|
XIV.
Французские бюллетени о военных действиях. – Быстрота действий Наполеона. – Перенесение театра военных действий в Старую Пруссию. – Взаимное положение воюющих армий. – Прибытие подкреплений. – Письмо Беннигсена императору Александру с просьбою о прибытии в армию. – Ответ Государя.
Необходимо, прежде всего, разрешить изумление, порождаемое в большинстве читателей довольно значительным разноречием между моими донесениями о военных действиях и донесениями французов о тех же событиях. Затем считаю полезным сообщить также и о причинах, побудивших меня перенести театр военных действий в Старую Пруссию.
Чем более я старался во все продолжение войны получать верные и точные сведения о действительных потерях, понесенных неприятелем в том или другом сражении, тем более изумлялся я при чтении различных французских сообщений (бюллетеней армии) о самых главных сражениях, бывших не только во время командования мною армией, но и гораздо ранее этого.
Укажу здесь только на известия, помещенные в бюллетенях великой армии о сражениях под Пултуском и Гейльсбергом, в которых, однако, французы были отражены со значительными потерями. В известиях же между тем говорится, причем в первом сражении взято даже в плен 40.000 человек, число, превышающее наличный состав русской армии в день сражения.
Во все времена главные начальники войск, конечно, всегда или очень часто в своих донесениях уменьшали потери, понесенные ими в сражениях, но никогда не достигали до тех преувеличений, которые делали их сообщения вполне невероятными и даже невозможными. Возьмите для примера бюллетени французской армии, относящиеся до ужасного побоища под Прейсиш-Эйлау, в котором сражалось 150.000 человек на обеих сторонах в продолжение почти двух дней. В этих бюллетенях напечатано, что русская армия потеряла от 12 до 15 тысяч человек, взятых в плен, тогда как во все продолжение этой войны русская армия лишилась только одной четвертой части этого числа, т. е. взятых в плен. К этому должно еще присоединить то замечание, что французы взяли до 500 человек пленных в сражениях с оружием в руках, но на самом деле почти все попавшиеся в плен были или раненые слишком тяжело, или больные в захваченных лазаретах, или, наконец, мародеры. Между тем, все французские [188] пленные были взяты с оружием в руках, на полях сражений или аванпостных стычках; число их довольно значительно как офицеров, так и солдат.
В тех же самых бюллетенях упоминаются еще 18 знамен, взятых у нас французами, тогда как на самом деле русские полки отняли у французов пять орлов, а сами потеряли два знамя, которые захвачены были неприятельской кавалерией, а именно знамя Костромского пехотного полка и Днепровского полка в деле 25-го января (6-го февраля) под Гоффом и Ландсбергом. В воззвании к солдатам армии, напечатанном в 61-м бюллетене, говорится о том, что русские войска потеряли убитыми, ранеными и взятыми в плен 40.000 человек! Но когда после всего этого читатель прочитает в 58-м бюллетене, что потеря французской армии достоверно простирается до 1.900 человек убитых и 5.700 раненых, то, что должен он подумать об этом сообщении, особенно если вскоре после этого появляется рапорт военного министра императору Наполеону, которым он предлагает вызвать резервы из Франции и призвать в ряды армии новобранцев призыва еще следующего 1808 года. Рапорт этот был послан с приложением императорского указа из главной квартиры императора в Остероде от 20-го марта в сенат в Париже, где его публично читали на всех улицах, а затем призвали новобранцев за шесть месяцев до срока. Военный министр в своем рапорте, между прочим, говорит: «Но как бы важны ни были вышеизложенные соображения, есть, однако, еще и другие, не менее достойные человеколюбивого внимания вашего величества. Новобранцы 1808 года по естественному порядку вещей будут призваны в ряды войск чрез шесть месяцев, ни должны будут тогда явиться в разные полки, сделав для этого продолжительные переходы, и вынести тягости, к которым родительская и благодушная администрация должна их подготовить и приучить незаметным образом. Собранные шестью месяцами ранее срока, они будут иметь возможность иметь возможность приучиться к военному делу, освоиться с оружием в наших крепостях, в лагерях, среди их родины и т. д.».
Неужели можно допустить, что читатель во Франции ли или ином другом месте, знавший, что набор новобранцев призыва 1807 года только что окончился в январе сего года, не усмотрит из слов императорского указа, что французы понесли в действительности значительные потери при Пултуске, Голымине, в особенности при Прейсиш-Эйлау, и, наконец, в продолжение восьми дней непрерывных стычек, предшествовавших этому знаменитому дню.
Поэтому за этими бюллетенями, распространенными французами по всему свету, с целью присвоить себе честь победы при Прейсиш-Эйлау, скоро последовали точные и правдивые описания этого сражения, [189] а последствия оного открыли скоро всю неверность и преувеличенность известий, сообщенных в бюллетенях. Никто, даже в самой Франции, не верил им; весь свет знал, что французская армия совершила всю эту тяжелую и кровопролитную зимнюю кампанию и дошла до Прейсиш-Эйлау только для того, чтобы понести страшную потерю в людях и возвратиться снова к берегам Пассарги, подвергаясь на пути беспрерывным нападениям со стороны нашей легкой кавалерии. Что, в свою очередь, повлекло для французов еще потерю до 3.000 человек, множество всякого рода повозок, нескольких оружий, зарядных ящиков и т. д.
