|
V.
Назначение фельдмаршала графа Каменского главнокомандующим всеми армиями. – Сражения на р. Вкре и при Пултуске. – Их последствия.
Дней восемь спустя после моего возвращения в Пултуск, подошел ко мне генерал Буксгевден со своим корпусом и расположил свою штаб-квартиру в окрестностях Высоко-Мазовецка. Я послал к нему генерал-лейтенанта графа Толстого, который убедил его заменить часть моих войск, стоявших на левом берегу Нарева, своею дивизией и таким образом дать мне возможность собрать все мои четыре дивизии на правом берегу Нарева. Кроме того, было условлено, что Буксгевден придвинет остальные три дивизии [55] своего корпуса довольно близко к левому берегу реки, чтобы иметь возможность, в случае надобности, в два перехода соединиться со мною под Пултуском. Таким образом мы становились достаточно сильными, чтобы принять сражение, которое неприятель, согласно полученным нами известиям, не замедлил нам дать со всеми своими силами. Генерал Лесток сделал несколько попыток овладеть обратно Торном, но, получив известие, что неприятель уже занял это город значительными силами, благоразумно отказался от своего намерения и установил линию аванпостов от Бишофевердена до Страсбурга. Левый фланг этой линии примыкал к правому флангу линии русских. Вместе с тем Лесток занял окрестности между Данцигом и Бишофеверденом летучим отрядом. Вскоре после этого мы получили известие, что император Наполеон прибыл в Позен 15 –го (27) ноября, и что со дня на день должно ожидать приезда его в Варшаву, который заранее можно было считать предвестником больших военных событий.
Между тем я получил от императора рескрипт, в котором его величество указывал, что необходимость побудила его из двух отдельных армий (из коих одна была вверена мне, а другая генералу Буксгевдену) составить одну более значительную и грозную и более способную противопоставить преграду успехам неприятеля, поставив во главе всех этих войск, готовых вступить в бой с французами, фельдмаршала графа Каменского 1-го, который будет главным руководителем всех военных действий, и что нам предстоит сообразоваться с его распоряжениями. Этот выбор был сделан по желанию и почти единогласному указанию всего общества и народа. Ряд замечательных заслуг графа Каменского, оказанных им нашим монархам и народу, снискал ему это доверие, – величайшую и лучшую награду, которой может только пользоваться военачальник в конце своего поприща. Действительно, граф Каменский служил уже полковником в Семилетнюю войну, затем был волонтером во французской армии в кампанию 1759 года. В войнах с турками, в царствование императрицы Екатерины II, он с отличием командовал отдельным отрядом. К этой большой опытности в военном деле граф Каменский присоединял еще обладание всеми познаниями и сведениями необходимыми хорошему генералу. В молодости своей он часто исполнял обязанности генерал-квартирмейстера и основательно изучил относящиеся до этой части науки. В предстоявшей великой войне, чрезвычайно важной по своим последствиям, государство, без сомнения, извлекло бы от графа те же большие и важные услуги, которые были некогда им оказаны, если бы только преклонный возраст, [56] телесные немощи и физические страдания не лишили его возможности проявить всю деятельность, безусловно необходимую главнокомандующему для того, чтобы собственными глазами видеть действия неприятеля и самому направлять свои собственные войска.
Узнав из сообщенных мне сведений, что наш фельдмаршал прибыл в Литву, я послал ему очень обстоятельный рапорт о состоянии вверенной мне армии, приложив также военную карту с точным и подробным обозначением на ней расположения всех моих войск и французских отрядов. К этому еще присоединено было изложение всех дошедших до меня известий о намерениях неприятеля.
