: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

П. М. Майков

Записки графа Л. Л. Беннигсена
о войне с Наполеоном 1807 года.

Публикуется по изданию: Майков П.М. Записки графа Л. Л. Беннигсена о войне с Наполеоном 1807 года. СПб, 1900.

 

III.

Непосредственные сношения России с Францией были почти не заметны в общей политической системе Европы. Разделенные друг от друга владениями других первоклассных держав, они не могли непосредственно касаться между собою, и всякий вопрос, возбуждавший пререкания, по-видимому, должен был теряться в громадном пространстве, отделявшем Францию от России. В прямых между ними сношениях могла быть речь только о торговле, и так как обмен взаимных произведений обеих стран был столь же выгоден, как и необходим им обеим, то, по-видимому, существовавшее между ними согласие никогда не должно было быть нарушено. Между тем такого согласия не существовало, и вот каково было взаимное положение этих держав, принятое ими почти с того момента, как Россия начала заявлять притязания на положение, принадлежащее ей среди европейских держав (Беннигсен выступает ярым противником союза с Францией; в его время и особенно в те годы, когда он писал свои записки – это было и вполне правильно и весьма естественно. Но с того времени политические «конъюнктуры» совершенно изменились; целые государства, и весьма важные, совершенно исчезли из состава европейских держав, так что можно предполагать, не без вероятности, что и взгляды г. Беннигсена в настоящее время на союз с современной Францией был бы совершенно иной, нежели на союз с Францией во времена Наполеона I. Прим переводчика). [22]
С самого начала Россия заявляет себя народом воинственным и завоевательным; она распространяет радиусы из центра в окружности и в том числе по направлению к Швеции, Польше и Турции. Преимущественно эту последнюю Франция сочла нужным защищать против России. Главной побудительной к тому причиной являлось господство на Средиземном море. Не разделяя сильно распространенных одно время мнений об изгнании русскими турок, Франция тем не менее опасалась, что если даже русские успеют сделать значительные завоевания на Черном море, ослабить значительно Турецкую империю, устрашить и иметь преобладающее влияние на диван, то господство Франции на Средиземном море, которое она считала ей принадлежащим и которое она должна ревниво охранять, может легко подвергнуться опасности. Покровительство, оказываемое Турции Францией, и доверие, оказываемое Франции турецким кабинетом, могло бы иметь весьма важные последствия и затруднить Россию гораздо более, чем они это сделали, если бы в продолжение длинного ряда годов, протекших со смерти Людовика XIV до кончины Людовика XVI, правительство Франции не проявило так мало энергии в своих мерах. Франция не только не высказалась каким-либо образом против России, но она ограничилась только подсматриванием ее замыслов и желаний и противодействием им, насколько возможно, скрытным образом, без всякого шума, и утомляя диван своими советами и проектами относительно наступательной или оборонительной войны с Россией. Считалось уже как бы крайним пределом отважности и усилий Франции, когда она посылала по временам несколько военных офицеров в ряды турецких войск, чтобы действовать против нас. Подобное боязливое приближение к цели столь существенной, конечно, не могло доставить больших результатов. Желая восполнить слабость и недостаточность своих средств, Франция умножала дипломатические нападения по всем пунктам и в особенности там, где преобладание России было всего более ощутительно. Варшава и Стокгольм были некоторое время поприщем, на котором ловкость Французского министерства упражнялась в противодействии видам России; и если Франция должна была быть всего более заинтересованной в сохранении независимости Польши, то может ликовать своими приобретенными успехами не в этом направлении. Только через Швецию, и то иногда, Франции удавалось остановить движение России и положить препятствия к выполнению намерений петербургского кабинета.
С одной стороны – завистливость по поводу малейшего успеха, а следовательно по поводу всякого распространения территории России (Чтобы составить себе ясное представление о том, как смотрел версальский кабинет на успехи России, достаточно прочесть инструкции, данные Людовиком XV маркизу Л’Опиталю, который в 1757 году отправился в Россию как представитель французского двора. Ему было предписано со внимание изучать действительные намерения русского министерства в отношении Турции, Швеции и Польши. В другом месте тех же инструкций говорится: «здравая политика не должна дозволять русскому двору воспользоваться выгодами его современного положения с целью увеличить свое могущество и распространить пределы своих владений. Страна столь же обширная, почти как государства многих великих государей Европы, соединенные вместе, и имеющая надобность только в небольшом количестве людей для своей собственной безопасности, может располагать за пределами своих границ обширными армиями» и т. д.
Потом немного далее говорится: «Можно без преувеличения утверждать, что могущество русских почти вдвое увеличилось после смерти Петра I, и по значению ее, которое Россия имеет в настоящее время, можно судить о значении ее на мировом поприще, если новые приобретения возвысят ее на еще более высокую степень могущества и славы» и т. д.
Еще далее встречается следующее замечательное место.