Таким образом преувеличения французских бюллетеней не достигали предположенной ими цели. И я убежден, что в самой Франции весьма скоро узнали, что корпус маршала Ожеро был почти весь уничтожен в сражении при Прейсиш-Эйлау, при его атаке на центр нашей позиции, и что уцелевшие от гибели 5.000 человек его корпуса были распределены на пополнение других корпусов, пострадавших также в этом деле, в особенности первого армейского корпуса или корпуса принца Понте-Корво. Равным образом во Франции разубедились в описаниях этого сражения, распространенных в публике вместе с картой, в которой русская армия показана была стоящей за рекою Прегелем, тогда как она была сосредоточена между Фришингом и Кёнигсбергом, с твердым намерением воспротивиться дальнейшему приближению неприятеля.
К чему распространять обманы всему свету с нахальством, по моему мнению, уменьшающим славу, приобретенную французской армией и справедливо ею заслуженной. Мы видели, что громкая известность самых великих военачальников Европы рассеялась с непостижимою для нас быстротою пред пятнадцатилетнею опытностью императора французов в умении распоряжаться войсками. Даже ученики великого Фридриха II и его боевые сотоварищи только на минуту появлялись пред новым военачальником, которому благоприятствует все, что может только доставить случайность и гениальность. Зачем не отказаться навсегда от всех преувеличений?
Историки опишут быстроту, с которой Наполеон переправился чрез Рейн во главе армии в 190.000 человек и дал сражения под Ауерштедтом и Йеною, в которых вполне разгромил пруссаков. Несмотря на всю храбрость, оказанную пруссаками при отступлении, они не в силах были воспрепятствовать завоеванию прусского королевства до берегов Вислы и предотвратить его гибель. Наполеон в 64 дня совершил очень длинный, сопряженный с препятствиями путь. В неблагоприятное дождливое время года он начал войну и поражал армии прусского короля, овладевал крепостями королевства [190] и совершил переход в три тысячи лье. Император Наполеон после заседания сената в Париже 26-го сентября, отправился из Люксембургского дворца, чтобы стать во главе армии, ожидавшей его прибытия, и совершить с нею переход через Рейн. 7-го (19-го) ноября он уже был на Висле, а 6-го (18-го) декабря вся его армия переправилась чрез эту реку. Навстречу ему явилось не более 60.000 человек строевых и нестроевых под моим начальством. В несокрушимом мужестве русских Наполеон встретил новые препятствия, и французская армия, несмотря на значительное превосходство сил, была принуждена остановить свое быстрое движение и потребовать подкреплений из Франции и всех княжеств Германии, связанных с наполеоном Рейнским союзом. Это дало в свою очередь и русским время получить подкрепления. Поверит ли потомство, что французская армия допустила себя остановить, не потеряв предварительно значительных потерь? Если справедливо удивляются быстроте движения французской армии с берегов Рейна до Вислы, то точно так же сумеют рассчитать время, которое эта армия была принуждена провести между Вислой и Неманом. Семь месяцев она пребывала на пространстве в 60 миль длинною, на котором были даны четыре кровопролитных сражения, не считая других мелких убийственных дел, научивших французскую армию не призирать достоинств русского солдата и способностей его начальников.
Если принять в соображение, что русская армия противопоставляла Наполеону, этому страшному военачальнику, в продолжение семи месяцев сопротивление, имея всегда армию меньшего состава, нежели французская, и что под конец борьбы пришлось уступить ему пространство до самого Немана, единственно вследствие чрезмерного несоответствия сил обеих враждующих сторон, то можно принять, не опасаясь подвергнуться упреку в чрезмерном самолюбии, что этому великому полководцу предстояло преодолеть весьма важные препятствия на незначительном пространстве между Вислой и Неманом.
После всего вышесказанного читатель не должен более изумляться малым согласием французских бюллетеней с донесениями русского главнокомандующего о тех же самых военных делах. Я всегда питал отвращение к преувеличениям в донесениях. Кроме того, это было и несогласно с воззрениями и убеждениями моего государя, требовавшего от меня строгой правды в моих донесениях, чтобы иметь полную возможность обнародовать их без всяких изменений. Приведу здесь пример, который один может вполне убедить читателя в справедливости только что мною сказанного. Во время самого сражения при Прейсиш-Эйлау офицеры, прибывшие из разных мест отчаянного боя, доносили, что слышали рассказы о многих захваченных [191] знаменах, которых насчитали до двенадцати. Составляя вечером на самом поле сражения мое первое о нем донесение государю императору, я упомянул о числе знамен, отбитых у неприятеля. На другой же день утром оказались действительно взятыми четыре знамени (Пятое знамя было взято прусским войсками отряда генерала Лестока. Прим. Беннигсена), которые я отправил в Петербург с полковником Ставицким. По прибытии его в столицу, государь император выразил свое неудовольствие по поводу подобной ошибки и сказал Ставицкому: «мне досадно за публику», так как мое первое донесение было немедленно распубликовано. Не могу не присовокупить к этому, что вполне достойные лица французской армии на сделанное мною замечание о преувеличениях в их бюллетенях ответили мне: «эти известия печатаются только для публики». Мне кажется, однако, что коль скоро публика судит и должна судить о наших действиях и делах, то необходимо ее уважать и не обременять ее постоянными обманами, которые, в конце концов, обнаруживается и только служат предметом различных насмешек и порицаний.