Фельдмаршал прибыл 7-го (19) в Пултуск; два дня спустя мы получили известие, что наполеон прибыл в ночь с 6-го (18) на 7-е (19) в Варшаву. Генерал-лейтенант граф Остерман доносил в то же время, что неприятель значительно усиливает свои войска против нашего левого фланга, т. е. против него; что он приготовляет нужные материалы для постройки моста на Буге; что, благодаря небольшому острову, находящемуся при устье р. Вкры, при впадении ее в р. Буг, невдалеке от деревни Зерново, переправа эта легко может быть совершена неприятелем, превосходящим нас в числе. Поэтому нам следовало ожидать с минуты на минуту, что наш левый фланг будет опрокинут, и граф Остерман будет принужден отступить к Пултуску, к позиции, приготовленной мною для принятия сражения. Впрочем, фельдмаршал не одобрил ни выбранной мною позиции, ни различных принятых мною мер. На другой день по прибытии, он поставленные мною в резерве по Нареву 12 батальонов передвинул в Ново-Мятсто на реку Вкру, чтобы соединиться с авангардом, и поручил мне отправиться лично, чтобы принять командование им. Он имел намерение со значительным отрядом перейти р. Вкру у Ново-Място, принудить неприятеля отступить за Вислу у Плоцка и самому двинуться затем на освобождение от осады Грауденца, которому французы уже предъявляли требования о сдаче. 10-го (22) декабря пред самым отъездом в Ново-Място я зашел к фельдмаршалу спросить его о дальнейших приказаниях, как вдруг получен был рапорт графа Остермана, что небольшой островок, о котором он ранее упоминал, подвергся нападению французов и занят с 7-го (19) числа отрядом маршала Даву и притом весьма сильно; что неприятель сооружает батареи, под огнем которых переправа через маленькую речку, отделяющую нас от него, будет по всем данным совершена в следующую ночь; что тогда он (Остерман) не в состоянии будет держаться против превосходных сил противника, собранных против него. Граф [57] Остерман при этом сообщал, что по единогласному показанию пленных сам наполеон находится при войсках и что неоднократно слышались приветственные крики «да здравствует император!». Маршал Сульт со своим корпусом и частью резервной кавалерии великого герцога Бергского перешел Вислу у Вышеграда; маршал Ланн со своим корпусом переправился в Варшаве и следовал за корпусом Даву по дороге к Пултуску, также с частью резервной кавалерии. Корпусы маршалов Нея и Бернадотта перешли Вислу у Торна, причем первый находился у Рыпина, а Бернадотт на крайнем конце левого крыла французской армии.
Генерал-майор граф Пален, занимавший своим гусарским полком на некотором протяжении линию наших аванпостов впереди нашего правого фланга, на речке Вкру, доносил, что неприятель наступает перед ним в значительных силах. Мы получили в то же время известие из Варшавы, дошедшее к нам чрез Галицию, что французы сделают на нас нападение 12-го (24) числа на всех пунктах, чтобы форсировать переход чрез р. Вкру. Фельдмаршал – потому ли, что не доверял всем этим донесениям, потому ли, что предполагал, что неприятель остановится и не будет продолжать наступление на наш правый фланг – не удержал меня в Пултуске. Он не только не сделал никаких изменений в своем расположении войск, но еще усилил свой авангард некоторыми войсками, стоявшими в первой линии. На другой день 11-го (23) числа он дал приказание генерал-лейтенанту князю Голицыну прибыть с двумя кавалерийскими полками, остававшимися у него в Ново-Мясте. Того же 11-го (23) числа я прибыл утром в Ново-Място в то же самое время, как неприятель делал рекогносцировку, бывшей поводом довольно сильной перестрелка. Вечером того же дня фельдмаршал сам прибыл в Ново-Място. Все войска, вышеупомянутые мною, находились в движении в нашем центре и на правом фланге, когда Наполеон действительно повел атаку в ночь с 11-го (23) на 12-е (24) декабря на графа Остермана и при помощи устроенного им моста форсировал переправу через Буг. Граф Остерман при самом начале дела послал к нам флигель-адъютанта его величества полковника Уварова с донесением, в котором излагал невозможность держаться долее против значительно превосходивших его неприятельских сил. Полковник Уваров был отослан обратно с приказаниями фельдмаршала, но дорогой был взят в плен французами. Граф Остерман уже начинал отступать после шестичасового сражения и храброй обороны, заслужившей ему знаки благоволения [58] государя и удивление всей армии. С рассветом дня