, за которой в некотором расстоянии двигалась неприятельская пехотная колонна. Не желая дать этой пехоте время присоединиться к ее кавалерии, наши казачьи полки, ни мало не медля, понеслись в атаку, с пиками наперевес, на пехоту, расстроили ее, убили несколько человек и захватили в плен полковника, несколько офицеров и более сотни рядовых. Потеря же казаков была очень незначительна – человек пять ранеными. С заходом солнца казаки двинулись к Вальтерсмюле, где и оставались всю ночь, чтобы наблюдать за движениями корпуса маршала Сульта.
Вечером того же дня я сосредоточил свои войска на высотах впереди Гутштадта, чтобы выждать результаты движения неприятеля и дальнейшее раскрытие его намерений.
Утром 28-го мая (9-го июня), когда авангард подходил к окрестностям Гутштадта, я приказал войскам, стоявшим на позициях впереди этого города, перейти на правый берег р. Алле, после чего они продолжали свое движение к Гейльсбергу.
Отряд неприятельской резервной кавалерии сильно теснил наш арьергард при его приближении к позиции, только что покинутой нашей армией. Узнав об этом, я выслал кавалерию левого крыла на помощь нашему арьергарду, и он благополучно занял назначенную ему позицию.
Генерал Платов, убедившись, что весь наш арьергард прошел уже через Гутштадт, продолжал со своим летучим отрядом дальнейшее движение по левому берегу Алле и уничтожал мосты везде, где только они попадались на этой реке на протяжении от Гутштадта до Гейльсберга. В то же время он отрядил генерала Денисова 6-го с четырьмя казачьими полками прикрывать окрестности со стороны Аренсдорфа. Этот отряд очень много способствовал движению генерал-майора Каменского.
Едва граф Каменский стал на избранную позицию, как получил мое приказание, двинуться со всем отрядом к Гейльсбергу, чтобы участвовать в сражении, которое я намерен был принять в этом месте. Поэтому он снова выступил, направляясь сперва на Мигененн, потом на Реймерсвальд, откуда, дав своим войскам отдых, двинулся двумя колоннами к Гейльсбергу.
Как скоро войска, прошедшие чрез Гутштадт, собрались в окрестностях Гейльсберга. я приказал им занять позиции по обоим [235] берегам реки Алле. Князь Багратион со своим арьергардом остался на правом берегу возле деревни Рейхенберг. Зебург был занять легкоконным татарским полком, под начальством полковника Кнорринга, и одним казачьим полком для поддержания, по возможности, прямых сообщений с Наревом, где находился корпус графа Толстого.
Князю Багратиону было приказано, коль скоро он будет атаковать превосходнейшими силами неприятеля, отступить к нашей позиции, а генералу Платову предписано – выслать частые и сильные отряды казаков по всем тем дорогам, на обоих сторонах реки Алле, по которым неприятель мог приближаться к нам. Получая своевременно известия о намерениях французов, я был в состоянии делать соответствующие свои распоряжения. Это представлялось до чрезвычайности важным, чтобы не раздроблять бесцельно мои силы, которые я должен был противопоставить, по возможности, сосредоточенными главным атакам неприятеля.
Мне надлежало всего более опасаться того, чтобы император Наполеон не направил значительный отряд в обход моей позиции. Он мог через Гутштадт зайти нам в обход моей позиции. Он мог через Гутштадт зайти нам в тыл на правом берегу Алле. Значительное превосходство сил Наполеона дозволяло ему совершить подобное движение в то время, как с главными своими силами он двинулся бы на наши позиции на левом берегу реки. Это могло поставить меня в величайшее затруднение, так как при подобном случае я был бы принужден, держась на обоих берегах, разделить, по необходимости, свои силы.
Предвижу, что мне могут сделать сейчас вопрос: разве не было мне известно заранее о значительных силах. собранных наполеоном против нас в начале открытия этой второй кампании? Ответ на это завлек бы меня слишком далеко; в настоящую минуту скажу, что только после сражения под Гутштадтом я узнал, что французская армия гораздо многочисленнее, нежели я мог ожидать, хотя я и знал, что она численностью превосходила нашу.