Обращаюсь теперь ко второму вопросу, а именно о том, что побудило меня перенести театр военных действий в Старую Пруссию. Очень многие полагают, что подобное движение слишком удаляло меня от границы нашего государства, которая охранялась в то время единственно отрядом генерала Эссена, имевшим всего 17.000 человек. Говорили так же, что мое положение сделалось бы крайне затруднительным, если бы Наполеон, поручив защиту Торна князю Понте-Корво с его корпусом, а также различным войскам – польским, гессенским и тому подобным – сам с остальными войсками, находившимися в то время у него под рукою, вступил бы в пределы нашего государства, оттеснил бы генерала Эссена к Бресту, прервал бы все мои с ним сообщения и устроил бы восстание в некоторой части Литвы прежде, нежели я успел бы возвратиться в пределы отечества и противодействовать его движениям и успехам. Вполне соглашаюсь, что ежели бы Наполеон решился на такой образ действий, то я не имел бы возможности действовать на нижней части Вислы и должен был бы поспешно отступать, спешить на реку Бобр, привлечь к себе корпус под начальством генерала Седморацкого (оставленный в Гониондзе) и направить свое движение на Гродно, чтобы предотвратить последствия общего восстания в наших недавно присоединенных от Польши губерниях. Очевидно, я должен был бы упрекать себя в том, что подверг мое отечество, лишенное в то время достаточной [192] обороны, всем бедственным последствиям подобного образа действия Наполеона.
Чтобы лучше и нагляднее уяснить причины, побудившие меня принять тот образ действия, который был мною осуществлен, не опасаясь подвергнуть наши границы слишком большой опасности, необходимо высказать здесь мои взгляды о начале военных действий императора Наполеона в эту кампанию против русской армии. Я был до того убежден, что он будет стремиться достичь берегов Балтийского моря, что вовсе не предполагал, что Наполеон, прибыв в армию, разделит свои силы. Я ожидал скорее, что он произведет одним корпусом только демонстрацию на Варшаву против нашего левого фланга, а сам перейдет Вислу с главными силами между Данцигом и Торном, чтобы овладеть остатками прусского королевства, т.е. Старой Пруссией, и направится прямо к Кёнигсбергу, так как немногие оставшиеся еще прусские войска были слишком слабы, чтобы оказать хотя бы самое малое противодействие при подобном наступлении наполеона. Для подобного предположения я имел два основания. Первое из них заключалось в том, что император французов имел самые обстоятельные сведения о численности армии, которую Россия могла ему противопоставить в это время. Перейдя Одер, Наполеон обратился к своим солдатам с воззванием, в котором размер русской армии был им означен довольно верно. Вторым поводом являлось доставленное нам известие, что наполеон выразился довольно публично, что в начале марта он прибудет в Петербург, откуда доставит мир всей Европе.
Но лишь только я узнал, что Наполеон разделил свои войска, что он лично прибыл со значительными силами в Варшаву, а в то же время направил несколько корпусов в Старую Пруссию, я немедленно вывел заключение, что он своими военными действиями преследует двоякую цель – поражение русской армии главными его силами в то время, как остальные его войска будут подвигаться в Старой Пруссии по мере отступления русской армии к пределам Империи. Вторая цель должна была быть достигнута данным им направлением для корпусов маршалов Нея и Бернадота.
Но смею думать, что Наполеон рассчитывал слишком легко на поражение русской армии. Ему не была достаточно известна храбрость и стойкость русского солдата. Единственное сражение с русскими, в котором Наполеон находился лично, только могло вводить его в заблуждение в этом отношении. Наконец, в достижении главной своей цели потерпев неудачу в сражении под Пултуском, Наполеон не успел быстро сосредоточить свои силы вследствие того, что корпуса маршалов Бернадотта и Нея двигались слишком медленно при общем [193] наступлении. Это последнее дало мне время совершить мои передвижения в Старой Пруссии, явиться на защиту Кёнигсберга и спасти хоть часть той области от занятия французами.
После сражения под Пултуском Наполеон приказал своей армии расположиться на зимние квартиры, за исключением корпусов Бернадотта и Нея, подвигавшихся весьма медленно в Старой Пруссии. Я имел полное основание полагать, что ему было известно данное маршалом графом Каменским приказание об отступлении наших войск в пределы России, и в этом предположении, конечно, было вполне достаточно двух корпусов, чтобы овладеть Кёнигсбергом и всей Старой Пруссией до берегов Прегеля в то самое время, как вся великая армия французов отдыхала бы, расположившись на зимних квартирах. Но как скоро Наполеон узнал, что русская армия не продолжает своего движения к границам, и что мною, как ему сообщали, отправлен на помощь Кёнигсбергу отряд в 16.000 человек, – он решился обратиться на мою армию.