фельдмаршал поехал в небольшой карете в Чарново, но оно оказалось занятым неприятелем, и граф Каменский через полтора часа вернулся обратно и притом верхом. В то же время мы узнали, что вся наша линия аванпостов атакована, а вслед за сим пришло известие, что наш главный пост, находившийся в четырех верстах от нас на реке Вкре для прикрытия Ново-Мяста, подвергся нападению и был взят, а с ним вместе и четыре орудия бывшей там батареи. Вместе с тем сообщалось, что неприятель в значительных силах быстро подвигается к нам. Фельдмаршал решился отправиться на правый фланг, к полкам, находившимся в движении, и возложил на меня командование всеми остальными войсками. Мы имели основание опасаться, чтобы неприятель не предупредил нас в Пултуске, где оставался небольшой отряд, и не отрезал бы нас от двух дивизий, находившихся на левом берегу Нарева. Поэтому я приказал всем войскам, составлявшим авангард, отступить по дороге к Стрегочину, местечку, которое фельдмаршал назначил сборным пунктом вместо Пултуска. Я сам отправился за четыре версты к генералу Титову, находившемуся в деревне в четырех верстах позади Ново-Мяста со своею бригадою, с которой я и двинулся обратно к Стрегочину. Всем генералам, получившим ранее приказание двигаться к нашему правому флангу, я перед отправлением своим в Стрегочин предписал оставить, не теряя времени, дорогу, на которой они находятся, и направляться к Пултуску, куда спешить в возможной скорости. В 10 часов вечера я прибыл в Стрегочин, где нашел графа Остермана, отступившего сюда со своим корпусом, и генерал-майора Ламберта с отрядом кавалерии. Около часа ночи прибыл сюда же генерал Барклай со своим авангардом из Ново-Мяста, а потом и генерал Сакен с войсками правого крыла первой линии. Генерал-лейтенант князь Голицын с двумя полками его кавалерии и другие отряды, всего до 12 батальонов, 35 эскадронов, почти все казачьи полки и значительное число орудий не могли уже прибыть ни в Стрегочин, ни в Пултуск, так как неприятель отрезал им путь отступления. Моей первой заботой было все эти войска, прибывшие в Стрегочин, расположить в боевой порядок насколько это позволяла сильная ночная темнота. Дав войскам немного отдохнуть, я направил их к Пултуску в следующем порядке. Генерал граф Ламберт, составляя с легкими войсками авангард, выступил в два часа ночи; граф Остерман со своими войсками – в три часа; генерал Сакен должен был двинуться с некоторыми полками его дивизий в четыре часа и, наконец, генерал Барклай, составлявший [59] арьергард – в пять часов утра. Генерал Сакен не исполнил в той точности, как другие, данное ему приказание. Без всякой необходимости и вопреки данному ему приказанию он пробыл Стрегочине до шести часов, что в свою очередь воспрепятствовало генералу Барклаю выступить до рассвета со своим арьергардом. Эта потеря времени заставила нас по дорогам, сделавшимся непроходимыми от постоянных дождей, оставить гораздо более орудий, чем мы потеряли бы без этой ошибки генерала Сакена. Различные отряды русской армии лишились при этом движении 52-х орудий, завязших в грязи настолько, что не было возможности их вытащить, несмотря на все усилия людей. Неприятель не следовал за нами вблизи, и движение наше совершалось в порядке по диспозициям.
Отдав все необходимые приказания для этого движения, я поехал вперед, чтобы настичь авангард, с которым и прибыл в Пултуск в 9 часов утра, где к счастью нашел генерала Багговута, занявшего пространство от Сироцка до Дембы. Узнав об общем отступлении наших войск с берегов реки Вкры, он благоразумно направился со своим отрядом к Пултуску, занял прилегающие высоты, с которых защищал дороги, идущие в Сироцк и Насельск. Около 11 часов Багговут донес мне, что неприятель наступает на него по дороге от Насельска, и что его передовые отряды вступили уже в перестрелку. Нас уверяли впоследствии, что это был генерал Сюше с одною дивизией, подходивший или с целью сделать рекогносцировку, или с целью занять Пултуск, если мы еще не успели вернуться. Но генерал Багговут сумел так хорошо воспользоваться местностью, что неприятель, несмотря на превосходство своих сил, принужден был отступить, не имея с собою артиллерии, которая не могла за ним следовать по непроходимым дорогам. Генерал же Багговут имел шесть шестифунтовых орудий, что давало ему превосходство над французами. Наш легкий Татарский полк, под командой подполковника Кнорринга, очень отличился в этом деле; он опрокинул неприятельский кавалерийский полк и взял 17 пленных. Французы потеряли несколько человек, благодаря действиям нашей артиллерии. Наша потеря состояла из двух убитых и трех раненых. Я не имел возможности усилить отряд генерала Багговута, потому что сам прибыл с небольшим отрядом едва достаточным для прикрытия артиллерии, оставшейся в окрестностях Пултуска. При том же я не имел сведений о численности показавшегося неприятеля. По мере того как войска наши подходили, я расставлял их на позицию, задолго мною выбранную. К счастью для нас весь этот день прошел без важного дела. [60]