«Малая верность, обнаруживаемая ею (Россией) в соблюдении последнего ее договора с Турцией, которая жалуется, что Россия основала укрепление и колонию на принадлежащей туркам земле и удерживает в плену много подданных турецких, которым свобода должна была быть возвращена немедленно после Белградского мира; господство, которого она домогалась иметь над внутренним правлением Швеции; образ действий ее с Поляками в продолжение трех лет; высказанные ею взгляды по отношению определения границ между Россией и Польшей; наконец вся система и поведение России, форма ее управления и ее военное положение должны заставлять опасаться увеличения этой державы всех государей, имеющих участие и любовь к безопасности и общественному спокойствию. Этого было бы достаточно, чтобы побудить короля желать, чтобы императрица российская отказалась бы от своих притязаний на Пруссию» и пр. (во время Семилетней войны после занятия русским старой Пруссии, императрица Елисавета возымела мысль присоединить эту провинцию к России).
Намерения Франции в отношении России проявились уже в 1747 году, когда она тайно старалась соединить путем вечного союза Турцию, Польшу, Швецию и Пруссию, сперва под медиацией, а потом и с присоединением к этому союзу Франции. Она потерпела полную неудачу в осуществлении этого замысла. (Примечание гр. Беннигсена)),
[23] с другой же – беспокойство по поводу всех поступков и недоверие ко всем объяснением – все это, сопровождаемое самыми предупредительными формами и уверениями в дружбе, которые даже и не имели притязания выдавать за искренние, – вот отличительная черта сношений Франции с Россией до тех минут, когда французская революция, пытаясь положить новые основания общественному строю, начала угрожать разрушением всей политической системы Европы. Слишком скоро заметили влияние, оказанное на умы во всех странах этим [24] новым учением, этими началами, провозглашенными во имя свободы и равенства – этих революционерных божеств, которые обагряли кровью алтари и престолы, поражали проклятиями достояние богача и добродетель бедного и, опустошив Францию, собирались установить свой ужасный трибунал везде, где еще имелось в виду ниспровергнуть существовавшие алтари и престолы и истребить богатства и добродетели.
Екатерина II, проникнутая сознанием своего достоинства и необходимости охранить свою власть, не могла смотреть без ужаса на попрание ногами принадлежностей (атрибутов) самодержавия в той именно стране, на которую в России привыкли смотреть как на наиболее просвещенную. Это тяжелое чувство явилось подкреплением других соображений, определивших отношение Екатерины II к французской революции. Несмотря на уверенность, которую она имела в преданности к ней всего народа и его привязанности к престолу, она считала своей обязанностью принять наиболее соответствующие меры для предохранения своего народа, насколько возможно, от малейшего заражения новыми учениями. Она хорошо понимала, что учения распространяются с быстротою мысли, что расстояние, отделяющее Россию от Франции и лишающее их взаимного соприкосновения, не представляет еще достаточного обеспечения против распространения заблуждений и фанатизма демократии. Она хорошо понимала, что этот все пожирающий пламень, очаг которого крылся во враждебных страстях некоторых демагогов, найдет себе пищу везде, в тех же самых страстях, в надежде на добычу и в том смешении разных начал, искусно составленном, чтобы ввести в заблуждение даже честного человека. Она считала обязанностью своего достоинства прекратить всякое сношение с демократической Францией и потому строго воспретила всякое сообщение с нею. Громко высказываясь против французской республики, она не приняла никакого деятельного участия в войне, которую объявили Франции другие, более соседственные с нею державы, как потому, что находила, что в силу географического положения обоих государств достигнутые войною результаты никогда не могут соответствовать пожертвованиям, вызываемым подобною войною, так и потому, что всегда руководимая любовью к своему народу и гением славы она признавала возможным проливать кровь своих подданных только для благоденствия своего народа или для блага Европы. Правда, в 1793 году она намеревалась выставить одну армию в 60.000 человек, которая должна была действовать на Рейне, и другую – в 15.000 человек, которая, подкрепленная, по меньшей мере, таким же числом английских войск, должна была, под общим начальством графа д’Артуа, высадиться на берегах Нормандии и поддержать [25] в Вандее контрреволюцию, которая в это время находилась в полном своем разгаре и силе. Но Екатерина II при этом потребовала, чтобы державы, составившие коалицию, торжественно обязались манифестом вести войну только с революцией с целью восстановления прежнего порядка, приняв за основание при заключении мира условия Вестфальского мира. В других державах она не встретила таких же бескорыстных стремлений. Австрия горячо держалась плана, который императрица громко не одобряла, именно – раздробить Францию и обогатиться ее обломками. Английское министерство также не противилось этому мудрому плану и встречало затруднения к приему графа д’Артуа в Англии. Из этого было очевидно, что эта держава, вовсе не желая затушить революцию, имела в виду продолжать ее с тем, чтобы ослабить Францию в Европе и выиграть время для завоевания принадлежащих ей земель в других частях света.
Между тем восстала Польша, и императрица искусно воспользовалась смутами, беспокоившими Европу, чтобы войти в соглашение с заинтересованными державами в переговоры о разделе Польского королевства и о способах осуществления оного.