Между тем генерал, сперва направленный мною к Кёнигсбергу, получил от меня приказание не продолжать своего движения далее к этому городу, но отойти назад и занять зимние квартиры в окрестностях Млавы.
Когда же наполеон со всеми сосредоточенными силами двинулся в конце января месяца в Старую Пруссию с целью сразиться с нами, не могло быть более сомнения в том, что целью его завоеваний являются не наши литовские границы, а желание овладеть берегами Балтийского моря.
К подтверждению моего предположения явилось еще новое обстоятельство, побудившее меня еще менее колебаться в отношении принятия мер к охранению наших границ и направлению моих военных действий в Старую Пруссию. Я знал основные начала, руководившие всегда Наполеоном при его движениях в начале каждой войны; он всегда большою массою устремлялся на противника с целью разбить и рассеять его одним ударом, если это возможно. Поэтому, совершая свое движение, я был убежден в следующем: или Наполеон решится предоставить мне занимать Старую Пруссия в продолжение всей зимы, с целью доставить своим войскам на зимних квартирах отдых, в котором они очень нуждались, или же он немедленно двинется на нас, чтобы дать генеральное сражение, которое я решился принять и даже желал принять до прибытия значительных подкреплений, подходивших со всех сторон для усиления французской армии.
Из вышесказанного видно, что я не ошибся в моих ожиданиях. Первое намерение императора Наполеона, как видно из перехваченных [194] депеш принца Нефшательского к маршалу Понте-Корво от 30-го и 31-го января (нового стиля), состояло в том, что он собирался в Старой Пруссии отрезать русскую армию от ее границ. Но, несмотря на все превосходство своих сил, он не мог победить русской армии ни в одном сражении во все продолжение первой кампании.
К концу первой кампании явилась возможность предвидеть, что из двух сражающихся армий, к которой ранее успеют подойти вовремя подкрепления, та и достигнет первых успехов над противником при открытии второй кампании. Но смею утверждать, что успехи, одержанные французами над русскими, не имели, в сущности, важных последствий.
После сражения под Ауерштедтом и Йеною Наполеон не достиг еще берегов р. Одера, как уже 20.000 новобранцев и молодых солдат переходили Рейн и спешили на подкрепление и укомплектование его армии. Эти подкрепления имели полную возможность присоединиться к армии до начала второй кампании.
Перемирие, заключенное со шведами, послужило также к подкреплению главной армии наполеона всем корпусом маршала Мортье.
Замедление в прибытии подкреплений в нашей армии к началу второй кампании должно быть приписано исключительно тому обстоятельству, что Россия не могла заранее приготовить все средства, которыми она может располагать, к тому, чтобы одной выдержать на своих границах подобную тяжелую войну против всех полчищ Наполеона и всех его союзников, которыми он мог в то время располагать. Не только не было возможности предвидеть, но даже и предположить, чтобы с русской армией случилось когда-либо то, что в действительности ее постигло. Первый русский отряд в 60.000 человек, перешедший нашу границу в качестве вспомогательного, был более нежели достаточен для усиления действий прусской армии в 200.000 человек, но являлся слишком слабым, чтобы быть главным деятелем в борьбе, в которой быстро следовавшие бедствия совершенно уничтожили военные силы Прусского королевства. Несмотря на все эти преимущества, благоприятствовавшие французам в их войне с русскими, в особенности при открытии второй кампании, мы, однако, достигли своей цели. При очень обостренных политических обстоятельствах того времени и при отсутствии содействия других держав только и могла быть речь о защите границ Империи и предохранении ее армии от слишком значительных потерь с тем, чтобы сия последняя, усиленная подходившими к ней из внутренних губерний подкреплениями, могла быть легче приведена в такое состояние, которое могло бы заставить неприятеля раскаяться в его попытке проникнуть в пределы России. [195]
Сообщу теперь подробно о различных подкреплениях, подходивших быстро из разных мест империи на усиление вверенной мне армии.
Две новые дивизии в составе 30.000 человек приближались к Неману в то время уже, когда я приказал армии переправиться чрез эту реку. Тридцать шесть батальонов, составленные из числа 215.000 человек ополченцев, были совсем сформированы как регулярное войско, и из них первые батальоны подходили к армии. Наконец, ожидалось еще 70.000 рекрут, требуемых различными дивизиями для их пополнения. Таким образом, я в скором времени имел возможность стать во главе армии в 150.000 человек на главном пункте. Поэтому, казалось бы, если французы действительно желали вступить в пределы нашего отечества, чтобы продолжать войну, то одно проигранное ими сражение явилось бы для них второй Полтавской битвой, вдали от родины.
Ответив таким образом на оба выше предложенных мне вопроса, мне остается желать, чтобы при чтении моего описания военных действий не упускали из вида, что моим противником являлся монарх, средства которого для ведения этой войны были приготовлены заранее, и притом монарх, пользовавшийся неограниченной властью и не обязанный отдавать кому-либо отчета в своих действиях.
Он имел возможность располагать не только всеми силами своей нации, но также всеми подвластными ему народами.