Вечером, в 10 часов, фельдмаршал вернулся в Пултуск; я отправился к нему немедленно, чтобы представить рапорт о всем происходившем со времени отъезда его в Ново-Място. При этом я добавил, что, по моему мнению, мы должны ожидать появления неприятеля в продолжение дня не столько в виде атаки, сколько в виде рекогносцировки, но что мы должны ожидать нападения весьма серьезного на другой день и при том под начальством самого Наполеона. Граф Каменский согласился принять сражение и спросил меня, все ли к тому готово. Я ему доложил, что приказал занять позицию постепенно подходившими войсками, но что еще многих не достает, но я надеюсь, что они подойдут к нам ночью. Вследствие этого фельдмаршал при мне приказал написать генералу Буксгевдену, стоявшему с одною дивизиею в Макове в двух милях от Пултуска, а с другою, под начальством генерала Дохтурова – в Голымине на правом берегу Нарева, а также генералам Эссену 3-му и Анрепу, находившимся на левом берегу Нарева, чтобы все они немедленно выступили к Пултуску к нам на помощь.
Приказания эти были отправлены, и все войска действительно могли бы своевременно на следующий день подоспеть к началу сражения. Я спокойно отправился к себе на квартиру, занятую совсем вблизи от позиции, на которой наши войска стояли биваками. К несчастью ночью фельдмаршал сделался настолько болен, что предвидел невозможность сесть на лошадь, чтобы лично присутствовать в сражении. Это побудило его снова изменить диспозицию, сделанную накануне. Он потребовал меня к себе около трех часов ночи и вручил мне письменное приказание, в котором мне предписывалось немедленно отступить со всеми находившимися войсками за нашу границу. При той разбросанности, в которой находилась вся наша армия, не трудно было предвидеть все гибельные последствия подобного быстрого отступления; они были те же, какие произвело бы проигранное сражение. Сражаясь, я, по крайней мере, несколько задерживал неприятеля и тем доставлял время другим войскам, от меня уже отрезанным, возможность достичь Нарева в верхнем его течении. Я поэтому решился пробыть этот день еще в Пултуске на позиции и принять скорее сражение, чем подвергать армию и интересы государства исходу отступления, последствия которого не могли быть иные, как гибельные. Я должен добавить еще, что мне было решительно неизвестно, что к генералам Буксгевдену, Эссену 3-ему и Анрепу были посланы также приказания, которые отменяли распоряжения, сделанные накануне, и предписывали им не подходить ко мне на помощь к Пултуску, а отступить в свои границы. Эти три дивизии, как [61] легко усмотреть на карте, могли прибыть ко мне на помощь во время самого сражения, и этот день, без сомнения, решил бы в нашу пользу исход этой первой кампании, тем более что, несмотря на все эти плачевные обстоятельства, наши войска своею храбростью и мужеством сопротивлялись весь день всем атакам, сделанным неприятелем на разных пунктах.
Предоставляя себе в следующей главе изложить дошедшие тогда ко мне известия из разных отрядов, от меня отрезанных и подвергавшихся нападениям неприятеля в тот же день при их движении, я в настоящее время ограничусь изложением хода сражения при Пултуске, а впоследствии изложу все великие последствия этого достопамятного дня. Легко будет придти к убеждению, что хотя это сражение и не было столь кровопролитно как сражение при Прейсиш-Эйлау, но последствия его были не менее важны для России, в особенности после событий, совершившихся на р. Вкре, о которых я уже упоминал. Не подлежит сомнению, что если бы не было сделано изменений в отношении данных мною ранее распоряжений, то сражение при Пултуске могло оказаться гораздо более решительным, нежели оно на самом деле было, потому что неприятель встретил бы семь дивизий вместо четырех.
