|
Владимирское ополчение
В честь отважных воинов, сражающихся на поле битвы, слагаются песни; вокруг их славных имен создаются легенды и передаются из уст в уста до самых отдаленных потомков. Не такова участь тех, которые совершают, так сказать, всю черную работу войны – теперь это лежит на обязанности санитаров. Во время Отечественной войны санитаров не было; обязанности их выполняли сами солдаты и ратники. Это и выпало на долю Владимирских ополченцев вместе с охранительными и полицейскими обязанностями. Задача, трудная необычайно: разве они не жертвовали собой, убирая трупы, распространяющие [29] заразу; разве они не проводили бессонных ночей во время ночных караулов, не совершали длинных переходов, не голодали? Пусть жизнь относится с пренебрежением к их подвигу – задача истории посмотреть на дело беспристрастно.
Начальником Владимирского ополчения был избран князь Борис Андреевич Голицын21). Это был необыкновенно умный, осторожный и распорядительный человек: такой именно предводитель нужен был для дела, которое выпало на долю Владимирского ополчения. Как это ни странно, но как будто даже и по тону писанных им официальных документов, рапортов, отношений видно, что он действительно был таким, каким он нам представляется. Он всегда краток, обстоятелен и точен; вступив в отправление своих обязанностей, он тотчас же потребовал копии всех бумаг, относящихся к делу ополчений, очевидно имея намерение составить себе общую картину дела по документам (XXIII). К 6-му октября была сформирована часть ополчений и собрана в Покровском уезде; к 8-му сентября ополчение сформировано было вполне и состояло из 16,086 ч., разделенных на 6 полков, два батальона из которых были отделены для конвоирования пленных французов до Оренбурга. Начальниками полков выбраны и назначены были: ген.-м. Меркулов, д. с. с. Спиридов, д. с. с. Зубов, полковники: Черепанов, Поливанов и Нефедьев.
Существует список пожертвований Владимирского дворянства; среди них необходимо отметить одно, очень ценное, а именно – лошадей. Еще в ноябре было предписание главнокомандующего армией, закупить в Орловской и Владимирской губерниях лошадей для действующей армии. Сначала в рапортах говорится, что закупка эта производится на сумму, данную заимообразно Владимирским дворянством, но потом дело меняется, и мы читаем, что лошади или та сумма, на которую они куплены, пожертвована Владимирским дворянством. В документах есть ведомость от 20 ноября, подписанная полковником Черепановым; из нее видно, что всего пожертвовано 289 лошадей: для кавалерии 29, для артиллерии 248 и 12 в подъемные. Вместе с посланными ранее всего было 500 лошадей на сумму 55,000 руб. Это было очень ценное пожертвование, „ибо, как говорится в документе, лошадь в настоящее время значить более, чем все другие какие-либо ценности“. И действительно, из всех городов, более или менее близких к театру военных действий, все жители шли и ехали в отдаленные местности: бедные отказывали себе в последнем и покупали лошадей. [30] На цену, указанную в документе, можно было купить только очень неважную лошадь, даже хуже средней. Заведовавший покупкой лошадей говорит, что лошади в большинстве были малорослые и слабые, но и они найдены были только с большим трудом. Сопровождали лошадей также Владимирские ополченцы с поручиком Коровиным во главе. В сентябре начальник Владимирского ополчения, находясь на границе Богородского уезда, ожидал распоряжений и от главнокомандующего, и от Растопчина, но ни откуда их не последовало; пока его полкам пришлось нести только кордонную службу. Шестой полк, под начальством Поливанова, расположился в селе Филипповском и в Киржаче23): отсюда посылались им разъезды по Стромынской дороге, по дороге к Богородску и к Троицкому посаду24). Служба была тревожная и утомительная: постоянно приходилось быть на стороже. Французы партиями от 100 до 600 человек отгоняли скот, забирали хлеб, грабили и обижали жителей. Последние вооружались пиками и всем, кто чем мог, но только в городе Киржаче образовался отряд стрелков; что могли сделать они против хищников без помощи владимирцев? Было раз и крупное столкновение в Богородском уезде25): французы были отбиты ротмистром Красненским и капитаном Казариновым. Мало-помалу наезды французов прекращались, и, наконец, кордон получил извещение, что неприятель в смятении оставляет занимаемую им округу26). Майор Толстой с небольшим отрядом бросился к Богородску, но французов там уже не застали: они скрылись поспешно, бросив в лесу 10 пудов пороху. Жители, ободренные бегством французов, начали соединяться. Все их негодования, обиды, притеснения, страдания выразились в том, что они чуть было не „истребили“ (по выражению оф. док.) находившегося при графе Разумовском лекаря Гольма. Они „возрадовались“, когда его взяли под арест, потому что считали, что он один – причина вторжения неприятеля и разорения их страны. Впрочем, действительно, это был шпион; при обыске у него нашли бумагу с подписью командующего французской армией с печатью и карту Калужской губернии, где в то время находился театр военных действий; да, кроме того, он и сам сознался, может быть, из благодарности и от радости, что его спасли от „истребления“. Это-то был уже несомненный шпион, но в селе Улиткине взяты были 4 крестьянина, „по общенародному подозрению“ в том, что они были сообщники купца, продавшего мясо французской армии, – вот эти-то были едва ли виноваты. [31] Но их все-таки взяли, несмотря на их категорическое отрицание виновности. Может быть, тоже и взяли-то для того, чтобы спасти от истребления. Надо было успокоить изнервничавшийся, исстрадавшийся народ, и кордоны это делали с неожиданным тактом. Москва также не упускалась из виду владимирцами; они чутко прислушивались к тому, что делалось там. Князь Лобанов-Ростовский стоял со своим отрядом всего в 24-х верстах от Москвы (XXIV). Ему хотелось встретиться с неприятелем под Москвой, но его удерживала малочисленность его отряда и слишком плохое вооружение ратников, у которых были одни пики. Он нетерпеливо требовал подкрепления от Владимирского ополчения, но когда владимирцы соединились с ним, было уже поздно. Москва была взята. Октября 12 полковник Поливанов донес князю Голицыну, что Москва оставлена неприятелем, и что в ночь с 11-го на 12-ое слышна была страшная канонада со стороны Москвы (XXV). Сейчас же было дано знать об этом Растопчину. Растопчин благодарил за известие и писал, что обер-полицмейстер уже в Москве и что там все приведено и порядок27). На самом же деле, когда князь с Владимирским ополчением вступил в Москву, оказалось, что она была необразованна и пуста, как земля в первый день творения. Это была настоящая мерзость запустения. Несгоревшими оставались не более 1000 домов – все остальное было обращено в пепел. Оставшиеся дома были разграблены, на улицах валялись трупы. Нигде невозможно было пройти, потому что повсюду бревна и доски заграждали улицы. Из донесения князя Голицына80) на имя Кутузова видно, что ополченцам и 8-му Уральскому Казачьему полку, соединенному с ними, даже поместиться было негде. Екатерининские, Хамовнические казармы и казармы близ Никольских и Спасских ворот были целы, но даже и выносливым и терпеливым ополченцам в них поместиться было невозможно. Так как они служили госпиталями, то в них оказалось до 400 мертвых тел; даже под полами лежали трупы. Князь Голицын предполагал, что достаточно несколько дней, „чтобы очистить их, изгнать заразительный смрад и дать им наполниться чистым воздухом“. Пока предполагалось расположиться под открытым небом. В самой столице возможно было поместить только 2 полка; остальное ополчение расположилось в окрестностях. В такой неблагоприятной обстановке несли владимирцы свою трудную службу. Караулы были не только днем, но и ночью: напуганные жители очень часто поднимали ночью тревоги. Поимка воров, шпионов и др. злоумышленников была [32] обязанностью ополченцев. По предписанию главнокомандующего, они должны были восстановить пешую почту, что и было сделано ими. Сначала почта шла через Проломную, потом через Миусскую заставы32). Князю Голицыну поручено было узнать, сколько жителей находилось в Москве во время пребывания в ней французов, были ли такие, которые находились в сношении с неприятелями. Это было слишком трудно узнать точно. Граф Растопчин, бывший уже в то время в Москве, собрал сведения и донес главнокомандующему: оказалось, что при вступлении Наполеона в Москве было до 10,000, но потом осталось менее 3,000. В сношениях с неприятелем было около 50 человек. Растопчин был обижен, что главнокомандующий армии отнесся с опросом не к нему, главнокомандующему, в Москве, а к его подчиненному, тем более что это был уже не первый случай. Его как будто бы сознательно игнорировали. Напр., даже смотритель странноприимного Шереметьевского дома адресовал свое прошение не к нему, а к начальнику Владимирского ополчения (XXVI). В этом документе следует разобраться поподробнее, так как он дает сведения о пребывании французов в Москве и об организации госпиталей. Это благотворительное учреждение было основано только в 1803 году. Оно состояло из богадельни для 100 стариков и из больницы на 50 человек. Перед вступлением французов в Москву вся больница была замещена ранеными русскими офицерами. При больных оставался только один штаб-лекарь Рикман – все остальные доктора, сиделки и работники оставили Москву. Уже на другой день после занятия Москвы начался грабеж в доме, который не прекращался, несмотря на то, что французы сами же поставили караул около дома. Один раз даже случился пожар, и тут уже не думали о больных, и каждый спасался, кто как может. 9-го сентября поместили в главный корпус 700 французов, больных и раненых; что это было, вы можете себе представить потому хотя бы, что дом предназначался только на 100 человек. Французы, культурная нация, бросали своих мертвецов без погребения на огород, не обращая внимания на то, что таким образом распространяются ими всевозможные инфекции. Больные лежали в коридорах и везде, где только можно было, а в церкви стояли лошади. При выступлении французской армии из Москвы вновь начался грабеж, и дом был совершенно опустошен. И у кого грабили они? У своих же раненых и больных. „В настоящее время, пишет смотритель дома Соймонов, в больнице состоит 490 человек. Для ухода за ними назначено 25 человек... пожарных (!) [33] и 24 ратника“. Как это ни странно, но это так! Пожарные и ратники ходили за больными; было их по 2 на каждую палату и они держали там караул на две смены. Кроме всего остального, ратники были еще и сестрами милосердия – обязанность, не подходящая для бородатых воинов, но разве она менее достойна уважения, чем громкие боевые подвиги? Под Москвой Владимирское ополчение стояло до декабря, а в декабре был дан Высочайший рескрипт, двинуться по направлению к Витебску.
Весь следующий 1813, а затем и 14 год провели владимирцы в труднейших переходах, но об этом мы будем говорить в следующей части. |