В мою задачу не входит говорить о том влиянии, какое оказало это удачное предприятие на положение России в отношении других европейских держав. Мнения по этому поводу, как известно, весьма различны. Полагают, что Россия, приходя чрез это в непосредственное соприкосновение с великими державами, может, смотря по политическим сочетаниям, вызванным или допущенным ими самими, столько же потерять в отношении собственной безопасности, сколько и выиграть в отношении преобладания над делами европейского материка. Я, быть может, поговорю еще об этом, когда зайдет речь о герцогстве Варшавском; теперь же достаточно здесь упомянуть, что при условиях того времени раздел Польши являлся мерою столь же полезной для России, сколько неприятной для Франции. Революционное правительство, быть может, сообразило последствия этой меры только насколько оно сожалело об утрате подобной же ей республики, которая, начав убийствами и скверными поступками, давал надежду, что достигнет высоты принципов ее образца и будет держать в страхе северную часть Европы, тогда как Франция будет распространять свое безумие на остальную ее часть. Можно было предвидеть, что с водворением во Франции законного правительства уничтожение Польского государства явится предметом действительной и более непосредственной завистливости, которая до революции касалась только предметов неопределенных и поддерживалась только весьма отдаленными соображениями. Деятельное участие, которое император Павел решился принять в войне против Франции, должно [26] было окончательно открыть глаза в этом отношении; становилось ясным, что Россия, несмотря на собственные значительные средства, никогда не в состоянии была бы как до раздела Польши, так и после оного, проявить их в такой сильной степени, как она это сделала и предполагала еще сделать, если бы только разномыслие во взглядах союзных государств на то же дело не расстроило коалицию после того, как успехи оружия начали давать надежду на счастливый ее успех. С этого момента – первого, в котором могущественная Россия играла большую и деятельную роль на западе – начинается новая эпоха в сношениях ее с Францией, правительство которой почти в то же самое время перешло в руки того знаменитого полководца, который незадолго вернулся в Европу из Африки, и гений которого, усмирив немедленно междоусобную войну внутри страны, должен был возвести его на степень могущества, величия и славы, поражающих воображение и изумляющих несчастиями человечества. С этого момента, повторяю, начинается новая эпоха в сношениях между Россией и Францией. Со стороны России неопределенное чувство неудовольствия, выражавшееся во многих манифестах, было заменено тоном достоинства и холодности, соответствующим чистоте ее намерений и сознанию собственной силы, чему личные качества ее представителей и агентов придавали иногда оттенок надменности. Со стороны же Франции – благородное уважение, которое часто принимали за робость, застенчивость, казалось, господствовало во всех сношениях ее с Россией.
Благоразумие предписывало подобное притворное поведение первому консулу, державшему уже в то время твердою рукою бразды правления. Со свойственной ему проницательностью и прозорливостью сообразив все вероятности удачи и не предполагая предоставлять чего-либо случайности, Бонапарт должен был стараться успокоить Россию, чтобы отвратить от себя те большие препятствия, которые она в состоянии была противопоставить его обширным замыслам, препятствия, которые могли если не помешать прочному утверждению его правления внутри страны, то, по меньшей мере, замедлить устройство оного и предотвратить развитие его завоевательных намерений.
Намерения французского правительства не могли быть в это время, т. е. после заключения мира в Люневилле, теми же самыми, что и в настоящие дни. Они изменились в той же прогрессии, в какой военные и дипломатические успехи Франции принудили прочие державы ограничить свои намерения и предположения. На основании мира Люневилльского и принужденного посредничества в Ратисбоне Франция успела не только гарантировать свою независимость, но и обеспечить за собою друзей и союзников, которые в случае новой коалиции [27] против нее могли быть полезны. Пресбургский мир и Рейнский союз обеспечили ей преобладание в Европе. Тильзитский мир и падение Пруссии положили основание системе, которую французские дипломаты теперь называют центральною, – выражение, ясно означающее стремление Франции, тогда как никто не заблуждается в отношении места, принимаемого за центр. Когда эта система получит все то надлежащее развитие, которое предполагают ей предоставить, тогда можно будет судить об искренности тех уверений в дружбе, которые Франция заявляла России при всяком представлявшемся к тому удобном случае. Между тем главный интерес Наполеона состоял в том, чтобы держать Россию в отдалении от порождаемых Францией событий.
Могущество и великие средства России могли бы бесспорно склонить равновесие в пользу коалиций, если бы планы военных действий не были всегда так худо составлены и еще хуже приведены в исполнение и часто совершенно некстати начаты в самое неблагоприятное к тому время. Последствие, которое мы теперь имеем пред глазами, доказывает, что Россия не столько из участия к союзникам, сколько из заботы о самой себе должна была все время следить зорким оком за действиями Франции, за ее победами и за ее политикой.
Если бы сия последняя успела подчинить себе державы, отделяющие ее от России, или только приобрести на них такое влияние, чтобы иметь возможность располагать их средствами, то против кого была бы направлена эта масса сил? Вопрос этот должен был бы рассеять обаяния, которыми окружалась французская политика, и дать заметить России, что все оказываемые ей уважения не имели иной цели, как только скорее и с меньшими затруднениями вызвать такой порядок дел, который бы делал излишним всякое уважение.
В числе средств, употребленных французских правительством того времени к тому, чтобы склонить Россию на свою сторону, есть одно, заслуживающее тщательного рассмотрения потому, что оно было повторено при всех случаях, и что оно с первого взгляда представляется содержащим в себе нечто возвышенное и великодушное. В сущности оно состоит в том, что утверждают, будто бы Россия и Франция – две великие нации, не имеющие между собою непосредственного повода к раздору – действуя заодно, легко могли бы сделаться двумя великими народностями, которые господствовали бы повелительно и непреодолимо над остальною Европой и являлись бы некоторым образом посредниками и провидением других держав.