Я уже говорил, что избрал позицию при Пултуске при самом прибытии моем в армию. Она должна была прикрывать большую дорогу, которая ведет в Остроленке, а также мосты, построенные по моему приказанию на Нареве, под Пултуском; в то же время она должна была обеспечивать мне свободное сообщение с корпусом генерала Буксгевдена. Из этой позиции я мог двинуться на защиту наших границ, где бы им ни грозило вторжение неприятеля, и мог легко выполнить план, составленный мною еще до прибытия фельдмаршала в армию, а именно, одержав решительную победу под Пултуском, направиться с главными силами на нижнюю Вислу освободить Грауденц от осады и обеспечить себе сообщение с Данцигом. С этой целью я уже приказал заготовить наскоро несколько провианта в Сольдау, Млаве, Пржашнице и других пунктах, которые потом попали в руки неприятеля.
Занятая мною местность представляет равнину, как это видно на карте, не доставляющую каких-либо существенных преимуществ той или другой стороне. Храбрость, во всех случаях отличавшая войска обеих воюющих сторон в этой кампании, а также движение и расположение войск должны были решить успех этого сражения.
Мое левое крыло опиралось на маленький город Пултуск, а правое – на кустарники, прилегавшие к деревне Мощинье. Для прикрытия реки Нарева и большой дороги, ведущей от Сироцка в Пултуск, я [62] выдвинул вперед на четыре версты от моего левого крыла отряд под командою генерала Багговута, состоявший из пехотных полков: Староскольского и Виленского, трех батальонов состава каждый, одного батальона Ревельского полка, четвертого Егерского полка, конно-легкого Татарского полка, двух эскадронов Киевского драгунского полка и одного казачьего полка. Авангард, под командой генерала Барклая-де-Толли, состоял из 1-го, 3-го и 23-го егерских полков, имевших вместе девять батальонов, Тенгинского пехотного полка из 3-х батальонов и пяти эскадронов конно-легкого Польского полка. Авангард этот был поставлен в кустарниках перед правым флангом с шестью орудиями, чтобы препятствовать неприятелю обойти этот фланг.
14-го (26) декабря, около девяти часов утра, осмотрев войска, прибывшие ночью на биваки, я получил от генерала Багговута донесение о приближении неприятеля. Было известно, что император наполеон находится при армии, состоявшей из корпусов маршалов Даву и Ланна и частью кавалерии великого герцога Бергского. Вследствие этого донесения я выдвинул всю находившуюся у меня кавалерию в равнину за тысячу шагов впереди пехоты моей первой линии, чтобы воспрепятствовать неприятелю обозреть мою позицию прежде, нежели он подойдет со всеми силами. Маршал Даву со своим корпусом направился на наше левое крыло; он стремительно атаковал передовой отряд генерала Багговута, слишком слабый, чтобы оказать ему сопротивление; он отступил понемногу. Мне было весьма важно не допустить неприятеля овладеть городом; он же, производя атаку на наше левое крыло, не мог иметь другой цели, как овладеть им, то я приказал усилить отряд Багговута тремя батальонами пехоты. Но и этого оказалось недостаточно, а потому я присоединил к нему еще генерал-лейтенанта графа Остермана с тульским пехотным полком и гренадерским батальоном Павловского полка. Кроме того я послал еще из кавалерии один кирасирский полк, Изюмский гусарский полк и Каргопольский драгунский полк. С этой минуты дело становилось серьезнее; долго дрались с величайшим ожесточением с обеих сторон. Гренадерский батальон Староскольского полка и один батальон четвертого егерского полка атаковали штыками центральную неприятельскую колонну, а в то же время генерал Кашин с кирасирским его величества полком и двумя эскадронами Каргопольского драгунского полка атаковал с успехом левый фланг колонн, опрокинул пехотную колонну в 2.000 человек, большая часть которой была убита, и около 300 человек взяты в плен. Сильная неприятельская колонна пыталась сломить [63] левое крыло корпуса Багговута, пройдя между Наревом и возвышенностью на берегу этой реки, но она была в свою очередь атакована двумя батальонами нашей пехоты. Батальон, под начальством майора Бреверна, прибывший из дивизии генерала Анрепа на левый берег Нарева с двумя орудиями, открыл огонь во фланг неприятельской колонне и скоро принудил ее отступить с потерею. Генерал Дохтуров со своим Изюмским гусарским полком с большим искусством подвел неприятельскую колонну под выстрелы одной из наших батарей. Неприятель сильно пострадал от действия этой батареи. Эти атаки были так хорошо исполнены, что французы должны были отступить и отказаться на время от намерения прорвать наш левый фланг.