Рано утром 29-го мая (10-го июня) из донесений разведочных разъездов, высланных навстречу приближавшемуся неприятелю, я узнал, что он наступает в значительных силах по левому берегу реки Алле. Это побудило меня приказать князю Багратиону поскорее перейти эту реку с арьергардом по мосту, сделанному из различных лодок, пониже здания окружного правления в Гейльсберге, и занять прежнюю его авангардную позицию в Лонау. Я присоединил к нему еще несколько казачьих полков и повторил приказание: при наступлении неприятеля в превосходнейших силах не вступать [236] с ним в какое-либо серьезное дело, но отступить и стараться привлечь к нашей позиции.
Накануне еще я предписал князю Горчакову занять Лонау отрядом настолько значительным, чтобы иметь возможность поставить посты в Зехерне и Петерсвальде, откуда должно было высылать частые разведки: из Зехерна – по дороге к Гутштадту, а из Петерсвальде – в правую сторону к Аренсдорфу. Этот отряд находился под начальством генерала Бороздина, который, согласно данным ему инструкциям, скоро отступил рано утром при приближении французских войск.
Князь Багратион не мог, таким образом, проникнуть до Лонау и встретил у Беверника генералов Бороздина и Львова, совершавших отступление с большой осмотрительностью в виду неприятеля.
Багратион выстроился в боевой порядок позади деревни Беверник и сильно занял пехотой эту деревню, а также и другую – Лангевизе.
Узнав о всем этом, я послал генералу Уварову приказание, двинуться с частью кавалерии правого крыла на подкрепление нашего авангарда и прикрыть его отступление от натисков многочисленной неприятельской кавалерии, с великим герцогом Бергским во главе, поддерживавшей непрестанно атаки французского авангарда. Генерал Уваров выступил с тремя кавалерийскими полками и ротой конной артиллерии полковника Ставицкого.
Генерал-лейтенант князь Голицын был послан с частью кавалерии левого крыла в Лоуден, чтобы еще более прикрыть правый фланг нашего авангарда при его отступлении.
Наша позиция, как я уже сказал, была расположена на обоих берега реки Алле, причем самая местность была пересечена множеством оврагов, над которыми господствовали различные возвышенности. На сих последних были возведены весьма сильные фортификационные сооружения. Неприятель, приближаясь к фронту нашей позиции для ее атаки, никак не мог избегнуть сильного огня этих сооружений, состоявших из немалого числа редутов, небольших батарей и флешей, служивших обороной пространств (интервалов) между редутами. Необходимо присовокупить здесь, что в начале марта месяца я ездил в Гейльсберг для осмотра позиций, выбранной для сосредоточения моей армии, в случае нападения французов. В числе различных сделанных мною тогда распоряжений находилось, между прочим, и приказание: соорудить два плавучих моста на лодках в окрестностях Гейльсберга с целью, поддерживать прямое сообщение между войсками, расположенными по обоим берегам р. Алле. Для лучшей защиты этих мостов я выбрал две высоты, на которых [237] приказал устроить батареи. Перекрестный огонь этих батарей в состоянии был удержать неприятеля при его намерении приблизиться к мостам. Я поручил все эти работы подполковнику генерального штаба Ренье, приказав ему вместе с тем, если только дозволит время, укрепить также главные высоты по фронту нашей позиции. так как погода значительно уже поправилась, стало тепло, и представлялась возможность легко производить земляные работы,. то до самого конца апреля месяца возводились различные фортификационные сооружения, которыми в действительности и были покрыты все высоты, господствовавшие над местностью по всей длине нашей позиции. Подполковник Ренье исполнил данное ему приказание очень хорошо и проявил при этом большие военные познания. Прибавляю, впрочем, что позиция наша по фронту была слишком для нас выгодна, чтобы я мог льстить себе надеждою, что неприятель вздумает атаковать нас.
Правое крыло нашей позиции упиралось в деревню Конеген, откуда линия тянулась до реки Алле, впереди Амт-Гейльсберг, и продолжалась на правой стороне реки, где занимала дорогу, идущую из Гутштадта. Так как правое крыло тянулось по местности ровной и открытой, то я поставил здесь большую часть нашей кавалерии (как правого, так и левого крыла армии), оставив только одну резервную кавалерию на левом берегу реки, чтобы поддержать при надобности нашу пехоту, в случае, если бы неприятель захотел сделать на нас нападение с этой стороны. Я должен был опасаться, что он произведет это с значительными силами с целью, прервать наше сообщение с обоими берегами реки Алле и тем разделить наши силы. Поэтому я приказал нашему авангарду занять эту местность. Его императорское высочество принял на себя поддерживать оный своим резервом, если бы этого потребовали обстоятельства.