Мудрость русского правительства никогда не дозволила ему соблазниться приманками, которые старались придать этому проекту, действительным стремлением которого было не что иное, как отстранение [28] России от всякого влияния на ход дел в Европе. Франция извлекла бы все выгоды этого, а последствия оказались бы самыми устрашительными и могли бы сделаться пагубными для России. Этот проект, быть может, подлежал бы менее возражениям, чем он является по существу своему, если бы, по крайней мере, сделали обоюдное предложение или предложили, чтобы обе эти державы поделили между собою Европу, образовав две системы федеративных государств, силы и преимущества которых были бы с точностью уравновешены, или чтобы Франция с одной стороны, а Россия с другой совершенно уединились бы и торжественно отреклись от всякого дальнейшего увеличения их территории на счет владения их соседей, и вступали бы между собою в сношения единственно с целью сохранения спокойствия вселенной и низвержения того, кто захотел бы этот покой нарушить.
Подобное предложение, быть может неосуществимое, но поистине великодушное, так мало соответствовало завоевательным стремлениям Франции, что она никогда не могла его принять. Если бы и зашла об этом речь, Франция избегла бы этого под очень разумным предлогом, что потребуется целое столетие непрерывных войн для его осуществления, предлог, который, по правде сказать, мог с такою же точно основательностью служить в России, чтобы отстранить коварные предложения Франции. Что сказать, если она согласится принять за основание только современное положение владений, то положение, в котором находится европейский материк в настоящее время? Франция, как полагают, желала сохранить повелительное влияние над Испанией, Португалией, Италией, Голландией, Швейцарией и Германией, которое доставило ей ряд военных успехов и шаткость ее противников и жертв. Россия должна будет сделаться порукой этих захватов прав других народов и принять безвозмездно участие в этом заговоре на их независимость? Что ответит она на запросы современного поколения и на крики потомства, которое станет ее упрекать в том, что она содействовала истреблению последнего проблеска надежды в народах, хотя и потерпевших поражение, но не лишенных возможности свергнуть иноземное иго? Она будет даже лишена возможности указать в свое оправдание на свой какой-либо народный интерес, на значительное увеличение своей территории или на предположение расширить свое господство, так как что же, в самом деле, предложит ей Франция в возмездие за выгоды, обеспечиваемые ей Россией? Быть может, влияние России или даже ее владычество распространится до Вислы? Но является ли это хотя сколько-нибудь соответственным ее услугам? К тому же Россия может существовать и без этого. Наконец, мне кажется, что самый поверхностный анализ указывает, что в этом проекте нет ничего такого, что хотя бы на минуту могло [29] обольстить или возбудить мечтание. Поэтому необходимо предположить, что результатом размышлений нашего кабинета всегда было и всегда будет то, что спокойствие обеих великих держав требует, прежде всего, существования независимых между ними лежащих государств, которые, отделяя их одну от другой и поддерживая равновесие, поглощают все пререкания, которые были бы неизбежно порождены их непосредственным соприкосновением. Отрешаясь от всяких других соображений, тем не менее представляется первостепенной важности одно, которое, далеко не предполагая полного единообразия взглядов обоих кабинетов петербургского и тюльерийского, делает весьма загадочным существование какого бы то ни было прочного союза между Францией и Россией. Это соображение заключается в том, что Россия должна неизбежно иметь большое участие к процветанию Англии, тогда как унижение Англии, напротив того, является основным правилом французской политики, освященным практикой целого ряда столетий.
Россия, конечно, со всеми прочими державами материка разделяет необходимость противоборствовать всякому превосходству, настолько значительному, что оно по допускаемым злоупотреблениям в состоянии сделаться опасным для независимости и благоденствия России или кого-либо из ее союзников. То же начало, которое побудило ее бороться с большими усилиями и малым успехом против континентального преобладания, должно в настоящие дни побудить ее выступить против деспотизма на морях насколько он стесняет ее в торговых сношениях с прочими народами. Но она не должна идти далее этого. Если она хотя мгновение слепо последует движению Франции, она скоро будет увечена за пределы намеченной цели и, преступив оные, может быть вовлечена в такой лабиринт, в котором, быть может, окажется весьма трудным найти руководящую нить.
Франция имеет превосходство на суше. Россия должна тщательно стеречь, чтобы Англия сохранила свое превосходство над Францией на море, считая в том числе и государства, входящие в федеративную систему. Представим себе на мгновение положение дел, при котором фортуна, всегда благосклонная к герою дня, доставила бы в руки Франции то преобладание, которое в настоящее время имеет на морях Англия? Какие бы получились чрез это последствия? Они неисчислимы.