Впрочем, они придавали по-прежнему большое значение занятию Пултуска. Получив новые подкрепления, неприятель возобновил свои атаки на всех пунктах против корпуса Багговута, который принужден был вторично уступить численному превосходству, и отступил до оврага, находившегося позади его. Но в это время подоспел граф Остерман со своим отрядом, наскоро соорудил батарею из нескольких орудий на холме позади оврага и открыл огонь, который произвел большое действие. Весь корпус бросился снова на неприятеля, который принужден был отступить. Генерал Багговут сильно его преследовал далее четырех верст всею своею кавалериею, поддержанною егерями и Тульским пехотным полком, под командою генерал-майора Сомова. При этих атаках и преследовании неприятеля взято в плен около 500 французов. Одержанным нами успехом мы преимущественно были обязаны отличным действиям генерала Багговута и благоразумным распоряжениям генерал-лейтенанта графа Остермана.
В то время как кипел упорный бой на левом крыле, сильная колонна двинулась на наш центр, вследствие чего я приказал своей кавалерии понемногу отступать, пройти обе линии нашей пехоты и стать в третьей, позади моего правого крыла, в таком расстоянии, однако, чтобы ее можно было вновь вызвать, если бы неприятель действительно вознамерился атаковать наш центр. Впрочем, после нескольких залпов нашей артиллерии эта колонна двинулась влево и присоединилась к войскам, с которыми маршал Ланн направил несколько колонн на наше правое крыло. Он прошел по кустарнику и с большою стремительностью атаковал наш авангард, бывший под командою генерала Барклая и прикрывавший наш правый фланг. Будучи довольно слабым, Барклай не мог противиться превосходным силам неприятеля и принужден был отступить. [64] Я приказал было устроить в кустарниках маскированную батарею, картечные выстрелы которой на время остановили стремительность французов, но скоро они обошли эту батарею, и генерал Барклай принужден был отступить еще далее. Он послал одного из своих адъютантов к генералу Сакену, командовавшему нашим правым флангом, с просьбою о подкреплении. Не получив такового в желаемом размере и после вторичной о сем просьбы, Барклай послал того же самого адъютанта, г-на Бартоломея, ко мне с просьбою, чтобы я лично прибыл на правый фланг нашего распоряжения.
Хотя мое присутствие и было еще необходимо на левом крыле, на котором я и находился, тем не менее я сознал необходимость согласиться на просьбу генерала Барклая. Прибыв на наш центр, я заметил, что неприятель одержал уже верх в кустарниках и доходит до одной линии с нашим правым крылом. Опасаясь, что скоро буду взят во фланг, я немедленно приказал переменить боевую линию правым флангом назад до самого цента, это и составило вторую мою позицию в этом сражении. В то же время я подкрепил генерала Барклая тремя батальонами Черниговского полка, под командою князя Долгорукова 3-го, вызванного из второй линии. Это распоряжение имело очень большой успех, потому что все батареи, находившиеся перед фронтом нашего правого крыла, открыли огонь во фланг неприятельских колонн, бывших в кустарниках. В то время, когда я заметил, что неприятель приостановился, я присоединил к генералу Барклаю еще Литовский пехотный полк. Барклай, собрав всю свою пехоту, бросился в штыки на неприятельские колонны. В то же время я выдвинул батарею, поддерживаемую несколькими эскадронами, действовавшую весьма удачно меткими залпами по кустарнику. Затем я снова вызвал остатки кавалерии перед центром моей первой линии, чтобы удержать неприятельскую кавалерию. Я уже дал приказание генералу графу Остерману выдвинуть всю пехоту левого крыла. Все эти атаки удались на всех пунктах; неприятель был принужден уступить и отойти с поля сражения.
С 11 часов до 7 часов вечера обе стороны дрались с величайшей храбростью. Ружейный огонь, в особенности на нашем правом крыле, был особенно силен в продолжение шести часов; пехота несколько раз так близко сходилась одна с другою, что, казалось, она перемешивалась. Видно было, что наша пехота решилась в этот день оправдать мнение о ее храбрости, которым она всегда пользовалась в Европе, и которое могли некоторые неудачные дела предшествовавших кампаний поколебать только в глазах лиц, не знающих основательно русского солдата. [65]
Французы, привыкшие под начальством их великого полководца сокрушать находящегося пред ними неприятеля, уступили с большим трудом в первый раз под Пултуском, проявив вдвойне величайшие усилия и редко встречаемую храбрость.