Я же, напротив того, являлся подданным государя, доверием которого хотя и пользовался, но обязан был отдавать отчет во всех моих действиях, и если все мои усилия и старания не сопровождались постоянно победами, то последствием этого для меня являлись и немилость, и строгое порицание.
До 28-го февраля (12-го марта) войска оставались на занимаемых ими местах, отведенных им 24-го февраля (8-го марта); даже на аванпостах, находившихся всего на расстоянии пистолетного выстрела от неприятеля, не было все эти дни ни малейшей тревоги.
28-го февраля (12-го марта), однако, генерал Платов донес, что французы покинули занимаемую ими позицию позади Зехерна и в Петерсвальде и отступили чрез Гронау до Альт-Кирха.
Генерал Лесток перенес свою главную квартиру в Хейлигенбейль, чтобы находиться ближе к месту столкновения с французами, если бы сии последние решились произвести какую-либо попытку на Кёнигсберг. Он приказал соорудить несколько батарей на маленькой речке Банау.
2-го (14-го) марта оказался уже очень большой недостаток фуража в окрестностях всего расположения армии; подвозка же его сделалась [196] чрезвычайно затруднительно по причине отвратительных дорог. Поэтому я отправил три кирасирских полка, а именно: Его величества, Малороссийский и Военного ордена, занять квартиры в Рёселле и его окрестностях, где было гораздо легче добывать продовольствие как для людей, так и фураж для лошадей. В то же время этим полкам было предписано высылать часто патрули в окрестности Бишофсбурга и поддерживать сообщение с постом в Зеебурге и при нападении на него – оказать поддержку.
С целью еще лучше прикрыть все эти окрестности и установить более прочное сообщение с корпусом генерала Эссена на Нареве, я послал генерала Платова с восемью казачьими полками и ротою казачьей конной артиллерии чрез Зеебург занять Вартенбург, Пассенгейм, Ортельсбург и Вилленберг. Все эти местечки ранее были заняты небольшими отрядами французской резервной кавалерии, под начальством великого герцога Бергского. Генерал Платов должен был вступить в сношение с генерал-майором графом Витгенштейном, которого генерал Эссен послал с отрядом легких войск к берегам реки Омулевки, чтобы облегчить себе сношение с нашей главной армией.
3-го (15-го) марта войска оставались на прежних занимаемых ими позициях. Я только сделал некоторые изменения в личном составе начальников, вызванные прибытием по особому высочайшему повелению в армию генерал-лейтенантов князя Горчакова и Уварова, а также возвращением из Петербурга князя Багратиона, который опять получил начальство над нашим авангардом. Уваров был назначен начальником кавалерии правого крыла, а пехотою этого же крыла, состоявшей из 5-й и 7-й дивизии – стал командовать генерал-лейтенант Тучков. Центром, состоявшим из третьей дивизии, командовал по-прежнему генерал Сакен. Левое крыло, т. е. 2-я и 14-я дивизия, находилось под начальством генерал-лейтенанта князя Горчакова. Начальником кавалерии левого крыла был по-прежнему князь Голицын, и отдельным отрядом, который должен был прикрывать наше левое крыло, также по-прежнему командовал граф Толстой. Сей последний донес мне, что офицер его отряда был послан на рекогносцировку по дороге из Гросс-Безау и, узнав, что неприятель очистил Бишофсбург, отправился в это местечко, где жители сообщили ему, что все кавалерийские отряды резерва великого герцога Бергского покинули эти места и отступили чрез Вартенбург к Пассенгейму.
4-го (16-го) марта я приказал генерал-лейтенанту Уварову перевести сою штаб-квартиру в Фрауендоф, а всю находившуюся у него кавалерию правого крыла расположить по окрестностям этого местечка [197] так, чтобы она находилась поблизости от событий, которые могли скоро последовать на Пассарге. Генерал-лейтенант князь Голицын с кавалерией левого крыла стал в Петерсгагене и его окрестностях.
За исключением изменений в расположении некоторых главных штаб-квартир размещение отрядов и отдельных команд оставалось прежнее.
5-го (170го) марта генерал Платов донес, что майор Богданов, отряженный генералом Иловайским с двумя сотнями казаков для занятия Вартенберга, заметил, что французы занимают еще это местечко отрядом кавалерии. Но майор Богданов успешно выбил неприятеля, который, потеряв несколько человек, отошел к Алленштейну.
6-го (18-го) марта с наших границ подошло к нам подкрепление из трех гарнизонных батальонов, что составляло около 1.700 человек.
Обстоятельства требовали, чтобы, исполняя просьбу прусского короля, я подкрепил гарнизон в Данциге русскими войсками. Находившиеся в Данциге прусские войска были преимущественно оставлены из поляков. Это порождало много побегов из строя, значительно уменьшивших наличность войска, защищавшего эту чрезвычайно важную крепость. Поэтому я и отправил вновь прибывшие ко мне три батальона, под начальством генерал-майора князя Щербатова, чрез Кёнигсберг и Пиллау, где они сели на суда и благополучно прибыли по назначению в Данциг. Ранее, я отправил туда же два казачьих полка.
7-го (19-го) марта генерал-лейтенант Платов сообщил, что, получив приказание оттеснить неприятеля из окрестностей Ортельсбурга и Вилленбурга, он двинулся вперед на Пассенгейм с казачьими полками и, собрав все необходимые сведения о позиции неприятеля, сделал соответствующие распоряжения для нападения на французов.
Неприятель был опрокинут близ деревни Клейн-Шиманнен и потерял много убитыми и ранеными. При этом казаки взяли в плен одного офицера и 189 рядовых. В то же время полковник Карпов налетел на польский полк Домбровского, находившегося под начальством генерала Заиончека, также сбил его и взял в плен девять офицеров и 208 солдат. Наша потеря была при этом незначительна. После этого наши казаки возвратились на свои позиции.
8-го (20го) марта генерал Платов отрядил майора Балабина с половиною Атаманского полка навстречу отряду французской кавалерии, [198] вышедшему на рекогносцировку из Алленштейна; он был также опрокинут.
Маршал Ней, от 7-го (19-го) марта 1807 года, между прочим, доносил из Гутштадта военному министру следующее:
«Спешу сообщить вам сведения о действительном положении моего корпуса и вместе с тем отвечаю вам на предложенные в вашем письме вопросы в том же самом порядке, как они изложены.
Наличное число солдат, находящихся в строю под ружьем, составляет 12.385 человек пехоты, включая в то число и офицеров. В этом числе находятся 118 человек, которые состоят без оружия. Число выбывающих по разным случаям в госпитали не восполняется числом возвращающихся из госпиталей; эти числа относятся между собою как 4 к 1, так что наличный состав все уменьшается.
Мы перебиваемся продовольствием со дня на день.
Солдат всякий день получает полный рацион мяса и две трети рациона хлеба. Мясо получается из окрестных мест, хлеб же привозится из Эльбинга, а частью из Остероде. Можно быть обеспеченным на месяц хлебом не иначе, как имея запасы оного в Остероде или Эльбинге. Необходимо в месяц или 7.200 квинталов зерна, или 6.000 кв. муки; одна треть этого количества может быть получена моим корпусом в Остероде, а остальные две трети – высланы из Эльбинга. Для перевозки этого требуется семь транспортов, в пятьдесят повозок каждый. Повозки, вероятно, можно достать в округе самого Эльбинга или в местах расположения 1-го и 4-го корпусов, но, безусловно, необходимо совершить эту перевозку безотлагательно, до наступления оттепели, когда дороги станут не проездными. Мяса также нет в местах расположения войск моего корпуса; необходимое его количество на месяц может быть обеспечено только присылкою его из тыла армии или из мест расположения 1-го и 4-го корпусов. Местный скот невелик, он имеет около 250-300 фунтов веса. Следовательно, необходимо в неделю двести штук скота».
9-го (21-го) марта маршал Ней доносил императору Наполеону из Гутштадта:
«Ваше величество изволите предписывать мне доставить сведение о действительном положении моего корпуса. Письмо вашего величества по сему предмету, от 19-го числа, было доставлено мне только сегодня утром. 19-го числа я представил г. военному министру сведения о числе солдат, находящихся у меня под ружьем; письмо это, без сомнения, уже представлено вашему величеству. Вам угодно еще знать, как мы кормимся? Необходимое для нас продовольствие доставляется или непосредственною доставкою из Остероде, или посылкою за припасами в Эльбинг и, наконец, тем, что добывают сами войска. Однако все это не доставляет двух третей определенного рациона.
Если бы приказание вашего величества об отпуске нам в день 14.000 рационов хлеба исполнялось в точности, мы бы получили за время с 3-го по 21-е марта включительно 224.000 рационов, но на деле получено только всего до ста тысяч; в то число 26 тысяч привезены из Остероде и 50 тысяч из Эльбинга, остальные же до ста тысяч взяты самими войсками в Остероде.
Сегодня, 21-го (9-го) числа, было отпущено половинное число рационов, выдаваемое из магазинов, потому что транспорт, отправленный из Эльбинга [199] на санях, не мог, по причине оттепели, следовать далее и прибыть вовремя; теперь еще ожидают другого.
Транспорты из Эльбинга или прямые отправки из Остероде являются единственными способами продовольствования моей армии. В деревнях крестьяне, которых крайность и нищета принудили возвратиться по домам, питаются только тем, что сами получают от сострадания солдата.
В Гутштадте, городке с двумя тысячами жителей, в котором ежегодная смертность бывает не свыше 200 человек (?), в настоящее время умирает по 25-30 человек в неделю!