Подобная катастрофа повлекла бы за собою или точнее закончила бы всеобщее потрясение, подготовляемое искусною рукою, и которое, если судить по тому, что имеем пред глазами, кроется в судьбах мира, но против осуществления которого благоразумие требует напрячь все силы и вооружиться с великой энергией. Это разрушение бесспорно не достигнет России непосредственно, но она, конечно, почувствовала [30] бы его сотрясения; остановимся немного на самых первоначальных. Какое назначение может дать Франция собранным ею для этой цели флотам и тем богатствам, которые она в этом предположении присоединит к преобладанию, доставляемому ей уже ее сухопутными армиями, ее союзниками и ее влиянием. Не употребит ли она все подобные средства, которые Англия расточала для отстранения ига Франции к тому, чтобы распространить и еще более укрепить это иго? Торговля всех народов в настоящее время страдает от системы, принятой английским министерством; но французское правительство, не имея надобности делать какие-либо снисхождения, предпишет торговле законы еще более произвольные и более невыносимые. Не должно заблуждаться, не должно надеяться, что одно государство будет великодушнее другого; всякое государство имеет в виду единственно наибольшее национальное благоденствия, при данных обстоятельствах. Оно может ошибаться в отношении средств к достижению этого, что и порождает те случаи, при которых познания и искусство получают некоторое преимущество над невежеством и неумением. Но эти случаи в наши дни редки и не оказывают продолжительного влияния, потому что в каждой стране имеется множество светлых понятий, скоро просвещающих правительство в его заблуждениях. Поэтому будет ли это Вестминстер или Тюльери, не все ли равно, где и откуда будут издаваться указы, коль скоро принципы, в них содержащиеся, будут те же самые. Франция при малейшем разладе стеснит нашу торговлю не в меньшей мере, как это делает в настоящее время Англия; она не в меньшей мере прервет сообщения между нашими портами и эскадрами, которые могли бы быть снаряжены. Россия снабжает весь мир материалами для флота. Владея портами и гаванями, она должна быть морскою державою достаточно сильною, чтобы иметь возможность защитить свою торговлю от оскорблений и насилий. Но я полагаю, что географическое положение России требует, чтобы она и не стремилась быть первоклассной морскою державой, в современном значении этого слова; ей должно быть господствующей на Балтийском и, если возможно, на Черном море. Наши гавани расположены на берегах разных морей и на значительных друг от друга расстояниях. Наши эскадры, которые бы могли выйти в море, не будучи никогда настолько сильны, чтобы быть в состоянии сразиться с эскадрами первой морской державы мира, останутся, следовательно, в случае военных действий без взаимного одна с другою сообщения, что мы и видим в настоящее время. Это соображение, хотя и относительное, тем не менее повлияло на решения нашего кабинета и побудило его обходиться очень осторожно с Англией. Такое обращение сделалось бы еще несравненно настоятельнее с Францией и не оказалось бы взаимным, [31] как это должно было бы ожидать от державы, которая во всех отношениях должна равным образом снискивать нашу дружбу.
Я упомянул, что Россия должна интересоваться благоденствием Англии, и полагаю, что доказал необходимость этого как в отношении собственной ее независимости, так и ее соседей. Присоединим к этому еще размышления, порождаемые торговыми сношениями; размышления, решительно всем доступные и сильно влияющие на общественное мнение, потому что они касаются общественного и частного благоденствия и тесно связаны с представлением о богатстве государства и частных лиц. Посмотрим на торговый баланс России. Если справедливо, что в торговле действительная выгода, извлекаемая такою страною как Россия, соответствует избытку, получаемому страною в виде звонкой монеты, то должно признать, что торговля с Англией настолько выгодна по огромному количеству ввозимой ею к нам монеты, насколько не выгодна торговля с Францией, куда нами вывозятся ежегодно значительные суммы денег звонкою монетою. Можно с некоторою, по-видимому, основательностью возразить, что безразлично, в какую страну или посредством какой страны Россия вывозит свои произведения, только бы звонкая монета, без которой она не может обойтись, поступала к ней, и, предположив обратное положение, именно то, что Франция заняла бы место Англии, потребность в произведениях нашей страны, тем не менее, осталась бы та же. На это можно заметить, что Франция, имея превосходство на море, в то же время имела бы на суше еще большее, нежели в настоящее время; что свое могущество на море она подкрепляла бы сильными сухопутными армиями; что она заставила бы весь торговый мир подчиниться ее деспотическим произвольным законам и пожелала бы, весьма вероятно, определить даже цены товарам на рынках; что, не имея чего-либо опасаться на материке от коалиции, самая мысль о которых сделалась бы нелепой и ничтожной, по недостатку денег, которые одна Англия только и в состоянии доставлять, и по неспособности держав составить коалиции, – Франция перестала бы совершенно соблюдать те обхождения, от которых не вполне избавляется своим превосходством на материке. Англия, напротив того, будет все более и более принуждена обходиться осторожно с Россией, покровительствовать торговле ее и искать ее союза, потому что, не имея в своем распоряжении сильных сухопутных армий, министерство английское настолько просвещено, что легко убедится в том, что единственно только путем этого полного и правильно понятого согласия Англия и Россия в состоянии составить вместе оплот против только что возникшей [32] федеративной массы и обеспечить английской торговле доступ к различным рынкам английских судов и привозимых на них товаров.