Темнота, ненастная погода, град, сопровождаемый пронзительным ветром, воспрепятствовали нам далеко преследовать неприятеля и воспользоваться нашей победой в той для нас мере, которая оказалась бы возможною, если бы исход сражения выяснился до наступления ночи. Я обязан отдать здесь генералу Барклаю-де-Толли должную справедливость, что своим замечательным образом действий в этом сражении он еще более замечательным образом действий в этом сражении он еще более укрепил ту репутацию, которой уже пользовался в армии. Я должен отдать также справедливость моему начальнику штаба, генерал-майору Штейнгелю, который своими дарованиями и деятельностью, как в этот день, так и в продолжение всей этой кампании, мне очень много помогал в исполнении диспозиции. Полковники генерального штаба Берг и Адеркас равным образом отличились в этом сражении. Я бы охотно поименовал всех способствовавших победе этого дня, но число их слишком велико; ограничусь выражением им всем моего удивления, которым я был проникнут вообще в отношении поведении поведения и храбрости войск, участвовавших в этом сражении под моим начальством. Мне незачем говорить о том участии, которое принимала в этом сражении наша артиллерия, ни об образе действий офицеров, командовавших ею; об этом пространно сказано в моем донесении. В первом официальном моем донесении мне было невозможно с точностью определить нашу потерю, но она простиралась действительно почти до 7.000, как убитых, так и раненых. Потерю французов без всякого преувеличения можно принять в 10.000 человек, считая в том числе и тех 700 человек, которые были взяты нами в плен на поле сражения.
Повторяю еще раз, мне ничего не было известно о приказании, данном дивизиям генерала Буксгевдена, не следовать к месту моего нахождения в Пултуск. Поэтому во все время сражения я находился в величайшем спокойствии об его исходе, тем более, что один батальон дивизии генерала Анрепа прибыл после полудня на левый берег Нарева около моста под Пултуском, и что в то же время прибыл ко мне прусский егерь, уверявший, что видел собственными глазами генерала Буксгевдена с дивизией генерала Тучкова, идущих по дороге от Макова к Пултуску, и что кавалерия его подойдет немедленно к полю сражения. Я должен был тем более ожидать прихода этих войск, что генерал-лейтенант граф Толстой, [66] дежурный генерал армии, поехал к генералу Буксгевдену в то время, когда корпус генерала Багговута находился уже в действии, и сражение делалось всеобщим. Только ночью уже, когда все было окончено, и когда большую часть моих войск я отвел на первоначальные их позиции, тогда только узнал я официально, что все те войска, которые я ожидал, двинулись уже по направлению к нашим границам, чтобы перейти их. Спрашиваю, при подобных обстоятельствах, что же мне оставалось делать? Конечно не что иное, как самому исполнить те же самые приказания фельдмаршала, потому что иначе чему бы я мог подвергнуться, оставаясь один на позиции в Пултуске? Все неприятельские корпуса, которые были назначены для нападения на наши отряды во время их отступления, не замедлили бы соединиться, возвратиться назад и возобновить сражение, в котором несоответствие сил было бы слишком значительно, чтобы я имел возможность успешно сопротивляться. С большим сожалением я решился покинуть позицию под Пултуском, чтобы иметь возможность легче присоединить к себе генерал-лейтенанта князя Голицына с его войсками, отрезанными от меня, и о которых я не имел никаких известий. Для этой цели я приказал 15-го (27-го) числа рано утром моей тяжелой артиллерии перейти Нарев под надлежащим прикрытием с тем, чтобы следовать по левому берегу этой реки до Остроленки и ожидать меня там. Дорога по левому берегу песчаная и не столь непроходима, как по правому берегу. Притом же я был вполне уверен, что неприятель не будет меня преследовать так скоро, и что я могу некоторое время обойтись без тяжелой артиллерии. Потом, отправив еще тех наших раненых, которые в состоянии были выдержать перевозку, я приказал все войска направить по правому берегу Нарева по дороге в Рожаны. Последние отряды арьергарда покинули Пултуск в 11 часов дня, не видя ни одного неприятельского солдата.