Эта местность – одна из важнейших в нашей позиции – была так сильно занята нами и так укреплена, что неприятель, несмотря на все свои усилия, никогда не мог быть в состоянии занять оную. Я выбрал для себя эту позицию при Гейльсберге преимущественно с той целью, чтобы, во всяком случае, обеспечить за собой сообщение с рекой Прегель и иметь возможность защитить и прикрыть, насколько можно, самый Кёнигсберг.
Граф Каменский со своим корпусом стал влево от нашей кавалерии. Влево от войск Каменского стоял отряд генерала Кнорринга, а затем были расположены: восьмая дивизия под начальством генерал-лейтенанта Эссена 3-го и корпус генерал-лейтенанта князя Горчакова.
Князь Багратион едва успел развернуть свои колонны позади [238] деревни Беверник, как заметил приближение части французской армии с намерением его атаковать. Этот передовой отряд, под начальством великого герцога Бергского, состоял из корпусов Сульта и Ланна, а также гвардии, резервной пехоты и большей части резервной кавалерии с многочисленной артиллерией. Численность всего отряда доходила до 60 тысяч человек.
Согласно данному приказанию не вступать в серьезное дело с неприятелем, но при его приближении отступить к нашей позиции, князь Багратион стал приводить это в исполнение и отступал в шахматном порядке в то самое время, когда к нему подходило подкрепление, состоявшее из кавалерии нашего крыла. По недоразумению князь Багратион был задержан в своем отступлении и вскоре принужден вступить в дело с неприятелем, которое только могло стоить нам напрасной потери в людях. Поэтому после храброго, но краткого сопротивления, продолжавшегося не более часа времени. Князь Багратион был принужден поспешно отступить. Прикрывать это отступление поручено было генералу Багговуту с егерскими полками: 4-м, 7-м, 24-м и 26-м.
Неприятель, видя отступление нашего авангарда, не замедлил начать быстрое наступление по всей линии. Чтобы несколько задержать французов, генерал Кожин во главе Кирасирского его величества полка произвел кавалерийскую атаку, в которой мы имели несчастье потерять этого храброго генерала, так отличившегося в сражении под Пултуском. Дежурный генерал Фок к великому сожалению был тяжело ранен.
Полковник князь Яшвиль, поддержавший эту атаку своей конно-артиллерийской ротой, проявил в этом деле новые доказательства своей храбрости. Полковник Панчулидзев также отличился в этой атаке Ингерманландского драгунского полка. Генерал-майор барон Корф с Псковским драгунским полком и князь Михаил Долгорукий с Курлянским драгунским полком заняли позицию позади деревни Лауден. Сильная колонна неприятельской кавалерии пыталась обойти наш отряд с правого фланга. Храбрый полковник Ермолов с двумя орудиями своей конно-артиллерийской роты выдвинулся вперед и перебил много людей у французов, бросившихся на эту маленькую батарею и скоро ею овладевших. Генерал Корф немедленно атаковал неприятеля в свою очередь, опрокинул его и взял обратно наши два орудия, одно мгновение находившиеся в руках французов.
Тем временем я выслал одного офицера навстречу князю Багратиону с тем же приказанием – отступать к нашей позиции. Когда князь подошел к мостам при Амт-Гейльсберге, он переправил [239] по ним часть своего отряда на правую сторону реки Алле, а другой занял оба берега реки впредь до того, когда обстоятельства потребуют, чтобы этот авангард занял указанное ему место в нашей позиции.
Неприятель в нескольких колоннах близко следовал за нашим авангардом по дороге в Лаунау по направлению оврага на левом берегу р. Алле. Когда он подошел под выстрелы наших батарей, 27 артиллерийских орудий, поставленные в овраге, открыли огонь по неприятельским колоннам, которые одновременно подверглись также сильному перекрестному огню с различных устроенных нами укреплений, причем в двух, на правом берегу реки, по приказанию его императорского высочества было поставлено по восьми орудий гвардейской артиллерии. Эти батареи оказали нам большую помощь в продолжение всего сражения. Кроме того, по берегу реки в кустах и тростниках были, по приказанию великого князя, рассыпаны стрелки впереди батарей; они также много содействовали поражению неприятеля. По всем этим причинам атака французов была непродолжительна. В полчаса времени они потеряли несколько тысяч человек; головы их колонн были совершенно расстроены и принуждены отступить в беспорядке. Наши батальоны, пустившись их преследовать, привели их в еще большее расстройство и отбили охоту возобновить атаку на этом пункте.
После этого французы направили свои главные силы в нескольких колоннах на наш центр. Князь Горчаков, заметив это движение, в то время как неприятель был еще в значительном от нас расстоянии, уведомил меня об этом вовремя. Я немедленно вызвал с правого берега р. Алле генерал-лейтенанта Дохтурова с его 7-й дивизией и приказал ему стать на левом берегу и поддерживать центр нашей позиции. Вскоре после этого я дал такое же приказание 3-й и 14-й дивизиям и поставил их в резерв нашего центра.
Генерал Платов мне в то же самое время сообщил, что разведочные партии высланных им казаков доносят, что неприятель не подвигается по правой стороне реки Алле со стороны Гутштадта и его не видать по этой дороге. Согласно этому сообщению, я изменил позицию этого генерала, приказав ему с его летучим отрядом перейти на правое крыло нашей кавалерии.
Едва эти войска успели стать на назначенные им места, как неприятель появился пред фронтом нашего центра. Французы первоначально устремились на редут № 6-й и высказывали намерение овладеть им приступом. Этот редут принужден был долгое время выдерживать сильный огонь более тридцати орудий, стрелявших [240] по нему сперва ядрами, а потом картечью. Но когда неприятель подошел близко к оборонявшей его пехоте, тогда генерал Горчаков выслал ему навстречу генерала Рахманова с Низовским, а полковника Тучкова 4-го, с Ревельскими пехотными полками, которые поддерживал Митавский драгунский полк, под начальством генерала Алексеева. Генерал-лейтенант Дохтуров приказал некоторым батальонам вверенной ему дивизии поддерживать эту атаку. Наша пехота, не сделав ни одного выстрела, бросилась в штыки на неприятельские колонны, находившиеся уже вблизи редута, опрокинула их и принудила отступить с быстротою и значительною потерей убитыми, раненными и взятыми в плен. После этих двух неудавшихся попыток неприятель направил свои усилия на редут № 7-й. Сильные французские колонны с застрельщиками гвардии впереди, и имея позади себя другие колонны, и поддерживаемые огнем многочисленной артиллерии, двинулись на приступ. Тут завязалось дело еще более кровопролитное, потому что с нашей стороны решено было встретить неприятеля с твердостью и дать ему почувствовать, что русские войска защищают упорно занимаемые ими позиции. В некотором расстоянии эти наступавшие колонны были встречены ядрами и картечью из орудий со всех сооружений, возведенных по фронту нашей позиции, а также и остальной артиллерии, находившейся вблизи этого места. Несмотря на значительные потери в людях, понесенные французами во время наступления к редуту, они попытались его штурмовать. Капитан и несколько солдат неприятельских достигли парапета и даже спустились в редут, – но все погибли. Число атаковавших, однако, с минуты на минуту все увеличивалось, несмотря на то, что все предшественники их лежали мертвыми, и им приходилось идти по трупам убитых. Я приказал графу Каменскому зайти во фланг этой французской колонне. Он послал генерала Варнека, который вовремя подошел с полками: Севским, Перновским и Калужским. Атака этого храброго генерала была решительная. Его полки действовали исключительно любимым оружием русской пехоты – штыком. В одно мгновение французские колонны были смяты, частью истреблены, частью отражены и преследуемы на далекое расстояние от нашего фронта. Князь Горчаков, видя наступления генерала Варнека, выдвинул вперед генерала Кнорринга с несколькими пехотными полками его отряда. Генерал Дохтуров выслал к нему еще генерала Титова с 5-й дивизией и поставил в первую линию 7-ю дивизию, чтобы занять места, оставленные выступившими вперед войсками. Все эти полки, одушевленные желанием принять участие в атаке генерала Варнека, ускорили шаг и прибыли вовремя, чтобы завершить [241] поражение неприятеля и увеличить значительную потерю его при отступлении после этой третьей и также неудавшейся атаки.
Мы имели несчастье потерять достойного генерала Варнека, убитого пулей в грудь. Эту потерю глубоко почувствовала вся армия, выразившая самые искренние по сему поводу сожаления. Во всех военных делах этот генерал отличался своей храбростью и распорядительностью. Его добрый и благородный характер снискал ему любовь всех, близко его знавших.
Я должен также отдать должную справедливость начальнику штаба генерал-майору Штейнгелю, который в продолжение этих атак находился то на правом крыле, то в центре и руководил с большим искусством движениями войск.
К концу сражения неприятель опять наступал несколькими колоннами на наше правое крыло. Но это была последняя попытка неприятеля, который в четырех различных атаках сосредоточил все свои силы, наступая с той уверенностью, которую вселяла во французском солдате привычка побеждать, прибавлю, впрочем, до этой войны с русскими. Значительное численное превосходство французской армии, конечно, могло внушать ей такую уверенность.
Сражение под Гейльсбергом не было столь кровопролитно и не могло доставить таких же результатов, ни иметь подобных последствий как сражение при Прейсиш-Эйлау и даже при Пултуске. Тем не менее, оно было столь же блестяще как по искусству, проявленному французами, так и по численному их превосходству, общее число войск неприятельского, участвовавшего в этом сражении, превосходило более чем в два раза число наших войск. Это сражение началось в час по полудни и продолжалось до десяти часов вечера. Тогда неприятель, отступивший, чтобы устроить свои ряды, подвергся преследованию с нашей стороны на расстоянии четырех верст от поля битвы.
Одно из главнейших лиц французской армии, в беседе во время переговоров в Тильзите, признало, что потеря французов в этот день простиралось до 13.000 человек. Наша убыль ранеными и убитыми доходила до 6.000 человек, в том числе убиты два генерала и ранено трое.
По окончании сражения я поручил князю Багратиону стать с авангардом в некотором расстоянии впереди нашего фронта и прикрывать нашу позицию. Ночь прошла спокойно, и я имел основание полагать, что с рассветом неприятель возобновит свои атаки.
В 6 часов утра французские колонны пришли в движение, и мы готовились их встретить, как накануне. Но скоро обнаружилось, что они принимают направление влево. Это заставило меня предположить, [242] что они попытаются обойти и атаковать наше правое крыло. Колонны, движение которых мы могли всего яснее разглядеть, направлялись на высоты: одна двигалась на Гроссендорф. а другая – шла через Ретч. Лишь только я заметил, что неприятель тщательно старается избежать приближения к нашей линии и находится невдалеке от деревни Гроссендорф, оставленной им несколько правее, я не мог уже более сомневаться в том, что он имеет намерение: 1) или побудить нас покинуть выгодную позицию и атаковать ее на высотах, по которым он направлял свое движение; 2) или же продолжать свое движение по дороге к Ландсбергу и Прейсиш-Эйлау, чтобы проникнуть к Кёнигсбергу. В этом последнем намерении он, быть может, также надеялся, что мы сделаем на него нападение во время движения. Тем временем я приказал генералу Дохтурову перейти на наш правый фланг с резервом, бывшим в центре и состоявшим из четырех пехотных дивизий, и по возможности приблизиться к деревне Гроссендорф и стараться снова привлечь неприятеля к нашей позиции. Генерал Дохтуров завязал действительно ружейную перестрелку, а потом и незначительный артиллерийский огонь, но неприятель упорно держался своего плана – избегать сражения с нами и продолжал свое движение. Генерал Платов со своим летучим отрядом следовал за французами по пятам и неоднократно вступал с ними в стычки, причем взял в плен одного капитана и восемьдесят рядовых. Они все единогласно показывали, что во главе колонны находился корпус маршала Даву, направившийся вместе с остальными войсками к Ладсбергу; это была прямая дорога к Кёнигсбергу.
Узнав, таким образом, положительно о намерениях Наполеона, я, должно признаться, был поставлен настолько в крайнее затруднение, на что мне решиться теперь, насколько был вполне уверен и спокоен вчера во время битвы. А между тем обстоятельства вынуждали принять скорее решение, но вместе с тем и обдуманное, чтобы не подвергнуть опасности армию, а может быть даже и государство, вследствие неправильных соображений или неосновательных распоряжений.
В таком нерешительном состоянии я счел своею обязанностью обратиться к великому князю и изложить ему как истинное положение, в котором находится армия, так и последствия, могущие оказаться от принятия того или другого решения, на которое мне надлежало отважиться. Мне предстояло выбрать одно из двух: или, покинув нашу укрепленную позицию, доставившую нам накануне славную победу, двинуться на неприятеля, хотя более чем вдвое превосходившего нас своей численностью, и атаковать его на высотах, [243] по которым он направлял свое движение. Этим, без сомнения, наши войска обрекались, несмотря на их храбрость, почти на верное поражение, а следовательно, только самое отчаянное положение дел могло побудить нас решиться на подобное действие. Несмотря на нашу относительную малочисленность, мы отнюдь не находились в отчаянном положении. Или же можно было решиться на следующее: следовать за французской армией, чтобы воспрепятствовать ей приближение к Кёнигсбергу. Но это мероприятие было еще опаснее первого, так как мы скоро были бы принуждены вступить в сражение при неблагоприятных для нас условиях местности и при том в сражение генеральное, исход которого мог быть только пагубен для нас и обошелся бы дорого, вследствие затруднительного отступления. Но был еще и третий исход, а именно: покинуть нашу занимаемую позицию, стать позади реки Прегеля, выжидать дальнейших действий нашего противника, а вместе с тем находиться несколько ближе к спешившим к нам значительным подкреплениям, которые значительно увеличивали силы нашей армии и давали возможность снова перейти в наступление, не подвергая судьбу армии опасности, вследствие ее малочисленности. Получив от меня заверение, что с этого момента я буду избегать всякого серьезного столкновения с неприятелем, его высочество вызвался ехать немедленно к его величеству и довести до его сведения как о состоянии армии и занимаемой ею позиции, так и о причинах, меня побуждающих предпринять отступление за реку Прегель.
Немедленно по отъезду его высочества я сделал следующие распоряжения необходимые для предложенного движения за Прегель.
Прежде всего, я поспешил отправить генерала графа Каменского с его отрядом обратно к корпусу генерала Лестока и сделал распоряжения о порядке отступления всей нашей армии на Велау и далее к Тильзиту.
Здесь я сделаю несколько замечаний относительно движения французской армии по дороге к Кёнигсбергу. Прошу тщательно рассмотреть на карте, чему она могла подвергнуться после понесенного ею накануне довольно значительного поражения, если бы только наша армия была достаточно сильна, чтобы действовать наступательно. Французская армия вступала в местность, имея в левой руке залив Фришгаф, впереди себя – реку Прегель и Кёнигсберг, прикрытый войсками генерала Лестока, числом от 10 до 12 тысяч человек. В то же самое время русская армия, всего в один переход, могла зайти ей в тыл и отрезать от линии ее сообщений, от продовольственных транспортов, от Пассарги и т. д. Каким образом мог Наполеон решиться на такое отважное движение, если бы не имел [244] самых точных сведений о силах русской армии и ее положении, а также о расстояниях, в которых находились от нее все подкрепления и транспорты?
Признаюсь, что, заботясь исключительно об интересах одной России и нисколько не принимая в соображение интересов ее союзника – Пруссии, я поступил бы гораздо лучше, направив свои движения от Гейльсберга прямо на Бишофсштейн, Россель, Арис, чтобы ожидать приближения наших подкреплений в хорошей позиции среди озер, или же двинувшись прямо к Нареву на соединение с корпусом графа Толстого и двумя дивизиями, вновь сформированными, стоявшими в незначительном от него расстоянии.
Направившись на Велау, я немного ближе следовал за неприятелем и сохранял Кёнигсберг до тех пор, пока в состоянии был преграждать французам переправу через Прегель. а при движении на Тильзит я мог также притянуть к армии своей некоторые подкрепления.
Скажу несколько слов о средствах шпионства, к которым прибегал, чтобы иметь сведения и указания о состоянии французской армии и ее движениях. Мне было разрешено не щадить средства для вознаграждения тайных агентов.
Необходимость их иметь признается всеми, в особенности же в стране, в которой я начал войну, где обыватели расположены вообще к французам и, следовательно, враждебно относясь к нам, были поощряемы притом, всеми мерами содействовать успеху французов.
При нашем прибытии в Варшаву, генерал-лейтенант Колер, генерал-губернатор города, сообщил мне довольно точные сведения о движении французских войск. Генерал Лесток, начальствовавший ранее аванпостами на нижнем течении Вислы, указал мне лиц, на которых я мог бы вполне положиться. Впоследствии я принужден был прибегать к евреям, служившим, однако, нам худо не потому, что они вели двойную игру, но потому, что трусость и боязнь мешали им подвергаться личной опасности, и они сообщали мне только разные разговоры и слухи, доходившие до них в корчмах и кабаках от разных прохожих, так что нередко я, истратив несколько сотен червонцев, ничего для себя нового не узнавал. Я скоро заметил, что при таком порядке я истрачу очень много денег без всякой пользы для себя. Тогда я обратился к прусскому генералу Хлебовскому, тому самому, который был прислан прусским королем еще ранее в мою главную квартиру (Генерал Хлебовский был прислан в главную квартиру королем прусским, чтобы пересылать сообщения мои его величеству и доставлять мне приказания короля, отдаваемые им генералу Лестоку, а также и для разных военных сношений моих с губернским управлениями. Король прусский и вся его армия рано лишились этого храброго генерала, похищенного болезнью вскоре после заключения мира. Он с большим отличием и великой преданностью служил королю в генеральном штабе. Король впоследствии сделал его командиром пехотного своего имени полка. Хлебовский не покидал меня во все время войны, что дало мне возможность узнать все его прекрасные качества. Постоянным чтением и основательным образованием он приобрел обширные познания в военном деле. Он исполнял свои служебные обязанности с величайшим рвением и усердием. Король прусский удостоил его ордена «За отличие» (pour le mérite), а император Александр I, желая выразить ему благодарность за услуги, оказанные им нашей армии, пожаловал ему орден Св. Анны первой степени. Примеч. Беннигсена). Я ему сообщил [245] вышеизложенные доводы, побуждавшие меня не прибегать более к содействию неизвестных лиц при шпионстве, и выразил при этом надежду, получать от него все необходимые сведения о неприятельской армии вообще, так как мы находимся в стране подвластной его королю, и ему, Хлебовскому, гораздо легче, нежели нам, выполнить это и собирать необходимые сведения, так как везде, даже в тылу французской армии, находились различные прусские чиновники, которые из преданности к королю и отечеству не откажут доставлять все необходимые для нас сведения. Генерал Хлебовский уверял меня, что получил уже в этом отношении надлежащие приказания короля, и не замедлит сделать все требуемые по сему предмету распоряжения. Таким образом, я, правда, перестал тратить напрасно деньги для получения сведений о неприятеле, но зато и не получал верных сведений, в особенности касавшихся наличного состава различных французских корпусов. Так, например, сообщали, что корпус Даву состоит из 8.000 человек, а маршала Нея – из 9.000 человек и т. д., а между тем оказывалось, что первый состоял из 3.000, а второй – из 16.000 человек. Только после дела под Гутштадтом я узнал действительный состав французской армии, и это через французского офицера, взятого в плен в этом деле, который имел самые точные об этом сведения. В разговоре с генералом бароном Корфом он, между прочим, сказал последнему: «вы увидите, что наша армия гораздо многочисленнее, нежели вы это предполагаете», и сообщил ему некоторые подробности в этом отношении. Барон Уорф не замедлил мне передать все услышанное им от этого офицера. Это побудило меня в сражении при Гейльсберге обратить, насколько это было возможно, внимание на силы неприятеля, и я собственными глазами убедился, что этот офицер не хвастался, как это впоследствии и подтвердили бумаги, найденные в канцелярии маршала Нея. [246]
Самые точные и самые достоверные известия получались нами из Варшавы, исправно два раза в неделю, из весьма хорошего источника и проходили через руки генерала Эссена 1-го, находившегося тогда на Нареве.
Что же касается сведений о движениях неприятельской армии, получаемых через лазутчиков, то русская армия может совершенно обойтись без них. Бдительность наших казаков делает таких лазутчиков излишними. Маршал Ней, в рапорте своем от 2-го февраля нового стиля к военному министру, жалуется на казаков и говорит между прочего: «очень неприятно, что невозможно скрыть от неприятеля малейшее движение войск» и т. д. наши казаки среди неприятельских колонн, находившихся в движении, захватили (близ Лаутербурга) депеши, которые вез офицер французского генерального штаба от военного министра к князю Понте-Корво, содержавшие в себе общий план наступательных действий против нас. Эти депеши дошли скорее до меня, чем могли дойти по назначению к генералу неприятельской армии, и несравненно скорее и вернее, чем мог мне доставить их содержание самый ловкий и искусный лазутчик.
|