Одно время полагали, что победят Англию на материке и принудят ее купить мир ценою разных пожертвований и сбавить несколько в отношении ее морского превосходства, если только успеют закрыть для всех ее кораблей доступ в гавани империи и воспретить ей торговлю в оных. Император французов, после того как объявил всю Англию в блокадном положении, чтобы придать этой, самой по себе призрачной мысли некоторую действительность, хочет держать в осаде весь материк Европы. В настоящее время Европа убедилась, что эта мера, как бы она не была сообразна с прочими видами французского правительства, не соответствует нисколько тому, что служит ей предлогом. Англия делалась богаче и могущественнее по мере того, как закрывались для нее разные порты, и государства, вовлеченные в эту систему, частью уступая силе, частью по предупредительной любезности, сделались жертвами оной по расстройству своих финансов и крайней скудости, до которой доведены. Этот факт делает очевидным, что если Англия извлекает выгоду из производимой ею торговли с материком Европы, продавая свои мануфактурные изделия, то эта выгода в конечном своем результате обращается на пользу Европы, и что другие части света уплачивают издержки.
Положение, которое должна принять Россия в случае войны Англии с Францией – положение единственное, которое может обеспечить ее благополучие, – это пребывать нейтральною и заставлять уважать свой нейтралитет, свой флаг и флаг своих союзников. Провидение снабдило Россию средствами к этому; ее мудрости предоставляется воспользоваться ими, избегая принимать деятельное участие в пререканиях, продолжающихся уже около пятнадцати веков, и которые, судя по взаимному положению Франции и Англии, вероятно должны быть без конца.
Рассматривая в подробности историю развития России, мы заметим, что история эта является почти историей ее торговли, в которой Англия играет большое значение. Только со времен Петра Великого ведет свое начало первое прочное основание торговли России, вследствие завоевания портов Балтийского моря, и устройства тех водяных сообщений, которые он заставил соорудить в государстве и которые были еще более усовершенствованы в последующие царствования. Обитатели этой обширной империи вскоре ощутили благоприятные последствия таких сооружений. Произведения страны, покупаемые купцами туземными и иноземными, поднялись в цене и уплачивались звонкой монетой. [33] Промышленность получила поощрение; страна сделалась более богатой, и государство, доходы которого постепенно увеличились с двадцати миллионов более чем вдвое, а потом даже и вчетверо, приобрело возможность производить более расходов на благо и пользу народа, устроить значительный флот и увеличить свои сухопутные войска постепенно от ста тысяч человек до пятисот тысяч. Россия в то же время приобрела значение и влияние за границей; она сделалась грозной своим соседям. Посредством сильных армий, которые она в состоянии была содержать, она приобрела возможность сделать важные и прекрасные завоевания. Этим положением своего величия Россия обязана мудрости своего правительства, которое сумело, от времени до времени, распространять торговлю империи, покровительствуя и охраняя ее, и увеличить свои доходы путем увеличения народного благосостояния.
Екатерина II, не желая увеличивать долги, уже заключенные за границей, и в особенности в Голландии, была принуждена в продолжение первой войны с Турцией, истощившей ее казначейство, ввести ассигнации, обязавшись царственным словом своим, что сумма этих ассигнаций не будет превосходить ста миллионов рублей, – что было очень умеренно сравнительно с доходами ее государства. Эта сумма была выпущена в обращение постепенно, понемногу. Первоначально выпустили всего на двадцать пять миллионов, и только в 1786 году в обращении народном находилось сто миллионов. В 1794 году Екатерина была принуждена сумму ассигнаций, находившуюся в обращении, увеличить еще двадцатью двумя миллионами. Вторая война с Турцией и ее военные действия на Волыни причинили снова значительные расходы. Так как во всех отраслях управления и в казенных учреждениях всегда находились деньги, принадлежавшие казне, то сумму ассигнаций, бывшую в это время в действительном обращении в публике, можно принять только в сто миллионов, поэтому ассигнации долго время стояли в равной цене со звонкою монетою (т. е. al pari) и даже иногда выше оной, когда при внутреннем обращении ясно выражались для торговли удобства бумажных денег. Впоследствии сумма ассигнаций была еще увеличена. Цветущее положение торговли России поддерживало стоимость бумажных денег даже во время различных войн, которые империя принуждена была выдержать на материке Европы. Но с той минуты, как война совсем иного рода положила препятствия торговле страны, наши ассигнации столь значительно упали в цене, что торговля и частные люди понесли большие потеря; избыток хлебных произведений остался у владельцев земли; обращение денег остановилось, и недостаток их стал ощутителен в страшном размере. Таковы были и всегда будут для [34] России последствия союза с Францией, коль скоро Россия не может сохранить свой нейтралитет с Англией. Едва ли возможно предвидеть, чтобы все державы Европы, соединившись вместе, достигли бы когда-нибудь какого-либо изменения ныне существующей системы. Не подлежит сомнению, что только после очень больших усилий возможно будет смирить Англию, и что невозможно, чтобы Россия могла долгое время обойтись без своей торговли, и потому точно так же невозможно, чтобы союз между Россией и Францией мог быть искренним, продолжительным и свойственным каждой из сих народностей. Этот союз всегда окончится тем, что повергнет в бедность страну и лишит государство средств поддерживать сое могущество и достоинство.
После этот отступления, не столь, однако, чуждого занимаемому нас предмету, как это может на первый раз казаться, возвратимся к сношениям этих двух держав на материке.