Положение, в котором я находился в день сражения, было для меня бесспорно тяжело и затруднительно. Я получил положительное приказание немедленно отступить в пределы наших границ; следовательно, я не должен был вступать в сражение. Какой же я подвергался личной ответственности, если бы имел несчастье претерпеть значительную неудачу? Печальные последствия поражения были бы поставлены мне в вину; основательные доводы, которые я мог бы привести в оправдание моего решения стойко ожидать неприятеля и остановить его хотя бы на один день, чтобы дать время нашим войскам, разбросанным по правому берегу Немана, достичь этой реки, – не послужили бы оправданием моего неповиновения, тем более, что могли мне доказать, что я имел еще достаточно времени, чтобы перевести [67] мои войска за Нарев по мостам, мною устроенным на этой реке. Но исход дня был в нашу пользу; меня настолько же одобрили, насколько в противоположном исходе меня порицали бы. Мой всемилостивейший монарх, чтобы выразить мне свое благоволение, удостоил пожаловать мне орден св. Георгия 2-й степени, присоединив к этому еще и подарок в 3.000 червонцев.
Теперь потрудитесь, раскрыв карту, рассмотреть, какой бы получился результат, если бы я поступил совершенно иначе, т. е. если бы я решился немедленно отступить. Прежде всего спросим, какую дорогу следовало мне избрать для отступления? Я подвергал слишком большой опасности тяжелую артиллерию, если бы направил ее по левому берегу Нарева с таким же небольшим прикрытием, как это я сделал после сражения, потому что неприятель, находившийся уже совсем близко к Пултуску, скоро бы настиг ее. Если бы я взял артиллерию с собою на правый берег, то опять-таки неизбежно потерял бы ее, ибо дороги в это время года были совершенно непроходимыми. Неприятель вблизи следовал бы за мною, и то, что случилось с нами при отступлении нашем от реки Вкры к Пултуску, повторилось бы опять.
Рассмотрим теперь, каковы бы были последствия моего отступления, если бы я со всем войском перешел Нарев; это было бы для меня самое легкое исполнить и самое безопасное для войск, находившихся при мне, но последствия были бы тем не менее очень плачевны. Припомните, что генерал Буксгевден находился с двумя дивизиями на пути отступления от макова, и что генерал князь Голицын более чем с одною дивизией был отрезан от меня по дороге из Голимина к Остроленке. Наполеон сам со значительными силами находился также на правом берегу Нарева совсем вблизи Пултуска; он, без сомнения, был бы немедленно извещен об отдельных отрядах, отправленных мною из Пултуска. Никогда не упускавший случая воспользоваться ошибками своих противников, он не замедлил бы двинуться вдоль Нарева по той же дороге, по которой я шел на Рожаны и Остроленку, и тогда нашим войскам, движение которых было бы затруднено артиллерией при худых дорогах, представилось бы много затруднений, чтобы избежать нападения такого ловкого и искусного врага и найти возможность переправиться через Нарев.
Последствия поражения и потери значительной части войск на правом берегу Нарева при обстоятельствах, в которых мы находились, были бы неисчислимы. Они не ограничились бы только поражением одного дня, но сделались бы еще гораздо пагубнее от вступления неприятеля в пределы нашего государства, в Литву. Я не получил [68] бы более подкреплений, чтобы иметь возможность сопротивляться французской армии, тем более что ни один резерв не находился позади меня в близком расстоянии, на который я мог отступить, чтобы подкрепиться. Формирование ополчения в империи едва только что началось. Я не смел бы отважиться вступить во второе сражение, чтобы не подвергать судьбу государства второму и последнему удару, и был бы принужден передать эти смежные с нами области во власть неприятеля до тех пор, пока я стал бы располагать силами достаточными для сопротивления.
Хотя обыватели русской Польши держали себя хорошо и благоразумно во время этой войны против Французов, но они были бы, однако, принуждены или увлечены действовать заодно с прусской Польшей против нас. Этот дух восстания не замедлил бы распространиться как огонь по всем областям, прежде принадлежавшим Польше. Вступление сильной французской армии, без сомнения, послужило бы к тому сигналом, и никто не станет оспаривать, что было бы весьма затруднительно снова завоевать эти области, по крайней мере, без значительного кровопролития.
Таким образом, очевидно, что успех, дарованный Провидением нашему оружию под Пултуском, предотвратил все вышеуказанные несчастья и дал нам время собрать свои силы, чтобы иметь возможность снова мужественно сопротивляться страшным силам неприятеля. [69] |