Вашему величеству угодно знать, когда мы будем иметь хлеба дня на четыре вперед? Это может быть достигнуто единственно только в том случае, если вашему величеству угодно будет приказать, чтобы сверх необходимого нам ежедневного количества рационов присылали бы по 72.000 рационов в день хлебом или мукою, или зерном; другого средства к образованию четырехдневного запаса хлеба не имеется. Равным образом нет никаких средств к перевозке означенного запаса хлеба одновременно с движением войск, так как все повозки и все перевозочные средства, по приказанию вашего величества, отданы были на перевозку раненых. Ни один транспорт не вернулся; теперь их всего осталось шесть, занятых при лазаретах и перевязочных пунктах, которые далеко не имеют полного необходимого им числа повозок и других всякого рода принадлежностей. При настоящем состоянии дорог, к тому же, никогда нельзя быть уверенным, что повозки непременно последуют за армией, хотя бы и с половинным грузом. Таково жалкое положение продовольственной части в моем корпусе; в отношении же фуража для лошадей встречаются еще несравненно большие затруднения. Моя кавалерия, которую я просил г. военного министра отправить в тыл армии, уже месяц не получает овса; она теперь питается мхом и гнилою соломою. Начальник моего главного артиллерийского парка мне только что доносит, что в деревне Брухендорфе и ее окрестностях, в которых стоит парк, нет решительно ничего для прокормления лошадей, а я не в состоянии отвести ему лучшее и более удобное место.
Повергая воззрению вашего величества верное изображение моего действительного положения, я умоляю вас, государь, приказать, без малейшего отлагательства, направить ко мне значительные вспомоществования и доставить их к нам, потому что было бы крайне недостаточно только предоставить эти средства в наше распоряжение, так как мы не имеем никаких способов перевезти их к себе. Если вы, ваше величество, удостоите сообщить мне о сделанных вами в этом отношении распоряжениях и если таковые не будут исполнены в совершенной точности (как это случилось в первый раз), я сочту своим долгом немедленно довести об этом до сведения вашего величества, отеческая забота которого о войске мне слишком хорошо известна».
12-го (24-го) марта русская армия оставалась на прежних позициях. Я только приказал некоторым начальникам главных отрядов переместить их штаб-квартиры. Так генерал граф Толстой, командовавший по-прежнему отрядом, который стоял на левом берегу р. Алле для прикрытия нашего левого фланга, перевел свою штаб-квартиру в Варштен, с целью находиться ближе к военным [200] действиям, предстоявшим в скором времени на правом берегу этой реки, около Гутштадта и Алленштейна. Цепь его аванпостов начиналась против Лаунау и простиралась до леса Гутштадтского, который и был занят отчасти одним из его отрядов. Кроме того, граф Толстой содержал сообщение с постом в Зеебурге, который в случае нападения французов он должен был поддержать.
Штаб-квартира генерал-лейтенанта Уварова была поставлена в Кеймерсвальде. Находившаяся под его начальством кавалерия была подвинута немного вправо с тем, чтобы она могла скорее прибыть к мосту на Пассарге в случае опасности со стороны неприятеля. Прусский корпус вместе с некоторыми русскими полками занимал прежнюю свою позицию, равным образом штаб-квартира генерала Лестока оставалась по-прежнему в Мельзаке.
13-го (25-го) марта получено было известие, что генерал Щербатов благополучно прибыл с вверенным ему отрядом к Данцигу.
При таких обстоятельствах (Следующие затем строки и письмо Беннигсена и два высочайших рескрипта извлечены из записок его, хранящихся в архиве Военно-ученого комитета), в которых мы вообще находились, я счел своим долгом обратиться к государю императору с просьбою о том, чтобы его величество, не теряя времени, прибыл лично в армию для указания как предстоящих военных действий, так и других распоряжений, сделавшихся необходимыми вследствие наших отношений к другим державам, заинтересованным в исходе борьбы, которую мы одни вели с Наполеоном. Поэтому 9-го марта 1807 года из Бартенштейна я написал его величеству следующее письмо:
«Ваше императорское величество! Неоднократные извещения, получаемые мною, о намерениях г. министра Цастрова побудить всеми силами короля прусского вступить в тайные переговоры с Наполеоном, вынуждают меня повторить вновь желание, которое я осмелился выразить в последнем моем рапорте, а именно о том, чтобы ваше императорское величество ускорили бы прибытие в армию.
Хотя король и твердо держится высказанных им доселе воззрений, и к счастью г. Гарденберг пользуется снова его доверием, но только одно присутствие вашего императорского величества в состоянии предотвратить печальные влияния этих попыток Цастрова на намерение венского двора, который, конечно, не замедлит узнать в скором времени о всем происходящем.
Кроме того, я полагаю, что прибытие вашего величества в армию сильно побудить венский кабинет высказаться положительно о том, какой стороны он предполагает держаться. Не подлежит сомнению, [201] что если австрийцы примут немедленно участие с нами в войне с французами, то Бонапарт со своею армиею, без кавалерии и даже артиллерийских лошадей, лишенный всего необходимого, со множеством больных и раненых, будет совершенно уничтожен и раздавлен. Бонапарту является совершенно невозможно отрядить кадры для формирования новой армии, тем более что он, по имеющимся достоверным сведениям, уже потребовал к себе все вспомогательные войска и плохие польские полки, набранные с большим принуждением, чтобы противопоставить их армиям вашего императорского величества. Численность войск Бонапарта на обоих берегах Вислы, включая все вышеназванные войска, конечно, не превышает ста или ста десяти тысяч солдат, из коих 90.000 находятся передо мною; остальные же у Данцига, Грауденца, в Варшаве (один только полк баварцев) и немного против отряда генерала Эссена у Пултуска.
Ваше императорское величество, дозвольте мне сделать еще одно замечание, вызываемое преданностью к вашей особе и рвению к славе и интересам вашего величества. Если Австрия будет колебаться принять участие с нами в этой войне, то, казалось бы, настает момент к заключению почетного и выгодного мира с Бонапартом. Коль скоро он предлагает уже возвратить королю прусскому его владения до Эльбы, то, конечно, он согласится охотно возвратить и остальные и не вмешиваться более в дела Турции. Поэтому, если возникнет вопрос о каких-либо с ним переговорах, то присутствие вашего императорского величества в армии будет иметь еще более важное значение. Считаю необходимым присовокупить, что продолжение войны с Францией считаю я опасным для России. Очень опасаюсь за Данциг; прусское правительство слишком пренебрегало этой крепостью. Комендант, генерал Манштейн, ослабил ее гарнизон постоянными и бесполезными вылазками, так что он не превышает цифры 8–9 тысяч солдат прусских войск. Опасаюсь, что посланное мною подкрепление из трех батальонов, под командой Щербатова, подойдет слишком поздно. Если бы я заблаговременно получил известие о значительных запасах в этой крепости, я предложил бы его величеству прусскому королю перевезти оные насколько возможно в Пиллау. Кроме того, до прибытия ко мне подкрепления, под начальством его императорского высочества великого князя, я не в состоянии что-либо предпринять на моем правом фланге, чтобы войти в сообщение с этой крепостью».
На это письмо я удостоился получить следующий высочайший рескрипт, на французском языке, из Петербурга от 15-го марта 1807 года.
«Я получил, генерал, своевременно ваши различные рапорты; [202] в двух последних в особенности вы выражаете ваше мнение о моем прибытии в армию, которое доставило мне отменное удовольствие. Поэтому я недолго собирался в путь и выезжаю завтра. Дней через пять рассчитываю быть в Мимеле, где пробуду лишь самое необходимое время для переговоров о делах с прусским королем и затем с быстротою буду продолжать мой путь. Предоставлю себе переговорить с вами словесно о всем и возобновить вам то чувство уважения, которое к вам питаю».
Вскоре после этого государь император из Кавелина, против самого Юрбурга, удостоил меня следующим рескриптом от 30-го марта 1807 года (Император Александр находился в Юрбурге 28-го марта, где пробыл четыре дня и отправился в Бартенштейн 2-го апреля (см. Михайловский-Данилевский «Описание войны 1806–1807 годов», стр. 255)):
«Я получил своевременно ваше предложение г. Рипобьеру и послал его далее, чрезвычайно одобрив вашу мысль. Я поручил ему сообщить вам о всех сделанных мною распоряжениях в этом отношении и прилагаю при сем составленное им донесение (Этого донесения нет в бумагах). Я немного замедлил отправкою этого письма, желая иметь возможность сообщить вам одновременно об успехе моих указаний королю прусскому относительно перемены его министерства. Действительно, все исполнилось согласно нашим общим желаниям и, можно сказать, согласно желаниям всех благонамеренных кабинетов. Гарденберг заменил генерала Цастрова, и теперь не может быть ни малейшего сомнения, ни недоверия относительно расположений прусского кабинета. Барон Гарденберг вступил в отправление своих обязанностей, и вчера уже состоялось первое наше с ним совещание. Сегодня же у нас будет и второе, а завтра мы отправляемся в Шиппенбейль, где договоримся и условимся о всех остальных делах. Дальнейшее пребывание здесь совершенно неудобно по причине разлития рек и таяния льда. По-видимому, все устроилось согласно вашим желаниям, и мое прибытие в армию совершенно совпадает с прибытием гвардейских полков. Предоставляю себе удовольствие вас увидеть и словесно уверить в том уважении, которое к вам имею».
15-го (27-го) марта 23-й и 24-й егерские полки подошли к армии. Это было новое подкрепление, которое я присоединил к авангарду князя Багратиона. Эти свежие войска, а также возвратившиеся из госпиталя и отряд, приведенный графом Толстым, доводили общую цифру русской армии, под моим начальством, до 60.000 человек в строю.
Во все это время только генерал-лейтенант Платов продолжал [203] малую войну и поражал постоянно неприятеля со стороны нашего левого фланга. Все же остальные наши войска стояли спокойно в своих квартирах, отдыхали от прежних трудов и пользовались спокойствием, в котором нуждались в виду значительного числа больных, находившихся в госпиталях, значительно уменьшавших наличный состав армии. В это время кампания обе армии занимались различными сооружениями для более удобного сохранения занятых ими позиций. Я возвел много укреплений при избранной мною позиции, при Гейльсберге, т. е. по обоим берегам р. Алле, так что с какой бы стороны ни вздумали нас атаковать французы, они везде нашли бы нас в выгодных и сильных позициях; кроме того, сделаны были флеши в окрестностях Луанау и Зехерна.
Французы со своей стороны соорудили множество батарей и мостовых укреплений на правом берегу Пассарги против нашего левого фланга. На реке Висле была укреплена Прага, а также Торн и Мариенбург.
|