Мы видели, что пока Франция будет стремиться к расширению вне всякой меры своего влияния, никогда союз с нею, хотя бы и самый искренний, не может быть прочным. Безопасность наших границ требует, чтобы соседи наши были более или менее охранены и защищены нами или находились бы в союзе с нами, и чтобы чуждое влияние не могло нарушать общего спокойствия. Исходя из этого начала, есть ли какая-либо возможность согласить миролюбивые взгляды Франции с учреждением герцогства Варшавского? Это не Польша, это также не провинция Саксония, король которой в действительности является видимою главою, но лишенной всякой власти и свободного распоряжения в отношении военной части и притом ожидающей всяких милостей и награждений от Франции. Сия последняя, после Тильзитского мира, оставила даже весьма значительный отряд войска в этом княжестве. Таким образом, это княжество представляет собою военную границу Франции подобно тем, какие устанавливались римлянами, когда они выжидали только благоприятного времени, чтобы двинуться далее вперед. Нельзя не признать и в данном случае подобной же цели. Не естественно ли, что обыватели областей, оставшихся во владении держав, поделивших между собою Польшу, смотрят на вновь образованное государство как на стержень, вокруг которого должны собраться все обломки древнего Польского королевства. Всему миру известно порожденное учреждением герцогства Варшавского волнение, которое образовалось в умах поляков, равно и то прилагаемое старание, чтобы поддерживать их блестящие надежды. Из всех областей Польши, оставшихся во власти других держав, молодые люди, не испросив даже разрешения подлежащих правительств, стремятся поступить в ряды тех войск, которые уже известны под общим именем польской армии. Припомним, [35] на каком протяжении это новое государство составляет с одной стороны границу России, в которой, что бы правительство ни делало, всегда имеются обыватели, готовые восстать и присоединиться к своим соотечественникам. Поэтому никто не станет отрицать, что Россия должна не доверять подобному образу действий Франции.
Если надлежало вознаградить Саксонию за сделанные ею пожертвования и сделать ее более могущественной на счет Пруссии, то цель эта была бы лучше достигнута отделением к ней других каких-либо частей прусского королевства, как например – Силезии. Скажем откровенно, это дар (если он только таков действительно), сделанный временно Саксонии, и который можно будет от нее отобрать так же легко, как он был приобретен ею. Он служит только завесой, чтобы скрыть истинную побудительную причину, не ускользнувшую, однако, от всеобщего внимания. Император наполеон это настолько хорошо понял, что, уступая обстоятельствам времени, издал торжественное заявление против всех предположений, делаемых по этому поводу, возвестив, что он никогда не имел в виду восстановлять Польшу. Но подробное заявление, сколь торжественно бы оно ни было, не внушает доверия, и всем хорошо известно, что встречаются и другие подобные заявления, как например, договоры о вечном мире, которые соблюдаются, пока это желают, и которые обладают истинною прочностью, только поскольку имеют основанием своим взаимную выгоду и безопасность. Если справедливо, что при заключении Тильзитского мира было сделано секретное условие о том, что герцогство Варшавское никогда не будет увеличено, то подобное условие было очень необходимо для успокоения русского правительства. Но, тем не менее, остается справедливым, что к основаниям, которые имело французское правительство отодвинуть пределы России, чтобы более свободно располагать остальною Европою, присоединялась еще задняя мысль, очень хорошо выраженная в словах, приписываемых самому наполеону. После одного разговора, содержание которого не припомню и действительность которого не могу заверить, Наполеон сказал: не желаю, чтобы увидали после меня капитанов Александра (Разумеется капитанов Александра Македонского; другими словами – распадение его монархии. Прим. перев.).
Действительно, после того как он успел совершить великие изменения в Европе и распределить некоторые престолы между членами своего семейства, он должен, как великий человек, подумать о всех средствах, чтобы придать стойкость государствам и правительствам, им самим созданным. Россия бесспорно является государством, которое, не будучи опасным Франции, может явиться таковым для ее внешних [36] учреждений и ее федеративной системы, доколе она будет иметь возможность без затруднений присоединить свои войска к армиям Австрии и Пруссии, с которыми она будет иметь общий интерес. Ослабить Россию и отодвинуть ее пределы, отделить ее от вышеназванных двух государств, с которыми она могла бы действовать заодно, воспрепятствовать вполне или сделать бесконечно затруднительным ее содействие к ниспровержению или изменению созданных Наполеоном государственных установлений – вот выгоды будущего, доставляемые Наполеону восстановлением Польши в том виде, в каком она находилась до первого ее раздела, в особенности дав ей государя искусного, воинственного, способного устроить свои войска и поставить их на внушающее уважение положение.
Польша обладала при этом населением в пятнадцать миллионов; это давало бы ей возможность и средства довести свою армию, в случае необходимости, до трехсот тысяч человек. Интересы этого государства и его спасение привязывали бы его всегда к Франции, непосредственная помощь и влияние которой на конфедерацию, которая поддерживалась бы в этом предположении, могут очень хорошо поставить его в положение держать в беспокойстве Россию и отстранить ее от всякого вмешательства в дела Европы. В одной из своих деклараций Наполеон говорит, что раздел Польши никогда не был признан Францией, и что он противен ее интересам. В своем послании сенату от 29 января 1807 года он выражается следующим образом: «Необходимы были пятнадцать лет побед, чтобы доставить Франции вознаграждения, соответствующие полученным другими державами от раздела Польши, которому можно было бы воспрепятствовать одним походом, предпринятым в 1778 году». Польская депутация, посланная в Берлин просить покровительства у императора Наполеона, получила от него в ответ: я посмотрю, окажетесь ли вы достойными быть нацией. С тех пор эти хорошие люди проливали потоками свою кровь, чтобы доказать, что нация их что-нибудь да стоит. Не об этом вовсе идет дело; но, тем не менее, доказательства их преданности очень хорошо принимаются.
Насколько Франция заботится и будет заботиться о том, чтобы поддержать и укрепить государство, созданное ею как преграда на наших границах, настолько Россия должна стремиться оное разрушить. Политические причины могут побудить наш двор временно скрывать это, но спрашивается, может ли быть полная искренность при обсуждении вопроса столь важного и столь непосредственно касающегося чести, достоинства и безопасности России, как только что [37] нами упомянутые? Спрашивается, может ли быть при этом хотя бы некоторая вероятность стойкости в дружественных отношениях этих двух великих держав? В настоящее время не настоит более надобности придерживаться разным предположениям; краткое время, протекшее со времени заключения Тильзитского мира, вполне достаточно, чтобы показать нам, что должны мы ожидать от дружбы с Францией.
Россия должна уничтожить даже самую мысль о возрождении какой бы то ни было Польши; она даже не может ограничиться и этим; она должна воспользоваться первым представившимся ей удобным случаем, чтобы утвердить свою границу на Висле, и никакие соображения не должны отклонять ее от этого. Припомним высказанное мною по поводу этой границы в переписке моей в 1801 году. Я тогда указывал, что после того, как Екатерина II сделала уже два шага: один до Днепра, а другой до Немана, – Россия останется позаботиться сделать еще третий шаг – до Вислы. Если Франции удалось осуществить проект Людовика XIV, распространив свои владения до берегов Рейна – что доставляет ей естественную и прочную границу – то каким же образом Россия не будет в состоянии достичь того, чтобы утвердить свою границу на Висле? Бросьте взгляд на карту и заметьте протяжение нашей пограничной линии в настоящее время от Галиции до Курляндии. Невыгоды этой линии кидаются в глаза в сравнении с представляемою нам Вислою. Должно согласиться, что это естественная граница России, она не только может ее защищать с большой энергией, но и в состоянии будет еще отвратить всякое иноземное и опасное влияние соседних государств, расположенных на левом берегу Вислы. Эти государства находились бы единственно под влиянием России. Она легко препятствовала бы нарушению чем-либо спокойствия Германии и тому, чтобы враждебные силы не были бы направлены против ее собственной независимости. Вся Европа выиграла бы от тишины и мира, которыми бы пользовалась, когда Россия, достигнув естественной своей границы, представила бы противовес могуществу Франции.
Обширной Российской империи, население которой превышает сорок миллионов жителей и ежегодно увеличивается несколькими сотнями тысяч, управляемых началами мудрой и здравой политики, конечно, не должно ничего опасаться от другой какой-либо державы. Без сомнения, в один прекрасный день она должна воспользоваться во всей полноте тем преобладанием, к которому она призвана. Она воспользуется этим, как и до настоящего времени постоянно делала, не с целью удовлетворить желанию непомерного честолюбия, но для укрепления на прочных основаниях своего народного благосостояния и для того, чтобы [38] наслаждаться тем уважением, на которое она приобрела уже столько прав и которое подобает величию и энергии ее народа.
Лица, не знающие обстоятельно России, поражаются обширным протяжением ее границ и полагают, что оборона их всегда требует столько военных сил, что их останется весьма мало для наступательной войны. Это полное заблуждение. Большая часть границ России, начиная от Ледовитого океана до берегов Каспийского моря, не требует для их обороны ни одного солдата из регулярных войск; эти границы заняты и охраняются кордонами обитающих вблизи жителей. Остается, следовательно, европейская граница, которая, приняв Вислу за военную границу и проложив ее до Черного моря, будет иметь не более 300 миль протяжения. Эта линия, на которой могут угрожать России, довольно слабая со стороны Турции и гораздо более благоприятная нам со стороны Польши или Германии, не представляется несоответствующей численности ее войск. Останется всегда достаточное число войск, чтобы заставить какого бы ни было врага, осмелившегося покуситься нарушить наши границы, раскаяться в этом и даже чтобы действовать наступательно и воспрепятствовать тому, чтобы державы, находящиеся между нею и Францией и пользующиеся пока независимым существованием, не были бы покорены сею последней, – единственный случай, который, как я уже выше заметил, может сделаться тревожным для России.
Франция в отношении своих границ не пользуется таким же преимуществом, как мы. Военная ее линия начинается с Далмации и идет до устьев Шельды и Рейна; отсюда она должна защищать еще около 300 лье морского прибрежья, на котором с этой целью она должна содержать сухопутные войска и морские силы. Присоедините к этому, что Франция окружена народностями, которые хотя в это время и покорены, но должны быть зорко наблюдаемы сильными гарнизонами, тогда как Россия находится в подобном положении только на одном пункте, и этот пункт является именно тем же самым, где и без этого повода она должна собрать возможно большее количество войск, чтобы быть всегда готовой на всякие события в Европе. [39]

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2025 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru